Небесное Око

  Голубь как обычно клевал хлеб на церковной площади, над которой золотоглавым великаном возвышалась белокаменная церковь и башенка колокольни. Всегда во дворе бабушки, просящие милостыню, священники и прочие, кто здесь проходил, бросали крошки хлеба, потому что знали, что голуби прилетят и надо им будет кормиться, а чтобы живой твари не пришлось есть мусор, надо разбросать для этой твари хлебушек, пусть даже сухой и какой ещё. На площадь всегда прилетала одна и та же стая голубей, которая обосновалась тут ещё издавна, уже несколько десятков лет как. Поколения голубей менялись, мудрые старики сменялись молодью, но стая неизменно на лето останавливалась где-то неподалёку от церкви и кормилась на её площади. Вот так всё было просто. А голубь, о котором я начал было рассказывать, он этим днём, с которого начинается повествование, клевал свои крошки хлеба. Клевал-клевал уже несколько минут спокойно, головой вертел резкими рывками, глазами моргал такими же рывками. Вдруг в маленькую головку птицы стукнуло какое-то послание сверху, кто знает, может и снизу, а может и справа или слева. он поднял голову от дряхлой мостовой с перекосившимися вертикально и горизонтально булыжниками, орлиный взгляд устремил вдаль, туда, где лес стоял, взмахнул крыльями и оторвался от земли. И понёсся вверх к облакам и сини неба голубь, оставив за спиной сородичей, родственников, навстречу приключениям. Голубь летел вперёд гордо, словно Жар-птица, Феникс с подпаленными крылышками, пока не врезался в макушку высокого дерева, стражника леса.
  Птица, утеряв во внешности своей гордость и приобретя смешной вид скомканного капота "жигулей", которые врезались в железобетонную стену, скатилась вниз до земли, где очнулась через пару минут. Птица потрясла головой, в глазах всё было мутным, из них сыпались искры, было решено перекусить и отдохнуть. Каково было удивление птицы, когда она увидела, что оказалась не на мостовой или асфальте, таком привычном и стандартном для неё, а на лесной подстилке из грязи и листьев. Она стала искать хлеб. Не нашла. Взлетела, пролетела меж деревьев. Не нашла. Как же так? Совсем нет хлеба. Это не вязалось с обычным мировоззрением, уже отложившимся в психологии голубя. Проведя время до следующего утра в страхе звуков ночного леса, где раздавались страшные звуки кваканья, щебеченья, криков, какого-то гула и угуканья, голубь наутро нашёл какую-то дырку в стволе одного из деревьев, к которому вела толстая ветка. Он был сильно голоден и было уже всё равно, что есть, крошки хлебушка или помои. И он заставил свой эстетический клюв склевать какого-то жучка, который медлительно полз к стволу по своим делам.
  Стук клюва об жёсткую кору раздался на пару метров вокруг и залетел в дупло отрывистым потоком. В этой дырке в дереве зажглась пара машинных фар, якобы машинных фар, а на самом деле больших круглых светящихся жёлтым светом глаз. Через полминуты наверное оттуда вылезла одна лапа, через минуту уже две, а вместе с ними и весь филин. Да, да, это был филин, самый настоящий, лесной филин, сова, ночной охотник. Этот филин был стар и многое за жизнь в своём лесу повидал. Голубь стал зыркать, рывками двигая головой, туда-сюда, вправо-влево, будто заглядывая куда-то за филина, будто этот филин закрывал ему обзор того, что он так желал увидеть, но на самом деле голубь всё время смотрел на филина. А филин устало сонными, подбитыми фарами глаз скептически посмотрел на птицу, что прилетела из города в лес. И сказал: "Уху!" Это разнеслось по лесу многогранным эхом, ударило по воздуху, пронеслось, словно дух вечернего ветра в ушах, и отдалось в голове ещё одним эхом, погасив все остальные звуки вокруг, даже звуки леса, так, что фон стал единственным существующим без наполнения. А после своего совиного "Уху" филин продолжил:

"Дружочек мой!
Всмотрись в вечерний ты прибой
Мысли моей к твоей главе
Младого голубя.
Ты жил безбедно при дворе
Церковном.
Зачем же ты теперь взлетел
И в чащу леса прилетел,
Где всякий зверь сам за себя
И может кто-то съесть тебя?
Где хлеба крохи не дают,
Спокойно жить не позволют?
А ведь я тоже был младым,
Совёнком малым и беспечным...
Тогда б и надо было мне
Там оказаться, при дворе,
Чтобы кормили все меня,
А под ногами мостовая,
Чиста и холодна всегда,
Блестит под солнышком такая.
Вот - времени упущенного строки,
И не могу его я возвратить,
И здесь мне не помогут даже боги.
Но а тебя могу предупредить:
Лети обратно лучше в город,
Там будет жизнь тебе проста,
И что такое птичий голод,
Ты не узнаешь никогда.
Я сам послушал бы совета,
Будь я на месте на твоём.
Ведь где искать мне знаний света,
Как не в раздумии своём?!"

  Филин был мудрой старой совой. Он рассказал голубю, что на его месте не лез бы в лес и не улетал бы из уютного городка, где нет стольких опасностей, сколько можно встретить в лесу. Есть лишь одна загвоздка. Голубь не понимал совиного ухуканья, или не хотел понимать - ведь языки птиц всё же похожи. В любом случае юного голубя манила неизвестность и желание узнать всё не из россказней чьих-то, а увидеть собственными глазами всё, получить собственную мудрость и опыт, словно мальчику. Раздумывая своим неспособным думать мозгом, птица повернулась назад и посмотрела сквозь кроны деревьев в сторону города, где сейчас на площади наслаждались хлебушком его собратья. Он думал: "А может правда полететь обратно? Там, среди родных и старых знакомых, будет так уютно и тепло..." Эта мысль манила в сторону "назад", но не всегда же надо основываться только на соображениях уюта. А особенно в случае молодого голубя, не знающего мир. И отправиться домой он не решит ни за что.
