Исторический приключенческий роман дикое поле, гла

Альберт Есаков

ДИКОЕ ПОЛЕ
Исторический приключенческий роман

«ДИКОЕ ПОЛЕ» представляет собой главы из третей книги неопубликованной научно-фантастической трилогии «ЗАБЫТЫЕ В ВЕКАХ». Трилогия рассказывает об удивительных приключениях  трех поколений украинцев из рода Кононенко с семнадцатого  века до наших дней. Их судьбы трижды пересекались в диких джунглях Южной Америки с судьбой неизвестного миру народа. Предки этого народа после гибели легендарной  Атлантиды преодолели океанские просторы в поисках новой родины, и нашли ее на далеком американском континенте.
 Примечание:
Роман издан в 2004 году в Харькове издательством «Факт»

Глава 2

СТЕПЬ

Василь Кононенко разогнулся, выпустил молот из натруженных рук и присел на деревянную колоду. Кузнец отлучился по своим делам, и теперь можно было отдохнуть. Вот уже почти год, как его взяли в плен под Ахтыркой. Василь находится в неволе в поселке Алушта на южном берегу полуострова Крым или Кырым-Адасы, как его называли татары. Дважды он пытался бежать, но горных троп совсем не знал, и его каждый раз ловили. Били зверски и не искалечили только потому, что не хотели потерять хорошего, здорового работника. Он работал подручным кузнеца, и кузнец был им доволен. За месяцы работы в кузнице Кононенко не только махал молотом, но и потихоньку постигал искусство ковки. Оказалось, что кузнечное дело не такое уж хитрое, как он думал раньше, и многому он успел научиться. Тайно отковал себе хороший нож и спрятал его. Кузнец обращался с ним строго, как и положено обращаться с рабом, но сам по себе человек он был добрый, стремление Кононенко к познанию тайн мастерства одобрял и часто поручал ему самостоятельную работу. Он говорил:

— Ты хороший работник, Васил. Принимай нашу веру и, может быть, хозяин позволит тебе жениться. Я вижу, как девушки засматриваются на тебя. У тебя будет семья, дети…

— И дети мои будут рабами,— не дослушав, добавлял Василь.— Я хочу на родину и вернусь туда, во что бы то ни стало.

— Брось, отсюда тебе не убежать. Здесь было много русов и все они хотели на родину, но никто не вернулся. Все похоронены в нашей земле. Смирись и, может быть, тебе повезет.

Василь не спорил, но мечта о свободе не умирала в его сердце. В неволе он меньше года, он еще молод, силен, он верил в свою звезду. Часто думал об Олесе. Теперь ей уже четырнадцать лет. Где сейчас девочка? Все, что ему удалось узнать о ней, это то, что ее продали какому-то купцу по имени Селим, а где живет этот купец — неизвестно. По ночам, оставшись один в сарае, где он жил вместе с овцами, он молился за нее и за упокой души своего друга Генека Захаржевского, ее брата.

Хозяином Василя был мурза, живший постоянно в Бахчисарае и занимавший там важную должность при дворе хана. В Алуште у него было имение, куда он наезжал лишь время от времени. Ему также принадлежали обширные земли с виноградниками вокруг Судака. Хозяина Василь никогда не видел. Имением заведовал управляющий, но и он не снисходил до разговоров с рабами. Все приказания, если они не касались кузнечной работы, Кононенко получал от охранника — пожилого татарина, любившего показывать свою власть.

Чья-то тень легла на земляной пол кузницы, и Василь подумал, что вернулся кузнец. Он встал и увидел, что в дверях стоит незнакомый человек. Смуглый, черноволосый, черноглазый, выше среднего роста, одетый в черную одежду необычного покроя. Это был не татарин. Его одежда состояла из трех ярусов. Нижний ярус, что-то вроде юбки с разрезом впереди, достигал щиколоток, второй ярус был до колен и третий заканчивался на бедрах. Человек вошел, остановился в двух шагах от Кононенко, посмотрел на него внимательно, потом прикрыл глаза веками и некоторое время стоял неподвижно и молча. В его правой руке была палка с изогнутой ручкой, на какую обычно опираются при ходьбе старики. Василь тоже молчал, с удивлением разглядывая странного незнакомца.

— Как тебя зовут и откуда ты родом? — спросил гость по-татарски.

— Василь Кононенко, родом из Украины.

— А меня зовут Шиуланг,— сказал незнакомец.— Как ты сюда попал и давно ли здесь?

— Скоро год, как меня захватили в плен татары.

В дверях появился кузнец. Человек в черном поздоровался с ним, а потом, обратившись к Кононенко, сказал:

— Вечером я приду поговорить с тобой.

Гость повернулся и ушел, а кузнец спросил, кто это. Василь в ответ только пожал плечами и сказал, что первый раз его видит.

— Что ему нужно? — подозрительно спросил кузнец.

— Не знаю, спрашивал, кто я и откуда и сказал, что вечером придет. Ты сам слышал.

Перед заходом солнца в сарай, где жил Василь, заглянул мальчишка — младший сын доярки и позвал его. Василь вышел и увидел охранника и рядом с ним того незнакомца.

— Это он? — спросил охранник.

— Да, разреши мне поговорить с ним.

Охранник ушел, мальчишка вслед за ним, а гость предложил Кононенко сесть у стенки сарая на сухое бревно и сам сел рядом.

— Ты хочешь вернуться на родину? — спросил человек, назвавшийся чудным именем Шиуланг.

— Неволя не мед. Конечно, хочу. Только с родины я ушел на вольные земли. С другом и его сестренкой мы ехали в крепость Харьков, да вот не доехали. Друга моего убили татары, сестру увели неизвестно куда, а я вот здесь в рабстве. Дважды бежал, но неудачно. Пригрозили, что если третий раз сбегу, поймают и искалечат так, что смогу только ползать.

— Я договорюсь с твоим хозяином, и ты будешь свободен,— сказал Шиуланг.

— Зачем ты собираешься меня освободить? Я даже не знаю, кто ты, а ты не знаешь меня.

— Твой род должен сыграть важную роль в судьбе моего народа — сказал Шиуланг.

— Откуда ты знаешь?

— Я слушал Вселенную, а тот, кто слушает Вселенную, слышит голос Бога.
— И он сказал тебе мое имя?

— Нет, он сказал, что ты близко и сообщил, как выглядит твоя ришлу. Она не такая, как у других.

— А что это такое?

— Это то, что окружает каждого человека, его духовная оболочка, но видят ее немногие.

— Мудреные слова ты говоришь. Как я могу что-то сделать для твоего народа, если я даже не знаю, где он живет. Да и что может сделать один человек для целого народа? Хотя князь или король, конечно, может многое, но я-то не князь.

— Дело не в этом, да и не сам ты поможешь моему народу, хотя, кажется, ты был там, куда я иду. Мне открылось, что линия судьбы твоего рода дважды — в четвертом и восьмом поколениях соприкасается с линией судьбы народа расланов. Особенно тесно второй раз. Для меня это плохая весть.

— Почему?

— Похоже, что я не дойду и не выполню то, что на меня возложено советом.

— Каким советом?

— Советом мудрейших, который послал меня.

— А разве ваши мудрецы не советовались с Богом, когда посылали тебя?

— Советовались и получили одобрение, но намерения Бога скрыты от смертных. Может быть, мое предназначение и состоит в том, чтобы спасти тебя и через тебя тех, кто придет через много лет.

— Но если даже ты освободишь меня, я все равно не доберусь до своих. Меня схватят по дороге и снова продадут в рабство или убьют.

— Я пойду с тобой и провожу тебя до самой крепости, о которой ты говорил.

— Чем ты можешь мне помочь? Тебя схватят так же, как и меня.

— Не схватят, со мной ты можешь ничего не бояться.

— Как же ты меня освободишь? — спросил Василь, не очень-то поверив, что с этим странным человеком ему нечего бояться.

— Я выкуплю тебя.

— Мой хозяин, говорят, очень важный человек в Бахчисарае и он может не захотеть с тобой даже разговаривать.

— Захочет,— усмехнувшись, сказал Шиуланг,— меня знают в Бахчисарае, со мной разговаривал сам хан Мюрад. Завтра я отправлюсь в столицу. Жди меня и готовься.

И он ушел, а Василь остался в волнении и не знал, верить всему этому или нет. Потянулись долгие тревожные дни. Надежда на свободу сменялась неверием и тоской, а тоска снова сменялась пусть и призрачной, но все же надеждой. Кто такой этот Шиуланг и зачем ему тратить деньги на выкуп незнакомого человека? Его объяснения относительно особой роли Кононенко в судьбе неизвестного народа были не слишком-то убедительны.
И вот однажды вечером снова появился Шиуланг, на этот раз вместе с управляющим, который держал в руках какую-то бумагу.

— Этот человек выкупил тебя и завтра ты пойдешь с ним,— впервые обратившись к Кононенко напрямую, сказал управляющий.

Сердце подпрыгнуло в груди от радости, но Василь почти ничем не проявил своего волнения. Он только низко поклонился человеку в черном в знак благодарности.

— Отдыхай, утром я приду за тобой,— сказал Шиуланг и ушел вместе с татарином.

В эту ночь Василь почти не спал. Неужели произошло чудо? И верилось в это, и не верилось. Он достал из тайника нож и держал его при себе на всякий случай. Как бы татары не выкинули какой-нибудь фортель, жаль ведь — взять да и отпустить пленника.

Настало утро и ничего особенного не произошло, если не считать того, что Василю не дали есть. Сказали, что теперь его должен кормить тот, кто его купил. Пришел Шиуланг. Василь повесил на плечо тощую котомку с нехитрыми пожитками и отравился вслед за ним, сопровождаемый недобрым взглядом своего охранника. В первую очередь Шиуланг приобрел для Кононенко татарскую одежду и зеленый национальный головной убор, чтобы не бросалось в глаза его нездешнее происхождение. Похоже, что необычный вид собственной одежды его совсем не волновал. Переодевшись, Василь, по крайней мере издали, стал похож на татарина. Затем его провожатый купил разных продуктов. Часть из них погрузили в котомку Кононенко, часть положил в свою кожаную сумку Шиуланг. На этом приготовления были закончены и они отправились в путь на север, по дороге, ведущей в горы. Горные дороги нелегки и до перевала они добрались, когда было уже за полдень. Здесь отошли в сторону от дороги и устроились на отдых в тени большого дуба. Когда перекусили, Василь попросил рассказать, как все-таки нашел его Шиуланг.

— Я же тебе говорил, что слушал Вселенную здесь недалеко, в пирамиде, которую давным-давно построили мои предки. Вселенную можно слушать везде, если сосредоточиться, но в пирамиде голос Бога звучит гораздо отчетливее.

— Что такое пирамида?

