Отражение

- И не помню… было что-то…
- Не помнишь, правда? Не помнишь, что за дурь себе вогнал?
Вымеренный с математической точностью плеск волн отсчитывал временные отрезки моей жизни – длиннее секунд, но куда короче минут. Моложавая русалка с крупными грудями и непомерно сильными руками чем-то неуловимо напоминает первую жену старшего брата Катьку. Особенно когда поворачивает бледное лицо с иероглифами вен на висках к мутному светлому пятну в облачной прорехе.
- Катька?
Не Катька ведь, совсем не она. Та ведь еще года три назад не рассчитала с дозой…
- Я.
Верно, она. Все-таки Катька. Постарела просто. И линзы вставила.
На меня уставились выцветшие глаза:
- Кошки не танцуют.
- Что?
- Ты просто спросил, а я ответила.
Я закрыл глаза. Но и сквозь веки продолжал видеть, как стремительно тянется к небу сочная трава, как переливается жемчужным веером Катькин хвост.
- Будешь? – Тонкие пальцы с хищно загнутыми ногтями вонзились в замершую на миг волну, потянули на себя, шевельнулись, придавая воде форму блюда.
- Да… наверное…
Солнце скатилось сморщенным мандарином, видно, забытым еще с новогодних праздников. Даже иголки остались…
- Я б вишни. Или черешни…
Катька пожала массивными плечами, равнодушно взглянула на отверстие, где было привинчено светило.
- Жди.
И взмахнула хвостом, и полетела, неудобно и неестественно выгнувшись. Будто грудью стену хотела пробить.
- Вот так и живем, - пробормотал я, катая по стеклянному краю усохший мандарин.
Крыса сочувственно кивнула головой, придерживая лапками теплый шарф, связанный когда-то давно моей мамой.
Я взглянул в ее вишневые глаза-бусинки:
- Понимаешь? Черешни хочу! Как тогда.
Она снова кивнула, приоткрыв пасть. Показались два пожелтевших зуба – как две части моей жизни.
- Пойдем, Андрей.
Я оторвал взгляд от крысы, с усилием стал поднимать голову, с каждым мгновением открывая новое: изношенные сандалии, грязные носки в сине-белую полоску, тощие голени, разбитые коленки, зеленые шорты с переполненными карманами, белую поношенную майку, крестик на желтом шнурке, шрам над верхней губой, задорный взгляд, светлый чуб…
- Пойдем… Андрей. Тебе… мне… сколько сейчас?
- Девять. Ну, почти. Через два дня будет.
Я поднялся.
Волны накатывали одна на другую, крыса спешно и воровато подбирала редкие ягоды - то ли вишню, то ли черешню. На месте упавшего солнца теперь тоже красовалась крупная спелая ягода, аж светившаяся изнутри. Видно, это Катька все-таки так заделала дырку.
- Пошли! – Нетерпеливо потянул Андрей.
- Идем.
Я отвернулся от имитации солнца.
Вдали, вдоль всей линии горизонта буйно разрастался бабушкин сад. И все ярче, и все сильнее сиял алым, и темнел после, и звал, и манил одурманивающим ароматом, обещанием утолить пожизненную жажду сладким соком из детства.
- Идем, - повторил я.

- У-у, а наш-то голубчик как минимум двое суток пролежал. Неужели соседи раньше не почувствовали? При такой-то жаре?
- Юрка, какие соседи? Сейчас все по дачам разбежались, та девчонка… Эй, ты чего?
Мужчина вздрогнул, пожал плечами и отвел взгляд от зеркала.
- Ерунда. Освещение тут просто…
Разумеется, освещение. Или эта проклятая жара. Или просто почудилось.
А иначе как еще объяснить, что на мгновение вместо собственного отражения в зеркале возник вишневый сад и заразительно смеющийся молодой мужчина?