Записки из женской тюрьмы - часть первая

СЮДА ДАЖЕ с пропуском пройти сложно. Железная дверь — узкий проход — решетка. Впустили троих. Не имеет значения, сотрудник ты или нет, зайти могут не больше трех человек. Досконально проверили документы. Решетка откры-
лась — ты в другом проходе — решетка закрылась. Железная дверь — и ты на зоне.
— А побеги из колонии были?
Моя провожатая Наталья Вострикова, заместитель начальника по социально-воспитательной и психологической работе, озирается, находит деревяшку, суеверно стучит по ней костяшкой согнутого пальца:
— Тьфу-тьфу-тьфьу, последняя попытка была лет десять назад. Осужденную, организовавшую неудавшийся побег, перевели в другую колонию. Но как нам стало известно, она и оттуда пыталась бежать. Я думаю, женщина просто не хочет выйти на волю, есть там нечто, что для нее страшнее неволи...
Вокруг все чисто и серо. Серый асфальт и серые, словно заасфальтированные, здания. Это жилые корпуса. Во дворе пусто. Возле одного из зданий женщина на тесно натянутые веревки развешивает белье. Сегодня банный день. Он положен раз в неделю, тогда же можно и постирать. Чуть дальше столовая, клуб, там спортзал, библиотека. Вокруг ни одного дерева, ни кусочка земли. Каменный мешок.
«От тюрьмы никто не застрахован», — эту мысль навязчиво повторяет Ольга Каракай, начальник женской исправительной колонии №74. Никто.
Столько судеб прошло перед ней, столько историй! Старожилы колонии — сотрудники и осужденные — хорошо помнят одну из них, поразившую тогда многих своим необычным, закрученным сюжетом. У женатого мужчины на стороне был роман. История, казалась бы, банальная, да не совсем. Любовники давно хотели пожениться, да мешала смертельно больная жена. Не мог он ее оставить. Совесть ему не позволяла. «Как только супруга умрет, сразу распишемся», — пообещал он своей возлюбленной.
Но для нее испытание временем оказалось непосильным. Надела она белый халат, выдала себя за медсестру и ввела смертельную инъекцию сопернице. То ли доза оказалась маленькой, то ли судьбе так угодно было, но больная осталась жива. Почувствовав себя плохо, вызвала «скорую», а потом пожаловалась в поликлинику, дескать, после укола, сделанного медсестрой, ей стало хуже. Тогда и выяснилось: медсестру никто не присылал. Самозванка вновь пришла по известному адресу. Тут-то ее и схватили… В колонию к ней на свидания регулярно приходил возлюбленный. Жена его умерла, и, когда женщина освободилась, они тут же поженились…
Тюрьма не знает исключений. Богатый ты или бедный, образованный или неуч — здесь может оказаться каждый. Моя собеседница — одна из осужденных — «в прошлой жизни» преуспевающая бизнеследи. На ней и сейчас фирменный спортивный костюм, фирменные кроссовки. Бизнес она вела, как и многие: что-то показывала, что-то нет, работала по-крупному, вот кому-то дорожку и перешла, считает она.
Человек со всем может смириться. Вот и она смирилась, словно с чужой, временной неудобной жизнью. Ее мучит другое: срок рано или поздно подойдет к концу, а что дальше? На воле осталась семья, друзья, но выбор должна сделать она сама: спокойная жизнь, растянутая от зарплаты до зарплаты, или красивая, без нужды, но опять на грани закона и беззакония?
За этими мыслями проходят однообразные, похожие на затертые пятаки дни. Рано утром подъем, обязательная физкультура, прием пищи и работа. Первая смена в швейном цехе начинается в шесть утра.
Колония — предприятие, в общем-то, хозрасчетное. Только двадцать процентов из денег, необходимых для ее существования, выделяет государство. Остальные должны заработать сами.
Швейный цех, оборудованный современными машинами, работает в две смены.
— Когда-то мы шили постельное и нательное белье — продукцию, не требующую высокой квалификации. Сейчас в нашем цехе шьют форменную одежду, головные уборы, осужденные шьют мужские брюки, которые экспортируют в Германию, — с гордостью и в то же время с грустью говорит О.Каракай. — Две трети женщин, попавших к нам, наркоманки. Практически никто из них до колонии вообще не работал. Наша задача — научить их швейному мастерству. Заметьте, наркомана, у которого еще сознание от дурмана не отошло. Причем шьем-то мы не наволочки и простыни, а сложную в технологическом плане продукцию. То есть перед нами изначально стоит достаточно непростая задача. Только специалиста подготовим — а ему время подходит освобождаться. И опять все сначала.
