Болото

Болото

После семи лет скитаний в напрасных поисках счастья Виктор вернулся в родной дом, к своей старой матери. Ни друзей, ни любви, ни славы, ни надежд не принес он с собой. На правой ладони его краснел косой рваный шрам, оставленный на память колючей проволокой, которая ограждала чужую богатую дачу, откуда бежал он без оглядки от предателей и убийц.
- Мать,- сказал он, входя, свари-ка сегодня суп с курицей, помнишь, как в детстве,- сказал так, будто вышел из дома не семь лет назад, а накануне вечером.
- Завтра я уйду, - добавил он тихо.
Долго плакала и причитала мать, напрасно желая высказать свое горе стенам старого дома, старым фотографиям в рамках, укоряя и прощая, голубя, уговаривая сына. Он молчал и ходил по дому и саду, не поднимая глаз.
 Многое зашевелилось в нем при виде родного угла и постаревшей натерпевшейся матери. Но сердце его очерствело, он гнал от себя тоску, надежды и сострадание. Он решил умереть.
План его был таков. Далеко за городом в безлюдном пространстве угрюмых лесов, куда приходилось ему забредать прежде, еще во времена юности, он знал и помнил одно болото, поразившее однажды его воображение. Оно было невелико, на лесной поляне с чахлыми елями и клюквой. Скорее всего, он один знал сюда дорогу. Среди высокой травы и кустарника под ногами чувствовалась сырость, быстро переходящая в топь, глубина которой в центре поляны, на небольшом пятачке, была так велика, что не хватало никаких шестов и жердей, чтобы измерить ее. Вряд ли когда-нибудь и кому-нибудь пришло бы в голову что-либо искать здесь.
Это мое место,- решил Виктор еще тогда, давно, и так оно осталось навсегда в его памяти. Занять это место означало просто сделать один решительный шаг в эту жуткую глубину.
- Я просто исчезну, пропаду без вести, как пропадают каждый день десятки и сотни людей в огромной стране, и моего тела никто больше и никогда не коснется, - говорил он себе.
Причины, пробудившие в нем эти давние мысли теперь, коренились в его характере: он был упрям, самолюбив и желал всегда иметь больше того, что само идет в руки. Бедное, лишенное радостей детство, грубый цинизм и жестокость отца, бросившего семью, когда ему было семь лет, беспрерывно наблюдаемая им ложь и двусмысленность в отношениях близких, которая стала основой его представления об отношениях людей вообще – все это и многое, чему нет названия, способствовало несоразмерному развитию не лучших качеств его натуры.
Но прежде он всегда, хотя бы и неосознанно, упорно старался добиться чего-то лучшего, высшего, чем то, что предлагала жизнь. Он был склонен идти в даль, беспредельность, вопреки даже здравому смыслу, прорываться в опасную и, быть может, запретную зону, зовущую к подвигу и самоотвержению. Семь лет назад это выразилось в его уходе, бегстве из дома с заезжим гулякой-авантюристом. Портовые города юга, притоны, чердаки и подвалы, бега от милицейских облав и жизнь с чужими именами и паспортами опротивели ему до предела. Понимая невозможность расстаться с этой средой и не имея сил в ней более находиться, он несколько раз почти срывался до самых низин пошлости и злодейства, противных самому его существу, но в такой ситуации неизбежных. Кончилось тем, что он вляпался в мерзкое уголовное дело, где подельники постарались сделать его козлом отпущения. Взбешенный и отчаявшийся, он хотел отомстить и только чудом избег крови и тюрьмы.
Теперь, дома, все это в одно мгновение превратилось в страшный бредовый сон, который никак не удается забыть и жить с которым тоже нельзя…
Мать зарезала курицу и сварила суп. Виктор ел молча, пытаясь спрятать нахлынувшие слезы.
…Часа за два до рассвета он тихо встал с постели, наскоро умылся, надел старое пальто и ботинки, семь лет ждавшие в чулане его возвращения, и выскользнул из дома. Мать, утомленная горем и только что перед тем заснувшая, не слыхала его бегства.
Пройдя через сад,  он выбрался пустырями на дорогу и услышал режущий темноту, ужасный и отчаянный в своем упреке крик матери, звавшей его по имени. Он замер на мгновение, настигнутый этой родной болью последней близкой ему души, помедлил, затем поднял воротник пальто и быстро, почти бегом, устремился прочь.
Солнце вставало над лесом, когда он проходил последнее на своем пути селение. Запели петухи, захлопали двери и калитки. Виктор спешил, не желая быть кем-нибудь замеченным. В конце села, на отшибе, стояло древнее строение, давно утратившее первоначальный блеск и красоту, но не потерявшее смысла, вековечной простоты и силы, некогда в него вложенных. Раньше это строение именовалось храмом Вознесения. Триста лет его стены и свод несли на себе строгую и величественную главу с прорезным широким крестом. Триста лет, встречая и провожая поколения жителей, принимая случайных и неслучайных посетителей, галок и ворон, и сопротивляясь стихийным силам природы, нес этот храм прекрасную, гордую и смиренную идею творцов его, далеких от нас, как утренняя звезда в отверстии ветхой деревенской крыши. Впереди чернел лес.
Виктор прошел мимо храма и обернулся, желая в последний раз взглянуть на дела человеческих рук, остающиеся позади него. Яркое солнце било в полукруглую алтарную стену храма, высвечивая все штрихи, все мельчайшие черточки древней кирпичной кладки, осыпающейся штукатурки и вырезного карниза крыши с ясным, сплетенным будто из самого чувства прекрасной земной гармонии, орнаментом. Этот храм вдруг заслонил собой все. Желтая снизу от ржавчины глава, со всеми своими швами, заклепками, заплатками, так четко высвеченными летним утренним светом, что рябило в глазах, эта огромная луковица из железа и человеческого труда передавала сейчас все вдохновение, всю энергию, немыслимую почти жизненную силу мастеров, вознесших свой крест над селением, полем, рекой и лесом, над всеми бедами и невзгодами огромного количества людей, смотрящих и смотревших в немилостивое небо.
Виктор упал в траву за храмом и, плача, бился головой о землю в неведомом, невозможном для него раскаянии, моля свое детство, мать, эту землю и всех-всех простить его и не отвергать. Он чувствовал все и знал все о себе, о людях, о жизни и смерти, и понимал, что он ничего еще не знает по-настоящему. Он терзал и мучал себя в исступленном наслаждении позднего раскаяния.
- Простите меня! Мама, прости! Отец, прости! Люди, простите! Я вернусь, я все вынесу и переверну! Я буду дома, я сохраню все-все, и умножу, и передам детям своим и внукам… - хрипел он, глотая слезы и размазывая по лицу грязь.
Он вернулся. Подремонтировал дом, забор, начал заниматься огородом и садом. Мать словно помолодела и готова была петь от радости, исполняя все желания сына.
Но наступила тоскливая поздняя осень. Виктор Бугров стал пропадать в городе, бросил работу, на которую было устроился. В последний месяц он потихоньку унес из дома все, что можно было превратить в деньги.  Возвращался домой под утро голодный и злой. В последний раз он унес материны ручные часы, купленные еще до войны. Через две недели Виктор был найден мертвым – на краю города, в канаве, с множественными ножевыми ранениями, одно из которых – в шею – оказалось смертельным.