Альберт есаков дикое поле исторический приключенче

Альберт Есаков

ДИКОЕ ПОЛЕ
Исторический приключенческий роман

«ДИКОЕ ПОЛЕ» представляет собой главы из третей книги неопубликованной научно-фантастической трилогии «ЗАБЫТЫЕ В ВЕКАХ». Трилогия рассказывает об удивительных приключениях  трех поколений украинцев из рода Кононенко с семнадцатого  века до наших дней. Их судьбы трижды пересекались в диких джунглях Южной Америки с судьбой неизвестного миру народа. Предки этого народа после гибели легендарной  Атлантиды преодолели океанские просторы в поисках новой родины, и нашли ее на далеком американском континенте.

 Примечание:
Роман издан в 2004 году в Харькове издательством «Факт»


ДИКОЕ ПОЛЕ

Глава 1
СТРАННИКИ

Ранней весной 1679 года по украинским землям Речи Посполитой с запада на восток ехали на великолепных вороных скакунах два всадника, одетые весьма для этих мест необычно. На их головах красовались широкополые шляпы с роскошными перьями. На камзолы с кружевными воротниками накинуты короткие голубые плащи с белыми крестами спереди и сзади. На всадниках были штаны необычного покроя и ботфорты с отворотами и шпорами. Оба молодые, рослые, веселые. Один из этих, по виду иностранцев, Генек Захаржевский был сыном польского шляхтича, а второй Василь Кононенко — сыном простого казака.

Когда-то в бою с турками отец Василя Кононенко спас от верной смерти отца Генека Захаржевского. Благородный шляхтич не забыл этой услуги, и когда родители Василя умерли от какой-то неведомой хвори, супруги Захаржевские взяли к себе в имение их маленького сына. Они воспитывали его как родного вместе со своим сыном — ровесником Василя. Когда ребятам исполнилось по семнадцать лет, их отправили учиться во Львов в иезуитскую академию.

Проведя год в сырых монастырских помещениях, друзья, которым больше нравилось гулять с веселыми львовскими красотками, чем слушать нудные речи своих профессоров, решили сбежать и посмотреть белый свет. Сказано — сделано, и вот они уже шагают по дорогам Европы. Прошли Германию, в Австрии ввязались, было, в междоусобные войны местных князьков, но вовремя одумались и отправились дальше. В Италии работали на виноградниках, добывали соль в соленых озерах, ловили рыбу в Адриатическом море, побывали в Риме, в Неаполе, поднимались на Везувий. Много приключений было у неразлучных друзей. И грабили их, и убить пытались, и в рабство норовили продать, да не вышло.

Не раз им приходилось слышать о таинственной стране Америке, где золото и алмазы лежат чуть ли не под ногами и откуда многие возвращаются богачами. Решили попытать счастья. Кое-какие деньги, заработанные тяжелым трудом, позволили им добраться до Португалии. Послонявшись по Лиссабону, узнали, что скоро за океан отправляется очередная экспедиция и что туда набирают плотников. Плотниками друзья никогда не работали, но решили рискнуть. Прежде чем идти наниматься, приобрели в одной из лавок плотницкие инструменты. Хозяин лавки, узнав, что они плывут в Америку, посоветовал купить у него охотничьи ножи. По его словам, в Америке нравы дикие, да и на корабле оружие при себе иметь не мешает. Половина пассажиров обычно разбойники, бандиты, убийцы, освобожденные из тюрем. Эта рабочая сила обходится королю дешевле свободных людей, вот их и отправляют подальше. И там польза, и тут спокойнее. Ребята послушались и приобрели холодное оружие.

Через две недели экспедиция вышла из Лиссабона. В ее составе четыре каравеллы в сопровождении восьмидесятипушечного галиона с четырьмя сотнями солдат. С погодой им повезло, за все плавание не было ни одного сильного шторма. Правда, и небольшая качка без привычки тоже выматывала силы. Но времени даром они не теряли, усиленно изучали португальский язык, благо, говорить на корабле было с кем. В самом конце пути попали в полный штиль и продрейфовали около недели. Матросы ругались, капитаны нервничали, а друзья с удовольствием отдыхали от качки. Однажды, когда они сидели на палубе и от не¬чего делать вырезали на рукоятках ножей свои имена, к ним подсел какой-то человек и уговорил ехать с ним на золотой прииск. Там и плотники нужны, и вообще молодые руки, а можно и в старатели податься, глядишь, и разбогатеют. Им было все равно, и они согласились.

Через три месяца корабли вошли в устье Амазонки. Вот это река — берегов не видно. Они плыли по реке уже пять дней и не переставали удивляться, когда караван догоняла приливная волна с океана и поднимала корабли, казалось, под небеса. Достигли устья реки Топажос и здесь их каравелла и еще одна свернули по реке на юг. Потом в каком-то поселке их пересадили на кораблик поменьше и везли дальше по рекам, и названия-то которых никто не знал. Наконец, прибыли на прииск. Это был грязный поселок среди джунглей на берегу реки, добраться до которого и выбраться можно только по воде. Человек, который их завербовал, привел Василя и Генека в большой двухэтажный бревенчатый дом. На первом этаже была таверна и лавка, на втором — комнаты, где жили и обслуживали клиентов полтора десятка девушек. Взглянув на ребят, хозяйка — привлекательная женщина лет тридцати пяти, улыбнулась и сказала восхищенно:

— Ах, какие красавчики! Мои девочки будут в восторге! Да я бы и сама не прочь… — и она потрепала ребят по щекам.

И Генек и Василь подумали, что она чем-то похожа на их первую женщину — молодую вдову, которая еще в Львове обучала их, совсем неопытных, премудростям любви.

Хозяйка повела их вокруг дома и открыла дверь с противоположной стороны. Там была небольшая комната и две кровати. Здесь им предстояло жить. Женщина сказала, что о цене они договорятся, когда парни станут зарабатывать. Их опекун сказал потом, что хозяйка заведения явно в них влюбилась, с других она деньги всегда берет вперед.

На второй день они приступили к работе, но очень скоро выяснилось, что плотничать они не умеют, и десятник, выругавшись, отправил их на заготовку бревен. Лес валили довольно далеко, и добираться туда приходилось на лодках, плыть против течения. Работа была тяжелой сама по себе, а в тропической духоте и сырости, среди бесчисленных москитов превращалась в ад кромешный. И все же постепенно они привыкали и со временем стали уставать меньше, чем в первые дни. Молодость и отменное здоровье брали свое. Когда они после работы появлялись в таверне, девушки действительно проявляли к ним повышенный интерес и внимание, что вызывало недовольство мужчин-старожилов. Здесь вообще было всего два места, где могли собраться обитатели поселка,— это таверна и церковь. Каждый выбирал то, что ему больше по вкусу. В поселке жили в основном португальцы и лишь несколько человек, в том числе Генек и Василь, считались иностранцами. Иностранцев здесь недолюбливали, а индейцев вообще за людей не считали. Индейцы выполняли самую грязную и низкооплачиваемую работу и старались не ходить туда, где отдыхали после работы белые. С одним из индейцев, молодым парнем по имени Ог (во всяком случае, так его все называли), ребята подружились. Он был одним из немногих, кто прилично владел португальским языком, и с ним интересно было разговаривать. Ог рассказывал о том, как белые люди убивают его соплеменников в джунглях и захватывают их земли. Он показал, как сделать луки и стрелы, и научил друзей довольно метко стрелять. С охоты они почти всегда возвращались с добычей.

Однажды Генек и Василь уговорили его пойти с ними в таверну и посадили за свой столик. Португальцы, сидевшие в зале, отнеслись к появлению индейца в основном равнодушно, лишь некоторые бросали недовольные взгляды на двух иностранцев, притащивших с собой краснокожего. Но вот в дверях появился высокий курчавый человек с орлиным носом. Увидев индейца, он двинулся к нему со словами:

— Что здесь делает эта обезьяна! Вон отсюда, твое место в джунглях!

Генек и Василь встали, прикрывая индейца:

— Он не обезьяна, он такой же человек, как и ты. Мы его пригласили. Он наш друг и будет сидеть с нами,— твердо сказал Василь.

— Вы сами вонючие иностранцы и не вам тут распоряжаться,— злобно крикнул высокий и попытался растолкать друзей.

Но его так крепко схватили за обе руки, что он едва мог пошевелиться.

— Ты здесь такой же иностранец, как и мы, а он как раз и есть хозяин,— проговорил Генек,— так что иди подобру-поздорову.

— Ну, подождите, свиньи, вы у меня еще попляшете, а этого ублюдка я все равно повешу. Его место на суку с веревкой на шее, а не среди людей,— прохрипел горбоносый и ушел быстрым шагом, изрыгая проклятия.

Многие из присутствующих покачали головами и посмотрели на двух друзей с сожалением. Вскоре индеец заторопился домой. Ребята пошли его проводить, но в дверях Генека окликнула хозяйка и попросила подняться к ней наверх. Василь пошел провожать Ога один.

В своей комнате хозяйка взяла Генека за руку и сказала:

— Что вы наделали, вы обидели Луиса — компаньона самого Диего Амандеса, которому принадлежит прииск. А тому, кому принадлежит прииск, принадлежит все. Он и его люди здесь и суд, и полиция, и власть. Какие вы молодые и глупые! Теперь у вас будут неприятности, Луис никогда не простит вам публичного оскорбления.

— Разве мы его оскорбляли?

— Вы же его фактически выгнали из салуна, схватили за руки, не дали расправиться с индейцем, он этого не забудет.

— Ничего, переживем.

— Как бы я хотела, чтобы вы пережили, а то вас убьют, и я не успею с вами познакомиться поближе.

С этими словами хозяйка заведения подошла вплотную и положила руку Генека на свою грудь.

— Чувствуешь, как бьется сердце? Я переживаю за вас обоих.

Генек сжал ее грудь, потом вторую и губы женщины раскрылись навстречу его губам. После нескольких долгих поцелуев, хозяйка попятилась к кровати, расстегивая платье.

— Иди ко мне, мой сладкий,— шептала она, спуская платье с плеч.

Когда Василь вернулся домой, Генека еще не было. Его друг лежал в постели хозяйки заведения, и ее голова покоилась у него на плече.

— Ты такой сильный и такой нежный. Интересно, Василь тоже такой? — спрашивала она, лаская мягкой ладонью его грудь.

— Не знаю,— усмехнулся Генек.

— Ничего, я узнаю сама, только бы вас не поубивали до этого.

— Что ты нас хоронишь раньше времени, ничего с нами не случится,— сказал Генек.

— Ты так думаешь, потому что еще молод и потому что не знаешь здешних порядков.

— Ты говоришь о моей молодости так, будто сама уже старая.

—  Слава богу, еще не старая, но видела в жизни многое, а такого беззакония, как здесь, в Америке, не видела нигде. Вас может спасти только одно — если Диего и Луис поссорятся. Им тогда будет не до вас и, может быть, все со временем забудется.

— Почему ты думаешь, что они поссорятся?

— Луис на днях приходил ко мне один.

— Ну и что?

— А то, что они всегда вдвоем. Даже любовью занимаются вместе.

— Как это?

— Берут одну девушку на двоих. Меня они тоже не раз …на этой самой кровати. Грубые, никогда не приласкают, как ты, просто валят на спину и задирают платье… Диего всегда первый, а Луис вслед за ним. А тут вдруг приходит Луис один. Полапал, полапал меня, повалил на кровать и говорит:

; «Раздевайся, сегодня я буду первым».

= Я говорю: «Естественно, ты же один».

; А он: «Мне надоело всюду быть вторым».

И рассказал, что решил забрать свой пай и организовать собственное дело. Диего он еще об этом не говорил, но скоро скажет. Я думаю, когда Диего об этом узнает, то взбесится. Надеюсь, они поссорятся и о вас на время забудут.

Вернувшись к себе в комнату, Генек рассказал обо всем Василю. Его друг не особенно испугался угроз, его больше интересовали подробности свидания Генека с красивой женщиной и то, что его она тоже имеет в виду.

 Перед вечером следующего дня к ним в комнату прибежала одна из девушек и, волнуясь, выкрикнула, что там вешают индейца. Друзья выбежали вслед за ней и увидели, что Луис и некто по имени Альфонсо, тащат к дереву вырывающегося Ога. В одной руке Луис держал веревку с петлей.Ребята бросились на помощь своему другу, и им удалось его отбить. Луис и Альфонсо уже лежали на земле, однако подоспели еще четверо людей Луиса. Василя и Генека сбили с ног и начали бить сапогами вшестером. Возможно, их забили бы до смерти, но появился Диего и приказал прекратить. Его послушались. Правда, Луис рвался добить своих обидчиков, но Диего схватил его за рукав и сказал:

— Успокойся. Сегодня ночью они совершат убийство, а завтра мы их самих повесим вместо индейца.

— Кого они убьют, и откуда ты это знаешь? — вытаращил глаза Луис.

— Пока не могу сказать кого,— загадочно улыбаясь, проговорил Диего,— но завтра об этом узнают все.

 Друзья с трудом поднялись и побрели домой. Индеец за это время успел скрыться. Вскоре к ним пришла хозяйка заведения, принесла какую-то мазь и, браня их за неосмотрительность, стала натирать мазью ссадины и кровоподтеки. Когда немного полегчало, ребята хватились, что нет их ножей. Наверное, они выпали, когда их колотили. Генек хотел пойти поискать, но женщина сказала, что видела, как один из приспешников Диего незаметно подобрал два ножа и спрятал, но, конечно, теперь не отдаст.

А Диего неспроста прекратил избиение. Жизни этих двух иностранцев он ни в грош не ставил, так же как жизнь любого, кроме собственной, но когда он увидел выпав¬шие у них ножи, у него мгновенно зародился план, как использовать это обстоятельство. Дело в том, что накануне Луис сказал-таки ему о намерении забрать свои деньги и открыть собственный прииск. Такой поворот событий Диего никак не устраивал. Он уже привык считать деньги компаньона своими, надеясь, что со временем найдет способ от него избавиться. Мало ли что может случиться с человеком в этой дикой стране. Он может заблудиться в джунглях, где его съедят дикие звери, может утонуть в реке или угодить в пасть местным крокодилам — кайманам, если случайно перевернется лодка. Надо просто до¬ждаться удобного случая. Диего думал, что времени у него достаточно, и вдруг это неожиданное решение Луиса. Теперь счет пошел буквально на дни и, даже, часы. И тут подвернулись эти два молодых дурака неизвестно из какой страны. Первым делом Диего приказал Альфонсо незаметно подобрать и спрятать ножи этих сопляков, а через полчаса план присвоения денег компаньона созрел в его голове окончательно. Зная во всех подробностях характер Альфонсо, хозяин прииска решил сыграть на его жадности и глупости. Он вызвал его к себе и предложил стать совладельцем прииска вместо Луиса. Тут же оформили договор, согласно которому Альфонсо принадлежала часть вложенных в дело средств, в точности равная доле Луиса. На вопрос, где он возьмет такие деньги, Диего сказал, что они уже существуют и нужно только, чтобы они поменяли хозяина, что и закреплено договором. А что касается бывшего хозяина… Слово «бывшего» Диего произнес с особым нажимом — то ведь с ним все может случиться. Например, двое избитых им иностранцев решат отомстить и пырнут его ножом сегодня же ночью. Эти дураки даже свои имена на ножах вырезали, так что и доказывать ничего не надо. Всем и все будет ясно без слов.

— Ты меня понял? — спросил Диего.

— Еще как! — радостно воскликнул Альфонсо.

— Вот и прекрасно,— и Диего вручил ему один из ножей, оставив второй себе.— Сегодня же ночью встретимся с Луисом в безлюдном месте. Надеюсь, за такие деньги ты сумеешь от него быстро избавиться так, чтобы он и не пикнул. Выгода от этого тебе двойная. Во-первых, ты сразу становишься богатым человеком, а во-вторых, завтра же будешь иметь удовольствие собственноручно повесить этих двоих, которые разукрасили тебе физиономию и опозорили на весь поселок. Мы назначим судей, будем судить их по всем правилам, но очень быстро. Раз-два, обвинение, приговор — и вот они уже болтаются в петле, а мы с тобой вершим все дела и богатеем день ото дня.

Такая перспектива очень понравилась недалекому Альфонсо и он согласился со всеми пунктами плана, не догадываясь, какая роль отведена ему самому. Покинув жилье своего патрона, он весело шагал, насвистывая песенку, и не знал, что сразу после его ухода Диего разорвал в клочки и выбросил так называемый «договор». Не знал он и того, что ему не суждено повесить двух иностранцев по той простой причине, что до завтра он не доживет.

На рассвете Кононенко и Захаржевский поднялись со стонами и кряхтеньем и поспешили на берег реки. Лодки на лесозаготовки уходили рано. Работать было очень тяжело, нестерпимо болели многочисленные ушибы, но до вечера они кое-как дотянули. Когда лодки подошли к поселку, их уже ждали охранники Диего. Ничего не подозревая, ребята сошли на берег и тут же были схвачены. Им связали руки за спиной и повели, объяснив по дороге, в чем их обвиняют. Оказывается, утром в поселке нашли трупы Луиса и Альфонсо. Оба были убиты ножами в спину, а на рукоятках ножей обнаружили имена убийц и теперь им не уйти от справедливой кары.

— Завтра утром вас осудим и вздернем! — весело сказал один из конвоиров.— А то давно у нас ничего интересного не происходило. Скука!

Их втолкнули в сарай и заперли двери.

— Сволочи! Подонки! — выкрикивал Генек и метался из угла в угол.

Потом он немного успокоился и сел рядом с Василем на сухую траву, лежавшую у стены.

— Что будем делать?

— Не знаю,— сказал Василь,— стены, кажется, крепкие, сложены на совесть.

— Но это же и дураку понятно, что мы не оставили бы на месте преступления ножи со своими именами!

— Мне кажется, здесь это никого не интересует. Они просто решили от нас избавиться и любого повода для этого достаточно. Никто с ними спорить не станет,— грустно проговорил Василь.

Перед наступлением темноты пришла их квартирная хозяйка и принесла еду.

— Пусть поедят в последний раз,— согласился охранник, стоявший за дверью с ружьем,— завтракать утром они уже не будут. На том свете позавтракают,— он рассмеялся, довольный своей шуткой.

Охранник даже разрешил развязать им руки, чтобы они могли поесть. Хозяйка присела возле ребят и стала накладывать в миски еду. Вдруг Василь увидел, как из складок ее юбки один за другим выпали два длинных узких кинжала и мягко легли на сено. Он подвинулся и сел на них, притянув к себе миску. Покормив их и повздыхав, хозяйка ушла, а охранник запер дверь, не став связывать им руки. И так никуда не денутся. Из этого амбара не убежишь.

У узников появилась надежда. Попробовали с помощью кинжалов сделать подкоп под стену сарая, но под тонким слоем земли лезвия уперлись в камень. И так везде, где они пытались копать. Пробовали под разными предлогами зазвать охранника внутрь сарая, но тот никаких просьб не слушал, только ругался и говорил, что если он откроет дверь, то они до завтра не доживут, он их прикончит сейчас. Оставалась последняя надежда — когда за ними придут, убить конвоиров и бежать. Но куда бежать, в джунгли? Это значит из огня да в полымя. Там, если не убьют индейцы, сожрут дикие звери. Но это все равно лучше, чем смерть уже завтра утром.