— Это сооружение из камня. Внизу оно четырехугольное, а вверху стены сходятся в одной точке.

— Вроде шатра?

— Похоже, только во много раз больше.

— Я видел похожую в Южной Америке, очень большая, только она ступенчатая.

— Ее стены не гладкие?

— Нет, у нее шесть ступеней. Внизу она тоже четырех¬угольная. Выше куб поменьше, выше еще поменьше и так шесть раз. Это храм Бога Солнца и каждое утро священник поет на вершине, когда солнце показывается из-за горизонта. Красиво поет и громко, так, что во всей деревне слышно.

— Индейский священник?

— Нет, там живут белые люди, они называют себя ацлан и говорят, что их далекие предки приплыли из-за океана.

Шиуланг оживился при этих словах и спросил голосом, в котором чувствовалось едва заметное волнение:

— Как они называют солнце?

— Они называют его Ра,— ответил Кононенко.

Шиуланг выпрямился, закрыл глаза и прошептал:

— Это они! Благодарю тебя, великий Ра, ты указал мне верную дорогу. Благодарю тебя!

Когда он открыл глаза, внимательно смотревший на него Василь понял, что они у него не черные, как ему показалось тогда в полумраке кузницы, а темно-синие, каким иногда бывает небо на рассвете.

Шиуланг стал расспрашивать о том, как попал Василь в Южную Америку, где нашел людей, которые называют себя ацлан, как они выглядят, и просил поговорить на их языке. Кононенко рассказал о своем путешествии с другом и названным братом Генеком, об их бегстве от расправы португальцев и встрече с ацлан на плоскогорье между реками Топажес и Ирири. Он рассказывал о быте ацлан, об их воинах, о том, как они наградили его и Генека золотом, произносил на их языке все слова, которые помнил. Шиуланг внимательно слушал, задавал вопросы и время от времени все более убежденно повторял:

— Это они! Это могут быть только они.

— Кто они такие? — спросил Василь.

— Эти люди, как и я, потомки одного древнего народа.

— А какой ты нации и откуда родом?

— Уже больше пяти тысяч лет мы живем в горной стране, которая называется Тибет.

— Где эта страна?

— Между Китаем и Индией.

— Так ты китаец или индиец?

— Мы расланы.

— Разве есть такая нация?

— Есть, Василь. Там в горах нас немного. Большая часть нашего народа живет в Южной Америке, в том месте, где ты их нашел. Теперь они называют себя ацлан, но по происхождению они, как и мы, расланы. К ним и лежит мой путь.

— Далеко вас раскидало по свету. Как же это случилось?

— Земля наших предков когда-то очень давно находилась в океане и состояла из многих больших и малых островов с благодатным климатом и плодородными землями. Расланы жили богато и счастливо. Они поклонялись Богу-Солнцу, имя которого Ра. Но со временем погода начала меняться. Зимы становились все длиннее и холоднее, а лето все короче. Сначала все надеялись, что это временное похолодание, но потом поняли, что дальше будет только хуже. Первыми об этом догадались Посвященные…

— Кто это такие?

— Это люди, посвятившие себя Богу и поискам истины…

— Монахи, что ли?

— Не совсем монахи, но если тебе так понятнее… Посвященным открыты многие тайны, неведомые остальным людям. Расланы не поверили Посвященным, когда они говорили, что нужно искать новую землю для жизни народа, и тогда они построили корабль и ушли. Мы, живущие в Тибете, потомки тех Посвященных.

— Когда же твои предки ушли с той земли, если ты говоришь, что вы уже пять тысяч лет живете в горах? — спросил Василь.

— Если по вашему летоисчислению, то приблизительно в 11 887 году до рождества Христова,— ответил Шиуланг.

— Почти четырнадцать тысяч лет тому назад! Подумать страшно.

— Знаешь, Василь, в сущности, это не такой большой срок, как кажется. Есть бабочки, которые живут лишь один день. Им, наверное, человеческая жизнь кажется бесконечно долгой. Есть много людей, доживших до ста лет. Спроси, долгой ли была их жизнь? Большинство ответят, что жизнь пролетела как одно мгновение. Тысяча лет — это всего лишь десять таких мгновений, а четырнадцать тысяч это всего сто сорок человеческих жизней, то есть сто сорок мгновений. Это совсем немного, Василь… Совсем немного,— добавил Шиуланг задумчиво. Помолчав, он продолжал: — У времени свойство такое. Будущее время растягивается, а прошедшее сжимается. Так сильно сжимается, что порой кажется, что его и не было вовсе. Может быть, поэтому люди стараются построить что-нибудь огромное — храм, замок, каменную колонну. Чтобы, глядя на творение своих рук, постоянно убеждаться в том, что там, в прошлом, у них все-таки было время и не так уж мало, что они успели сделать что-то большое и важное, то, что останется на земле после них. Пусть жизнь пронеслась как стрела, но все же она прошла не напрасно.

— Чудно ты говоришь. Ни от кого не слыхал я таких речей,— удивленно сказал Кононенко.— Но ты дальше рассказывай.

— Покинув родину, Посвященные сначала жили на островах к западу от Африки, а примерно через триста лет перебрались в Африку и обосновались в долине большой реки, которая теперь называется Нил. Климат там был мягкий, такой же, как на земле расланов. Они построили три великие пирамиды для связи с Вселенной наподобие той, что стояла с незапамятных времен на их родине, хотя та была гораздо больше размером. Через пять тысяч девятьсот лет им снова пришлось уйти, так как пустыня наступала на их землю. Еще две тысячи лет они прожили здесь, в Таврии. На вершине горы, которую татары называют теперь Джадир-Даги, они построили четвертую пирамиду, которая стоит приблизительно на одной прямой линии с тремя африканскими и с той, что осталась на старой родине. А теперь мы живем в Тибете.

— А как остальные попали в Америку?

— Когда ушли Посвященные, климат в стране расланов продолжал ухудшаться и, в конце концов, люди стали строить корабли и искать новую землю. Так они оказались в Южной Америке, которая была всего ближе к земле расланов. Потом, когда на небе появилась луна, они ушли далеко на восток и обосновались в новой стране, которая через несколько тысяч лет ушла под воду. И тогда они снова вернулись на кораблях в Южную Америку.

А сто восемьдесят лет назад до Америки добрались испанцы и португальцы. Они безжалостно уничтожают коренных жителей, и нашим братьям, живущим там, грозит большая опасность. Я должен добраться туда. Вот провожу тебя домой и отправлюсь дальше.

— Но ведь туда надо плыть морем, а тут море рядом. Зачем же ты пойдешь со мной в противоположную сторону? — сказал Василь.

— Я не могу тебя оставить одного. Ты же сам говорил, что тебя поймают и снова сделают рабом
.
— Спасибо тебе. Ты, видно, святой человек,— сказал Василь,— но нас и с тобой вместе могут в полон взять. Чем ты мне поможешь?

— Не бойся, со мной ты в безопасности,— уверенно проговорил Шиуланг.

— Дай-то Бог,— с сомнением пробормотал Кононенко, а потом спросил: — А что стало с вашей старой родиной и где она находится?

— Теперь земля предков зимой и летом покрыта толстым слоем льда и снега и никто там не живет. Никто, кроме нас, не знает, где она находится. Европейцы ищут ее давно и безуспешно.

— А как ты в Крыму-то оказался, у басурман этих?

— Я должен был увидеть старую пирамиду,— ответил Шиуланг,— а может быть, великий Ра привел меня сюда для встречи с тобой. Гора, на которой построена пирамида, постепенно рушится и теперь пирамида стоит уже на самом краю обрыва. Может, лет пятьдесят или сто еще простоит, а потом рухнет на дно пропасти.

— Но почему тебя эти нехристи не трогают? Ты ходишь везде свободно, и они тебя вроде даже уважают.

— Здесь много приезжих людей, Василь. Крым торгует со многими странами, и сюда беспрепятственно едут со всего света. Живущие здесь оседлые татары — люди мирные и никому зла не чинят.

«Как же, уж я-то знаю этих мирных»,— подумал Кононенко.

— А кроме того, я приплыл сюда из Турции с письмом от падишаха Мухаммеда IV к хану Мюрад-Гирею,— продолжал Шиуланг.— Я лицо неприкосновенное. У меня целых две охранных грамоты, от падишаха и от хана.

— Неужто от самого падишаха? — удивился Кононенко.

— От самого,— подтвердил Шиуланг, а потом доба¬-вил: — Правда, говорят, что там, на севере степные татары и ногаи не очень-то подчиняются хану, но это ничего, мы пройдем.

— А сам-то ты какой веры? — снова спросил Василь.

— Наши предки поклонялись Солнцу. Вера наша по-прежнему называется Ра, но есть и другое, более длинное название.

— Язычники, значит,— заметил Кононенко, а Шиуланг продолжал:

— Нашу веру правильнее называть учением. За тысячелетия от первоначального знания, принесенного моими предками, ответвилось множество направлений: бомпо, буддизм, ламаизм, кришнаизм, тантризм и другие. Миллионы людей исповедуют эти веры и находят в них утешение. Но наше учение сохраняется и развивается Посвященными в недоступном для других месте. Некоторые наивные люди думают, что солнце и есть наш Бог, но это не так. Солнце — лишь символ. Никто из людей не видел Бога, и никто не знает, как он выглядит и где находится.

— Но мы-то, христиане, знаем,— возразил Василь.— Бог живет на небесах, в окружении архангелов и святых. Там, в раю, в вечном блаженстве, пребывают души праведников.

— Откуда вам это известно? — спросил Шиуланг.

— Так меня учили. У нас есть священные книги, есть церковь и святые отцы, которым открылась истина.

— Книги написаны людьми и святые отцы — всего лишь люди, а люди очень часто ошибаются. На земле сотни различных народов и у каждого народа свое представление о Боге. Почему ты думаешь, что твоя вера лучше других?

— Как можно сравнивать веру сотни дикарей, которые живут в лесу, с нашей верой, которую исповедуют множество стран и многие миллионы людей! — возмутился Василь.

— Сейчас у нас полдень, правда? — спросил Шиуланг.

— Так,— подтвердил Кононенко удивленно.

— Если я скажу тебе, что сейчас полночь, ты поверишь? — задал Шиуланг новый вопрос.

— Нет.

— А если тебе тысяча человек скажут то же самое?

— Все равно не поверю.

— А если десять миллионов людей подтвердят это, день сделается ночью?

Василь молчал.

— Видишь ли, оттого, что заблуждается не один человек, а множество людей, заблуждение не становится истиной,— сказал Шиуланг.

— Мне трудно с тобой спорить. Я знаю мало, а ты, видно по всему, человек ученый и все знаешь,— вздохнув, признался Кононенко.

— Никто не может знать все, даже Бог,— сказал Шиуланг и этим озадачил Василя.

