24 часа

"Рождественские елки сделаны из пластика, а снег - мыльные стружки. В нас мается что-то, мы называем это душой, и, умирая, ты не умираешь совсем; ну, и живые тоже не совсем живы."
- Т. Капоте, "Закрой последнюю дверь"


Если проецировать ситуацию на обычную гетеросексуальную пару, то она будет скучна до тошноты.
Муж или сожитель, плотно сидящий на наркотиках или любящий как следует заложить за воротник, который к тому же нигде и не работает, в один прекрасный день бросает свою жену или сожительницу с их общей беременной дочкой.
Все просто.
Внесем коррективы. На месте бросившего любовницу и ребенка – Сэмюль Грин, недооцененный поэт и, к сожалению, вполне себе состоявшийся алкоголик.
На месте любовницы…
Ладно, я себе льщу. Мне тридцать, меня зовут Леонард. Правда, дурацкое старомодное имя? Вот и я так думаю.
Я проецирую эту ситуацию лишь потому, что пишу новеллу. Я – такой же удачливый писатель как и Сэм – удачливый поэт.
Вместе мы были уже больше шести лет, хотя это понятие «вместе» для наших отношений довольно-таки странное определение.
Вначале Сэм снимал у меня комнату. Потом мы подружились, потом – стали любовниками, потом – на очень короткое время врагами.
А потом я устроился на вторую работу, а Сэм завязал с сценарным делам и подался в поэты.
Я пытаюсь описать эту ситуацию в своем новом рассказе, но у меня ничего выходит.
Наверное, потому что Марти лежит у меня на коленях и дремлет
Марти – это наша беременная кошка.
Догадались, какое место в моей проекции она занимает?

Вначале мы думали, что Марти – бесплодна.
Соседские коты щедро одаривали ее вниманием, а Сэм уже начинал вслух сочинять объявления в стихотворной форме о том, что совершенно безвозмездно отдаются беспородные котята смешанных корней.
Ни одно из этих объявлений так и не было написано и отправлено.
Ее животик впервые округлился лишь в этом году.
Марти большую часть весны провела вне дома - то ли наконец прорезалось ее кошачье свободолюбие, то ли ее утомили наши с Сэмом ссоры. Она возвращалась на два дня домой, в течение которых я отмывал ее и расчесывал ее шерсть, а потом снова пропадала утром или днем. Чтобы позже появится, как ни в чем не бывало.
А потом она пришла и осталась. Как и положено беременной женщине, Марти тянулась к теплу и уюту. Даже если оба ее приемных родителя чуть ли не днями орали друг на друга и не дрались.
- Нагуляла, - это было единственное слово, которым прокомментировал появление Марти Сэм. А потом он послал меня к черту и свалил из дома на свои чтения.
У беременных здорово портится характер. И правило это применялось что к кошке, что к обычной человеческой женщине. Но Марти мне дала себя выкупать и вычистить как обычно.
А потом даже забралась ко мне в постель, заняв подушку на свободной ее половине.
Марти была изначально кошкой Сэма. Это он притащил маленького и тощего котенка как-то промозглой ноябрьской ночью. И наорал, что если что мне и его придется выгнать вместе с кошкой.
Сэма не волновало то, что у меня на кошачью шерсть была аллергия.
Его вообще не волновало в тот момент ничего, кроме крошечного комочка шерсти, дрожащего у него за пазухой.
Сэму тогда было двадцать шесть лет, а вел он себя как десятилетний ребенок.
Сэм послал меня к черту заранее, проработав самый плохой вариант событий.
Он всегда так делал и поверьте, что за четыре года ничего не изменилось.
Хотя нет.
Сэм уехал на свои чертовы поэтические чтения, и его кошка спит на его подушке на нашей вроде как кровати, а у меня больше нет аллергии на кошачью шерсть.

