Чужая сказка

В семь лет вызывали гномика и черта, пиковую даму, жвачного короля.
В десять – вели особую тетрадь для страшных историй.
А в двенадцать мы с Ольгой полюбили кататься на автобусах. Прокатились как-то кружок, чтобы согреться, заехали в Старый город, и так нам это понравилось, что со временем вошло в привычку. Тайным увлечением стало. Кто-то после школы шел домой, кто-то на бальные танцы в ДК Металлургов, или там в кружок «Юный техник», а мы – прямиком на остановку. Только сумки по домам забрасывали и съедали какой-нибудь бутерброд.

Лучше всего кататься было зимой.
Вот представьте: полярная ночь, метель, маленький скрипучий автобус с трудом пробивается сквозь снежные заносы, выезжает за окраину и следует в Старый город –  промзону. Пассажиров почти нет, только мы вдвоем с Ольгой болтаемся на задней площадке, стараясь не хвататься за поручни. У нас игра была такая: устоять во время качки. А когда надоедало болтаться, мы садились на последние места и смотрели оттуда через весь салон в лобовое окно. Как будто мы – в пустом кинотеатре, одни. И на экране бежит дорога, черно-белая от поземки.

В Старом городе на конечной возле Обжигового цеха водитель объявлял в микрофон: «Автобус дальше не идет! Освободите салон!» Попадались, правда, и добрые дяденьки-водители, которые не выгоняли нас во тьму и стужу, а угощали ирисками и разрешали остаться на следующий круг.
В Старом городе было интересно и немного жутковато. Полуразваленные пустые здания –  целые улицы руин. Вдоль руин непонятно зачем горят фонарики, редкие, стоящие вразнобой. Дальше фонарики кончаются, и начинается непроглядная темнота, глаз выколи. Только снежинки мелькают в свете фар. Это дорога вдоль Котлована – искусственно вырытого озера, куда сливаются заводские отходы. Иногда над озером клубится пар. А дальше снова идут улицы с фонарями, глухие стены без окон, бетонные заборы с колючей проволокой, кирпичные корпуса… Груды шлака… Надписи «Огнеопасно» и «Хода нет»… И трубы, повсюду трубы, бегущие вдоль обочин, толстые и тонкие, высоко над землей и низко, одиночные и в несколько рядов.
Трубы опутывали Старый город сложной многоярусной паутиной. Летом по ним можно было ходить, перескакивая с одной на другую с риском для жизни (эти прыжки снились мне потом долгие годы в сладких ностальгических кошмарах), а зимой мы прыгали с них в сугробы.
А еще, в некоторые помещения заводских цехов можно было проникнуть, сделав вид, будто мы чьи-то дочери, бродить там и всё разведывать. Даже не знаю, что мы надеялись там найти. Потайную дверь. Шахту лифта, ведущую в параллельный мир. Котельную Фредди Крюгера.
Мы уже понимали, что сказок не существует. По крайней мере, наяву. Но оставалась еще надежда, что явь – это еще не все, что есть какие-то лазейки, скважинки в этой яви, и сквозь них можно куда-нибудь просочиться. Ну хоть куда-нибудь. Лишь бы там все было по-другому.

В двенадцать лет мы ездили в Старый город исключительно ради него самого и ради дороги, в него ведущей.
А в тринадцать многое изменилось.
Началось всё с книги «Как стать экстрасенсом». Не помню, откуда она взялась, но очень хорошо помню иллюстрацию на обложке: сидящий в позе лотоса человек, из макушки и ладоней которого бьют снопы света, собираясь выше, над головой человека, в нечто вроде северного сияния. Там, в этой книге, все было ясно сказано – и как в иные миры попасть, и как путешествовать по ним астральным телом, и как открыть у себя третий глаз, и что им видеть. Мы решили, что будем осваивать книгу постепенно, главу за главой.
Первая глава называлась «Азы телепатии».

Три дня мы сидели друг перед другом на полу, разложив в ряд разноцветные кубики, и, следуя инструкции, направляли в лоб визави мысленный посыл: «красный, красный, красный», или «синий, синий, синий». Когда стало получаться с передачей мысли на расстоянии, мы решили, что теперь нам нужны живые люди. Это следующий этап развития мастерства.
Люди нам были нужны, естественно, неподвижные, зафиксированные на месте. Такие, которые не могут встать и уйти, оборвав телепатический сеанс.
И мы сразу поняли, что это за люди. Водители автобусов, конечно же. Они не могут встать и уйти, они – за рулем. И перед каждым висит зеркальце, в котором отражается его лицо. Идеальные условия для внушения!