  И орлиный взор голубя устремляется вперёд. В ту сторону, которая олицетворяет собою будущее, дальнейший путь и всё что будет впереди. И подумал он: "Ни шагу назад". Надо идти туда, где неизвестность и где что-то новое можно открыть. Потому что путь вперёд - это единственный путь продолжения. Без движения вперёд жизнь была бы бессмысленна. Впереди лес выглядел тёмным, там стояла непроглядная стена деревьев, которая закрывала весь путь тернистыми переплетениями близко стоящих рядом друг с другом деревьев. Голубь посмотрел налево. Вот он, идеологически, поворот с пути, который ведёт к ещё более неизвестным последствиям, чем прямой курс. Поворот налево - это обычно неправильный или неосознанный съезд с дороги. Лес слева был очень разряженным, и пролететь там было легче всего. Посмотрел голубь направо. Правое дело - вот словосочетание, которым можно охарактеризовать поворот направо с основного пути. Всегда правую сторону представляли как правильный путь и путь исправления. Лес справа представлял собой в основном хвойные деревья, стоящие какой-то средней, относительно двух других путей, плотностью. Деревца были короткие с широко раскинувшимися ветками.
  И вот наконец взор младой птицы устремился вниз, на землю. Он смотрел с ветки, сверху вниз. А там внизу, прямо под ним, точнее веткой, на которой он находился, из земли выглядывало небольшое растеньице, что-то вроде кустика. Он рос уже довольно давно, но до сих пор был маленьким. "Эх, да... Это деревце... Я тоже, бывает, смотрю на него, дружище. Когда мне грустно, а впрочем оно и нагоняет тоску. Ведь это всё из-за моего дерева, из-за моего жилища. Если бы его не было, этот жалкий кустик смог бы получать нужный ему свет и вырасти большим деревом, гораздо более могучим и достойным, чем моё, сухое и чахлое. Как бы я хотел уничтожить его, чтобы дать полную жизнь этому росточку. И уничтожил бы и убрал, если бы было это в моих силах," - говорил филин, вздыхая и мутным, словно в запотевших очках, взглядом глядя на кустик. Голубь слушал его, теперь понимая всё, и решил окончательно для себя, что взгляд сверху его сможет увидеть отныне всю правду, всё как есть. И теперь должен голубь пролететь весь лес во все три направления и узреть всё, что творится в нём, и получить свой опыт, чтобы стать мудрой, как старый филин, птицей, ведь мудрость пойдёт на тот свет вместе с ним, а потерять миру такое нельзя. Теперь небесное око, око зрячее и зрящее с неба, должно увидеть всё, что происходит на плоской земле.
  Голубок поклонился филину в знак прощания, в смысле голубь собирался улетать. Филин фыркнул и захромал обратно в свою дырку в дереве. Дерево отозвалось шуршанием. Это ветерок с левой стороны, куда во вторую очередь посмотрел голубь, раздался. Это и послужило птице первым ориентиром, куда лететь, поскольку сам голубь не мог принять такого решения, не основываясь на чём-либо, ведь для него, глупой птицы, что вперёд, что налево, что направо - разницы нет. А так, когда какой-то знак появляется, он сразу считает, что это именно он, тот знак, что дарует судьба и что должен привести туда, куда надо. Итак, гордый голубь-орёл, летящий против ветра, устремил согласно своему решению взор вниз и понёсся туда, откуда дул ветер - по левой тропинке. По мере продвижения голубя ветер слабел, а лететь между далеко стоящими друг от друга деревцами было легко, как он и предполагал. Кое-где сквозь сухие листья, осыпающиеся постоянно с не прекращающих лысеть деревьев, ведь лес был смешанным и разные деревья осыпались в нём в разное время, ветки и другие продукты, образующие лесную подстилку, пробивались росточки молодых деревьев, а под старыми деревьями вылупывались снизу вверх своими шляпами грибы. Вскоре голубю пришлось оторвать от созерцания земли взор, но вынужденно, чтобы не зацепиться за начавшие вдруг появляться между всё чаще и чаще оказывающимися в стволах деревьев дуплами разных размеров, верёвки. Дупла эти были форм овальных, круглых, треугольных, разных хай-тек и футуристических композиций, с крыльцом и без, с навесиком и без, вокруг, бывало, расписанные попадались. На верёвках этих сушилась одежда. Вся она сплошь была розово-чёрного цвета, как и росписи дупел и сама расцветка их дыр, что я забыл упомянуть ранее. Вот уж голубю нашему и предстал вид прямо-таки настоящего города, в воздухе повисшего. Дупла, похожие на встроенные в деревья большие скворечники разных причудливых форм, кое-где правда из них лилась кровь, лесенки между дуплами, подвесные площади между четырьмя и более деревьями, лески, на которых сушилась эмо-одежда: обтягивающие штанишки или мини-юбочки, чёрно-розовые халатики в горошек, где чёрным был весь фон, а в розовый цвет окрашен этот горошек, кофты с капюшонами и т.