У нас есть установленный план, который нужно выполнять. Впрочем, я не стала бы говорить об этом, не будь другой проблемы — проблемы с заказами. Поскольку мы государственное исправительное учреждение, то государство должно принимать участие в размещении у нас заказов для других госучреждений. Я так понимаю. Однако заказы для больниц, для правоохранительных органов почему-то получаем не мы, а коммерческие предприятия. Хотя для нас этот вопрос жизненно важный.
— А если заключенные отказываются работать?
— С заключенными мы проводим разъяснительную работу. Каждая может досрочно освободиться. Для этого нужно немногое: хорошее поведение, добросовестная работа. В специальные карточки, заведенные на каждую осужденную, заносится вся информация, положительная и отрицательная. Комиссия по досрочному освобождению заседала на днях. Рассматривался вопрос заключенной, осужденный на год. Полгода она провела в колонии, особых нареканий в ее адрес не было, и, казалось бы, причин для отказа нет. Но ей отказали.
Женщина проживала с матерью, отношения у них были натянутые. За полгода они не написали друг другу ни одного письма. Куда ей возвращаться после освобождения? Когда мы задали ей этот вопрос, она ответила, что поедет к двоюродной сестре, которая сейчас также отбывает срок в заключении. В квартире живет ее сожитель, ранее судимый за сутенерство. Представляете, приедет туда наша досрочно освобожденная, вернется сестра, приревнует ее к сожителю, они все там и «перебьются». Вот мы и решили отказать, рассудив, пусть лучше один срок полностью отбудет, может, за полгода что-то изменится, — объяснила Ольга Николаевна.
У сотрудников колонии глаз уже наметан. Они могут предсказать, какая дорога после освобождения ждет их подопечных.
Ольга Николаевна рассказала еще одну историю. Эта история поразила меня.
Несколько дней оставалось осужденной до досрочного освобождения. Но при получении посылки с воли она приписала себе к списку разрешенных продуктов пять яиц (их количество как продукта скоропортящегося ограничено). Подделанную запись обнаружили, досрочное освобождение отменили.
— Колония живет по жестким правилам, отступать от которых нельзя, — объясняет О.Каракай. — Каждый проступок должен быть наказан, иначе завтра мою подпись начнут подделывать и дописывать что-нибудь более существенное, чем яйца. Мера проступка не обсуждается. Все подчиняется лишь одному: то, что не разрешено, — запрещено. А в данном случае дело даже не в яйцах. Эта осужденная отбывала наказание за подделку документов. Даже не освободившись, она взялась за прежнее. Значит, она не исправилась и никаких выводов для себя не сделала. О каком же тогда досрочном освобождении могла идти речь?
Начальник тюрьмы — элегантная ухоженная женщина, похожая скорее на хозяйку дамского салона. Я сказала ей об этом. Она улыбнулась:
— Вы помните фильм «Человек с бульвара Капуцинов»? Так и у нас в колонии. Какую картинку покажешь, такое отражение и получишь. Поэтому я и требую от сотрудников показывать заключенным только «положительную картинку», общаться с ними вежливо, в конфликтных ситуациях быть выше, не опускаться до крика и выяснения отношений. Хотя многие заключенные и сами могут послужить примером для подражания. Это вы зимой к нам пришли, видели бы вы их
летом. Красивые, с прическами, макияжем. Причем чем больше у женщины срок, чем дольше она находится в колонии, тем тщательнее она за собой следит. Парадокс, не правда ли? Меня тоже это в свое время очень удивило. Наверное, для женщины психологически тяжело, что восемь — десять ее самых лучших лет проходят на зоне, и таким образом она словно время пытается остановить. На фоне заключенных со стажем женщины, попавшие сюда на год, часто выглядят просто бомжихами. Осужденные-старожилки воспитывают их, приучают к порядку. В колонии есть женщины — зацикленные аккуратистки. Они каждый вечер гладят свои рабочие косынки, шнурки. Да-да, шнурки!
Ольга Николаевна Каракай в этой системе работает давно, колонией, правда, руководит чуть более полугода. Может быть, поэтому должность начальника не успела наложить отпечаток на характер. Дома, утверждает Ольга Николаевна, она далеко не командир, да и на службе из
трех мнений часто выбирает четвертое — то, которое возникает в ходе обсуждения проблемы.
— Я стараюсь стимулировать в подчиненных инициативу, творческий подход к работе, — говорит она.
Но при этом, похоже, жесткости и принципиальности ей не занимать. По крайней мере весть о том, что она вернулась с обеда, с совещания, несется впереди нее, эхом разносясь по кабинетам: «Начальник-начальник-начальник…».
Каракай относится к своему учреждению прежде всего как к предприятию, у которого своя специфика и масса проблем. Колония — кривое зеркало нашего общества. Его изъяны, недоработки приобретают здесь более зловещие очертания. За каждого осужденного, считает Каракай, виноват каждый из нас. Это у нас не хватило сил и желания уделить дополнительное время своему или соседскому ребенку, уличному беспризорнику. Мы заняты своими проблемами и не замечаем чужие.