Была уже глубокая ночь, но спать они не могли. Без конца обсуждали различные варианты побега, а тоска все сильнее сжимала сердце, хотя друг другу они в этом не признавались. Кинжалы — дело хорошее, но вряд ли они помогут, когда вокруг будут десятки людей, которые ждут их смерти как интересного развлечения. К тому же сами они никогда никого не убивали. Время шло, приближался рассвет. Надежда на спасение таяла так же, как таяла ночь за стенами.

Но… что это? Снаружи раздался глухой стук. Похоже, что-то тяжелое упало на землю. Друзья замерли, прислушиваясь. В тишине громко лязгнул замок, и приоткрылась дверь сарая. Кто-то позвал их по именам, но с таким акцентом, что сразу стало ясно — Ог.

Они вышли. Освещенный луной, у входа лежал ох¬ранник. В его плече торчала тоненькая стрела, тупой конец которой был обмотан чем-то вроде паутины. Они уже знали, что такие стрелы, отравленные смертельным ра¬стительным ядом, индейцы пускают из духовых трубок. У друзей радостно забились сердца. Это было спасение! Ог выдернул свою стрелу и спрятал в деревянный колчан. Труп охранника втащили в сарай. Индеец вынул у него из-за пояса нож и вонзил ему в грудь. Маленькую ранку от стрелы под одеждой никто не заметит и все решат, что дурак охранник зачем-то зашел в сарай, где и был убит собственным ножом. Тем более, что кровь будет только внутри сарая. Значит, двое иностранцев действовали без сообщника и освободились своими силами.

— Надо к реке, там лодки,— коротко сказал Ог.

Сарай закрыли, но предварительно Василь забрал у убитого пули и порох, а потом прихватил ружье, валявшееся на земле. Кругом не было ни души. Они забежали в свою комнату, быстро собрали вещи, взяли луки со стрелами, топоры и, стараясь держаться все время в тени, направились к реке. Когда миновали поселок, и до реки осталось совсем немного, Ог рассказал о том, что случайно увидел прошлой ночью. Он должен был встретиться на берегу со связным своего племени. Скользя, подобно призраку, своей обычной неслышной походкой вдоль спящей улицы, он оказался неподалеку от салуна, когда оттуда вышли послед¬ние посетители. Правда, заведение было уже давно закрыто, но эти, вероятно, были наверху, в комнатах девушек, поэтому и вышли так поздно. Этими последними посетителями оказались Диего, Луис и Альфонсо. Они свернули в ту же сторону, куда направлялся Ог, и ему волей-неволей пришлось следовать за ними на безопасном расстоянии. Глаза индейца видели в темноте почти так же хорошо, как глаза ягуара. Вот трое остановились неподалеку от дома Луиса.

Казалось, они мирно беседуют и вдруг Альфонсо, почти не размахиваясь, коротким движением вонзил нож между лопатками Луиса. Негромко вскрикнув, тот повалился лицом вниз. Альфонсо нагнулся над убитым, чтобы обшарить его карманы и в это мгновение Диего ударил его ножом в спину. Альфонсо рухнул прямо на убитого им Луиса, но Диего ногой сбросил его с покойника, присев, убедился, что оба мертвы и спокойно пошел в обратную сторону. Огу пришлось лечь в траву у забора и притаиться. Он встал только тогда, когда звук шагов Диего затих вдали. Индеец не знал, что тех двоих убили ножами Генека и Василя, иначе забрал бы ножи и спрятал. Генек сразу вспомнил то, что ему рассказывала хозяйка заведения о желании Луиса забрать свои деньги и открыть собственное дело. Дьявольский план Диего стал ему ясен — с помощью Альфонсо избавиться от своего компаньона, затем избавиться от Альфонсо и оба убийства свалить на Кононенко и Захаржевского.

Они подошли к реке. Среди причаленных здесь лодок выбрали легкую и прочную четырехвесельную.

— Вам надо плыть вверх по реке. Там нет поселков белых людей, и там вас искать не будут, а вниз они утром пошлют погоню,— сказал Ог.

— Но там нас убьют индейцы,— с сомнением проговорил Генек.

— Не убьют. К середине дня доплывете до большого острова. Там живут двое наших наблюдателей. Они должны сообщить вождю племени, если вверх по реке поплывут вооруженные белые люди. Передадите им письмо, и они вас примут как своих. Поживете у них дней пять-десять, а потом ночью пройдете мимо нашего поселка и дальше вниз по реке туда, где вас никто не знает. А там решите что делать, может быть, уедете обратно в свою страну.

Услышав про письмо, Генек и Василь удивились, а индеец достал из кармана несколько тонких веревочек и начал завязывать на них узелки.

— Что ты делаешь? — спросил Василь.

— Это письмо,— бросил Ог, продолжая свою работу.

Друзья удивились еще больше, но пришлось ждать, пока он закончит. Ог подал Василю свои веревочки и сказал:

— Это расскажет, что вы хорошие люди и спасли меня от смерти.

— А как мы найдем ваших наблюдателей?

— Когда выйдете на берег покричите: «Угано слинга ута, ирабо усагатоло».

— Что? — в один голос воскликнули Генек и Василь.

— На нашем языке это значит: «Люди племени ута, сын кобры прислал сообщение».

— Я это не запомню,— с сомнением проговорил Василь.

А Генек только почесал затылок.

— Надо запомнить, это же очень просто,— удивился Ог,— иначе они могут не показаться.

Пришлось заучивать непонятные и непривычно звучащие слова. Через некоторое время индеец одобрил их произношение.

— Плыви с нами,— предложил Василь.

— Нельзя, я здесь глаза и уши племени,— коротко пояснил Ог.

Попрощались, пожали индейцу руку, поблагодарили за спасение и налегли на весла. Гребли до рассвета, то и дело вздрагивая от незнакомых звуков. То вдруг поблизости раздавался громкий плеск, как будто в воде ворочался кто-то огромный и страшный, то лунную дорожку на воде пересекала отвратительная хищная морда плывущего каймана. Время от времени из джунглей доносился жуткий вой, переходящий в громкое мяуканье. Иногда на берегу слышался такой треск, что казалось, кто-то величиной с лошадь ломится через чащу. Ночной тропический лес был полон звуков, которых друзья не понимали и поэтому боялись еще больше. Когда рассвело, причалили к берегу, затащили лодку в кусты и немного отдохнули. Даже поспали по очереди и поплыли дальше. На реке все было спокойно, видно, и впрямь их искали ниже по течению. Ог оказался прав, никому не пришло в голову, что они могут бежать туда, где их ждет почти верная смерть или от рук индейцев, или от зубов диких зверей. Солнце уже клонилось к закату, когда впереди на реке показался довольно большой остров, похоже, тот, о котором говорил индеец. Во всяком случае, это был первый остров на их пути.

Причалили, луки и ружье оставили в лодке и вышли на берег. Где же искать этих индейцев? Вокруг сплошные заросли и нигде никого.

— Давай кричать,— пожав плечами, предложил Генек.

Василь сложил руки рупором и прокричал заученные и несколько раз за ночь повторенные для верности слова. Прокричал в одну сторону, потом в другую. Никакого ответа. Может быть, эти индейцы находятся на другом конце острова и просто не слышат, а может, их вообще на острове нет?

И тут они вздрогнули от неожиданности. Из-за куста, который был совсем близко, бесшумно, как призрак, появился индеец, а за ним второй. Оба держали наготове луки. Придя в себя, Василь молча подал им веревочки с узлами, завязанными Огом. Индейцы долго рассматривали узелки, указывали друг другу пальцами на какие-то места, кивали головами, переговаривались. Наконец, они закончили «чтение» и знаками показали, чтобы ребята вытащили лодку и следовали за ними. Лодку затащили в заросли тростника и пошли за индейцами. Недалеко от берега за деревьями оказалась хижина, плетенная из ветвей и крытая тростником. Здесь им предстояло прожить несколько дней. Внутри хижины было два гамака, в которых ночью спали хозяева, и гости пришли к выводу, что им придется спать на земле. Но это не так страшно. За время скитаний по разным странам они привыкли спать в любых условиях и в любом положении. Во всяком случае, это лучше, чем заснуть вечным сном, что непременно случилось бы, не помоги им Ог. Индейцы накормили их мясом дикого гуся, зажаренного на костре, и лепешками из местного злака, представляющего собой большие круглые початки, усыпанные рядами крупных желтых зерен. Пучки этих початков были подвешены на жердях тут же в хижине.

— Вот если бы на Украине пшеница росла с такими колосками,— мечтательно проговорил Василь,— сроду бы голода не было.

Потом до вечера все вместе сидели недалеко от берега на небольшом бугорке, с которого сквозь ветви кустов далеко была видна река. Это и был наблюдательный пункт индейцев. Пытались кое-как объясняться друг с другом, но без особого успеха. Когда стало темнеть, хозяева притащили в хижину охапки сухой травы, бросили их на землю и показали, что это ложе для гостей. Утомленные бессонной ночью и всем пережитым, друзья заснули сразу и проспали чуть ли не до обеда. Проснувшись, увидели возле своего ложа две грозди бананов и решили, что это их завтрак. В деревянном сосуде нашли воду, умылись, поели и отправились на «наблюдательный пункт». Оба индейца были там. День прошел спокойно, за ним также спокойно и однообразно прошли еще три дня. Друзья подумали, что пора отправляться в путь и попытались объяснить это намерение своим гостеприимным хозяевам. Те, кажется, поняли и, разведя руками, показали, что их это не касается. Решили плыть после полудня, чтобы ночью миновать поселок, где их ждет виселица. Однако перед полуднем на реке показалась одинокая лодка. Индейцы затараторили что-то на своем языке. Несколько раз прозвучало слово, похожее на имя Ог, и действительно, через некоторое время их спаситель высадился на берег.

Он рассказал, что все получилось так, как было задумано. Все решили, что охранника убили узники его собственным ножом. За ними послали погоню на самых бы¬строходных весельных и парусных лодках. Прошли несколько поселений вниз по реке и ни в одном беглецов не видели. Все это было хорошо, но кое-что и плохо. Диего Амандес послал сообщение с описанием их внешности и якобы совершенных ими преступлений по всем поселкам, расположенным на сотни миль вниз по течению. Теперь, если они где-нибудь покажутся, их сразу арестуют и отправят по месту совершения преступлений, а то и просто повесят без проволочек. Такие вот дела.

— Что же нам теперь — всю жизнь сидеть на этом острове? — спросил Василь.

Ог сказал, что всю жизнь им сидеть здесь не надо, а надо идти на восток к другой реке, которая тоже впадает в Великую реку — Мать всех вод, текущую к океану. В поселках белых людей на той реке о них ничего не знают, и там их никто не ищет. На вопрос, как они найдут дорогу, индеец ответил:

— Мы пойдем на лодках вверх по реке до нашего селения, и я попрошу вождя дать вам провожатого.

И снова они гребли, уходя все дальше от обжитых мест. Перед вечером пристали к берегу, на котором стояли хижины племени ута. Ог объяснил вышедшим навстречу соплеменникам, кто такие приплывшие с ним белые. Их приняли довольно дружелюбно и отвели к вождю. Это был пожилой но, судя по всему, еще сильный мужчина. Кроме набедренной повязки, его тело украшали татуировки и ожерелье из чьих-то зубов. На голове надето что-то вроде короны из ярких птичьих перьев. Он расспрашивал незваных гостей через Ога о той стране, из которой они прибыли, и о других странах, о живущих там людях, о животных, о том, чем питаются и из чего строят дома на их родине. На вопрос, зачем они приплыли в Америку, ребята честно ответили, что сюда их привело желание разбогатеть. Тогда вождь спросил, что значит разбогатеть. Но все попытки объяснить ему, что такое богатство не увенчались успехом. По мнению вождя и, наверное, всех его соплеменников, богатством была обильная еда, но еду давали джунгли и река, а больше им ничего не было нужно. Ог уже рассказывал раньше, что белые люди добывают желтый металл, который высоко ценится в их стране, но индейцам это казалось неубедительным.

Ночь они провели в хижине, где жил старший брат Ога с женой и тремя детьми, а утром им дали двоих провожатых и они отправились навстречу солнцу, попрощавшись с Огом и его соплеменниками. По совету Ога перед уходом они подарили вождю один из своих топоров, что вызвало большую радость, хотя вождь и старался это скрыть. Путь предстоял не близкий. Им сказали, что идти придется три дня и провести в лесу две ночи. Сквозь заросли шли в затылок друг другу. Впереди и сзади — индейцы, а Василь с Генеком посередине. Шли сквозь влажную духоту, сквозь тусклый зеленый свет, птичий свист, трели, уханье и оглушительное стрекотанье, сквозь крики обезьян и пугающее рычанье где-то в чаще. Время от времени приходилось идти сквозь тучи комаров. Индейцы, казалось, были равнодушны ко всем этим неудобствам, чего белые не могли сказать о себе. Слава Богу, довольно часто попадались места, где комаров было мало и можно было расслабиться. Попадались и открытые участки, поросшие только кустарником или травой. Здесь можно было идти рядом и не бояться нападения ягуара или змеи с дерева. Но открытая местность заканчивалась, и снова путешественники погружались в зеленые сумерки среди бела дня. Кононенко и Захаржевского не переставали удивлять гигантские деревья неимоверной толщины высотой до пятнадцати сажен, состоящие внизу как бы из множества сросшихся стволов. В этих густых зарослях все тянулось вверх к солнечному свету. Солнце давало жизнь. Деревья, не успевавшие пробиться к нему, погибали, а те, которые обогнали других в росте, раскидывали в вышине свои кроны, ловя живительный солнечный свет. Правда, ниже них располагались другие породы, не столь светолюбивые, которые прекрасно себя чувствовали под сенью великанов. А в самом низу селились растения, которые, казалось, вообще не нуждаются в солнечном свете, так мало его здесь было.
 
К концу дня вышли на открытую местность,  заросли встречались редко. Ночевать путники расположились на каменистом бугре вдали от пугающих джунглей и от комаров. Разожгли костер, поужинали захваченными из селения продуктами и улеглись на собранную траву. Генек с Василем спали почти всю ночь, не просыпаясь, а индейцы дремали по очереди, поддерживая огонь в костре и зорко посматривая по сторонам. Луна взошла почти полная, и при ее свете было видно далеко. Утром проснулись продрогшие. В этой удивительной стране днем стояла удушающая влажная жара, а ночи были довольно холодными. Отправились дальше на восток, и вскоре джунгли со всеми их «прелестями» снова окружили путешественников. В следующие два дня они дважды переходили вброд небольшие речки и дважды видели ягуаров. В первый раз — на подходе к небольшой поляне идущий впереди индеец подал знак остановиться и выглянул на поляну, медленно и осторожно отодвинув одну ветку. Потом подозвал же¬стом остальных. Перед ними открылась такая сценка.

Огромный удав боа, изогнувшись и широко разинув пасть, издавал грозное шипение, а возле него, заходя то с одной, то с другой стороны, нерешительно топтался, видимо, еще молодой ягуар. Удав бдительно следил за перемещениями зверя и, не переставая шипеть, поворачивал голову вслед за ним. Этот своеобразный танец продолжался несколько минут, но, в конце концов, ягуар решил, что не стоит рисковать и, повернувшись, не спеша отправился в чащу. К счастью, в сторону, противоположную той, где притаились люди.

Второй раз под вечер они увидели с небольшого пригорка двух ягуаров, игравших внизу возле ручья. Ветер дул со стороны зверей и, спрятавшись за кустами, можно было наблюдать за игрой желтых кошек с черными пятнами на лоснящемся коротком меху. Это были самец и самка. Самка крупнее и, судя по всему, сильнее. Они плескались в ручье, и самец все время нападал, а самка, то лениво, как бы нехотя, отмахивалась от него, то вступала в игру и они начинали бегать друг за другом. Иногда они поднимались на задние лапы и, обнявшись передними, раскачивались некоторое время, а потом падали в воду, поднимая тучи брызг. Несколько раз самец пытался спариться со своей подругой, но она огрызалась и пресекала его попытки, а однажды, когда он оказался особенно настойчивым, довольно сильно ударила его передней лапой по морде. Обидевшись, он отошел в сторону и лег на траву, но пролежал недолго. Поднявшись, отправился к ручью и стал лакать языком воду точно так, как это делают кошки. Напился и стал подкрадываться к самке, а она делала вид, что ничего не замечает, пока он на нее не прыгнул. Сцепившись, они покатились по траве, свалились в ручей, побарахтались и, выбравшись на берег, улеглись и стали вылизывать мокрую шерсть на передних лапах и на животе.

 Налюбовавшись этой картиной, путники отправились своей дорогой. Местность снова стала возвышаться, и к вечеру впереди замаячили в синем мареве не очень высокие горы. Спали, как и в прошлую ночь, на возвышенно¬сти. Утром перед ними открылась впечатляющая картина джунглей, раскинувшихся от горизонта до горизонта. В низинах лежал густой туман, из которого поднимались верхушки самых высоких деревьев. Эти места казались белыми озерами в зеленом океане, а кроны выступающих из тумана деревьев напоминали острова. В туман им окунаться не пришлось, их путь лежал по гребням  почти слившихся друг с другом холмов. Джунгли становились не такими густыми, как в низинах, а местами уступали место кустарнику или более-менее открытым пространствам. Перед вечером спустились в лощину, которая оказалась долиной реки. Берег с их стороны был пологим, а противоположный — крутым и обрывистым. Индейцы объяснили знаками, что это и есть та самая река, к которой они шли. Здесь они заночуют, а утром отправятся в обратный путь. Они сплели из лозы специальные корзины, которыми ловко наловили рыбы. Затем разожгли костер и поужинали жареной рыбой. Ночь прошла спокойно. Утром индейцы помогли двоим неопытным европейцам связать с помощью лиан и еще какой-то травы плот из бревен, нарубленных единственным топором. Потом велели вырезать толстые палки и привязали к ним плотно сплетенные из лозы диски эллиптической формы. Получились весла необычного вида, но, как потом оказалось, вполне пригодные для гребли. Кроме того, вырубили два длинных шеста. Солнце поднялось уже высоко, когда работа была закончена и индейцы заторопились домой. Василь и Генек, сердечно попрощавшись с ними, оттолкнули плот от берега и поплыли вниз по течению. Плыли до полудня, на ходу осваивая искусство управления своим «кораблем», а потом поняли, что необходимо соорудить хоть какой-нибудь навес, так как солнце палило нещадно. Причалили к берегу. Навес сделали довольно быстро, а вот когда начали ловить рыбу корзинами, оставленными индейцами, оказалось, что это непростая задача. И как это у индейцев все так ловко выходило? В конце концов, пару рыбок все-таки поймали, а на берегу нашли вкусные плоды, которые им по дороге показали индейцы. Тем и пообедали. И снова поплыли мимо незнакомые берега. Слева по-прежнему были то джунгли, стоящие у самой воды, то заросли тро¬стника, за которыми возвышались все те же джунгли. А правый берег становился все выше и круче. Иногда он обрывался прямо в воду, а иногда отступал сажен на пятьдесят-сто. Перед вечером река разделилась на несколько рукавов. Посовещавшись, решили держаться правого берега. Через какое-то время этот рукав расширился и превратился в заводь, где почти не было течения. Пришлось налечь на весла. Они огибали очередной выступ берега, когда услышали крик. Еще несколько гребков, и прямо перед собой увидели перевернутую лодку.

