злые сказки эпизод I

                ЗЛЫЕ СКАЗКИ
                (эпизод I: 30)

Миром правят деньги. Бабуля попала прямо в точку.
Еду ведь. Сам с себя смеюсь, но еду. Клад искать буду. Найду. Выкопаю. Продам. Разбогатею…
Сладкое слово разбогатеть, мечта любого социального неудачника. Эх, разбогатею! И газку так незаметно прибавляю, чтобы поскорее разбогатеть. Недовольно фыркнув, моё стареющее средство передвижения набирает ход, угрожающе подбираясь к разрешённым девяноста километрам в час.
Свернул с трассы, всё – конец цивилизации. Дальше просёлком и козьими тропами добираюсь до окончательно вымершей деревеньки. Вот моя деревня, вот мой дом родной… покосился-то как! Ещё пару лет и окончательно развалится дом детства моего. Вон, вокруг, сколько таких, развалившихся и распавшихся. Только печные трубы в небо уставились, словно зенитные орудия в ожидании натовских бомбёжек. И имя им легион. Со спутника, небось, совсем жуткое зрелище. Бойтесь, бойтесь супостаты! Если мы своих, так смогли изничтожить, представьте, что с вами сделаем! Да, мы такая нация! Мы и Гитлера до самоубийства довели...
А сам тем временем, боязливо и воровато оглядываясь, на огород крадусь.
«Ты внучек осинку за хлевом помнишь? Ту, что я рубить не давала? Вот под ней, со стороны малинника и копай. Нет, не глубоко. Метр, полтора».       
Осина. Никто не понимал, зачем в огороде сажать осину. Плечами пожимали и думали: ну хочет пусть будет осина; чем бы бабка не тешилась, лишь бы порно не смотрела…
Думали, конечно, что-то другое, но спилить очень хотели. Не росло вокруг неё ничего.
Вон она, трясётся вся. И рядом ничего не растёт, весь огород напоминает тропические джунгли, а вокруг неё словно землю солью посыпали.
А чёрт! Лопату забыл. Тащусь обратно к машине. Достаю из багажника одолженную по случаю лопату, и тут на крышу моей Шкоды приземляется ворон. Не ворона, а именно ворон. Здоровенный такой, клюв огромный, глаза маленькие и злобные, уставился на меня и пилит взглядом.   
- Чу! – пугаю упавшим голосом.
Ага, испугался, всё бросил и улетел. Только клюв раскрыл и язык чёрный высунул. Типа – вот что я думаю на этот счёт. А мне уже и страшновато становится: деревенька вымершая, ворон чёрный… гад! На крышу нагадил! Зверея на глазах, пытаюсь убить обидчика лопатой. Однако враг совершил тактическое отступление; ретировавшись с поля боя, он победоносно каркнул и улетел в сторону огорода.
Униженный и оскорблённый обещаю себе, что на ужин сегодня будет только дичь. 
Начинаю копать. Пытаюсь вспомнить великих кладоискателей, дабы ободриться позитивным примером. Никого кроме Матроскина не могу выудить из бездны своего сознания. Пусть будет Матроскин, хоть и кот, а клад всё же нашёл. Разбогатею – обязательно заведу кота.
Откуда столько мух? Кружат вокруг, натужно завывая, имитируя Б-52. Помахал руками, в надежде произвести на мушиное ВВС впечатление. Произвёл, им видимо понравилось. Мух стало ещё больше. Стараюсь не обращать внимая. Копаю, зарылся уже по пояс, и замечаю, что мухи тоже копают. Нагнулся пониже, присмотрелся повнимательнее и вижу: копошатся в земле, лапками гребут. Да что ж это такое?! И давай их топтать, и лопатой выбрасывать. Раз зачерпнул, два, и тут дзинь металл по металлу. И сердце моё в унисон дзинь и остановилось. Всё – разбогател! А в голове только голос противный: «Пиастры! Пиастры!»   
Выволакиваю на поверхность земли небольшой и довольно проржавелый ящик. Во рту пересохло, руки трясутся, по-маленькому хочется. Даже не сразу заметил, что мухи кружить перестали и расположись вокруг концентрическими кругами. Чую, кошки начинают на душе скрести, отрываю взгляд от ящика и осматриваюсь. Время словно остановилось, ни ветерка, ни звука, тишина как в гробу. Тучи на небе и те зависли, прогнулись, готовые развернуться хлябями и прочими мокротами. Мухи выстроились как на факельном шествии Шпеера. Только осина трясётся неестественно, с таким утробным, пронизывающим гулом. Контуры её размазываются, двоятся, троятся. Шёпот загробный, многоголосый откуда-то появился.
Понимаю, что надо действовать, а то обгажусь на месте. Ящик в охапку, ноги в руки и по мухам к машине. И тут как вспыхнет, как бабахнет. Оглядываюсь, а осина пополам раскололась и горит. Вся. Целиком. Мамочка!
Не помню, как в машину прорвался, как завёл, тронулся и десять километров проехал…          
 