Утром было хуже всего.
Я проснулся и понял, что, кажется, этот день будет очень и очень плох.
Я почти не вижу левым глазом. Приходится постоянно капать в него специальными каплями и посещать врача не менее трех раз в год. Я под наблюдением, потому что слепота, как мне сказали, может начать прогрессировать в любой момент. И если этот момент пропустить, но ни о каком восстановлении зрения и речи быть не может.
Поэтому мне нельзя напрягаться. Мне нельзя читать и писать при плохом освещении, мне вообще много ничего из того, чем я себе на жизнь зарабатываю, нельзя делать.
Но я делаю.
А куда деваться? У меня две работы, чертов Сэм, его творческий кризис и наша общая квартира. И кошка, которой не посчастливилось жить с такими придурками как мы.
Я рад, что мы так и не усыновили ребенка.
По Марти выходит, что мы оба – дерьмовые отцы. Один – неврастеник, а второй – прирожденный неудачник.
И оба слишком завязаны друг на друге, чтобы дать, наконец отпустить другого с миром.
Мне еще нельзя нервничать, но, черт возьми, я живу с Сэмюелем Грином, который ухитрился побывать и сбежать через пару дней из почти всех наркологических клиник в Англии.
Я тот человек, который его туда отправил.

Я проснулся и понял, что этот день будет для меня плохим, потому что почти ничего не видел.
Было уже двенадцать дня. Марти вылизывала с упорным старанием свои лапки, а свет в нашей с Сэмом спальне был серым.
На улице – жара и солнце, а свет был серым словно ранним утром в ноябре.
Минус еще один рабочий день.
Еще одна ненаписанная во время статья.
Еще одна ненаписанная глава в книгу, которую я все не могу дописать уже, наверное, второй год.
Еще один чертов день, когда мне придется сравнивать себя со слепым кротом. Самому, потому что Сэмюэль, который сделал бы это с огромным удовольствием, съебал на свои поэтические чтения.
Ну и черт с ним.
Мне пришлось встать через десять минут, чтобы накормить Марти. В нашей квартире я ориентировался очень хорошо даже с закрытыми глазами.
Да, я тренировался на всякий случай.
Да, я подцепил от Сэма дурную привычку выбирать самое плохое развитие ситуации из всех возможных.
Впрочем, при нашей жизни это уже не было плохой привычкой.
Я накормил Марти и решил, что лучше всего поработать над рассказом, за который бы меня безусловно прибил Сэм, если б его только прочитал.
Нет, отбросить замены и недоговорки и знающий человек «да сочтет Число Зверя» без труда.
Другое дело, что Сэм никогда не читал ничего, что я писал один.
Я сел за лэптоп, хотя ни черта толком не видел.
Я мог печатать вслепую – это не так сложно, как все думают на самом-то деле.
Просто включая лэптоп, я рисковал, я понимал это, но мне жизненно необходимо было чем-то себя занять.
Поэтому я решил занять себя рассказом.
Мой друг Крис – вполне себе издающийся и успешный автор, который относился ко мне со снисхождением правоверного католика – объяснил, что мне никогда не удастся издаваться где-то за пределами журналов, если я не научусь отделять себя от героев.
- Послушай, Лео, вся твоя проблема в том, что из каждого твоего рассказал прут все твои комплексы и душевные терзания. За каждым из твоих героев стоишь несчастный ты. И да, чтобы ты знал – это уместно в поэзии, но не в прозе. Проза – это серьезный бизнес, приятель.
Мой друг Крис, входивший два раза в шорт-лист Буккера, успешный модный прозаик. Он пишет злые книги на злободневные темы. Последний его роман – рассказ о девочке-трансвестите Луисе, которая после смерти родителей оказалась в католическом приюте, под прикрытием которого работал бордель для извращенцев – кстати сейчас экранизируют.
- Жаль, что Кира Найтли ушла целиком в костюмное кино и слишком стара для экранизации, - едко шутил по этому поводу сам Крис О`Рейли, - многие бы заплатили любые деньги лишь бы полюбоваться над тем, как ее насилуют и подвергают всяческим издевательствам на протяжении трех четвертей экранного времени. Я книгу под нее и писал. Кто же знает, что она так быстро вырастет!
Чтоб вы все знали – мой друг Крис написал книгу, вся художественная ценность которой сводится к дрочке на страдания несчастной Киры Найтли у него в голове.
И вот, ее экранизируют.
Чтоб вы все знали – я не завидую ему ни в чем. Пусть у Криса достаточно денег, чтобы не думать о том, чем платить за аренду квартиры в следующем месяце, он не сходит со страниц журналов последние пол года, и его любовница имеет разве что вредную привычку спускать слишком много денег на обувь в бутиках, а не на виски или транквилизаторы.
Каждый из нас сам выбрал свою дорогу много лет назад.
- Ты никогда не станешь писателем, Лео, потому что тебе уже тридцать, а ты до сих пор решаешь проблемы через свои проекции в тексте, - говорит он мне, - И да, на будущее – даже меняя своим героям пол, ты себя все равно не устраняешь из текста. Так-то, дружок. Не волнуйся, я заплачу за твой кофе.