 От лодки к берегу поспешно плыли два человека, а к ним, разрезая острыми мордами воду, со всех сторон устремились кайманы. Один из кайманов уже догонял человека, который был ближе к плоту. Василь схватил ружье, прицелился и выстрелил. Может быть, он попал в каймана, а может быть, того просто напугал звук выстрела, но рептилия ушла под воду, оставив человека в покое. Другие, видимо, тоже испуганные грохотом, замерли, прекратив преследование, но их носы и глаза по-прежнему торчали из воды. Тем временем Генек уже подгреб к пловцу. Ему подали руки и втащили на плот. Это был молодой паренек лет пятнадцати-шестнадцати, но не индеец, как можно было ожидать, а белый. И тут они услышали отчаянный крик. У самого берега, уже на мелком месте, летели в воздух брызги воды и грязи, там шла борьба человека с кайманом. Генек схватил лук, но стрелять было опасно, с равной вероятностью можно попасть как в каймана, так и в человека. Налегли на весла. Спасенный парень тоже не растерялся, схватил шест и стал толкать плот. Когда приблизились к месту схватки, Генек выстрелил из лука. Стрела ударила в спину каймана и отскочила, как от железа. Вторая вонзилась в бок, где кожа была не такой твердой, как на спине, но кровожадная и глупая тварь никак не хотела расставаться со своей добычей. Зубы каймана впились в бедро парня. К счастью, кайман был небольшим, иначе он утащил бы мальчишку на глубину раньше, чем подоспели спасатели. Только после двух ударов шестом по голове, хищник разжал челюсти и нырнул в мутную воду.

Раненого вытащили на берег. Он был ровесником того, которого спасли первым, и тоже белый. На бедре его зияла рваная рана и обильно текла кровь. Василь быстро развязал мешок и достал мягкое полотно, куски которого носили с собой все лесозаготовители, так как травмы при их работе случались часто. Первый парень бросился в заросли и вскоре вернулся с какими-то листьями. Он подал их Василю и стал что-то говорить на совершенно незнакомом языке. И Василь, и Генек за время своих странствий по Европе бегло познакомились с немецким, венгерским, чешским, итальянским. Они могли говорить на смеси английского с Бог знает еще какими языками, на которой общаются между собой матросы разных стран в портах, но в этом языке не было ни одного знакомого слова.

Видя, что его не понимают, мальчишка показал жестами, что листья нужно приложить к ране. Василь послушался и наложил повязку поверх листьев. Раненый морщился от боли, негромко стонал, но в, общем, оказался довольно терпеливым. Его напарник, видя, что тут он не нужен, вскочил на плот и, отталкиваясь шестом, догнал свою опрокинутую лодку, которая медленно удалялась по тихой воде. Привязав лодку к плоту, он подвел ее к бере¬гу и вытащил на песок. Генек и Василь попытались с помощью жестов и мимики узнать, где живут спасенные. Не сразу поняв, что от них хотят, мальчишки показали руками вверх на обрыв. Получалось, что они живут там, высоко над рекой. Генек вырубил две толстые палки и показал, что предлагает сделать носилки, а потом он и Василь понесут раненого, куда им укажут. Но мальчишки, поговорив между собой, показали, что этого делать не надо. Тот, который был ранен, изобразил на пальцах, как его товарищ бежит домой и возвращается с помощниками. Позже Кононенко и Захаржевский узнали, что ребята не могли без разрешения старших вести чужаков в свое селение.


Мальчишка убежал. Ждать пришлось довольно долго, раненому становилось все хуже, но, наконец, зашуршал песок под ногами приближающихся людей. Их было пять человек. Четверо — здоровяки средних лет, бородатые, одетые в белые холщовые штаны и рубахи. Пятый — пожилой мужчина, тоже с бородой, одетый в широкий и длинный плащ белого цвета без рукавов. Все без головных уборов. Двое из пришедших были белокурыми, третий — темноволосым, четвертый — рыжеватым, а волосы и борода старшего были седыми. Подойдя ближе, незнакомцы поздоровались, приложив правую руку к сердцу и отвесив легкий поклон. Василь и Генек постарались повторить это приветствие. Выражения лиц у пришедших были доброжелательными. Они уже знали, что чужие не понимают их языка, но все же старший произнес несколько слов. В то время как четверо были вооружены луками, у этого оружия не было. Его открытую загорелую шею украшал обруч с вправленными в него черными камнями.

Поздоровавшись, он занялся раненым. Размотал повязку, снял листья и посыпал рану зеленоватым порошком из холщового мешочка. Затем снова наложил листья и повязку, сказав что-то одобрительное бегавшему за помощью мальчишке. Видимо, похвалил за умело оказанную первую помощь, потому что у парня сделалось счастливое лицо. Затем старик дал раненому выпить какую-то жидкость из круглого деревянного сосуда. Друзья-путешественники сначала решили, что пожилой мужчина — лекарь, и лишь гораздо позже узнали, что он поп, т.е. местный священнослужитель. Тем временем другие мужчины сделали из вырубленных Генеком палок и ветвей носилки и на них положили раненого парня. Пожилой стал что-то спрашивать, показывая рукой, то на плот, то на реку. Не зная, как ему объяснить, кто они такие и куда путь держат, Василь вдруг вспомнил, что у него в кармане лежит «письмо» — веревочки с узелками, которые он прихватил с собой, после того как их «прочли» индейцы племени ута. Может быть, эти тоже умеют «читать»? Он подал веревочки старшему. Остальные тоже подошли и уставились на индейское «письмо», явно ничего не понимая. Однако старик стал внимательно рассматривать веревочную грамоту и что-то заговорил, перебирая узелки. Его спутники внимательно слушали, поглядывая то на веревочки, то на Василя с Генеком. Похоже, старик объяснял им смысл сообщения. Закончив пояснения, он жестами показал, что приглашает ребят следовать за ними куда-то наверх, куда раньше показывал мальчишка.

— Похоже, нас приглашают в гости,— сказал Генек,— надо плот спрятать.

Кивком головы и прикладыванием руки к сердцу ребята постарались показать, что принимают приглашение и благодарны за это, после чего начали вытаскивать на берег свой плот. Бородачи не стали стоять в стороне и вместе они довольно легко оттащили плот в кусты. После этого отправились в путь. Некоторое время шли вдоль высокого обрыва по берегу, затем переправились по деревянным кладкам через довольно полноводный ручей, образованный низвергавшимся с горы водопадом. Потом неприступная, почти вертикальная стена высотой сажен двадцать стала отдаляться от реки и они, следуя за ее изгибами, вошли в густые заросли. Вскоре свернули на едва заметную тропу и нашли расщелину, врезавшуюся в стену. Прошли по этому ущелью сажен пятьдесят, и тут обнаружилась очень крутая тропа, ведущая наверх. Стали карабкаться по ней. Тяжелее всех приходилось тем, кто нес носилки с раненым. Их сменила вторая пара бородачей, а потом Генек с Василем предложили свои услуги и дотащили носилки уже до самого верха.

Они оказались на большом плато, откуда далеко были видны джунгли на левом берегу реки. Идти стало легче, и вскоре из-за деревьев показались строения. Насколько можно было судить, это была большая деревня. Одни дома были срублены из бревен, другие — сложены из тесаных камней, но все большие, с камышовыми крышами и за¬стекленными окнами. Встречные мужчины и женщины — все белые, с удивлением рассматривали чужестранцев. Впрочем, ни Кононенко, ни Захаржевского не удивляло то, что они встретили белых людей, не знающих ни португальского, ни испанского и, вообще, ни одного европей¬ского языка. Ребята тогда просто не знали, что до прихода завоевателей в Америке не было белых. Возле большого каменного дома им навстречу вышел рослый человек лет сорока, которому старик стал что-то говорить, показывая на гостей и на веревочки.

Человек был вождем белых людей, хотя его одежда ничем не отличалась от одежды остальных. У него было всего одно отличие, но какое! Это не то, что скромный обруч с черными камнями на шее старика. У вождя на груди в простой оправе из черного дерева сверкал потрясающей красоты изумруд величиной с куриное яйцо. Камень был зеленый, как породившие его джунгли. Казалось, волшебный свет исходил прямо из его глубины и при малейшем движении рассыпал вокруг зеленые искры. За такой камень в Европе, наверное, можно купить дворец, а этот вправил его в деревяшку! Ну и ну! Показав себе на грудь, он несколько раз произнес слово «шастор» и один раз слово «ихориан». Вероятно, первое означало имя. Ребята по несколько раз произнесли свои имена, и вождь постарался их воспроизвести. Это оказалось не очень сложно, так как его собственный язык чем-то отдаленно напоминал украинский.

Первый из спасенных ими мальчишек — тот, что бегал за подмогой, оказался старшим сыном вождя. Звали его Итангор. Их пригласили в дом. В комнате, куда их привели, была печь, грубо сколоченный стол, деревянные скамьи, что-то вроде кровати, сундук, полки на стенах, в общем, это жилье совсем не напоминало индейское и мало чем отличалось от украинской хаты. Жена вождя — красивая женщина, высокая и стройная, по имени Малита стала накрывать на стол. Пока она этим занималась, гостей познакомили с остальными членами семьи — младшим сыном по имени Интар и старухой — матерью хозяйки дома, которую звали Линара. Потом их накормили вкусным обедом, состоявшим из первого блюда, вареного мяса, овощей неизвестного вида и хлеба, по вкусу напоминавшего пшеничный. Позднее ребята узнали, что его действительно пекли из пшеничной муки, смешанной с мукой из таких же початков, которые они видели у индейцев племени ута. Когда поели, старший сын вождя повел их показать селение. Деревня действительно оказалась большой. Она была расположена по обеим сторонам того самого ручья, что водопадом низвергался с обрыва. Встречные люди: мужчины, женщины и дети здоровались с пришельцами и с любопытством рассматривали их незнакомую одежду. Несколько мальчишек и девчонок увязались за ними и следовали по пятам. Их провожатый что-то рассказывал, но они не понимали ни слова, хотя часто догадывались, о чем идет речь. За домами были расположены небольшие, но судя по всему, ухоженные поля. Посередине деревни на небольшом холме возвышалось странное сооружение в виде шестиступенчатой пирамиды, сложенной из огромных камней. Высотой оно было с хорошую церковь и действительно являлось храмом, как потом узнали друзья. После прогулки вернулись в дом вождя. Им показали небольшую комнату с широкой лежанкой, где вполне могли уместиться два человека и жестами пояснили, что здесь они могут располагаться. Ночью они спали крепко, не то, что в джунглях, где приходится дремать в полглаза.

Утром их снова накормили и, когда хозяин и старший сын отправились на поле, Кононенко и Захаржевский пошли с ними и проработали сначала до обеда, а потом до вечера. Вечером вождь, которому сын рассказал о вы¬стреле из ружья, испугавшем кайманов и тем спасшем его, попросил показать грохочущую палку — оружие белых завоевателей. Когда он рассмотрел ружье и вернул его, Генек по его просьбе два раза выстрелил в поставленную Василем деревянную доску. Окружающие сначала зажали ладонями уши и даже присели при звуке выстрела, а потом с любопытством рассматривали дырки в доске и качали головами. Убедившись в том, что их не торопят с уходом, друзья решили задержаться в этом гостеприимном месте, тем более, что хлеб даром не ели, а могли работать, как все. А тем временем о них, может быть, забудут и перестанут искать как преступников. На какой срок задержатся, они не знали, но получилось так, что они прожили в этой деревне почти три месяца. За это время более или менее освоили язык и узнали много интересного о приютивших их людях. Прежде всего, они узнали, что местный священник, который по утрам пел гимн солнцу с вершины пирамиды, единственный знал узелковое письмо индейцев. Он прочел сообщение Ога, из которого следовало, что Василь и Генек не такие, как все белые. В «письме» было сказано, что они не завоеватели, что они считают индейцев настоящими хозяевами страны, и это вызвало гнев других белых людей. Когда они спасли Ога от виселицы, плохие белые свалили на них вину за убийство двух людей и хотели тоже повесить, но Ог освободил их и теперь все белые по всей реке будут искать их, чтобы убить. Поэтому их надо спрятать и помочь им вернуться на их родину.

Вот почему их приняли так гостеприимно и оставили в деревне на неопределенный срок. Ребята узнали, что люди, приютившие их, называют себя ацлан, что их предки много, много веков тому назад приплыли сюда из другой страны, расположенной далеко в океане. Ацлан не только работали на полях, охотились и ловили рыбу, но и регулярно упражнялись в военном деле. Мужская часть населения деревни была разбита на сотни и десятки. Они тренировались в стрельбе из лука, в рукопашном бою с помощью специальных дубинок и длинных ножей, напоминающих мечи. Вождь рассказывал, что им приходится защищаться и от нападения индейцев и, что самое худшее, от белых пришельцев, которые гораздо опаснее. А сын вождя Итангор рассказал, что очень давно, когда его бабушка Линара была еще девушкой и их народ жил на берегу большой реки у водопада, бабушку захватили белые чужаки и увезли на свою огромную парусную лодку. Но бабушка убила одного из них ножом, прыгнула за борт и вернулась домой. Вот какая у него героическая бабушка.

Священник, которого звали Суэн Роду, подолгу разговаривал с ребятами, расспрашивая об их стране и тех странах, где они бывали, о людях, обычаях, оружии, продуктах питания, но сам говорил мало и неохотно.

Однажды они решились спросить у вождя, где он взял великолепный изумруд, что украшает его грудь. Шастор ответил, что это военный трофей и больше не стал говорить об этом. Ребята решили, что расспрашивать дальше неудобно, а им очень пригодился бы такой камешек. В гостях хорошо, а дома лучше. Пора было подумать о возвращении, хотя разбогатеть они так и не смогли. Но хорошо, хоть головы сберегли,— и за то спасибо Господу Богу. А вот ацлан считали Богом солнце, и молились ему как настоящему Богу, и это было удивительно. Разумные люди, а истинного Бога не знают.

Многие местные девушки, почти все красивые, обращали внимание на двоих статных пришельцев, да и они были неравнодушны к женской красоте. Итангор как-то сказал, что они нравятся многим девушкам. Могли бы жениться и остаться здесь навсегда. Разве здесь хуже, чем у них на родине? Ребята ответили, что здесь действительно хорошо, но им все же пора домой. Вот только дорога далекая и нужно иметь много денег, чтобы заплатить за путешествие через океан на корабле. На вопрос, что такое деньги, они показали парню золотую монету. Мальчишка попросил дать ему монету и показал ее отцу. Вечером вождь спросил, правда ли, что такие блестящие безделушки помогут им добраться до дома. Ему объяснили, что за такие безделушки у них на родине можно купить все, что угодно. Ихориан удивился, немного подумал и сказал, что знает место, где можно набрать таких блестяшек. Но на просьбу показать это место он ответил отказом. Сказал, что им туда не добраться. На утро к нему явились два бородача лет по сорок пять-пятьдесят. Они рассматривали монету и оживленно переговаривались. Друзья недостаточно хорошо знали язык, чтобы понимать беглый разговор, но пару раз уловили слова «каменные холмы». Посовещавшись с вождем, бородачи  попросили на подготовку к походу один день. На следующее утро, вооруженные луками, ножами, длинными веревками, с заплечными мешками, наполненными провизией, эти двое спустились вниз по той самой тропе, по которой пришли Василь с Генеком и, которая была единственной дорогой, соединяющей нагорье с низиной. Помахав на прощанье руками, они скрылись в джунглях. Прошел день, потом второй, потом третий. На вопрос, когда же вернутся те двое, вождь спокойно отвечал, что еще не время. На пятый день он сказал, что посланные за золотом должны прийти сегодня. И действительно, к вечеру они явились. Грязные, усталые, в разорванной кое-где одежде, но невредимые. В доме вождя они развязали свои мешки, достали оттуда по холщовой сумке, каждая весом фунтов пять, и поставили на стол.

— Посмотрите, это то, что вам нужно или нет? — спросил Ихориан, развязав сумки.
Оттуда посыпались на стол золотые монеты. Настоящие золотые, только необычного вида. На них были изображены какие-то непонятные знаки, которые не могли объяснить ни те, кто принесли золото, ни вождь, ни священник, когда ему позже показали монеты. Кроме знаков, на некоторых монетах был отчеканен профиль мужчины с орлиным носом, на других — изображение змеи, на третьих — ягуара, на четвертых вообще не поймешь что. Захаржевский и Кононенко потеряли дар речи при виде такого богатства, а вождь, равнодушно смотревший на золото, как и люди, принесшие его, спросил:

— Этого хватит?

Ошарашенные и обрадованные сверх всякой меры друзья уверили, что этого вполне хватит и даже останется. Хозяева отдали мешочки своим квартирантам, которые еще долго не могли успокоиться от радости. Столько золота они не заработали бы на лесоповале и за сто лет и вряд ли намыли бы на прииске за этот срок. С утра стали собираться в дорогу. Вождь дал им двоих опытных мужчин, с помощью которых они проверили и укрепили вязку своего плота. Вместе с помощниками переделали примитивный навес, превратив его в небольшую плетеную хижину с крепкой камышовой крышей. Кроме того, им подарили настоящие деревянные весла, более удобные и надежные, чем плетеные из лозы. Хозяйка положила им в мешки еду на несколько дней, а ребята попросили еще добавить хлеба. Вождь сказал, что до ближайшего селения белых людей им придется плыть дня четыре, а может быть, пять, и несколько раз предупредил, чтобы никому не рассказывали о встрече с народом ацлан и месте, где они живут. Священник тоже беседовал с ними в этот день. Он говорил, что ацлан претерпели много бед от белых пришельцев. Много мужчин и женщин погибло, защищая свою землю от жадных и беспощадных завоевателей. Народу уже несколько раз приходилось менять место жительства, уходя подальше от врагов. Сейчас белые не знают о них, но если Василь и Генек расскажут, сюда нагрянут сотни воинов с такими грохочущими палками, как у них, и начнут грабить и убивать. Ацлан ни за что не пустили бы чужих на свою гору, но они спасли от смерти двоих юношей и ацлан обязаны были принять их как гостей. Кроме того, в индейском «письме» сказано, что они не такие, как другие белые, не считают себя хозяевами на чужой земле и защищают индейцев.

Ребята искренне обещали никому и никогда не говорить об ацлан, но старик попросил их завтра на заре дать клятву перед восходящим солнцем. Утром их разбудила хозяйка еще затемно, а старший сын проводил к дому священника, который находился неподалеку от храма — пирамиды. Старик вышел к ним и повел в храм. По каменным ступенькам, расположенным в узких наклонных коридорах, они поднялись на плоскую крышу храма и стали ждать восхода. В природе стояла тишина, которая бывает только на рассвете. На деревьях не шевелился ни один листик. В низине джунгли тонули в утреннем тумане, а здесь, на плоскогорье, воздух был прозрачным, сухим и прохладным. Вот на горизонте между двумя одинаковыми горами с плоскими, будто срезанными ножом вершинами, показался краешек солнца. Старик сказал, чтобы ребята повернулись к светилу лицом и повторяли слова клятвы. Они послушно исполнили его то ли просьбу, то ли приказ, и громко повторили вслед за ним не всегда понятные им слова. Смысл клятвы состоял в том, что перед лицом великого и животворящего Ра они клянутся никому и никогда не выдавать место, где живет его любимый и оберегаемый им народ, а если они нарушат эту клятву, их ждет божья кара. Произнеся слова клятвы, они поклонились старику, приложив правую руку к сердцу, и еще раз заверили его, что скорее умрут, чем расскажут кому-нибудь о приютившем их гостеприимном и добром народе. После этого священнослужитель повернулся к востоку и пропел свой еже¬дневный гимн восходящему светилу. Его сильный, молодой не по возрасту голос свободно и легко летел над деревен¬скими домами, полями, зарослями и, возможно, даже до¬стигал берегов реки там внизу, под обрывом.