                * * *

Обратная дорога совпала с сезонной миграцией дачников в гостеприимное лоно столицы. Самобытные самодвижущиеся повозки и влюблённые в них владельцы возвращались в город, как москвичи после нашествия Наполеона. Перегруженные всевозможными котомками и корзинами машины, усталые и осоловевшие лица трудолюбивых владельцев дачных фазенд и ранчо, целыми семействами двигались в сторону цивилизации. Неведомая горечь в их глазах окончательно приводит меня во вменяемое состояние.
Смотрю в салонное зеркало чаще, чем на дорогу. Кого или что там пытаюсь увидеть, сам не знаю. В итоге, не обнаружив погони и всадника без головы, принимаюсь утешать себя: молния, мол, в дерево ударила, а мухи перед грозой экстренную посадку совершили, ворон по технике соскучился, а сам – мудак трусливый. И тут замечаю муху на лобовом стекле. Тянусь согнать её, ба, да она с другой стороны! Скорость девяносто, а ей хоть бы хны! Включаю дворники, и победоносный взмах силиконовой пары размазывает нечисть по всему стеклу.
Наконец решаюсь взглянуть на свой клад. Ржавая коробка покоится на соседнем сиденье. Сидящая на ней жирная синяя муха меня уже совершенно не удивляет. Любопытство берёт верх, останавливаюсь на обочине. Караван дачников мерно двигается дальше. Беру ржавое счастье в свои вспотевшие руки. Обычный ящик, без надписей, замков, потайных кнопок и тому подобной белиберды. Поржавел весь, петли сгнили, крышка не открывается, надо подковырнуть чем-нибудь. И тут около самого уха… слева… по стеклу… чем-то… громко… Шарахаюсь, дёргаюсь, подпрыгиваю и всё это одновременно. Смотрю, лопающимися от напряжения глазами, в окно – гаишник палочкой своей полосатой стучит, открой мол. А сам слышу, кто-то дико орёт. Ага, это я и ору. Прекращаю панику, попутно густо краснея. Господи, как я испугался!!!
Кручу ручку опуская стекло. Выдавливаю подхалимскую улыбочку.
- Амы ы и н-нн… - дар речи, человеческой, ещё не восстановился после пережитого.
Впрочем, инспектору это до одного места. Смотрит на меня немигающим взглядом и спрашивает: 
- Что же ты столько лет не ехал?
Мои лингвистические способности моментально приходят в норму:
- Простите, что?
- Что? – переспрашивает.
Смотрю на него и ничего не понимаю. Мистика какая-то. Похоже, он даже денег не хочет.
- Вы меня спросили… - начинаю неуверенно блеять, а он разворачивается и уходит.
Сглатываю, озабочено, пошевелиться боюсь. И что это было?
Завожу двигатель, втыкаю первую передачу и для уверенности вслух, нарочито громко, произношу:
- Так я поехал?
Хорошо, что никто не ответил…
Трогаюсь и продолжаю свой нелёгкий путь. Открывать ржавый ящик Пандоры желания больше не возникает. Зачем искушать судьбу? Качу не торопясь, даже музыку включил. Приободрился, песни петь начал. Подвываю натужно Джаггеру “Anybody Seen My Baby”. Хорошо. До Минска добираюсь без приключений. Солнце уже почти село и напоминает раскалённый индикатор сковородки Tefal.
По МКАД до Машиностроителей, на Крупскую, потом на Малинина и дома. Хорошо.
Дома я не набросился сразу на своё сокровище, наоборот: отнёс на кухню, поставил на стол и ушёл в ванную: смывать грехи дня минувшего. Уф, как на исповеди побывал. Взбодрился, на кухню как на облаке влетел, кофе приготовил. Хорошо.
За стол приземлился, ножом крышку подковырнул, в сторону откинул, внутрь заглянул, а там что-то в тряпочку завёрнуто. Извлёк, кофе отхлебнул, почмокал, ещё раз отхлебнул. Хорошо. Тряпочку развернул – монетки, древние, потёртые. Кофе отхлебнул, считать начал. Хорошо. Кофе допил, монетки пересчитал. Плохо. Очень плохо. Тридцать их. Монеток.
Сижу, тупо уставившись в одну точку, и успокаиваю себе, мол, совпадение, не те это монеты, да и не могут они быть теми. Откуда им взяться здесь, у нас, в Беларуси, под Бобруйском? Посидел, самовнушением позанимался, а толку то? Мной овладело чувство полной беспомощности. Мысли в тот момент походили на шарик, прыгающий в пинболе. В конце концов, шарик таки провалился между двумя лапками, и я пошёл устраиваться за компьютер.
 Загрузил поисковик, набил, трясущейся рукой, в пустующую строку «30 сребреников» и тыкнул мышкой в «поиск». Ого, да весь мир уже в курсе! Библиотека Наг-Хаммади, Списки мёртвого моря, Евангелие от Иуды, Гностические воззрения, и многое-многое… А я олух царя небесного непросвещенный, неуч. Тыкаю мышью в непонятные названия, монитор густо покрывается открывающимися окнами, чувствую себя Колумбом. Читаю. Чешу затылок. Снова читаю. Чешу макушку. Опять читаю. Чешу левую ногу.
Перечесав все доступные части тела, собираюсь отключаться, но, подумав бесконечно мало, набираю в пустой строке «мухи». В этом вопросе человечество продвинулось ещё дальше. Чешусь по новому кругу.
Переполненный знаниями, отклеиваюсь от компьютера и иду на балкон. Достаю из заначки сигарету – бросание откладывается на неопределённый срок, – глубоко затягиваюсь и начинаю анализировать полученную информацию.