Я понял, что кажется, пишу уже не рассказ на тридцатой странице текста.
Я закрыл файл.
Было уже шесть вечера.
Мои глаза слезились.
Марти спала на моих коленях, и я некоторое время просто сидел в темноте, потому что боялся ее потревожить.
От Сэма по-прежнему не было ни слуха, ни духа.
Нам, наверное, не следовало не то, что там начинать дружить. Нам и встречаться-то нельзя было никогда.
Тот короткий период, когда у нас все было хорошо, когда у наш общий сценарий выкупили “Miramax”, а Сэм еще не так много пил, да и я видел обоими глазами одинаково хорошо…
Я не помню, в какой момент все улетело коту под хвост. Тот момент, когда наше взаимопонимание подменилось бесконечными разборками, а секс – трахом со злости – не отложился в моей памяти.
Просто однажды наши ссоры стали заканчиваться драками, которые заканчивались злым и не менее травмирующим сексом, просто однажды мы перестали разговаривать…
Просто однажды Сэм сказал, что я испортил его жизнь.
Мы были в Манчестере у общих друзей. Мы даже не разосрались в тот вечер как обычно.
Сэм сказал мне очень спокойно:
- Ты знаешь, Леонард, а ты испоганил собой всю мою жизнь…
А потом я пришел в себя в больнице.
Я не помнил, что произошло.
Кажется, я вернулся в гостиницу и ударился головой слишком сильно. О зеркало.
Сэм конечно был в моей палате, он выглядел встревожено, он выглядел взволнованно…
Но я уже знал, что все, что было между нами сошло на нет.
Мы расстались спустя две недели.
Наш третий сценарий был так и не написан. Сэм стал пытаться один и даже что-то где-то засветился, постепенно уйдя в арт-хаус, потом в экспериментальное кино, а потом и вовсе в трэш.
Прошло три года, и мы съехались вновь. Чтобы разъезжаться стабильно через каждые полтора месяца. И снова съезжаться. Мы просто не могли – не друг без друга, а по одному и наверное это в наших отношениях было самым поганым.

