Liber Teutonicum - Liber Satanicum

К читателю.

Прежде чем начать повествование, хочу сказать несколько слов о нем.
Во-первых, книгу не стоит воспринимать, как историческую реальность – это альтернативная история, здесь все герои никогда не существовали в реальности, а описываемые события не могли произойти. Те немногие реальные исторические личности, встречающиеся на страницах этой книги, на самом деле жили совсем другим. Так, например, пророк Мухаммед никогда не пакостил в 13 веке – да он и жил-то примерно на полтысячелетия раньше. Если вы, читатель, являетесь большим поклонником истории и не терпите никакого ее искажения, можете закрыть эту книгу.
Во-вторых, сие произведение хоть и относится частично к эпическому фэнтези, им не является – этого не позволяют ни простота сюжета, ни сравнительно малый объем текста. Если вы, увидев многообещающее название, решили, что это именно эпик – то вы ошиблись.
В-третьих, я прошу поклонников ислама (то бишь мусульман), христианства и прочей религиозной шушеры не беспокоится и не обижаться! Если я в этой книге оскорбляю ваши религиозные чувства, то это не со зла, а скорее, от незнания. Если что-то не так – проинформируйте меня, только в законной форме.
В-четвертых: эта книга, как и было уже сказано выше, не просто искажает историческую действительность – она вообще не допускает существования такого понятия! Я извратил все: факты, хронологию и даже немного географию. По большому счету, действие здесь происходит в другом мире, просто схожим с нашим по наименованиям.
И в-пятых - если найдете неточности каких-либо описаний, погрешности, оплошности и лакуны – сообщите об этом сами себе и порадуйтесь.
Я не стану рекомендовать эту книгу– не дилетант в писательском деле, но просто прошу дочитать до конца и осмыслить.
С уважением, Каримов Рауль.

Глава первая Liber teutonicum – Liber Satanicum 

Томас Михаэль фон Эльзенберг въехал в Рим поздним утром в крытой повозке, то и дело выглядывая из под навеса, чтобы осмотреться по сторонам. В вечном городе юноша был впервые, хотя многое о нем слышал и читал, но все равно он заранее приготовился при первом же удобном случае восхититься красотой и блеском Рима, но вот беда – случая такого пока не предоставлялось, ибо сам город показался ему довольно скромным и не особо-то прекрасным и великим. Но! – пока что Томас видел лишь окраины и трущобы, где абсолютно ничто не могло привлечь его внимания и даже внушало отвращение, но все же он лелеял мысль, что центр Рима его все-таки впечатлит. До центра, однако, было далеко, ожидание же этого момента лишь оттягивало его и печалило юношу.
Томас довольно красивым и столь же приятным при общении молодым человеком шестнадцати лет. Черты лица он имел округлые, мягкие и с виду безвольные; тонкий, чуток заостренный нос, среднего размера светло-карие глаза, бледное лицо северянина – все это было отличительным признаком мужчин из славного рода Эльзенбергов. Но, несмотря на внешнюю слабость, худощавость и некоторую мягкотелость, Томас никак не являлся слабым и безвольным – во всяком случае, никто из знавших его так бы не сказал, ибо этот человек был красив не только внешне, но и внутренне.
Путь он вместе со своей матушкой держал в Ватикан, направляясь в главную резиденцию Тевтонского ордена. Покойный отец Томаса, многоуважаемый крестоносец-герой, господин Иоганн Альцвиг фон Эльзенберг, погиб в последнем походе на воистину варварскую Московию, именовавшую себя Русью. Тамошние жители, русичи, отказались отдать тело для благочестивых похорон на родине крестоносца, и предали его сожжению на костре. Такая же судьба постигла и деда Томаса, великого Михаэля Свенсена фон Эльзенберга, и теперь, согласно завещанию отца и по своей собственной воле, по своему желанию  и маменькиному настоянию молодой наследник этих двух крестоносцев ехал в главную резиденцию тевтонского ордена, дабы принять посвящение в Носители Креста Господня и отомстить за павших отцов и братьев.
Подумав об этом, Томас не смог сдержать слез, и матерь, находившаяся рядом, обняла сына, успокаивая его.
- Все будет хорошо, -  заверила она его, - ты справишься.
Да. Он справится, ибо это его долг и его святая обязанность. Он не может подвести семью, он должен стать крестоносцем, он сможет, он выдержит. Он неплохо фехтует, а уж в скачке на лошадях ему и вовсе нет равных – по крайней мере, на малой родине, в местечке Оттенхельм, - да и Библию немногие цитируют так, как это делает он, в молитве и прилежности никто не сравнится с ним, и длань Господа защитит его. Опять же протекция Папы Римского над семьей дает ему немало преимуществ, которыми грешно не воспользоваться, а Томас, как истинно верующий и фанатик, никогда не грешил – он попросту этого не умел, за исключением разве что прелюбодеяний, но на это у него никак не останется времени. Так ведь даже лучше! Лишь безоглядная вера в Господа и служба ордену позволят ему сохранить чистоту в нынешнее время, когда Тьма обладает явственной и даже естественной доминантой.