Пропев свою песню-молитву, священнослужитель пожелал ребятам счастливого пути на родину. Они вернулись в дом вождя, поблагодарили, попрощались и отправились на берег реки. Их сопровождали двое мужчин — те, которые ходили за золотом, и сыновья вождя. Василь спросил, что это за каменные холмы, о которых они говорили с вождем. Один из мужчин ответил:

— Там далеко есть два холма в два раза выше нашего храма. Они густо увиты лианами и сплошь заросли травой и кустарником, но это не просто холмы. Очень давно их построили люди. Когда мы там были прошлый раз, мы попробовали расчистить небольшой участок склона величиной с ваш плот. Полдня работали. Разрубили и растащили лианы, вырубили кустарник и траву, а под всем этим и под слоем дерна оказались ступени каменной лестницы. Похоже, она ведет на самую вершину. В один из холмов мы нашли вход. Там внутри много больших и маленьких комнат с каменными стенами, каменными полами и потолками. В одной из комнат далеко, наверное, в центре холма, есть квадратный колодец, куда можно спуститься на веревках. Он очень глубокий, но воды в нем нет. На дне колодца четыре каменных двери с каждой стороны. Три из них мы открыть не смогли, а четвертая была открыта. Там внутри в небольшой комнате стоят несколько каменных сундуков. В одном из них и насыпана большая куча этих блестящих бляшек. Он почти полностью ими заполнен. В других сундуках камни.

— Какие камни?

— Разные. Такие, как у вождя, и красные, и синие, и еще бесцветные, как вода.

— Почему же вы не набрали камней?

— Вы же про них ничего не сказали.

— Ну, взяли бы для себя.

— А зачем они нам?

— Ну, хотя бы для красоты…

— Суэн Роду запретил брать оттуда камни и золото тоже. Он говорит, что все это бесполезно, но может принести много горя.

— А разве здесь распоряжается он? Мы думали вождь.

— Он старше,— неопределенно ответил мужчина.

— Но все-таки вождь послал вас за золотом.

— Суэн Роду разрешил для вас.

— Но сам вождь носит зеленый камень.

— Это не оттуда. Он взял его в бою у великого индейского вождя.

— И никто не знает, где находятся эти холмы?

— Мы знаем, а больше никто.

— А индейцы?

— Индейцы там не живут. В этой местности вообще никто не живет. Там даже зверей нет. Плохое место.

Захаржевский и Кононенко слушали этот удивительный рассказ зачарованно, как в детстве слушали сказки.

— Еще там лежат пятеро людей,— продолжал рассказчик.

— Скелеты?

— Нет, они не скелеты, они целые, только почернели и усохли очень, и одежда почти истлела. Двое лежат в комнате с сундуками, а трое прямо на дне колодца. Наверное, спустились когда-то, а выбраться обратно не смогли. Там еще змей много мертвых — падали сверху и тоже погибали.

— А вы не боялись остаться там навсегда, как те пятеро?

— Нет, если бы мы не вернулись через пять дней, за нами пришли бы другие. Шастор и Суэн Роду знали, куда мы пошли.

 Пришли на берег. Провожатые помогли столкнуть на воду плот и пожелали счастливого пути. Медленно поплыли вниз по течению. Река все дальше уносила друзей от местности, где жили добрые и гостеприимные люди, наградившие их, сами того не зная, большим богатством.

— Вот бы нам добраться до этих таинственных холмов! — мечтательно сказал Генек.

— Оно бы, конечно, неплохо, но совсем недавно мы с тобой мечтали о том, чтобы остаться живыми,— рассудительно проговорил Василь, и добавил,— слава Богу, мы теперь и так не бедные. Эти хлопцы знают, где находятся холмы, и то ходили пять дней, а нам с тобой, чтобы обшарить эти джунгли без конца и края, и жизни не хватит.

К полудню они достигли основного русла реки, и она понесла плот гораздо быстрее. На пятый день течение вынесло их к португальскому селению, расположенному на левом берегу. Никакого особого интереса у местных жителей они не вызвали. Видимо, сюда послания Диего Амандеса не дошли, тем более, что рассылал он их только в поселки, расположенные на реке Топажос и ее притоках. Все знали, что выбраться с прииска можно только по рекам. Никому и в голову не пришло, что лесные индейцы, убивающие, по общему убеждению, каждого встречного белого (что, в общем-то, недалеко от истины) могут проводить беглецов через непроходимые для белого человека джунгли до другой реки, которая впадает в Амазонку на триста пятьдесят верст ближе к океану. Отсюда на небольшом парусном судне друзья доплыли по рекам Ирири и Шингу до Амазонки. Здесь в крупном поселке тоже был золотой прииск и приемный пункт золотого песка у старателей. В небольшой мастерской песок переплавляли в слитки. Один хороший человек, которому Василь с Генеком показали свои монеты, сказал, что скорее всего они принадлежали очень древним народам, жившим здесь несколько тысяч лет тому назад, когда еще и в помине не было теперешних индейских племен. Он посоветовал никому их не показывать и поскорее переплавить в слитки от беды подальше. По его словам, местное начальство бредило несметными богатствами, спрятанными где-то в джунглях. Если станет известно о древних золотых монетах, Генека с Василем запытают до смерти, заставляя показать место, где они их взяли. Этот же человек взял на себя труд тайно переплавить монеты в слитки за умеренную плату.

Корабль пришлось ждать около полутора месяцев, и путь в Европу оказался не таким легким, как в Америку. Их жестоко потрепали штормы, но все же до Лиссабона они доплыли живыми и невредимыми. Домой решили добираться через Францию — очень хотелось посмотреть Париж. На корабле доплыли до Гавра, а оттуда в Париж ехали как зажиточные люди. Все шло хорошо, но под самым Парижем в лесу на их экипаж напали лихие лесные молодцы. Василь и Генек собрались, было драться, но остальные пассажиры в страхе стали умолять их не делать этого, иначе их всех убьют. Пришлось смириться и, скрепя сердце, расстаться со своим золотом. В столицу Франции они и все, кто ехал с ними, пришли пешком без гроша в кармане, без колец и украшений. Перед друзьями-путешественниками замаячила неприглядная перспектива топать через всю Европу, попрошайничая в пути или зарабатывая на пропитание грязной работой, и явиться домой нищими. Один из их спутников — человек, видимо, влиятельный, посоветовал им завербоваться в армию. Славный король Людовик XIV как раз затеял войну с Голландией, и ему нужны были солдаты. Этот человек предложил свое содействие, сказав, что на королевской службе можно подзаработать деньжат, а если повезет, то и головы сохранить.

Генек и Василь вспомнили, что однажды казаки уже служили французскому королю, когда взяли штурмом Дюнкерк, считавшийся неприступной крепостью. Говорят даже, что сам Иван Сирко, прославленный в будущем атаман, а тогда еще мало кому известный казак, участвовал в этом сражении. А раз так, то и им не грех пойти по стопам славных лыцарей.

Им повезло трижды. Первое везение состояло в том, что их зачислили в мушкетеры и не просто в мушкетеры, а в кавалерию. Второе везение — они попали в полк знаменитого на всю Францию полковника Шарля де Батуи д’Артаньяна. Это был безумно храбрый человек, любимец не только мушкетеров, но всей армии и Парижа, особенно женской его половины. О его любовных приключениях и многочисленных дуэлях рассказывали сотни самых невероятных историй, в которых отличить правду от вымысла было невозможно. Несмотря на солидный возраст, был он веселым, подвижным и неутомимым. Те, кто его знал давно, говорили, что он все такой же, каким был в молодости, когда приехал из Гаскони в Париж в поисках богатства и славы. Богатства, правда, он не нашел, зато слава нашла его.

Третье везение состояло в том, что они попали под начало вояки до мозга костей и славного малого — сержанта Эдмона Дюрана. Сержант участвовал во всех походах своего короля, в том числе в войне 1667—1668 годов против Испании в Южных Нидерландах. Он владел множеством боевых приемов, всевозможных военных хитростей и старался всему научить двух друзей, которым симпатизировал. Под его руководством они прошли отличную школу фехтования на шпагах и саблях, научились без промаха стрелять из мушкета и арбалета, усовершенствовали мастерство верховой езды. В памяти сержанта хранились сотни конструкций различных крючьев, хитроумных самораскрывающихся захватов, миниатюрных блоков и других приспособлений, с помощью которых, имея арбалет, можно было забросить и закрепить веревку или веревочную лестницу на любой крепостной стене или на другом берегу реки. Вместе с сержантом друзья не раз проникали за неприступные стены вражеских замков и крепостей и приобрели славу лучших лазутчиков. Их бесстрашные действия облегчали захват самых мощных укреплений и спасали множество солдатских жизней. За одну из таких операций они и получили в награду коней.

Этот бой друзья запомнили надолго. Французы осадили голландский город Маастрихт, но взять его не могли. У осажденных была мощная артиллерия, она подавляла артиллерию французов и не давала приблизиться к стенам ни коннице, ни пехоте. Войска французского короля несли тяжелые потери. Тогда командование созвало военный совет, на котором полковник д’Артаньян предложил свой план, простой по замыслу, но чрезвычайно трудный в исполнении. План заключался в том, чтобы ночью проникнуть за стены, открыть ворота и под покровом темноты, когда артиллерия неэффективна, ввести в город войска. Для проведения операции выделили пятьдесят лучших мушкетеров, а главная роль отводилась команде сержанта Дюрана.

Тайно преодолеть стену ни в одном месте было невозможно, она усиленно охранялась и днем, и ночью. По данным разведки, не охранялась лишь вершина высоченной башни, стоявшей у самых ворот. Башня была вдвое выше стен и взобраться по отвесным каменным стенам было просто невозможно. Так думали голландцы, а сержант Дюран думал иначе.

 К операции готовились тщательно. Выбрали безлунную ночь, к тому же облачную и ветреную, и пятьдесят человек, одетых в специально для этого сшитые черные куртки, черные штаны и черные береты, с лицами, вымазанными сажей, в полном безмолвии, прижимаясь к земле, поползли к башне. Первыми достигли ее основания сержант Дюран, Генек и Василь. Пришлось сделать четыре запуска стрел с хитроумными захватами, прежде чем удалось закрепить между зубцами две двойные веревки.

 Последние напутствия сержанта — и Захаржевский и Кононенко начинают подъем. Благодаря специальным конструкциям, придуманным Дюраном, веревки обвиваются кольцами вокруг ступней ног, и по ним можно как бы шагать вверх, облегчая работу рук. Подъем идет медленно и трудно. Ветер доносит голоса часовых, которые перекликаются на стенах, а внизу, там, где остались свои, ничего не слышно и не видно — полный мрак. Черт знает, насколько прочно закрепились захваты там, наверху. В любой момент они могут соскочить и тогда — неминуемая смерть. Кажется, что они поднимаются уже целую вечность. По всем признакам стена осталась внизу. Несмотря на специальные приспособления, веревки больно впиваются в ступни сквозь сапоги, ноги немеют. Не легче и рукам, хотя на них специальные рукавицы. Тренированные и физически сильные ребята чувствуют, что их возможности почти на пределе. Не дай Бог еще пойдет даже небольшой дождик. Намокшие веревки станут скользкими и тогда не помогут никакие устройства. Но о плохом лучше не думать, и они продолжают шаг за шагом, рывок за рывком, подниматься от черной земли к черному небу. Василь почувствовал, как в щеку ударила капля и вздрогнул. В груди похолодело. Десятки раз в своей жизни он бывал под дождем, часто промокал до нитки, но сейчас дождь и смерть были для них одно и то же.

— Генек, быстрее надо! — проговорил он.

— Надо! — хрипло отозвался Генек.

Из последних сил они ускорили подъем. Капли застучали чаще, начался небольшой дождик. Ноги уже начинали скользить в этих чертовых петлях, когда пальцы, наконец, нащупали горизонтальную поверхность. Еще рывок — и друзья на плоской крыше башни. Они подтягивают привязанные внизу веревочные лестницы, закрепляют их и только после этого ложатся навзничь на мокрые камни, давая отдых измученным мышцам. Дождь прекратился так же внезапно, как начался, и через некоторое время первые мушкетеры взобрались на башню. Постепенно по двум лестницам поднимаются все остальные.

Голландцы были настолько уверены в неприступности башни, что даже не подумали запереть дверь, ведущую внутрь. Мушкетеры зажгли специальные фонари, которые светят только под ноги, и начали спуск по каменным винтовым лестницам. Миновали одну дверь, вторую, миновали последнее окно, расположенное выше стен. Ниже окон уже не было. И вдруг внизу открылась еще одна дверь и в ее проеме показались голландцы с фонарем. Увидев молчаливую процессию, движущуюся навстречу, они отскочили назад и успели запереть тяжелую дубовую дверь. Дело принимало нехороший оборот. Когда голландцы спустятся вниз и поднимут тревогу, вся операция, так тщательно подготовленная, будет провалена. На узкой лестнице два человека со шпагами могут сдерживать целую сотню, а если им сзади будут подавать заряженные мушкеты, они просто всех перестреляют. Нужно было их опередить, и сделать это могли только Захаржевский и Кононенко.

Они бегом вернулись к окну, сняли с поясов запасные веревки, отдали концы товарищам, а мотки выбросили в окно, выходившее внутрь крепости. И тут оба вспомнили, что свои рукавицы оставили за ненадобностью на крыше. Скользить по веревке голыми руками — это значит спу¬ститься на землю без рук. Что делать? Снова заминка, а голландцы бегут вниз со всех ног. И ребята почти одновременно сбрасывают куртки. Позже они так и не смогли вспомнить, кому из них первому пришла в голову эта мысль. Куртки обматывают вокруг веревок и прыгают вниз. Стремительное падение, запах горящей от трения ткани и сильный удар ногами о землю до боли в коленях. Они вбегают внутрь башни, на ходу выхватывая шпаги. Голландцев встретили у последних ступеней. Те были безоружны и убивать их не стали, просто заставили подняться, отпереть дверь и оставили в башне. Короткое приготовление у выхода и… Пошел!

Охрана ворот, застигнутая врасплох, была перебита быстро, но тревогу поднять успела. Ворота удалось открыть, но со всех сторон уже бежали вражеские солдаты. Их встретили несколькими залпами из мушкетов и началась рукопашная схватка. Теперь главное было выстоять до подхода своих. Пятьдесят человек против сотен защитников города, ряды которых все пополнялись. Французы дрались отчаянно. Василь, орудовавший шпагой рядом с Генеком, видел, как справа и слева падают товарищи. У него самого из рассеченного плеча текла по груди и боку горячая кровь. Генек тоже был ранен, но продолжал драться.

Когда первые ряды французской конницы влетели в раскрытые ворота, из пятидесяти мушкетеров в живых оставалось лишь двадцать два. Их отправили в тыл, а на улицах ночного города закипел ожесточенный бой. К утру сопротивление было подавлено, город оказался в руках французов, но не весь. В центре высился мощный замок, защитники которго не желали сдаваться.

Днем полковник доложил о подвиге Генека и Василя самому Людовику XIV. Монарх пожелал лично увидеть героев. Он милостиво говорил с ними и, узнав, что по окончании войны они хотят вернуться домой, подарил им отличных коней. В этот день они в боевых действиях больше не участвовали, а войска штурмовали замок. Полковник сразу после аудиенции у короля, пожелав ребятам поскорее залечить раны и стать в строй, поспешил к штурмующим ротам. Они не знали, что видят его в последний раз. Вечером он был убит у стен замка. Узнав о смерти любимого командира, мушкетеры просто озверели. Их ярость передалась другим и замок был взят.

На второй день после полного взятия Маастрихта победители хоронили павших. Печальной чести нести гроб с телом полковника удостоились самые лучшие, и в их числе — Генек с Василем. Генерал Бартез, державший речь над могилой, сказал много проникновенных слов. Еще он сказал, что имя д’Артаньяна уже при жизни вошло в легенды. Когда-нибудь о нем напишут книги и, может быть, через сто и двести лет он будет служить для молодых людей примером беззаветной храбрости, мушкетерской че¬сти, верности воинскому долгу, королю и Франции и преданности своим друзьям. Шел 1678 год, полковник совсем немного не дожил до конца войны.

 После заключения Нимвегенского мирного договора, герои решили, что пора возвращаться домой. Ехали они не с пустыми руками. Были кое-какие деньжата и золото, были добрые кони, надежные клинки и еще они везли с собой чудо-арбалеты, изготовленные знаменитым голланд¬ским мастером. Эти арбалеты отличались особой точно¬стью и стреляли на расстояние, в два раза большее всех принятых на вооружение.

Весна, теплая погода и молодость располагали к хорошему настроению, и парни напевали веселые песенки. Уже проехали Луцк и Гощу, остановились перекусить у придорожной корчмы. Пока они спешивались и привязывали лошадей, какой-то человек, по виду слуга или кучер, внимательно присматривался к ним. Потом он подошел к Генеку, извинился и, видимо от волнения, путая украинские слова с польскими, спросил, как зовут пана, не Генек ли он Захаржевский. Человек оказался кучером Ежи Щедульского — мужа Генековой тетки по отцу. Пан Щедульский ехал в Краков по своим делам и был сейчас в корчме. Вскоре оба друга уже сидели за столом с паном Ежи.

На вопрос Генека, как поживают его родители и сестренка, которых он не видел шесть лет, его родственник не ответил, а предложил выйти и поговорить во дворе. Здесь он сообщил страшную весть.

Отец Генека вместе с крестьянами и казаками подписал жалобу самому королю Яну Собесскому о произволе и зверствах магната Штефана Грушневецкого, которые уже невмоготу стало терпеть. Узнав об этом, всесильный магнат рассвирепел и приказал своим подручным примерно наказать «бунтовщиков». Крестьян избили, кого до полусмерти, кого до смерти. На имение Захаржевских каратели напали ночью. Слуг, которые пытались защищать своих господ, перебили, отца Генека ударили саблей и думали, что он мертв, мать изнасиловали и задушили, а имение сожгли дотла. Слава Иисусу, младшая сестра Генека го¬стила тогда у тетки и спаслась. Отца вытащили из горящего дома слуги, ставшиеся в живых, но он очень плох и долго не протянет. Держать его у себя опасно. В имении Щедульских люди Грушневецкого уже дважды все перерыли. Узнали, что Владек Захаржевский жив, и ищут его. Пан Владек скрывается вместе с дочерью у лесника. Лесник, человек надежный, и с Грушневецким у него свои счеты, так что на него можно положиться.

Генек прислонился к стене и закрыл глаза, лицо его как-то сразу осунулось и почернело. Василь спросил:

— Кто это сделал, вы знаете?

— Их все знают,— ответил Ежи,— это каратели, одиннадцать самых верных псов Грушневецкого. Их в народе зовут «бешеными собаками».

— Жить им осталось недолго,— мрачно проговорил Кононенко.

— И Штефану Грушневецкому тоже,— добавил Генек.