Мать Сэма была очень мудрой женщиной, которая давно поставила на своем единственным сыне крест.
В нашу первую и последнюю встречу Роза сказала мне:
- Он никогда не отпустит тебя, а ты никогда не отпустишь его. А вдвоем вы просто вымотаете друг другу нервы до полного истощения или убьете друг друга.
Это было спустя год после того, как мы расстались с Сэмом в первый раз. Я тогда наивно полагал, что он же станет и последним.
Мы столкнулись с миссис Грин, как бы это смешно не звучало, на чайной ярмарке. Все было как в дневном сит-коме – мы видели друг друга только на фотографиях, но все равно узнали.
Она рассказала мне про то, что у Сэма совсем плохи дела, и она не знает где он.
Иногда до нее доходили открытки от него– то из Тайваня, то из Гонконга, то из Лос Анджелеса.
- Но я не думаю, что Сэм путешествует по миру, если ты понимаешь, что я имею в виду.
У Сэма были друзья по всему миру. Я думал, что в большинстве случаев ему просто нравилось водить всех за нос. Я думал, что он где-то там в своей второй квартирке в Эдинбурге, наедине с голыми стенами и многомесячными запасами виски и травы. Ваяет очередной гениальный сценарий.
Она отдала мне эти открытки. В большей их части ведь речь шла обо мне.
Сэм писал своей матери, что я – его самая главная ошибка всей жизни.
Что я – неудачник, который притянул его на самое дно.
Я сидел и читал их в павильоне. Люди вокруг нас дегустировали чай, а миссис Грин тщательно пудрилась.
И во всех своих открытках к матери, присланных из Венеции, Берлина или Торонто, Сэм писал о том, что я – его ошибка, которую он не может себе простить. Я – его ошибка, которую Сэм Грин не может до сих пор забыть.
Возможно, - писал он своей матери откуда-то из Джерси, - прошло слишком мало времени. Всего лишь год. Может мне нужно больше времени.
- Он не забудет тебя и через еще год. И еще, - миссис Грин закрыла пудреницу с громким щелчком, - И даже через десять лет.
- Вы рано или поздно снова сойдетесь, чтобы добить друг друга, - сказала она мне.
Так оно и вышло. С Сэмом мы столкнулись в каком-то баре. Может он искал меня. Или я искал его, совершенно неосознанно, как это показывают в дешевых мелодрамах.
Мы столкнулись. Мы заговорили. Мы напились и переспали.
Мы продержались около шести месяцев, а потом Сэм снова сбежал после очередной ссоры. Чтобы снова вернуться через пару недель.
Поставить крест – это не вычеркнуть человека из своей жизни. И не похоронить его.
Поставить крест – это значит поставить зарубку себе в памяти, что ты это сам себе выбрал.
Это твой выбор и тебе с ним жить.

Самое главное – занять себя чем-то настолько, чтобы времени на дурные мысли уже не хватило.
Старый избитый прием, который впрочем, всегда со мной срабатывал.
Приготовь ужин. По привычки на двоих. Потом попытайся посмотреть телевизор, точнее послушать, потому что смотреть тебе его как раз и нельзя из-за зрения.
Видишь? Этот день подошел к концу. Всего несколько часов после заката, а в квартире для тебя уже полуночная темень – свет-то ты не включаешь.
Марти забирается на кресло в гостиной, в которой ни я, ни Сэм никогда не бываем. Кресла все еще обтянуты серыми чехлами. Диван тоже. Да еще и застелен пленкой. Сэм всегда шутил, что гостиная у нас из-за этого смахивает на то еще логово маньяка-убийцы.
Марти приходит в эту комнату, потому что не хочет путаться у меня под ногами. Она приходит в эту комнату, зная, что я не забреду сюда и не наступлю случайно на нее сослепу.
Но как бы ей неудобно не было это делать, она все равно забирается на кресло. Так на всякий случай.
После моих личных сумерек, квартира становится Страной Летучих Мышей, переполненной звуками, происхождение которых мне не всегда удается установить. Все просто – когда ты теряешь зрение, то у тебя обостряется слух.
И все, что я могу делать – бродить по нашей квартире, пытаясь себя чем-то занять.
Например, измерить в шагах путь от кухни до спальни, от спальни – до ванной. От ванной – до кухни. Снова и снова, на тот случай, когда мое зрение угаснет, когда ни одни капли, ни одни очки, ни одна операция не сможет мне помочь.
Слух обостряется, но в этой квартире постоянно скрипят половицы, что-то шуршит в стенах, что-то скребется под полом. Дом слишком старый и я вроде бы знаю, но пока мне приходится измерять шагами расстояние от и до, постоянно кажется, что кто-то следует за тобой, шаг в шаг, останавливаясь, когда останавливаешься ты, замирает, когда ты начинаешь прислушиваться…
И выдает себя всем этим поскрипыванием, всем этим шорохом и шелестом, всем этим белым шумом.
Но в темноте я не могу рассмотреть его тени, я не могу разглядеть его силуэта.
Я просто знаю, что кто-то там, в темноте смотрит на меня, следит за мной, ждет чего-то, а я не могу увидеть его, просто не могу.
Мне тридцать и я давно уже не ребенок, но до сих пор боюсь темноты.

