Завещание

   Народная артистка Полина Олеговна Белозерцева решила поставить точку на своей театральной карьере. Ну, сколько можно в её-то годы таскаться на работу? Да и скучно ей стало среди нового поколения артистов: она им, видите ли, нынче не указ, да и режиссера всё больше на модерн, этот андеграунд тянет. Разве это искусство?  Много ли ума надо, что бы зрителя завлечь бесстыдством на сцене, или шокировать экстравагантными выходками? Ничего такого нет в русском характере, а значит, и на сцене быть не должно. И зрителя новоявленные авангардисты испортили: раньше-то платочки в руках держали, глаза вытирали, а нынче ржут в зале, да вслух обсуждают, что прикольно, а что стрёмно. И язык-то обезьяний придумали, прости Господи.

   Так уж получилось, что родственников, – ни близких, ни дальних, – в её жизни не осталось; у каждой жатвы существуют свои сроки и трагедии в этом никакой нет. В отличие от некоторых коллег по цеху старость Полину Олеговну застала не в обшарпанной коммуналке и не в унизительной нищете. Просторная четырехкомнатная квартира на Кутузовском проспекте с широким холлом и кухней-столовой ещё хранила в своих стенах дух той русской интеллигентности, которую сейчас почти невозможно себе представить.
   Широкие книжные шкафы, картины на стенах комнат, мягкий ворсистый ковер на полу, мебель, сделанная руками краснодеревщика – всё говорило о хорошем вкусе хозяйки дома. В шестидесятые годы двадцатого столетия, когда ещё считалось, что искусство принадлежит народу, Полина Олеговна, прима очень популярного столичного театра, получила с мужем, крупным театральным администратором, эту шикарную по любым временам квартиру в новом доме.

   Итак, чем же заняться актрисе, которая отпраздновала сомнительной радости восьмидесятипятилетний юбилей, но при этом не утратила ироничности и ясности восприятия окружающего мира? Правда, Полина Олеговна могла не сразу вспомнить, какую книгу она читала позавчера, или какой фильм о распоясавшихся в северной столице бандитах показывал первый канал телевидения на прошлой неделе, но что касается театральных событий полу-вековой давности и даже более свежих – помнила великолепно, и ввиду их исторической ценности намеревалась оставить потомкам нетленные мемуары очевидца культурного подъема эпохи сначала оттепели, потом политического межсезонья и, наконец, бурных перестроечных разрушений.

   Полина Олеговна была человеком начитанным и хорошо знала, что у всех известных писа-телей обязательно был помощник, литературный секретарь, – как угодно его можно назвать, но кто-то рядом должен быть. В конце концов, помощник нужен не только для записей воспоминаний, но и в обычной жизни. Когда в доме нет мужчины, то вечно возникают про-блемы с электричеством, с водопроводными кранами, с бытовой техникой.
   «Постой-постой, кто сказал, что у меня помощником должен быть мужчина?» – Полина Олеговна даже замерла от неожиданного хода своих мыслей, но этот ход был настолько естественным, что она приняла его сразу, как единственно возможный. – «Действительно, две старые бабы в одной квартире – это монастырь какой-то. И не помощник она мне будет, а уж какие пойдут нудные разговоры по вечерам, я и сейчас могу догадаться».

   Женское общество Полина Олеговна не любила – одни завистницы, или сплетницы. Другое дело мужчины – всегда легкий флирт, шутливое, но рыцарство, остроумные тосты, знаки внимания…  Нет-нет, никакого сравнения с женщинами. Даже молодая студенточка в данном случае будет хуже молодого человека, особенно если он будет из театральной среды.
   И опять усмехнулась Полина Олеговна: образ будущего помощника нарисовался сходу, оставалась самая малость – найти такого, какого она представила в своём, уже писательском воображении. 

   В родном театре, пожалуй, подходящей кандидатуры не найти, да и не хотелось, чтобы её затея с первого шага была предметом злословия – на добрые чувства отставной артистке, хоть и народной, а может именно поэтому, рассчитывать не приходилось. В других театрах она кого-то и знала, но не каждый способен на такую работу, а после доверительной беседы не брать же с людей подписку о неразглашении её творческих планов. Значит, сплетен в закулисье и гримуборных по всей театральной Москве не избежать. Наверное, лучше всего дать объявление с каким-нибудь уклончивым содержанием.

   Полина Олеговна не зря имела репутацию умной женщины, решение пришло быстро. И вскоре в газете «Вечерняя Москва» появилось незатейливое на первый взгляд объявление:
«Требуется репетитор-мужчина до 30 лет с опытом работы в театре». Тех, кто искал работу в торговых точках, или охранником, или няней, такое объявление не интересовало, они и не звонили. А вот небогатые артисты, которые всегда нацелены на «халтуру», откликнулись.

   Звонков, правда, было немного – артистическая молодежь газеты почти не читала, а в рекламу заглядывала и того реже. Зато те, кто позвонили, представляли для Полины Олеговны большой интерес. Уже на втором звонке интуиция подсказала ей, что здесь явно «тепло» или даже «горячо»: кандидат в «репетиторы» говорил на хорошем русском языке, не употребляя дурацких выражений, весьма распространенных нынче: «я, значит, реально прочитал объявление и как бы решил позвонить», а также без торопливости в произношении, которая всегда выдает людей с низкой самооценкой.

   – Но, честно говоря, я не очень понимаю, о каком репетиторстве идет речь. Может быть, вы сейчас поясните? – звучал из трубки спокойный, чуть усталый голос.
   Полина Олеговна  сочла нужным упростить ситуацию и ответила просто, без затей:
   – Я собираюсь писать мемуары о своей долгой работе в театре, и мне нужен помощник, можно сказать, секретарь.
   Пауза была длиннее обычной, человек на другом конце провода явно переваривал услышан-ное. – «Правильно, что молчит, значит, серьёзный человек. Было бы странно, если бы он в ту же секунду что-то ответил на неожиданное предложение» – Полина Олеговна спокойно ждала, пока неведомый ей собеседник созреет для ответа.