д.; где-то на подвесных площадях были ванны, полные крови, где-то валялись столовые приборы, где-то, на нитках для сушения белья, сушились и грибки, но в целом это был вид мира, оторванного от земли и недосягаемого для земных обитателей, который вознёсся, прикреплённый и созданный правда на деревьях, которые растут из земли, к небесам поближе. На улицах этого эмоушен-города суетились и занимались своими делами самые обыкновенные эмоушен-белки. Голубь был тупой, как это понятно изначально, и не понимал в этом ничего и не понимал, что это такая представляющая интерес субкультура. Он просто летел мимо. Летел, пока не оказался рядом с двумя вроде такими же, как и все остальные, белочками-хозяюшками. Одеты они были в эмоушен-халатики, чёрные в розовый горошек, из-под полов которых выглядывали сапожки-камелоты розового, соответственно, цвета, всё как положено, пирсинг в носу, в язычках в виде черепков, шерсть выкрашена, отчётливо видно, что выкрашена, в чёрный цвет, а чёлка на глаза розовая, и это тоже отчётливо видно. А всё это вместе создаёт ощущение игрушечности, будто это не живые эмоушен-белочки, а резиновые куколки. Впрочем, именно к этим двум белочкам что-то, злой рок судьбы, на который всегда можно всё списать, какое-то особое обаяние, что скорее всего или просто то, что голубь оказался к ним ближе всего и услышал отчётливо их слова, а это его и заинтересовало, притянуло голубя. Он остановился, повис в воздухе, чуть-чуть над ними, приноровился слушать и глядеть. Открою вам секрет: звали двух белочек, имеющих особое обаяние привлечь внимание голубя, Пуся и Кася. Стояли они у дупла Пуси. Такое дупло в типичном эмоушен-стиле - розово-чёрное, дырка дупла в виде открытой пасти скелета, а в дереве выгравированы как бы глаза этого скелета и две кости, перекрещающиеся через череп наподобие символа на флаге Весёлого Роджера. Кроме того, в глаза были вставлены огоньки, которые светились уже понятными цветами. Напротив было дупло Каси, оно было тоже оригинального вида. Видимо эти эмочки углубились в изучение пиратства, потому что в роли дырки дупла Каси выступала раскрытая пасть скелета уже с флага Джека Калинкора. А роль крылечка играли скрещённые под черепом мечи. Пуся была старше юной Каси и уже сравнительно зрелой хозяйственной женщиной. Первые слова, которые услышал голубь, были сказаны Пусей:
  - О-о-о-о-о-о-о-о-о-о... я это не переживу!!! У меня кто-то стащил сушившиеся на нитке вот туть грибы, два! Ночью кто-то стырил, а-а-а-а-а-а-а... Пусть он ими подавится! Я их собирала всю жизнь, я их так сушила, я мечтала их съесть на Новый год-д-д-д-д-д-д! Всё, моя жизнь кончена теперь...
  - Ой, уй, ай! А меня родоки заставили сегодня чистить картошку, не знаю, как я это переживу... Наверно придётся напялить на голову эти рожки, которые я купила в цирке, и умирать от скуки... хны-хны-хны!
  - Хорошо тебе, у тебя есть родоки... А у меня никого, никого-о-о-о-о... И грибы еще кто-то стащил, теперь я умру с голода-а-а... а-а-а... я не доживу до зимы без еды-ы-ы-ы!
  - Что ж хорошего-то, хны-хны. Меня они постоянно заставляют что-то делать, а вот тебе хорошо, тебе никто моск не компостируеть, хны-хны!
  - Но я должна сама себе добывафь еду-у-у-у-у! Утром рано вставать и скакать по этим кустам и веткам, искать грибы, ореееефи-и-и-и! Найдешь ореф, притасчишь его домой на себе-е-е-е, расколешь, а он гнило-о-о-о-о-ой!
  - Но никто на моск не капаеть, не говорит когда вставать, что делать! Ты всё-таки свободна хны-ы-ы-ы-ы-ы-ы!
  - Да-а-а-а-а, а если я заболею, никто мне стакан воды не пода-а-а-а-аст. И не принесёт гри-и-и-иб!
  - Я принесу, я же твоя подрушка-а-а!
Тут белочки-подружки полезли обниматься и дружно плакаться. И вдруг, улучив момент, Кася продолжила:
  - Кстати, подруфка-а, а ничего, что это я украла твои два гриба-а? Хны-ы-ы?
  - Как ты-ы-ы??? Што-о-о?? Ну-ка отдава-а-а-а-а-ай на-а-а-аза-а-а-ад!!!
  - Но мне ну-у-ужно-о!
  - Для чего-о-о??? Что ты с ними хочешь делать?!!
  - Я уронила внис два грипка моих родителе-ей и мне надо было верну-у-уть,
чтобы они не заметили-и-и! Но там внизу так стра-а-ашно, я побоялась спускаться-я! А если бы я не вернула бы, то они бы запретили бы мне тусоваться целый де-е-ень! Хны-ы-ы-ы! И мне пришлося бы резать вены-ы-ы! Хны-ы!
  - Тогда дай мне что-нибудь как компенсацию! А не то я умру-у-у-у от голода-а-а-а, у меня же ничего нет, я бедна-ая-я-я белка-а-а!!!
  - Пойдём ко мне, пока родоки спять, я тебе что-нибудь найду!
И белочки ушли в дупло Каси по подвесному мостику от дупла Пуси. Так проходило знакомство с эмо-субкультурой у нашего голубя. Он-то конечно решительно ничего из всего увиденного не понял, но вы должны хоть что-то понять из описанного мной.
