По грибы

Бригадир Михалыч зашёл в прорабскую и провозгласил:
— Вот, – гриб нашёл. Ходил "Белазы" отмечать, возращаюсь, гляжу: бугорок... Копнул – и нате!
Осветившись кривой улыбкой, столь неуместной на старческом лице, – поёженном морщинами, как вяленный виноград, – Михалыч бережно развернул кулак и присутствующим показался полевой шампиньон. Девственно белый, незатронутый, манил он пухлыми бочками, будоражил аппетит.
Общество, согнанное на утреннее собрание, подобралось самое разномастое. У стен на корточках расселись в ряд рабочие, безобразно повторяемые выцветшими брезентом одежд и алой скорлупой пластмассовых касок. На  трёх стульях сидели мастер, прораб и медичка Аня, которая, разумеется, была колоритной персоной, как единственная женщина на всю стройку. Грузная, брезгливая и жеманная дурнушка средних лет. Точно уложенные на поднос свежеиспечёнными пышными булочками, туго выпирали вперёд её груди, растягивая шерстяную кофточку, легкодоступные охотнику до прелестей. Подозрительно мутные, воспалённые глазки медички сощурились близоруко на грибе и Аня заворкотала:
— Ах, какая прелесть! Это же надо: в такой дичи и что растет!
— Ну, так щас самое грибное время, – подал голос крановой Саня. – как раз дождичек, туман был, солнце пригревает. Вовсю попрёт... Собирай, сколько хош. Шампаньёны со смаслом поджарить – одно сплошное удовольствие для закуски!
— Вот бы ты, Саша, их насобирал, а я бы угощение поставила, – вкрадчиво предложила медичка, соблазнительно пошевеливая необъятным бюстом.
— Ага, сичас! Буду я хреновиной заниматься! – воскликнул желчно крановой. – Пускай бездельники груши околачивают, а мне ищё кран вот завести, аккумуляторы почти на нуле!..
И с раздражённым ворчанием механизатор вышел вон, хлопнув дверью.
— Да там особо и собирать нечего, Аня, – заговорил Михалыч, отечески придерживая женщину под локоток, – говорят, они возле дорог на обочинах растут: тут кругом пройтись – целую кучу соберешь!..
— Ну я не знаю, – капризно заявила Аня, – что и как. И вообще, здесь одна слякоть и грязь. Я-то знаю!
— А всё же пройдись, поищи, – уговаривал под общий рокот голосов лукавый старик, и женщина поддалась предложению, взяла мятый нож с обломанной ручкой, обула резиновые сапоги и, запахнувшись зябко в новенький тёмно-зелёный ватник, отправилась на сбор.
Добрый час Саня-крановой ковырялся с «ка-эской». Наконец, извергнув наружу облако зловонной отрыжки, железо взрычало и завелось. Допотопной ящерицей, –  устремив вперёд ажурную шею стрелы, увенчанной подтянутым крюком, на котором взбешённо лязгали стропа, биясь о землю, – кран выкатил с пригорка на строй-площадку, развернулся задом, приноравливаясь к монтажу здания.
Тряпичные фигурки егозились возле крана и на уровне второго этажа, и ни звука не доносилось от них сквозь кабину и шум двигателя. Как бы разыгрывая сложную пантомиму, строители, словно шуты гороховые, энергичными жестами и мимикой указывали на то, что им было нужно, и Саня в точности выполнял. Нервно дёргал за округлые набалдажники рычагов, всматриваясь в наружные движения крана и фигурок, которых ненароком так легко зашибить. В перерывах, попивая из термоса чаёк, отстранённо приглядывал за ходом работы, наблюдая как бог.
А за окном кабинки, за пределами строительства, скромно оживала степь. Расцветали крохотные, недолговечные травы, которых и названий никто не знал, до того они были мелкие, неприглядные. Жаворонки токовали, дерзновенно возносясь в ослепительную высь, – и там звонко, пронзительно воспевали милостивый дар жизни, озвучивая свысока далёкую землю, покрытую дымкой, воодушевляя неживую природу, призывая всё и вся оживать и размножаться.
Где-то затаился ветер-озорник, устав от неразрешимой задачи лохматить, драть земные покровы. И недвижимо, отбрасывая воздушную тень, струились влажные испарения от пресыщенных талым снегом полей. Под припекающим солнцем возгонялись нежные ароматы цветочной пыльцы и, конечно, вездесущей полыни, что так свежо, умыто зеленела на кончиках одревенелого бурьяна.
В обеденной тиши, когда замерли отключенные механизмы кранов и тракторов, когда иссяк беспрерывный поток карьерных грузовиков-исполинов, – тогда расползлись по задворкам быт-городка любители грибов. С палочками, а то и с голыми руками, повсюду рыскали они склонив головы и ковыряя в сырой земле каждое вздутие, каждый бугорок. И, непременно, там, где треснула ранкой почва, в тёмной ямке подземелья скрывались стыдливо беленькие, опрятные грибы. Их выковыривали с радостными воплями, присоединяя к предыдущим. Иные ловкачи собрали по нескольку десятков, распихав по карманам спецодежды.