   – Но это же ненормированная по времени работа, а вечерами у меня случаются спектакли в театре. И живу я «не ближний свет» – в городе Железнодорожном.
   – У вас там квартира?
   – Я снимаю однокомнатную квартиру.
   – У вас есть семья?
   – Кому нужен нищий артист, который сам еле-еле сводит концы с концами.
   – Да полноте, в театре ещё никто с голоду не умер, и женятся часто, правда, разводятся почему-то чаще. Как вас зовут?
   – Павел, Павел Николаевич.

   – Замечательно, Павел Николаевич. Мне кажется, нам нужно продолжить разговор уже не по телефону. Вас не обременит наша встреча завтра в полдень на Кутузовском проспекте в «Кофе-Хаус», недалеко от пересечения с улицей 1812 года. Я, к сожалению, не помню номер дома.
   – Я знаю, о чем вы говорите. Но как я догадаюсь, что это вы?
   – Я буду сидеть за столиком поближе к входу, и держать в руках журнал «Театр». Помню из шпионских книжек, что именно так незнакомые люди встречались. Увидите бабушку, не сомневайтесь, это я собственной персоной.
   – Хорошо, я буду там ровно в 12, без опоздания. До свидания!
   – До свидания, Павел Николаевич!

* * *

   В кафе сидело четыре молодых пары, да еще несколько женщин среднего возраста. Чита-ющая журнал пожилая женщина аристократичной внешности, выглядела импозантно. Зайдя в зал, Павел усмехнулся: «Её и без журнала ни с кем не спутаешь».
   – Добрый день!..
   – Здравствуйте, Павел! Меня зовут Полина Олеговна.
   – Очень приятно, Полина Олеговна! Позвольте заказать по чашечке кофе?
   – Я уже заказала, сейчас принесут. Садитесь!

   Павел произвел на Полину Олеговну приятное впечатление: чуть выше среднего роста, в темно-серых брюках спортивного покроя, в бежевой рубашке и пуловере, он выглядел под-тянуто и даже стильно. Светлые волосы, собранные на затылке в хвостик, намекали на его принадлежность к миру богемы. Всё располагало к беседе, и Полина Олеговна взяла инициа-
тиву в свои руки:
   – Павел Николаевич, как вы посмотрите на моё предложение жить на Кутузовском? Во-пер-
вых, до вашего театра тут недалеко, а во-вторых, у нас будет достаточно времени для творческих дел.

   Павел напрягся и внимательно посмотрел на собеседницу: «Нет, не похоже, чтобы здесь был другой интерес, кроме писания мемуаров». Но ситуация требовала полной ясности и молодой человек улыбнулся:
   – У меня зарплаты не хватит, чтобы оплачивать жилье на Кутузовском проспекте.
   – Я буду платить за вашу работу не меньше стоимости аренды жилья.

   Официант принес кофе, любезно осведомился, надо ли ещё чего-нибудь и бесшумно удалился. В разговоре возникла маленькая пауза. Оба пригубили кофе, вдыхая крепкий аромат. Легкий пар, поднимаясь и закручиваясь, навевал мечтательность, будил воображение. Павел понял, что ему предлагают жилье в обмен за работу помощником у старой мемуаристки. Он молчал, но о таком молчании говорят, что оно – знак согласия.

   Оставался ещё один деликатный вопрос, и Полина Олеговна решила сразу расставить все точки и запятые по своим местам:
   – Павел, я понимаю, вы человек молодой, интересный, у вас могут быть знакомства и встречи с девушками, но, пожалуйста, за пределами моей квартиры. 
   Павел снова промолчал, давая на этот раз понять, что он вообще пока никакого согласия не давал. Было о чем подумать. Конечно, он треть зарплаты, а то и больше, отдавал за проживание «у черта на куличках», и этот замороченный транспорт ежедневно выматывал, и времени тратил на него прорву… Тоже, честно говоря, никакой личной жизни. А работа над театральными мемуарами, надо думать, будет небезынтересной…

   – Полина Олеговна, как вы полагаете, сколько времени займет написание вашей книги?
   – Я думаю, что работы хватит на год, посмотрим, как будем с вами стараться. Я буду расска-зывать свои истории на диктофон, а вам придется с диктофона записывать на бумагу.
   – Лучше на компьютер, потом с бумаги всё равно придется записывать на электронный носитель. 
   – Вот этого, голубчик, я не понимаю, вы уж тут без меня разберитесь. Ну, как, приняли решение?
   – Когда начнем создавать шедевр?
   – Считайте, что уже приступили. Завтра с утра перебирайтесь ко мне. Вот вам телефон и адрес.

* * *

   Павел Смолин родился в Новосибирске, в самые застойные, как потом оказалось, годы. Отец преподавал психологию в пединституте, мать была школьным учителем географии. Жили недалеко от театра «Красный факел», который посещали, надо сказать, не редко. Театр, то есть само здание, его интерьер, производят на детскую душу сильное впечатление, а действо на сцене вообще оставляет в памяти и характере впечатлительного ребенка неизгладимый след. Судьба Павла это лишний раз подтвердила. Уже в школьной самодеятельности он любил преображаться из обычного девятиклассника в лицедея, который легко входил в образ своего героя. И это не было дурашливостью подростка. Когда Павел выходил на сцену, он играл роль, и играл самозабвенно. У него не было сомнений по поводу своего будущего, но мальчишке грезилась только столичная сцена. С упорством морского прибоя он несколько лет бился о московские рифы, и мечта его стала-таки реальностью: авангардный, талантливый, молодой коллектив театра-мастерской стал его родным домом. 