До кухни из ванной – двадцать шагов.
До спальни из ванной – пятьдесят.
Очень узкий и длинный коридор от кухни до спальни шагов почему-то целых восемьдесят шесть.
Я пересчитываю и пересчитываю, но числа между собой не складываются.
Кто-то ходит за мной, шаг в шаг следом и тихо беззвучно посмеивается в кулак, потому что я где-то постоянно сбиваюсь, где-то постоянно ошибаюсь.
Квартира уже давно погрузилась в темноту, и я ощупываю стены, когда иду. Потому что мне нужна опора, мне нужно прикосновение хоть к чему-то. Я чувствую себя Тесеем, забредшим в Критский Лабиринт без Нити Ариадны.
А минотавр видимо идет за мной следом.
…Я даже не сразу услышал, как в замке входной двери повернулся ключ, и только после того, как вдруг зажегся свет и на удивление трезвый голос Сэма окликнул меня:
- Эй, чуд, ты какого черта бродишь в темноте?
…я понял, что больше не один.

Вначале свет казался слишком ярким и я долго недоумевал, прикрывая глаза руками и щурясь, какого черта мне раньше не пришло в голову зажечь его.
Ах да, мне думалось, что не будет с этого никакого толку.
Сэм стоял в пороге. С его волос и одежды стекала вода и я очень удивился – кажется на улице начался дождь, а я в своих странствиях по коридору этого и не заметил.
- Я не ждал, что ты вернешься раньше, чем через неделю.
- Ты вообще не ждал, что я вернусь.
- Я вообще давно уже ничего не жду от тебя, Сэм.
- Ты хочешь, чтобы я – изменился?
- Извинился? – переспросил я его. Все просто – не услышал, как повернулся ключ в дверном замке, не услышал, как на улице начался дождь. Этого вот тоже не услышал.
- Изменился, - повторил Сэм с нажимом.
- Я же сказал, что давно уже ничего не жду от тебя.
- Ждешь, - сказал он с каким-то упрямством в голосе и я подумал, что трезвый голос еще ничего не значит. Трезвый – это не значит чистый. Вот в чем дело.
- Так я могу пройти? – он спросил у меня, все еще стоя в пороге. На пол с Сэма уже натекла порядочная лужица, и я подумал, что нужно вернутся в кухню за тряпкой.
Сколько шагов от входной двери до кухни я сосчитать конечно же забыл.
- Конечно, Сэм. Ты вроде как живешь здесь.
Он подошел ко мне, взял за руки. Его пальцы были ледяными и мокрыми. И сам Сэм весь дрожал. Я хотел сказать ему, что нужно переодеться в сухое или принять горячий душ.
Или выпить водки. Я бы сам не отказался выпить с ним, черт возьми, но взгляд Сэма меня остановил.
Сэм смотрел мне в глаза так пристально, что я не мог отвернуться.
- Прости, Леонард.
Губы у него тоже были холодными.
До спальни мы не дошли всего лишь пару каких-то шагов.