— До Штефана вам не добраться,— вздохнув, заметил Ежи.— У него целая армия охраны, да башни высокие, да стены неприступные, туда никому не проникнуть.

— А нас как раз этому и учили,— сказал Василь.— Там, куда мы проникали, и не такая охрана стояла.

— Похоже, в чужих краях вы многому научились и совсем взрослые стали, вон какие лыцари,— вздохнув, сказал пан Щедульский,— но только в наших местах вам показываться нельзя. Приезжайте ночью. Жена вам даст провожатого, и сразу уходите в лес к отцу.

— А слуги не донесут?

— Люди у меня верные, но лучше постарайтесь, чтобы вас видело как можно меньше народу.

— А этот ваш гайдук?

— Этот вообще молчун. Из него за день и двух слов не вытянешь, он не продаст.

Генек поблагодарил дядю и подкрепившись они поехали дальше. Ехали молча. Василь видел, что по лицу друга текут слезы, но что он мог сказать в утешение. О том, что он сочувствует, Генек и сам знал, о том, что пани Оксана и пан Владек для него, Василя, как родные мать и отец, его друг знал тоже, а то, что они отомстят, было уже решено. Слов на ветер ни Захаржевский, ни Кононенко никогда не бросали. Это был последний день, когда они ехали в светлое время суток. Чем ближе к родным местам, тем больше вероятность, что их узнают, а это теперь, до поры до времени, не входило в их планы. Поэтому дальше продвигались только ночами. К имению Щедульских подъ¬ехали после полуночи, когда все давно спали. Василь за¬ехал с противоположной стороны, немного пошумел, отвлекая на себя собак, охранявших дом, а Генек тем временем перелез через ограду, приоткрыл неплотно закрытое окно теткиной спальни и негромко позвал:

— Тетя Гелена! Тетя Гелена!

Услышав, как она испуганно вскрикнула, проговорил:

— Не пугайтесь, это я, Генек Захаржевский, и со мной Василь. Пусть кто-нибудь проводит нас к отцу.

Узнав его, тетка запричитала, заплакала, но вскоре взяла себя в руки и сказала, чтобы они шли к лесу и ждали там. Она соберет что-нибудь поесть, разбудит конюха, который ходит к Владеку и Олесе, и он их проводит.

Ждать пришлось долго, но вот послышался звук шагов, и появилась темная фигура. Ребята взяли коней за повода и направились вслед за провожатым. К избе лесника подошли, когда начало светать. Решили не будить старого человека ни свет, ни заря. Присели на поваленное дерево, отмахиваясь от комаров ветками и обмахивая лошадей. Конюх подтвердил, что в имении уже дважды делали обыск люди Грушневецкого, что его шпионы рыщут по округе и расспрашивают, не знает ли кто, где скрывается Владек Захаржевский и его дочка. Обещали награду тому, кто скажет. Кстати, конюх сказал, что он и сам не знает, где лесник их прячет. В избушке их нет. Он только оставляет еду и уходит, а куда ее относит лесник — неизвестно.

Старик сам появился из избы и удивленно уставился на незваных гостей. Сначала подумал, что это люди пана Грушневецкого, но потом рассмотрел их странную одежду и совсем уж не знал, что думать. Конюх пани Гелены рассказал, кто такие эти молодые паны, оставил большую корзину еды, какие-то лекарства и ушел. Лесник пригласил их в избу, но Генеку не терпелось увидеть отца и сестренку, и он попросил старика поторопиться.

— Здесь им жить нельзя,— сказал лесник,— сюда изредка наведываются то сам пан Грушневецкий со свитой по пути на охоту или с охоты, то его приспешники. Когда-то я выкопал землянку в глухом месте, куда и охотники-то не заглядывают, там они и живут. Только пан Владек очень плох, дай Бог застать его в живых.

Шли долго, пробираясь сквозь заросли и завалы упавших деревьев. Наконец подошли к землянке, которую трудно было заметить даже вблизи. Лесник позвал, и из землянки появилась девочка. Когда шесть лет назад Генек покинул дом, ей было семь лет, а теперь она превратилась в красивую девочку-подростка, и ее трудно было узнать. Но она сразу узнала брата и бросилась к нему на шею.

— Олеся, Олесенька, сестренка,— шептал Генек, обнимая ее, и слезы выступили у него на глазах.

Их мать была украинкой, и поэтому супруги Захаржевские дали сыну польское имя, а дочери красивое и нежное украинское — Олеся. Из объятий брата девочка попала в объятия Василя, прижимаясь к нему, смеялась и плакала одновременно.

Вошли в полутемную землянку, и сын едва узнал в высохшем бледном человеке своего отца. Грудь его была перевязана, но сквозь повязку проступала кровь. Рослый, дородный Владек Захаржевский превратился в обтянутый кожей скелет. Он заплакал, увидев сына и Василя. Оба сели рядом на лежанку. Генек стал утешать отца, но тот сказал, что плачет от счастья. Он уже не надеялся увидеть сына перед смертью, а теперь, слава Иисусу, может умереть со спокойной душой. Генек убеждал его, что он еще поправится, но отец покачал головой и сказал, что он одной ногой уже на том свете, а им надо думать о себе и об Олесе. Здесь им оставаться нельзя. Их все равно найдет Грушневецкий и всех убьет.

— Если мы не убьем его раньше,— прошептал Василь,— а видит Бог, что мы это сделаем.

— Заберите Олесю и уходите на восток,— продолжал пан Владек.— Там на Белгородской линии укреплений, что защищают южные рубежи Руси, есть маленькая крепость Харьков. Она стоит у слияния двух рек. Люди расскажут, как ее найти. Найдите казачьего полковника Григория Донца, он вам поможет. Служит он русскому царю, но сам он шляхтич, наш, Захаржевский. Его дед и мой дед — родные братья. Многие казаки, особенно там, на Левобережье, нас, поляков, не любят, вот он и сменил фамилию. Жизнь там тоже нелегкая из-за татарских набегов, но земли там богатые, привольные и никаких магнатов нет. Там вас Грушневецкий не достанет.

— Тем более, что мы его достанем сами,— снова прошептал Василь.

Потом Генек, по просьбе отца, стал рассказывать о своих приключениях, о разных странах, о том, как служили они французскому королю и как сам король наградил их, подарив великолепных коней. Олеся слушала зачарованно, как увлекательную сказку, и боялась даже пошевелиться, чтобы не пропустить ни слова. Пан Владек лишь изредка еле слышным голосом задавал вопросы или издавал удивленные восклицания. Большую часть времени он лежал молча с закрытыми глазами и только слабым движением руки, которую держал в своих ладонях Генек, реагировал на рассказ сына. В какой-то момент Генек почувствовал, что рука отца перестала двигаться.

— Папа,— позвал он,— папа! — но отец не отвечал и не шевелился.

Благородный шляхтич Владек Захаржевский, владелец большого имения и глава дружной семьи, скончался. Скончался в сырой землянке, лишенный всего, нищий, но счаст¬ливый, что дождался и увидел сына. Имена виновных в этом были известны, и участь их была незавидной. Лесник попросил Василя слазить на чердак его дома и достать оттуда сухие доски. Вскоре он уже мастерил гроб.

Прошли сутки, и следующей ночью кто-то постучал в двери дома ксендза. Дело было привычное, святого отца нередко поднимали с постели, чтобы исповедовать умирающего. Он открыл двери и увидел старого слугу пана Владека Захаржевского. У дома стояла лошадь, запряженная в бричку. На этот раз ксендза звали не исповедовать, а хоронить. Отпевать покойника среди ночи было не принято, но к просьбе слуга добавил приличную сумму денег и, зная, что случилось с Захаржевскими, ксендз согласился.

 Гроб с телом покойного стоял на кладбище рядом с фамильным склепом Захаржевских. На этих странных похоронах присутствовало несколько слуг, а немного в стороне, куда почти не доставал свет фонаря, смутно виднелись фигуры двух мужчин, державших под уздцы лошадей. Между ними стояла девочка. Слуга, поговорив о чем-то с неизвестными панами, принес ксендзу две бумажки с именами покойников. На первой стояло имя Владек, а на второй бумажке были написаны двенадцать имен, последним из которых было имя Штефан. Кто это такие, когда умерли и где находятся их тела, ксендз не знал, но ко второй бумажке было приложено такое количество злотых, что он не стал задавать вопросы. Добросовестно отслужил службу по рабу Божьему Владеку, а затем по усопшим рабам Божьим, перечисленным в списке. Священнику и в голову не могло прийти, что он отпевает еще живых людей.

Когда отпевание было закончено, первыми, повернувшись спиной к ксендзу, подошли к гробу те двое мужчин и девочка. После них прощались с покойным слуги.
; «Девочка, конечно, Олеся Захаржевская,— думал ксендз,— а кто же те паны, неужто давно пропавшие родной сын с приемным? Но лучше об этом ничего не знать».

Как бы подтверждая его мысли, к ксендзу подошел старый слуга и сказал:

— Те два пана почтеннейше просят святого отца никому не говорить о том, что здесь было,— и добавил,— если, конечно, святой отец не хочет иметь большие неприятности.

Святой отец неприятностей не любил, ни больших, ни маленьких, поэтому никто ничего не узнал.

Однажды утром в деревне, ближайшей к замку магната Грушневецкого, появились два странствующих мона¬ха, одетые в длинные черные сутаны, подпоясанные веревками, с капюшонами, надвинутыми низко на самые глаза и закрывающими лица. За спинами у них висели сумы на веревочных лямках, в руках были длинные палки, чтобы защищаться от собак. Монахи медленно прошли вдоль деревни, постояли у открытых дверей кузницы, наблюдая, как работает деревенский кузнец, набрали воды из колодца в свои фляги и отправились дальше, благословляя встречных крестьян. Закончилась деревня. За ней был небольшой лесок, а за леском и полем виднелись мрачные башни замка. Некоторое время странники рассматривали замок издали, а затем направились в его сторону. Приблизившись к замку, расположились напротив его ворот на траве, развязали свои сумки и, достав оттуда хлеб и сыр, стали не спеша есть, запивая колодезной водой. Так они просидели, отдыхая после дальней дороги, довольно долго, наблюдая, как въезжают в ворота груженые подводы, входят и выходят люди, обслуживающие большое и сложное хозяйство замка, выносятся рысью конники и спешат в разные стороны по делам своего господина. Затем монахи собрали свои пожитки и медленно пошли вдоль стен, внимательно осматривая их каменную кладку.

Обойдя огромную территорию, занимаемую замком, у самых его стен, они пошли по второму кругу, но уже на приличном расстоянии, с которого можно было рассмотреть кое-что за стенами. Замок, как и положено, стоял на возвышенности, а невдалеке была еще одна горка, совсем небольшая по площади, но довольно высокая. На этой горке монахи задержались особенно долго, подробно изучая все, что можно было рассмотреть на территории крепости. Дальше их путь лежал в деревню, расположенную за замком. Эту деревню они прошли так же медленно, как и первую, и здесь благословляя встречных. На пригорке за деревней они снова отдыхали, лежа на мягком клевере, белые и розовые головки-шарики которого покрывали склоны. Небо было затянуто легкими облаками, солнце не пекло, тишина, покой, и запахи полевых цветов были разлиты вокруг. Лишь с ближайшего луга, где паслось стадо деревенских коров, изредка доносилось мычание, щелканье кнута да окрики пастуха, которыми он возвращал коров, норовивших отбиться от стада. Здесь могло показаться, что во всем свете царит мир и благодать, что нет ни горя, ни страданий, ни злых людей. Когда путники поднялись, солнце уже клонилось к закату. Миновав луг, они углубились в чащу большого леса.

С тех пор монахов днем больше никто не видел, но они стали появляться после захода солнца. Молча проходили мимо в своих черных одеждах, почти сливаясь с ночным мраком, и встречные люди не могли разглядеть их лиц. Чаще всего их видели в окрестностях замка, хотя иногда встречали и в ближайших селах. Монахи ни с кем не разговаривали и ни к кому не подходили, а просто бесшумно скользили во тьме, словно тени с того света. По окрестностям пошли слухи о таинственных монахах. Доложили о них и пану Грушневецкому. Он приказал монахов задержать и доставить к нему. Стража рыскала вокруг замка и по тем дорогам, где были замечены монахи, но ни разу с ними не столкнулась. Может быть, при появлении стражников странные монахи растворялись во тьме, как призраки, а может быть, они и были призраками. Приезжали стражники и к леснику, расспрашивали, не встречал ли он в лесу или еще где чужих людей, и велели, если встретит, немедленно сообщить в замок. Лесник пообещал, что сообщит обязательно.

Однажды шинкарь, задержавшийся в городе и ехавший обратно поздно ночью, увидел на фоне звездного неба две черные фигуры, неподвижно стоявшие на пепелище усадьбы Захаржевских. Услышав стук колес его телеги, монахи обернулись и двинулись в его сторону. Напуганный до полусмерти шинкарь так погнал свою лошадь, что чуть было не рассыпал весь груз по дороге. Он рассказал о встрече своей жене и посетителям шинка, и слухи поползли с новой силой. Говорили разное, но все сходились во мнении, что все это не к добру.

Впрочем, были все-таки люди, видевшие монахов при солнечном свете. Это двое молодцов, промышлявших разбоем на лесных дорогах. Но поскольку лес они покидали редко, об этой встрече никто не узнал.

Под вечер монахи не спеша шли лесом, как вдруг прямо у них на дороге появились два здоровенных дядьки, вышедшие из-за деревьев. Оба были вооружены кистенями, за кушаками торчали кинжалы.

— Святые отцы, подайте убогим на пропитание,— пробасил один из них, преграждая дорогу и поигрывая кистенем. Второй стал рядом.

Один из монахов достал туго набитый кошелек и подал верзиле золотую монету.

— Давай заодно и кошелек,— проговорил «убогий», у которого алчно загорелись глаза при виде такого богатства. Он попытался вырвать кошелек из рук.

— Братья, нехорошо грабить слуг Господних,— сказал монах, отстраняясь,— грех это.

— А ну! — и верзила замахнулся кистенем.

В тот же миг монахи сунули руки под сутаны. Когда они откинули полы, в их руках оказались не распятия, не иконки с ликами святых чудотворцев и не Евангелия. В руках смиренных слуг Божьих сверкнули полированной сталью отточенные шпаги. Острые концы уперлись одному и второму грабителю в горло.

Разбойники в испуге попятились и кинулись, было бежать, но их остановил строгий окрик:

— Стой, верни золотой!

Верзила покорно вернулся и протянул монету.

Продолжая держать шпагу в правой руке, монах взял монету левой, левой же перекрестил разбойника и сказал:

— Ступайте с Богом, братья, и не берите грех на душу. Господь все видит…

В одно прекрасное утро люди были удивлены и напуганы новым таинственным событием. На белой стене церковной колокольни, очень высоко появилась огромная ярко- красная надпись «11+1». Цифры были словно написаны кровью и обращены в сторону замка. Их можно было видеть с большого расстояния. Кто мог взобраться на такую высоту по гладкой стене, и что означала эта таинственная надпись, оставалось загадкой. Народ решил, что без нечистой силы тут не обошлось, и связал это происшествие с появлением таинственных монахов. Вспомнили притчу о Валтасаровом пире и роковых огненных словах, погубивших вавилонского царя. Священник отслужил специальную службу и трижды обошел церковь, молитвой отгоняя дьявола, но цифры не исчезли. А магнат Грушневецкий, которому немедленно доложили о случившемся, пришел в ярость. Он привык к тому, что в его владениях все происходит только с его ведома, и вдруг появляются какие-то таинственные монахи, возникают как бы сами собой не менее таинственные и необъяснимые цифры и будоражат народ. Хозяин замка, из которого хорошо были видны эти зловещие знаки, приказал забелить их и немедленно. Оказалось, легче приказать, чем исполнить это. Никто не знал, как подняться на такую высоту и все сходились на мысли, что выход только один — строить леса, а это дело долгое и трудное. Да еще неизвестно, удастся ли замазать эти дьявольские знаки. В том, что они сделаны не человеком, почти никто не сомневался.

А вдали от замка, в лесу поздним вечером сидели на пнях рядом с землянкой Генек, Василь и лесник. Олеся устроилась у ног брата, на волчьей шкуре, подаренной лесником. Свет луны с трудом пробивался сквозь густую листву деревьев, шатром накрывавших убогое жилище, и почти не проникал сквозь кусты, полностью скрывавшие вход в землянку от посторонних глаз.

— То, что вы задумали — большой грех,— сказал лесник, выслушав план, изложенный ребятами. Немного помолчав, он продолжал, — но если вы это сделаете… — некоторое время он пытался подобрать слова,— за «собак» вас сотни людей благословлять будут. Они молиться за вас будут и грех ваш замолят. А если вы отправите на тот свет Грушневецкого, за вас тысячи молить Бога будут. И не только холопы, казаки и другой простой люд, за вас кое-кто из магнатов словечко перед Богом замолвит. Он же, антихрист, в молодости что творил. Он собрал целую армию и пошел войной на соседей. Десятки сел и городов силой присвоил, с холопами, мещанами, полями, лесами, угодьями и всем сущим. Отнял земли у шляхтича Кшижановского, у коронного хорунжего Конецпольского, и все ему с рук сошло. Кшижановских он ограбил дважды. У отца землю отнял, а у сына невесту. Теперешняя красавица-жена Грушневецкого была невестой Каземира Кшижановского. Люди говорят, они очень любили друг друга, но родители отдали ее за магната. Были бы силы, я сам бы с вами пошел. Мне бы только до горла Штефана Грушневецкого добраться, я бы жизнь за эти минуты отдал.

Ежи Щедульский тогда, при встрече в корчме, говорил правду. У лесника была причина ненавидеть магната. Жила с ним в лесу не так давно маленькая внучка — сирота. Девочка росла доброй и красивой. Такая отрада одинокому человеку на старости лет, что и сказать трудно. Дед готов был молиться на внучку. Беда пришла, когда ей пошел шестнадцатый год. Заехал однажды к леснику с охоты Штефан Грушневецкий с тремя сопровождающими из числа «бешеных собак». Сказали, что хотят отдохнуть и перекусить в его хате. Увидев внучку, магнат сразу положил на нее глаз. Девочку посадили с собой за стол и стали угощать вином, а когда старик запротестовал, его отвели в сарай и заперли. Штефан усадил девчонку к себе на колени, насильно вливал ей в рот вино, по-хозяйски ощупывал груди, лез под юбку. Потом ей предложили раздеться, а когда она отказалась, раздели насильно. Магнат дал своим приспешникам всласть потискать молоденькое тело, а потом опрокинул девочку на лежанку. У нее еще хватило сил сопротивляться, а «собаки» держали ей ноги, смеялись и говорили, что она должна быть счастлива тем, что ее лишит невинности сам Штефан Грушневецкий. Не каждой девке выпадает такая честь. Когда хозяин встал, девчонку по очереди изнасиловали остальные трое. Магнат неспроста и не по доброте душевной «угостил» своих верных слуг. Был в этом простой расчет. Если девчонка забеременеет и родит, никто уже не сможет сказать, что это именно его ребенок.

Получив удовольствие, «гости» спокойно уехали, а старик еще долго безуспешно пытался выломать прочную дверь сарая. Он кричал, звал внучку, но она не приходила. Лишь через несколько часов, когда уже почти совсем стемнело, ему удалось выломать доску в стене и выбраться наружу. Внучки в хате не оказалось, лишь на столе и на полу валялись пустые бутылки и остатки закуски. Он нашел ее на краю поляны. Девочка повесилась на дубе, под которым любила в жару прятаться от солнца.