   Переезд на Кутузовский показался Павлу невероятным приключением, когда серое захо-лустье вдруг сменилось дворцовым блеском, а унылая и хмурая тишина тесного переулка превратилась в поток жизнерадостных звуков на проспектах и площадях, и небо над головой стало казаться прозрачнее, и темно-серый панбархат асфальта под ногами мягко пружинил. Душа его пела, и оркестры вторили ей аllegro di bravura, и только одна скрипка, с чистым как родник голосом, чуть слышно пела грустную песню о том, что все праздники на свете скоротечны, и в роковой час сказка закончится, и вернётся тесное пространство захолустья, в котором добрые феи бывают один раз в столетие. Но никто не слышал, как плакала эта скрипка, маленькая и совсем одинокая.

   Всё имущество Павла уместилось в такси: пара коробок с книгами, обувью, холостяцкий запас одежды, подержанный компьютер. Хозяйка однокомнатной квартиры, откуда съезжал квартирант, была откровенно огорчена: за два года она привыкла к этому аккуратному, вежливому, молодому человеку, и строила далеко идущие планы, где не последнее место занимала её дочь, владелица целых трех киосков в подземных переходах. «Дура, чего тянула, давно надо было их познакомить. Вечно нам кажется, что «оно» никуда не денется. Вот кто-то и перехватил…»

   Полина Олеговна легализовала проживание у неё молодого человека просто и без затей, не вдаваясь в подробности: сообщила консьержке, а та, разумеется, всему подъезду, что «к старой артистке внучатый племянник из Новосибирска приехал». Новоселье отметили шикарным чаепитием с тортом «Ягодная поляна», слоеным печеньем, шоколадным ассорти, и долгим задушевным разговором. Между делом обсудили, какой нужно купить диктофон, Павел объяснил своему "шефу", что такое провайдер Интернета, а Полина Олеговна рассказала помощнику, какой она видит свою будущую книгу. И уже совсем по-домашнему настояла, чтобы Павел не слишком церемонился, пользовался холодильником и прочими благами цивилизации в квартире как своими, и вообще лучше бы чувствовал себя не квартирантом, а действительно её родственником.

   Павла долго не покидало ощущение нереальности происходящего. Раскланявшись с кон-сьержкой в холле первого этажа, он выходил из подъезда, и не торопясь шел к своему театру. Он не замечал порой ни летнего моросящего дождика, ни людской толчеи, ни полуденной духоты – его переполняла крылатая радость бытия, шального вдохновения, таинство сопричастности к рождению новой книги. Прослушивая по утрам диктофон, он записывал рассказы Полины Олеговны на компьютер, удивляясь памяти и острому языку рассказчицы; убирал из текста повторы и лишние союзы. Отпечатанные листы Полина Олеговна внимательно перечитывала, делала поправки, что-то добавляла, уточняла даты и места событий.

* * *

   Мемуары увлекали, захватывали редкой откровенностью, и прежде всего, по отношению к самой себе. Знаменитые и широко известные фамилии встречались почти на каждой странице, и своё уважительное или прохладное отношение Полина Олеговна обозначала объемом места, которое им отводилось в книге. Но, ни одного уничижающего намека не звучало в адрес коллег по цеху, зато доставалось чиновникам от искусства, партийное влияние которых нередко превращало министерство культуры в цитадель идеологического мракобесия.
   Прочитав отдельные готовые главы, Полина Олеговна надолго уходила в себя, что-то обдумывала, морщась, чиркала карандашом по живому, включала диктофон и начинала диктовать заново. Любой, казалось бы, законченный текст должен отлежаться хотя бы семь-десять дней, и потом, перечитывая его снова, начинаешь замечать все неуклюжие, косо торчащие фразы, не слишком-то удачные обороты – и удивляешься, как это мог такое написать.

   Оказалось, что литературная работа выматывает не меньше, чем спектакли в театре, когда опустошенный и уставший мечтаешь об уединении и покое. В некоторые дни Полина Олеговна не могла заставить себя нажать кнопку «запись» и продолжить рассказ – не хватало эмоционального заряда. Тогда она одевалась и медленно шла на прогулку в соседний Парк Победы. Парк не был тем желанным местом, который умиротворял созерцанием природы или заряжал новыми силами – но идти было больше некуда. Хотелось воздуха, неба, солнца. Посидев с полчаса на скамейке возле Поклонной горы, она, заметно сутулясь, шла обратно. Через несколько дней хандра проходила, и диктофон оживал.
 
   Павел искренне любил Полину Олеговну и все заботы о магазинах и прочих домашних делах давно взял в свои руки; наперечет знал все необходимые ей лекарства, по-сыновьи ухаживал за ней, когда она, недомогая, не вставала с постели. Полина Олеговна тоже давно забыла, что Павел – квартирант, который появился здесь как литературный помощник. Теперь она не могла представить свою жизнь без него.

   Прошла жутко холодная московская зима 2004 года, за ней промелькнула весна, нафарширо-
ванная многочисленными праздниками и, наконец, наступило лето – любимое время года всевозможных гостей столицы. До окончания книги было ещё далеко, но летом работалось почему-то легче, больше было свободного времени, и была надежда закончить рукопись к Новому году. Работа временами прерывалась из-за гастролей театра, поэтому, учитывая возраст и здоровье Полины Олеговны, Павел не поехал в отпуск в родной Новосибирск, а остался в Москве. Рукопись заметно толстела к взаимному удовлетворению заинтересованных сторон. В свободные вечера два актера разных поколений живо обсуждали театральные истории и различные приключения во время зарубежных гастролей, когда в составе труппы вдруг появлялся не виданный никем ранее помдиректора по связям с общественностью, с хорошей выправкой и привычкой стоять прямо, сомкнув каблуки, никогда не повышавший свой мягкий, вкрадчивый голос, в отличие от главрежа, который, похоже, до театра руководил бригадой ломовых биндюжников в Замоскворечье. Но узнать поближе обходительного, культурного помощника по связям не успевали: после гастролей он бросал коллектив на произвол судьбы, и самое странное, что, ни директор театра, ни «грозный бригадир биндюжников» ни разу не высказали неудовольствия в адрес прогульщика и летуна. Павел хохотал и говорил, что у них сейчас на гастролях не бывает помощников с хорошей строевой выправкой.

