Портрет журналистки Ильзы фон Шарден Отто Дикса

За столом сидит женщина, голова ее опущена, руки зажимают уши.
Звучит бравурный марш, бьется в истерике голос Адольфа Гитлера…
Звуки затихают.
- O mein Gott! Ich habe Angst!
Женщина устало поднимает глаза, смотрит в зал.
- Да я боюсь! Господи, если ты есть – что делается с моей многострадальной Родиной? Куда девался народ, которым я могла бы гордиться?
Закуривает длинную сигарету в мундштуке.
- Недавно я была в небольшом музее, которым по праву гордится маленький городок около Мюнхена. Дюрер, Кранах, особенно Дюрер – его графика… Он еще тогда предупреждал об этом ужасе. Его конь блед…
- Откуда, откуда взялась эта бесноватая сволочь, этот плюгавенький художник-неудачник, вымещающий на моем народе свои задрипанные комплексы… Иметь таких предшественников и превратиться в исчадие ада!
Встает и начинает ходить перед рампой.
А ведь как все прекрасно начиналось! Как радовалась я и мои недалекие друзья свершившейся русской революции, какие надежды возлагали мы на их вождя Ленина. А что получилось. У них гражданская война, у нас жалкая Веймарская республика. Эта мерзкая шайка разругавшихся социалистов, доведших страну до нищеты и разрухи. У них НЭП, а у нас Гинденбург…
- Не знаю, что страшнее - их красная диктатура или эти чудовища с факелами, бесшабашно растаптывая мою милую Германию своим неистовым маршем, оглушая, истощенный голодом, войной и безнадежностью, уставший разум немецких бюргеров.
- Я предвижу, предвижу – скоро запылают костры из книг немецких писателей-гуманистов. Скоро, так же, как и из России, побегут из страны все светлые умы – Гессе, Манны, Фейхтвангер и другие.  И ведь никого не насторожит жалкое существование русской иммиграции, никого не вразумит истошный вопль Бунина, предостерегающего своих бывших соотечественников от нелепых надежд! И ваши речи и призывы, друзья мои, тоже не будут услышаны. Но самое страшное не это! Страшно то, что найдется немало негодяев, которые поставят свои таланты на службу этому изуверу, призывающему к реваншу и господству арийской расы.
- Господи, и это я слышу от плюгавенького полуавстрийца-полуеврея. Боже – вразуми его – ведь твой сын тоже был иудей!
- Что будет с нашей культурой – неужели впереди нас ждет царство тоталитарного искусства, с его поклонением силе, неужели главным героем станет белокурая бестия, доказывающая всему миром свое сомнительное превосходство?
- Я предвижу, что на немецкую женщину будет возложена почетная обязанность производить на свет «пушечное мясо» для будущих войн! И ведь они пойдут на это – ослепленные велеречивым словоблудием ничтожества, не способного родить даже приличного ребенка, дешевой колбасой и возможностью хоть ненадолго пожить сытой жизнью. Сытой – за счет изгнанных и убитых евреев.
- Друзья, если вы сейчас не встанете на защиту наших гуманистических идеалов и просто своих жизней – бегите, бегите без оглядки, спасайте свои жалкие, никчемные жизни…
А Вас немецкие Фрау, Вас – я, феминистка до мозга костей, я призываю Вас – возьмите пока не поздно власть в свои руки. Сделайте счастливыми своих мужей, что бы им не надо было идти утверждать свое господство, возлюбите своих детей, чтобы им не пришлось предавать своих родителей и умирать во имя этой надвигающейся проказы!
Устало возвращается за стол и садится.
- Ich habe Angst!