  Осмотрев и ознакомившись с правым крылом леса, голубок повернул назад, пролетел весь эмоушен-отрезок леса, пролетел дерево мудрого филина и очутился на правом отрезке пути, который мы охарактеризовали ранее как верный. Верный он, правда, только идеологически, но в нашем случае значение другое. Сначала попадались только короткие, приземистые, толстоствольные деревья, видимо соответствующий климат действовал на эту часть леса. Затем начали среди рядов этих коротких деревьев с пышной листвой появляться очень длинные и тонкие, с такими же тонкими и непышными кронами. Под кустарниками, которые были тут часты, стали заметны норки, многие из которых сверху были накрыты небольшой соломенной крышей, похожей на крышу юрты. Ещё глубже залетев, птица увидела сверху, на земле какие-то халабуды полуразвалившиеся, булыжники с плоским верхом, костерки. В халабудах лежали грязные на вид, со скомкавшейся шерстью чёрного цвета зайцы, на булыжники забирались более приличного вида зайцы, поджимали уши и крутились в нижнем брейке, у костерков сидели тоже потрёпанные зайцы и жарили над ними что-то на палочках. Всюду трава была помятая и грязная, валялись банки, мусор, как в каком-нибудь грязном городском районе. И жили здесь чёрные рэперы-зайцы. Но опять же, никто из них не привлёк так внимания голубя, как одна парочка. Теперь ориентиром для него послужил цвет. Ведь все рэп-зайцы были здесь чёрные, а эти двое, которыми заинтересовался голубь, белые. Скажу по секрету, что звали их Аист и Фарадей. Фарадей был полностью белым, но Аист нет, он скорее походил более на мавра цветом кожи. И вот Аист выглядел, как типичный чёрный заяц: кеды спортивные, штаны спущены так сильно, что непонятно зачем они вообще нужны и какую функцию выполняют, и очень широкие, похоже на полы какой-то мантии, тело покрыто болтающейся, сразу видно великоватой на несколько размеров, спортивной курточкой с такими верёвочками на вороте, на ушах и голове стоящие, намазанные чем-то дреды, пара зубов золотые, коричневые очки, в левом ухе несколько колечек, на шее толстенная золотая цепь, на всех пальцах левой руки позолоченные кольца. Фарадей выглядел более скромно: драные белые кроссовки, какие-то джинсы, все истрёпанные, подранные и в дырках, но наверно так продавалось, тело закрывает мешковатая кофта-кенгурушка с карманом посередине навыворот и капюшоном, закрывающим всю голову как-то неестественно, будто он резиновый, на глазах чёрные, полностью непроглядные очки, на шее серебряная цепочка с крестом, мол верующий, несколько скромных, даже не позолоченных колечек. Откровенно говоря, ужимками они косили под негров. Голубь взгромоздился на сучок над их головами и начал слушать да на них поглядывать. Произошло братание, распальцовка, дела всем известные, затем начал более авторитетный Аист:
  - Реально эти белые перцы задолбали, ёп-п-п, я их ненавижу, ваще белый цвет ненавижу. Пошли в бар зайчих снимать, чувак!
  - Да не, братан, я токо оттуда, там сегодня такие чмордяинщины стрёмные, ни одной нормальной бабы-зайчихи!
  - Чувак, что ты хочешь от белых чмордяищ? Я предлагаю в другой бар пойти, куда белые чмордяйки не добрались, где только наши чёрные чувихи.
  - Да туда далеко идти, а этот бар один на нашей территории, чувак. И ваще, я слышал, что там, где второй бар, белые уроды есть!
  - Пойдем тогда прогоним этих белых чмордяек оттуда, чтобы не дышали нашим чёрным кислородом и не засоряли своими белыми микробами нам?!
  - Да не, чё-то не кайф, Аист...
  - Ну а чем тогда займемся, Фарадей? Может по пиву? У тя эти как их, ну, на которые пиво можно купить, есть???
  - Бабос? Не, я сёдня на мели, ваще нереально, а у тя?
  - И у мя та же фигня...
  - Вот белые уроды, ваще реально!
  - Реально, факт. Белые уроды и лохи вокруг!
  - Ваще уроды!
  - Они на людей-то не похожи, а на опарышей каких-то, блин.
  - Хе-хе, реально на опарышей вонючих похожи, - издал смешок Фарадей.
  - Хорошо что президент теперь наш, черный. А эти опарыши белые пусть в свою Антарктиду уезжают!
  - Да ваще! - роется в кармане, - во, Аист, я бабла нашёл, пойдём по пиву?
  - Вау, пойдем, Фарадей, пиво форева!
  - Ёу!
И врубив в плеерах Black Eyed Peas, зайцы-реперы мавр Аист и белый Фарадей пошли в ларёк за пивом. Наверно их сознание было настолько замутнено, что они не понимали, какой абсурд звучал в их словах. Голубок тоже не понял, так как был тупой неразумной птицей, он и слов-то не разобрал, он просто разглядывал их одежду, а когда зайцы ушли, то и он, потеряв интерес, хотя действие могло бы развернуться дальше интереснее, взлетел с сучка и понёсся обратно.