   К началу 2005 года рукопись была готова, Полина Олеговна и Павел отбирали и сорти-ровали фотографии, старые зарисовки, различные шаржи, редкие программки, которые в качестве иллюстраций прекрасно дополняли текст. Как-то однажды пришла в голову мысль, что не пора ли найти издательство, которое напечатает книгу. Два наивных человека полагали, что любое издательство занято бесконечным поиском авторов и будет радо-радёшенько предложению издать книгу, и тут же бросится отсчитывать гонорар, который на серебряном подносе преподнесут писателю в плотном конверте. Действительность оказалась совсем не такой радужной. Давно прошли времена, когда, например, в Тульской губернии был один писатель – Лев Толстой. С приходом Советской власти положение исправилось, сейчас там всегда около ста членов Союза писателей России, и каждый готов завалить издательство своими сочинениями. Что уж про Москву говорить…

   Знакомства с издательствами очень расширили кругозор Павла Смолина. Он узнал, что очередь на издание книги может продлиться не менее двух лет, а с учетом внеплановых срочных заказов и того дольше. Но это в том случае, если издательство вообще возьмётся за работу. Рукопись в редакции сначала должны прочитать, чтобы оценить степень читатель-ского интереса, и у редакции таких рукописей полный шкаф, читать их день за днем тяжелее, чем всю эту лабуду сочинять, а здесь тоже люди живые работают. Им, чтобы не сойти с ума, отпуск не раз в год, а раз в месяц требуется.

   Павел слушал сольную партию редактора и мрачнел: «Получается, что двадцать месяцев работы коту под хвост? Да Полина Олеговна только этой рукописью и жива. Скажи ей, что книга выйдет, в лучшем случае, через три года, она духом упадет. Сколько ей жить-то осталось?» Из невесёлых раздумий его выдернул вопрос редактора:
   – Какое название у книги?
   – Я точно не знаю, Белозерцева её называет «Жизнь в театре», или «Моя жизнь в театре».
   – Разве это название? Книгу надо назвать так, чтобы её даже бомж купил. Вот мы недавно выпустили книжку о Фаине Раневской «Судьба-шлюха». Чувствуете? Её уже в типографии раскупать начали, в магазинах за месяц смели. А всё потому, что каждый себя родственником Фаины Георгиевны почувствовал.

   Павел приниженно молчал. Белая дешевая папка с тесемочками, в которой покоились приблизительный макет будущей книги и электронная версия на диске, жгла руки, но положить папку на стол редактора казалось ему в высшей степени бестактным. Он обреченно спросил:
   – И по-другому никак книгу издать нельзя?
   – Всегда существуют варианты. Если есть деньги, то автор издает за свой счет, а потом с магазинами заключает договор на продажу. Это быстрее будет, но всё равно надо сначала поработать литературному редактору, сделать верстку книги, корректору исправить опечат-ки, зарегистрировать в Российской Книжной Палате и только потом рукопись попадает на печатный станок. Кстати, обложка у книги будет мягкая или твердая?
   – Лучше бы твердая. А что, есть принципиальная разница?
   – Разница будет в цене, и очень немалая. Какой тираж вы предполагаете?
   – Ну, несколько тысяч, я не знаю точно, страна же у нас большая.

   Редактор пощелкал на калькуляторе, заглянул в какую-то амбарную книгу на своем столе и сообщил:
   – Для тиража три тысячи экземпляров примерная стоимость издания, понимаете, очень примерная – будет порядка пяти-шести тысяч «условных единиц». Поэтому издательство должно быть уверено в спросе на книгу.
   Увидев опрокинутое лицо посетителя, редактор сухо, явно заканчивая разговор, добавил:
   – Обратитесь в издательства за пределами Московской области, особенно в различные ведомственные, там расценки ниже.

* * *

   Через полгода Павел неплохо знал издательства в Ульяновске, Твери, Воронеже, а выбор остановил на издательско-полиграфическом центре Владимирского государственного университета, где заведующий редакционно-издательским отделом Владимир Васильевич Коростылев в далекой уже молодости руководил литературной частью того самого театра, где Белозерцева блистала на сцене. Финансовую помощь в издании книги оказало Министерство культуры РФ, куда обратилась народная артистка Белозерцева П.О. Критические стрелы её воспоминаний в адрес центрального аппарата застойного периода пришлись в то время как раз ко двору. Название книги с учетом новых веяний сделали с намеком на возможные пикантные подробности: «По обе стороны занавеса». Конечно, это не так эффектно звучало, как у Юрия Любимова – «Рассказы старого трепача», но всё-таки значительно интересней перво-начального варианта.

   Полина Олеговна, наблюдая за бесконечными хлопотами Павла, терзалась чувством вины. Кто же знал, что это так сложно – издать книгу. Она виноватыми глазами смотрела на своего молодого друга, когда тот рассказывал ей об очередных перипетиях своей самоотверженной одиссеи. Из дома старая актриса почти не выходила, иногда только вместе с Павлом дойдут до Поклонного холма, посидят там, подышат вольным воздухом, и обратно.

   Выход книги в свет 15 мая 2006 года совпал с 30-тилетним юбилеем Павла Николаевича. Когда он привёз домой несколько пачек авторских экземпляров книги и положил их перед Полиной Олеговной, у той на глазах выступили слёзы. Она молча смотрела на глянцевую твердую обложку, где яркие цветные пятна прожекторов, рампы, фонарей напоминали небес-ные светила на красно-синем бархате и молчала, не в силах говорить. Под верхним обрезом обложки стояло два странных слова: Полина Белозерцева, ниже, на середине в тревожном изломе две строчки – «По обе стороны занавеса». Вздохнула: «Наверное, так надо».