                * * *

Был такой Иуда Искариот. Один из двенадцати апостолов Иисуса, сына божьего. И любил он очень сильно деньги. Любил преданно и бескорыстно. За эту его бескорыстную любовь к деньгам назначили его главным казначеем всех двенадцати христиан,  населявших землю, плюс сам Иисус, которому деньги не нужны были вовсе. Но, учитывая малочисленность нового племени, денег в казне было катастрофически мало. И тогда решился Иуда на отчаянный шаг. Дабы пополнить казну и обеспечить светлое будущее новой веры, он идёт на сделку с тогдашними отцами города Иерусалима, которые славились своей добротой и щедростью. Проведя плодотворные переговоры, стороны пришли к соглашению. Подтверждая свою доброту и щедрость, отцы платят Иуде тридцать сребреников за один единственный поцелуй Иисуса, причём без каких либо гомосексуальных намёков, только в щёку.
Иуда довольный и счастливый возвращается в стан христиан и даже успевает к ужину. Как гласит пословица, кто успел к столу, будет у того хорошая тёща. Все трапезничают, обсуждают геополитическую обстановку в Иудеи, пьют вино, щедро закусывают. После многих бокалов вина, Иисус, как всегда, принимается философствовать, все внимательно слушают и внимают. Идиллия.    
После обильного ужина и возлияний, кухонной политики и сплочённой мужской компании, всем потребовался свежий воздух и природа. Отправились в ближайший парк отдыха и развлечений «Гефсиманский сад». Где Иуда и исполнил свой план обогащения христиан. Но толи вино ему ударило в голову, толи… нет всё-таки вино, в общем, поцеловал он Иисуса прямо на глазах у местной милиции, которая, в соответствии с мудрой буквой закона, попыталась их арестовать на пятнадцать суток с привлечением к общественным работам, за нарушение порядка в общественном месте, с элементами разврата. Ну, в самом деле, в парке же могли быть дети! Попытка ареста обернулась массовой дракой: разгорячённые вином мужики, как и все нормальные мужики, и без повода полезли бы на рожон, а тут наших бьют!!! Но бой был не равный, тогдашняя милиция носила при себе не дубинки, а мечи, и христиане потерпели сокрушительное поражение. Во всей этой суматохе про Иуду забыли, и под арестом оказался только Иисус Христос из Назарета.   
Никто тогда и подумать не мог, чем всё это обернётся для мировой истории. Дальнейшие события напоминали цепочку нелепых случайностей и необдуманных решений. Иуда таки забрал причитающийся гонорар, благо поцелуй видело немереное количество людей. Иисуса отправили судить. Но, как и современный, тамошний суд оказался не чист на руку. Иисуса приговорили к смертной казни через распятие, мотивировав данное решение, тем, что народ требует хлеба и зрелищ. Узнав про столь странное решение, местные оккупанты, то бишь римляне, усомнились в такой кровожадности исконного населения и вышли к толпе, дабы самим удостовериться в чаяниях толпы. Толпа же в свою очередь подтвердила свои чаяния – хлеба и зрелищ! Делать нечего, распяли. Причём зрелищно. Избили, венок терновый на голову одели, заставили крест тащить через весь город. Ужас.
Иуда же в свою очередь, не видя в сложившейся ситуации светлого будущего христиан, вернул деньги, а сам повесился. Причём повесился он именно на осине, местные ботаники очень чётко зафиксировали данный факт. Деньги же эти, тридцать сребреников, ушли на покупку земли, на которой в последствии разбили кладбище.
И вот спустя две тысячи лет я выкопал их на огороде своей бабки, царство ей небесное, и привёз к себе на кухню. 
Всё бы хорошо – сокровище вопиющей ценности, денег получил бы кучу и с вершком. Но вот мухи. С мухами беда. Оказывается Вельзевул, он же Баал-Зебуб – повелитель мух. Он же Великий демон, причём столь высокопоставленный и могущественный, что его нередко принимают за верховного вождя Адских сил вместо Сатаны. В действительности Вельзевул – вторая фигура в Аду, ближайший соратник и соправитель Сатаны-Люцифера. Вот так. И прилетает он за душой человека в виде огромной мухи…