— Как же? Бог ведь всемогущий и всесведущий! — воскликнул он.

— Да, Бог велик,— согласился Шиуланг,— но и он не может знать всего. Да ему это и не нужно, иначе он не наделил бы нас сознанием. Ведь каждый человек, каждый зверь, птица, каждая травинка и каждый камень имеют свою душу и сознание. Дав нам сознание, Бог сделал всех нас свободными. Кто может знать, куда полетит птица в поисках пропитания?

— Но она обязательно вернется в свое гнездо,— заметил Василь.

— Это правда, но какую дорогу выберет птица, не знает никто. Бог не может управлять полетом каждой птицы, бабочки, пчелы, движением каждой букашки. Однако нам с тобой пора идти дальше. Хорошо бы до темноты добраться до города Акмесджима* (Симферополь).

— Подожди немного, ты сказал, что ваши предки ушли из Южной Америки, когда на небе появилась луна, но ведь из священного писания известно, что Бог все сущее создал за шесть дней, а солнце, луну и звезды создал в день четвертый.

— Ты волен верить, чему хочешь, Василь,— ответил Шиуланг,— но луна появилась на небе больше тринадцати тысяч лет тому назад. Ее появление вызвало всемирную катастрофу и чуть было не погубило все живое на земле.

Спорить Кононенко не стал, и они отправились дальше. Неподалеку от перевала дорога проходила в таком узком ущелье, что казалось, его стены нависают прямо над головой. Здесь они наткнулись на татарскую заставу. Место для заставы было выбрано неспроста. Обойти ее было невозможно. Дорогу преградили три вооруженных татарина. Шиуланг попросил вызвать начальника заставы. На зов одного из караульных из каменного строения вышел пожилой человек. Тибетец предъявил ему какую-то бумагу с печатью на шнурках. Тот с большим почтением прочитал ее, поцеловал печать, поклонился и пожелал доброго пути. В ответ Шиуланг сказал громко, чтобы слышали остальные:

— Спасибо, мы уйдем, и вы о нас забудете.

Когда отошли достаточно далеко, Кононенко спросил, что это за бумага.

— Это разрешение на беспрепятственное передвижение в пределах Крымского ханства, подписанное самим ханом Мюрад Гиреем.

Шиуланг подал бумагу Кононенко, но тот, научившись говорить по-татарски, читать совсем не умел.

— Вот его подпись,— сказал Шиуланг, указывая пальцем.— Здесь написано: «Улуг Йортнинг, ве Техти Кырымнинг, ве Дешти Кыпчакинг, улуг хани», что означает: «Великий хан великой орды и престола Крыма и степей Кыпчака».

— А зачем ты сказал, что они о нас забудут?

— Затем, чтобы они забыли. Вполне возможно, что хану не понравится то, что я отправился с выкупленным христианином на его родину. Хан разрешил мне передвигаться свободно в пределах ханства, и он знает, что мой путь дальше лежит в Южную Америку, а туда надо плыть морем. А если ему станут докладывать со всех постов, что я иду совсем в другую сторону, на север в степи, это может вызвать подозрения. Поэтому я приказал караульным забыть о нас.

— Ты думаешь, они послушаются?

— Я знаю. Они уже забыли о том, что видели нас и, если у них принято записывать, куда и сколько человек прошло, они о нас не запишут.

— Почему?

— Если я приказываю человеку забыть обо мне, он всегда выполняет приказ.

Василь удивился, но промолчал. Спускаться с перевала было легче, чем карабкаться на гору, но все же до наступления темноты до Акмесджима они не дошли. Заночевали в татарском селении и утром отправились дальше. На входе в город и на выходе из него у них проверяли документы, но никаких препятствий не чинили. Горы остались позади, и дальше пошла ровная местность. Там, где не было воды, жилье встречалось редко, а в долинах рек селения располагались одно за другим. До перешейка, соединяющего Крым с Восточным Ногаем, они шли четыре дня. К удивлению Василя, простые люди относились к путникам радушно. У них можно было купить любую еду и переночевать в доме. Те же, кому это положено по должности, останавливали, но при виде ханской грамоты пропускали беспрепятственно. У Шиуланга были и турецкие дукаты и татарские серебряные пятаки — бишлеки, каждый из которых содержит пять медных пятаков — кара бишлек, или двадцать ахче. На эти деньги они хорошо питались. Ели много винограда и удивительных плодов, которые Василь раньше никогда не видел. Это были большие зеленые полосатые или одноцветные шары со сладкой и сочной мякотью красного цвета и множеством семечек внутри. Росли они на земле, на длинных плетях и назывались харпуз. Семечки он собрал и сложил в сумку, чтобы со временем попробовать посеять.

Однако, учитывая то, что в ногайских степях им придется добывать пропитание самостоятельно, в одном из селений купили у мастера хороший лук, полный колчан стрел и запаслись хлебом. Здесь, на равнине, им часто встречались большие и маленькие отряды вооруженных конников, которые, похоже, двигались куда-то к местам сбора. Татары явно что-то затевали, и Василь решил, что, когда они доберутся до Харькова, надо будет предупредить там об опасности. Однажды Василь спросил Шиуланга, зачем ему трость, ведь он не хромает, как будто бы здоров и вообще на нее никогда не опирается, а просто несет в руках как бесполезный груз. Тибетец ответил, что носит ее по привычке, и добавил:

— А может быть, когда-нибудь и пригодится, но я надеюсь, Бог этого не допустит.
Больше Василь об этом не спрашивал. Он видел, что спутник его немногословен и старался не надоедать ему своими разговорами. Шиуланг же сказал, что хочет хоть немного научиться понимать украинский язык, и просил Кононенко быть его учителем в долгие дни путешествия.

Вот и ногайские степи, или Дикое поле, как когда-то его называли. До крепости Харьков идти примерно пятьсот верст и здесь нужно быть особенно осторожными. Если в Крыму действовала ханская грамота и татарские законы, то здесь закон был на стороне того, у кого в руках оружие. Местность открытая и видно на несколько верст. Старались идти лощинами, оврагами и, если попадались реки, текущие с севера на юг, шли вдоль рек. По берегам обычно растут кусты, камыш, тростник и здесь всегда можно спрятаться. Но таких мест было немного, и чаще всего идти приходилось по голой степи, где росла ковыль-трава, что волновалась под ветром точно так, как пшеничное поле. По утрам охотились на сусликов и байбаков, которые в это время дня вылезали из своих нор, и жарили их мясо на костре. Вечером старались найти место по¬укромнее и делали себе постель из травы.

Первая встреча с татарами произошла через четыре дня. Был вечер. Порывы теплого ветра клонили к земле высокую траву и гнали по степи зеленые волны. Василь залюбовался вольным степным простором, облаками, освещенными заходящим солнцем, розовыми вверху и красными у горизонта. И вдруг он увидел всадников.

Татарский разъезд!

Десятка полтора степняков двигались цепочкой по гребню холма. Их силуэты зловеще чернели на фоне красного закатного неба. Василь и Шиуланг упали в траву. Кононенко даже затаил дыхание, страх сдавил сердце и застрял в горле. Чуть приподняв головы, они следили за всадниками сквозь сетку травяных стеблей. Татары продолжали движение в прежнем направлении. Значит, их не заметили. Что думал при этом Шиуланг — неизвестно, а Василь стал шептать благодарственную молитву Господу Богу за спасение. Они пролежали неподвижно до тех пор, пока татары не скрылись за холмом, и только после этого, уже в сумерках двинулись вперед в поисках подходящего места для ночлега. Василь стыдился своего страха и проклинал плен и рабство. Это рабство всего за один год сделало из него, бесстрашного человека, почти труса.

 Через два дня, вечером, когда стемнело, Василь, лежа на спине и любуясь россыпью звезд, сказал с восхищением:

— Создал же Господь такую красоту на тверди небесной!

— Наше солнце так же выглядит оттуда,— сказал Шиуланг.

— Откуда? — удивленно спросил Кононенко.

— Из Вселенной.

— Но солнце ведь большое и яркое. Оно больше любой звезды,— возразил Василь.

— Нет, Василь, солнце всего лишь одна из миллионов звезд и далеко не самая большая.

— Ты хочешь сказать, что каждая звезда — это солнце?

— Да, и многие из них в тысячу раз больше нашего солнца. У многих из них есть планеты, такие, как наша Земля, и на них живут люди, звери и птицы.

— От тебя первого слышу такое, за это и от церкви отлучить могут, это ведь против священного писания,— проговорил пораженный Кононенко.

Шиуланг еще долго объяснял ему устройство Вселенной, но Василь так и уснул, не очень-то поверив еретиче¬ским речам своего удивительного провожатого.

Перед полуднем следующего дня они увидели всадников. Прятаться было негде. Трава низкая и редкая, ни овражка, ни лощины, они были, как на ладони. Бежать от конных тоже было бесполезно. Кононенко приготовил лук и стрелы, нащупал под одеждой рукоятку ножа. Он решил драться. Если бы был он на своем коне со шпагой, он справился бы с пятью врагами, но пеший с одним луком и ножом… Все же шанс есть, и лучше погибнуть в бою, чем снова идти в неволю, которая хуже смерти. На помощь своего безоружного спутника он не рассчитывал. Чем он может помочь, разве что своей стариковской палкой помашет.

— Стой спокойно, Василь, не переживай, все будет хорошо,— без тени волнения говорил Шиуланг, складывая руки на груди и даже не пытаясь достать ханскую грамоту.

Но Кононенко не мог стоять спокойно и ждать, когда его схватят. Мышцы его напряглись, готовясь к бою, нож он вынул из-под одежды и сунул за пояс, чтобы был под рукой. В эти последние минуты перед боем, может быть, последним в его жизни, он бегло вспоминал приемы борьбы, которым научился, воюя за французского короля. Среди этих приемов были и такие, которые уравнивали шансы конного и пешего, и если бы конников было хотя бы двое…
Но их было пятеро. Они подскакали и осадили коней чуть ли не перед самым носом двоих путников, преградив им дорогу и став полукругом. Это были татары.

— Кто такие? — грозно спросил один из них, по-видимому, старший.

— Мы послы хана и идем в Московию,— ответил Шиуланг.

Василь наложил стрелу на тетиву, но лук держал опущенным.

— Пойдете с нами, поворачивайте,— приказал татарин.

— Мы спешим, уйдите с дороги,— спокойно произнес тибетец.

Василь поднял лук, и сейчас же поднялись пять пар рук и пять стрел нацелились в строптивых путешественников, которые осмелились спорить с вооруженными всадниками. Старший татарин открыл, было, рот, чтобы отдать какое-то приказание, но в это время в тишине не¬ожиданно раздалась череда странных звуков. Это со звоном лопнули тетивы татарских луков — все пять. Василь посмотрел на свой лук. Тетива была цела. Конники удивленно взглянули друг на друга и на свои, ставшие бесполезными, луки. Их удивление усилилось, когда под ними не¬ожиданно начали пятиться кони. Татары взялись за ногайки и хлестнули по лошадиным бокам, но кони, словно почуяв волков, продолжали пятиться назад, храпя и раздувая ноздри.

