Безумство любви

Лето,  по своему обыкновению, я  провожу в нашем имении в Павловске, хотя, нахожу это  пребывание вдали от столичной суеты вынужденной мерой подчинения матери. По её настоянию я нахожусь безвылазно в Павловске с мая по сентябрь, но в этот раз мне удалось упросить её на выезд в Петербург по причине бала у   графа Орлова, которого маман благополучно записала в мои женихи, минуя его согласие, решив, что статус графиня мне будет  к лицу, базируясь на моём состояние влюблённости в графа, и вот теперь, я, полная романтических надежд, окрылённая предстоящим балом, прогуливаюсь в обществе  своей подруги Аделаиды Ивановны, дочери генерала Громова, перебрасываясь словами, томно обмахиваясь веером. Аделаида, которая только собиралась к выезду на лето из столицы, делилась со мной последними новостями, и, признаться, я слушала её широко открыв рот, ибо имя взбалмошной содержанки Стоцкого Настасьи Филипповны и без того было у всех нас на слуху.
-Что, прямо взял и выбросил????? –ужаснулась я.
-Ах, милая Мари, -продолжила подруга, азартно блестя жадными до сплетен глазами,   -Ты только вообрази, мой дружок, какой пассаж! ВСЮ ПАЧКУ, уверяю тебя!!! СТО ТЫСЯЧ АССИГНАЦИЙ В ОГОНЬ! За одну лишь ночь с этой падшей женщиной!!! Маман запретила даже имя произносить этой женщины! Аглая Епанчина мне рассказала! Ты представляешь, СТО ТЫСЯЧ!!!
-Вряд ли тут дело ночью ограничится, - поморщившись, прошептала я, охваченная какой-то странной дрожью. На секунду, на одну лишь секунду я, представив надменные глаза графа Орлова, кидающего ради меня в печку увесистую пачку, почувствовала, как взмокла выбившаяся из причёски прядка волос, упавшая на лоб. Не в силах унять непонятное мне волнение, я слушала Аделаиду  вполуха, представляя надменный лик гордой красавицы, которой я втайне ото всех восхищалась и даже завидовала, ради которой Парфён Рогожин бросил в огонь сто тысяч… Поступок Рогожина натолкнул меня на мысль, а нормален ли он в своём безумии, ибо на мой взгляд было чистым безрассудством идти на поводу у женщины, которая свела его  с ума, и более того, совершать нелогичные и выходящие за границы сознания поступки. Мысли мои были далеко от реальности… Я пыталась понять, что двигало им, любовь, жажда обладания, одержимость, болезнь? Я не имела возможности  лицезреть его раньше, но когда мы свернули на живописную аллею, то   через несколько секунд Аделаида крепко сжав мой локоть,  жарко прошептала: «ВОТ ОНИ!!!», я почувствовала, как моё сердце ухнуло куда-то вниз, а в висках застучало.
-И Келлер с ними! –пискнула моя осведомлённая подруга, а я во все глаза уставилась на них, и, надо сказать, выглядела при этом чрезвычайно глупо. ОНИ… Настасья Филипповна и её свита - Келлер  и Рогожин…
-Пошёл прочь, Рогожин, и что бы НЕДЕЛЮ не показывался мне на глаза! –повелительно бросила надменная красавица, словно плетью ожгла, и, шурша подолом юбки, стремительно удалилась, сопровождаемая Келлером, а Рогожин, будто оплёванный, остался стоять столбом, с болью и ненавистью, горящими словно угли  глазами,  глядя ей в след, повинуясь её приказу, не смея бросится вслед за ней..
-Господи, посмотри на него! Да он совершенно  ненормален! –шепнула мне на ухо Аделаида, не двигаясь с места, но тут наши взгляды с Рогожиным пересеклись  и его пронзительные, безумные в своей злобе, чёрные глаза проникли мне в самую душу, а я задрожала, увидев в них отражение его, возможно, близкой смерти. За считанные секунды я прочитала его душу, будто открытую книгу, до того странным образом мне была понятна больная душа этого сильного и характерного мужчины, волею случая превратившего себя в сошедшего с ума от любви безумца.  Боль, страдание, одиночество, жажда мести, всепожирающая и испепеляющая, напоённая именно сладостью будущей мести, за все его унижения, находящего тайное и вожделенное удовольствие в этом самом уничижении, потому как здравым рассудком человек добровольно не согласится на терзания душеными и муками. В его чёрных как непроглядная ночь глазах, я  видела любовь, безоглядную и неподконтрольную любовь к женщине, только вот какой любит он её любовью? Не той, воспеваемой поэтами всех времён, а сокрушающей, уничтожающей всё живое, испепеляющей своей ненавистью и жаждой обладать, карающей безумием, любовью, доводящей его до полного морального исступления, превращающего в одновременно и ведомую марионетку и одержимого человека, любовью, которой он подчинил всю свою жизнь, и на алтарь служения которой поставил как на кон своё полубезумное существование, потому как такой взгляд мог быть только лишь у безумного человека… Мне стало не по себе, но я была не в силах отвести глаз, пригвождённая странной и устрашающей силой его магнетического взгляда. Я поймала себя на мысли, что завидую Настасье Филипповне, умеющей разжечь пожар в мужских сердцах, но я так же понимала, что зависть моя  поспешна, ибо такая вот полубезумная,  с налётом вожделения и жажды обладать, любовь никогда ещё ни к чему хорошему не приводила, увлекая на опасный путь, где жизнь граничит со смертью, а сознание с отрешением от действительности окружающего мира. Я понимала, что Парфён Рогожин  болен, этой изматывающей и испепеляющей всё вокруг  любовью, становится опасным в первую очередь для неё, кто завладел навечно его сердцем,  но излечиться от неё вопреки своей же воле не желает, более того, бежит навстречу её губительной силе, словно заговорённый, распаляя своё сердце стремлением во что бы то ни стало обладать не принадлежащим ему объектом… Я не помню сколько мы простояли, глядя друг другу в глаза… Рогожин первый отвёл свой пронзительный, прожигающий  взгляд, и, по-волчьи ухмыльнувшись, зло и очень многообещающе, и прошёл мимо нас, а я так и осталась стоять, не смея повернуться ему в след, и от пережитых в моей душе волнений мне отчаянно захотелось увидеть графа Орлова, в глазах которого не было этой убийственной жажды возможной и желанной смерти, а была сила и уверенность знающего себе цену человека, которого я, можно теперь уже самой себе наконец-то признаться, люблю всей душой… Но одно я знала точно: горящий угольный взгляд Парфёна Рогожина ещё будет долго снится мне ночами…