Лесник проплакал, наверное, неделю, его глаза стали плохо видеть от слез и от горя. Немного придя в себя, он взял топор и отправился к замку. Целыми днями дежурил у ворот, поджидал магната на дорогах, по которым тот мог проехать. Но Грушневецкого всегда окружали охранники и приблизиться к нему было невозможно, да и силы были не те, что в молодости. Так и носил он свою ненависть в сердце. А эти ребята молодые, сильные и у них есть оружие. У них может получиться. Правда, покарать смертью одиннадцать до зубов вооруженных, здоровых мужчин и самого магната — дело непростое, но есть же Бог на небе, может быть, он сам выбрал их, чтобы свершилось правосудие.

— Нам нужно две сотни наконечников для стрел,— сказал Генек,— в деревне мы видели кузницу…

— Там нельзя,— перебил его старик,— донесут Грушневецкому.

— Может, уехать куда-нибудь подальше и заказать там? — спросил Василь.

— Погоди, погоди, дай подумать, — ответил лесник. Он помолчал недолго, потом сказал:

— Нет, надо не подальше, а наоборот, поближе. Закажем в кузнице, которая находится в замке.

— Может быть, еще и сказать магнатову кузнецу, зачем нам стрелы? — скептически произнес Захаржевский.

— Обязательно надо сказать,— подтвердил дед.

Оба друга удивленно уставились на лесника. Он усмехнулся и сказал:

— За то, чтобы избавиться от Грушневецкого, тамошний кузнец отдаст правую руку.

— Так он его не любит?

— Есть за что. Штефан погубил его молодую жену. Такая была красавица, каких мало. Магнат сделал ее своей любовницей, а потом загнал в могилу. Теперь кузнец хочет жениться снова. Опять нашел красивую девушку, но не знает, что делать. Ведь у Грушневецкого есть право первой ночи. Он еще ни одну красивую девку не пропустил, чтобы не испортить ее в первую брачную ночь. Невесту забирают прямо со свадьбы и ведут к нему, а к жениху она возвращается утром уже «обработанной». Так-то вот. Я поговорю с кузнецом, скажу, что есть люди, которые могут избавить его от пана, а потом вы сами с ним договоритесь.

— Когда поговорите?

— Завтра и поговорю.

Утром лесник ушел, а к полудню вернулся и сказал:

— В деревне живет глухая и полуслепая тетка кузнеца. Сегодня после захода солнца он будет ждать вас у нее. Я вас провожу, знаю, где ее хата. Зовут кузнеца Григорий.

К опушке леса они подошли, когда солнце уже садилось. Подождали до наступления темноты и пошли через поле к деревне. По улице не пошли. Зашли со стороны огородов, прошли по грядкам, путаясь ногами в плетях молодых гарбузов, перелезли через плетень и постучали в окно. Дверь открыл сам кузнец — молодой мужчина богатырского сложения. Зашли в хату, поздоровались с теткой, и она тут же стала накрывать на стол. Поставила горилку, кое-какую закуску и ушла в другую комнату.

— Так вот что за монахи появились в наших краях,— сказал с усмешкой кузнец, рассматривая черные сутаны своих гостей.— По деревням только и разговоров, что о вас, Штефан тоже сон потерял, подай ему монахов, хоть из-под земли. Загонял своих «собак», они прямо с ног сбились.

— Ничего, скоро они с нами встретятся, а потом и его черед придет, только вряд ли это их порадует,— проговорил Генек.

Григорий на правах хозяина налил всем горилки. Выпили по одной, закусили, потом по второй, потом по третьей. Постепенно разговорились, и кузнец рассказал горькую историю своей любви.

Первой его женой стала очень красивая девушка, в которую он был влюблен без памяти. Магнат ее, конечно, приметил, приказал свадьбу играть в замке и даже денег дал на угощенье гостей. Но панская щедрость Григория не радовала, он знал, чем это кончится. Попробовал, было, искать защиты у пани Ядвиги — жены магната, но она только руками развела, сказав:

— Что я могу сделать, если он такой кобель. И закон на его стороне. Право первой ночи существует уже много веков и не нам его отменять.

Так и ушел Григорий ни с чем от госпожи. Сразу же после свадьбы, когда еще гости не успели разойтись, красавицу-невесту, плачущую, увели к пану. Ночь она провела в панской постели, оставив там невинность, и утром вернулась к мужу уже не девушкой. Но на этом несчастья Григория не закончились. Его молодая жена так понравилась Грушневецкому, что он стал вызывать ее к себе ча¬сто. Когда на час, после чего она выходила от него в измятой юбке и кофте, когда на всю ночь. Было и так, что брал ее за руку во дворе на глазах у слуг, вел в сарай и валил на сено. При этом лапать начинал, еще не закрыв за собой дверь. Григорий пару раз сам видел, как выходила она из амбара вслед за паном, оправляя юбку и опустив от стыда глаза. Старалась забиться куда-нибудь подальше. Первое время Грушневецкий тешился сам, а потом стал «угощать» красавицей заезжих гостей. Бывало, она всю ночь переходила из спальни одного в спальню другого, третьего. А бывало, когда хозяин и гости напивались до скотского состояния, ей приходилось обслуживать всех по очереди в одной постели в присутствии остальных. Пока один или двое, а то и трое развлекались с доступной красавицей, другие, возбуждаясь, ощупывали свободные ча¬сти тела, отпускали скабрезные шутки и давали советы. Они заставляли молодую женщину проделывать все то, чему сами научились у львовских и варшавских проституток. Она приходила домой под утро пьяная, пахнущая табаком и водкой, раздевалась и, смеясь, рассказывала, сколько мужчин сегодня удовлетворила и какие среди них есть затейники, чего только не придумают. Раньше она и не слыхала о таких способах.

Иногда Григорий, не выдержав, бил ее, а утром она рыдала и говорила, что любит только его. Продолжалось это два года, потом она заболела чахоткой и за несколько месяцев сгорела.

Теперь он собирался жениться на девушке из соседнего села, тоже красивой. Пан знал это и уже приказал, чтобы свадьба была не в селе, а на территории замка.

Выслушав исповедь, Генек сказал:

— Повремени со свадьбой немного. Сначала мы разделаемся с «бешеными собаками», которые сожгли нашу усадьбу и убили отца с матерью, а вслед за ними отправим и магната на тот свет. Откуй нам только две сотни наконечников для стрел, а мы в долгу не останемся. Обещаем, что скоро ты сможешь жениться, и Штефан Грушневецкий твою невесту не тронет. А твоей хозяйке пани Ядвиге придется искать другого мужа, так как станет она к тому времени вдовой.

— Наконечники я могу, работа знакомая,— с готовностью согласился кузнец.

— Таких ты, может быть, и не делал, но надеюсь, справишься, вот смотри чертеж.

— Хм, диковинные какие-то, никогда таких не видел,— пробормотал Григорий, рассматривая бумажку.

— Такие наконечники в Голландии делает один ма¬стер,— пояснил Василь,— сумеешь? Надо как можно точнее выдержать форму и размеры.

— Ничего, сделаем, тоже не лыком шиты.

— И никто не увидит?

— Это не трудно, кузницу я запираю изнутри, когда работаю. Сам пан велел, чтобы никто секреты мои не выведал. Хочет, чтобы только у него были такие ограды, подсвечники и все прочее, что я умею, а другие кузнецы не умеют. Только как же вы вдвоем собираетесь с целой сворой справиться? Там ведь тоже народ тертый, драться умеют. А до самого пана и вовсе не добраться.

— Ничего, справимся, потерпи немного, сам увидишь.

Уходили тоже огородами. Под ногами хрустели какие-то растения, хотя друзья и старались ступать осторожно.

— Проклянет нас завтра утром тетка Григория,— пробурчал себе под нос Василь, наступив в очередной раз на что-то мягкое и сочное.

Кучер дяди Генека — пана Щедульского, который давно вернулся из поездки в Краков, собрал дворовых ребятишек и велел им следить и докладывать, куда и какой дорогой ездят и ходят охранники пана Грушневецкого, те самые «бешеные собаки», и где бывает сам магнат. Все равно ребятишки целыми днями бегают по окрестностям и всюду суют свои маленькие носы, так пусть лучше занимаются разведкой. Все собранные сведения поступали к конюху, а через него — Генеку и Василю. Через четыре дня лесник встретился в безлюдном месте с кузнецом Григорием и получил от него увесистую сумку. В лесу из сумки высыпали ровно две сотни наконечников для стрел. Григорий действительно был мастер своего дела. Он сумел точно выдержать и форму, и размеры наконечников, каких раньше никогда не делал. Мало того, он отшлифовал и заточил их так, как, пожалуй, не смог бы и тот знаменитый голландский мастер. Ребята немедленно принялись изготавливать стрелы. Но вот конкретного плана расправы с «собаками» у них пока не было. Можно было, конечно, ночью перебить их в собственных домах, но у многих из них были семьи, а убивать отцов на глазах жен и детей нехорошо. Помощь неожиданно пришла от Григория. Он узнал от панских слуг о том, что завтра рано утром вся банда «бешеных собак» отправляется в соседнее село чинить расправу над теми, кто задолжал магнату, и немедленно сообщил об этом леснику. В тот же день два рослых, но бедно одетых молодых человека с котомками за плечами, похоже, странники, побрели по дороге от замка к тому селу, внимательно осматривая местность. Шли они лесной дорогой, а вслед за ними, только не по дороге, а прямо по кустам, конюх Ежи Щедульского вел под уздцы двух вороных жеребцов. Странники подошли к опушке леса и остановились. Здесь начиналось поле, но дорога полого спускалась в глубокий овраг. Подошел конюх.

— Мы пройдем вдоль оврага, держи коней здесь, чтобы с дороги не было видно, — сказал Генек.— Если будет какая опасность, мы свистнем, и сразу отпускай коней, они сами к нам прибегут, только ты не показывайся.

Они спустились в овраг и пошли вперед, осматривая склоны. Спуск был пологим, но длинным, и овраг оказался очень глубоким. Его склоны были настолько круты, что взобраться по ним было невозможно, а дорога очень узкой,— две телеги не разъедутся. Было еще светло, а здесь царил полумрак. Верхние края так высоко, что посмотришь — шапка падает.

— Прекрасная ловушка,— сказал Василь.

— Только как ее запереть,— задумчиво проговорил Генек.

— А ты видел наверху скирду прошлогодней соломы?

— Ну и что?

— Давай выбираться отсюда, а то как бы самим не оказаться в этой ловушке. Наверху я тебе кое-что расскажу.

Впереди послышались голоса. Ребята насторожились, но голоса были женские. Это шли три пожилые крестьянки. Генек и Василь надвинули пониже шапки, и когда женщины приблизились, попросили дать что-нибудь странникам поесть. Две женщины развязали сумки, достали караваи и отломили им по краюхе. Ребята поблагодарили и медленно пошли дальше, на ходу жуя хлеб, но шли они вперед только до тех пор, пока не затихли женские голоса, а потом повернули назад. Когда они вышли из оврага, женщины уже скрылись в лесу.

— Вон та скирда,— сказал Василь.— По дороге я еще все обдумаю, а дома доложу тебе свой план. Главное, чтобы ночью не пошел дождь.

План Василя обсуждали вместе с лесником и полно¬стью одобрили, при этом Генек с восхищением сказал:

— Ну ты, брат, стратег!

С наступлением темноты все трое на телеге, запряженной лошадью лесника, поехали к оврагу, а в лесную землянку вернулись уже заполночь. Операция «собаки» была подготовлена.

Ранним утром одиннадцать вооруженных всадников направились из замка магната в ближнее село на экзекуцию. Выехали еще затемно, когда на востоке только чуть-чуть посветлело небо. Нужно было приехать в деревню, пока никто не отправился в поле.

Долго ждал в этот день Штефан Грушневецкий своих мастеров заплечных дел, но так и не дождался. Неужто запили и загуляли мерзавцы? Ну, он им покажет! Однако когда ему доложили, что в конюшню одна за другой стали возвращаться лошади без седоков, его раздражение сменилось тревогой. Что произошло? Неужели взбунтовались крестьяне? Этого не может быть. Крестьяне ничего не могли бы сделать с карателями. Это безоружное и глупое «быдло», даже если их сто человек, не справится с одиннадцатью молодцами. Что же тогда случилось? Он послал в село еще пятерых узнать, в чем дело. Вернувшись, они доложили, что в селе все спокойно, там и до сих пор ни¬кто не знает о намечавшейся расправе, и к ним никто не приезжал. На дороге, там, где она проходит по оврагу, обнаружили две кучи золы от сгоревшей соломы и кон¬ские следы, а больше ничего. Следы копыт ведут вдоль оврага по направлению к тому селу, но на выходе из оврага на дорогу разбредаются в разные стороны, словно лошади были без седоков. Что же случилось? Загадка по-преж¬нему оставалась неразгаданной.

Если бы кони, вернувшиеся в конюшню, могли говорить, они рассказали бы о том, что в действительности произошло ранним утром на дороге между двумя селами.

Молодцы магната ехали весело и беззаботно. Дело, порученное хозяином, было для них привычным. Что тут хитрого — согнать к церкви безоружных, запуганных и покорных крестьян, выпороть десятка два человек, кого до полусмерти, а кого и досмерти, там уж, как получится. А после этого пройти по хатам, выгрести последние запасы хлеба, забрать в пользу магната коров, свиней и все, что они посчитают нужным. Между делом можно еще и девками полакомиться. Двое вспомнили, как в прошлом году в другом селе затащили одну в сарай и завалили на сено. Девка была еще нетронутая. Как она визжала, как извивалась, как ногами взбрыкивала, да куда она денется от двоих здоровых мужиков. Правда, потом еще двое подвалили, да ей-то уже было все равно. Где двое, там и четверо. Вспоминая об этом, они хохотали во все горло. Их товарищи тоже подключились к разговору, припомнив похожие случаи. У всех было праздничное настроение. Недалеко от опушки леса догнали лесника, ехавшего на старой кляче, запряженной в телегу.

— Эй, дед, куда направился в такую рань? — крикнул кто-то.

— Покойников везти,— ответил лесник, заметив троих, которые насиловали его внучку. Их имена он знал уже давно.

— Каких таких покойников? — удивились конники.

— Бог дал день, Бог даст и покойников,— услышали они в ответ.

Многие рассмеялись. Совсем старик из ума выжил.

Въехали в овраг. Дорога спускалась все ниже, склоны становились все круче, края оврага все выше. Ехать пришлось цепочкой один за другим. Балагурить стало неудобно, лишь изредка перекрикивались друг с другом, и эхо отскакивало от крутых склонов. Добрались до середины оврага, когда сверху, разбрасывая искры, вдруг покатился огромный огненный шар, связанный, кажется, из целого воза соломы. Скатившись вниз, он преградил дорогу и продолжал разгораться все сильнее. Передние лошади остановились и попятились. Весь отряд замер в недоумении. Что за шутки?

Сверху послышался крик. Все подняли головы. Там на краю стоял лесник, которого они перед этим обогнали. Он что-то кричал.

— Что он там орет? — спросил кто-то.

 Напрягли слух и, наконец, расслышали, чту кричит своим хриплым голосом старик.

— Эй, покойники, счастливого пути в пекло! — донеслось сверху.

— Он что, с ума сошел? — возмущенно произнес начальник отряда и прокричал в ответ:

— Дурак, полоумный, солома сгорит быстро. Сейчас мы тебя поймаем и самого поджарим на огне. Вот тогда и будет тебе пекло.

В это время сзади, там, где они только что проехали, покатился по крутому склону еще один пылающий шар и перекрыл дорогу назад. Задние лошади шарахнулись и стали сбиваться в кучу. Лесник снова появился на кромке оврага и крикнул:

—  А вот и черти за вами явились!

С этими словами он исчез, а вместо него там наверху вдруг появились два диковинных всадника, одетых во все черное и на черных конях. Кони взвились на дыбы, подняв над оврагом передние копыта, и заржали. Внизу им ответила кобыла. Лица всадников почти полностью скрывали капюшоны. У них в руках были арбалеты. Снизу, на фоне яркого утреннего неба, черные силуэты выглядели особенно зловеще.

— Монахи! — прошептали сразу несколько человек.

Таинственные всадники, будто и впрямь вышедшие из преисподней, молча подняли свое оружие. Две стрелы, издав короткий свист, черными молниями понеслись вниз, и двое из одиннадцати рухнули под ноги лошадям… Солома действительно горит быстро, но еще быстрее летят стрелы. Недолго метались между двух огней «бешеные собаки». Они пытались защищаться, но их выстрелы не достигали цели, а адские стрелы черных всадников разили без промаха и насмерть. Никто из карателей не дожил до того времени, когда сгорела солома. Как только костры потухли, трое спустились вниз, вывели лошадей и погрузили на телегу одиннадцать трупов. Затем прихваченной с собой косой скосили траву в тех местах, где на ней была видна кровь, а на земле пятна затоптали и присыпали. Наверху на телегу нагрузили солому и вскоре лесник, как и обещал, повез в лес покойников. Чтобы не встретить какого-нибудь раннего странника, он поехал не по дороге, а по тропе, по которой проехать было трудно, но можно. Монахи подталкивали воз там, где он застревал, цепляясь осями за пни.

До самой ночи пребывал магнат в неведении и недоумении. Разослал гонцов по окрестным деревням, по хуторам и пасекам, но никто нигде не видел его верных псов. Предчувствия были самые плохие, так и заснул с ними Штефан Грушневецкий.

Утром по селу, прилегающему к замку, разнеслась страшная весть, а к обеду она взбудоражила и соседние села. Люди стали сходиться к усадьбе Захаржевских. Здесь, на пепелище, на перекладине между двумя вкопанными в землю столбами, висели вниз головой одиннадцать трупов. Отдельно стоял столб, на котором была прикреплена записка:

«Бешеные собаки» все в сборе, а это «почетное место» для главного пса — Грушневецкого, ибо Господь воздаст каждому по делам его».

Подпись: апостол Павел.

— Монахи… Это монахи,— шелестело в толпе.

— Сыновья Владека Захаржевского вернулись, вот какие это монахи,— вполголоса говорили в другом месте.

Магнат лично приехал на место событий мрачный и молчаливый. Приказал повешенных снять, столбы выкопать и объявил, что по-королевски наградит каждого, кто укажет место пребывания преступников.

А по селу уже разносили другую новость. Оказывается, ночью с колокольни исчезло число 11 и знак +, осталась только цифра 1. Но теперь уже все поняли, что означали эти цифры. Ксендз поспешно разыскал бумажку, по которой отпевал покойников ночью на кладбище во время похорон Владека Захаржевского и ужаснулся. Значит, он отпевал еще живых людей! Последним в списке стояло имя Штефан. Святой отец поспешил в костел и стал истово молиться, прося у Господа прощения.

Вернувшись к себе в замок, Грушневецкий тоже увидел на колокольне оставшуюся цифру 1 и помрачнел еще больше. Он был человеком не робкого десятка, но дело действительно принимало нехороший оборот. Сомнений больше не оставалось — это работа сына и пасынка Захаржевских. Магнат приказал узнать о них все, что можно. Вскоре ему доложили, что шесть лет тому назад, в возрасте семнадцати лет они были отправлены учиться во Львовскую иезуитскую академию, однако оттуда бежали и сгинули неизвестно где.