- Пол надо вымыть. Он грязный..
- Ты забыл, что нельзя делать уборку после захода солнца? Скатерти тоже нельзя перетрясать.
- Уэльские суеверия?
- Просто ты вытряхиваешь из своего дома удачу и жизнь, - сказал Сэм, пододвигаясь ко мне ближе.
От него пахло потом, сигаретами и перегаром. У меня болела поясница. А пол был и правда достаточно грязным.
И было холодно, поэтому мы жались друг другу скорее из-за желания обогреться друг о друга, чем из-за желания продлить минуты близости.
Было холодно и я знал, что совсем скоро надо будет вставать. И идти, что-то делать.
- Когда я спросил – можно ли мне пройти, - спросил Сэм, приподнимаясь так, чтобы заглянуть мне в лицо, - ты хотел сказать мне – нет?
- Я не думал об этом.
- Почему? Ты помнишь тот день, когда ты сказал, что нам нужны деньги, а я сказал - найди себе работу?
- Ну да.
- Я пил неделю или кажется месяц, задолжал крупную сумму денег, а ты и так уже тогда работал на двух. Ты сказал, что нам нужны деньги, а я…
- Сказал, - закончил я за него, - чтобы я нашел себе работу.
- Тебе не кажется, что твое долготерпение достойно какого-нибудь евангелийского святоши,а, Лео?
- Не богохульствуй, Сэм.
- Эй, я не поминал Господа всуе. Так что не затыкай меня.
Так что ты скажешь, Лео?
- Что ты хочешь от меня услышать, Грин?
Он приподнялся на локтях, глядя мне в лицо.
- Тебе все это не надоело?
- Что именно?
- Мы.
- Грин, - я всегда называл его по фамилии, когда был зол. Нет, сейчас я на него не злился. Просто чувствовал дикую усталость и да, если честно, то хотел, чтобы Сэм думал, что я злюсь.
Так почему-то было проще.
- Да?
- Мы говорили с тобой. Сотню раз до. Это – привычка, нам друг от друга никуда не денется.
- Симбионты, - фыркнул он.
- Некоторые зовут это любовью, знаешь ли.
- Это – не любовь.
- А что тогда, Сэм?
Он передернул плечами. Потом почесал спину. Поежился.
- Холодно.
- Так что это тогда, Сэм?
Он посмотрел на меня и, глядя прямо в глаза, сказал:
- Я не знаю. Может мы с тобой просто два великовозрастных инфантильных неудачника, которым проще друг с другом, чем с нормальными людьми жить. Просто подумай, сколько шансов мы с тобой упустили вместе или по отдельности. Посмотри на эту чертову дыру, посмотри на меня, подойди к зеркалу, взгляни на своей отражение…
- Я почти не вижу сегодня, Грин. Извини. Сделаю это в следующий раз.
Цепляясь за стойку для обуви, которая торчала в коридоре со времен прошлых жильцов, но которую нам было все недосуг выкинуть, я поднялся с пола.
- Идем в спальню. Сам сказал, что холодно.
- А одежда, Лео…
Я развернулся к нему. Сэм был все еще на полу и глядел на меня, приподнявшись на локтях.
Я почему-то подумал о всех этих несчастных бельках, которых забивают ради меха и судьбой которых так озабочены «гриписовцы».
- Да хер с ней, с одеждой, Грин.