  Увидев, что вскоре территория зайцев-реперов кончится, голубь повернул на путь, обозначенный нами ранее как "вперёд". Вскоре короткие деревья сменились нормальными, с зелёной, бархатной листвой, звездообразной, то были клёны, похожей на ёлку, засыпанную снегом, то были дубы, с их веточек свисали жёлуди, словно лесные твёрдые гамбургеры. Голубок понял, что он уже встал на путь вперёд, который здесь не означает, разумеется, своего идеологического понятия. Вдруг, видимо, он подлетел к такому рубежу, докуда раздавались звуки, голубь услышал рёв моторов, доносившийся из глубины леса. Видимо, там происходит что-то неординарное. Уже издалека запахло жареным, палёной древесиной, и отблески огня заплясали по стволам и листам деревьев. Затем гул моторов стал затихать, его становилось всё меньше, и сменяли его голоса, отрывистые, рычащие и тяжёлые. Так или иначе, но наконец голубь-орёл вылетел на поляну, и попал он на весьма редкое мероприятие - собрание племени волков, ведь обычно волки ведут разрозненную охотку поодиночке или небольшими шайками. Поляна была искуственно образованная, в форме круга. Искуственно образована, поскольку деревья, которые ранее находились на её месте, были свалены в огромный костёр в центре, который горел ярко, учитывая то обстоятельство, что близилась ночь и уже смеркалось, и отбрасывал оранжевую солнечную тень своих языков на весь лес "путь вперёд". У дальнего, от голубя и от исходной точки полётов, конца поляны были выстроены в линеечку байки, чьи моторы ревели только что. Некоторые запоздалые ещё приезжали. Волки-скинхеды в своём стандартном виде выглядели следующим образом, сверху вниз: на голове шерсть сбрита, то есть вся голова голая - для скинхедов естественно, на глаза мутные, разящие ненавистью и её рёвом ко всему вокруг, различные брутальные бородки, брутальная щетина, на шее чёрный ошейник с шипами, плечи все в татушках всякого там пламени красивого, орнаментного, рунического, волшебного, кровавого и т.п., кожаные, нараспашку, косухи, иногда крутые жилеты, груди и спины исписаны татуировками, словно картинные галереи, на груди обычно выгравирован символ и прозвище каждого отдельного волка, обладателя этой тату, на руких разные браслеты с шипами и без, перчатки без пальцев, кожаные штаны со свисающими цепями для красоты и массивные ботинки, подкованные железом для тяжести, словно боты каких-нибудь северных рыцарей. Не буду спорить, если кому-то покажется, что это больше типичные байкеры, чем скинхеды, но такие уж в лесу волки-скинхеды, это ведь не я выдумал. Голубь водрузился на ветвь древа повыше, стал наблюдать и слушать. Волки располагались вокруг костра, какие-то вульгарно развалились и мяли траву своими жёсткими телами, какие-то химичили со своими байками, какие-то подбрасывали веток в огромный костёр, непонятно зачем, какие-то расхаживали туда-сюда. Из всех наиболее сильно притягивали внимание четверо волков, которые видимо были главными, вожаками стаи, которые и созвали это общее собрание. Они стояли у своих байков, по виду здесь самых крутых. Волк по кличке Кабан был самым старшим из них, здоровым, самой крупной особью, он стоял, опершись о свой заправский байк. На брюхе его, выпирающем из-под потёртой косухи, было изображено рыло с бивнями в огне, вырывающее сердце из чьей-то груди, и написано "Кабан". Бугай был не таким рослым, не таким старым и не таким пухлым. Его особенностью была большая ширина при небольшом росте, плечи у него были самые широкие, а сам он был ниже всех остальных. Над локтём была скромная татуировка каким-то готическим шрифтом "Бугай". Третьего волка звали Сатанас. И кличка его была неспроста. Сатанас был
самым свирепым, злющим, со вспыльчивым, просто огненным хаарктером, бешеным волком, когда он рявкал неразборчиво и гневно свои речи, изо рта его брызгали струи слюны. "Сатанас" было написано у него на мощной спине, он всегда ходил с голым верхом, огненными буквами и по бокам надписи были огненные ястребы, которые обвивали её сверху и снизу крыльями. Самым спокойным, но пользующимся самым большим авторитетом был четвёртый. Тело четвёртого волка всё рвалось от мышц, по этим массивным буграм расплетались толстенные вены. Вёл он себя спокойно, но если кто-то вздумывал на него наезжать, мало ли не узнал или попутал, этот грозный зверь, разрывая ворот своей кожаной майки, выпячивал накачанную грудь вперёд, прямо в нос тому несчастному, кто пёр на него, а на ней, полукругом над соском, было написано зловеще "Суслик", и эта надпись была знаком величия и главенствия, и все волки-скинхеды знали его. Четверо вожаков, готовясь к выступлению и разбираясь окончательно в обращении к своим соплеменникам, вели тактический, я бы сказал, диалог. Вначале обдумывая всё и выжидая, Суслик молчал. Всё равно всё знали, что его слово будет решающим и он начнёт говорить лишь ближе к концу разговора, обдуманно и мудро. А первыми, кого услышал голубь, были Бугай и Кабан, они говорили вначале не очень по делу, а Сатанас и Суслик занимались чем-то своим, роясь в байках. Кабан начал:
  - Бугай, брателла... как я тя давно не видел, дружбан! Век свободы не видать... Ты где ошивался всё это время?!
  - Да, братан Кабан, я по бабам шастал, хе-хе, стольких цыпок перемацал! А ты, ё?
  - Я... мляа-а-а... о-о-о... я ж в тюряге парился. Я баб два года не видал... живых... гы-гы-гы!
  - А чё ты, стены там пялил?! Аха-ха!
  - Ну зачем?! Нам за хорошее поведение резиновых выдавали! Бу-га-га-га-га!!!
  - Аха-ха-ха!!! Как тут закончим, пойдём в наш старый добрый бар, а? Вспомним молодость!
  - Наш старый добрый бар... А как там старина Билли, все так же стоит за стойкой и, ни хрена не видя, наливает мимо стаканов старый добрый эль?!
  - Да он же ЗДО-О-ОХ уже год как!
  - Них... рена се, сдох! Во время-то летит!
  - Да ваще! Скоро и ты здохнеш, старый волчара! Ехе-хе!
  - Р-р-р-р-р!!! С какого хера это я должен сдохнуть? Скольких я зарезал, сколько перер-р-резал! А сам жив остался!
Беседу старых друзей прервал рёв Сатанаса, у которого что-то, что он всё это время делал, не получилось видимо сделать или получилось, но не то, что он задумывал. Так или иначе Сатанас гневно завопил:
  - Вот такой я злоде-е-е-ей... да, такой вот я жадны-ы-ы-ый!!! И волков и звере-е-е-ей... мучаю беспощадно-о-о-о-о!!!
На него обернулись Кабан и Бугай.
  - А ты чё молчишь всё, старый чёрт?! - рявкнул ему Кабан.