                * * *

Покатал я эти мысли между своих ушей и признаюсь сам себе, что испугался не по-детски. Диптерофобию заработал до конца жизни, и в том, что теперь эта жизнь будет долгой, не было никакой уверенности. А её жалкие остатки виделись мне наполненными депрессией, психозом и бессонницей. Внезапно я понял, что жизнь слишком коротка. Даже короче чем я думал. Поэтому отметить день рождения я решил заранее.
Спустя час и полбутылки второсортного виски мой взгляд на мир изменился коренным образом. Смотрел я на него теперь медленно и с упорством. Даже пальцем погрозил, чтобы он, мир, прекратил качаться. 
Затуманив рассудок и утопив разум в алкоголе, я довольно быстро нашёл решение своей проблемы. Решение казалось очевидным, следовало немедленно избавиться от гнетущего богатства. Причём не просто так, выбросить или отдать, а заплатить. Чего пьяному только в голову не взбредёт!? А взбрело мне следующее: грязные деньги следует грязно потратить. Решил снять проститутку.
В инете нашёл некую Лилит. Позвонил, говорю, мол, так и так, денег нет, но бабуля оставила наследство в виде древних монет неизвестного происхождения. Она и глазом не повела, говорит: «приезжай, пое…ся разберёмся». Куриным подчерком царапаю на листке адрес и выдвигаюсь. Сокровище своё заворачиваю обратно в тряпочку, засовываю в карман. Запираю жилище, спускаюсь на лифте, иду к дороге, голосую.
Луна, то какая! Полная, сочная, светит аж глаза режет. Красота. И звёзды сегодня яркие, мне подмигивают, между собой перемигиваются; одна устала мигать, сорвалась и падает. Загадываю желание: «маме здоровья, а себе денег».
Останавливается бомбило, и молвит в окно человеческим голосом:
- Куда?
- Тухачевского 38.
- 15.
- 10.
- Садись.
Устраиваюсь на заднем сидении. Едем.
В окне проплывают спящие кварталы, с редко озарёнными светом окнами. Из динамиков сонно мурлычет диктор, гордо утверждающий, что он ди-джей. Господи, да кто нас жизни учит?! Полупидарасы из глянцевых журналов и ди-джеи эти журналы читающие! Умолк наконец-то, сжалился, песню нам, слушателям, поставил. Но и в песне продолжают утверждать, что нужно быть: гламурным, стильным, клубиться и не пылиться. А когда и шофёр затянул прокуренным баском: «Больше гламура», подпевая Звереву, – я заплакал. Звезда в шоке.
- Приехали, - прерывает мои душевные терзания прокуренным баском любитель Русского Радио.
Сую ему через плечо десятку, выбираюсь на чистый воздух, хлопаю дверью, а он мне вдогонку, в открытое окно:
- Что же ты столько лет не ехал?
Де Жа Вю…
- Простите, что? – молвлю заметно трезвея.
- Что? – переспрашивает и трогается с места.
Смотрю вслед и грустно-грустно мне. Понимаю, что ведёт меня судьба в только ей одной известный тупик, а я тащусь следом покорно и даже по сторонам не смотрю, что бы дорогу запомнить и выбраться потом обратно. Настроение падает, как стрелка барометра перед бурей. Какая мне теперь прости-господи-тутка, в кабак ближайший полуподвального типа и до потери пульса пить.
- А вы не стесняйтесь, проходите, - слышу такой ласковый голос.
Оборачиваюсь. Стоит передо мной красавица невиданная: волосы чёрные распущенные, глаза зелёные светятся, улыбка ослепительная и хитрая, фигура – боже мой. Я, как Плуто, рот открыл, язык высунул, глаза вытаращил – всё готов, приказывай госпожа или палку брось, принесу, не сомневайся. Ну почему я влюбляюсь в каждую красотку, обратившую на меня внимание? А красотка, в которую нельзя не влюбиться, уже в калитку заходит и рукой манит, следуй, мол, за мной, там столько вкусного. За калиткой тропа народная, камушками красивыми вымощена – такая точно не зарастёт, – к дому ведёт. Посмотрел я на дом и понял, что чувство юмора ко мне вернётся не скоро.