Я думал он заболеет, но на следующее утро Сэм был здоров и что самое удивленное трезв.
Мы позавтракали в тягостном молчании.
Марти спала в гостиной.
Я видел немного лучше. И после завтрака я надеялся хоть немного поработать…
Пока Сэм не сказал:
- Я хочу написать сценарий. Вместе с тобой. И попробовать его продать в Голливуд. У меня остались кое-какие связи, знаешь?
- Зачем?
- Что зачем?
- Зачем ты начинаешь это снова, Сэм? Ты же говорил уже раньше, что ни черта снова не выйдет.
- Я говорил это не про сценарий, а про нас, - он усмехнулся, но усмешка у Сэма вышла охренеть какая наигранная, - Но смотри, у нас вышло… Почему ты весь трясешься?
Я с силой закрыл лэптоп и уставился прямо перед собой.
Надо же, а Сэм прав. Меня и вправду потряхивало.
- Господи, да что с тобой, а?
Я не знаю, зачем он меня обнял. Я вообще многого не понимал в его поведении. Словно с поэтических чтений домой сбежал не Сэм Грин, а кто-то другой.
Скажем так, его улучшенная копия.
Он обнимал меня и гладил по спине и по плечам. Успокаивающие круговые движения. «Ш-ш-ш, все хорошо».
- Сэм Грин, а ты точно – Сэм Грин?
- Придурок, - хохотнул он, выпуская, наконец, меня из своих неуклюжих объятий.
- Я серьезно.
- Я тоже был серьезен, когда спрашивал тебя в коридоре…
- Почему терплю тебя? Ты сам сказал, что мы – два неудачника, которым просто удобно вместе… Я терплю тебя, так как ты когда-то терпел меня.
- А своими словами можешь изложить? Своими словами, а не пытаясь скопировать меня?
- Чего ты от меня хочешь?
Он меня совершенно запутал. Я не понимал – Сэм не один и не два раза пытался измениться, но он никогда не говорил со мной об этом. Сэм Грин пытался измениться только ради Сэма Грина. На остальных ему было по большей части плевать.
- Когда я стал пробовать писать один, то понял, что все равно это не так, как было с тобой. Нет, мне говорили, что сценарии очень хорошие. Но наши два сценария… Понимаешь, я все видел четко и ясно. Я думал, что мы пишем про где-то живущих людей. Фиксируем события их жизни. Фиксируем, понимаешь?
А одному мне приходилось придумывать. Когда я понял это, то сломался.
- Ты хочешь вернуться в дело?
- Не перебивай меня, ради бога, а? Нет, никакого дела. Я просто пытаюсь объяснить тебе, чтобы ты понял меня правильно, но рассказчик из меня такой же хреновый, как поэт.
Ты – самое серьезное, что случалось со мной за всю мою жизнь. Помнишь, когда ты разбил голову? Когда ты пришел в себя в больнице, то я понял, что все это слишком уже для меня…
- Поэтому ты решил, что пора с этой большой ответственностью завязывать?
- Неважно, что я решил. Тогда мне пришлось совершить ошибку. Тогда что-то окончательно разрушилось, понимаешь?
Я промолчал.
Сэм говорил торопливо и сбивчиво, словно боялся опоздать куда-то. Или боялся, что его в любой момент могут прервать.
- Что-то разрушилось. Но не в смысле все – конец. Нет, должно было начаться что-то новое, но я предпочел сбежать. На три года.
- Ты писал и говорил, что я – твоя ошибка.
- Ты слышал что-нибудь о самоубеждении, Леонард?
- О, самоубеждение. Клево. Надо будет попробовать.
Он рассмеялся. Горько как-то.
- Я думаю, что ты тоже в нем поднаторел, Лео.
- В некотором роде, Сэм.
- Я кажется снова все испортил.
- Просто ты объяснять не умеешь.
- Я нашел работу. Мы напишем сценарий.
- Забыл добавить, что все будет по старому.
- Нет, - сказал мне Сэм с какой-то совершенно ненормальной улыбкой, - все будет совершенно иначе.
И я задумался о том, на каких же колесах он теперь черт возьми сидит.

Потом Марти вернулась из гостиной в спальню. Опасливо смотрела на то, как появившийся почти следом за ней Сэм готовит мне капли.
- Если что, то ты можешь мне диктовать, а я буду печатать. Никакой критики. Считай, что я – твоя ручная обезьянка. Запрокинь голову и не моргай.
Я повиновался.
От каплей глаз почти не щипало. И это был достаточно хороший для меня знак.
- Я просто подумал, что раз какое-то дерьмо как Крис О`Рейли экранизируется, то хорошие авторы не должны пребывать в безвестности…
Марти все еще следила за нами с прикроватного вытертого коврика. Тоже артефакт, доставшийся нам от предыдущих жильцов.
- Можно переработать твою новеллу. Ту, что ты пишешь сейчас…
Сэм совершенно спокойно встретил мой удивленный взгляд и улыбнувшись сказал:
- Я ее прочитал, пока ты спал, Лео. Я ведь вроде как знаю пароль на твоем компьютере. Тяжело не вспомнить свой собственный год рождения.
Нет, капли совсем не щипали.
Только почему-то все равно по моим щекам текли слезы.