Ведьма-девочка

Вот уже три дня, как город сидит в одной огромной мартовской луже, в которой бурая вода перемешана с еще синеватым, до конца не растаявшим снегом. Лужа поистине огромна – обойти можно только за городом. Горожане ласково сравнивают это наводнение с нормальным положением дел в Венеции или Амстердаме, проявляя, безусловно, неумеренный оптимизм.
Как ни странно, городу идет такое состояние. Он и в остальное время года похож на мокрую курицу, а в водополье, по крайней мере, становится понятным, почему именно. Хотя все дома выстроены на террасе, бутовые стены и живые изгороди, окружающие их дворы не дают воде мирно влиться в готовый к вскрытию Маас. Лишь по редким мощеным улочкам талые воды все же устремляются вниз, полностью парализуя движение в некоторых кварталах города. Люди там стараются в такую погоду лишний раз не выходить из дому, а старики и вовсе не выходят, опасаясь быть сметенными потоком. Предчувствуя водополье, они буквально скупают содержимое близлежащих продуктовых лавок и запирают двери своих домов с высокими порогами.

Мне посчастливилось пожить в одном из таких кварталов весной позапрошлого года. Мой дом стоял на середине спуска, поэтому выйти с улицы в водополье я практически не мог – и целую неделю! Благо, особой необходимости в этом не было: будучи человеком свободной профессии, я мог сколь угодно долго сидеть дома, а моя квартирная хозяйка не поленилась заранее обегать весь город в поисках продуктов посвежее. Сначала я жил и работал как обычно, начиная день часов около семи и заканчивая до полуночи. Однако отсутствие свежего воздуха сказалось на моем сне, и уже на вторую ночь его поразила бессонница.
Тогда-то она и показалась мне впервые. Прокашлял час пополуночи, а я все сидел за столом, работая над небольшим стихотворным циклом. Печи были натоплены давно, поэтому теплый воздух уже не гудел в кирпичных трубах, и установилась относительная тишина, впустившая в мой кабинет звуки с улицы. Сначала доносилось лишь журчание воды, весьма громкое и назойливое: был пик водополья. Сон все не шел, и я успел привыкнуть к монотонному звуку потока, когда мой слух уловил какую-то дисгармонию в этой однообразной пьесе. Сначала подумалось, что кто-то все-таки выбрался из дому. Но кто сделает это в час ночи на пике наводнения?

Я распахнул окно и выглянул. Поскольку мой этаж несколько нависал над улицей, освещенной оказалась лишь мостовая выше и ниже «по течению». Под самым окном все тонуло в сумраке и музыке талых вод. Новый звук, однако, был прямо под окном. Казалось, что кто-то вздумал искупаться в реке, пока она не исчезла, и я неуверенно окликнул журчащую тьму.
Тьма материализовалась справа и внизу, и совсем не так, как я мог ожидать, если бы успел включить фантазию. Там стояла невысокая девушка лет семнадцати на вид. Сказать что-либо конкретнее было сложно: ее волосы и одежда насквозь промокли, черты забрызганного лица из моего окна казались размытыми. Она засмеялась и принялась отплясывать каждому немцу с детства известный танец: «Schwester, Schwester, tanzt mit mir!».

Я снова окликнул ее, успев прийти в себя и подумать о здоровье явно обезумевшей девицы. Однако маленькая вакханка не реагировала. Натянув сапоги и запахнув плащ, я бросился на улицу. Стоило мне спрыгнуть с порога, как поток залил сапоги, а сам я еле устоял на ногах. Холод пронзил все тело.

Не переставая кружиться, девушка подбежала ко мне и схватила за руки. Я не ожидал, что этому ребенку хватит силы сдвинуть меня с места, однако мгновенно обнаружил себя танцующим. Еще я обнаружил, что эта сумасшедшая – теперь в этом сомнений не было – поет что-то на незнакомом мне языке. Причем лад ее песни был во всем противным ритму танца. Ведьмочка будто жила сразу в двух мирах, в одном из которых танцевала, а в другом – пела.
Я стал невольно прислушиваться к медленной, монотонной песне, наполненной непривычными сочетаниями согласных и странными гортанными звуками вместо гласных. Мне захотелось взглянуть на небо, но безумная партнерша вдруг впилась поцелуем в мои губы, и я потерял сознание.

Или проснулся. Последнее показалось мне более вероятным, когда около десяти утра в дверь постучала квартирная хозяйка, встревоженная тем, что я не спустился к завтраку.
Я быстро привел себя в порядок и отправился в столовую. Поскольку завтрак остыл, фрау Шмидт отправила служанку приготовить другой, а меня попросила прочитать пока что-нибудь из недавно написанного. Сильно смутившись, я обнаружил, что не помню вообще ни одной своей строчки, зато могу воспроизвести – правда, неизвестно, насколько точно – слова странной песни.