   Впервые Павел сказал Полине Олеговне про свой день рождения, да к тому же юбилей, так удачно совпавший с рождением книги:
   – Давайте, закатим пир на весь мир! Будем пить шампанское! Сегодня мы закончили с вами большую работу, а, значит, закончился тот договор, который мы заключили три года назад. Мне сегодня исполняется 30 лет, но благодаря вам, Полина Олеговна, я стал много старше, мудрее, опытнее. Весь ваш богатый театральный опыт я впитал за эти годы, он стал уже и моим. Вы не поверите, я даже в жизни, в театре на сцене изменился. Но все разговоры о моем переезде – завтра, сегодня у нас праздник! Садитесь в гостиной за стол!

   Полина Олеговна стояла убитая новостью: «Павел собирается от неё съехать! А как же она будет жить без него? У неё же никого в жизни нет, кроме Павла!» Она беспомощно опустилась на стул, отсутствующим взглядом наблюдая, как он расставляет фужеры, достает фрукты, открывает шампанское. Громкий хлопок вывел её из оцепенения. Она встала:
   – Погоди, голубчик! Ты сейчас что-то неправильное сказал. Ты что же, собираешься меня бросить? И причем здесь наш договор о книге?  –  Полина Олеговна устало села, задумалась. Павел хотел произнести тост, но вид отрешенной хозяйки остановил его. Праздник не получался. Вдруг она подняла голову, взгляд её загорелся фосфоресцирующими светлячками, и она произнесла фразу, от которой остолбенел Павел. Он буквально потерял дар речи; забыв про фужер, опустил руку вниз и шампанское, раздробившись на пузырьки, запрыгало по паркету. Оглушенный услышанным, он медленно сел и уставился на Полину Олеговну. Вид Павла ей понравился и она снова с удовольствием, медленно повторила:
   – Я завещаю эту квартиру, Павел Николаевич, вам. У меня нет близких родственников, вы
для меня самый близкий и дорогой человек. Завтра я позвоню нотариусу, и мы составим завещание. А теперь давайте праздновать… 
 
* * *

   У Павла была любимая женщина, молодая артистка театра Елена Готовцева, которая жила с родителями на Таганке. В Подмосковных Вишняковских Дачах родители имели деревянный просторный дом с приусадебным участком, который по наследству переходил от старшего поколения к младшему. Возможно, Павел к своему 30-тилетнему юбилею стал бы уже семейным человеком, Лена давно мечтала о замужестве, но работа Павла над книгой и проживание у Белозерцевой откладывали официальное бракосочетание.

   И вот теперь, когда книга уже продавалась в московских книжных магазинах, а возможно и не только в московских, Павел снова оказался привязан к дому Белозерцевой Полины Олеговны. Завещание, составленное специалистом, имело одно условие, которое выдавало явное недоверие нотариуса к доброй воле завещательницы. Завещание входило в силу только по достижению Полиной Олеговной 90-летия. В случае смерти Белозерцевой ранее этой круглой даты завещание могло и не вступить в силу. Уход за престарелой хозяйкой, оказание помощи в различных коммунальных проблемах, поддержание квартиры в надлежащем порядке и просто приход к одинокому человеку, всё это было за пределами текста завещания, но нотариус несколько раз повторил Полине Олеговне, что она в любой момент может отказаться от завещания, если сочтет нужным, достаточно только позвонить ему, нотариусу. На Павла, который был дома, рядом с Полиной Олеговной, нотариус старался не смотреть, чтобы не обнаружить свой полный черной зависти и недоброжелательства взгляд. Он был уверен, что старую женщину обвели вокруг пальца.

   Вскоре Павел познакомил Полину Олеговну со своей Леной, сообщил, что они женятся. Лена за два часа навела в квартире такой блеск, какого здесь давно не бывало, перемыла хрусталь, протерла люстры, чем растрогала хозяйку до слёз.
   – Какие вы счастливые, молодые и красивые. Леночка, вы, пожалуйста, приходите с Павлом ко мне. Я с вами чувствую себя моложе. Давайте-ка чай пить!
   Павел и Лена редкий день не были у Полины Олеговны. Часто оставались ночевать, когда после спектакля заглядывали к ней на огонёк. После выхода книги стали приходить письма от читателей, их любезно пересылал издательско-полиграфический центр Владимирского университета. Писали, в основном, люди пожилые, работавшие много лет в театре. В своих письмах они вспоминали забытые Полиной Олеговной встречи, могли о чем-то поспорить, порадоваться выходу интересных мемуаров. Отвечать на письма было поручено помощнику автора книги. Читать без лупы Полина Олеговна уже не могла, да и без слухового аппарата было всё труднее общаться. После выхода книги она заметно сдала, стала медленно, но бесповоротно угасать. Легкая простуда, грипп, или мигрень выматывали её, болели суставы.

   Осенью 2007 года Полина Олеговна в очередной раз слегла, врач скорой помощи привычно прикоснулась фонендоскопом к тайнам старого организма, измерила давление, пульс и бодрым голосом сообщила, что Полина Олеговна молодец, ничего страшного нет, и ей не помешает свежий куриный бульон, а через три дня, когда снова будет дежурство её бригады, она обязательно заедет проведать свою знаменитую пациентку. Павлу врач сказала уже не таким бодрым голосом, что лекарства от старости нет, пульс неважный, но колоть стимуляторы бессмысленно. Больной нужен покой и хороший уход, что она имеет в лучшем виде.

   Павел остался ночевать на Кутузовском, Лена была у родителей на Таганке. Утром по квартире, словно на цыпочках ходила тишина. Она была такой глубокой, какой в доме, где живут люди, не бывает никогда. Ещё не заглянув в спальню к Полине Олеговне, Павел почувствовал, как у него заколотилось сердце, и похолодели кончики пальцев. Страшно было идти туда, где лежала старая женщина. Когда хотят сказать о давящей тишине, говорят – гробовая тишина. Павел сделал шаг в комнату и понял сразу, что Полина Олеговна умерла. Через два месяца ей исполнилось бы девяносто лет.

