Этот базар

Вот идёт по базару дедушка Курал. Со своей верной палкой суётся он в толчею и справляется с людским водоворотом. Всюду тесно, жарко, толкотня и гам, но Курал ковыляет своей дорогой и его не так-то просто свернуть. Спина его пригнута десятками лет, тяжёлым трудом и заботами, и кажется, если посмотреть сбоку, что Курала удерживает вертикально одна только палка, иначе он согнулся бы совсем и кончиком носа коснулся растоптанных башмаков. Подобны иллюминатору толстенные очки, из которых, сильно преломляясь, выглядывают на свет божий впалые глаза. Лопнутая дужка скреплена металлической скобой на винтиках, правая линза треснута, но Курал ни за что не желает расстаться с привычной вещью и боится прежде всего нового, чужого. Очки осмотрительно повязаны верёвочкой: шнурком от ботинок. Возьми кто-нибудь, сними, уничтожь очки Курала, хуже лишения ему не пережить.
— Большой базар, большой... – бормочет дедушка.
Постороннему взгляду Курал видится совершенно бестолковым стариком, по случаю забредшем на базар, но дедушка знает, зачем он здесь, и не торопясь приближается к цели своего путешествия. Он обстоятельно мнёт лепешки у апашек, кусает пахлаву встречной разносчицы, перетирает халву щепотью пальцев и, доведя перекупщиков до остервенения, не торопится покупать. Курал знает, как вести себя на базаре, чтобы не опростоволоситься перед почтенными людьми.
Он сравнивает ценники, намалёванные от руки на обрывках картона, что-то высчитывает в уме, шевеля губами, и эти цены ему со-всем не нравятся, всё кажется чересчур дорогим, и Курал удивлённо мотает головой, наблюдая, как люди вертятся у прилавков, скупая на бегу продукты. Как пулемётчицы со своими пулемётами, ломятся бабули и катят за собой модные сумки-коляски о двух колёсах. Катят, глаголя ором на весь базар:
— Беляши, кому беляши?! Горячие беляши! – привычная фраза так и отлетает от их языка. Беляши тут же покупают и едят, а промасленные бумажки и выкусанное тесто обожравшиеся покупатели бросают где придётся.
Точь-в-точь каторжники, прикованные кандалами к тачке, толкают-громыхают вперед себя тележки типажи неопределённого вида: и по виду они такие же, угрюмые, оборванные сверх меры, уязвлённые судьбой.
— Ас-сторожно! Береги-ись! – невесело предупреждают они, тараном раздвигая орду.
Одна на всех потребность свела горожан в эту чудовищную печь, заставляя суетливо топтаться, крутиться, выбирать, словно заживо поджариваемых. Один на всех магазин, одна общенародная кухонька, один большой-большой желудок через который, заходя и вы-ходя, струятся по кишочкам микроорганизмы.
Наглядно отображает нечистая земля базара вожделения горожан и торгующих: она так же в подсолнечной лузге, в плевках и в мусоре, как и тесные брюшные интересы людей. И мораль здесь так же уместна, как уборщица, выметающая мусор между людьми, тогда как позади неё уже сыпят мусором новым. Для того и базар, чтоб не дремать! Берегись, зазевавшийся! Ату, тебя, ату!
По-русски изъясниться Курал не умеет, так как всю жизнь прожил в ауле и только сейчас привёз его в город внук, чтобы был он всегда под рукой. И кое-как, с жестами и мычанием, выбирает Курал себе лучку дрожащей костною рукой. Луковицы с ноготок, в грязной коросте шелухи, зато дёшевы, ведь Курал никак не хочет поиздержаться на свою крохотную обычную пенсию. Правда, ему всегда даст денег внук, но разве Курал будет просить? – в своей старости следует чувствовать себя состоятельным гражданином рес-публики, и не быть довеском большой семьи.
Определив разницу цен, Курал тычет палкой асфальт в сторону баррикады замызганного прилавка, где насыпаны эстетские пирамидки луку и картофеля.
Русская торговка, бабулька тех же лет, открыто хамит:
— Ты чего это, старая фуфайка, куда мне весь товар раскидал? Чтоб тебе кишки повывернуло! Ложь назад, давай! Не мни, чурка стоеросовая! Стой, я сама!
— Э-э-э! – угловатым и резким жестом отмахивается Курал. Он считает, что бабулька не бранит его, а навязывает ему товар подо-роже и погнилее. Улыбаясь в морщины, он, вопреки злым рукам, медленно подбирает луковицу к луковице, убирая подкинутый лук. Потом так же изводит соседнюю бабульку сбором картофеля. На общем тускло-буром от грязи безмене ему проверяют вес. Руки торговцев мелькают быстро, и не уследишь: а сомневаться в их правоте, значило бы признать, что его обношенные очки плохи. Курала по-свойски обвешивают и провожают в спину насмешливыми возгласами:
— Иди, деда, иди! Приходи ещё! – и, обрадовавшись остроумному выражению, хохочут, повторяя: – Приходи, деда, ещё! У нас покупай!
"Что же, это, да... значит, правильно, конечно, вы — трудовая молодёжь, вам видней, – думает Курал, полагая, что говорит вслух. – Это ничего... да. Большой базар, большой..."
Не осматриваясь, дедушка Курал расставляет ноги и, согнувшись, твёрдо опирается о палку: сейчас он будет сморкаться, кашлять и плевать. Крепко зажмурясь, Курал помогает себе большим пальцем расстаться с носовыми накоплениями, клейкая жижа летит чуть ли не на ноги прохожим, обтекающим его стороной. А тем временем ловкие руки карманника выуживают тощий кошелёк Курала из накладного кармана плаща. Засморкавшийся Курал не замечает и возвращается домой довольный, думая дорогой, как прихвастнёт домашним выгаданной копеечкой. Висит, качается в свободной от палки руке затёртый мешочек с неполным килограммчиком луку и картофеля. Полосатое от морщин лицо Курала довольно сворачивается, образуя дополнительные скопления марсианских борозд и бугров. Он счастлив сегодняшним походом на базар и все базарные люди умиляют дедушку до глубин наивной старческой души.
Счастливо дойти тебе, дедушка Курал!

1999 г. 16 февраля.