— Спешиться и связать их,— приказал старший, и первым спрыгнул с лошади.

— Добрые люди, вы бы ехали своей дорогой, а мы пойдем своей, так будет лучше,— спокойно проговорил Шиуланг, продолжая стоять со скрещенными на груди руками.

Двое сняли с седел веревочные арканы и направились к странным путникам. Василь прицелился одному из них в грудь и услышал тихий голос тибетца:

— Не стреляй, подожди.

Кононенко опустил лук и взял в правую руку нож. Татары приближались. Когда до них оставалось шага три, Шиуланг повернул в их сторону раскрытые ладони и оба, как будто сдутые ветром, отлетели и упали под копыта своих коней. Подождав, пока они, кряхтя, поднимутся, тибетец сказал, обращаясь ко всем пятерым:

— Стойте на месте и не двигайтесь,— и направился к ним.

Татары пытались вытащить из ножен сабли, но они почему-то застряли. Они растерянно смотрели на странного человека в черной одежде, который подходил к ним, держа в руке стариковскую клюку. В его глазах было что-то такое, что заставляло их попятиться, но ни один из них не смог сдвинуться с места. Ноги словно приросли к земле.

— Иди сюда, Василь,— позвал Шиуланг,— дай мне свой нож.

Пораженный не меньше татар, Кононенко выполнил приказание. Тибетец взял остро отточенный нож и поднес к горлу старшего этого маленького отряда.

— Я же просил вас ехать своей дорогой, а вы не послушались. Я могу перерезать горло всем вам по очереди, вот так! — И он сделал движение, как будто собрался перерезать горло старшему.

У того от страха началась икота, но он не сдвинулся с места. Остальные тоже стояли как вкопанные, глядя на черного человека с неописуемым ужасом. Шиуланг вернул нож Василю.

— Или вы сейчас же сядете на своих коней и поедете своей дорогой, или останетесь стоять здесь без движения до тех пор, пока птицы не выклюют вам глаза.  Выбирайте! — сказал человек в черном и приказал: — Говори!

— Отпусти нас ради Аллаха, и мы уедем,— просительно прошептал начальник отряда.

— Уезжайте не оглядываясь. Идите! — скомандовал Шиуланг.

Пятеро, словно очнувшись, бросились к лошадям, вскочили в седла и помчались прочь, повторяя одно слово — шайтан. Василь смотрел на своего спутника, выпучив от изумления глаза. Немного придя в себя, он обрел дар речи и спросил:

— Как ты это сделал, ты колдун?

— Это просто,— спокойно ответил Шиуланг и добавил,— но нужно долго учиться. Пойдем, Василь, а то мы задержались.

Он пошел вперед быстрым шагом, а Василь поспешил за ним, спрашивая на ходу:

— Скажи, ради Бога, как ты повалил тех двоих? Я же видел, что ты их руками не трогал.

Шиуланг остановился и сказал:

— Вот так!

Хотя до тибетца было несколько шагов, Кононенко почувствовал удар в грудь и упал навзничь. Удар был сильным, но мягким, как будто ударили мешком, набитым травой.

— Колдовство,— прошептал Василь и перекрестился. — Тут без нечистой силы не обошлось!

— Василь, нет силы чистой и нечистой, есть просто сила. Силы человеческие и силы природы. И о тех, и о других большинство людей, как и ты, почти ничего не знают. Мы знаем гораздо больше и умеем этими силами пользоваться, но знаем мы далеко не все.

Они шли рядом, и Шиуланг говорил, а Василь слушал, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Там, в Тибете, нас с детства обучают приемам боя. Низшая ступень умения драться — это бой с касанием, когда противника бьют кулаками, ногами, головой и так далее. Ты, наверное, тоже умеешь так драться, хотя, думаю, не так хорошо, как я. А высшая ступень — это умение победить противника, не прикасаясь к нему. Вот это ты сейчас и видел. Никакого колдовства здесь нет. Есть просто умение использовать скрытые силы, которые заложены в человеке и разлиты в пространстве вокруг нас.

— Эта сила и порвала тетивы на татарских луках?

— Да.

— А меня ты можешь научить?

— Кое-каким из приемов низшей ступени я тебя, пожалуй, научу, а тому, что ты видел, нужно учиться с детства, да и не всем это дается.

Они выбрали местечко в тени небольших кустов бересклета, пообедали и пошли дальше.

А пятеро татар, натерпевшихся страха, встретили в степи после полудня ногайский отряд и рассказали о том, что с ними только что приключилось. Начальник ногайцев отобрал четырнадцать человек на самых быстроногих конях и решил догнать двоих «колдунов». В степи они ориентировались как у себя дома и перед вечером догнали беглецов. Начальник ногайцев не очень-то поверил в чудеса, рассказанные напуганными татарами, но, видимо, решив, что береженого и Бог бережет, велел своим не приближаться к таинственным путникам. Ногайцы обогнали их, остановились впереди на приличном расстоянии, построились цепью и изготовились к стрельбе из луков.

— Стань у меня за спиной,— сказал Шиуланг.

— Не привык я за чужой спиной прятаться,— возразил Кононенко, натягивая тетиву лука.

— Стань у меня за спиной! — повторил тибетец таким тоном, что Василь вынужден был подчиниться.

Ногайцы выстрелили все одновременно. Василь с удивлением смотрел, как их стрелы, не долетев примерно сажень до Шиуланга, внезапно меняли направление полета, разлетаясь вправо и влево. Второй залп постигла та же участь. Выстрелить третий раз конники не успели.

Между ними и тибетцем вдруг каким-то чудом вспыхнула зеленая трава. Длина вспыхнувшей полосы слева направо была саженей тридцать-сорок. Пламя поднялось в три человеческих роста. Эта стена огня с ревом двинулась на всадников сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Ее правый и левый края стали загибаться, охватывая отряд с двух сторон. Наездники повернули коней и в панике поскакали прочь, а огненная стена неслась за ними, пока они не скрылись из виду.

Шиуланг со своей обычной невозмутимостью сказал:

— Пойдем, Василь, путь еще долгий.

Кононенко внимательно осмотрел и даже ощупал кое-где местность. Трава везде была зеленой, как и прежде, и совершенно не тронута огнем. На вопрос о «пожаре» тибетец ответил, что огонь существовал только в их воображении, а стрелы он отводил, используя скрытые силы, разлитые повсюду в пространстве. Вот и все. По его словам это просто, но надо учиться.

На ночлег устроились в небольшом овражке и разо¬жгли костер. Из степи его было не видно. Когда поели, Василь стал расспрашивать Шиуланга о жизни там, в Тибете, в монастыре. Спросил сколько ему лет, есть ли у него жена и дети. Он не мог поверить, когда услышал, что его спутнику восемьдесят два года. По мнению Василя на вид ему было не больше пятидесяти, а ходил он быстро и неутомимо, как молодой. Когда же Шиуланг сказал, что Посвященные его ранга никогда не женятся, Кононенко спросил:

— А как же… Ведь мужчине, когда он молодой, нужна все-таки женщина.

— Мокша-саха,— произнес тибетец непонятные слова.

— Что это такое?

— Мокша-саха — это освобождение духа. Когда я покидаю грубое тело и перехожу в это состояние, я могу иметь дело с такими женщинами, которые обычным мужчинам и не снились. Их красоту и нежность невозможно описать. Я могу выбрать любую по красоте или по возрасту безо всяких ограничений, могу иметь дело сразу с несколькими женщинами или девочками. Когда ты любишь женщину, ты ведь обнимаешь ее, стараешься теснее к ней прижаться, почувствовать ее всю, но это в основном только внешнее соприкосновение. А в том состоянии, или в том мире, о котором я говорю, происходит полное слияние двух тел. На время женщина и мужчина становятся одним целым и это наслаждение нельзя передать словами. Такое недоступно простым людям и с этим не может сравниться никакое земное удовольствие.

— И при этом ты… это кончается, как у всех мужчин? — спросил Василь.

— Я испытываю в тысячу раз большее наслаждение, чем мужчина, обладающий женщиной, но при этом не теряю семени. Моя духовная и телесная энергия не уменьшается, а увеличивается.

— А как ты можешь судить о силе наслаждения, если тебе не с чем сравнивать, если ты не имел дела с живой женщиной?

— Ошибаешься. В юности, в период обучения, у меня были женщины. Обладание женщиной обязательно для учеников. Для этого служат специально отобранные, обученные и посвященные в таинство молодые и красивые женщины. Учитель говорил, что сначала это покажется мне высшим удовольствием, но по мере постижения истины я пойму, что это лишь намек, бледная тень истинного наслаждения. И он оказался прав. На четвертой ступени обучения я начал это понимать, и сам отказался от обладания живыми женщинами. Так поступают и все остальные ученики.

— Все до единого?

— Нет, те, кто не способен подняться выше третьей ступени, остаются внизу, живут с женщинами и имеют детей. Путь наверх им закрыт.

Кононенко еще долго задавал вопросы, ответы на которые в большинстве своем не укладывались в его неподготовленном сознании, пока Шиуланг не сказал, что пора спать.
Утром они отправились дальше. По мере продвижения на север местность становилась более холмистой, чаще встречались небольшие леса, где они чувствовали себя в большей безопасности, чем в открытой степи. Несколько дней не встречали ни души, и вот однажды, когда поднимались на очередной холм, сзади на таком же холме появились конники. Их было не меньше сотни.

Кононенко и Шиуланг упали в траву, пытаясь спрятаться, но татары уже заметили их, повернули коней и погнали их галопом. Друзья вскочили и бросились бежать. Взбежали на бугор и увидели впереди речку. Берега заросли ивняком и камышом, на том берегу был лес. Там можно было бы спрятаться, но до речки было не меньше версты, а татары — вон они. Сердце Кононенко сжала тоска. С сотней всадников не справится даже Шиуланг. Значит, это все! Конец вольной воле, снова плен и унижения. Лучше уж смерть.

Задыхаясь, он сбежал с бугра вслед за Шиулангом. К речке тянулась лощина между двумя холмами. Вдруг Шиуланг схватил Василя за рукав и остановился.

— Мы все равно не успеем добежать,— сказал он,— стой спокойно и не бойся. Я их остановлю.

Василь не очень-то верил, что тибетец сможет остановить сотню татар, но то, что они не добегут до реки, было очевидно. Что может сделать Шиуланг, снова создать огненную стену? А если враги догадаются, что она не настоящая?