Томас внезапно почувствовал сильный неприятный запах и отвлекся от размышлений. Пахло… да, судя по всему, человеческими испражнениями, экскрементами, как говорят высокоученые мужи из университетов. Томас выглянул наружу. Из того, что он увидел, юноша сделал вывод, что они, видимо, проезжают один из самых неблагополучных кварталов. Странно, насколько помнил младший сын семьи Эльзенбергов, в Вечном городе еще со времен падения империи Цезаря имелась очень неплохая канализационная система, а потому нечистот тут просто не могло быть. Хотя… да, конечно, трущобы были построены и заселены уже во времена первых славянских войн, и эти места цивилизация практически не затронула.
Томас вздрогнул и попросил кучера ехать быстрее: про эти улицы и кварталы ходила дурная слава. Поговаривали, что сюда съезжается всякий сброд: мошенники, бездомные, бродячие следопыты, комедианты и прочий подлый люд, не уверовавший в Господа… своевременно. Грабители, насильники, убийцы, иногда наемные – вот кто царствовал в этих маленьких, но страшных кварталах, а неприкрытая нищета сквозила здесь повсюду. Кто-то рассказывал Томасу, что здесь, бывало, неоднократно ловили ведьм и варлоков – и это в каких-то нескольких милях от обители Света – Папского дворца!
- Любезнейший, - обратился будущий крестоносец к своему кучеру, - скажите, почему мы едем этими трущобами? Я плохо знаю Рим, но мне точно известно, что в Ватикан имеется и более приятная дорога!
Надо сказать, что в город Эльзенберги въехали через центральные, парадные врата, от которых в сердце Рима шла прямая и хорошая дорога, но затем повозка свернула в сторону, и теперь все трое то и дело подскакивали на ухабах, едва ли не чертыхаясь и поминая строителей дорог в этой части города нехорошим словом – но все же сдерживаясь от подобного грехопадения, ибо они были благочестивые христиане, а не варвары из Нормандии или Руси.
- Господин, я и сам не рад, что мне пришлось поехать этой дорогой, но дело в том, что подходящие к центру улицы невероятно заполнены и там много людей – сегодня ведь день весеннего равноденствия, а многие религиозные труды учат, что это праздник примирения, уравновешивания света и тьмы для последующей победы света, - ответил, не оборачиваясь, кучер, - и мы бы там просто не проехали, давить же толпу этим далеко не лучшим экипажем я не могу – он перевернется при любом удобном случае.
Томас не нашел, что возразить, а потому промолчал, промолчала и матушка, с момента гибели отца ставшая его опекуном. Мысли юноши вновь вернулись к дому, к семье, к сестрам и братьям, к нянюшке, кудахтавшей, как курица, стоило ему чуток нашкодить в детстве, к толстой, как сорокаведерная бочка, и доброй, как ангел Господень, поварихе Эмме, и прочим. Путешествие Эльзенбергов с окраин священной Римской империи в столицу заняло добрых две недели, но оно не заняло бы и половины этого срока, езжай Томас один, не в крытой повозке, а верхом. К сожалению, это было невозможно – при посвящении в крестоносцы присягу давал не только новобранец, но и его опекун, в данном случае госпожа Викка фон Эльзенберг. Случай сей можно был вообще назвать исключительным, ибо женщина-опекун, как и женщина-глава семьи, вообще никак не вписывалась в каноны дворянства империи, да и церковь это не поощряла, считая женщину созданием второстепенным, но тут в дело вмешался сам кайзер-император Феликс, посчитавший, что госпожа Викка обладает мужским разумом при женском торсе.
И вот теперь они с матушкой ехали в Папский дворец. Хотя орден располагался большей частью севернее, рядом с Литовским княжеством, посвящение крестоносцы проходили именно здесь, в Ватикане. Чем это обуславливалось, Томас не знал, но предполагал, что тут и только тут воин, Несущий Крест, может получить необходимую моральную, духовную и физическую поддержку, ибо, как говорили, купола Папского дворца напрямую сообщаются с эдемскими сферами, а значит, здесь можно причаститься и приобщиться к Господу, став его частью – и он станет частью тебя. Томас в это искренне верил, несмотря даже на то, что духовник их семьи, отец Мартин, считал, что эти слухи – ересь, распространяемая колдунами. Говорил и брызгал слюной сей достойнейший священник весьма и весьма убедительно, но все же что-то мешало младшему из Эльзенбергов поверить ему полностью. Может, мысль о том, что враждующие с церковью колдуны никогда бы не стали утверждать инкриминируемых им вещей?
Повозка вновь подскочила, на этот раз сильнее обычного, и Томас едва не вылетел из экипажа – спасло его лишь то, что достаточно натренированный парень вовремя среагировал и вцепился в сиденье, которое впрочем, едва при этом не оторвалось. Не сдержавшись, Томас выругался, за что получил от матери оплеуху, после чего родительница потребовала от него немедленного покаяния про себя и обещания исповедоваться после церемонии посвящения.

* * *

Несмотря на относительную пустоту улиц, повозка продвигалась чрезвычайно медленно, что немедля сказывалось на настроении пассажиров, которые, как известно, ждать не любили, ибо ожидание – одно из самых неприятных чувств человека, независимо от того, что и зачем он ждет. Кучер уже несколько раз отмахивался от фраз наподобие: «Поторопитесь, любезнейший», досадуя, что ничего не может сделать.
