06. Замполит Бессонов...

Все места жёсткого плацкартного вагона были заняты, только с правой стороны прохода Ма-ренин в сумраке ночного освещения разглядел свободный от человеческих  тел угол на нижней пол-ке, занятый поставленным торчком свёрнутым матрацем. Но перспектива забрасывать пыльный ру-лон наверх, а затем спать сидя, его не прельщала. Сняв фуражку, он запрокинул голову и, убедив-шись, что третья, багажная, полка пуста, мощным движением тренированного тела, чуть коснувшись подошвами сапог нижних, ловко, боком въехал в душное пространство под потолком. Высокое рас-положение полки гарантировало головы проходящих пассажиров от сурового столкновения с грубой реальностью армейских сапог. Убедившись, что безопасность попутчиков в достаточной степени обеспечена, Алексей, лёжа на спине, поднял воротник шинели, накрыл фуражкой лицо и, положив руки на грудь, просунул кисти в рукава. Он по привычке определил время, оставшееся для сна (полу-чалось около четырёх часов), и, приказав себе проснуться по истечении этого времени, закрыл глаза.

Судьба мне бросила перчатку...
Обидою вооружен,
Я дрался с ней… Но в этой схватке
Я был судьбою побежден.

А нынче поезд до Коврова
Меня везет в вечерний час.
Прощай, Москва! Когда-то снова
С тобою нас сведет Приказ!

Ты помнишь, Ты меня встречала,
Смотрела ласково в лицо.
Ты помнишь, нас с тобой венчало
Твое Садовое кольцо?

А нынче поезд до Коврова
Меня везет в вечерний час.
Прощай, Москва! Когда-то снова
С тобою нас сведет Приказ!