  - Чё ты орёшь то, ё?! На ухо прям! - рявкнул Бугай.
- Ладно пацаны, забейте! Короче так, давайте резко к делу, нах?!
  - Окей, брателло! Значит смотри, давайте изложим свои мысли по поводу сегодняшней темы совета! - чуть успокоившись, сказал старший, Кабан.
  - Да чё тут думать-то, нах?! Порвать им всем очко и на фарш пустить, уроды, совсем наш лес заполонили! - забрызгал свой байк слюной Сатанас.
  - Эмарей нафиг! А этих уродов реперских порвать конкретно надо, ваще! - провопил Бугай.
  - Окей, браты, я вижу мы все в согласии сегодня! - схватил Кабан за плечо Бугая и потряс грубо, это видимо у них означало какой-то дружеский знак.
Тут, оторвавшись от своего дела наконец, в беседу вступил Суслик, и его слова как обычно все трое восприняли за закон и догму:

"Сегодня настал, братаны,
Особый и страшный день!
Сегодня на наших врагов
Ляжет красная крови тень!
Слишком много уже
Расплодилось их здесь!
Так давайте устроим, днесь,
Сладкую ме-е-е-есть!
Уничтожим всех белок
И зайцев съедим!
Полетим со всех ног,
Хамство им не простим!
Чтобы больше не смели
Наш лес заселять,
Под себя подгонять
И о нас забывать!
Воу-у-у-у-у-у-у-у-у!
На луну-у-у-у-у-у!
Рассаживайтесь по-одному!
К совету!"

Суслик, Кабан, Бугай и Сатанас встали лицом к голубю перед костром, который не слабея горел. Остальные волки по одному или шайками расселись на траву пред ними, образовав эффект зрительного зала таким образом. "В честь чего звали-то?!" - раздалось из толпы. Кабан, который по причине своего возраста был как бы старшиной среди волков-скинхедов, отвечал: "Братаны! Вы все слышали, что сказал Суслик! Сегодня мы порвём этих уродских эмочек-белочек и рэперов-зайцев!" В толпе раздались одобрительные возгласы."Подождём ещё немного, скоро разведка должна вернуться и доложить их точное расположение, тогда-то мы к ним и заявимся!" Затем выступали остальные трое, вёлся какой-то диалог, но это всё неважно. Вскоре все относительно замолкли, успокоились и стали ждать. Это послужило новым сигналом голубю и он, оторвавшись от ветки, полетел куда-то ещё. Куда? Он и сам не знал.
  Голубь двигался в сторону леса зайцев и наконец услышал голоса внизу, посмотрел туда и завис в воздухе, ибо происходила под навесом одного из коротких деревьев с пышной листвой интересная сцена. Пара волков-разведчиков издевалась над зайцем. По секрету скажу, что его звали Сеней. Один волк, покрупнее, держал его за уши в воздухе и матал туда-сюда, попеременно дёргая то за одно, то за другое, а волк помельче вёл допрос:
  - Ну, что, Сенька, будем говорить или нет?!
  - Я вам ничего не скажу, айй...
  - Да ну? - приподнял волк левую бровь и взглянул, знаково, на волка, державшего зайца. Тот дёрнул за уши сильно вверх и резко остановился, отчего сила притяжения потянула с резкостью зайца вниз, практически обрывая ухи. - Не будешь говорить? Наверно хочешь своих длинных ушей лишиться?!
  - Ай-ай-ай-ай-ай! Не буду! - завопил Сеня.
  - Как скажешь, Буйвол, кончай его, - махнул волк рукой, отвернулся и пошёл было куда-то, незаметно улыбаясь.
  - Нет, нет, нет, нет! Буду, буду, я всё расскажу, только не трогайте уши! А-а-а-а-а-а! - после небольшого ломания заяц всё-таки сдался и предал всё своё сообщество.
  - Хех, Сенька-Сенька... - улыбнулся волк и развернулся обратно. - Ну давай, расскажи. Может ушки и останутся на месте, - издевательски ласково говорил волк.
  - Я, я так не могу сказать... - понурился Сеня.
  - Тогда что же ты кричал и меня тревожил зря?! - посмотрел на Буйвола знаково опять же.
  - Нет, нет, нет! Дайте карту, я по карте ориентируюсь, я покажу где зайцы все живут! Все, все, все!
  - Что ж, валяй.
Волк достал карту из сумки, ремень которой был перекинут через плечо, и сунул в развёрнутом виде Сеньке. Сеня ткнул пальцем куда-то, и Буйвол по знаку своего управленца опустил его на землю и убрал руку с ушей.
  - Я могу идти? - робко вопросил Сенька-заяц, облачая лицо в лик забитости, но пытаясь скрыть облегчение.
  - Куда это ты пойдёшь? Нет конечно. У нас для тебя ещё найдётся работка.
Зайца подхватил на руки Буйвол, и они с волком удалились в сторону собрания.
  А голубь посидел на месте ещё некоторое время. А когда услышал рёв моторов совсем недалеко, сорвался с места и полетел на звук. Звуки моторов байков привели нашего голубя-орла, в свою очередь, прямо к поселению зайцев, где он ещё недавно слушал, как двое из них болтали. Теперь небесное око омрачил ужас смертей и террора. Всюду на байках и пешком носились с битами, кастетами, зубами, раскрытыми в пастях, волки-скинхеды за зайцами-реперами, били и уничтожали их, мородёрствовали в их норах, барах, кровь лилась, трупы со скомкавшейся чёрной шерстью разлетались. Даже тупой голубь, с куриными, как можно было бы сказазать, если бы он был не голубем, а так: с голубиными мозгами, ужаснулся кровавому и грубому ужасу, торжеству силы и зверства и пиру смерти.
