Чужое наследство

Июльским погожим утром в квартире   Сомовых раздался телефонный звонок. Хозяйка квартиры Елена Степановна выключила газ под туркой с начинающим закипать кофе  и зашлепала босыми ногами в гостиную. «Кому неймется»?- подумала она, снимая трубку. «Мартышка, привет»! – послышалось из телефона. Звонила подружка. «А-а, Сушка, здорово! Ты куда пропала, сто лет не звонивши»? – обрадовалась Елена Степановна. 
Девичья фамилия Елены Степановны была Мартынова, а подруги ее – Суханова. Обе давно были замужем, занимали не последние должности на работе, имели взрослых детей, но друг дружку иначе как школьными прозвищами  «Мартышка» и «Сушка» не называли.  Обеим это ужасно нравилось. Ведь хорошо, когда есть на свете человек, который  может вот так, запросто, в  семь утра позвонить тебе и бросить в трубку: «Мартышка, привет»!
Сушка (для сослуживцев Марина Матвеевна Сорокина) настойчиво приглашала свою бывшую одноклассницу и однокурсницу поехать с ней на Волгу. Оказалось, что недавно в возрасте 98 лет в  одном из приволжских сел  умерла ее старая бабушка, и через два дня нужно справлять поминки – сороковины. Те родственники, у кого есть возможность, собираются в бабкином  доме. Сушкин муж Сорокин возможности не имел, был очень занят на работе,  а дочь проходила летнюю практику в университете. С семьей брата Сушка ехать не хотела (с его женой у них смолоду не заладились отношения). Не хотелось ей ехать и одной. И вот теперь Сушка, как сирена, сладким голосом пела о том, что на Волге летом даже лучше, чем на море, что они прекрасно отдохнут недельку-другую в огромном бабкином доме, наедятся отборной рыбы и сахарных волжских помидоров. Елена Степановна чесала в затылке. Она второй день находилась в очередном отпуске и собиралась провести его дома, переклеить обои в прихожей и разобрать тряпично-бумажные залежи в кладовой. Ну, а потом на пару-тройку дней съездить куда-нибудь на туристическом автобусе. У нее, как и у Сушки, муж был на работе, а сын-студент уехал в спортивный лагерь в Подмосковье. 
Сирена продолжала безустанно петь. Пела она до тех пор, пока  мать российских рек с разгромным счетом не победила душную кладовку. Сушка велела подруге начинать собираться –  завтра чуть свет она за Мартышкой заедет на машине.
В серый предрассветный час, когда не разберешь толком, пасмурным будет наступающий день или солнечным,  Сушкина серебристая «десятка» стояла у подъезда Сомовых. Елена Степановна чмокнула сонного мужа, тихонько подхватила большую сумку и сумку поменьше и вышла из дома. Подружки обнялись, вещи сложили в багажник, и машина тронулась.
По пути заскочили к сушкиным родителям (они не могли поехать на Волгу из-за болезни отца), и сушкина мать, расцеловав обеих женщин,  передала дочери большой пакет и прошептала ей какие-то наставления.
День оказался солнечным. К лаврам Шумахера Сушка была равнодушна и вела машину не скоро, придерживаясь первой полосы. Всю дорогу подружки то болтали, то грызли чипсы, то слушали музыку, а то и сами пели про «красавицу народную, как море, полноводную». Елена Степановна при этом  с интересом  наблюдала, как меняется и «южнеет»  пейзаж за окном машины. На обочинах стали попадаться торговцы копченой рыбой, распяленные тушки которой рядами были развешаны на деревянных козлах. Около некоторых стояли фанерные щиты с зазывной надписью «Вареные раки». Сушка равнодушно взирала на придорожную вкуснятину и покровительственно заявила возжелавшей было отовариться подружке, что вся эта сомнительного качества роскошь рассчитана на таких проезжих дилетантов, как Мартышка, а она, Сушка, на лабуду не купится и подруге не позволит. 
Часам к  одиннадцати утра приехали на место – большой поселок на берегу Волги, застроенный домами самого разного пошиба – от ветхих изб до мастодонтообразных  коттеджей. Дом Сушкиной бабушки был деревянным,  старой постройки, но  говорил о былом достатке хозяев – состоял из шести комнат и кухни внизу и двух спаленок в мезонине. Мезонин украшал кокетливый балкончик с видом на Волгу и синевшие на противоположном берегу Жигулевские горы. Дом находился на краю короткой зеленой улицы,  заканчивающейся  у сосновой рощи. Около ворот уже стояла чья-то запыленная «Тойота» с московским номером. 