Поезд уже притормаживал на станции Ковров, когда Алексей спустился с полки. Как обычно, тамбур был забит пассажирами с мешками и кошёлками, в которых чадолюбивые ковровчане вывозили свои лучшие впечатления от посещения столицы. Алексей, у которого кроме пачки сигарет ничего с собой не было, довольно бесцеремонно протиснулся вперёд, и ему удалось выйти на перрон одним из первых.
Он бегом выскочил на заснеженный пятачок автостоянки сбоку от двухэтажного здания вокзала и, рухнув на продавленное сидение одного из стоявших с работающими  двигателями  четырёх такси, коротко бросил: - "В дивизию. Рубль". По движению правой руки водителя, включившей счётчик, Маренин понял, что тот не спит, а по тому, как профессионально он игнорировал  призывные крики приближающихся земляков, - что он достаточно поднаторел  в вопросах транспортных перевозок в отдельно взятом провинциальном городке.
Стоимость проезда в любой конец городка (шёл 1974 год), не превышала 50-60 копеек, и "ржавый" (так на сленге звучало слово "рубль"), предложенный Алексеем, был веским аргументом, утверждающим его право на комфортабельную поездку в обществе одного лишь заспанного такси-ста. Кроме того, и пассажир, и водитель знали, что оставшиеся на стоянке три машины всех желающих забрать не смогут, и, вернувшись через 10-15 минут, старенькая салатовая "Волга" снова сможет гостеприимно распахнуть двери перед остывающими, но не успевшими замёрзнуть, пассажирами.
Минут через семь, расплатившись, Алексей вышел, лениво хлопнув дверцей машины, и, с удовольствием загребая носками сапог невесомое покрывало выпавшего ночью снега (в Москве его и в помине не было!), прошел через дивизионный КПП и вскоре коротко постучал в дверь офицерского общежития.
Заспанная дежурная отворила довольно быстро. Маренин поздоровался, сунул ей в руки "столичный сувенир", тридцатикопеечный шоколадный батончик, купленный здесь же, в гарнизоне, два дня назад (в Москве даже этого дерьма не было), и по скрипучим ступенькам деревянной лестницы поднялся на второй этаж.
Из-за сильной жары и духоты двери всех комнат на этаже были открыты настежь. Алексей вошёл в ту, что вела в комнату, где он обитал вот уже около полутора лет и на правах "ветерана" общаги занимал одну из коек у окна. В сумраке, образованном отсветами уличных фонарей, Маренин привычно огляделся. Семь кроватей заняты. Его, восьмая, вторые сутки ждала хозяйского тепла.
Он повесил шинель на вешалку у входа и лёг поверх одеяла, взгромоздив ноги в сапогах на никелированную спинку кровати. Устроившись поудобнее, он достал сигарету и закурил. Спать не хотелось.
Алексей любил это время в спящем общежитии, когда ещё не начали звонить будильники, заглушаемые сочными зевками и вялыми матюгами не выспавшихся офицеров. Он смотрел в потолок на раскачивающуюся тень ветвей растущего под окном тополя, освещаемого уличным фонарём, и постепенно отходил от сутолоки вокзалов, запахов прелой обуви, пропитавших старенькие вагоны, от чувства тоски и безысходности, которое каждый раз испытывал, закрывая за собой дверь московской квартиры, за которой оставались жена и годовалый сын.
Алексей выдвинул ящик прикроватной тумбочки, отделявшей его ложе от соседского, и стал нащупывать мыльницу, чтобы стряхнуть в неё пепел, но, вспомнив, что она его же руками была уложена в "тревожный" чемодан, мысленно помянул чертей и снял крышку с мыльницы соседа – артиллерийского лейтенанта Ермакова (всё равно не умывается, торопыга!).
Видимо, он всё-таки задремал, так как окурок обжёг пальцы. Поспешно перехватив тлеющий фильтр, Маренин быстро лизнул саднящую кожу и загасил окурок. Сосед, "Ермила", нервно всхрапывая во сне, бормотал и почёсывался. Сонная духота окутывала вязким дурманящим покрывалом, особенно ощутимым после недавней свежести  раннего утра, а предстоящая неизбежность наступающего рабочего дня маячила перспективой очередного нагоняя за самовольное оставление гарнизона.
Где-то в глубине сознания, съёжившись, притихла маленькая надежда,  нашёптывающая, что всё будет в порядке, что в воскресный день могут и не вспомнить про строптивого лейтенанта, не желающего ежесубботне униженно выпрашивать разрешение на поездку к семье в "другой гарнизон", но такая эта надежда была зачуханная, сама в себе не уверенная, что Алексей вздохнул, и, сцепив руки над головой, длинно, с прогибом и хрустом потянул своё томящееся, стянутое усталостью тело.
О его отлучках в выходные дни знали все в полку, в общаге, конечно, тоже, и было мало шансов на то, что никто из начальства не поинтересовался, так, порядка для,  его вчерашним местонахождением и времяпрепровождением. Это была игра в одни ворота, и все об этом знали, но вратарь почему-то не хотел сдаваться, разрываясь на лоскуты в безуспешных попытках защитить их, и поэтому, равнодушный к прочим недостаткам, к примеру – к плохой стрельбе пятой роты, замполит полка его цеплял на встречно-догонных курсах, методично и целенаправленно вгоняя мячи в незащищённые зоны.
-Ладно, - думал Алексей. – День покажет.
Но показало утро…
Ермаков, "Ермила", высунувший рыжую голову из-под одеяла, под аккомпанемент дробно сыплющегося вниз по лестнице грохота десятков пар проснувшихся офицерских сапог, испуганно взглянул на часы, вскочил, и, зарывшись в ворох форменной одежды на табуретке, откуда-то из его недр прохрипел: - "Лёха, тебя в полку искали…"
- Кто?
- А хрен его знает, - из дверей уже буркнул артиллерист. – Вроде Чебурашка.
Ну и ладушки. Определённость достигнута. Алексей в столовую идти не захотел, не до зав-трака было, поэтому неторопливо, "дальней"  дорогой через жилой городок направился в расположение части, стараясь мягче ступать на белоснежный пух снега, словно эта осторожность могла дольше сохранить его нетронутую чистоту.
Чебурашкой прозвали за маленький рост и оттопыренные уши командира учебного мотострелкового полка, в котором служил Алексей, майора, носившего гордо, как тамбурмажор бунчук, полководческую фамилию Суворов. Когда майор, искренне считавший себя и внешне и  талантами похожим на великого генералиссимуса, произносил свою фамилию, во взлетавшем ввысь слоге "вор-р-р", с активным рычанием на конце, слышались сливающиеся воедино тревожные шумы переваливающего через Альпы героического многотысячного русского войска и испуганный вой ветра в заснеженных вершинах.
Согласно полковой легенде, прозвище Суворов получил от своего зама по технической части майора Голушко. Высоченный, под два метра, молчаливый добродушный хохол первым (из офицеров-танкистов, которыми был укомплектован штаб мотострелкового полка, приступившего к подготовке специалистов для начавших поступать в войска БМП) сменил чёрную танковую на красную общевойсковую фуражку, а посему получил прозвище "Красная шапочка", которое с достоинством носил.
Однажды, находясь в расположении штаба полка, одноэтажном дощатом сооружении, в отведённой для командира клетушке, вспыльчивый и импульсивный Суворов, не пережив правды то ли о лопнувшем соединительном пальце в гусеничном траке, то ли об износившемся до предела на учебной машине ведущем колесе,  закричал в лицо старому другу и сослуживцу: - Да за это я  тебя, Красная шапочка… - и, не найдя больше слов. – С дерьмом сожру!
Обидевшийся Голушко привёл цвет своего лица в полное соответствие околышу и обиженно пробасил: - Чи ты вовк, чтобы меня съисты? Ты ж Чебурашка!
За фанерной перегородкой сдавленно хихикнула секретчица, дававшая письменную клятву о неразглашении военной тайны…
Ну, это легенды. А действительность приближалась к Алексею в лице замполита полка Бессо-нова, имевшего, как и Маренин, две звезды, только другого калибра.
- Зайди.
- Здравия желаю, товарищ подполковник! Есть, товарищ подполковник! Когда?
- После развода.               (Утренний развод полка на занятия).
- Есть!