Причина медленного движения повозки заключалась в плохих дорогах, и довольно часто бедняге-кучеру приходилось лавировать между ямами, в которых легкая, но громоздкая повозка застряла бы напрочь, и не помогли бы никакие увещевания, ни молитвы Всевышнему.
Иногда сидевшему внутри и мало что видевшему Томасу казалось, что кучер намеренно их задерживает. Поездка, поначалу воспринимаемая юношей, как радостная, становилась все более невыносимой, тем паче, что наступивший полдень и страшная жара усиливали и без того неслабые неприятные запахи, и теперь Эльзенберги были вынуждены закрывать носы шелковыми платками.
Внезапно что-то просвистело рядом с повозкой, а в следующую секунду навес был разорван влетевшим в него камнем. Еще через мгновение правое переднее колесо почему-то оторвалось, повозка опустилась на эту ось и заскрипела, металл при соприкосновении с камнем дороги вызывал довольно сильные искры, разлетавшиеся во все стороны на довольно приличное расстояние – футов этак в пять-шесть. Все произошло столь быстро, что несчастный кучер не успел ничего понять.
Томас резким движением отогнул навес. Увиденное поразило его…
Вокруг повозки столпились нищие. Их тела были покрыты струпьями и язвами, отвратительные гнойные нарывы текли и лопались, вызывая у Томаса смешанное чувство жалости и неприязни. Из-под рваных, грязных лохмотьев высовывались не менее грязные руки, провоцируя у Эльзенбергов тошноту. Томас взглянул на кучера. Недотепа, виновный в том, что они попали в, мягко скажем, незавидное положение, подрагивал от страха и стучал зубами, а его лицо покрылось холодным потом, который, испаряясь под лучами довольно жаркого римского солнца, только усиливал бивший кучера озноб. То, что вырваться из круга бездомных не получится, было ясно, как божий день, а  потому Томас непроизвольно разозлился на возницу, завлекшего их в эту дыру. Однако нервничать времени не было, нужно было что-то предпринимать. То, что бездомные вот так просто взяли и напали на них целой когортой, было странным, а потому не походило на ограбление, где участвовало бы не больше пяти-шести человек, тут же их около полутора дюжин…
Вперед вышел один из этих бродяг, судя по всему, исполнявший здесь роль старшины; это был человек уже не молодой, но еще и не старый, хотя, впрочем, истинный возраст его было определить невозможно, так же, как и у его спутников, ибо лица их, прорезанные глубокими морщинами и отягощенные не менее глубокими заботами выглядели преждевременно старыми, но движения телес были еще быстрыми и резкими, и даже несколько небрежными. Томас видел нищих до этого лишь пару раз, но мог поклясться Библией и семейной честью, что те были совсем другими. Эти же, хотя и похожие на них внешне, сильно разнились внутренне – это Томас ощущал интуитивно. Но поскольку разум не видел отличий, младший Эльзенберг отогнал так внезапно посетившие его воистину еретические мысли.
Вышедший вперед лидер поднял правую руку и спросил довольно сиплым голосом:
- Что понадобилось благородному аристократическому семейству в этих неблагополучных кварталах? Вы не похожи на братьев наших обездоленных, ваше место – на Форуме, там сейчас празднуют весеннее равноденствие, путь же в центр пролегает и другими, более удобными дорогами.
«Для нищего он слишком складно и четко говорит», - мелькнула в голове Томаса странная мысль.
- А может, вы и аристократы никакие, а наемные убийцы? Хотя нет – подобных вам растяп ни один уважающий себя человек и посылать-то никуда не станет, - продолжал рассуждать бродяга.
«Высокого он о нас мнения», - едва не оскорбился Томас, и хотел было уже выхватить из ножен отцовский двурушник, но потом подумал и понял: от пущенного с силой камня не спасет никакой меч, ежели к нему не прилагается шлем. Шлема-то как раз у Томаса не было.
- А, я понял! Экипаж, костюмы и кучер вам не принадлежат – все это вы награбили, - нищий начал совсем уж откровенно издеваться.
Томас вспылил. Кем бы ни был этот бездомный и явно отрицательный человек, и где бы они не находились, оскорблять его чувство собственного достоинство и семейную честь он права никакого не имел.
- Умри, нечестивец! – Проорал, не помня себя, юноша и выхватил-таки меч, выскочив при этом из повозки. Странный бродяга при этом лишь зло рассмеялся.
- Смотрите-ка, каков отыскался герой! Ха! Молодой, сильный и ловкий парень с мечом решил зарубить беззащитного старика! Позор!
Томас поспешно остановился и резко остыл. Он и сам уже понял, в какую нелепую ситуацию загнал сам себя: действительно, как мог он, без пяти минут крестоносец, образец благочестия и набожности, угрожать оружием мешковатому бродяге, которого при желании мог убить одним ударом?
- Все вы такие, - процедил тем временем сквозь зубы несостоявшийся зарубленный, - вы лишь прикидываетесь героями и победителями – на самом деле же ваша храбрость не стоит и ломаного гроша, такого, как, например, этот – тут нищий вытащил откуда-то из складок своего одеяния позеленевшую медную монетку, надломленную посередине, и подбросил ее в воздух. – Вы – мелкие сошки на службе у жадных святош и церковников, у вас нет своей жизни, все ваши подвиги – действительный подвиги! – можно написать на ладони и стереть одним плевком!