— Как это в академию? — удивился магнат.— Пасынок же вроде православный.

— В академии он выдал себя за католика,— ответили ему. Сейчас им должно быть по двадцать три года. Это все, что удалось узнать.

«Значит, не сгинули, вернулись, змееныши,— думал Грушневецкий, оставшись один.— Кто же за ними стоит? Не вдвоем же они убили одиннадцать моих лучших людей? Для этого нужен целый отряд. Так кто же? Казаки? Татары? Кто их поддерживает? О передвижении татар было бы уже давно известно. Татары исключаются. Значит, казаки? Что это — начало нового восстания? Если бы татары, можно было бы прочесать окрестные леса, овраги и другие потаенные места, а казаков искать по лесам бесполезно. Эти могут сидеть по домам, а ночью напасть внезапно».

Штефан приказал увеличить число соглядатаев и денег на это дело не жалеть. Пусть всюду следят, смотрят, слушают и доносят. Он удвоил охрану замка и решил без особой надобности пока не выезжать за его стены.
А у себя во флигеле ликовал кузнец Григорий. Оказывается, эти ребята не из тех, кто бросает слова на ветер. Если они вдвоем (а может, и не вдвоем, кто их знает) справились с «бешеными собаками», то, может, и вправду до самого пана доберутся. Вот уж когда будет на его, Григория, улице празд¬ник. Наконец он женится и заживет счастливо с молодой женой. И первая ночь будет его, и все последующие, и не придется делить красавицу-жену с паном.

Через несколько дней, когда похоронили покойников и страсти вокруг их таинственной смерти немного улеглись, Григорий сидел у себя во флигеле и думал о том, когда и каким образом предпримут «монахи» свой следующий, самый решительный шаг. До пана добраться им будет непросто, ох, непросто...

В дверь постучали, Григорий открыл и увидел улыбающуюся Евдокию — горничную пани Ядвиги, молодую, привлекательную, рано овдовевшую женщину.

— Проходила вот мимо и решила заглянуть к тебе на момент, пока ты еще не женился,— сказала женщина, а ее смеющиеся глаза смотрели призывно и выжидательно.

Григорий привлек ее к себе, их губы встретились и долго не расставались. Освободившись из его объятий, Евдокия села на кровать. Григорий тут же сел рядом и стал ее целовать. Он целовал губы, шею, потом опустился ниже и стал целовать сквозь ткань крупные груди. Его рука начала расстегивать кофту, но женщина запротестовала:

— Гриша, некогда мне, я правда, только на минуту.

— Я только поцелую их и отпущу тебя,— шептал Григорий, продолжая расстегивать крючки.

Вскоре он добрался туда, куда хотел, и женщина за¬стонала, отдаваясь ласке. Потом она тихо засмеялась и сказала:

— Что, трудно без жинки? Что же ты со свадьбой-то тянешь? Не хочешь, чтобы твоя красавица под пана ложилась, прежде чем тебе достанется? Все равно ведь никуда не денешься. Да и не стоит переживать. Ну, проведет с ним одну ночь, а потом все равно твоя будет. Какая разница, кто ее девственности лишит. Вы, мужчины, почему-то все это очень переживаете, а дело того не стоит.

— Молчи, не расстраивай меня, лучше ложись,— проговорил Григорий, опрокидывая ее на спину.

— Нет, нет, Гришенька, пани может хватиться, а меня нету. Отпусти меня, милый, потерпи. Как стемнеет, я к тебе приду на всю ночь. Хочешь, чтобы я всю ночь твоей была? — и сама ответила: — Конечно, хочешь, я же чувствую, как ты хочешь! — и она опять рассмеялась.

Она поспешно спрятала груди, застегнула кофту, поцеловала Григория и убежала.
Евдокия положила на него глаз давно, еще при жизни его жены, а когда они оба овдовели, частенько ночевала в его постели. Со времени последнего свидания прошло больше недели, и он думал: «Пусть только придет, уж я до нее доберусь!»

Кузнец занимался мелкими хозяйственными делами и все его мысли, казалось, были заняты предстоящим свиданием, но вдруг, где-то в памяти, как бы само собой, прозвучало слово «ключ». Почему он вспомнил о ключе, Григорий сам не знал, но теперь этот ключ не выходил у него из головы. Это было около года назад. Пани Ядвига — жена магната, заказала ему ключ. Его еще тогда удивило, что она сама принесла этот ключ в кузницу, а не передала через горничную или кого-нибудь еще. Пани велела ему сделать точно такой же и отдать лично ей в руки. Григорий знал все ключи, так как все замки делал он сам, но этого ключа он никогда не видел. Его делал другой мастер и, похоже, очень давно. Он смастерил ключ и, отдавая его пани, сказал, что надо бы попробовать, подойдет ли он к замку. Но пани ответила, что пробовать не надо. Она знает, какой Григорий мастер, и уверена, что ключ подойдет. Наверное, он действительно подошел, так как пани больше об этом не вспоминала. Забыл и Григорий, а вот теперь почему-то вспомнил. И, кажется, он догадывается, почему. Здесь как-то замешана Евдокия, но какое она имеет отношение к тому ключу? Вроде никакого, и все же он вспомнил о ключе после того, как она здесь побыла.

; «Думай, Григорий, думай!» Однако ничего придумать он не смог и решил применить проверенный способ — забыть об этом.

Он отправился в кузницу, убрал на место инструменты, подмел и пошел домой. Открыл дверь, вошел в комнату и вспомнил. Как-то отдыхая после его горячих ласк, Евдокия сказала, что, вернувшись однажды в покои госпожи, после того как та легла спать, она услышала голоса и смех из спальни. Один голос был пани, а второй явно мужской. Пана Штефана в ту ночь в замке не было, и к пани никто не входил. Она могла за это поручиться. Как же оказался мужчина в ее спальне? Потом Евдокия рассказала о втором удивительном случае. Уложив пани спать, она еще долго убирала в покоях, потом вспомнила, что госпожа велела погладить на завтра одно из ее платьев, а она, дура, оставила его в спальне. Евдокия постучала, но никто ей не ответил. Решив, что пани крепко уснула, она тихонько отворила дверь и на цыпочках вошла в спальню. Луна в ту ночь была полная и светила прямо в окно. В спальне было светло. Кровать пани оказалась пуста. Госпожи нигде не было, а в том, что она не выходила, Евдокия могла побожиться. Пани никак не могла пройти незамеченной мимо нее.

Вспомнив все это, Григорий подумал, что, возможно, где-то в покоях пани есть потайная дверь, через которую она впускает мужчину, а иногда и сама ходит к нему на свидание. Интересно, интересно... но спальня ведь находится на втором этаже, значит, там не может быть подземного хода. А черт его знает, что может быть в этом старом замке. В детстве он слышал много рассказов о потайных ходах в стенах старинных замков, о прикованных к стенам скелетах, о людях, заживо замурованных в страшных подвалах, о приведениях, которые бродят ночами по мрачным залам и переходам. Говорили, что это беспокойные души замученных и умерших без покаяния людей, что они обречены на вечное томление поблизости от ме¬ста смерти бренного тела.

Он решил еще раз расспросить Евдокию, когда она придет. И она, уложив спать свою пани, пришла, как обещала. Правда, как только он обнял ее, ему стало не до расспросов. На какое-то время он вообще забыл о своем намерении. Но, в коне концов, страсти улеглись. Разгоряченная ласками женщина прилегла на его могучую грудь и снова заговорила о его будущей женитьбе.

— Гришенька, а когда женишься, совсем забудешь меня или будешь хоть изредка баловать бедную вдову?

— Как же, тебя забудешь! Таких баб горячих, как ты, немного на свете,— сказал Григорий, целуя ее.

Она засмеялась счастливым смехом и сказала:

— А может, твоя еще горячее будет. Видела ее — красивая девка и молоденькая, настоящая ягодка.

— Только не я эту ягодку сорву,— мрачно проговорил Григорий.

— Да не переживай ты, Гриша. Бери пример с моего покойного мужа. Когда двое гайдуков повели меня к пану после свадьбы, он не очень-то расстроился. Сам мне говорил, что это не беда, не было бы большего горя.

— А тебя насильно повели?

— Да я вроде и не сопротивлялась, но повели вдвоем, и вдвоем же начали тискать, как только за угол завернули. Я стала вырываться, а они мне:

— Чего ерепенишься, все равно сейчас под пана ляжешь, а нам уж и пощупать нельзя, пока он тебя не уделал. Мы знаешь, сколько таких, как ты, к нему проводили на обработку! Девками их к нему с почетом ведем, а бабами они от него сами уходят. Ты завтра утром тоже уйдешь бабой, а пока девка, дай нам подержаться. Вон у тебя всего сколько, и нам хватит, и пану останется.

— А что пан?

— А что пан, тоже потискал и велел раздеваться. Я просила свет потушить, не дал. Стыдно было так, что я чуть не сгорела. Ощупал меня голую со всех сторон, сверху и снизу, спереди и сзади, и говорит:

— Аппетитная телушка. Признавайся, девка или уже давала?

Я еле губами шевелю от страха и стыда. Шепчу: девка.

— Значит, первачка? — говорит.— Ну сейчас проверю. Если окажешься не девкой, велю высечь на конюшне, а если девка, скажу мужу, что честная была.

Повалил меня на кровать, навалился сверху и говорит:

— Чего трясешься, дура, не ты первая, не ты послед¬няя, раздвигай ноги.

А у мня от страха все свело, совсем же молоденькая была, ничего не знала, так он сам мне ноги раздвинул и… Я как вскрикну, а он:

— Давай, давай, покричи. Люблю, когда девки первый раз  кричат.

А сам меня... прямо как жеребец. Здоровый и грубый. Ты, Гришенька, не такой, ты хороший, я твоей невесте завидую. Конечно, лучше бы ты ее первым-то. Ты бы ее так заласкал, что она бы и бояться забыла. А пан, ну прямо жеребец жеребцом. Ему бы с кобылой дело иметь, а не с девкой. Как его пани терпит? Она такая хрупкая, нежная.

— А что это ты говорила, вроде к ней кто-то ходит по ночам? — вспомнил Григорий.
Евдокия засмеялась.

— Я даже знаю, кто это. Только ты смотри — молчок, а то если пан узнает, он и ее убьет и меня за то, что не донесла.

— Как же ты узнала?

— Это секрет. Знаю — и все. Это ее бывший жених — шляхтич Кшижановский. Каземир его зовут. Ей не пришлось замуж за него выйти, а она его до сих пор любит. Я думаю, этот грех ей и Бог простит.

— Как же пану никто не доложил?

— А никто его никогда не видел. Он приходит и уходит незаметно. Помнишь, я говорила, что пани не было в спальне ночью. Теперь я поняла, что она к нему ходила.

— А как?

— Не знаю, но она исчезает из спальни незаметно.

— Так что же, там потайной ход есть или она ведьма и через трубу улетает? — спросил Григорий.

Евдокия рассмеялась и сказала:

— Значит и он колдун — через трубу прилетает. Представляешь, какой он черный оттуда вылезал бы, весь в саже. Я осматривала стены, нет там никакой потайной двери.

— Или ты ее не нашла,— задумчиво проговорил Григорий. Теперь он понял, от какой двери был тот ключ и для кого понадобился второй.

Прошло еще два дня, прежде чем он сумел встретиться с «монахами» и рассказать им о потайном ходе, которым пользуется шляхтич Кшижановский. Это было очень ценное сообщение. Григорий считал, что потайной ход идет не только из покоев пани, но и обязательно из спальни магната и ключ от обоих замков должен быть один.

— А если замки разные, значит, придется пройти через спальню пани Ядвиги, только и всего,— сказал Генек.

Он договорился с двумя дворовыми мальчишками тринадцати и пятнадцати лет, и они стали неотступно и тайно следовать за шляхтичем с утра до вечера. Правда, иногда они его упускали, когда он ехал верхом, но все же через неделю их труды увенчались успехом. Они доложили, что видели, как поздно вечером шляхтич подъехал верхом к полуразрушенному зданию, расположенному неподалеку от замка и именуемому в народе «домом палача», и вошел внутрь. Об этом рассказал один из них, тогда как второй остался сторожить на месте. Генек и Василь быстро собрались и последовали за провожатым. Вот и «дом палача». Из-за дерева выходит второй разведчик и, пожимая плечами, говорит, что пан до сих пор не показывался. Что он там делает в развалинах — неизвестно, может, ушел незаметно. Темно все же.

Ребят поблагодарили, дали денег и отпустили домой. Кононенко и Захаржевский осторожно обошли здание. При лунном свете можно было рассмотреть, что вход в него только один и с другой стороны можно было выйти только через окно. Но окна расположены довольно высоко, внизу множество кирпичей, обрушившихся со второго, наиболее разрушенного этажа, и прыгать в темноте на кирпичи было бы рискованно. Да и зачем человеку, вошедшему через дверь, прыгать из окна. Кроме того, здесь за домом в одичавшем саду была привязана его лошадь. Значит, шляхтич не уходил.

— Как ты думаешь, может отсюда подземный ход ве¬сти в замок? — спросил Генек.

— Далековато, но, пожалуй, может,— проговорил Василь.— Дом издавна пользуется дурной славой. Ты пом¬нишь, мы мальчишками и то боялись туда ходить, а взрослым там и подавно делать нечего. Его все обходят стороной, так что место для всяких тайных дел подходящее.

Фонарь они с собой не взяли, а входить в здание в темноте было бессмысленно. Решили ждать. Время шло, а шляхтич все не появлялся. Становилось прохладнее, друзья кутались в черные сутаны и тихонько ругали Кшижановского. В деревне пропели первые петухи, потом и вторые, а его все не было.

— Ему хорошо,— бурчал Кононенко,— он там с пани в постели развлекается, ему тепло, а мы тут мерзнем.

— Ему, пожалуй, даже жарко,— хохотнул Генек.

Наконец черный зев дверного проема, за которым наблюдали «монахи», чуть-чуть посветлел. Похоже, кто-то шел изнутри с фонарем. Но это продолжалось лишь несколько мгновений. Перед выходом шляхтич предусмотрительно погасил фонарь. Вот его еле различимая в темноте фигура скользнула за угол дома, он вывел спрятанную в саду лошадь, сел верхом и поехал по высоким бурьянам в сторону дороги.

На второй день поздно вечером друзья с фонарем во¬шли в «дом палача». Под ногами куски осыпавшейся штукатурки, упавшая рама, поломанная скамья, всякий хлам.

— Нам надо в подвал,— сказал Василь,— тут должен быть подвал.

Вход в подвал они нашли довольно быстро и стали спускаться по выщербленным ступеням. Надеялись найти следы, но это оказалось не так просто, хотя везде лежала пыль. Слишком много здесь было штукатурки, кирпичей, каких-то тряпок. Все же следы они обнаружили. Они вели в угол, противоположный входу. Стали освещать стену. Ничего особенного. Обложена серым камнем и никаких следов разъема, никаких щелей. Если здесь и был потайной ход, то он очень искусно замаскирован. Постучали там и тут, попробовали нажимать по очереди каменные плиты, но ничего не добились.

— Та-ак,— протянул Генек,— значит, без помощи Кшижановского нам не обойтись.

— Я думаю, если хорошенько его попросить, он не откажет двум бедным слугам Божьим,— с улыбкой проговорил Василь.

— Придется попросить,— согласился с ним Генек,— только надо застать его здесь и припереть так, чтобы у него не было выхода и времени на долгие раздумья.

— Магнат сейчас никуда не выезжает, Кшижановский может долго не появиться. Когда Штефан Грушневецкий в замке, посещать его жену слишком опасно,— высказал сомнение Василь.

— Приходил же он к ней вчера, не испугался, значит, скоро опять придет, не вытерпит, любовь — дело такое,— возразил Генек.

И он оказался прав. На четвертый день поздно ночью Каземир Кшижановский подъехал к «дому палача», привязал в саду лошадь и вошел в дом. Засветив фонарь, он спустился в подвал, осторожно ступая и стараясь не оставлять следов, прошел к противоположной стене и, сунув руку под кучу тряпья, достал толстый железный прут. Затем он разгреб ногой мусор в углу у стены и услышал сзади:

— Бог в помощь!

Шляхтич мгновенно обернулся к двери и увидел две рослые темные фигуры в сутанах с капюшонами на головах.

«Монахи… Те самые!» — с ужасом подумал он.

— Не пугайся, пан Каземир, мы люди мирные, Божьи слуги, и ничего плохого тебе не сделаем,— сказал один из них.

— Если договоримся,— многозначительно добавил второй.

Монахи подошли к нему, сняли капюшоны и перед ним предстали совсем еще молодые люди.

— Я Генек Захаржевский,— представился один из них.

— А я Василь Кононенко,— в свою очередь назвал себя второй.

— Это вы убили «бешеных собак»? — бледнея, спросил Каземир.
— Мы. Ты ведь знаешь, за что?

— Знаю.

— Твоего отца он тоже ограбил, у тебя невесту отнял, а что же ты не мстишь? Ходишь теперь к ней, «аки тать в нощи»?

— А что я могу сделать? — опустив голову, пробормотал Кшижановский.

— Можешь,— сказал Генек,— проведешь нас к нему через потайной ход, это и будет твоя месть.

— Через какой ход? Я ничего такого не знаю,— стал отказываться шляхтич.

— Слушай, шляхтич, пока мы с тобой говорим по-хорошему,— с угрозой проговорил Василь, вынимая из-под сутаны шпагу,— у тебя есть две возможности. Первая — ты проводишь нас потайным ходом к спальне магната и дашь нам ключ. Больше от тебя ничего не требуется. Знать об этом никто не будет. Мы убьем Грушневецкого и ты сможешь жениться на его вдове. У тебя будет любимая женщина и все именье магната, а мы исчезнем отсюда бесследно — были монахи и не стало. Вторая возможность не такая приятная. Если ты откажешься, мы все равно убьем Грушневецкого… когда-нибудь, а тебя сейчас. Теперь, когда ты нас видел и знаешь наши планы, оставлять тебя в живых мы не можем.

— Значит, после того как я провожу вас к магнату, вы меня все равно убьете? — спросил Кшижановский.

— Зачем же? — вмешался Генек.— Если ты нам поможешь, тебе не выгодно будет нас выдавать. Тебя тоже повесят как сообщника. Мы это понимаем. Кроме того, нам совсем не хочется тебя убивать. Ты не сделал нам ничего плохого и тоже пострадал от Грушневецкого. Мы просим тебя помочь нам.

Кшижановский колебался, ему очень не хотелось впутываться в эту историю, хотя предложение «монахов» было весьма заманчивым. Он, как и большинство людей в округе, панически боялся всесильного магната. Пришлось ему еще раз напомнить, что у него все равно нет выбора. В конце концов, с тяжелым сердцем он вынужден был согласиться, вынул из кармана и отдал Генеку увесистый ключ.

— Вы до смерти напугаете Ядвигу,— грустно сказал он.

— Бог даст, нам не придется ее беспокоить,— сказал Захаржевский.— Где находится дверь в спальню магната, она тебе не показывала?

— Показывала, но она не говорила, что ключи одинаковые.

— Посмотрим,— коротко бросил Генек.