Вот и весь диалог. Только почувствовал Алексей, что злость его разбирает. На нечищеные тротуары, снег, таящий на носках сапог и лишающий их традиционного общевойскового блеска, гулкое уханье оркестрового барабана. "Люблю музыку, особливо барабан!" – говаривал генералиссимус Суворов, поэтому майор Суворов придавал этому инструменту особое значение, видел в нём, так сказать, первую скрипку…
Развод прошёл обычно. Ротный, Вовин, "Вовик" по-местному, улыбающийся добрячок-капитан, поинтересовался, как дела дома. От него и поддержки нет, и подножек никогда не бывало. Алексей ответил, доложил о вызове к Бессонову.
Вовик, улыбаясь, погрустнел, сказал: "Расскажешь",  и отошёл на отведённое ему место в строю. Он пугался хрустящих армейских слов "приказываю", "доложите", "ко мне", "живо" (вариант – "мухой"), и в напряжённой ежедневной сутолоке умудрялся обходиться без них. Может быть, поэтому Маренин вдруг почувствовал себя препаршиво: вроде как - ротного подвёл.
Пора идти к замполиту. С одной стороны, Маренина угнетало и томило предвкушение неизбежной выволочки, а может и взыскания; с другой – возрастало желание поскорее пройти через неизбежное чистилище, огрести своё, и освободиться от чувства… нет, не вины, её он за собой не знал, а от томительной неизвестности, "ожидания неожиданностей", поэтому он быстро направился в штаб и, получив разрешающий кивок дежурного, свернул к кабинету Бессонова.
До этого от бесед с "Бесом", как говорится, Бог миловал. Алексей слышал о педагогических талантах "инженера человеческих душ". Однажды, ещё до прихода Маренина в полк, один из замполитов рот пожаловался Бессонову, что некий солдат не проявляет рвения солдатской в службе, попирает устои воинской дисциплины, не блюдёт правил личной гигиены (на замечание замполита о плохом запахе изо рта ответил: - "Так Вы ж мне в душу насрали!"),  и вообще не соответствует высоким требованиям "Морального кодекса строителя коммунизма", а пара замасленных солдатских погон всю эту его вину отягощает.
Бессонов, отечески лелеявший юных коллег, застрахованных от ошибок даже должностью самой – замполит, глубокомысленно произнёс "куда солдата не целуй, у него везде  - жопа", и решил показать лейтенанту воспитательный процесс в действии.
Вызвав через дежурного по штабу полка нерадивого солдата, Бес, пока по учебным классам, паркам боевой техники и тактическим полям раскручивалась мощная, тугая пружина поиска, знакомил взгрустнувшего двадцатилетнего воспитателя восемнадцатилетних солдат, плохо знающего анатомию солдатского тела, с другими волшебными перлами армейской политработы, начав с Антона Макаренко и закончив "его матерью".
Переход к практической части занятия был обозначен лысой, стриженной головой, появившейся в щели приоткрывшейся двери, и робким: "Товари… шите ..йти".
Последующие события стали широко известны в полку со слов восхищённого стажёра-воспитателя, заглянувшего в зияющую бездну педагогики; воспитанника, находившегося в состоянии "грогги" (это когда "плывёшь" после хорошего удара в боксе), а также по причине близкого расположения от высоко звукопроницаемых  штабных стен офицерской курилки, отличавшейся от солдатской тем, что была "оборудована" обрезом бочки с водой.
Обобщённая картина показывала, что в качестве увертюры к беседе прозвучало требование рассказать наизусть Военную присягу и Обязанности солдата, в скобках, матроса. Басовитый рокот Бессоновского голоса усиливался с каждой ошибкой нерадивого солдата и достиг апогея, обозначив этим переход к основной теме, после слов "если же я нарушу эту торжественную Присягу, то пусть меня постигнет суровая кара…"
"Да, тебя – постигнет, - Якобы прошептал подполковник, а затем он взорвал опускающуюся тишину яростью праведного гнева. – На какую разведку служишь, сволочь?!. (идиоматика). Друг Пиночета!.. Пособник чилийской хунты!!!" Тяжелый удар в стену, звон осыпающегося разбитого стекла, вопль "Вон!", и – тишина-а-а…
Выскочил, прошелестел подмётками потный перепуганный солдат на заплетающихся ногах; следом – встревоженный  дежурный по штабу, и - к курящим: - "Полкового писаря не видели?"
Оказалось, что в кульминационной точке воспитательного процесса Бессонов, схватив со сто-ла мраморное пресс-папье, запустил его, как показалось жертве и юному замполиту, "прямо" в стриженую солдатскую голову…
Однако, партийный глазомер замполита не подвёл. Пресс-папье, пролетев в соответствии с  расчётом, в дюйме от темечка зачуханного воина, сразило наповал застеклённый книжный шкаф, расположенный справа сзади. Звон стекла напомнил солдату о бренности всего сущего, расширил арсенал учебно-воспитательных средств неопытного замполита роты, вывел (посредством дежурного) из состояния анабиоза полкового писаря, сидевшего в буфете с бутылкой "Буратино" и банкой сгущенки, регулярно проставляемыми ему сержантами постоянного состава полка, не желавшими попасть в "переменный".
В кабинете замполита, который уехал "проверять караулы", писарь, старший сержант Моро-зов, пробыл долго. Вставить стёкла просто: достал их из-за шкафа, заранее заготовленные, постоянно находящиеся в пределах досягаемости в полной готовности к обеспечению непрерывности и плановости учебно-воспитательного процесса – и вставил. Много времени отняли записи на календаре, сделанные Бесом второпях, и переписывание сведений об офицерах из чёрной коленкоровой тетради. Благодарности он с удовольствием принимал. Но офицеров предупреждал по причине своей глубокой порядочности и ещё не умерщвленного стремления к справедливости.
Маренин, постучав, приоткрыл дверь кабинета и, произнеся уставное "разрешите войти" оста-новился, ожидая ответа. Хмурый Бессонов, сидящий за столом спиной к окну, бросил на него взгляд исподлобья, и встал, тяжело опершись руками о столешницу (в какой-то момент его силуэт на светлом фоне напомнил Алексею что-то знакомое, уже виденное, позой ассоциирующееся с хищником на Верещагинской пирамиде "Апофеоза войны"). В обычной ситуации при отсутствии ответа можно было бы осторожненько отступить, сохраняя боевые порядки, да дух перевести, но в данный момент решительная поза и выражение  лица молчащего подполковника стремительно смягчались, расплывались и округлялись, и уже через пару секунд лучились добродушием и радушием, буквально затягивающими на красный "транспортер" ковровой дорожки.
Загипнотизированный лейтенант решительно перешагнул порог и отмерил строевым, остано-вившись, как положено, в трёх шагах от начальника. Доложив о прибытии, Маренин, вытянувшись в струнку и внутренне собравшись, был готов и к крикам, и к ударам кулаком по столу, и к …, в общем, ко всему, на что (по его понятиям) могло хватить необузданной фантазии замполита, однако, Бессонов молчал. Лейтенант напряжённо ждал, а подполковник, уже  улыбаясь, всё молчал. Алексей почувствовал себя неловко, стало казаться, что у него что-то не в порядке в форме одежды. Он быстро мысленно проконтролировал строевую стойку: вес тела на переднюю часть ступней, живот втянут, грудь приподнята, лопатки сведены, шея чувствует заднюю часть воротника, подбородок и взгляд – в переносицу начальника.
Бессонов, явно наслаждавшийся трепетом лейтенанта, готового, казалось, оторваться от пола всем своим стройным напряженным телом, тихо, с отеческими интонациями в голосе произнёс: -"Лейтенант, роту хочешь?" 
Трижды за двухлетнюю службу аттестованный на "ротного" командир учебного взвода, уже мысленно готовивший себя к карьере "пятнадцатилетнего капитана" (при нормальном раскладе капитан "набегал" через семь лет), дрогнул. Он сразу обмяк, ноги в коленях задрожали тихонечко, в глазах мелькнула растерянность.
Подполковник вышел из-за стола. –"Ну, что, сынок, роту хочешь?" – проникновенно повторил он, плавно, чтобы не спугнуть возникающего доверия, опустив сухую руку на плечо офицера.
- Так точно, - сглотнул Маренин. - Товарищ подполковник!
- Так что же ты, сука, вытворяешь? – взревел Бессонов.