Установку для внушения мы придумали такую: «Закрой глаза!»
Во-первых, эта установка исключала непреднамеренные совпадения: никакой водитель за рулем не станет закрывать глаза просто так, ему это не свойственно. Вот если бы мы приказывали: «Улыбнись», – и он улыбнулся бы, то проверить причины его улыбчивости было бы невозможно (может, он сам по себе улыбнулся, что-то хорошее вспомнил, а вовсе не из-за нас). С фразой «Закрой глаза» такие совпадения отпадали.
Ну, а во-вторых, нам просто хотелось посмотреть, как он будет вести автобус с закрытыми глазами. Интересно же! А вдруг им можно руководить, как куклой Вуду, и вести автобус собственной силой воли?

Мы выбрали водителя, самого молодого и симпатичного из всех. Его звали Вова. Так его назвал однажды какой-то парень и пожал руку через окошко.
Этот Вова был какой-то особенный, добрый, что ли.
Каждый раз, когда мы ждали автобуса на остановке и подъезжал именно Вова, моя душа улыбалась от радости. Вова тоже нам улыбался и подмигивал иногда. И качку нам устраивал знатную – мы просто летали по задней площадке его автобуса, повисая на поручнях и плюхаясь на сиденья.
Но мы никогда не искали его специально. Подъедет – хорошо, не подъедет – и не надо, с другим покатаемся.
А теперь вот нам потребовался именно Вова. Теперь у нас возникли планы на него.

Итак, с этого дня мы стали кататься только с Вовой. Вычислили график его работы (день в первую смену, день во вторую). Караулили неподалеку от остановки, в теплом «предбаннике» магазина.
Вова сначала удивлялся, что наши встречи из редких и случайных стали столь регулярными. И что теперь мы не болтаемся по корме автобуса, как пьяные моряки, а стоим у самой кабины и пялимся на него в зеркальце пристальными взглядами исподлобья. На конечной мы теперь выходили, потом снова заходили вместе с людьми, и снова занимали свои позиции. Вова недоумевал. Спросить у нас при людях, что происходит, он не решался.

А я, возвращаясь домой, доставала из тайника за шкафом свой дневник, запиралась в комнате и писала. О том, как он сегодня посмотрел. Как брови поднял. Какие у него глаза карие. Какие кудри черною волной // сбегают по плечам на свитер шерстяной... На самом деле, никаких кудрей у Вовы не было, обычная взъерошенно-лохматая башка, по которой давно плакали ножницы парикмахера. Но мне-то казалось, что – кудри, как у принца! Вот руки у Вовы и впрямь были красивые. С длинными пальцами, перемазанными машинным маслом, еще не успевшими как следует загрубеть и покрыться трудовыми мозолями. Ему и было-то всего двадцать два года. Он потом сказал.

Эти руки я также воспела в своем дневнике.
О нашей изначальной цели – стать с помощью Вовы экстрасенсами – я не то чтобы совсем забыла, но как-то охладела к ней. Внушала теперь только первые пять-десять минут, и то лишь для очистки совести. А потом ничего уже не внушала, а просто стояла и смотрела на него. И Ольга тоже стояла и смотрела на него. А он смотрел на дорогу.
Иногда наши взгляды встречались, и тогда – о стыд и позор! – я малодушно заливалась краской и отводила глаза.
Теперь на конечной я не просто «покидала салон» – я выбегала из него опрометью. А Ольга выходила следом, всё такая же деловито-невозмутимая, как была.

Вскоре и она поняла, что внушению Вова не поддается, и теперь смотрела на него просто так, из женской солидарности. Как лучшая подруга и поверенная моих чувств, она не могла бросить меня одну. Да и заняться ей было особо нечем. А тут всё-таки – Старый город, любовь, романтика.

Однажды, приехав на конечную, мы с Ольгой собрались уже было выходить, как вдруг заметили на одном из сидений двух маленьких, закутанных в одинаковые драповые пальтишки детей. Спинки кресел скрывали их до этого от наших глаз, а тут мы проходили мимо и – увидели. Совсем маленькие, года по два, не больше. На одном была серая кроличья ушанка с облезлым мехом, на другом – вязаный синий «шлем». Дети подняли на нас огромные, расширенные от ужаса глаза.
«О-о! - сказала Ольга. - Вы здесь... чего это?»
Вова, увидев, что мы беседуем с пустым сиденьем, приоткрыл свое окошко и высунулся в салон.
«Девчонки! - крикнул он. - Что там такое?»
«Да вот дети тут, - повернувшись к нему лицом, ответила Ольга. - Потерялись, наверное».
А я ничего не сказала. У меня словно язык к небу примерз.

Через секунду Вова уже был в салоне. Стоял рядом с нами, руки в боки, и разглядывал детей.
Я впервые видела его в полный рост, так близко... Противоречивые чувства разрывали меня. Повернуться и убежать. Открыть рот и сказать что-нибудь.
«О, а это что?!» - произнес тем временем Вова и извлек из-под сиденья большой целлофановый пакет. В пакете обнаружились две буханки хлеба, две упаковки гречневой крупы, две – пшенной, четыре банки консервов и мешочек сухого молока.
Эта находка многое проясняла. Дети не потерялись. Их бросили. Посадили в автобус и отправили в Старый город.