                * * *

Дом Эшеров. Никак иначе. Кругом замшелые двухэтажки  со всеми удобствами на улице, с облезлой и выцветшей жёлтой краской, с отвалившейся штукатуркой и прогнившими крышами. И прямо между этими свидетелями истории двадцатого века стоит трёхэтажный особняк. Огороженный танкоустойчивым забором с небольшой калиткой посередине, густо замаскированный обильной растительностью, вопиюще роскошный, и просто невозможный в этом месте. А ощущение, которое он производил, граничило с посещение замка графа Дракулы. От него так и веяло потусторонними силами, ведьменскими шабашами, оккультными ритуалами и религиозными оргиями. И в тоже время, он обладал поразительной способностью оставаться незамеченным. Можно прожит всю жизнь в соседнем доме и на вопрос: «чей это рядом особняк?», искренне удивиться, глупо хлопая ресницами: «какой особняк?».
Уныло металлом заскрежетала калитка. За изгородью узкая тропа привела нас к боковой двери. Краем глаза замечаю красные огоньки камер слежения. Моя прелестная жрица любви пропускает меня вперёд. Вхожу в узкую дверь и оказываюсь в кромешной тьме.   
- Проходи, не стой, - подначивает меня. – Сейчас включу свет. Ты только вперёд пройди.
Прохожу. Медленно, нащупывая ногой, возможные препятствия на пути, проникаю во тьму. Слышу звук закрывающейся двери, поворот ключа и щелчок выключателя. Щурюсь от резкого и до неприличия яркого света. Щурюсь нарочито долго и усердно, не решаясь посмотреть на мир широко открытыми глазами. Ещё при вспышке заметил, что в комнате есть люди. И вот я щурюсь, хотя сам понимаю, что и они уже понимают, почему я так долго глазки свои тру, и страшно мне становится до не могу. Попался. Хана мне.
Опускаю руки и осматриваюсь. Комната примерно десять на десять метров, без каких либо признаков мебели, без окон, две двери. Через одну я вошёл, вторая ведёт куда-то во внутренние помещения дома. Около каждой стоят по двое мужиков, свирепого и устрашающего вида. Здоровенные до ужаса, обнажены полностью, только чресла прикрыты набедренными повязками и на лицах маски. Гипертрофированная мускулатура вызывает искреннее уважение и полное понимание бесполезности и четности сопротивления. Ну и моя прекрасная спутница. Смотрю на неё и ощущение у меня такое, будто мой лучший друг толкнул меня на рельсы под громыхающий и дребезжащий трамвай, управляет которым мой второй лучший друг. А она только виновато разводит руками и так невинно моргает своими прекрасными глазками. Гадина. 
Вошёл мрачный тип, излишне говорить, что в маске, укутанный в чёрный плащ и жестом приглашает, заходи, не стесняйся, я добрый, сразу не съем. Сглатываю всухую, смотрю на стражей, злорадно думая, что от такого количества стероидов и анаболиков женщины к ним теперь только во сне приходят, и иду на ватных ногах в глубины моего дома Эшеров. Двое охранников следуют за мной. Оказываюсь в довольно просторном помещении, роскошь которого повергает меня с благоговейный трепет. Драпированные стены, картины в позолоченных рамах, высоченный лепной потолок, помпезная люстра способная при падении убить несколько десятков человек, и камин, который я сразу принял за парадный вход в опочивальню. И люди, человек двадцать, в масках и плащах. Расположились вдоль стен и наблюдают за мной, а я примерно в обмороке.
- Раздевайся, - слышу позади себя приглушённый маской голос.
Расстреляют, а волосы используют для набивания подушек. Примерно обморок усиливается.
- Раздевайся, - немного громче.
Язык к нёбу прилип, в ушах звон, руки трясутся.
- Сейчас же!
Хватаюсь за футболку, стаскиваю, выпрыгиваю из кроссовок, ковыряюсь с пряжкой ремня, стягиваю джинсы, трусы снял, скомкал и в кулак зажал. Стою, смотрю, храбрюсь и жду погибели… или издевательств… или унижений… или аплодисментов.
- Носки забыл, - напоминает уже приевшийся голос.
Ну не издевательство ли? Избавляюсь от последних следов цивилизации на своём теле. Охранник одеяния мои уносит в неизвестном мне направлении. Возвращается с серебряной мисочкой в руках, обильно украшенной рубинами, и отдаёт её, поклонившись, главному любителю масок и нудизма. Ещё раз склоняет свою голову и становиться позади меня, что бы я послушным был и кротким. Понял, не дурак. Мучитель же мой, голосистый, с мисочкой этой серебренной ко мне подходит. А в мисочке травка какая-то насыпана, тлеет, дымок молочно-оранжевый испускает.
Поднимает он мисочку и вещает громко, чтобы всем хорошо слышно было:
- Он сидит под Деревом Смерти и звонит в Колокола Семи Смертных Грехов. «Истинный гримуар» называет его одним из трех властителей злых духов, наряду с Люцифером и Астаротом, «Великий гримуар» возводит его в титул Князя. Он велик и всемогущ. И мы призываем его в помощь и в свидетели. Приди князь тьмы, Владыка Вельзевул, господин наш. Я – Тарчимач, вызываю тебя сейчас из преисподней в наш мир. Приди!
- Приди! – хором повторяют все собравшиеся.
- Приди! – выкрикивает Тарчимач.
- Приди! – все вместе.
- Приди! – Тарчимач.
- Приди! – за чем-то я.
И тут же он суёт мне под нос миску свою драгоценную. Вдыхаю оранжевый дым, сладкий и пьянящий. Да, такую дурь я точно ещё не нюхал. Ну, думаю, сейчас полетаем, и тут началось: маски на их лицах ожили.