* * *

   Сказать, что Павел не думал, или не помнил про завещание – значит сильно покривить
душой. С переездом из пролетарского предместья Москвы на Кутузовский проспект жизнь его
изменилась так сильно, что она изменила и самого Павла. Над книгой Полины Олеговны он работал не только по букве договора, не только из долга отрабатывать своё проживание, но и по причине профессионального интереса. Со временем рамки договора и условия проживания стерлись, уступив место теплым, почти родственным отношениям. Врожденная тактичность и воспитанность Павла, дружелюбие и одиночество Полины Олеговны помогли им на протяжении четырех лет сохранить взаимную приязнь и радость общения.

   Завещание старой актрисы ошеломило Павла царским размахом, но, по правде говоря, он заслужил такой подарок. Кто знает, что такое уход за престарелыми людьми, согласится со мной. Без самозабвенной помощи Павла книга воспоминаний народной артистки Белозерцевой никогда бы не вышла в свет при её жизни. Самое большое, на что она могла рассчитывать, это оставить после себя какие-то черновики, рукописи, пленки или диски с записью рассказов. И кто бы потом стал со всем этим разбираться, кто бы стал состыковывать события во времени и пространстве? Кто бы рискнул взять на себя смелость вносить добавления или править озвученное? Книга не родившись, умерла бы тихо и незаметно, как умирают сотни рукописей в столах и на пыльных антресолях талантливых и умудренных жизнью людей.

   Книга обладает магическими чертами вечности, перед которой рассыпается в прах всё случайное, суетное, ненастоящее, временное, конъюнктурное. Более того, книга способна продлить и сохранить память на века, если она запечатлевает высокие мгновения жизни, прикасается к судьбам великих людей и великой страны. Книга, словно шпиль со звездой, словно крылатая Ника на торжественной стеле, словно вымпел, доставленный на полюс недоступности венчает труд многих творческих профессий. Путешественники, полководцы, артисты, короли и премьеры, выдающиеся врачи и педагоги, конструкторы и испытатели, уходя на покой, чувствуют настоящее удовлетворение тогда, когда из-под их пера рождается руко-творный памятник о прожитой эпохе, с её профессиональными тайнами, открытиями, достижениями. Эти книги, как ступеньки, продвигают человечество дальше и дальше по пути нравственного и духовного прогресса. Полина Олеговна была в высшей степени счастлива, держа в руках книгу не столько о себе, сколько о блестящих современниках, о творческих взлетах драматургов, режиссеров, всех-всех преданных жрецов Мельпомены.

   Нет, у Павла не было сомнений в моральном праве наследовать квартиру Полины Олеговны. Но коварство нотариуса обернулось непреодолимым роком. Подлый крючкотвор использовал единственный шанс, чтобы сделать завещание недостижимым, и – зависть восторжествовала! Если бы в завещании было просто сказано, что квартира наследуется Павлом Смолиным после смерти Белозерцевой Полины Олеговны, то уже сегодня он мог бы считать себя божьим избранником. Но туда ядовитым пером вписано условие: наследует, если смерть завещателя произойдет по достижении им девяноста лет. Ни один суд не посчитает себя вправе нарушить условия завещания. На суде, куда нотариус будет приглашен в качестве свидетеля, он покля-нётся, приложив пятерню к месту, где у людей бывает сердце, «что воля завещательницы была высказана ею однозначно, в полном здравии и ясном уме – именно, если она доживет до 90 лет. Дееспособность завещателя была проверена и им, нотариусом, удостоверена. Поэтому, ваша честь, условия завещания никак нельзя считать исполненными».

   Так, или примерно так, представлял себе Павел ситуацию каждый раз, когда Полина Олеговна не вставала с постели, когда скорая помощь увозила её в кардиологическую клинику на Беговой, когда врач разводил в прихожей руками и говорил, что лекарства от старости ещё не изобрели. Но проходил месяц за месяцем, Полина Олеговна потихонечку двигалась по квартире, и до замечательного юбилея оставалось совсем ничего. И вот, оглушенный её тихой смертью, он стоит на пороге спальни, и тяжелый звук колокола всё гудит и гудит в воздухе, не удаляясь и не затихая, словно это и не колокол его несчаст-ливой судьбы, а иерихонские трубы возвещают о крушении его надежд.

   Павел в изнеможении опустился в кресло и закрыл глаза. Только сказки заканчиваются легко и красиво. В реальной жизни чуда не бывает. Чудо… Человек должен иметь право хотя бы на одно чудо в жизни. Хотя бы на одно… Как говорил граф Кент, несчастный друг короля Лира: «хоть больше нет чудес, они бывают ещё с людьми, попавшими в беду…» Господи, что делать? Два месяца! Как вдохнуть в безжизненное тело дорогой, любимой Полины Олеговны жизнь? Павел, оцепенев, сидел в кресле, но мозг его набирал обороты, подхлестываемый отчаянием. Реанимация? Поздно! Если вызвать врача, то приедут два амбала с носилками и больше он ничего не сможет сделать. Неожиданно Павел вскочил, словно его выбросило ката-пультой: «А этот, как его, всемирно известный целитель, о котором повсюду говорят и пишут? Академик, который оживляет умерших? Фамилия у него такая специфичная, э…э… Гробовой! Да-да, Гробовой! Он же уже кого-то оживлял за границей…»

   Павел рванулся к компьютеру, быстро набрал в поисковой системе «гробовой». Есть! «Григорий Петрович Грабовой автор открытия в области информации, доктор наук, академик. Окончил факультет прикладной математики и механики Ташкентского Госу-дарственного университета по специальности механика. Имеет медицинское образование. Спасает от катастроф и болезней, применяя авторское Учение. Свои личные способности управляющего ясновидения, предсказания и целительства реализовывает, передавая технологии авторского Учения. Подтверждения предсказаний Григория Петровича Грабового заверены в государственных организациях и частными лицами».