Встретила подруг немолодая женщина в черном. Это была тетя Саша, последнее время жившая у бабушки и ухаживавшая за ней. Тетя Саша была местная уроженка. Давным-давно увез ее молодой муж-нефтяник в город Грозный. А когда началась первая чеченская война, вся семья ее погибла -  шальной снаряд разнес их дом.  Чудом уцелевшая тетя Саша, сама не помня как, добралась до родного поселка, без вещей и денег.  Жить ей было негде –   дом ее родителей  не сохранился, и  несчастную женщину приютила у себя  Ксения Петровна, Сушкина бабушка.  Она помнила тетю Сашу еще девчонкой. Помогла ей выправить документы, оформить статус беженки и прописала у себя.
Тетя Саша накормила обеих женщин, напоила чаем и сообщила, что из Москвы приехал внук Ксении Петровны, Эдик, сын старшей дочери покойной.  Он привез с собой какую-то чокнутую девицу. А сейчас они оба на пляже.
У Ксении Петровны было трое детей – дочь и два сына (один из них был Сушкиным отцом). Детям было уже за семьдесят. Хоронить Ксению Петровну  приезжали все, а вот на сороковины собирались только внуки и  правнуки. Ожидались из Самары внучка среднего сына, Даша, и брат Сушки-Марины с женой из того же города, что и сама Сушка.
Подруги облюбовали одну из уютных спаленок в мезонине. Другая была уже занята Эдиком и его спутницей. Из обеих комнаток были выходы на узкий длинный балкончик с резными перильцами. Пока женщины располагались на новом месте, подъехали из Самары Даша и ее приятель Макс на новом черном «Форде-Фокусе». С пляжа вернулись Эдик с Анфисой (так звали его подругу, мелкокостную дамочку лет тридцати, одетую в какую-то немыслимую шелковую хламиду, похожую на праздничный наряд африканского царька). Сушкиного брата пока не было.
Все перезнакомились и занялись делами – надо было готовиться к поминкам.  Управляла всем тетя Саша.
В большой  гостиной Эдик  составлял несколько столов в один длинный. В углу у темного старинного буфета Сушка и тетя Саша советовались, сколько и какой посуды им понадобится. Даша с Максом отправились по соседям  –  приглашать на поминки. А Елене Степановне и Анфисе велено было стаскивать со всего дома стулья и табуреты в гостиную. 
Елена Степановна вошла в смежную с гостиной комнату. Похоже, она служила когда-то кабинетом Сушкиному деду – директору рыболовецкого совхоза. Обстановка состояла из  большого дубового письменного стола со старым чернильным прибором, телефонного аппарата в углу на тумбочке и книжного шкафа, полного книг, все больше специальной литературы. Был здесь и сталинских времен темно-коричневый кожаный диван с валиками-подлокотниками. Над диваном висла репродукция картины «Ленин в Горках», знакомая Елене Степановне еще по учебнику родной речи. Ей вдруг показалось, что она без спросу зашла в чей-то дом-музей. Женщина подхватила  единственный старинный венский стул, стоявший перед столом, и вынесла его из кабинета в гостиную.
Елена Степановна, приставив антикварный стул к поминальному столу,  отправилась бродить по другим комнатам. Почти половину одной из них занимала допотопная деревянная кровать с инкрустированными спинками, застеленная белоснежным покрывалом. По углам комнаты располагались не менее древние комод и сундук.  Большое зеркало занавешивала накрахмаленная простыня.  Единственным ярким пятном здесь был огромный иконостас со множеством образов, перед которыми теплилась синего стекла лампадка.  У иконостаса на столике лежали буханка хлеба с воткнутой в корку зажженной церковной свечой и несколько яблок. Здесь же стоял портрет красивой старухи с ниткой жемчуга на гордой шее. Елена Степановна поняла, что это – комната Ксении Петровны. Женщина тихо вышла.
Еще одна комната, вход в которую вел из просторной застекленной веранды,  служила библиотекой. Из нее вышла Анфиса, волоча за собой в гостиную еще два венских стула. Елена Степановна заглянула в библиотеку. Здесь было тихо и покойно – книги мирно спали на стеллажах, за белым кружевом  занавески на подоконнике цвели герани, а большое  плетеное кресло-качалка так и приглашало присесть в него, поставив рядышком на столике чашечку кофе, укутаться пледом    и почитать что-нибудь вроде детектива Агаты Кристи или Жоржа Сименона. Сомова стала рассматривать книги. Издания большей частью были пятидесятых-шестидесятых годов, много было подписной литературы, тоже прошлого века. Некоторые книги были зачитанными, а некоторых, похоже, никогда не касались со дня приобретения.
