Письмо королеве

Прощайте, моя королева. Не оплакивайте мою участь - я  не стою того. Я всего лишь придворный шут - даже меньше, чем любимая кошка. И смерть от меча благородного рыцаря - высокая честь, я о большем и мечтать не мог.
Я  родился лишь для того, чтобы быть безродным рабом - и умереть им же. В лучшем случае - от старости, в худшем - на виселице, с пеньковым ожерельем на шее. И, наверное, так и случилось бы, если б меня заметил на ярмарке не сэр Кристиан, а какой-нибудь другой рыцарь. Странная насмешка судьбы - я умираю от руки, спасшей меня когда-то от смерти. Посмейтесь над этим, моя королева. Вы так любите смеяться и у вас настолько красивая улыбка, что кажется – сама заря поселилась в изгибе ваших губ. И мне часто выпадала высокая честь любоваться ею - гораздо чаще, чем другим! Это, наверное, тоже дар - видеть, как меняется в ваших глазах огонек настроения. С годами я научился различать эти огоньки, королева - вынужденные и искренние, добрые и циничные, но всегда - поразительно красивые. И если бы вы знали, как тяжело мне было, если я видел в ваших прекрасных глазах слёзы! Словно бы ножом по сердцу. Наверное, это потому, что вы плакали очень редко. Но всегда – искренне, горько, словно королевское сердце разрывалось от боли. Впрочем, вы почти никогда не позволяли себе плакать - даже при мне,  верном шуте.
И все-таки  я позволю себе вспомнить случай, когда я видел в ваших глазах слезы. Тогда был вечер, вы сидели у камина и читали стихи. Старый томик в темно-бордовой обложке, с золотым тиснением -  подарок короля, вашего мужа. За окнами плакал и рвался во дворец дождь, я сидел на коврике у камина и мечтал о завтрашнем дне. О том, как весело будет  сиять солнце на синем, словно умытом, небе. Такие вечера бывают  редко - когда все спокойно, когда не нужно никуда спешить. Иногда я любовался вами из-под опущенных ресниц. Вы были тогда так прекрасны, так покойны, моя королева! На ваших золотистых волосах играли красные отблески пламени камина, а губы освещала легкая улыбка. И вдруг распахнулась дверь, и в тихую вашу гостиную чуть ли не вбежал человек в промокшем черном плаще. В его глазах, казалось, все еще блистали искры молний. Он выдохнул всего два слова - "Альтарен пал". И в то же мгновение все переменилось. Пламя в камине перестало быть домашним и мирным, теперь оно бесновалось, полыхало, словно крыши домов того великого города. И тени, бегущие по стенам, не были уже сказочно-волшебными, нет, теперь это были души, отлетающие с поля боя. Но вам было все равно, моя королева. Вас волновало только одно - "Сэр Авальдо жив?!" "Нет... мои соболезнования, госпожа...". Как вы  побледнели тогда! Как заломили вы в отчаянии свои тонкие, изящные руки! И тихие слезы боли и отчаянья заструились по вашим щекам, на которых еще пару минут назад играл румянец. Вам было все равно, жив ли король. Вам было безразлично, что с вашим сыном. Ваш мир давно замкнулся на Авальдо-младшем, и все остальное не имело значения. Вы жестоки, моя королева. Потому что вы не умеете любить - вам знакомо только присвоение чужой жизни. Но когда эта жизнь обрывается - боль ваша не сравнима ни с чем. Это искупление. Искупление всех ваших грехов, моя королева. Дьявольской красоты. Жестокости к людям. Смеха над святынями. Ваше искупление и прощение.
Странно - вы, такая жестокая и холодная, никогда не были злы ко мне. Ко мне, шуту, а я ведь меньше, чем ваша любимая кошка. Эта странность, моя королева, которую я так и не понял. А впрочем, может быть, сильные мира сего привязываются к тем, кого никто не может полюбить или хотя бы возненавидеть... Я спрошу там, куда попаду, клянусь вам.
Прощайте теперь, моя королева! Не грустите обо мне - шутов на свете более чем предостаточно. И еще больше тех, кто сам не подозревает об этом.
Да, кстати, вдогонку нашему давнему разговору. У меня вовсе не холодные пальцы. Просто ваши руки - слишком горячие...