                * * *

Мимика этих чудовищ поражает воображение: рты растягиваются в комические и одновременно ужасные улыбки, лбы покрываются мясистыми складками, скулы напрягаются и вздуваются, глаза то проваливаются в глазницы, то вновь выпучиваются, страшно таращась, стремясь выпасть, подбородки вытягиваются и заостряются. По-видимому, они что-то говорят, только слышу я утробные звуки и гортанные возгласы. Движения их становятся резкими, как у насекомых. Головы поворачиваются мгновенно и на нужный градус, конечности стремительно занимают место в пространстве, тела подёргиваются и качаются.
Всё плывёт и кренится. Комната и окружающие предметы начинают расти. Картины на стенах оживают и становятся похожими на окна в другие миры. Воздух становится горячим и влажным, я обильно покрываюсь потом. По стенам ползут зловещие тени загробных чудищ. И музыка. Много музыки. Трубы, органы, скрипки. Весь мир музыка, всё играет и ревёт зловещей и трагической мелодией, будто идут невероятные похороны целого народа.
Их плащи развеваются, словно гигантские крылья. Они пляшут в вудуистическом экстазе, подпрыгивают до потолка, изгибаются, сливаются и разъединяются. Они красивы и величественны. Мои хозяева. Я люблю их. Моя любовь к ним безгранична, как вселенная, моя преданность бескорыстна и чиста, моя жизнь без них бессмысленна. Я готов подчиняться своим хозяевам. Я их раб. Мои прекрасные повелители, как легки ваши движения, как они прекрасны. От желания служить, на моих глазах выступают слёзы. Что мне сделать? Съесть своё сердце? Убить младенца? Вы только скажите, вы только дайте знать! Мои властители… Я буду рвать ногтями, грызть глотки, бросать в огонь… Кругом огонь, стены охвачены огнём, мои хозяева охвачены огнём… Они надуваются как пузыри, взлетаю к потолку и лопаются, проливаясь вниз огненным дождём…

                * * *

Придя в себя, уже не испытываю давешнего экстаза, но и в себя окончательно я точно ещё не пришёл. И вроде всё понимаю и вижу нормально, даже как-то слишком отчётливо и красочно, но что-то не так. Силюсь понять что, но оно ускользает, просачивается, извивается. И вроде слышу все звуки мира, что за стенами, вижу все краски города, что за стенами, понимаю смысл бытия и великую тайну жизни, но что-то всё равно не так. Оставляю это за бесполезностью и сосредотачиваюсь на окружающем. Та же комната, те же жрицы в масках, просто масках, в плащах, просто плащах, стоят на коленях, образуя вокруг меня круг, поют свои молитвы или что там. Я так же обнажён.
И тут я понимаю, что не так. Нахожусь, чёрт знает где, со мной происходит чёрт знает что, а у меня, стыдно признаться, стоит союзом нерушимым, хоть крепостные стены ломай. Я конечно никогда не жаловался на свои возможности, но не в такой же ситуации! А он, ну не сволочь ли,  вот-вот начнёт извержение. Я аж глаза закатил. Ну, думаю, хуже уже быть не может. И тут же поперхнулся этой мыслю. Оказывается, может.
Раскрываются двери, и вкатывают к нам гибрида гинекологического кресла и средневекового трона, на котором, широко раздвинув свои сногсшибательные ноги, расположилась довольно сексапильная блондинка. Кроме зловещей маски на ней естественно ничего нет. И катят её прямо на меня, и понимаю я, что даже целиться не придётся, попаду в цель как Ворошиловский стрелок. Попал.
Насадили её на меня как осуждённого на кол.
- Приди! – взревели повелители масок.
А она кричать начинает и извиваться. Больно ей. И не пойму я: на маске изображено страдание или это лицо её исказила гримаса муки.
Меня за руки хватают и оттаскивают от неё. И тут такое началось. Тянут меня, даже тащат, ибо идти самостоятельно я уже неспособен, а я смотрю остекленевшими глазами, сам не понимаю на что. Прямо из живота объекта моей плотской похоти человек наружу лезть начинает. Руками кожу изнутри натянул, в стороны развёл, голову протискивает. Кожа на животе расходиться, лопается… Кричу я, рвусь, ужас охватил сумасшедший, такой страх накатил, ничего не соображаю, только ору дико.
- Приди! – нараспев, заглушая мой крик.   
Кожа на животе лопнула, голова показалась, высунулась и как глаза свои красные откроет… Я в обморок и на тот свет.
 