Его провожатый повернулся к преследователям лицом, соединил пальцы обеих рук в замок и, наклонив голову, подпер ими подбородок. Глаза его были опущены. Похоже, он молился. Нашел время! Ничего, не понимая, Василь со страхом смотрел на бугор, где вот-вот должны были показаться татары.

 Они появились почти все одновременно. Выскочили на гребень холма, растянувшись темной цепью на фоне светлого неба. Умом Кононенко понимал, что от конников в открытой степи не убежишь. Тем более, когда они совсем близко, но страх и инстинкт самосохранения заставляли бежать вопреки разуму. Ноги сами понесли его прочь от преследователей. Он уже сорвался, было, с места, повернувшись к татарам спиной, и вдруг замер, пораженный невероятной картиной, которая открылась его взору.

Прямо перед ним, на расстоянии саженей сто, поперек лощины от холма до холма, преграждая дорогу к реке, строем в несколько рядов стояла конница. Тысячи всадников, одетых во все черное, неподвижно сидели на черных конях. Видно было, как ветер развевает широкие одежды и желтые с черным знамена, как переступают с ноги на ногу и бьют копытами кони. Над строем возвышался целый лес пик, и в их наконечниках сверкало отраженное солнце. Это были не татары и не казаки. Такого войска Василь отродясь не видел. В их спокойствии, в их грозном безмолвии было что-то жуткое, что заставляло бежать без оглядки.

 Сзади раздались испуганные крики. Обернувшись, Василь увидел, как из-под копыт осаживаемых на полном скаку татарских коней взлетают комья земли и травы. Разгоряченные кони приседали на задние ноги и задирали головы. Шиуланг по-прежнему стоял неподвижно, глядя вниз.
К этому времени слух о шайтане в образе черного человека, бродящего по степи в сопровождении своего приспешника, уже разнесся среди татар. Теперь, увидев этих двоих и стоявшую за ними адскую рать, они мгновенно поняли, с кем имеют дело. Ошеломленные, охваченные смертельным ужасом, всадники с криками поворачивали коней вспять и изо всех сил хлестали их ногайками. Через несколько мгновений татары скрылись за холмом. Обычно храбрые в бою, теперь они мчались по степи, боясь оглянуться, подальше от этого страшного места. Им казалось, что свирепые воины самого сатаны, неуязвимые и беспощадные, несутся за ними вдогонку.

Вскоре топот копыт затих вдали. Василь снова повернулся лицом к реке….
Лощина была пуста. От края до края ни души, ни конных, ни пеших — никого!

— Где же… где же они? Куда делись? — растерянно спросил он и услышал ответ Шиуланга:

— Их не было, это я их сотворил.

— Как сотворил? Я же ясно видел… — начал, было, Кононенко, но спутник перебил его:

— Теперь надо торопиться. Мы должны добраться до реки, пока татары не опомнились и не выслали разведку.

И они пошли быстрым шагом. Шли так быстро, что Василю было не до расспросов, но он уже понял, как мало знает о способностях своего спутника. Перейдя вброд небольшую речку, дальше они пошли лесом. На все недоуменные вопросы Василя о том, как это возможно сотворить целое войско, его покровитель отвечал, как всегда, что это очень просто, но надо много учиться. На следующий день они вышли к большой реке и встретили бортника, который сказал, что река называется Северский Донец, что выше по течению находится крепость Змиево Городище, или просто Змиев, а там и до Харькова недалеко.

Долгий и опасный переход заканчивался. Далеко позади остались ковыльные степи. Здесь местность была холмистая с густыми лесами и небольшими перелесками, с прохладными ручьями и чистыми реками, с заливными лугами и соловьиными рощами. Весна и начало лета были дождливыми, и цветущие травы, густые и мягкие, выросли выше колен. Пройдя с версту по высокому берегу, Шиуланг и Василь решили отдохнуть и легли в траву, словно погрузились в благоухающие волны. Сколько вокруг было цветов! Там и тут белели крупные ромашки. Красными и розовыми огоньками светились в зеленой траве шарики клевера. Словно голубые звездочки карабкались друг за дружкой вверх по длинным стеблям цветы цикория, именуемого в народе петровыми батогами. Бесшумно раскачивались на легком ветерке гирлянды синих колокольчиков. Синеглазые волошки — васильки смотрели в такое же синее небо. И еще сотни цветов желтых, белых, синих, красных, фиолетовых, оранжевых, которых и названия-то, наверное, не знал никто, рассыпались в густой траве.

Отсюда, с высоты, хорошо было видно, как тени облаков медленно скользят по холмам, перелескам и лощинам. Глядя на все это великолепие, Кононенко думал, что не воевать надо в таком благодатном краю, а сеять пшеницу, пасти тучные стада, собирать мед, растить детей и жить счастливо. Строить надо дома и храмы, большие красивые города. Но вместо этого приходится строить крепости и воевать с кочевниками, проливая свою и чужую кровь. Василь поделился своими мыслями с Шиулангом, а тот сказал:

— Кочевникам тоже где-то жить надо. В этих краях сменилось столько народов, что их и не сочтешь. Жили здесь скифы, сарматы, гунны, хазары, половцы, а до них еще множество других народов, и все считали эту землю своей. Теперь вот твой народ спорит с татарами за эту землю, и не найти тут ни правых, ни виноватых, потому что у каждого народа своя правда. В одном ты прав: на такой земле нужно бы жить богато и счастливо, только как этого до¬стичь — никто не знает. Пойдем-ка лучше дальше, раз уж до этого города недалеко.

Действительно, вскоре они подошли к Змиеву, расположенному на реке Мже недалеко от впадения ее в Северский Донец. У ворот крепости им преградили путь два вооруженных казака.

— Кто такие? — подозрительно спросил один из них.
— Я Василь Кононенко, бежал из татарского полона, а это странствующий монах из Китая.

Услышав украинскую речь, казак сказал:

— Ты хоть шапку-то татарскую сними,— и сплюнул.

Василь поспешно сдернул зеленый головной убор.

— Покличь Якова Михалыча,— велел казак своему напарнику.

Тот ушел и через некоторое время вернулся, почтительно сопровождая сотника по фамилии Ломинога. Василь объяснил начальству, что он идет в Харьков к полковнику Донцу с поручением от его родственников из западной Украины, а его спутник — монах, дал обет обойти всю землю. Сотник хмыкнул в усы и приказал:

— Перекрестись!

Василь перекрестился.

— «Отче наш» знаешь?

— Отче наш, Иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…— начал Василь, осеняя себя крестным знамением.

— Ладно, хватит. Крест носишь?

Кононенко расстегнул рубаху на груди и показал крестик, который сам тайно сделал из железа вместо отобранного татарами.

— А этот? — сотник кивнул на Шиуланга, невозмутимо стоявшего рядом.

— Он не нашей веры.

— А какой?

— Бог его знает, у них там своя вера. Человек он добрый, но по-нашему не понимает.

— Как же ты с ним разговариваешь?

— Он немного знает по-татарски, и я за год научился.

Ломинога еще некоторое время расспрашивал о плене, о том, в каком месте жил Василь, кто был его хозяином, видел ли он других пленных христиан, не встречал ли жену и детей наказного полковника Могилки, захваченных татарами. Василь обстоятельно ответил на все во¬просы и сказал о том, что, по его наблюдениям, татары собирают войско. Выслушав, сотник разрешил им переночевать в крепости и посоветовал присоединиться к небольшому обозу, который завтра отправляется в Харьков, а казакам велел за ними присматривать.

Крепость была небольшой, деревянной, но около семи сотен казаков, живших здесь, представляли немалую силу. Был в Змиеве Николаевский казацкий монастырь и Покровская церковь. Позже, уже в Харькове, Кононенко узнал, что они с Шиулангом вышли из степи на так называемую Изюмскую оборонительную черту, которую составляли Валки, Змиев, Балаклея, Изюм, Цареборисов и другие укрепленные поселения.

Для ночлега один из казаков предложил им сеновал в своем дворе. Летом спать там лучше, чем в хате. Его жена накормила путников борщом и варениками. Шиуланг, который и то, и другое ел впервые, признал все весьма вкусным. В этот раз им нечего было опасаться, и спали они на сеновале как убитые. Хозяин с трудом растолкал их утром. Заря только занималась, до рассвета было еще далеко, но обоз из десяти подвод готов был отправиться в путь. Шиуланг и Василь поспешно умылись, а добрая хозяйка положила им в сумку половину каравая хлеба, огурцы, лук и большой кусок сала. Василь сердечно поблагодарил женщину, а Шиуланг дал ей несколько татарских серебряных монет.

Женщина с удивлением рассматривала их и решила, что это будет славное украшение для дочки. Вскоре обоз тронулся в путь. Его сопровождали двадцать казаков на конях с саблями и пистолями.

После полудня подъехали к Харькову. Крепость, расположенную на возвышенности, увидели издалека. Пересекли мост через реку Лопань и казаки, ехавшие верхом, спешились и стали толкать телеги, помогая лошадям тянуть их в гору.  Крепость Харьков была получше Змиев¬ской, но по сравнению с теми крепостями, которые Василь видел и штурмовал в Европе, выглядела захудалой. У стен крепости проехали по мосту через ров шириной и глубиной примерно в две сажени и въехали в город через крепкие ворота в башне, сложенной из толстых бревен. Итак, Шиуланг выполнил свое обещание. Он провел Кононенко через все Дикое поле и доставил к месту назначения целым и невредимым.

Сразу же за воротами находилась караульная изба. Караульные казаки, видимо, знакомые со всеми обозниками, остановили только Василя и Шиуланга. Кононенко сказал, что у него важное дело к полковнику Донцу. Их проводили к казенной избе, а там выяснилось, что полковник находится в Государевом дворе у воеводы Андрея Щербачева, им велели подождать. Ждать пришлось долго, и все это время двое вооруженных казаков сидели неподалеку на камне, как бы не обращая на гостей внимания, но и не упуская их из виду. Наконец появился полковник Григорий Ерофеевич Донец — видный мужчина, уже в возра¬сте. Строго взглянул на незнакомцев и спросил, кто такие. Василь сказал, что шел к нему из Правобережной Украины с весточкой от семьи Захаржевских, да вот запоздал на целый год, попав в плен к татарам. Шиуланга представил как китайского монаха, путешествующего по свету, и рассказал, как он выкупил его у татар.

— Доброе дело сделал святой человек,— сказал полковник и с уважением поглядел на тибетца.— Пойдем в приказную избу, там все расскажешь, а монах пусть здесь подождет,— добавил он.