«Что-то он многое позволяет себе говорить», - возмутился внутренне Эльзенберг, а вслух спросил:
- А кто это – мы? Что вы обобщаете под этим словом?
- Кто-кто, - буркнул странный собеседник, - крестоносцы, кто ж еще!
В голове Томаса мелькнула странная и страшная мысль. «Откуда он знает?». Эльзенберг четко помнил, что так и не представился нищему, а потому тот ну никак не мог знать, кто они и зачем прибыли в Рим. Разве что кто-то каким-то образом сказал им об этом. Говорят, в Вечном городе уши есть и у стен, но вот только толку от этого тайного знания бродягам не было совершенно никакого, а раз так, то зачем их задерживают? Ценностей у Эльзенбергов с собой не было, кроме разве что меча и семейной Библии, но вот истинной цены сиим артефактам бродяги не знали и не могли знать.
Пока Томас собирался задать интригующий его вопрос, это уже сделала его мать:
- Откуда вы знаете, что мы – члены семьи крестоносца?
- Да все просто, - пожал плечами бездомный, - на вашей повозке изображены заключенные в круг орел – символ Рима, крест и меч. Такое клеймо носят только крестоносцы и члены их семей, причем наиболее почитаемые. Но, хотя сей символ имеется на навесе вашего экипажа, его нет на правом плече того молодого господина, которого оскорбляют мои слова, а значит, он пока что не вступил ни в один из орденов и в Рим приехал как раз для этого. Причем, судя по вашему северному акценту германского, в Тевтонский орден.
Томасу показалось, что он сходит с ума. Этот нищий был прекрасно осведомлен о символике крестоносцев и их географической  принадлежности! Но это… невозможно! Или же он на самом деле никакой не бездомный…
- Ну а поскольку Римская католическая церковь является нашим врагом, - рассуждал странный человек, - мы не пропустим тебя. Лучше сами убьем негодяя, прежде чем он начнет губить других.
- Да, но как святая церковь может с кем-то враждовать? – Томас так удивился, что даже не обратил внимания на прямой выпад против него.
- Очень просто. Кто первым напал на границы Новгородского княжества?
- Это было не простое нападение, - неожиданно для самого себя начал оправдываться сын крестоносца, - это был  священный крестовый поход, благословленный самим Папой!
- Папа благословил на убийства?!
- Нельзя считать убийствами уничтожение нечестивцев!
- А почему вы считаете русичей нечестивцами? Они ведь тоже христиане, только другой конфессии!
- Им принадлежат слишком большие земли…
- Отсюда вывод, - зло рассмеялся бездомный, - крестовые походы призваны не очистить землю от врагов Господних, но являются исключительно политическим делом.
- Как ты смеешь так говорить!
- Да я и сам не знаю, как это я так смею…
Нищий явно издевался над сыном крестоносца, однако последний ничего не мог сделать – один, даже с лучшим мечом в руке, из набросившейся на него толпы человек в двадцать успеет уничтожить не более двух-трех, остальные же уничтожат его; Томаса сейчас больше занимал не странный бродяга, а явный казус рыцарского кодекса, Кодекса Чести. По этому негласному правилу нанесенное Эльзенбергу оскорбление считалось смертным, но этот же самый кодекс запрещал нападать на стариков, женщин и детей. Нестыковочка…
- Отвлекись от раздумий, юноша, и представься наконец! Думаю, ты уже понял, что молчать дальше не имеет смысла.
Томас поразмышлял немного и решил, что это и в самом деле так.
- Томас Михаэль фон Эльзенберг, сын Иоганна Альцвига фон Эльзенберга, держу путь в Папский дворец, дабы принять посвящение в члены доблестного Тевтонского ордена и стать крестоносцем по примеру отца.
- Да неужто тот самый крестоносец Эльзенберг – твой pater? – Нищий, похоже, был искренне удивлен.
- Да-да, - Томас был удивлен не менее своего собеседника, но уже известностью своего отца. Тевтонский орден редко разглашал имена своих воинов.
Один из нищих, стоявших рядом с говорившим, наклонился и что-то прошептал последнему на ухо. Прошептал тихо, но без учета прекрасного слуха младшего Эльзенберга, и тот услышал заветное слово: «Пророчество».
- Проезжайте, - сказал странный собеседник, досадливо отмахнувшись от сообщившего ему о предречении, и кивнул своим спутникам. Те расступились, а один из них подбежал к повозке насадил слетевшее колесо на ось. «Если ехать аккуратно, то не сорвется» - прокомментировал он.
Эльзенберги забрались обратно в экипаж, кучер уселся на козлы, повозка тронулась. Сопровождаемые недобрыми взглядами бродяг, Викка и Томас покинули самый неблагополучный квартал Рима.

* * *

Как ни старался без пяти минут крестоносец, выкинуть из головы странный инцидент с нищими он никак не мог. Пугающий его разговор вновь и вновь возникал в сознании, мешая сосредоточиться на мыслях о предстоящем посвящении. Это не могло не сказаться на самочувствии Томаса, и через некоторое время у него уже болела голова, а настроение снизилось до минимума.