Перебрав содержимое пакета, Вова отставил его в сторону и снова навис над детьми:
«Вас как зовут? Вы говорить умеете?»
«Вы мальчики или девочки?» - внесла свою лепту Ольга.
Мальчики или девочки говорить, быть может, и умели, но ничего нам не сказали. Они только начали громко прерывисто дышать, и на глазах у них выступили слезы.
«Ну тихо, тихо, не плачьте», - попытался успокоить их Вова и погладил одного по голове.
Снова порылся в пакете – «Может, хоть записка какая-нибудь, хоть что-то...»
Ничего не было. Мальчики или девочки были на этом свете совсем одни.

Прошла минута, другая, но ничего не изменилось. Одумавшаяся мать не примчалась к Обжиговому цеху на такси, не ворвалась в салон автобуса, не растолкала нас локтями, чтобы обнять и прижать к груди своих детей. Дети все так же сидели рядышком, схватившись за руки, словно Гензель и Гретель, и смотрели на нас –  страшных великанов и колдунов.
Сказка, в которую они попали, была н а с т о я щ е й – в отличие от нашей, условной и безопасной, добываемой по крупицам из темноты зимы.
«Существуют же твари на земле», - произнес Вова.
Потом он посмотрел на часы и сказал, что надо ехать.
«Девчонки, я не могу сняться с рейса. Всего три машины на линии. Давайте так: я довезу вас до улицы Зорге, там отделение милиции на углу, и вы отнесете их туда. А? Выручите меня?»
«Да, - ответила я хриплым от долгого молчания голосом. – Хорошо».

Обратный путь из Старого города мы проделали с детишками на коленях. Они уже не плакали, присмирели. Выяснить, как их зовут, нам так и не удалось. Мы сами придумали им имена – Саша и Женя. Но потом, в детдоме, их, конечно, переназвали как-нибудь по-другому.
На улице Зорге Вова притормозил в неположенном месте, на углу. Мы подхватили своих новоявленных крестников, выбрались из автобуса. Пакет с провизией не взяли –  не хватило свободных рук.
Вова просигналил нам в знак благодарности и уехал.

В отделении милиции нам не очень-то обрадовались. Сашу и Женю велели посадить на скамейку. Самим тоже сесть и ждать. Дежурный докладывал кому-то по телефону нудным казенным голосом: «Тут какие-то несовершеннолетние, принесли детей... Да. Так точно. Что делать с ними?».
Повесив трубку, обратился к нам: «Садись за стол одна кто-нибудь, заявление пиши. Где, когда, при каких обстоятельствах были обнаружены данные дети».
Я села за стол, взяла ручку, изложила на листе бумаги какую-то придуманную на ходу историю. Не писать же, в самом деле, что мы катались на автобусе, смотрели на водителя в упор, и тут...
Имя и фамилию указала одной девчонки из класса, выскочки и отличницы. Если что, пусть к ней приходят.
Дежурный пробежал глазами мой опус и сказал, что мы можем быть свободны.
«А с ними что будет?» - спросила Ольга.
«Разберемся».

Домой, на свою Комсомольскую, мы возвращались пешком, срезая путь дворами. Голодные, промерзшие, но довольные собой – тем добрым делом, которое мы только что совершили. Спасли детей!
«Нет, ну подумай только! – говорила Ольга, размахивая руками. – А если бы она их в тундру завезла? А если бы вместо нас их нашел какой-нибудь маньяк? Или никто бы не нашел, и Вовчик после смены отогнал бы автобус в гараж и до утра бы там оставил? Не понимаю я таких мамаш! Таких надо пос-стерили-зовать!»
«Ага, - поддакивала я. – Или самих – в тундру!»
Так я говорила, возмущаясь и негодуя, и расплывалась в счастливой улыбке до ушей. Снова и снова проигрывала в памяти: вот он зашел в салон, вот рядом стоит… Хотелось закрыть глаза, чтобы разглядеть его получше. И с улыбкой, и с закрытыми глазами вот так идти… Подставляя лицо снежинкам.

С Вовой мы прокатались до весны. Успели даже познакомиться по-настоящему: он сказал, что он Вова, а мы сказали, что мы знаем, хи-хи-хи. Тогда же и про возраст выяснилось, и про то, что сам он с Украины, сюда приехал по месту жительства жены. Год назад женился и переехал. «Надеюсь, что ненадолго», - добавил он.
«Что – ненадолго? Приехали ненадолго или женились ненадолго?» - спросила язва-Ольга. У нее уже начался переходный возраст.
«Приехал ненадолго, - ответил ей Вова. – А женился – надеюсь, что навсегда».
После этого разговора нам ничего другого не оставалось, как только забыть Вову, вычеркнуть из сердца. Из моего.
Ольга нарисовала двух человечков на тетрадном листе и отделила «меня» от «Вовы» двумя смыками ножниц. Наглядно и эффективно.