Василь попросил Шиуланга подождать и пошел вслед за полковником. В приказной избе Донец выпроводил писаря и, оставшись наедине с Василем, велел рассказывать. Кононенко рассказал, что после смерти родителей жил в семье Захаржевских и воспитывался как их родной сын. О том, что они с Генеком были в Америке, а потом воевали в армии французского короля, рассказывать не стал. Сказал лишь, что пока они учились во Львове, дома произошла трагедия. Когда они вернулись, усадьба была сож¬жена, мать замучена, а тяжело раненный пан Владек был уже при смерти. Умирая, он посоветовал ехать в Харьков к Григорию Ерофеевичу и просить у него помощи и защиты. Судьба распорядилась так, что доехал он один, и то через год. Генек погиб, а Олесю угнали татары. Где она находится, он так и не узнал. Сказал Василь и о том, что он не теряет надежды найти ее и вызволить.

— Много наших людей сгинуло в Крыму, да мало кого удалось вызволить,— вздохнув, сказал Донец.— Два года назад я сам ездил к татарам на Дон и возил выкуп за боярина Шереметева, но это было повеление самого царя, а простые люди должны сами о себе думать. Вон у Гаврилы Алексеевича Могилки двоих детей и жену татары в полон угнали. Сколько он челобитных царю посылал с просьбой выкупить или обменять его семью на пленных татар, только нет ему царской милости.

— У меня сотник в Змиеве спрашивал, не встречал ли я в Крыму семью полковника,— сказал Всиль и добавил.— Об Олесе буду думать я сам, на царя надеяться не стану.

— Что ж, думай,— сказал полковник, взглянув на Кононенко с интересом,— а я постараюсь помочь, чем смогу. Какая все-таки сволочь Штефан Грушневецкий, сюда тоже доходят слухи о его зверствах, и нет на него никакой управы.

— Есть управа,— сказал Василь,— повесили его.

— Кто повесил? — удивленно спросил полковник.

— Не знаю,— пожал плечами Василь,— его нашли повешенным вниз головой на пепелище усадьбы Захаржевских.

— Правду ли ты говоришь, хлопче? — с сомнением спросил Донец.— Повесить магната — дело нелегкое, у него охранники, как цепные псы, разорвут любого в клочья.

— Знаю, эти псы числом одиннадцать и громили усадьбу пана Владека,— ответил Василь,— только их незадолго перед этим тоже повесили на месте сгоревшей усадьбы, всех одиннадцать вниз головами. Сначала псов, а за ними и псаря.

— Вот как! И кто это сделал, ты не знаешь?

— Откуда же мне знать, этого никто не знает. Сам король из Варшавы прислал целое войско разбираться, только они никого не нашли.

— А тебя и Генека они допрашивали?

— Нас они тоже не нашли.

— Ну и ну,— проговорил Донец, внимательно глядя на Кононенко, но тот, опустив глаза, смотрел куда-то в угол.

Закончив расспросы, полковник разрешил Василю и китайскому монаху остаться в крепости. Василь сказал, что Шиуланг отдохнет и отправится дальше. Ему нужно добраться до Америки, а он, Кононенко, просит зачислить его в полк, и высказал свои соображения по поводу того, что татары собирают большое войско. Григорий Ерофеевич сказал, что у него тоже есть такие сведения. Надо готовиться к войне. А чтобы быть зачисленным в полк, нужно иметь коня и оружие. Посоветовал пока найти квартиру, отдохнуть, а там видно будет. После этого он вызвал писаря и приказал ему помочь гостям с устройством на квартиру и выдать им на первое время продуктов для пропитания за казенный счет.

Писарь повел их к казацкой вдове, у которой была свободная комната, где они и разместились вдвоем с тибетцем. Вдова сказала, что платы ей никакой не надо, пусть только починят ей крышу да сарай, да кое-что еще из дворовых построек. После гибели мужа все приходит в упадок. Василь пообещал, что он сам всем этим займется. Женщина накормила их и, отдохнув, они пошли осматривать крепость.

Город, основанный украинскими переселенцами в период между 1650 и 1655 годами, стоял на холме неподалеку от слияния рек Лопань и Харьков. С запада природной защитой служила река Лопань, с востока и юга — изогнутая дугой река Харьков. Кроме того, с юга крепость прикрывали еще и трудно проходимые болота, поросшие камышом и тростником. Крепостные стены были деревянными, но захудалыми они выглядели только внешне. В действительности они состояли из двух бревенчатых стен, между которыми были устроены поперечные бревенчатые перемычки. Образовавшиеся таким образом клетки засыпались землей и камнями. Разрушить такую стену было непросто. В крепости было десять башен высотой 6—8 саженей. На каждой башне стояли пищали, а на наугольной вестовой башне был вестовой колокол весом девять пудов. На стенах были устроены абламы — стенки высотой по грудь для защиты стрелков, лежали заранее заготовленные котки — бревна, которые защитники скатывали на головы нападающих во время штурма. Снаружи, кроме рва, были еще разные хитрости, затруднявшие движение нападающих. Это, например, честик — дубовые колоды с вбитыми в них вертикально кольями и надолбы — вкопанные стоймя бревна. Была в городе церковь Успения Пресвятой Богородицы, Покровская церковь и еще две церкви. На площади перед церковью обычно происходили сходки горожан, когда в этом была нужда.

Здесь говорили на родном украинском языке, и звучала похожая на украинскую, но такая странная русская речь, которую Кононенко услышал впервые. Здесь, на краю Дикого поля были передовые рубежи московского царства, оттеснявшего татар все дальше на юг. У Москвы не хватало людей, чтобы удерживать эти обширные пространства, и русский царь повелел принимать переселенцев.

Украинцы, которых здесь называли черкасами, уходили сюда с запада от притеснений своих и польских панов. Спасались от постоянных вторжений татар, поляков, турок. Бежали от междоусобных войн, то и дело затеваемых казачьей верхушкой, отдельные представители которой в борьбе за власть объединялись то с татарами, то с поляками, то с самим чертом, а то, бывало, громили и тех, и других, и черта тоже. Православные люди бросали насиженные места и уходили на восток из-за притеснений, чинимых католическим духовенством. Это смутное время народ окрестил метким словом «руина». Тогда же, наверное, и родилась пословица: «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат».

Российские служилые люди, присланные сюда охранять кордоны Московского царства, говорили по-русски, переселенцы с Поднепровья и с юга Украины по-украински, а многие, особенно те, кто давным-давно бежали сюда из Речи Посполитой, говорили на смеси украинского, польского и русского. Но все прекрасно понимали друг друга и жили в мире. Российских людей было немного, но среди них были и дети московских бояр. Службу бояр¬ские дети несли в крепости, а жили в слободах Жихор и Васищево. Было даже несколько семей татар. Осели они здесь очень давно, были людьми мирными и ни во что не вмешивались, занимаясь купеческим промыслом. Вокруг Харькова в поле и в лесах было много слобод, хуторов, пасек, где в мирное время жила большая часть харьковчан. Лишь при нападении врагов они собирались под защиту крепостных стен.

Через пару дней Василь пожаловался Шиулангу, что без коня и сабли его не принимают в войско, а он хочет сражаться с татарами, если они придут сюда, а не прятаться за стенами вместе с женщинами. Он еще должен отомстить за Генека и Олесю и за свой плен тоже. Ска¬-зал, что если под каким-нибудь татарином увидит своего любимого коня, подаренного самим Людовиком XIV, то отберет коня вместе с жизнью.
— Так давай купим тебе коня и оружие,— предложил тибетец и достал из складок своих слоеных одежд крупный изумруд.

Солнечный луч упал на камень, и зеленые блики побежали по белым стенкам хаты. Василь подивился его красе и никак не хотел верить, что Шиуланг просто так отдает драгоценный изумруд ему. Поверил только тогда, когда Шиуланг сказал, что у него есть еще такие, и почти насильно вложил камень ему в руку. Нашли купца и получили за камень столько денег, сколько Василь не ожидал. Через несколько дней купили ему одежду, как у всех казаков. Татарскую он спрятал на всякий случай. Купили прекрасного коня, а саблю, притом очень неплохую, приобрели у одной из казацких вдов. Купили также два пи¬столя. Лук у него был из Крыма. С таким снаряжением Кононенко вскоре был зачислен в сотню Романа Ивановича Коломийца. На учениях, для которых сотня выезжала в поле, Василь удивлял казаков и самого сотника сверхметкой стрельбой из лука и неизвестными им приемами сабельного боя. Но и ему было чему поучиться у бывалых бойцов.

Тем временем отовсюду поступали сведения о передвижении крупных татарских отрядов. В крепости срочно чинили стены, заготавливали новые котки, расширяли и углубляли рвы. Люди из слобод и пасек перебирались в крепость.

Царский воевода Андрей Щербачев послал в Белгород гонца с челобитной к ближнему боярину, воеводе и наместнику Белгородскому князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому с просьбой помочь порохом и ядрами. Однако ответ был неутешительным. Боярин писал, что в Белгороде у самих запасы зело скудны, а татарские разъезды уже замечены в окрестностях. Все же прислал воевода одну медную пушку, пятьдесят ядер и десять пудов пороха. А всего в казенном погребе харьковской крепости было сто сорок пудов пороха, пятьсот семьдесят ядер да шестьдесят пудов свинца. Привезенную пушку уложили на кучу песка у стены на церковной площади и стали готовиться к подъему на стену. На подготовку ушел день.

Василь вышел на площадь, когда казаки начали поднимать на стену ствол пушки. Лафет уже стоял наверху. На площади находилось много зевак, вертелись дети. Шиуланг стоял неподалеку, опершись спиной о ствол дуба, и внимательно следил за тем, как казаки с помощью веревок и блоков подтягивают пушку все выше и выше. Наконец ее втащили на стену и, прежде чем поставить на лафет, уложили на два бревна, положенные параллельно на расстоянии двух аршин одно от другого. Поднимать пятидесятипудовую отливку дело нелегкое, и людям нужно было отдохнуть. Казаки на стене запалили люльки, кто присел, кто прилег. А внизу двое мальчишек и девочка лет восьми, присев на корточки, начали ковырять палками песок у стены, в том месте, где только что лежала пушка. И вдруг…

То ли бревна лежали с наклоном, то ли нечистая сила ее подтолкнула, но только пушка покатилась к краю стены. Казаки на стене вскакивали на ноги, пытаясь остановить эту тяжеленную громадину, но она уже набрала скорость и валилась вниз. Пятьдесят пудов меди падали прямо на троих детей, занятых своей игрой. Пожилой сотник Василий Логвинов, стоявший на краю стены, участник сотни боев, видевший на своем веку столько смертей и крови, что хватило бы на семерых, не выдержал и закрыл лицо ладонями, чтобы не видеть того, что станет с детьми. Дико закричала какая-то женщина, как потом выяснилось, мать девочки. Молодой казак, стоявший у стены, метнулся к детям, но шансов добежать раньше, чем упадет пушка, у него не было никаких. Со всех сторон раздались истошные крики. Люди, видевшие это, замерли от ужаса.