В Папский дворец они прибыли уже к трем часам дня, когда центр опустел, и люди отправились в церкви Ватикана молиться: день весеннего равноденствия был не только праздником Света, но и всеобщим поминальным днем, а потому люд спешил поставить свечку: кто по своим родным, кто – поминая покойных друзей; впрочем, были и те, кто оплакивал падших… домашних животных. Папа, как ни странно, не возражал; на одном из своих выступлений он сказал как-то, что человек имеет право оплакивать всякую тварь божью, что была ему дорога и им любима; впрочем, это правило не распространялось на кошек, вот уже сотни лет подвергающихся нещадным гонениям Инквизицией.
У дворца Эльзенбергов встретил, видимо, ожидавший их уже довольно давно слуга; такой вывод Томас сделал после того, как указанный выше человек, едва увидев их повозку, сразу подбежал к ней и помог Викке выбраться.
- От вас пахнет испражнениями! – Громко ахнул слуга, изящно, по-церковному, морща нос, - святой Иисус, каким же путем вы прибыли? Что с вами случилось?
Томас вкратце пересказал ему странное происшествие с нищими, опустив, естественно, большую часть разговора: такая информация не предназначалась для посторонних людей, а слуга был именно посторонним.
- Нет, нет, в таком виде вы не можете предстать перед Папой и Высшим Лордом, - запричитал папский человек, - вы должны немедленно принять ванну и переодеться! Я надеюсь, вы взяли с собой еще какую-нибудь одежду?
Викка фон Эльзенберг кивком подтвердила надежды слуги.
- Ну тогда следуйте за мной.
Слуга наконец впустил Эльзенбергов во дворец. Томасу было неловко вступать в грязной, испачканной о некачественную дорогу нищенского квартала, обуви по роскошным ковровым дорожкам главной резиденции католической церкви, а потому юноша старался как можно меньше наследить… и все же оставил после себя целую кучу пятен, которых, впрочем, никто не заметил – дворец был пуст, как голова бродячего шута.
Наконец ковры кончились, и теперь Эльзенберги шли уже по белоснежному мрамору, привезенному, вероятно, из Греции – столь совершенный, не имевший и намека на посторонние вкрапления камень добывался только там, и только там его так прекрасно обрабатывали, шлифовали, придавая ослепительный блеск и сияние. Томас оглянулся. Вероятно, всю грязь со своей обуви он оставил на коврах, потому как следы его на мраморному полу были уже не грязными, а просто пыльными. «Надеюсь, в Папском дворце есть кому стирать дорожки», - подумал Томас. Одновременно с этим он поразился огромными размерами дворца, его роскошью и великолепием. Разумеется, он и раньше слышал о богатстве главной католической резиденции, но лишь теперь узнал о истинной масштабности этих ее качеств. Внезапно в голове у юноши мелькнула явно посторонняя и совсем уж еретическая мысль:
«А ведь все это – на деньги верующих. Почему сельский священник проводит мессы в крошечной сырой церквушки, а живет вообще Господь знает как, а Папа Римский, который ничем не лучше, позволяет себе такую роскошь? Разве для этого предназначаются пожертвования? Разве для этого взимаются огромные пошлины  с торговли? Разве за это крестоносцы добровольно расстаются  с награбленным в чужих странах добром? И разве сытая, не обремененная ничем жизнь Папы является главной миссией церкви?»
Томас тряхнул головой, пытаясь быстрей выбросить из головы эту дрянную мыслишку. Бесполезно! Наваждение никак не проходило, и мозг вновь и вновь наполнялся странными и страшными вопросами и тезисами.
Заметив, что с сыном творится что-то неладное, Викка ободряюще коснулась его руки.
- Что с тобой? – Поинтересовалась она, - ты весь бледен.
- Ничего, матушка, - слишком быстро, а потому явно неискренне, ответил Томас, - все в порядке.
- Ты уверен?
- Абсолютно, матушка.
Все же Викка обеспокоенно взглянула на сына. Не поверила. Но, тем не менее, прекратила свои расспросы, чем Томас был только рад, потому что признаваться матери, что ему лезут в голову всяческие мысли, являющиеся откровенной хулой на Господа и смиренного слугу его – Папу, он не хотел.
Внезапно нога юноши встретила пустоту, и он едва не упал, прежде чем услышал голос сопровождавшего их слуги: «Осторожно, здесь очень высокие ступени. Мы спускаемся в подвальные помещения. Здесь имеются ванные комнаты, сделанные по образцу древнеримских, а водопровод и канализационная система, к которым они подключены, работают еще со времен Великих Цезарей».
Томас мысленно выругался, сетуя на не предупредившего вовремя слугу, но все решил не развивать этот конфликт, а погасить его в зародыше. В сущности, подумал Эльзенберг, все войны в мире происходят из-за того, что люди не умеют прощать, а всякая мелочь и любой, абсолютно ничтожный пустяк, могут послужить поводом для ссоры. По большому счету, что такое война? Слишком бурно развившийся конфликт двух людей – не более того. Беда лишь в том, что сильные мира сего и не знают, что такое – погашать в зародыше любую вспышку гнева – нет, им это абсолютно незнакомо. Да! Тысячу раз право Священное писание, гласящее о несовершенности и слабости людской.