Еще в одной комнате, бывшей детской, смежной и со спальней Ксении Петровны, и с гостиной,  жила сейчас тетя Саша. Была в доме и гардеробная,  соединенная дверями с комнатой умершей хозяйки и с гостиной.  Здесь стояли большие шкафы для одежды и гладильная доска с утюгом. В этой комнате расположились  Даша и Макс. Интересный был дом, какой-то законсервированный. Современные телевизор и холодильник терялись среди величественных резных шкафов, буфетов и фикусов.
Еще в дороге Сушка рассказала подруге, что на похоронах матери ее дети решили отчий дом не продавать. Стоит он, конечно,  немало, но если разделить вырученную сумму на всех, то выйдет так себе. Вся родня частенько ездила в фамильное гнездо на отдых, и терять такое место у Волги никому не хотелось. И решено было оставить дом под дачу, а тете Саше предложили жить в нем  по-прежнему и поддерживать порядок. Тетя Саша возражать не стала. И еще рассказала Сушка, что бабка ее была потомственная волжанка, из рода речных капитанов, что была она умна и расчетлива, до последнего дня в разуме. Денег никогда не копила, а излишки тратила на золото и камни, за которыми время от времени ездила в Самару, тогдашний Куйбышев. За несколько лет до смерти бабка приказала своим детям приехать и все драгоценности при ней в Самаре продать. Вырученные деньги она разместила поровну на четырех валютных счетах. Три предназначались детям, а четвертый – тете Саше. Не хотела мудрая старуха, чтобы после ее смерти перессорились потомки из-за того, кому что взять и что чего дороже. Себе же оставила лишь сумму, которой хватило бы и на достойные похороны,  и на щедрые поминки.
Чтобы гостям было на чем спать, тетя Саша велела мужчинам принести из сарая раскладушки и расставить их там, кому где захочется, только не в  комнате Ксении Петровны. Женщины собрались на кухне. Тетя Саша колдовала над щами, а остальные сели перебирать горох и гречку.  Вскоре на кухне появился Эдик, доложил, что поручение тети Саши выполнено, что Макс уже на одной из раскладушек валяется, а ему, Эдику, скучно, и  он решил присоединиться к дамам. 
Двоюродному брату Сушки Эдику было уже пятьдесят. Родился, вырос и жил он в Москве, работал на телевидении и был завсегдатаем богемной тусовки. Этот молодящийся пижон в белых полотняных портках до колен и яркой майке был трижды женат и трижды разведен, «трижды холост», как он сам про себя говорил, имел двоих детей, которыми почти не интересовался. Сейчас Эдик был в свободном полете и жил пока у некоей Анфисы Колошмат, переводчицы с тюркских языков по должности и  поэтессы по призванию.  Елена Степановна, никогда доселе с поэтами не общавшаяся, но хорошие стихи уважавшая,  попросила Анфису прочесть что-нибудь свое. Сушка выразительно, с ужасом в глазах, посмотрела на подругу. Но было уже поздно. Московская гостья отставила тарелочку с гречневой крупой в сторону, встала, прокашлялась и с места в карьер взвыла, закатив глаза:

«Сексуально, похабно, умело
Я грызу твое мерзкое тело!
А потом,  твоей кровью умывшись,
На мгновение только забывшись,
Я примусь за соседнее тело -
Сексуально, похабно, умело!
И, об кости сточив свои зубы,
Я раскрою беззубые губы,
И как кайф, как венец наслажденья
Предложу всем себя на съеденье!»

Анфиса постояла несколько секунд с запрокинутым лицом, затем обвела глазами гостей, ожидая похвал.
Даша, закашлявшись, сорвалась с места и  выбежала через веранду на улицу, тетя Саша неодобрительно промолчала, а Елена Степановна, радуясь про себя, что шедевр оказался коротким,   вежливо сказала: «Ну что же!  Необычно, ново! Заставляет задуматься»!
Сушка, опустив очи долу, продолжала перебирать горох  и тихо мурлыкала себе под нос: «Но почему аборигены съели Кука»?
Эдик, хохотнув, произнес: «Это ее последнее!»   и шлепнул подругу по тощему заду, обтянутому какими-то детскими шортиками. Надо сказать, что лядащая фигура Анфисы заставляла поверить в то, что кто-то и впрямь ее как следует обкусал, но не доел, оставил кое-что на потом.