…Закончилась первая смена. Женщины в одинаковых темных куртках и таких же брюках, с бирками на груди выстроились в колонну по пять. Все они абсолютно разные — молодые, пожилые, блондинки, брюнетки, пригожие и неухоженные — все на одно лицо. Что-то неуловимое делает их неимоверно похожими. У каждой из них своя история и, как заплатка на автобиографии, своя жизнь в жизни.
Напротив колонны, в воротах, на расстоянии вытянутой руки, стоят инспектора. Тоже женщины. Тоже в казенной форме, в форменных куртках, сшитых здесь же, в колонии. Но этого не объяснишь и разница в одежде здесь не при чем — сразу видно, эти женщины — вольные, здесь они на работе.
Инспектор, перебирая карточки, называет имена заключенных первой шеренги. Заключенные делают несколько широких шагов и оказываются лицом к лицу с инспекторами. Заключенных ощупывают. Здесь это называется досмотром. Лишь после этого, пройдя сквозь строй инспекторов, они могут разбрестись по «домам».
Дом — это комнаты с кроватями и тумбочками. С одинаковыми безлико-белыми накидками. Никакой индивидуальности, никаких картинок и фотографий на стенах. Все личные вещи, фотоальбомы, все то, что напоминает дом и волю, закрыто в каптерках, в вещевых. Пришел со смены, взял, что нужно, переоделся. Количество личных вещей ограничено. Да это и понятно. Есть заключенные, которые находятся здесь уже восьмой год. Можете представить, каким хозяйством можно обрасти за это время? По новым правилам, на осужденного должно приходиться четыре квадратных метра жилого пространства. Но колония старая, разрастаться ей некуда, поэтому «своего дома» у каждой женщины — всего два с половиной метра. Начальство называет эти помещения общежитиями. Комнаты разные. В одних живет до ста человек, в других — десять. А есть и такие, в которых всего четыре кровати.
— От чего зависит, кому в каком общежитии жить?
Ольгу Николаевну вопрос застал врасплох — ее сознание привыкло ко многим вещам, происходящим на зоне.
— Жить в четырехместном общежитии — привилегия, ее надо заслужить?
— Да нет… За мной с неделю бегала одна из заключенных, просила перевести ее из четырехместной в комнату на сто человек.
В женской колонии №74 находятся женщины, осужденные впервые, это их первое наказание в виде лишения свободы.
— Что поразило вас на зоне? — спросила я у осужденных.
— Меня удивило отношение к заключенным: «Пожалуйста, извините». Словно мы обыкновенные люди, а не осужденные, — поделилась своими впечатлениями Наталья К.
Она детоубийца, но вины своей не признает, говорит, что дело сфабриковано, что внучку покойной приятельницы до смерти не избивала, что девочка упала, сильно ударилась головой, от этого и скончалась в больнице.
В колонии детоубийц не любят. Да это и понятно: у многих на воле остались дети, внуки.
Кузьмина осуждена на восемь лет, но, как и все, надеется на досрочное освобождение. После работы занимается в ПТУ при колонии. По окончании получит диплом швеи, а потом, говорит, примется изучать мастерство закройщика. Времени впереди предостаточно…
А вот Светлана Р. впервые на зоне увидела наркоманов. Она в недоумении: как можно собственными руками убивать себя? Впервые она встретила и людей, у которых нет своего жилья, которым после освобождения некуда будет вернуться.
— Я думала, если у меня есть дом, то и все люди живут так же…
Она убила своего сожителя. Вины не отрицает, только вспомнить не может, как все произошло. Прокручивает в памяти начало скандала: он ударил ее, потом схватился за нож. Они кубарем покатились по кровати, по полу — потом провал в памяти. Помнит только в окровавленных руках нож…
— Здесь многое про себя понимаешь. Всю жизнь заново осмысливаешь. Я написала своему бывшему мужу, попросила у него прощение. Дети сейчас живут с ним. Если он согласится, я бы вернулась и мы попробовали бы начать все заново…
Наталья призналась, что ей сложно отвечать на мои вопросы, ей больше хотелось бы поговорить о Боге. На зоне она стала верующей.
Тему, которая делает любой разговор о тюрьме пикантным, об однополой любви, заключенные не поддержали.
— Если такое и есть, то это личное дело каждого, — ответили мне.
Руководство колонии тоже углубляться в детали не стало:
— Новое законодательство этого не запрещает. Хотя, — заметили при этом, — мы стараемся максимально занять свободное время осужденных.