  Поэтому голубь не стал долго кружить над этим местом, котловиной крови, но быстро полетел обратно, туда, где была обстановка спокойней, чувствовал он инстинктом, в противоположную сторону, обратно. И вскоре оказался в лесу белочек, с его милыми, высокими, разреженно стоящими древами и испещрёнными дуплами стволами. Уже в предместьях "небесного города" или "поднебесного..." голубь-орёл увидел странную белку, крадущуюся по бельевым лескам, подвешенным имо-жителями. Эта белочка была чуть больше по размерам обычных, шерсть была слипшейся, покрашеной наспех и небрежно какой-то гуашью, которая уже почти облезла, в чёрный и красный цвета. Более того, пышный хвост её не стоял как положено, а висел, точнее просто отвисал, а из-под него выглядывал ещё один маленький хвостик. Да ещё у этой белки то и дело выпрыгивало то с одной стороны, то с другой длинное ухо, а на лице была одета новогодняя маска белки, из-под которой торчало некое подобие растрёпанной чёлки. Пролетев дальше, голубь узрел сверху взглядом, как эта белка поинтересовалась о чём-то у нормальной, та закивала очень эмоционально головой и пошла дальше. Затем странная белка достала из-за пояса ракетницу - сигнальный пистолет и, устремив дуло вверх, выпустила из него фейерверкообразную, светящуюся подобно огненному шару и дымящуюся сигнальную ракету. Голубь в ужасе увернулся, потому что она летела прямо в него. Но всё оказалось благополучно, он от страха за мгновение нарезал метров двадцать. Переводя дух после подобного рывка, голубок услышал рёв мотора и успел краем глаза заметить, как уже заяц, именно тот Сеня, сорвав с себя весь подлый маскарад, прыгает с ветки на байк прямо за спину Буйволу и они уносятся прочь.
  Голубь полетел по удоляющемуся гулу мотора и вскоре издалека завидел догорающий костёр с огромной кучей чёрного древесного угля, который тлел, при дуновениях ветра покрываясь огненными бороздами, словно магма вулкана, и маленькие не до конца обгоревшие головни у подножия этой горки загорались на мгновение. Уже наступила полная ночь, ночной стальной ветерок дул по спине немного касательно, можно применить такое понятие "настежь". Полная луна выползла на космическое небо и была уже в полной силе, действуя на волков разжигающе их ярость. Одни волки уже были здесь, вернувшись с погрома рэперов, другие ещё подъезжали, некоторые остались там мародёрствовать и добивать оставшихся.
  - Братаны, вот мы и порвали этих уродов! - заорал Сатанас, за время наезда вкусивший крови многих и многих зайцев.
  - Ё-ё-ё! Да-а-а-а! - послышались крики одобрения от волков.
  - Никто и не сомневался, что мы их порвём! Но каков вкус их крови, ар-р-р!   - начал он было разъярять толпу, но вдруг жестом руки указал им успокоиться, мол рано ещё радоваться. - Но осталось ещё одно дело: уничтожить белок!
  - Уничтожить! Порвать! Загрызть их всех! - послышалось из толпы.
  - Жалкий предатель зайцев Сеня вывел нас к гнезду этих проклятых тварей! Теперь им осталось недолго - мы знаем где они засели! Но, - переключился он на серьёзный тон, - мы ведь не можем лазить по деревьям, а их город находится высоко на деревьях! И поэтому мы нашли решение! - Сатанас оскалил зубы в злобной улыбке и отступил в сторону. А на место, где он стоял, тут же вкатили большую телегу с водружёнными на неё горами клеток, в которых бесились, валялись, шипели, орали безумно, желая освободиться, цокали зубами в бешеной жажде крови дикие коты. Вёл процессию с телегой Суслик.
  - Вот, братья, - сказал он, - дикие коты решат эту проблему! Мы держали их специально для этого случая, не кормили и злили уже долгое время! Они заберутся на деревья и растерзают всех белок! А те, что свалятся, будут растерзаны нами! Сатанас! - зыркнул Суслик на Сатанаса, передавая эстафету речи, видимо заранее подготовленной.

- Предатель грязный,
Его рук дело смерть сородичей.
Настало время казни!
Утечёт с него жизнь, как ручей!
Пускай в расплату за своё
Мерзкое деяние
Испытает он всё,
Чему будут подвергнуты белки:
Умерщвление, трепетание
Пред котами дикими!
Первый он пускай падёт
Под ударами их стальных когтей!
Первый он пускай умрёт
Под рычание диких зверей!

И тут открылись все как одна клетки, поставили перед ними бедного Сеню, набросились на него дикие кошки, и куски мяса полетели в разные стороны, прямо в раскрытые пасти волков, и кости затрещали.
  Как всегда, на уровне инстинкта, насилие отпугнуло голубя, кроме того ещё и инстинкт страха перед голодными котами подействовал. Как обычно, не осознавая куда, но двигаясь в обратную сторону от прежнего пути, то есть назад, он полетел обратно к белочкам, а волки-скинхеды уже расселись по байкам и погнали кошек туда же. По всему ночному лесу стали раздаваться мяуканья, чавканья, рычания, заглушая обычные звуки ночного леса. Мирно где-то лягушечка чтобы квакнула, какие-то цикады потрещали или гул поезда, идущего на подступах к лесу прошёлся меж листвы, такого слышно не было. Всего несколько минут, и волки, остановившись прямо под центром "поднебесного города", где было большое кольцевое сплетение-площадь, к которому вели подвесные мостики от всех дорожек между дуплами вокруг, пустили кошек вверх. Те поползли по деревьям в предвкушении мяса и крови и смертоносного пира для себя. Это голубь видел, подлетая только, поскольку летел медленней чем неслись байки. Уже зависнув над самой площадью, поскольку, разумеется, она небесному оку представлялась открытой площадкой, ведь деревья росли только вокруг неё, он смог разглядеть, что творилось в городе. Подвесная площадь уже прогибалась под тяжестью кошек и белок. Дикие кошки залезали по деревьям и сгоняли на площадь белок, которые в ужасе все как одна убегали. Таким образом очень быстро почти все белки города оказались на площади, окружённые со всех сторон кошками, жаждущими крови, они заполняли все мосты, ведущие к ней. И вот первые коты врубились в толпу и начали резню, не атаку, а резню, потому что при нападении возможна оборона, а здесь невозможна. Некоторые эмочки-белочки не выдержали морально такого гнёта, видя как разрывают на куски, крошат кости и отрывают головы их сородичам, и начали прыгать вниз, где их ждали раскрытые волчьи пасти, которые только этого и ждали. Вскоре уже все окружающие кошки были на площади, прыгали там, драли белок когтями и клыками, в глазах их горел кровожадный огонь жажды утолить свой голод. Некоторые дикие кошки стали запрыгивать в дупла, и оттуда стали вылетать трупы успевших спрятаться белочек.