Каземир отодвинул ногой остатки хлама. Под ним оказалось круглое отверстие, заткнутое тряпкой. Выдернув тряпку, он вставил в отверстие железный стержень, который все это время продолжал держать в руке, и нажал всем телом. Под полом что-то глухо щелкнуло. Тогда шляхтич толкнул плечом каменную стену возле угла и с десяток соединенных между собой камней повернулись вокруг вертикальной оси, образовав прямоугольный проход. Все трое вошли в черный проем. Кшижановский хотел, было, за¬крыть за собой потайную дверь, но Василь строго сказал:

— Не надо! Оставь открытой! Снимай штаны!

— Зачем? — удивился Каземир. Генек тоже взглянул на товарища с удивлением.

— Береженого Бог бережет,— заявил Кононенко, до¬ставая из сутаны тонкую, но прочную веревку.

Шляхтич не хотел снимать штаны, и пришлось приставить к его сердцу острие шпаги и даже немножко уколоть. После того как штаны были спущены, Василь собрал в пучок все мужское достоинство шляхтича, обвязал веревкой, а второй ее конец пропустил сквозь небольшое отверстие, проделанное концом шпаги сзади в штанах. Захаржевский смотрел на всю эту операцию, посмеиваясь. Намотав конец веревки на левую руку, Василь сказал:

— Имей в виду, если ты вздумаешь закричать, позвать на помощь и если даже на меня набросятся сразу десять человек, я все равно успею рвануть веревку, и тогда уж тебе ни к чему будет жениться ни на пани Ядвиге, ни на другой пани. Женщины тебе будут не нужны.

— И ты им тоже,— добавил Генек.

Двинулись вперед по узкому проходу с каменными стенами. Впереди Кшижановский с фонарем, за ним Василь, и замыкал шествие Генек. Тишина в этом подземелье была зловещей. Казалось, что слишком громко звучат их осторожные шаги, слишком пронзительно скрипят под ногами мелкие камешки. Тусклый свет фонаря отбрасывал на почерневшие стены изломанные, качающиеся тени, и они шли по пятам за тремя заговорщиками.

Было жутковато. Говорят, именно в таких потайных ходах и подземельях находят пристанище призраки убийц и их жертв, бродят зловещие тени повешенных с веревками на шее, слышится звон цепей несчастных узников, прикованных к стенам в страшных казематах. Живых людей ни Генек, ни Василь не боялись, но не приведи Христос встретиться с призраками. И хотя ничего этого здесь пока не было, все-таки становилось не по себе. Шли довольно долго. По мнению Василя они должны уже быть у самого замка, и действительно, впереди показались ступени. Начался крутой подъем. Ход внутри полой стены был очень узким. Ступени сменялись горизонтальными площадками, затем снова шли ступени. Генек и Василь достали кинжалы и держали их наготове. Шпаги в этих тесных проходах были бесполезны. На очередном горизонтальном участке шляхтич прошептал:

— Спальня Ядвиги,— и указал на железную дверь в стене.

Прошли дальше, завернули за угол и обнаружили вторую дверь. Кшижановский молча кивнул в ее сторону. Генек хотел было вставить ключ в скважину замка, но вдруг замер, всматриваясь в конец коридора. Там в темноте, слегка покачиваясь, как от ветра, белело туманное пятно, в котором явно угадывались очертания женской фигуры.

— Это Барбара,— прошептал Кшижановский, перекрестившись,— она смирная.

Вслед за ним перекрестились и Генек с Василем. Задавать вопросы не было времени. Захаржевский осторожно вставил ключ и взял у Кшижановского фонарь.

— Войдешь вслед за ним и станешь в стороне,— прошептал Василь шляхтичу, сматывая с руки веревку.

И в это время… то ли им послышалось всем троим, то ли наяву, словно отдаленный стон, словно шелест листвы прозвучали в воздухе слова:

— Долго ждала… Как долго ждала…
 
Все трое оглянулись на белую фигуру и снова осенили себя крестным знамением. Мурашки пошли по коже, но, по крайней мере, двое из них привыкли делать свое дело, несмотря ни на что. Ключ подошел, однако замок открылся с таким лязгом и звоном, что кажется, слышно было во всем здании. Тихо проникнуть в спальню магната не удалось. Генек с силой толкнул тяжелую дверь и ворвался в покои уже безо всяких предосторожностей. Кононенко втолкнул внутрь шляхтича и ввалился следом.

Разбуженный шумом, Грушневецкий приподнялся на постели и сунул руку под подушку, где у него лежал пистоль. Но Генек был уже рядом. Могучим ударом в лицо он уложил магната и, пока тот приходил в себя, накрыл его голову подушкой и навалился сверху. Василь всем телом лег на ноги Грушневецкого. Кшижановский поспешно поднял брошенный Генеком фонарь и стал у стены подальше от кровати, где происходила борьба. Физически сильный магнат, задыхаясь, боролся изо всех сил, и двое здоровых парней с трудом удерживали его на ложе. Но даже очень сильный человек не может долго обходиться без воздуха. Вскоре сопротивление прекратилось. Кшижановский перекрестился и стал про себя читать молитву, прося у Господа прощения за содеянное. Штефан Грушневецкий — всемогущий магнат, грозный и безжалостный хозяин огромных территорий и тысяч холопов, преставился.

Василь и Генек выпрямились и перевели дух. Потом Кононенко открыл окно, достал спрятанный под сутаной моток веревки с привязанным к ней трехглавым крюком- кошкой и с силой вбил крюк в дубовый подоконник. Веревку выбросил наружу. Все должно было выглядеть так, будто магната похитили через окно. Тело вынесли в потайную дверь, закрыли ее за собой и заперли. Снова Кшижановский шел впереди, освещая дорогу, а за ним двое несли тяжелое тело магната. Когда спустились под землю, шляхтич оглянулся, и прошептал:

— Господи Иисусе, она идет за нами.

Генек и Василь тоже оглянулись. Действительно, неясная фигура женщины виднелась во мраке.

Они подошли к открытой двери в подвале «дома палача».

— Спасибо тебе, Каземир,— поблагодарил шляхтича Захаржевский,— не обижайся на нас, мы тебе зла не желали. Может, вернешься к своей пани?

— Нет уж, теперь мне не до этого,— честно признался Кшижановский, державший в руке моток веревки, конец которой уходил в штаны.

— Ладно, тогда закрывай дверь и расстанемся, скорее всего, навсегда. Мы тебя не видели, ты нас не видел.

Друзья подняли тело Грушневецкого и тронулись к выходу из подвала, а у них за спиной, из темноты подземелья, вход в которое как раз закрывал шляхтич, донесся звонкий смех. Руки у них были заняты и, не имея возможности перекреститься, они лишь шептали на ходу молитву против нечистой силы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, огради мя святыми Твоими Ангелы…»

К себе в землянку они вернулись, когда уже рассвело и лес наполнился птичьими голосами. В лесном жилище было темно и тихо, и утомленные опасной ночной работой ребята вскоре уснули. Проснувшись, Генек рассказал другу, что видел то ли сон, то ли видение. Может быть, он уже заснул, но ему кажется, что видение было до того. Он увидел нечеткую женскую фигуру, стоявшую у выхода из землянки, и услышал голос:
«Они приедут на поминки. Покарай их… Покарай огнем!»

На мгновение фигура сделалась вполне реальной молодой девушкой, затем снова превратилась в туманное пятно и исчезла.

— Похоже, это та самая Барбара, которую мы видели ночью в замке,— высказал предположение Василь.

— Но кто она такая и что ей от меня нужно? Кого она просила покарать? — тревожно размышлял вслух Генек.— Она же смеялась, когда мы тащили Грушневецкого, значит, мы ей угодили. Чего же она еще хочет? Но самое плохое то, что перед тем как исчезнуть, она сказала «до свидания». Похоже, мне на этом свете осталось гулять не долго.

— Да ладно тебе, подумаешь, сказала до свидания. Что тут такого, мы каждый день говорим это друг другу,— пытался успокоить товарища Кононенко, хотя у самого сделалось на душе нехорошо.— Надо расспросить, кто она такая. Раз знает Каземир, наверное, знают многие.

А в это время по окрестным селам люди, забросив все дела, собирались в кучки, бегали по соседям и родственникам и обсуждали новость, будто на крыльях облетевшую всю округу. Утром на пепелище имения пана Владека обнаружили тело Штефана Грушневецкого. Магнат в одном исподнем был подвешен за ноги на дереве. От холопов из замка узнали, что пана похитили прямо из спальни через окно. Многочисленная охрана ничего не видела и не слышала. Многие считали, что без нечистой силы здесь дело не обошлось. Тем не менее, большинство мысленно благодарили Бога за избавление от тирана. Как только весть дошла до ксендза, он поспешил взглянуть на колокольню. Так и есть, последняя цифра исчезла. Теперь на месте кроваво-красных знаков едва заметно белели лишь светлые пятна.

«Выходит, они свое дело закончили. Бог им судья»,— подумал святой отец и несколько раз перекрестился.

Когда стемнело, друзья встретились на опушке леса с кузнецом. Григорий не знал, как их и благодарить. Он весь светился от радости. Наконец он сможет жениться и никто не тронет его невесту. Не так давно, до встречи с этими удивительными хлопцами, он не смел и надеяться на такое счастье, а оно вот подвалило нежданно-негаданно. Когда его спросили о таинственной Барбаре, он рассказал следующее.

 Давно, еще при жизни первой жены Грушневецкого, она взяла на воспитание девочку — сироту по имени Барбара, полячку, как и она сама. И вот, когда ей исполнилось семнадцать лет, Штефан вздумал уложить ее в свою постель, но девочка не далась, и пожаловалась пани. Первая жена магната была женщина властная, не то, что пани Ядвига. Она потребовала, чтобы Грушневецкий даже не приближался к воспитаннице. Он затаил гнев и однажды, когда пани была в Варшаве, устроил большую охоту с приглашенными заможными панами. После успешной охоты началась пьянка. Тогда Штефан приказал привести Барбару и отдал ее гостям на поругание. Один шляхтич вздумал заступиться за девушку. Его схватили слуги магната и куда-то уволокли. Больше его никто не видел. Позже приезжали родственники на поиски, но ничего не узнали. Им говорили, что шляхтич ночью уехал домой. Родственники жаловались самому королю, но с магната как с гуся вода. Когда строптивого шляхтича утащили, остальные гости, одурманенные водкой, набросились на девушку, как волки. Правда, двое поссорились из-за удовольствия лишить ее невинности, схватились, было, за сабли, но магнат их быстро помирил. Первое время она сопротивлялась, звала на помощь, потом лежала молча обессилевшая, а позже и вовсе потеряла сознание. Верные холопы пана вынесли ее бесчувственную, и больше никто ее не видел, как и того шляхтича. Вернувшаяся из столицы жена Грушневецкого заявила, что она этого так не оставит, но вскоре сама за¬хворала и преставилась. Поговаривали, что умерла не своей смертью. А в замке с тех пор появилось приведение. Сам Григорий с ним никогда не встречался, а люди видели не раз, но голоса никто не слышал. Говорят, что это Барбара.

— Теперь я понял, кого она просила покарать. Она знает, что ее насильники приедут на поминки,— проговорил Генек и рассказал Григорию, о чем идет речь.— Мы собирались завтра уехать отсюда навсегда. Сестру уже отправили с верным слугой за сто пятьдесят верст на во¬сток, в село, к его дальней родственнице. А теперь придется остаться. Я должен выполнить ее просьбу.

— Это опасно,— сказал кузнец,— завтра тут будет целое войско. Власти испугаются возможного восстания. Сам король направит сюда лучших сыщиков. Лучше бы вам уехать сегодня до рассвета.

Но Захаржевский, как будто не расслышав предупреждения, спросил:

— Григорий, ты случайно не знаешь, где спят приезжие паны, когда в замке собирается много гостей?

— Знаю,— ответил кузнец,— в северной башне на втором и третьем этаже.

Генек тут же предложил свой план исполнения просьбы покойной Барбары.

— Но ведь там будут не только насильники, но и невинные люди,— высказал сомнение Василь, на что Захаржевский ответил коротко:

— О невинных позаботится Бог.

На похороны съехалось много известных и знаменитых во всей Польше людей. Ясновельможные паны приехали с многочисленной охраной. На лицах у всех была написана глубокая печаль, но далеко не у всех она была искренней. При жизни магната его боялись все, уважали немногие, не любил никто. Отпевало покойного высшее духовенство, прибывшее в сопровождении целой свиты священников рангом пониже. Молодая вдова в траурном облачении стояла у гроба со скорбным выражением лица, подобающем случаю. Незадолго перед этим она приняла у себя Каземира Кшижановского, прибывшего выразить соболезнование, страстно целовалась с ним и не позволила ему ничего другого лишь из боязни прогневить Бога. Поминки устроили по-королевски пышные. Денег пани Ядвига на радостях не жалела. Многих господ в отведенные им по традиции покои в северной башне слугам пришлось вести на ночлег под руки, а некоторых — просто тащить. К полуночи все успокоилось, затихло, погасли огни. Только усиленная стража неусыпно несла свою службу, регулярно обходя замок, где мирно спали сытые и пьяные гости. Ближе к утру и большинство стражников, не видя никакой опасности, прикорнули кто где, приложившись предварительно к заранее припасенным сосудам с горячительным. В такой день сам Бог велел помянуть усопшего, да будет ему земля пухом. Лишь немногие из стражей, не потерявшие бдительности, стали свидетелями удивительного зрелища.

В полной тишине, почти одновременно, понеслись с двух сторон к северной башне два ярких огня. Это были горящие стрелы. Они ударили в окна первого этажа. За ними полетели еще и еще. Первый этаж озарился изнутри пляшущим пламенем, а огни уже влетали в окна второго. Стреляли со стен, окружающих замок. Лишь только занялся второй этаж, огни устремились в окна третьего. Немногочисленные стражники, видевшие это, бросились, было, к стенам, но когда двое упали с горящими стрелами в груди, остальные в нерешительности остановились. Еще с десяток огней стремительно прочертили воздух над их головами, и стрельба прекратилась. Конские копыта глухо простучали снаружи по покрытой травой земле. Их дробный стук вскоре затих вдали, но внутри замка он был не слышен. В замке поднялась суматоха, забегали люди с ведрами, прикатили бочки с водой, а внутри северной башни, все сильнее разгораясь, бушевало пламя. У окна своей спальни испуганная пани Ядвига в одной ночной рубашке прижималась к груди Каземира Кшижановского и шептала молитву. Он ласково гладил ее волосы, целовал и говорил, что ей нечего бояться. Северная башня далеко отсюда и от дворовых построек, так что, скорее всего, пострадает только она одна.

— Там же столько гостей, спаси их Господи,— молила она.

— Кто-то из них, наверное, спьяну опрокинул лампу,— предположил Каземир, который не видел летящих во тьме огней, так как в это время лежал в постели с любимой женщиной, когда-то отнятой у него покойником, будь он трижды проклят!

В дверь начали стучать слуги, пришедшие разбудить хозяйку, и Кшижановский, в последний раз поцеловав возлюбленную, скрылся в потайном ходе. Замкнув за собой замаскированную дверь, он посмотрел в тот конец коридора, где всегда видел Барбару, и не обнаружил ее туманного изображения. За долгое время он привык к этому безобидному приведению и почти не боялся его. Ядвига даже считала, что Барбара, историю которой она, конечно, знала, сочувствует им и помогает сохранить в тайне их отношения. Но сейчас ее на месте не оказалось, и шляхтич подумал, что теперь, когда магнат мертв, она успокоилась и больше здесь не появится, упокой Господи ее душу. На второй день он понял, что хотя и был не совсем прав, но все же оказался близок к истине.

Пожар потушить не удалось, и он бушевал до тех пор, пока внутри башни не выгорело все, что могло гореть. Наружу огонь, к счастью, не перекинулся. Утром те из гостей, которым удалось спастись, рассказывали удивительные вещи.

Один из спасшихся говорил, что когда он и еще двое подбежали к двери, ведущей во двор, она была закрыта, и они ничего не могли сделать, сколько ни ломились в нее. Тогда они бросились к окнам, пытаясь выпрыгнуть, но на всех окнах были решетки из толстых железных прутьев. Когда же он еще раз подбежал к двери один, она оказалась открытой и он благополучно выскочил во двор.

Уважаемый всеми пожилой шляхтич, который спасся позже, рассказывал, что дверь опять оказалась закрытой, когда в нее ломилась целая толпа. Ничего не добившись, люди рассыпались в поисках другого выхода, а когда рассказчик и еще двое одновременно вернулись к двери, они нашли ее распахнутой. Один же из гостей, которому вполне можно было доверять, утверждал, что когда он подбегал к двери, она была закрыта, а при его приближении открылась. Выбежав во двор, он оглянулся и увидел, что изнутри бегут еще люди, но дверь сама собой захлопнулась перед ними. Ни снаружи, ни изнутри открыть ее не смогли. Выходило, что дверь сама по себе то открывалась, то за¬крывалась. Не менее загадочным было и то, что сквозь рев и треск пламени все находившиеся внутри башни явственно слышали девичий смех. Его переливы раздавались то на первом, то на втором, то на третьем этаже. Когда пожар прекратился, не досчитались тринадцати человек. Все они сгорели заживо. Старый слуга магната, крестясь, говорил, что это все те, кто насиловал Барбару.

С этих пор больше никто не видел привидения в замке. Но Генек и Василь этого уже не узнали. К утру они были далеко от места событий. День провели в лесу, а с наступлением темноты кони понесли их дальше на во¬сток. С собой они вели еще одного коня для Олеси. В село, где она была, тоже приехали ночью и через час уже втроем отправились дальше. Путь их лежал в тот далекий край, который в старину именовался Диким полем и где полег¬ла когда-то в битве с половцами дружина новгород-северского князя Игоря Святославича. Теперь эти места называли Слобод¬ским краем. Здесь, на южных рубежах московского царства, служилые русские люди и переселенцы из Поднепровья и других мест, бежавшие от гнета своих и польских панов, основывали поселения — слободы и строили крепости для защиты от набегов крымских татар. Московский царь благосклонно относился к переселенцам из-за Днепра, так как у Москвы не хватало людей для обороны и обживания этих богатых мест, где были и плодородные земли, и леса, и полноводные реки.
 
Ехали долго, то примыкая к попутным обозам, то самостоятельно. Беда подстерегла их, когда до Харьковской крепости было уже недалеко. На подходе к Ахтырке до¬гнали небольшой обоз переселенцев и поехали с ними. Никто из них не знал, что в Ахтырке поднял восстание полковник Ружинский, а татары знали и, воспользовавшись междоусобицей, уже были тут как тут. Обоз въехал в лес и тут на большой поляне его окружили татарские всадники. Татар было очень много, а переселенцы почти не имели оружия. Генек и Василь попытались пробиться, прикрывая с двух сторон Олесю, ехавшую, как и они, верхом. На них набросились десятка два татар. Шпаги мушкетеров валили врагов направо и налево, но силы были  неравные. Пронзив клинком очередного врага и поворачивая коня, чтобы отразить нападение еще двоих, Василь с ужасом увидел, как сверкнула татарская сабля, и голова Генека отделилась от туловища. Он еще услышал крик Олеси, а в следующий миг брошенный сзади аркан охватил его плечи и свалил на землю. Василь попытался вскочить на ноги и скинуть петлю, но удар саблей плашмя по голове опрокинул его навзничь и погасил сознание.

Продолжение см. гл 2 ; 3