Если бы замполит сразу встретил лейтенанта этой фразой, Маренин, нечто подобное ожидав-ший, сумел бы достойно встретить хамство – попросту промолчать. А сейчас получилось, что Бессонов, мастерски усыпив бдительность, застал его врасплох, и Алексей, чувствуя, как цепенеют руки и дрожат губы от охватившей его глубокой растерянности, почти испуга, хрипло пропищал фразу, за которую впоследствии ему было стыдно перед самим собой: - "Прошу обращаться на "Вы", по Уставу!" Он дернул плечом, чтобы освободиться от руки подполковника, зажавшей погон сильными пальцами.
- Ста-я-ать, лейтенант, - презрительно процедил Бессонов. - На "Вы" хочешь? А знаешь ли ты, зелёный, как гусиное говно в мае, армейское "Вы"? Вы-бу, выверну, высушу – только такого "Вы" ты от меня дождёшься! За свою многолетнюю службу я глубоко познал ту науку, согласно которой сумею вывернуть матку до колен каждому, кто посмеет, подняв ногу, брызгать на коллектив! А ты (тычок пальцем в грудь) – брызгаешь! Я бы даже сказал – ссышь!!! Ты, лейтенант, своим недостойным поведением провоцируешь меня на недостойный поступок – мне хочется дать тебе в морду. А если я это сделаю, ты понесешь ответственность за эту провокацию. Согласно любимому тобой Уставу,  для пресечения провокаций я имею право использовать все необходимые меры, вплоть до применения оружия! Понял? Но я на службе личных обид не допускаю, некогда мне обижаться. Я прощаю тебя за обиду, которую ты нанес человеку  Васе Бессонову. Но за то, что ты провоцировал  на недостойный поступок ЗАМПОЛИТА ПОЛКА,  подполковника В.С.Бессонова – под суд пойдёшь. В трибунал! Обеспечу. Полчаса – объяснительную на стол! Время пошло.
- Есть! – рубанули лейтенантские каблуки по качнувшемуся полу. Едва не высадив дверь, за-цепившись левым плечом за косяк, Маренин выскочил из кабинета.
В состоянии, близком к прострации, ничего не различая вокруг, он обогнул группу стоявших в коридоре офицеров штаба полка и, едва уловив за спиной их тихий понимающий смех и сочувственное: - "Маренин бесовское причастие получил…", вывалился из штабного барака на свежий воздух. Состояние беспомощности прошло, и на глазах закипали слёзы. Беспредельное чувство обиды, оскорблённой человеческой гордости, понимание того, что замполит не просто унизил – растоптал его офицерское достоинство, коварно и  с изощренным садизмом сделал из него истеричного дурака, не сумевшего защитить свою честь, захлестнули его и понесли в тёмные глубины необузданной ярости. - "В роту… оружие… застрелю, гада…- Алексей, мотая головой из стороны в сторону, сорвался на бег, рванулся к шестиэтажному зданию казармы. Запыхавшись, влетел на верхний этаж в расположение роты, и буквально за рукав был остановлен дежурившим по роте сержантом.
- Товарищ лейтенант, - Его замкомвзвода, старший сержант Костецкий, лениво, ватрушкой, 
вскинул руку к шапке. – Ротный кличет.
В канцелярии сидели все офицеры роты, ждали "итогов". Вовин потянулся к Маренину  улы-бающимся лицом: - Ну, рассказывай. К какому разряду классовых врагов приписал, к пиночетовцам, или хунвэйбинам?
И до того это курносое и конопатое лицо было родным и милым, проникнуто таким сочувст-вием, пониманием, доброжелательностью и ожиданием пересказа очередной бесовской хохмы, что Маренин осекся словно, шумно перевел дыхание и плюхнулся на стул, выдохнув: - Убью, гада!, совершенно ясно осознавая, что уже никого он не убьет, что "Вовик" спас и его, и Беса.
Конечно, он не сказал о том, как дёшево "купил" его замполит ротой, поскольку это была избитая и самая ходовая его шутка, да и о дрожи в коленях не упомянул, зато подробно остановился на том, как "влёт срезал"  разошедшегося замполита суровым требованием соблюдения уставных взаимоотношений.
- Так и сказал? – ахал Вовин, а зампотех роты "дед Егор", седой, сухощавый, вышедший из сверхсрочников сорокапятилетний капитан Егоров буркнул обращаясь к замполиту роты, пока ещё славному парню лейтенанту  Коле Колыхалову : - Таким же будешь…
- Я? – Замполиту от возмущения отказал ругательно-речевой аппарат. – Ты, дед… при подчинённых… На какую разведку служишь, сволочь?!
Канцелярия вздрогнула от громового хохота лужёных офицерских глоток.
- Ну, Коля, расколыхал! - Задыхался ротный, вытирая слезящиеся от смеха глаза. И Маренина окончательно отпустило…
- Объяснительную надо писать, - вздохнул он. – Полчаса дал.
- Езжай на танкодром, - перебил Вовин. – Пустовалову помоги обстановку для шестого уп-
ражнения подготовить, а взвод – в парк, пусть машины лижут.
- Так ведь …
- Делай, что говорят. Я Беса лучше тебя знаю. Он уж, небось, стакан засосал, да "караулы
проверять" поехал. В общем, давай. Завтра вождение, хоть ночуйте там, а чтоб "завал" обновили и "колейный мост" восстановили. "Проход в минном поле" чуток пошире сделайте, самую малость, чтоб в глаз не лезло. Понял?
- Да. Спасибо, ротный. Я погнал!
- Подожди. – Вовин закурил. Кроме нас двоих в канцелярии никого не было. – Ты не
переживай, Лёша. Чести твоей доблестной он не порушил, мерещится тебе, книжек начитался. Служить хочешь – терпи. Оскорбительно тебе такое слышать, так вылезай на ту высоту, откуда ты таким козлам венчики срубать будешь. Бессонов сам по себе скоро… в тираж выйдет. А ты – у тебя будущее. Лучшее, кстати, чем у Коли, неплохой он парень. А "бессоновых" кто-то менять должен.
Вовин помолчал. – Да и нас ты не обманул. "Не говорить правду", и "говорить неправду" – две большие разницы. А мы вообще, просто посмеяться хотели. Вали давай!
Маренин скатился по лестнице и пошел к столовой, чтобы перехватить грузовик, который повезёт на танкодром обед для личного состава.

