Медведь, или шаг за опасную черту

Марина стояла в толпе зевак и наблюдала, как молодой мужик лобызается с медведем. Первый был  жутко пьян весь: - с мизинцев ног до макушки головы. Сидя на корточках, он обнимал мишку за шею, и что-то пытался ему втолковать, как обычно делают русские мужики после третьей рюмки, бесконечно спрашивая: «Скажи, ты меня уважаешь?».
Второй – очаровательный мишка - пестун, был трезв, но почему-то увлеченно с большим упоением и восторгом вылизывал умильную физиономию мужика. И все бы ничего, но шершавый язык зверя сорвал со щеки парня корочку, прикрывающую старую заживающую ранку и появилась кровь. Медведь просто прилепился губами к этому месту, входя в азарт. Опасность почувствовала какая-то тетка из зрителей, истошно завопившая: «Оттащите его, он кровь почуял! Он же его порвет!»

Сопротивляющегося мужика, уволокли в сторону, а Марина, увлеченная зрелищем, не заметила, как нечаянно перешагнула черту, за которой было царство зверя… Медведь же обиженно, демонстративно отвернулся от толпы и пошел к дереву, за которое крепилась сдерживающая его цепь. Марина невольно залюбовалась красотой этого создания природы – лоснящаяся шерсть, грациозная, мягкая, статная походка и особая звериная сила мышц.

Этого медведя – подростка охотоведы отняли у браконьеров, застреливших его мать, и теперь путь зверя был в зоопарк, для чего его и привезли пока в город, разместив на лодочной станции. Сюда уже второй день шли толпы зевак – шутка ли собственными глазами увидеть настоящего бурого медведя! Смельчаки даже гладили его и кормили с ладошки конфетами. Марина, поддавшись общему настроению горожан, тоже пришла на берег реки…

Медведь шел ни на кого не глядя, как вдруг неожиданно, со скоростью, несопоставимой с его весом и внешней неуклюжестью, он сделал стремительный длинный прыжок и оказался у ног Марины. Она вообще-то знала, что этот зверь может развивать большую скорость, но чтобы вот так… очутиться в лапах медведя, не успев и ойкнуть. И это ей- то – спортсменке, которая быстро бегает и играет за сборную города в волейбол.
У толпы, ахнувшей и застывшей в ужасе, перехватило дыхание; зверь же, усевшись, вытянул задние лапы, а передними обхватил ногу Марины, как ствол дерева и стал водить зубами по икре. Странно, что при этом он не делал больно, а слегка прикусывал, надавливая зубами на кожу. И лукаво смотрел на Марину своими хитрющими, черными глазками, острыми, как буравчики.

Марина не испугалась. И не потому, что не успела. Просто отец ее был охотник, и в детстве она видела всякого зверя: рысь, лис, волков, зайцев, сохатых, и даже шатуна, которого отцу пришлось пристрелить за то, что повадился зимой приходить в поселок за едой и пугать людей. К медвежатам у девушки было особое доверие. Однажды отец принес домой малюсенький бурый комочек, выкупив трехмесячного малыша у браконьеров, застреливших его звериную семью.

Оставшись без матери, детеныш не смог уйти в спячку. Он прозимовал, примостившись у печки, откуда шло тепло. А выхаживали его всей человеческой семьей – поили из соски коровьим молоком, пока не подрос. Назвали его Мураш, потому что вечерами, он как-то особенно мурчал, устроившись у кого-нибудь на руках. При этом брал в пасть свою лапу и насасывал подушечки пальцев. Или захватывал у няньки большой палец и мусолил его, как соску, пока не приходил сон.

Засыпал первое время тяжело - во сне вздрагивал, куда-то бежал, по-щенячьи молотя  воздух лапами, поскуливал, видимо, скучая по семье. Марина понимала малыша, жалела и, укутав потеплее, часами держала его на руках, не отнимая пальца, пока не заснет. Так и рос под ногами - медведь не медведь, кошка не кошка. При внешности дикого зверя был ручным, ласковым и покладистым, свободно ходил по дому и очень любил конфеты. Иногда залазил в кухонный стол, находил их и лакомился без разрешения хозяев. Марина поражалась тому, как он мог копировать людей. Однажды она с матерью сидела за детским столиком и пила чай. В комнату вошел Мурашик, примостился на стульчик и, просунув лапу в банку на столе, выуживал оттуда карамельки. Причем, он разворачивал конфету перед тем, как отправить ее в пасть.