                * * *

Открываю глаза. Смотрю и понимаю, что вернулся таки на свет этот. Сверху на меня испуганно взирает знакомое лицо с зелёными глазами.
- Давно не виделись, – язвлю, а сам рад этим зелёным глазам, обнять готов.
- О, да он говорящий! – язвит в ответ с явным облегчением.
Пообщались. Впрочем, она права, я ж и слова в её сторону за всё время не проронил.
Между тем краем глаза отмечаю, что располагаюсь в небольшой комнате, в горизонтальном положении, по-видимому, на раскладушке, обнажён, но укрыт пледом. Рядом на табуретке моя чернявая красавица расположилась. В изголовье тумбочка со стаканом воды.
- Выпей воды, - стакан мне протягивает. – Ещё пару часов мутить будет, но больше никаких глюков и привидений. Обещаю.
Беру стакан, глотаю воду и смотрю хмуро.
- Кто ты? – спрашиваю, отдавая стакан с живительной влагой.
- Ведьма. Встречались на лысой горе, не помнишь? Ты был бараном, которого поджаривали на вертеле. 
Очень смешно.
- Что со мной теперь будет? – продолжаю опрос.
- Расстрел из водяного пистолета и изгнание из города нагишом.
Тоже смешно, аж скулы свело.
- Ещё что-нибудь интересует? – издевается мой прекрасный надзиратель.
- Отбила всё желание, – честно отвечаю.
- Ну, тогда моя очередь, – достаёт пачку Camel Light. – Будешь?
- Буду.
Закуриваем.
- Значит так, - продолжает щедрый и курящий надзиратель. – Ты естественно ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знаешь. Будешь болтать – тебе всё равно никто не поверит, а мы тебя, за язык твой длинный, расстреляем, причём уже не из водяного пистолета. Понял?
Киваю утвердительно.
- Умница. Заслужил вафельный рожок. А теперь одевайся, я тебя проведу за ограду.
- Может, хотя бы отвернёшься? – интересуюсь скорее для галочки.
- Нет, глазеть буду.
- Почему я не удивлён? – ворчу под нос и начинаю облачение.
После пережитого одеться на глазах у незнакомой девушки оказывается и вовсе пустяком. А девушка действительно глазеет, и довольно откровенно.
- Какое-то у тебя отношение к жизни несерьёзное, - разбавляю тишину.   
- Жизнь вообще становиться серьёзной, только когда заканчиваются деньги.
- Сразу видно: у тебя они ещё не закончились.
Ворочаю джинсы, отыскивая правильное положение, и тут из кармана выпадают мои драгоценные сребреники, рассыпаясь по полу и радостно звеня. В голове опять противный голос: «Пиастры! Пиастры!», а она подняла одну, посмотрела внимательно, бровки свои красивые вздёрнула к верху и говорит:
- Ну, Буратино, рассказывай. Подсказывает мне моя женская интуиция, что что-то очень интересное сейчас услышу.
А у меня признаться так нагорело, так накопилось. Пусть бы сам чёрт сидел передо мной, всё бы выложил, как есть, лишь бы выговориться, поделиться с кем-нибудь. И уже слышу голос свой, поначалу неуверенный и скулящий, но по мере рассказа крепнущий и убеждающий. Всё рассказываю: как бабка моя перед смертью, в больнице, про осинку нашептала, как ехал окрылённый с лопатой и надеждой, как копал, как мухи на пару с гаишником меня до полусмерти напугали, как дома в одиночку напился и сюда приехал, как здесь всё произошло, видения свои выложил в подробностях. Ничего не утаил. И смотрю на неё с надеждой и страхом, подсказки жду, совета. Она же серьёзная стала, рот раскрыла, глаза выпучила, даже моргать перестала. Сигарета её истлела до фильтра, и висит серой сосиской. Долго молчала, наконец, хрипло и медленно говорит:
- То есть ты решил, что если сына бога родила дева Мария, то сына дьявола должна родить проститутка Тракторина?
Если не вдаваться в подробности, то довольно логичное заключение. И смысл происходящему придаёт и, что самое главное, всё сходится. Я задумался. Посмотрел на рассыпанные по полу монеты и боязливо говорю:
- Ну, в общем, да…
И тут она взорвалась таким смехом, что уже через минуту лежала на полу, держась за свой накаченный животик.