Светлый образ славного политработника лишится одного из самых ярких своих лучей, состав-ляющих его немеркнущий ореол, если не рассказать об уже упомянутой проверке караула. Лейтенант Маренин, как, впрочем, и все остальные младшие офицеры дивизии, периодически имевшие честь надеть на правый рукав алую повязку с надписью "Начальник караула", прошел эту процедуру лично.
Караул положено проверять старшим начальникам с определенной периодичностью,  что само по себе обременительно, а в ночное время, да после тяжелого войскового дня – вдвойне. Поэтому "желающих" добровольно взвалить на себя эту заботу, естественно, не было. За исключением…
Есть один старый армейский анекдот:
Прибыли в полк три молодых офицера-выпускника. Медалист-инженер, "хорошист" из обще-войскового, и троечник из военно-политического училища.
Как положено, идут представляться командиру полка, естественно, очередность определяется результатами учебы.
Заходит медалист, строевым (ать-два) рубанул, руку под козырек, голосом звонким соколи-ным докладывает, так мол и так, прибыл-де лейтенант Пупкин для дальнейшего прохождения службы.
Комполка личное дело полистал, оценочки оценил, на лейтенанта по-отцовски глянул: - А скажи-ка мне лейтенант, как ты насчет водочки, девочек и "ва-аще"? 
- Не пью, не курю, а из девочек только Софью Перовскую знаю! – отвечает лейтенант.
- Молодец! – Воскликнул командир. – Эй, начальник штаба! Дай ИНЖЕНЕРУ отстающий
взвод ПЕХОТНЫЙ, пусть в передовые выбивается.
Заходит  хорошист. Глазами ест. Доложил, как положено. Поговорили. Комполка и спрашива-ет: - А скажи-ка мне лейтенант, как ты насчет водочки, девочек и "ва-аще"? 
- С водки тошнит, красное пью, - говорит. – С девчонками только ночью, днем ни-ни, ну, не в ущерб же службе!
- Молодец! – Воскликнул командир. – Эй, начальник штаба! Дай ему лучшую роту
мотострелковую!
Заходит третий, троечник из военно-политического, значит. Ну, подошел-доложил. А сам не на командира – в окно смотрит. Обижается командир, но сразу рычать не стал, дай, думает, все ж спрошу, что положено: - А скажи-ка мне лейтенант, как ты насчет водочки, девочек и "ва-аще"? 
А лейтенант говорит: -Во-о-он за окном "Жигуля" видите? Мой… В нем водки три штуки, и девушки две. А я, ва-аще,  время здесь трачу! Мне с ними еще политработу проводить надо…
- С обеими? – Ахнул командир. – Ведь ты ж еще неопытный! Одного не пущу!
Командир приложил к уху трубку телефонную, номерочек набрал и пророкотал так устало-озабоченно: - Маша, ты там ужинай без меня, а я со своим новым замполитом полка караулы проверять поеду!