И тут, на глазах десятков людей совершилось чудо. Пятидесятипудовая болванка замедлила падение и повисла в воздухе на высоте человеческого роста. Повисла, как иногда висит, покачиваясь, парящий в воздухе осенний лист, поддерживаемый восходящим потоком. Это было невероятно, но это видели все. Она висела сама по себе, как перед этим висела на веревках. Казак добежал и буквально вымел детей сильной рукой из-под нависшего над ними смертельного металла. И тогда пушка плавно опустилась на песок. Не упала, не свалилась, не грохнулась, а именно плавно, аккуратно опустилась. Сначала испуганные, а теперь пораженные невероятным чудом люди некоторое время не могли прийти в себя, а когда опомнились, начали креститься и шептать молитвы. Мать чудом спасенной девочки упала на колени и протянула к небу руки.

Василь увидел, как Шиуланг, скользя спиной по стволу дерева, сел на землю. Он сел неестественно быстро, почти упал, но продолжал сжимать в руке свою неизменную палку. Кононенко подбежал к тибетцу. Лицо его так побледнело, что это было заметно, несмотря на смуглую кожу. Веки были закрыты. Василь присел рядом и взял его за плечи.

— Что с тобой, Шиуланг?

— Отдохнуть,— прошептал он, не открывая глаз,— это нельзя… без подготовки.

— Это ты удержал пушку? — догадался Василь.

Шиуланг молчал. Кононенко взял его за руку и стал гладить ее, как когда-то гладил шершавую руку отца. Тибетец открыл глаза и прошептал:

— Пойдем домой.

Василь помог ему встать и пошел рядом, поддерживая под левый локоть. Правой рукой Шиуланг опирался на палку. Это был первый случай, когда он использовал ее по прямому назначению. Впрочем, кто знает, каково ее назначение и почему он никогда с ней не расстается?

— Что это с твоим китайцем? — спрашивали встречные у Василя.

— Это от переживания за детей. Плохо ему стало,— отвечал он.

— Значит, добрый человек, хоть и нехристь, если чужих детей пожалел,— говорили люди.

Дома Шиуланг лег на лежанку и пролежал до вечера. Хозяйка забеспокоилась, спрашивая, что у него болит, но он говорил, что ему просто нужно отдохнуть. Все же женщина попросила Василя зарезать курицу и, сварив ее, стала поить квартиранта бульоном и кормить куриным мясом. На второй день в городе только и разговоров было, что о чуде, совершившемся на церковной площади. Священник Покровской церкви отец Евлампий, видевший чудо своими глазами, отслужил благодарственный молебен, а в проповеди сказал, что это был знак Божий. Господь спас детей на глазах у всех, чтобы показать, что он спасет и город от проклятых басурман.
 
Женщина, стоявшая вчера неподалеку от дуба, сказала Василю, что когда падала пушка, его китаец гудел.

— Как это гудел? — удивленно спросил Кононенко.

— Как ветер в трубе,— коротко ответила женщина.

— А что он при этом делал?

— Не знаю, я на него не смотрела. Не до него было.

Через два дня Шиуланг полностью поправился. Они сидели с Василем во дворе и Кононенко спросил:

— Скажи, ради Бога, как это ты удержал пушку? Это же невозможно!

— Человек многое может, Василь, только не знает об этом,— ответил Шиуланг.

— Но как? Это же чудо!

— Вон тот камень видишь?

— Ну, вижу.

Тибетец издал низкий вибрирующий носовой свук. Так иногда напевают люди, не открывая рта. Камень весом фунтов двадцать, лежавший в пяти шагах от них, приподнялся над землей, проплыл с десяток аршин по воздуху и опустился на новое место. На все вопросы Василя Шиуланг отвечал, улыбаясь, что все это легко, только надо научиться.

— В священой книге иудеев сказано, что человек создан по образу и подобию Божьему,— сказал он.— Это правда, только большинство людей думают, что речь идет о внешности, что человек внешне похож на Бога, а это не так. У Бога нет никакой внешности, во всяком случае человеческой. Человек подобен Богу потому, что он может почти все, что может Бог.

— Почему же тогда все люди не могут делать то, что делаешь ты?

— Потому что люди еще не готовы к этому. Эти способности они обязательно обернут против себя. Когда придет время, у людей проявятся скрытые до поры могучие силы.

Перед закатом пришла печальная весть. Татары внезапно напали на село Деркачи и сожгли его. Такая же участь постигла село Лопань. Часть жителей убили, часть увели с собой. Это известие принес священник деркачевской церкви Рождества Пресвятой Богородицы поп Яков, сумевший бежать от татар с несколькими прихожанами. Полковник вызвал к себе сотников, велел собираться и утром с тремя сотнями выступил на поиски татар.

После того как сотни скрылись за лесом, народ, собравшийся на проводы, не спешил расходиться по домам. В такое неспокойное время всем хотелось быть вместе.В город шли и ехали все новые и новые люди, покидавшие свои дома. Под защиту стен их гнали слухи о том, что татары появляются то тут, то там. Василь, сотня которого осталась в городе, тоже был на площади. Возле церкви народ собрался в круг. Кононенко подошел ближе. Здесь слушали бродячего певца.

Старый кобзарь сидел на камне, на краю площади. Во¬круг стояло человек тридцать слушателей. Голос у него был хриплый, многие слова звучали неразборчиво, но пел старик душевно. Да слушатели и так знали слова наизусть. Это была песня переселенцев с правобережной Украины, уходивших на восток в поисках лучшей доли.

Покинь батька, покинь мати, покинь всю худобу,
Іди з нами, козаками, на Україну, на слободу…

Потом он запел другую старинную песню:

Ой мала вдова сина-сокола,
Вигодувала і у військо оддала…

Когда он замолчал, из круга выступил молодой казак и попросил:

— Діду, дайте мені кобзу.

Старик протянул ему инструмент. Казак сел на камень рядом с дедом, передвинул на поясе саблю, чтобы не мешала, прошелся пальцами по струнам и запел. Чистый и сильный молодой голос рассказывал о том, как сорок лет назад заднепровские казаки во главе с Кондратом Сулимой разгромили татар и прогнали их из Змиева, где те сидели тридцать лет. Народ притих. Подходили все новые люди, собираясь на голос, звучавший над площадью. Даже в задних рядах прекратились разговоры. Потом молодой кобзарь запел песню «Їхав козак за Дунай». Песня была о любви и разлуке. Никто никогда не слышал этой песни, но ее задушевная мелодия и слова, идущие, казалось, из самого сердца, заворожили слушателей. Люди слушали, потрясенные той правдой народной жизни, которая звучала в каждом слове, и молчали благоговейно, как в церкви.

Шиуланг, стоявший среди слушателей, не понимал слов, но видел, как реагируют слушатели. Многие из женщин плакали. У казаков руки сами собой тянулись к рукояткам сабель. Когда певец замолк, еще долго стояла тишина. Первым нарушил ее старый кобзарь.

— Як звати тебе, синку? — спросил он.

— Семеном, батьку. Семен Климовський я.

— Де ж ти чув цю пісню?

— Сам склав.

Старый кобзарь помолчал немного и сказал:

— Коли так, то в тебе Божий дар, хлопче, візьми мою кобзу і хай буде завжди з тобою.

— Дякую, батьку,— сказал казак с поклоном,— але в мене своя є, і кінь є добрий, і шабля.

В это время из приказной избы вышел сам государев воевода Андрей Щербачев в сопровождении оставшихся в крепости сотников. Видимо, держали военный совет. Народ расступился и воевода спросил сурово:

— Пошто сборище затеяли?

 Он обвел всех настороженным взглядом: нет ли тут крамолы? Ведь всего десять лет прошло после восстания Степана Разина, еще свежа была память о нем на Слобожанщине и живы были многие из его участников, сумевшие избежать казни. А восстание полковника Сирко двенадцать лет назад! О нем народ слагал песни и легенды…

— Пісню слухали,— отозвался кто-то смелый.

— Не до песен нынче, ворог у самого порога.

— Та пісня про те, як басурмана бити.

— Ладно, расходитесь,— велел воевода и пошел вме¬сте со свитой осматривать укрепления.— Для этого пушки нужны, а не песни,— бурчал он себе под нос…

Отряд Донца достиг Деркачей. Половина села была сожжена. Из жителей уцелели лишь те, кто успел спрятаться в огородах или речных зарослях. Все показывали, что татары ушли в сторону Золочева. Отряд ускоренным маршем двинулся на северо-запад. В Золочеве было мало казаков и нужно спешить им на помощь. Выслали вперед разведку, и оказалось, что Золочев уже разгромлен и татары двинулись вниз по течению реки Уды. С пленными, награбленным скотом и другим добром им далеко не уйти. И действительно, разведка донесла, что татары расположились лагерем в открытом поле, неподалеку от реки. Это были степняки, и они предпочитали открытую местность, где на них трудно было напасть внезапно.

По свидетельству уцелевших крестьян и по подсчетам разведчиков, татар было около пяти сотен. В первой из харьковских сотен было сто семьдесят сабель, во второй — сто девяносто, в третьей — девяносто. Силы были примерно равными, но полковник решил не рисковать понапрасну жизнями своих казаков. Судя по всему, война предстоит нелегкая, и крови будет еще много. Его отряд расположился в лесу в пяти верстах от татарского лагеря и получил приказ отдыхать до ночи. Вечером казаки и кони готовы были к бою, но полковник приказал спать до полночи.

В полночь всех подняли, и выступили в поход. К татарскому лагерю подошли затемно. Густая трава глушила топот копыт. Развернулись в боевые порядки. Как только забрезжил рассвет и стали видны контуры татарских шатров, сотни по команде полковника ринулись на татарский стан. Неудержимая лавина конников с гиканьем и выстрелами ворвалась в лагерь, круша все на своем пути. Сверкали сабли, гремели ружья, падали шатры, накрывая проснувшихся врагов, и кони топтали их, барахтающихся под шкурами. Ошеломленные внезапным нападением, не успевшие проснуться татары не смогли оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления и полегли почти все, за исключением немногих, сумевших вскочить на коней и умчаться в степь. Казаки потеряли восемь человек убитыми и два десятка ранеными. Освободили сто шестьдесят семь человек пленников и много угнанного скота: семьдесят семь волов, восемьдесят коров, сто двадцать два коня и около двух тысяч овец. Взяли в плен сорок три татарина и целый табун татарских коней. Собрали татарское оружие, погрузили на подводы, положили своих убитых и раненых и двинулись в путь.

Харьковчане встретили вернувшиеся с победой сотни всеобщим ликованием. Воевода приказал отправить пленных татар в Москву. Через несколько дней конвой с пленными отправился на север. Во главе конвоя поехали старший сын полковника Константин Донец и полковой есаул — крещеный еврей Лейба. Закончилось лето, а харьковчане по опыту знали, что татары всегда нападают осенью, когда уберут хлеб и скотина нагуляет вес, то есть когда есть, что грабить. И действительно, вскоре поступило сообщение, что еще один татарский отряд численностью до двухсот сабель замечен на подступах к Змиеву.