Стремясь скрыть свою амнезию, я предпочел подать ночное происшествие как занятный сон. Однако мой рассказ привел фрау Шмидт в ужас.

Она накричала на меня, а затем заплакала. Я, естественно, потребовал объяснений. Оказалось, что в городе давно ходит легенда о Хексэнмэдхен – ведьме-девочке, губящей людей в три дня, приходящиеся на пик водополья. Подробностей никто не знает, известно лишь, что каждый год кого-нибудь одного находят мертвым в день спада воды. Никаких следов на теле не обнаруживают и решают, что человек просто утонул по неосторожности. Сама она верила в эту легенду спустя рукава, но в былые годы пугивала ею сына, часто засиживавшегося допоздна над книгами. Сына это не спасло – он погиб под Виллье.
Краткое упоминание о сыне подействовало на меня больше, чем рассказанная легенда, и думая уже о судьбе своего поколения, я медленно поднялся в комнату, попросив подать завтрак наверх.  Мокрые сапоги бросились в глаза с порога. Я метнулся к шкафу и обнаружил там влажный дождевик. Сил хватило, чтобы дойти до кровати и сесть, тупо уставившись на окно. Когда в дверь постучали, я бросил сапоги в шкаф и только после этого впустил служанку в комнату. Дня не стало. Сосредоточиться было невозможно, и я предпочел хорошенько выспаться к ночи.

Когда охрипшие часы пробили один раз и смолкли, я уже стоял у раскрытого окна. Она стояла посреди потока, там же, где и вчера – справа внизу.  Я оделся и уже открыл дверь, собираясь выйти, как из темного коридора в ярко освещенную комнату вошла ведьма-девочка, опустившись на колени посреди пола. Мокрые полы ее кафтана легли ломанными складками, испустив несколько серебристых ручейков. Раздалось пение. Та же мелодия, тот же язык. Почему-то в этот раз он напомнил мне древнееврейский, однако сходство было весьма отдаленным. Я рухнул на колени рядом и тоже запел, ведь я помнил слова!
Когда я проснулся, меня пробрала оторопь. Мокрые следы босых ног и большая лужа в центре комнаты говорили сами за себя. Я со всех ног бросился за фрау Шмидт. Но оказалось, что ни ее, ни служанки нет дома. На столе меня ждал завтрак и записка: у моей хозяйки заболела сестра, и ухаживать за больной кроме них с Мартой было некому. Я выглянул на улицу: половодье достигло пика, и буруны иногда вздымались до подоконников.
Усмехнувшись сам себе, я вдруг решился дождаться развязки. Решение, конечно, не из умных. Однако часто именно неумные решения бывают самыми твердыми и исполняются любой ценой. Нам ли этого не знать!

Так или иначе, день доковылял до ночи. Я заранее распахнул все двери. Весенний свежий воздух захватил тесное пространство бюргерского особняка без остатка. Пробил час. Я стоял у окна спиной к двери и слушал ее шаги. И вдруг ее лицо оказалось передо мной. Странно, учитывая, что я стоял к окну почти вплотную. Она вновь впилась в меня долгим поцелуем. Сквозь этот поцелуй я слышал приказ: посмотри мне в глаза, посмотри!
Не в силах сопротивляться, я открыл левый глаз и увидел сквозь полупрозрачное, но телесно ощутимое лицо ведьмы звезду в просвете между домами напротив. Ночь была ясная и морозная, как всегда в последний день водополья. Звезда мигнула мне, и я неожиданно вырвался из тисков поцелуя.

Ведьма метнулась на середину комнаты, снова обретая непрозрачность обычного тела. Я понял – она будет петь, и ее нужно опередить. Первое, что пришло в голову – «Пять песнопений» Рильке. Я стал читать эти стихи. Ведьма запела. Ее песня была медленной и монотонной, и в ней чувствовалась огромная сила. Я же читал быстро, то и дело сбиваясь, хотя стихи помнил идеально. Мешала песня, которая звучала и во мне тоже. Я боролся вовсе не с ведьмой. Борьба шла внутри меня самого. Нечто красивое, но для меня бессмысленное и мертвящее одолевало живое слово великого поэта. Или наоборот? Я сам не заметил, как окреп мой голос, как возвысились интонации, как очистительно зазвучала немецкая речь: «Теперь, друзья, положите конец мнимо мгновенному сердцу, насильственное обретая».
Последние строки я произносил почти в полной тишине: лишь журчание спадающего потока аккомпанировало мне и Рильке. В прогале между домами светила моя звезда, в комнате никого не было. Даже мокрых следов на полу я не обнаружил. Для меня все сошло благополучно, однако фрау Шмидт и ее служанку так никто больше и не видел. Да и стихи с тех пор тоже как-то не пишутся.