Прямо про Бессонова сказано. Правда, на период встречи с Марениным  он был уже о-очень опытным, поэтому караулы ездил проверять самостоятельно, без графика, сразу же после ресторана. А все кто служил в Коврове, знают, что в вечерний период, если нет ночных занятий, офицер может быть только на партийном собрании или в ресторане. Причем частота первых значительно уступает. Вот и получалось, что каждый - не каждый день, но довольно часто, Бессонов с кем-нибудь из собутыльников, захватив  из кабака "возимый боезапас", погружался в свой служебный "Газ-69А" и отправлялся инспектировать караулы. Было их 15. "Боезапаса" на поездку по всем не хватало, так, штук на пять. Но, поскольку системы в его проверках не было, в караулах его постоянно ждали.
Стоял сентябрь, но было очень тепло. Ночное небо было чистое и глубокое. Маренин стоял на крыльце караулки и разглядывал, так редко видимые в Москве, десятки знакомых созвездий, взглядом погружаясь в космическую бездну, прислушиваясь к ночной тишине, и над ним – только небо: прозрачное,  бездонное звездное небо! И он проваливался в эту пустоту, эту чистоту, теряя чувство реальности, и куда-то, то ли уплывал, то ли улетал, а в голове его теснились мысли и образы, воспоминания и лица, чувства и эмоции, и он был уже не ОН, а некая субстанция, являющаяся неотъемлемой частью всепоглощающего, всеохватывающего Вселенского Разума.
Чуждый звук нарушил это чарующее безмолвие. Сам по себе, звук этот был так себе звук – подумаешь, "газон" в ночи шумит. Но Маренин достоверно знал, что машин в этом углу леса днём-то раз-два и обчёлся (Пакинская тюрьма – метров 300 в сторону), а уж ночью… Следовательно – проверка. Бессонов.
Он подскочил к  автомашине, когда она ещё не до конца остановилась, и, распахивая дверцу, проорал стандартные слова шаблонного доклада о том, что всё в порядке и ничего не случилось. Худощавый замполит полка тяжело, опираясь на руку лейтенанта, выпрыгнул из машины.
Бессонов был хмур и насуплен. Следом за ним семенил один из его "сменных" прилипал начальник полкового оркестра майор Аполлон Трубачёв, по прозвищу Символ, который, несмотря на тучность, имел устойчивость швабры, поставленной на черенок. В редкие моменты просветления до состояния связной человеческой речи, Аполлон любил спрашивать: - "Ты в Москве мне памятник ви-дел?" Собеседник, как правило, отвечал, "нет" и спрашивал о месте его расположения.
- Где, где - ворчал Трубачёв. – На Большом театре – Квадрига Аполлона, видел? Это я и есть. Символ того, что в Москве на каждого Аполлона найдётся по четыре лошади.