Тетя Саша вдруг вспомнила, что у нее почти не осталось родниковой воды, на которой в доме готовили еду и заваривали чай.  «Эдик, дорогой, возьми флягу да съезди на Солоухин Ключ, воды-то много надо»! - попросила она гостя. Тот взял под козырек и предложил женщинам составить ему компанию. Сушка тут же согласилась, увлекая с собой и Елену Степановну. Анфиса тоже изъявила желание прокатиться. А Эдик пошел тормошить Макса –   ему была нужна и мужская помощь. Даша осталась дома  с тетей Сашей.
Солоухин Ключ находился неподалеку, в сосновой роще.  К нему вела песчаная неровная дорога.  Это был родник, прикрытый чем-то вроде бревенчатого домика, окруженного  дощатым настилом.    Из-под домика вниз, к Волге, бежал тоненький, почти скрытый густой прибрежной травой, чистый лесной ручей. Все, кроме Анфисы, стали наполнять флягу. Поэтесса же, картинно омыв лицо водой, протянула тонкие ручки к разбитому  сосновыми ветками свету уже оседающего солнца и закатила глаза. Елена Степановна с опаской подумала, уж не потянуло ли Анфису вновь на  эротический каннибализм. Но та торжественным шепотом изрекла:
- Здесь – место силы! Я чувствую, как оно пронизывает меня своими токами! Я – язычница, а здесь – мое капище! Я никуда не хочу отсюда! И не уйду, нет, не уйду! Эдуард, мы должны остаться здесь на ночь!
Елене Степановне показалось, что Анфиса в интонациях здорово подражает драматургу Радзинскому.
Эдик, которому ничего не показалось, оборвал подружку:
-  Анфиска, в другой раз. А сейчас бери бутылку и сливай воду во флягу!
 Язычнице пришлось подчиниться.
Когда все, что нужно для завтрашних поминок, было приготовлено, и уставшие женщины пили на кухне чай из привезенной воды, подъехали Сушкин старший брат Вадим с женой Люсей, неулыбчивой, старообразой, какой-то нафталиновой дамой. Люся, сухо поздоровавшись, тут же начала нудный монотонный допрос, что да как тут, все ли готово, а не забыли ли про то? а про это? Она была как зубная боль, от нее хотелось бежать без оглядки. Для окружающих оставалось загадкой, как жизнелюб и добряк Вадим может столько лет жить с этим.
Наконец, все улеглись, и дом затих.
Рано утром тетя Саша, прихватив кутью, ушла в церковь, а  вся родня принялась накрывать поминальный стол. За работой вспоминали бабушку, других родственников,  былые летние встречи. Елена Степановна себя чужой в этом доме не чувствовала: кого знала сама, а кого -  по рассказам подружки.
Вернулась тетя Саша, все вместе съездили на кладбище. Потом пришли соседи и знакомые, и поминки пошли своим чередом.
Когда все закончилось, и женщины, кроме Анфисы, мыли в кухне посуду, а мужчины растаскивали мебель по своим местам, Даша предложила сходить всем вместе на Волгу искупаться.  Анфиса сидела в плетеном кресле в открытой настежь библиотеке и что-то с интересом читала. Дверь кухни также выходила на веранду, и кровожадная поэтесса, услышав краем уха про пляж,  крикнула: «Про меня не забудьте, как пойдете»! И опять углубилась в чтение. Тетя Саша сказала, что пусть все идут купаться, а она спать пораньше уляжется, еле на ногах стоит.