- Вот мы и прибыли, - слуга резко остановился и возвестил о доставке гостей по месту назначения, - перед вами две двери, левая ведет в мужскую ванную комнату, а правая – в женскую. Разденетесь внутри, мыла и все прочее, что может вам понадобиться, имеется там же, вашу сменную одежду доставят сюда через несколько минут, о вашем экипаже не беспокойтесь: лошадей уже отвели в конюшню, повозку отвезли на задний двор, кучер размещен в ближайшей гостинице за счет Римской католической церкви. У благородных господ еще имеются вопросы?
- Нет, - поспешно ответила Викка, которой не терпелось побыстрее смыть с себя грязь нищенских кварталов.
- Это прекрасно, - слуга раскланялся и ушел.

* * *

Эльзенберги стояли в небольшом холле без окон, освещаемом только тусклыми и сильно чадившими факелами. Холл действительно заканчивался двумя дверями, и Томас уже вошел в левую. «Как хорошо, что слуга предупредил нас о расположении дверей, - подумала Викка, - внешне они совершенно неотличимы: обе деревянные, разбухшие от влаги, совершенно ничем не обитые и украшенные простейшей резьбой. Госпожа Эльзенберг открыла правую и вошла.
Вопреки своим ожиданиям она увидела вовсе даже не ванную, а… еще одну дверь, на этот раз стальную и более массивную. Между первой дверью и второй имелся квадрат примерно пять на пять метров, и внутри этого квадрата, образованного четырьмя стенами комнаты, имелся диванчик, рядом с которым располагался шкаф с несколькими полками; шкаф был горизонтально на два яруса. Подумав, Викка догадалась что в один предполагается складывать грязную одежду, а во второй – чистую, дабы надеть ее после принятия ванной.
Также в комнате имелось большое, метра полтора в высоту, зеркало, висевшее на северной стене. Зеркало было богатое, в тяжелой медной раме, украшенной всеми возможными узорами и орнаментом. Раздевшись (о, как же трудно это, оказывается, сделать без камеристки!) и сложив свои вещи в верхний ярус шкафа, предварительно вытащив из кармана мантии кожаный пакет со всей необходимой документацией, Викка встала напротив зеркала и оценивающе взглянула на свое отражение.
Для своих пятидесяти двух лет госпожа Эльзенберг очень неплохо выглядела. Лицо ее все еще было молодым и свежим, и если где и пролегали морщины, то совсем незаметные; карие глаза еще не подернулись тонкой блеклой пленкой, и пока что не собирались выцветать; нос был также изящен, как и в юности, губы не утратили своей прежней пухлости и подвижности, да и тело в целом не спешило становиться дряблым и уродливым, и все еще сохраняло свою привлекательную форму. Не дай Викка обет безбрачия после гибели  мужа, она смогла бы еще выйти замуж – и даже имела бы неплохой выбор женихов, из которых многие были моложе ее лет на пять-десять, а кто и на пятнадцать, некоторые же и вовсе являлись ровесниками ее сына. Завидующие деревенские бабы из местечка Оттенхельм сплетничали, что, мол, она, Викка Аделаида фон Эльзенберг, занимается черной магией, а потому выглядит так молодо. Священник Экклезий, глава прихода Оттенхельм, ужасно смеялся над этими слухами, смеялся до колик в животе и оглушающей икоты: уж он-то не допустил бы в своем приходе наличие ведьмы, да и потом, служительница Сатаны никогда не стала бы женой крестоносца.
Госпожа фон Эльзенберг открыла массивную стальную дверь. За ней находилась, собственно, уже сама Ее Величество Ванна. Сама комната освещалась не факелами и не свечами – нет, свет проникал из огромного окна, находившегося на высоте около двух метров (потолки в Папском дворце вообще были очень высокими), что не могло не радовать.
Викка забралась в ванну и открыла изящный позолоченный кран, из которого, судя по всему, бежала горячая вода. Обжегшись, Викка открыла еще и посеребренный кран, испускавший холодную воду. Когда температура стала оптимальной, госпожа фон Эльзенберг блаженной растянулась на дне огромной трехметровой ванны и закрыла глаза.
Какое это все-таки удовольствие – после неказистой деревянной бадьи, в которой она, Викка, мылась в своем замке, - принимать ванну в удобной металлической емкости, стенки которой были выкрашены в приятный кремовый цвет! Что не говори, а все же погибшая Римская империя была куда цивилизованней нынешней священной Римской империи – хотя бы в плане водных процедур. Интересно, зачем вообще в Папском дворце ванная, да еще и в полуподвальном помещении? А, впрочем, не суть важно. Викка взяла душистый кусок мыла, лежавший на бортике ванной, и натерла им тело, которым несколько минут назад восхищалась, послу чего рассыпала в горячую воду порошок целебных трав, находившийся в пакетике рядом с мылом. Несмотря на наличие соответствующего слуги, Викка предпочитала мыться самостоятельно и всегда получала от этого процесса удовольствие, но только сейчас ощутила его в полной мере.
Первая дверь ванной открылась; судя по всему, это зашел слуга, принесший ей сменную одежду; впрочем, Викке было все равно – она медленно погружалась в накатывавшиеся волны блаженства. И – естественно! – удовольствие ее было испорчено следующим воплем:
- Госпожа фон Эльзенберг, завершайте прием ванной – Папа Римский и Высший лорд Тевтонского ордена ждут вас и вашего сына в гостевой комнате третьего этажа!