Бессонов в сопровождении Маренина и Трубачёв вошли в комнату для личного состава караула, где находилась бодрствующая смена. Рядом располагалась комната отдыхающей смены, где уже никто не спал. Аншлаг… Все ждали начала спектакля, и он начался…
Бессонов подошёл к Маренину и памятным жестом положил руку на его плечо.
-Лейтенант, двадцать пулемётов у входа. Двадцать вертолётов над караульным помещением. Боевому Знамени части угрожает опасность. Ваши действия.
Для того, чтобы точнее понять всё далее происходившее, нужно знать, что команды не произ-носят, а кричат, чтобы услышали все; что в абсолютной тишине лязг разбираемого из пирамид автоматов напоминает лязг танковых гусениц; что проверяющему нельзя рассказывать о том, что ты хочешь сделать – нужно делать.
- Караул, ТРЕВОГА! – Скомандовал Маренин. – В ружьё! Получить оружие! Бодрствующая смена, занять оборону внутри караульного помещения! Отдыхающая смена, сосредоточиться у главного выхода. Слушай мою команду: одновременно с броском гранаты  идем на прорыв и направляемся к штабу – спасать Боевое Знамя части. Бодрствующая смена вслед за нами по команде помощника начальника караула следует на усиление охраняемых постов. Сержант Семёнов, раздать боевые гранаты!
Крепыш Семёнов одним рывком выдернул из-под стола начальника караула тяжеленный ящик с гранатами, и, нацелившись на замок, взмахнул прикладом автомата, превращая его в бессмысленное, тупое железо, и…
- Отставить! – Мощный рык Бессонова заставил на мгновение замереть казалось бы хаотично, а на деле четко и продуманно двигавшихся солдат. Затем картинка начала терять четкость и рассыпаться…- Лейтенант, построй личный состав.
- Есть. Караул, посменно, в две шеренги становись! (Непродолжительный шелест – и строй замер). Товарищ подполковник! Караул по вашему приказа…
- Хватит, - Бессонов подошел к Маренину и, уже родным жестом положив ему руку на плечо, как всегда проникновенно спросил: - Лейтенант, (глаза замполита увлажнились) роту хочешь?
- Так точно товарищ пп-ковник! – заорал Маренин.
- Получишь, - весомо и уверенно сказал замполит. – Дам тебе роту.
Бессонов говорил так убедительно, что если бы Маренин не имел уже личного опыта общения с замполитом, он бы наверняка ему поверил.
Подполковник вдруг схватил Алексея за голову, резко притянул к себе и смачно поцеловал в губы: - Молодец, сынок! Хорошая нам смена растёт!- И, повернувшись лицом к строю, продолжил: - И вы, орлы, тоже смена! Маршал Союза Советских Социалистических Республик Георгий Константинович Жуков говорил: "Армией командую я и сержанты". А я говорю: "Полком командую Я – и солдаты! Вот ты рыжий (- Рядовой Петров)! Всё равно - рыжий, скажи: ты чувствуешь, что полком командуешь?
- Так точно, товарищ подполковник, чувствую!
- Вот то-то же, а то…(продвигается вдоль строя). Ну?
- Рядовой Ганин!
- А вот расскажи-ка мне, Ганин, обязанности часового.
- Есть! Часовым называется вооруженный караульный, выставленный для охраны (обороны)
порученного ему поста. Он обязан…
- Достаточно. Вводная тебе, Ганин. Стоишь ты на посту №5, охраняешь дивизионный склад
боеприпасов. – Бессонов свёл сурово белесые бровки, заложил руки за спину и качнулся с пятки на носок. – Только-только светать начало, лес парит, - вдруг от леса отделяется тень и идет прямёхонько к тебе… Твои действия?
- Перевожу автомат из положения "на ремень" в положение "на грудь" и делаю предупреж-
дающий окрик: - Стой, кто идет?
- Правильно, солдат. - Бессонов входит в роль: прищуривает глаза, широко жестикулирует,
сопровождая свою эмоциональную речь. -  Ты настороже, ты готов встретить любого врага! А тень всё приближается (таинственно), приближа-ается… И вдруг… Как тебя зовут?
- В-Вася-а…
- И вдруг, Вася, - голос замполита крепнет и наливается металлом. – Тень эта говорит
маминым голосом (тоненько): - Васенька, это я, твоя мама, сыночек! (Грубо) Твои действия?
- Стой, СТРЕЛ-ЛЯТЬ буду!
Бессонов голосом до предела удивлённого человека: - А она идёт, Вася! Идёт и кричит "Васенька, Васенька, это же я, твоя мама!!! (Грубо)Твои действия?
Солдат фальцетом: - Делаю предупредительный выстрел вверх!
Бессонов (кричит): - А она идёт!!!
Солдат: - Стреляю, товарищ подполковник!
Бессонов: - В маму?!
Солдат (вытирая слезы и сопли, почти в истерике): - В маму, товарищ подполковник!
- Правильно, солдат! – ЗАМПОЛИТ полка подходит к солдату, обнимает его. – Жалко маму, жалко, Вася! Но "мам" у нас много, а РОДИНА-МАТЬ – ОДНА!!!
Замполит похлопал обслюнявленного солдата по плечу и двинулся вдоль строя дальше. Оста-новился возле помощника начальника караула (в миру – замкомвзвода) старшего сержанта Костецкого – околодвухметрового красавца-дембеля.
- Помощник начальника караула старший сержант Костецкий!
- Хоро-ош, старший сержант! Домой скоро?
- До приказа 29 дней, а там… Ротный "Золотой эшелон" обещал.
- "Золотой эшелон"? Это за что же?
Здесь необходимо пояснить тем, кто не служил в Советской Армии, что такое "Золотой эше-
лон". Где-то в сентябре–октябре (уже не помню точно) выходил приказ Министра об увольнении из рядов Вооружённых Сил СССР военнослужащих, отслуживших установленные сроки службы и о призыве на воинскую службу граждан такого-то года рождения. После выхода приказа местное начальство начинает процесс увольнения. Отличники боевой и политической подготовки – пораньше, середнячки – попозже и т.д. 31 декабря – самый крайний срок увольнения в запас. Вот те солдатики, которые увольняются 31 декабря, да часа этак в 22.00 – это и есть "Золотой эшелон".
Костецкий, вроде бы даже не нарушая строевой стойки, сдвинул пилотку на нос, почесал за-тылок: - Так я, тащь п-плк-ник, в самоход пару раз сходил, девчонка у меня здесь, в Коврове…
- Девчонка? – Бессонов осуждающе покачал головой. – Ну, ротному виднее.
Он перешел к следующему солдату.
- Караульный второго поста третьей смены рядовой Утюгов!
- Вводная тебе, Утюгов. Стоишь ты на посту №2, охраняешь дивизионный склад
горюче-смазочных материалов. – Бессонов свёл сурово белесые бровки, заложил руки за спину и качнулся с пятки на носок. – Только-только светать начало, лес парит, - вдруг от леса отделяется тень и идет прямёхонько к тебе… Твои действия?
- Перевожу автомат из положения "на ремень" в положение "на грудь" и делаю предупреж-
дающий оклик: - Стой, кто идет?
- Правильно, солдат. - Бессонов входит в роль: прищуривает глаза, широко жестикулирует,
сопровождая свою эмоциональную речь. -  Ты настороже, ты готов встретить любого врага! А тень всё приближается (таинственно), приближа-ается… И вдруг… Как тебя зовут?
- Пётр…
- А девушка, девчонка, как старший сержант говорит, у тебя есть, Петя?
- Так точно, товарищ подполковник!
- И вдруг, Петя, - голос замполита крепнет и наливается металлом. – Тень эта говорит
голосом твоей девчонки, девушки то есть… Как твою девушку зовут? Нина. Так вот, тень эта говорит голосом твоей девушки (тоненько): - Петенька, это я, твоя Нина! (Грубо) Твои действия?
- Стой, СТРЕЛ-ЛЯТЬ буду!
Бессонов голосом до предела удивлённого человека: - А она идёт, Петя! Идёт и кричит "Пе-тенька, Петенька, это же я, твоя Нина!!! (Грубо) Твои действия?
Солдат (басом): - Делаю предупредительный выстрел вверх!
Бессонов (кричит): - А она идёт!!!
Солдат: - Стреляю, товарищ подполковник!
Бессонов: - В Нину? В свою девушку Нину?!
Солдат (опустив голову и переступая с ноги на ногу): - В Нину, товарищ подполковник!
- ПРАВИЛЬНО, солдат! – Жалко Нину, жалко, Петя! Но девушек у нас  много, а РОДИНА – ОДНА!!! – ЗАМПОЛИТ полка подходит к солдату, обнимает его.- А когда уйдешь на гражданку, то найдешь себе бабу, - Бессонов отступает на шаг, широко разводит слегка согнутые в локтях руки. – Вот с такой пиз--щей!
Все солдаты, стоящие в строю, знают, что программа выступления замполита полка Гвардии подполковника Бессонова исчерпана. Сейчас последует сеанс игры в шашки и шахматы "на пирожки", которые никто из выигравших солдат никогда не видел, затем замполит поблагодарит личный состав караула за службу, разбудит Символа, погрузится в "газон" и направится в следующий караул, где программа будет в точности повторена, а караульные отдыхающей смены отправятся на посты не выспавшимися.
Когда автомашина, увозящая замполита, безжалостно испортив лесной воздух, перевалила бу-гор и скрылась из видимости, Маренин повернулся к солдатам: - Утюгов, ты уже сколько раз свою девушку "убивал"?
- Три раза. И "маму"- один.
- А ты, Ганин?
- Первый раз.
- Молодец, убедительно. Роту хочешь?
Солдаты сдержанно засмеялись. Они видели, как безумно тяжело их взводному, лейтенанту,
который проводит с ними все дни и половину ночей, вбивает в них трудную науку побеждать не щадя себя и жалея их, рассказывает о величии Партии и её членов - лучшей части советского общества, искренне убежденный в своей правоте.
И вот приехал ПОЛНОМОЧНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ПАРТИИ  в Вооруженных Силах. В отдельно взятом 19 мотострелковом полку 53 учебной мотострелковой дивизии.
Воспитательный процесс в действии…