   Вот оно!! Вот единственный человек, который может ему помочь! Павел начал лихорадочно просматривать сайт за сайтом. Так-так… «5 апреля 2006 года в гостинице "Космос" состоялось собрание сторонников Григория Грабового…» Отлично! так, дальше, дальше… А это что за чушь?! «Санкция на задержание Григория Грабового была выдана Хамовническим судом Москвы 7 апреля. Впоследствии срок содержания его под стражей по ходатайству прокуратуры был продлен до 6 августа». Павел перевел дух и осторожно открыл следующий сайт. Он оказался форумом сторонников и критиков великого академика. Первая же фраза бросила его в жар: «…помнится, смотрел передачу, как Ванга ему говорила что "не можешь ты людей оживлять, шарлатан"...»  А дальше – совсем как в страшном сне: «Грабовой задержан сотрудниками УБОП ГУВД Москвы по поручению прокуратуры. Приговорен к 8 годам лишения свободы по статье 159 УК РФ «мошенничество».

   Лицо Павла искривила гримаса отчаяния, он буквально взвыл по-звериному:
   – Это вы не его, вы меня приговорили, сволочи! Всех порядочных людей уничтожаете или по тюрьмам прячете лет на восемь лет  –  голос его сорвался и перешел в шипение  – небось, испугались, что народ мог потребовать оживить Сталина, конечно, испугались…
   Павлу показалось, что его кто-то слабо окликнул. Он плеснулся в комнату, где лежала Полина Олеговна. Она лежала на спине с открытыми остекленевшими глазами. Было страшно смотреть в эти глаза. Павел провел ладонью по векам, они слегка опустились, но щелочки остались. Покойница как будто подглядывала за квартирантом. Павла била нервная лихорад-ка.

* * *

   Что делать?!... Говорят, что это один из главных русских вопросов. Врут, конечно. Это один из главных вопросов для всего мира, также, как «быть или не быть?» Впрочем, «что делать?» важнее. Только сейчас Павел начал понимать, что он оказался совершенно не готов к этой ситуации, хотя теоретически представлял её не единожды. «Вот именно – теоретиче-ски. Ох, уж эти особенности национального менталитета разболтанных и безответственных людей» – с горьким сожалением думал о себе в третьем лице Павел Николаевич. «Неужели ещё полгода назад я не мог подобрать похожую по фактуре бабулю и держать её наготове ради такого случая? Загримировал бы слегка, если надо. И пусть бы жила здесь до дня "Х"…  Постой, постой, а что с ней делать после "славного юбилея"? Потом же надо её похоронить, справку о смерти получить. А куда любимую Полину Олеговну девать? Вот сегодня конкретно куда? Одеть и вынести погулять, а обратно не занести? Так консьержка, разлюбезная Анна Станиславовна, обязательно подойдет и спросит: "Что это за сверток у вас, Павел Николаевич? Никак вещи продавать начали? Вы мне, пожалуйста, покажите, может я куплю у вас. Кстати, как здоровье Полины Олеговны?.."   Нет, такая роль мне не по зубам, хоть я и актер».

   Павел смутно чувствовал, что сходит с ума от отвратительных мыслей, но плюнуть и рассмеяться не мог. В соседней комнате лежал труп, а квартира, к которой он привык и почти уже считал своей, уходила, исчезала, уплывала, махала ему ручкой, проваливалась в тартарары, испарялась, – и всё потому, что похожий на омерзительную гиену нотариус подложил ему бо-о-ль-шу-у-ю свинью. Павел подошел на кухне к шкафчику-бару и достал бутылку коньяка, которая стояла там непочатая больше года. Налил стакан и выпил, не чувствуя крепости, не морщась от непривычных ощущений во рту и горле. В голове прояснилось, но легче не стало.

   Сидение за столом на кухне стало походить на тоскливые поминки по несбывшейся мечте.
Выхода не было, и не было сил куда-то звонить, чтобы сообщить о кончине человека. Любой звонок по телефону подводил черту под законностью его, Павла, нахождением в квартире, обнажал пропасть между прошлым и настоящим. Лицо нотариуса стояло перед глазами, и Павлу казалось, будто они вдвоем молча, сидят за столом. Чтобы показать свою неприязнь к нотариусу, Павел снова налил коньяк в тонкий чайный стакан и, не взглянув на собутыль-ника, выпил. Зазвенел телефон, наверное, Лена звонила из театра, потеряв Павла, который не пришел на репетицию. Телефон звенел и звенел, разрезая пространство квартиры на дольки, где скоро не будет места ни Павлу, ни нотариусу. Это были звонки из того мира, который обманул Павла, и он перестал обращать на них внимание.

   Сколько прошло времени – неизвестно: оно остановилось. Вдруг нотариус исчез, вместо него появилась Лена.
   – Ты уже сообщил о смерти Белозерцевой?
   – Кому?
   – Павел, ты что, совсем очумел?
   – Лена, она же умерла на два месяца раньше положенного срока.
   – Павел, я понимаю, что ты переживаешь, и не совсем трезв, но о каком сроке речь? Разве мы можем знать срок смерти?

   – Ты ничего не понимаешь! Мне не хватило двух месяцев до девяноста лет, и теперь завещание не имеет силы. Этот подлый нотариус оттяпал у меня… у нас квартиру. Он уже тогда меня не уважал. Ты это понимаешь? Вот ты такая умная и трезвая, придумай, что можно сделать!
   – Иди в ванную и приведи себя в порядок, а я знаю, что надо делать.

   Через час приехал врач, засвидетельствовал смерть, и два амбала, положив старушку на носилки, понесли её в катафалк. Лена, захватив пакет с одеждой для покойной, уехала с ними. Вернулась поздно, рассказала, что Полину Олеговну обрядили в морге, как положено, завтра она поедет на Ваганьковское, а если там не получится, будем хоронить на Востряковском. Павел сидел на кухне, кивал головой, но мысли его были далеко. Он не слышал, как Лена звонила родителям, просила одолжить денег на похороны, как сообщила в театр, где работала Белозерцева, о кончине народной артистки, как разговаривала с фирмой
«Ритуальные услуги». Он сидел и сокрушенно глядел в одну точку перед собой.