 …Так и рос в доме, пока не стал опасен. Потом его пришлось посадить на цепь, он обиделся и больше не подпускал детей. Однажды в обиде прокусил руку хозяина, принесшего ему еду. Отец знал повадки зверей, и запретил детям подходить к Мурашу. Кормил его сам и по вечерам часто надолго тяжело задумывался. Марина сердцем чувствовала беду и не знала, как ее остановить. Мать ее переживаний не понимала, она была женой охотника, а  у жен охотников черствеют сердца.

Отец был вынужден сделать выбор, потому что медведь почуял кровь. 

Шкура Мурашика потом лежала в детской комнате, закрывая пол. Марина по вечерам забиралась под кровать, плакала там, чтобы никто не видел, уткнувшись в густую шерсть, и разговаривала с малышом так, как будто он был жив. Он не мурчал уже, как раньше, и вместо угольков глаз на нее смотрели дырки. Но она знала, что он ее слышит, и ему как прежде можно доверить все.

Шкура Мурашика согревала Марину теплом. Как и раньше, когда, нагулявшись на улице, с мороза, она утыкалась в его теплый и мягкий бок. Сейчас Марина гладила жесткую упругую шерсть и засыпала прямо под кроватью, уткнувшись в шкуру любимого медвежонка. В ее представлении он никогда не был опасным зверем, а всегда – малышом, требующим защиты. Она не понимала, почему родители запрещали к нему подходить, медвежонок не мог ее укусить, она ведь его нянчила и поила молоком из соски…

Вот такой же Мурашик сидел перед ней сейчас и хитро смотрел в глаза, ожидая  реакцию девушки. Марина была дочерью охотника и знала, что при встрече с медведем нельзя показать ему испуг, суетиться, махать руками, пытаться убежать. Нужно уметь смело выдержать гипнотизирующий жесткий взгляд его черных, как угольки, глаз… Поэтому она стояла спокойно, ожидая, когда медведь перестанет заигрывать и расцепит свои лапы, а пестун по-прежнему водил зубами по ноге.

У какого-то парнишки в толпе сдали нервы. Он осторожно приблизился к медведю, не спуская с него глаз, присел на корточки и стал разжимать зубатую пасть. Зверь, польщенный вниманием, не сопротивлялся и позволил ему освободить ногу девушки из своих клыков. Затем парень потянул в сторону медвежьи лапы… и Марина в ужасе чуть не завопила: «Мамочки!» Она увидела, как подцепленный когтями, за лапами потянулся тонкий капрон колготок. В начале лета в северной Сибири прохладно, и одета девушка была по сезону.

Мысль заметалась лихорадочно: «Сколько у медведя на лапе когтей? Раз….Два… Три.. Четыре. Пять!? На двух? Д-е-е-сять…» Десять огромных когтей, каждый величиной с ее мизинец, сейчас пробуравят колготки, и десять отвратительных широких стрелок поползут вверх. И тогда все, и мужчины тоже, увидят ее позор – порванные колготки и не загорелые после долгой зимы ноги! Испуг появился в глазах у девушки, краска стыда залила лицо. Она наклонилась к парню и тихонько, чтобы никто не слышал, прошептала: «Пожалуйста, осторожнее». Парень, почувствовав себя героем, потянул лапы сильнее – капрон натянулся до предела. «Да,осторожнее же! Ты же мне колготки порвешь!», - рявкнула девушка на спасителя, забыв про зевак... 
Этот взгляд Марина запомнила на всю жизнь. Так может смотреть только мужчина. На женщину. Которая кокетливо поправляет прическу перед тем, как отправиться в пасть к людоеду.
Парень ослабил хватку, медведь, услышав рык Марины, растерялся от неожиданности, расцепил лапы и девушка шагнула за опасную черту, толпа наконец-то  выдохнула. Колготки были целы, а о происшествии напоминали только пятнышки грязи, оставленной на них медвежьими лапами.

Колготки отстирались, пестуна через неделю отвезли в зоопарк, парень остался не признанным героем и Марину не понял. «Ну, и пусть,- подумала девушка, - Он же не нянчил в детстве медвежонка и не поил его коровьим молоком из соски».