Мы – общевойсковые командиры,
Нет сыновей у Армии верней.
И наши повседневные мундиры
На талии потерлись от ремней.

Мы не стремимся выделиться кастой,
Но как, скажите, ординарным быть,
Когда околыш у фуражки – красный,
Как будто кровью напоённый бинт?

Война прошла, но кровь ещё сочится,
Дань битвам жарким и цена побед,
И стынет на просветах и петлицах,
Навеки их окрасив в алый цвет.


Вся наша жизнь проходит в цвете алом,
И знает каждый, кто стоял в строю,
Надеть погоны – это слишком мало,
Чтоб управлять солдатами в бою.

И ровно, без насмешек и придирок
К тем, кто несмел, неловок, неуклюж,
Пылает факел – Сердце Командира
Над лабиринтами солдатских душ.

И, мастерства им дали открывая,
Уменье, силу, ловкость дав рукам,
Мы знаем, что задача боевая,
Конечно, по плечу мотострелкам!

В песках афганских, и в снегах Сибири
Мы служим в Армии, живем и дышим ей.
Мы – общевойсковые командиры.
Нет сыновей у Родины верней!

Вскоре Маренин был переведен в другую часть, где, наконец, получил роту. Провожали в об-щаге, а не в ресторане, с гитарами чтоб.
А незадолго до этого  полк торжественно провожал к новому месту службы замполита полка гвардии подполковника Бессонова. Он уходил на повышение – начальником политотдела Тамбовского военного училища химической защиты. Бессонов стоял на коленях перед развёрнутым знаменем полка и вдохновенно лобзал его. А Маренину казалось – сморкался.



Все действия данного повествования реальны. Фамилия замполита не изменена – не хотелось пачкать чьё-то ДРУГОЕ имя. Фамилии других персонажей вымышлены.


*

*