«Ну почему я, дурак, не отправил её за границу подлечиться, да там в каждой клинике омоложение делают, кислородом колют, женьшенем поят. Там люди под аппаратом годы живут, а не то, что два месяца. Обману-у-ул меня хитрый шакал, а я как кролик тогда сидел, прижав уши, благородство своё показывал, мол, не квартиры ради опекаю Полину Олеговну».

   В путанный, полный глупого самоедства монолог разума вмешался изнутри ещё один голос, рудимент совести, который всегда непрошено вылезает, когда разум расслаблен и затуманен: 
   – Но ведь ты и в самом деле опекал не ради квартиры, ты о ней и не думал. Так о чем ты сейчас сокрушаешься? Неужели все последние четыре года жизни ты только отдавал и ничего не получал? Сам же говорил Полине Олеговне, что стал мудрее и старше.
   Разум едко рассмеялся в ответ: 
–  Ну да, мудрее… Потому сейчас сидишь здесь и коньяк пьешь не за здравие, а за упокой,  –  и, подумав, добавил,  –  и Полины Олеговны тоже.

   Бутылка коньяка давно опустела, горечь обманутых ожиданий притупилась, два голоса, которые жили в нём пришли к компромиссу, или как сейчас говорят, к консенсусу. Суть компромисса была обманчиво проста: «Не судьба!» Павел уснул, уронив голову на стол. Ему снился Парк Победы, они сидели с Полиной Олеговной на скамейке возле Поклонного холма и она, обаятельная, как в лучшие годы, проникновенно читала ему монолог из какой-то неизвестной пьесы:

   «Я знаю, что моими подругами будут Печаль и Воспоминания. Знаю, что я привыкну к ним, и не буду бояться их соседства. Теперь мой завтрашний день будет похож на вчерашний, но я стану приходить в свою квартиру, к вам, сидеть у окна и смотреть на мой клен. Буду слушать тихую музыку, шептать молитвы и, думая о вас, повторять: "всё будет хорошо". Я буду ночью неслышно пить чай и, глядя на Луну, давшую мне пристанище, думать, что у меня всё не так уж плохо. Меня окружают звезды и дорогие тени, которые слышат звуки, слетающие с моих губ, и я их слышу, но лучше всего я чувствую себя здесь, в этом доме. Я не буду тревожить вас, меня никто не заметит. Когда-нибудь я окончательно улечу отсюда, но пока у меня не хватает сил. Моё сердце ещё там, в каждой вещичке, которые были мне дороги, а душа моя, расправив крылья, всё кружит и кружит в театре, которому она ни разу не изменила. Кроме Печали и Воспоминаний у меня есть Любовь, которую я оставляю вам. И поэтому я знаю, что всё будет хорошо!»

* * *

   Утром Лена загнала Павла под холодный душ, приготовила кофе, настраиваясь на трудный и хлопотный день. Первым делом предстояло отправиться в ЗАГС, сдать заявление о смерти и получить там «Свидетельство о смерти», без которого завезти покойника на кладбище нельзя. Исключения в жизни бывают только для криминальных «братков». Лена уже сидела у телефона, с кем-то о чем-то договаривалась, на ходу отдавая распоряжения мужу:
   – Павел, не забудь свой паспорт и найди документы Полины Олеговны.

   Павел понятия не имел, где Полина Олеговна хранила личные документы, но, несмотря на тупую боль в голове, принял правильное решение, что искать надо в ящиках столов, комодов, секретеров.  Начал с кухни, но вид банок с крупой, консервов, ножей и вилок усилил головную боль. Спиртного в доме не было ни капли, а рассол здесь отродясь не водился. В гостиной, обежав глазами книжные полки, двинулся к тумбе, где стоял телевизор. В выдвижном шкафчике лежала куча технических паспортов на бытовую технику, гарантийные листочки и талоны, срок которых прошел лет двадцать назад, нашел пластинку Апрелевского завода с песнями Козловского, записи 1947 года. Нет, здесь не может быть личных документов.

   Разумнее всего было начать осмотр с личной комнаты Полины Олеговны, но Павел суеверно медлил заглядывать туда. Ему казалось, что она незримо присутствует в комнате и сквозь щелочки глаз наблюдает за ним. Он вдруг вспомнил странный сон и, стоя на пороге, пытался восстановить какие-то подробности. Но ничего, кроме её лица, он вспомнить не мог.

   Вздохнув, он оглядел комнату: прикроватные тумбочки с двух сторон, низкий комод, большой платяной шкаф, кресла, пуфики, туалетный столик с большим зеркалом. Выдвинул шкафчик прикроватной тумбочки. Он был пуст, если не считать нескольких бумажек, паспор-та, чего-то ещё. Всё это лежало на листе завещания с цветной, бледно-зеленой «шапкой» и красным номером посередине. Паспорт лежал под белым листочком, половинкой тетрадного листа, к которому скрепкой был пришпилен небольшой ветхий документ – "свидетельство о рождении". Половинка школьного листочка оказалась запиской, написанной почерком, которым пишут плохо видящие: крупно и очень неровно. Это было похоже на последнюю записку, какие оставляют люди, знающие, что скоро умрут.

   Павел смотрел на бумажку и не мог прочитать ни слова – сильнейшее волнение охватило его, он уже догадывался, что эта записка имеет отношение к странному сну, но глаза его не могли сфокусироваться на тексте. Он вышел из комнаты походкой совершенно обессиленного человека. Лена, бросив телефонную трубку, бросилась к нему:
   – Что с тобой? Сердце?! Что с тобой! Ты можешь говорить?
   – Вот её записка, прочитай, я не могу  –  прошептал он.

   Лена осторожно взяла бумажку и медленно прочитала, ежесекундно бросая тревожный взгляд на Павла:

   «Я только один раз в жизни обманула своего мужа, ещё до свадьбы. Уменьшила свой возраст на два года. Простите меня».