Носатый, долговязый, подчёркнуто голенастый в узких сапогах, похожий на взъерошенного удода, крановой Саня терпеливо, неспеша прохаживался близь забора, обострённым зрением легко нападая на залежи грибниц.
Ожестеневшее, изрезанное складками сухощавое лицо его счастливо подрагивало, когда один за другим извлекал он сочные, скользкие и пахучие плоды, наваливая их в пластиковый мешочек.
Юркие и ловкие, как мухи на ветру, носились по грядам и канавам грунтовых дорог ученики-практиканты. В карманы комбинезонов грибы уже не помещались и они придерживали горсти у живота на ладонях. И всё было мало, и не могли они насытиться сбором.
С удовольствием забыв о времени, о степенной важности возраста и нудной тягомотине работы, и после обеда некоторые грибники увлеченно преследовали грибные россыпи, точно омолодев за прекрасные мгновения детского, непринуждённого собирательства.Что-то благодатное, любовное коснулось сердца каждого, овеяв добротой и простодушием, уняв злобу и раздражение. Как сама беспутица-весна, оживали сложенные в быту души, шевелились сокровенные помыслы и стремления к свету и разуму...
Но вновь стерегла злободневная суета, спеша грязнить разомлевших, давилом жать из них соки. Тело ожидали навалы пиленного камня, оседающий раствор, арматурные сетки, железобетон ригелей и ферм.
Ждал, крашенный жёлтым, механический динозавр, ждали на объекте работяги, а Саня-крановщик, отрешённо, как в забытье, кружил лунатиком по полю, бесцельно выминая рыхлую почву кирзовыми сапогами и со вниманием рассматривал свои следы, четко выдавленные в тонком зерне серозёма, совсем запамятовав о грибах.
Нежданные, глубокие мысли застигли его в неприкаянной пустоте полей. И думал он о том, что, очевидно, человеческая работа ни к чему не приведёт и ничего не исправит. Вот сейчас – они здесь, а когда уедут вечером в город, то всё останется и без человека, безлюдное, неизменное. И что бы ни сделал человек, что бы ни создал своими руками, – всё равно работа призрачна для мрака времён, будь то хоть египетский сфинкс... И не знал он, что же в этом случае сделать ему такого, что бы пригодилось вне времени, вне пространств...
В голове обманчиво кружилось, сменялось и западало...
— Чертовщина идиотская! – изумлённо прошептал механизатор.
Внезапно опомнившись, с замирающим страхом оглянулся он на махину крана и помрачнел, подчиняясь высшей силе. Равнодушными, омертвелыми руками завёл привычно мотор и поехал навстречу зданиям, выглядевшим на пол-пути достройки так странно, словно разрушили их и вот, с непостижимым муравьиным упорством, восстанавливали по-новой люди-непоседы, верующие в непроходящее, в бессмертие, – хотя бы не своего, так дел своих, какими бы они ни были. Какими бы они ни были...
В это время в вагончике обедали Михалыч и начальник участка Дедов. К ним зашла медичка, предварительно отскоблив обувь о решётку у входа. Пухлое лицо её было сердито надуто.
— Ну что, Аня, нашла чего-нибудь? – поинтересовался Михалыч, раскладывая на столе скудную сервировку: фаянсовые тарелки, стеклянные банки, заполненные едой, нарезанную луковицу с солью и серую губку хлеба.
— Где там! – разочарованно проговорила женщина. – Только ноги зря била, да грязи нахваталась... Ничего здесь и нету, одна пустыня.
— Ну, присаживайся, отобедаем. Дедов пузырёк прихватил. Посидим, поговорим...
В душном, накуренном, нагретом электропечами вагончике, в его унылом полумраке, искусственно подсвеченным немощной лампой, –  обедали люди, обжигали внутренности раскалённым борщём и горячительным напитком. А насытившись, принялись они играть в карты, со вкусом высчитывая очки, азартно хлеща картоном об стол. Коротая до вечера никому ненужное, долгоидущее время...
Во дворике, под самым вагончиком, гомозились муравьи. На мёртвом каменистом грунте обнаружили насекомые семечко арбуза и всем обществом бескорыстно пытались протащить его сквозь узкий проём норы, помогая друг дружке переносить в челюстях голыши песчинок, выкладывая холмик над входом. Определенно знали они, что делали и для чего. И им – хватало доли знания.
Блистая в лужицах вымоин, заглядывая в окна тёмных бытовок, светило солнце для живых, для деятельных, привечая светом чутких и отзывчивых к зову природы существ, преданных жизни...