                * * *

- Но я видел, как из живота той девушки рождалось нечто!
- Ты уверен?
- Конечно, - ерошусь.
- А до этого ты что нюхал?
Молчу насупившись.
- Да ты просто идиот, сам на себя нагнавший страх. Никто ж понять не мог: чего ты так орёшь. Господи, это же надо такое совпадение! Эти мудаки со своим Вельзевулом и ты со своим, выпивший к тому же, травки добротной нюхнул и на тебе – вместо грандиозной оргии с кучкой озабоченных свингеров стоишь здесь и меня развлекаешь.      
Чувствую себя незаконно изнасилованным.
- Но это было так реалистично и… страшно…
- Страшно это синтез ядер водорода при взрыве бомбы в пятьдесят мегатонн, при котором погибает несколько миллионов человек в течение одной секунды, а видения при наркотическом опьянении это весело и сексуально.
Начинаю понимать куда она клонит.
- Так что это было?
- Игра. Интеллектуальная элита озабоченных банкиров или кого-то там. Неважно. Богатенькие свингеры развлекаются, только мистики добавляют вместо перца, для остроты ощущений, и подобие случайной жертвы с улицы. Ты кино «С широко закрытыми глазами» смотрел? Вот тебе и наглядное пособие.
- Но мухи, Вельзевул, монеты?! – не сдаюсь я.
- Совпадения в жизни бывают, просто сегодня у тебя, их было слишком много. Кстати ты по своему невежеству ещё и на имя Лилит внимания не обратил. Пойми, что в злом божестве люди нуждаются так же, как и в добром. И не делай лицо невинной жертвы. Что ж ты такой правильный и хороший попёрся к проститутке?
- Я был пьян.
- О, это тебя оправдывает!
Себя мне уже не оправдать, наезжаю на неё:
- А ты что здесь делаешь, такая умная и красивая?
- Работаю, - отвечает полушёпотом, и глаза опускает. – Я здесь вроде гувернантки, наполовину с уборщицей. Это моя комната.
В глаза мне пристально смотреть начинает:
- Они тебя хотели в милицию сдать. Вор, пьяный или под действием наркотиков, влез на частную территорию, изловили, примите меры. Ничего бы не доказал, а монеты если бы нашли, то вообще в суд попал бы. А мне тебя жалко стало, ты мне сразу понравился, как из машины вылез. Я поэтому и груба была с тобой.
Смотрит моя спасительница в пол, краснеет вся и губки свои пухлые кусает.
- Спасибо, - говорю со всей нежностью, на какую способен.
Она глаза свои поднимает, а они на мокром месте, хлюпает носом и говорит:
- Ты знаешь, что такое, когда бог не слышит твоих молитв? Живу здесь уже год, платят хорошо, на еду и институт хватает, но смотришь на их жизнь и понимаешь, что никогда, н и к о г д а  самой так не жить. Кругом одно уродство: секс, драйв, экшн, проституция, деньги, глянец, тусовка… как всё надоело… а так хочется любви…
Голову на руки уронила и плачет. Вот так. Коротко и содержательно всю душу выложила, жизнь рассказала. Подошёл, присел на корточки, обнял, в волосы её шёлковые лицо зарыл и поцеловал.
- Пошли со мной, - шепчу.
- Куда? – шепчет, шморгая носом.
- Ко мне, домой. 
- День рождения заранее отмечать?
- Почему бы и нет? – и ещё раз целую её душистые волосы. И тут она голову подняла и к губам моим прильнула.
Спустя вечность, возблагодарив всех богов, святых и угодников, отрываюсь от её медовых губ. Смотрю в её поразительные глаза, упиваюсь их непостижимой глубиной, тону в них и молю о погибели… не жить мне теперь без них!   
- Нашёл я своё сокровище, – шепчу, – и теперь богат.


Минск, август 2007г.
                В.В.Кононов