Вечерняя волжская вода, прозрачная, как морская, только что не соленая, растворила в себе усталость. Воздух у реки был  голубым и легким, и в нем жили белые чайки.   У Елены Степановны дух перехватило. Нет, не зря Сушка всю жизнь звала ее на отдых  с собой! Сомовы же  почти каждый отпуск  ездили в Сочи, пару раз летали в Турцию. И представить себе не могла Елена Степановна, что в нескольких часах езды от дома  есть такое чудо – Волга и Жигули! Они виднелись на далеком противоположном берегу. Даша рассказала, что если ехать отсюда в сторону Самары, то попадешь в  заповедные места – Самарскую Луку. Волга делает большую петлю, образуя внутри ее как бы остров. Там  почти никто не живет, там только горы,  утесы и таинственные подземные пещеры, в которых, по преданию, лихой атаман Степан Разин прятал свои сокровища.   А еще там обитает Черный Монах, сторожит эти сокровища, и встреча с ним сулит беду тем, кто его увидит. Анфиса навострила уши.  Даша продолжала рассказывать. Оказывается, Самарская Лука – ну просто магнит для уфологов и прочих любителей всего тайного и непознанного. То НЛО там зависнет, то еще какая чертовщина объявится.  Даша припомнила, как в прошлом году Макс с компанией однокурсников – будущих художников – взяли ее с собой в Луку на этюды. Как разбили лагерь в глухом и безлюдном месте, километрах в десяти от ближайшей деревни, как пекли в угольях костра картошку,  и вдруг явственно  услышали около себя разговор нескольких людей, коровье мычание и шум обитаемого места. Потом этот шум стих также внезапно, как и возник (Макс утвердительно кивнул). Но никого и ничего рядом с ними не было, они и ночью с фонарями все вокруг излазили, и утром, при солнечном свете, тоже! А потом на дороге они увидели Черного Монаха, страшно перетрусили, но, к счастью, напугало их всего-навсего старое сухое дерево. Анфиса тут же загорелась: «Это не дерево было! Вам глаза отвели! Эдик, завтра мы туда едем! Даша, Макс, вы нас проведете! Кто еще с нами»?  Все, кроме Люси, изъявили желание. Она поднялась со своей подстилки и скрипуче объявила, что больше эту чушь слушать не желает и идет домой. Еще она  безо всяких эмоций в голосе упрекнула Эдика в том, что все его женщины одна другой глупее, но последняя вне конкуренции. Анфиса подскочила к Люсе, замахнулась сухоньким кулачком и съездила обидчице по уху. Этого не ожидал никто, а более всех – Люся. Она несколько секунд соображала, а потом стала как-то несогласованно размахивать руками,  готовясь дать сдачи. Анфиса прыжком отскочила в сторону, но убегать не собиралась, и была похожа на рассерженную тощую бездомную кошку, готовую к бою. Вокруг стали собираться хихикающие зеваки, еще не ушедшие с пляжа. Назревал семейный позор,  и в дело спешно вмешались мужчины, бесцеремонно растащив драчуний с ристалища в разные стороны.  Макс сказал, что устал и будет рад проводить домой тетю Люсю. Люся и Макс ушли. Разошлись и разочарованные  зрители так и не состоявшегося поединка.
Перед самым рассветом  Елену Степановну разбудили чьи-то приглушенные голоса. Эдик и Анфиса курили на балконе и громким шепотом ругались. «Для чего только я тебя с собой взял, что ты за мной увязалась, что тебе вообще здесь надо»? – шипел Эдик. «Ах, увязалась, мешаю тебе? А сам- то ты зачем сюда поперся? Думаешь, я не видела, что ты в комнате Ксении Петровны делал? Вот возьму и расскажу тете Саше»! - отвечала его возлюбленная. Шепот Эдика стал совсем злым: «Нет мозгов – молчи! Или  вирши свои отстойные почитывай,  ты, похабная, умелая»! Пара ушла с балкона к себе. А потом Елене Степановне показалось,  что кто-то прошел по двору, и хлопнула входная калитка.  Было уже почти светло. И очень тихо.  Елена Степановна снова уснула,  а пробудилась, когда солнце стояло высоко. Дверца на балкон была по-прежнему открыта, и белая марлевая занавеска в проеме слегка колыхалась.  Соседняя кровать была застелена. Сушки в спальне не было.  Гостья тоже прибрала постель, оделась и спустилась вниз.
В кухне была только тетя Шура. Она предложила Елене Степановне чаю со вчерашними поминальными пирогами. Чаю с молоком гостья выпила, а от пирогов отказалось. Есть не хотелось. Елена Степановна поинтересовалась,  куда это все подевались. Оказалось, что Анфиса чуть свет куда-то отправилась в своей хламиде и черт-те-чем на голове.  Эдик по нужде вниз спускался, а сейчас спит, наверное. А Мариночка пожалела будить сладко спящую подружку,  и они  вместе с Дашей вдвоем ушли купаться. Макс рано утром в сарае  готовил краски, а потом собирался пойти искать подходящее место для этюдов. Зуда (так тетя Саша обозвала Люсю) сама ушла с кошелкой на рынок, а Вадима послала в сад вишню обирать. 
После чая Елена Степановна решила присоединиться к утренним купальщицам, и, прихватив с собой полотенце, вышла во двор. Между забором, отделявшим двор от улицы,  и стеной сарая было небольшое пространство, заросшее жирным бурьяном, и оттуда слышался тихий стон.  Елена Степановна заглянула за сарай. В лопухах лежала Анфиса с разбитой головой, вся перепачканная кровью. Женщина бросилась к поэтессе. Анфиса мутно глянула  и прошептала: «Солоухин Ключ…Черный, черный монах… Доска…» Потом замолкла, странно дернулась и затихла. Она была мертва. На дикий крик Елены Степановны, которого сама она не слышала, стали сбегаться люди.
(продолжение следует)