Воистину, нет ничего более противного, чем прерывать удовольствие до наступления его кульминационного момента. Услышав от слуги приглашение пройти на третий этаж, Томас медленно, со вкусом, выругался и смыл с себя мыльную пену, затем прошел в предшествующее ванной помещение, где оделся, теперь уже в чистую одежду, и вышел в холл.
Как выяснилось, слуга и мать ожидали его возле двери, и как только сын крестоносца появился, сразу сообщил:
- Мастер Томас, госпожа Викка, проследуйте за мной, вашу грязную одежду заберут и отдадут вам позже, когда вы покинете Папский дворец.
- Хорошо, - действительно, фон Эльзенбергов, в принципе, устраивал такой расклад.
- Тогда идем, - слуга был на редкость бойким и при высокопоставленных особах, какими являлись Томас и Викка, вел себя вполне естественно, не нервничая, не дергаясь и не слишком унижаясь. Эльзенбергов это только радовало: как и всякие благородные не только по фамилии, но и по характеру люди, они терпеть не могли слишком сильных различий в поведении и жизни людей, обуславливаемых разностью их происхождения и принадлежности.
Путь на третий этаж был довольно долог; он занял почти на три минуты больше времени, чем путь от входа до ванных комнат. По дороге Томас снова успел повосторгаться неописуемой красотой интерьеров дворца… и снова кольнула его невесть откуда взявшаяся еретическая мысль:
«Эти красоты, это убогая, отвратительная, никчемная роскошь… Все здесь служит для того, чтобы посетители ощутили себя как можно более ничтожными при виде столь колоссальной финансовой мощи церкви. И действительно, разве не почувствует здесь себя богач нищим, а бедняк – и вовсе муравьем? Разве на позавидует всяк сюда приходящий Папе, ведь это не только главная католическая резиденция, но и его жилище?»
«О, Святой Иисус, уже во второй раз меня посещает явно не принадлежащая мне мысль. Помоги же мне!», - задал невербальную просьбу Высшему Разуму Томас и начал читать про себя молитву:
«Pater noster, Qui es in caelis …»
Молитва, как всегда, помогла незамедлительно, и произнеся последнее слово «Amen», Томас почувствовал себя значительно легче. Словно какая-то странная, явно неземная живительная энергия влилась в его тело извне и теперь медленно, но верно распространялась, перетекая по всем членам и наполняя их животворным теплом. Томас даже перестал на несколько секунд чувствовать холод, хотя в мраморных павильонах Папского дворца было , в целом, довольно прохладно. «Это – Божья благодать», - подумал Томас и оглянулся. Матушка и слуга, похоже, не заметили его временного причащения ко Всевышнему.

Гостевая комната третьего этажа была просто великолепной. Она обогревалась невероятно красивым камином, закрытым изразцовой фигурной решеткой, за которой мирно и приятно потрескивал небольшой уютный огонек. Комната не была столь огромной, как приемные залы, и предназначалась, судя по шикарному дивану и роскошнейшему ковру, монолитному серебряному столику с золотой пепельницей и нескольким книгам в превосходном переплете, только для наиболее важных посетителей.
Ожидая Эльзенбергов, Папа и Высший Лорд Тевтонского ордена Виктор Аллерн, расположившись на упомянутом уже выше диване, мирно беседовали касательно ново кампании против русичей и попивали кофе. Когда Томас и Викка зашли в комнату, а сопровождавший их слуга, раскланявшись, ушел, Аллерн, поставив чашку с кофе на столик, поднялся с дивана и встал во весь рост, понтифик последовал его примеру. Тут-то и обнаружилось странное свойство этих двоих: хотя Виктор был на голову выше Папы Григориана I и раза в полтора шире, понтифик выглядел гораздо внушительней, несмотря даже на преклонный возраст.
- Рад приветствовать вдову славного крестоносца и героя ордена Иоганна Альцвига фон Эльзенберга и его сына, - четко произнес Аллерн, Папа же просто коротко поклонился в знак почтения и сел на диван.
- Готов ли ты, юный Томас Михаэль фон Эльзенберг, стать крестоносцем нашего доблестного Тевтонского ордена и защищать интересы Священной Римской империи от варваров из Московии?
- Да, я готов, - Томас, признаться, несколько опешил от столь быстрого начала церемонии посвящения.
- Готов ли ты безвозмездно и беспрекословно служить церкви и Папе римскому, не требуя ничего взамен?
- Готов.
Последнее слово было блефом, Томас прекрасно знал, что Тевтонский орден обеспечивает материально своих наиболее высокопоставленных членов: отец его, Иоганн, был в свите тогдашнего Высшего Лорда и являлся одним из его советников и телохранителей, а Томас, скорее всего, займет аналогичное место рядом с Виктором Аллерном.
- Готов ли ты к грядущей своей жизни?
- Готов.
- Положи левую руку на сердце, а правую – на эту книгу, и произнеси Литанию Гнева, - с этими словами Виктор положил на столик главный Кодекс тевтонцев – знаменитый «Liber Teutonicum» - и вынул из закрепленных на поясе ножен свой двурушник.