Жизнь в колонии подчиняется жесткому графику. Основное место в нем, конечно же, занимает работа. Почти все женщины трудятся в швейном цехе. Не бесплатно. Они получают за свой труд деньги, правда, безналичные. Можно отправить перевод или посылку родственникам, оплатить комнату для длительных свиданий… Из зарплаты оплачиваются и судебные иски. Многие осужденные, освобождаясь, увозят с собой от одной до шести тысяч гривень.
Помимо швейного цеха, женщины работают в строительной бригаде. Есть в колонии свои парикмахеры, сапожники, швея в мастерской при общежитии — ремонтировать одежду в цехе запрещено.
Светлана Я., осужденная за сводничество, инвалид второй группы и от работы освобождена, но на общественных началах она выполняет обязанности дневальной в общежитии.
— Я и пользу приношу, и для досрочного освобождения баллы зарабатываю, — говорит она.
Дома ее ждет маленькая дочь. Светлана с мужем попала в автомобильную аварию. Муж скончался, она стала инвалидом. Когда вышла из больницы, узнала, что свекровь продала их квартиру. С маленькой дочуркой она оказалась фактически на улице. Приютила сестра. На пенсию инвалида не разживешься, поэтому, когда ей предложили работу диспетчера — нужно было созвониться с девушкой, а потом поехать, забрать у клиента деньги за оказанные ему сексуальные услуги, — с радостью согласилась. Объявлениями такого рода пестрят газеты. Светлана и предположить не могла, что «непыльная» работа приведет ее на зону.
— Не-е-т, лучше на триста гривень жить, чем опять здесь оказаться, — смеется она.
Она не интересуется, какие преступления совершили женщины, с которыми ей приходится жить бок о бок. Кому прошлое ворошить приятно? К кроватям в общежитии прикреплены бирки, на них указаны имя заключенной и статья, по которой она осуждена.
Хлебным местом в колонии считается кухня. Но работа здесь не из легких в прямом смысле слова: тяжести приходится поднимать немалые. Судите сами: только для первого в два бака нужно залить по четыреста пятьдесят литров воды, нужно наполнить такой же бак для чая, засыпать в него сорок килограммов сахара, выпечь хлеба более чем на тысячу человек из расчета семьсот пятьдесят граммов в сутки на каждого. Вот и считайте, сколько в сумме килограммов получится.
Питание заключенных — это отдельная головная боль Ольги Каракай. Есть утвержденные цены, по которым колония может закупать продукты питания. Цены абсолютно нереальные. Вот, к примеру, мясо должно стоить не более четырнадцати гривень за килограмм, капуста белокочанная — девяносто копеек, свекла — пятьдесят копеек, картошка — восемьдесят пять.
— Ольга Николаевна, где же вы по таким ценам продукты берете?
Начальник колонии адреса называть не стала, лишь улыбнулась:
— Берем…
И протянула мне меню на понедельник. Завтрак: каша овсяная и мясной соус, хлеб, сахар, чай. Обед: салат из свежей капусты, суп с макаронами на мясокостном бульоне, каша пшеничная с мясным соусом, хлеб. Ужин: рыба тушеная, рагу овощное, луковица, хлеб, сахар, чай.
Вот с хозяйственным мылом дела обстоят сложнее. Стоимость, по которой колония может закупать его, не должна превышать двух гривень тридцати копеек за килограмм, что в два раза ниже его рыночной цены. Эту проблему руководство колонии старается озвучить при каждом удобном случае.
Мыло нужно для детского дома. В нем до трех лет воспитываются дети, родившиеся в колонии. Для многих из них эти годы станут лучшими. В детском доме тепло, чисто, очень много игрушек, медперсонал, воспитатели нянчатся с ребятней как с родными. Круглые сутки помогают о них заботиться семнадцать нянечек из числа осужденных. Это, пожалуй, самая завидная работа, которая может быть на зоне. Нянечки живут прямо здесь, только еду получают из общей столовой. Они не контактируют с остальными осужденными, встречаются лишь с мамками, так их здесь называют. Мамки видят своих детей два раза в день по два часа.
Молодые женщины, осужденные больше чем на пять лет, стараются забеременеть (законом предусмотрены ежеквартальные трехдневные свидания с близкими). Беременность дает им дополнительные льготы — они «выходят» в декретный отпуск, когда плод достигает четырехмесячного развития. Они получают улучшенное питание. Правда, некоторые, родив, тут же забывают о ребенке, ведя в заключении вольную жизнь — не работая и не посещая своего ребенка. А после освобождения детей, родившихся в колонии, бывает, находят брошенными на вокзалах или побирающимися по указке непутевой мамки.
Говорят, человек привыкает ко всему. Привыкают заключенные и к жизни за колючей проволокой. Привыкают к тому, что день похож на день. И это однообразие со временем начинает даже нравиться...