  Голубь, неизвестно почему, мне его птичьих мозгов не понять, полетел ни с того ни с сего опять на базу волков-скинов. Там проходил уже последний совет, с подведением итогов. Голубь уселся на веточку спокойно и стал смотреть, его внимание привлекло изменение обстановки с горящего и догорающего костра на уже потухшую груду разваливающегося угля. По очереди, стоя рядом со своими байками, толкали нечленораздельные и немного тугодумные речи Сатанас, Кабан и Бугай. Говорили, точнее кричали, о завершении чистки, о том, что их цель выполнена и тому подобные лозунги. Всё ещё возвращались некоторые припозднившиеся волки из леса зайцев и с бывших территорий белок. Иные пережёвывали, до сих пор, добытое мясо. Но вдруг один волк привёз пару зайцев, израненных, в порванной рэперской одежде, с остатками шерсти, в натянутых на глаза: капюшоне у одного и кепке у второго. Подбежал, что-то шепнул Кабану, тот передал негромко Суслику. Суслик сморщил лоб в раздумье, привёзший волк стоял в ожидании. Загудел мотор с другой стороны и выехал байк, наездник которого вёз с собой пару белок в разорванных халатиках в клочья, с выдранными чёлками, но относительно целых. Суслик и остальные удивлённо посмотрели на них. Ведь если зайцы ещё могли выжить там, где орудовали хоть и злобные, но обладающие разумом волки, то там, где бесчинствовали бешеные, лишённые разума дикие коты, выжить не мог бы никто. Волк спрыгнул с железного коня и сказал что-то Суслику на ухо. Тот жестом пальца указал принести пленников и уложить перед ним наземь. И когда это было сделано, произнёс:

"Пускай останутся в живых,
Пустите их обратно.
Что обманули часовых,
Поймут они, напрасно.
Теперь уж нет из рода их
Ни одного другого,
Пускай скорбят-таки о них.
Умрут не от клыков,
Как их родные,
А заберёт их души смерть,
Когда они в порыве
Безнадёжности,
Поймут, что род их завершён.
Ведь не с кем продолжать его,
А тот, кто остаётся
Последним из помёта живым псом,
Страшна его погибель тем,
Что больше нет других вокруг,
И ежели не чудо вдруг,
Весь род прервётся.
Осталось им немного,
Сочтены их дни,
Без счастья и еды.
Так пусть, ирония судьбы,
Останутся одни!"

С этими словами даже он, на мгновение показалось, разжалобился, и в мутных глазах его промелькнул отблеск сострадания, будто он представил, каково бы было ему самому. Белочки те были Пуся и Кася, а зайцы - Фарадей и Аист. Они были отпущены и разбежались, чтобы стать последними из своего рода в этом лесу и чтобы умереть.
  Ничего более тревожащего интерес голубя и могущего заставить его остаться на месте не происходит, и он трогается с места. Уже практически наступает заря нового дня, а он всё летит и летит по лесу и летит он теперь, в предчувствии чего-то, совершенно обратно, в исходную точку, туда, откуда начались его гульки по лесу и его изучение, туда, где его встретил филин, туда, где открылось небесное око.
  Но теперь там нет древа мудрого филина. Оно лежит, вырванное с корнем, задавив филина, вокруг лужа крови, при голове, отлетевшие слегка, лежат треснувшие очки, клюв раскрыт, будто он пытается вдохнуть воздуху, но это не так. Старого древа нет и филина нет, они исчезли за день и за ночь. Зато тростиночка, торчащая из-под лесной подстилки, этот кустик, он превратился в огромное и красивое дерево, оно стояло волшебное и светилось молодой корой. Среди старых и завявших деревьев трёх разделов старого леса: зайцев-рэперов, эмочек-белочек и волков-скинхедов, на их фоне, это молодая, новая берёзка смотрелась сияющим стержнем, соединяющим небо, откуда смотрело наше око, с землёй, куда оно было направлено, и знаменовало новый виток в жизни леса, конец бывшей истории, уход её в быль и начало новой.
  Голубь не стал садиться на новое дерево, он облетел его, обделив интересом и своим любопытством. Он полетел назад, в самое-самое начало. Глаза его были глазами гордого орла, теперь это смотрелось нелепо. Ведь из своего путешествия он ничего не понял и ничего не вынес. Голубь был тупой птицей, как ни крути. И вот он снова в городе, на площади. Наступило утро. Шайка голубей так же, как и вчера, тупо клевала крошки хлеба с красивой старинной мостовой. Наш голубь как ни в чём не бывало присоединился к ним, и теперь уже нельзя было его отличить от остальных. Голубь теперь клевал крохи хлеба там, где и началась эта история.