Томас внимательно взглянул на книгу, словно бы хотел прочесть ее сквозь переплет. Книга казалась вполне обычной и ничем не примечательной, но на какой-то момент юноше показалось, что серебряная надпись на черном переплете «Liber teutonicum» сменилась на «Liber Satanicum», а крест под названием стал вдруг ненавистной христианскому миру пятиконечной звездой с пустотой внутри контуров. Странный и страшный хохот раздался в ушах Томаса, голова его закружилась, мысли унеслись куда-то далеко-далеко от гостевой комнаты, и троекратно мучивший сегодня его голос произнес: «Положив руку на книгу, ты сделаешь первый шаг в Ад и уже не сможешь повернуть назад…»
На висках Томаса выступил холодный пот, зубы его предательски застучали, ноги подкосились, и если бы не своевременная помощь со стороны Виктора, он бы точно упал.
- Что с вами, юноша? – С фальшивой заботой поинтересовался Папа.
- Ничего, ничего, со мной все в порядке, - Томас, стараясь не глядеть на треклятую книгу, положил на нее правую руку, а левую – на сердце. В памяти сами собой всплыли нужные слова:
- Ego malleus Dominis est. Ego flagellum teutonicum est. Ego castigator est. Ego palatinus et angelus terrum est…
Слова литании лились из уст Томаса рекой; заранее выученные и много раз повторенные перед отъездом из Оттенхельма, они не находили совершенно никаких препятствий и звучали абсолютно свободно, непринужденно и легко.
Когда была произнесена финальная фраза, означавшая «Клянусь исполнить все вышеназванное», Виктор резко опустил на левое плечо Томаса свой меч (плашмя, естественно) и произнес:
- Отныне ты, Томас Михаэль фон Эльзенберг, становишься крестоносцем Тевтонского ордена и левой рукой Господа! Тебе предстоит участие в грядущей кампании против русичей и во многих других. Тебе предстоят многочисленные трудности, с которыми – я уверен! – ты справишься более чем достойно. С гордостью неси свой крест и меч во имя Папы и кайзера!
Произнес – как прокричал: от громового голоса крестоносца дрожало витражное стекло в окне.
- Теперь…ты… паладин! – Изрядно уставши от предыдущего своего ора, судорожно прохрипел Виктор. – Понтифик, будьте любезны…
- Да-да, конечно, - закивал Папа и омыл лоб Томаса оливковым маслом.

* * *

Эльзенберги расположились в гостинице неподалеку. Их основная миссия была завершена. Завтра их пути разойдутся: Викка поедет домой, в Оттенхельм, Томас же, по настоянию Высшего Лорда, отправится на обучение воинскому искусству (а точнее – на его совершенствование) в казармы Тевтонского ордена, что на территории Литовского княжества, но пока не закончился сегодняшний день, пока есть еще четыре часа вечера, они вместе.
Странная, неведомо откуда взявшаяся слеза покатилась по щеке, обожгла ее. Томас поймал эту каплю на язык; она была соленой и горячей. Юноша стиснул зубы и прекратил начавшийся было поток слез.
- Что было с тобой сегодня? – Поинтересовалась Викка.
- О чем вы, матушка?
- Ты знаешь о чем. Ты едва не упал во время посвящения, а по пути в ванную и обратно с тобой творилось что-то неладное. Отвечай!
Поняв, что от матери ничего не скрыть, Томас рассказал все ей.
- И ты промолчал об этом и не сообщил Папе? Почему? – Удивилась Викка.
- Я боялся, что меня сочтут одержимым, или того хуже – еретиком, что мне откажут в принятии в орден, и на нашу семью ляжет тень позора, - честно ответил юноша.
Викка вздохнула одновременно радостно и горестно. Ее сын хотел поступить как лучше, но вся беда в том, что «как лучше» не всегда тождественно тому, «как надо». Что ж, он, несмотря на шестнадцатилетний возраст, все еще ребенок, хотя и большой. Он совсем неопытен и неразумен. Что с ним станет там, в казармах ордена – ведает лишь Господь.
- Что бы не случилось, вернись домой живым. Слышишь, живым! Я потеряла мужа, я не хочу терять и сына. Будь моя воля, ты сидел бы дома, а вскоре бы женился и мирно вел хозяйство, никуда не высовываясь! У тебя нет детей, а я еще желаю увидеть внуков, мне будет приятно с ними понянчиться. В нашей семье более не осталось мужчин, твои братья погибли за Тевтонский орден, дядюшка Элдрих уже никогда не сможет зачать в силу своего возраста, а сестры не переживут твоей гибели. Знал бы ты, как они ненавидят Московию за смерть твоего отца! А, впрочем, что я говорю, ты и так это знаешь, и лучше меня. Так что… Постарайся не погибнуть, не оставив наследника, ибо в противном случае наш род прервется, - Викка улыбнулась, улыбка получилась грустной.
- Маменька, давайте не будем говорить о плохом. В будущее надо смотреть с надеждой. Тот, кто заранее готовится к провалу, к поражению и смерти, обречен на это, а я… я выживу, ибо моя вера защищает меня -  с уверенностью ответил Томас.
И он был прав, он был тысячу раз прав.