Полковник Донец немедленно отправился в Змиев во главе отряда из трехсот казаков. На этот раз в походе участвовала и сотня Коломийца, в которой служил Кононенко. Перед походом Василь обнялся с Шиулангом и пообещал ему, что вернется целым и невредимым.

Отряд переночевал в Змиевской крепости и утром выступил на юг, двигаясь вдоль высокого правого берега Северского Донца. По сведениям змиевцев, татарский лагерь находился примерно в двадцати пяти верстах к югу. Вперед выслали разведчиков, наказав держаться скрытно. К стану татар нужно подойти незамеченными и атако¬вать неожиданно. Кононенко ехал в третьей сотне. Разведчики время от времени подавали знак, что впереди все чисто. Прошли верст пятнадцать от Змиева. Невдалеке был хутор, и стояли в ряд копны сена. Солнце уже поднялось над горизонтом и приятно пригревало. Все вокруг выглядело мирным и спокойным.

Но это спокойствие оказалось обманчивым. Видно, кто-то донес татарам о замысле харьковских казаков, и они устроили засаду. Скрывались за бугром в небольшой лощине, и разведчики их не заметили. Татарская конница неожиданно появилась с правой стороны, будто из-под земли выросла. Сведения о том, что татар около двухсот человек, оказались неверными. Врагов было сотен шесть-семь, не меньше. Полковник стал разворачивать свой отряд в боевые порядки, а татары разделились на три части. Средняя с гиканьем ринулась на казаков, а левая и правая поскакали на юг и на север, разворачиваясь в цепи и охватывая отряд Донца дугой. Полковник сразу понял их замысел. План татар состоял в том, чтобы отрезать казакам путь вдоль реки, прижать их к высокому обрывистому берегу и сбросить с круч, высота которых здесь была не меньше десяти саженей. Первая половина плана им удалась, они успели замкнуть полукольцо, и казаки оказались в ловушке. Дело принимало плохой оборот, инициатива была в руках врага.

Татары налетели, как саранча. Бой разгорелся не на жизнь, а на смерть. Ржали кони, сталкиваясь грудь с грудью, молниями сверкали на солнце острые сабли и звенели, скрещиваясь в смертельном поединке. Гремели пистоли и ружья, свистели стрелы. Падали, обливаясь кровью, бойцы. Две сотни казаков оборонялись, выстроившись дугой, и постепенно отступали к реке под натиском более многочисленного врага. Бой с открытого пространства переместился в невысокий кустарник. Полковник с третьей резервной сотней Коломийца находился позади, за спинами дерущихся сотен. Видя двойное превосходство в численности со стороны врага, он не бросил немедленно в бой свою сотню, как, возможно, поступил бы менее опытный военачальник. Григорий Донец оценивал ситуацию и его мозг лихорадочно искал выход из трагического положения.

Резервная сотня должна осуществить прорыв и спа¬сти остальных. Нужно выбрать самый подходящий момент и самое слабое место в рядах татар. Казаки валили татар направо и налево, и сами падали и умирали под ударами басурманских сабель. А живые продолжали драться и постепенно отступали к смертельному обрыву. Судя по всему, положение было безвыходным. Больше ждать нечего. Сейчас полковник бросит в бой последнюю сотню, но надежды на то, что она прорвет вражеские цепи, почти не было. Видно, судьба им всем умереть здесь, на этом высоком берегу, откуда так хорошо видны, там за рекой, неоглядные лесные дали. Будут здесь на этом бугре белеть их кости и не видать им больше своих детей, жен и престарелых родителей. Значит, снова заголосят вдовы, зарыдают казацкие матери, и новые горькие реки вольются в море слез, пролитых на просторах Украины. Но и врагов на тот свет пойдет немало, запомнят крымцы острые казацкие сабли.

В этот самый критический момент, когда Григорий Донец уже готов был отдать приказ и сам во главе сотни броситься на врагов, к нему подскакал Василь Кононенко. То, что услышал видавший виды и не раз бивший татар полковник из уст молодого казака, показалось ему сначала глупостью. Василь предлагал ударить татарам в тыл. Как зайти с тыла, когда они сами окружены с трех сторон, а сзади обрыв? Сотник Коломиец, удивленный нахальством молодого парня, видел, что Кононенко в чем-то убеждает полковника. Он приблизился и услышал лишь последнюю фразу:

— Дайте мне пятьдесят человек!

Донец думал всего несколько секунд. План, предложенный этим хлопцем, можно было назвать сумасшедшим, но…

И полковник приказал удивленному сотнику отдать под команду простого казака половину своих людей. Кононенко собрал казаков, что-то быстро им объяснил и они, рассыпавшись, поскакали к месту боя. Но вместо того чтобы ввязаться в схватку, они начали за спинами своих сражающихся товарищей укладывать коней между кустами и ложиться сами. Разгоряченные боем татары, чуя близкую победу, теснили казаков, оставляя справа и слева убитых людей и бьющихся лошадей. Когда крики, храп коней и звон клинков отдалились, Кононенко, лежавший распла¬ставшись под кустом, поднял голову и свистнул. Вокруг него начали вставать якобы убитые казаки. Встали сорок девять. Пятидесятого затоптали горячие кони. Приказав, построиться в пять рядов, новоявленный командир поскакал к копнам и зажег их одну за другой. От сена, не совсем просохшего после недавнего дождя, повалил густой дым. Ветер понес его в сторону реки — туда, где казаков Донца и его самого уже прижимали к самому обрыву.

— Первый десяток, пошли! — крикнул Василь, и казаки сквозь дым устремились вперед.

Кононенко выдержал паузу.
— Второй десяток, пошли!

Пауза. Как тревожно бьется сердце!
— Третий десяток, пошли!

Пауза. Господи, помоги нам!
— Четвертый десяток, с Богом!

Пресвятая Матерь Божья, сохрани своих детей!
— Пятый десяток, за мной!

Когда первая казачья цепь, с дикими криками и стрельбой вылетев из дымной завесы, врезалась с тыла в ряды врагов и начала рубить направо и налево, татары были ошеломлены и растеряны. Они начали разворачивать в обратную сторону взвивающихся на дыбы коней, пытаясь отразить натиск невесть откуда взявшихся бойцов, а из дымного облака вылетела вторая цепь, за ней еще и еще… Из-за дыма нельзя было определить сколько их там, сотни или тысячи. Казалось, сама преисподняя извергает из своих недр вместе с дымом свирепых воинов дьявола. И нервы татарских всадников не выдержали. Теснимые с двух сторон казаками, они бросали коней влево и вправо, опрокидывая своих и сея панику.

«Получилось! Святый Боже, получилось!» — подумал полковник и ввел в бой остатки резервной сотни. Окрыленные успехом, казаки бились как сумасшедшие. Татары были опрокинуты по всему фронту и беспорядочно побежали, преследуемые победителями. Но уйти удалось не всем. Много бойцов потеряли татары в том бою, окрестности были усеяны убитыми. В лесу неподалеку захватили татарский обоз с награбленным добром.

 Когда страсти немного улеглись и люди остыли от горячки боя, полковник построил сотни и при всех обнял и расцеловал смущенного Василя Кононенко, назвав его спасителем отряда. После этого имя Кононенко еще долго было у всех на устах. Сам полковник, видевший, как дрался Василь, не мог понять, откуда у этого молодого парубка такая смекалка, бесстрашие и воинское мастерство. Григорий Ерофеевич не знал, что за плечами этого парня две войны вдали от родной Украины и солидный боевой опыт.

В Харьковскую крепость вернулись с богатыми трофеями и пленными, да только не все. Сорок семь павших в бою привезли на подводах. Потери были большие, но если бы не смекалка Василя Кононенко, пожалуй, не вернулся бы никто. Во время боя некоторые видели, как казак второй сотни Дмитро Коваль, прижатый врагами к обрыву, предпочел смерть татарской неволе. Он прыгнул на коне с крутого берега и утонул. Не ударь вовремя Кононенко с полусотней казаков в тыл татарам, такая участь, возможно, ожидала бы весь отряд. С тех пор обрывистый берег, где сражались казаки, назвали в народе Казачьей горой. А Кононенко сделался героем всей крепости и любимцем всех девушек на зависть другим молодым казакам.

Бои с мелкими отрядами татар продолжались в течение месяца, а затем пришла весть о движении с юга огромной орды. В Харьков отовсюду, бросая свои хаты, потянулись люди. Ехали на возах, запряженных лошадьми и волами, вели с собой овец и коров. Приехали боярские семьи из Жихора и Васищева, а вместе с ними и помещик Андрей Квитка покинул свое имение и перебрался в Харьков со всеми, как говорится, «чады и домочадцы». Пришла большая беда, и народ собирался под защиту крепо¬стных стен.

Хан Нур-эд-дин Аадиль-Гирей привел двенадцатитысячную армию. Свой лагерь он устроил в верховьях реки Мерлы, а отряды по пятьсот-тысяче сабель, рассыпавшись по просторам Слобожанщины, стали грабить и жечь города и села. Богодухов, Змиев, Изюм, Тор и другие крепости оказались под ударами татар. К Харькову подошел двухтысячный отряд. Татары разграбили все хутора, пасеки и слободы, сожгли Залопанскую слободу и между пепелищами поставили свои шатры. Харьковчане со стен видели дым и огонь, поднимавшийся за садами, там, где стояли дома Залопанской слободы, видели, как горит деревянная колокольня Благовещенской церкви, которая была выше деревьев. На этой стороне Лопани враги сожгли хутор Клочки, расположенный между крепостью и рекой и принадлежавший полковому судье Тимофею Клочко.

С утра до вечера несколько сотен татар с гиканьем проносились под стенами харьковской крепости, останавливались, что-то кричали и уносились, когда грохали пушки со стен и башен. Место для своей стоянки они выбрали не случайно. Во-первых, от внезапного удара со стороны крепости их защищала река Лопань, а во-вторых, слобода была окружена болотами и к ней вела узкая дорога, которую легко было бы защищать в случае нападения харьковских казаков. В этом было их преимущество, как говорил сотник Коломиец, но Василь по опыту знал, что на войне преимущество нередко оборачивается своей противоположной стороной. В его голове зрел некий план, который в случае удачи должен был подтвердить его правоту. Несколько раз одна-две сотни казаков вылетали из ворот и бросались на врага, но татары не принимали открытого боя. Потеряв несколько человек убитыми, уходили по мосту за Лопань в свой стан. Кононенко участвовал в нескольких таких стычках и возвращался с чувством напрасно потерянного времени.
Однажды в отряде татар, рысью объезжавших крепость, Василь вдруг увидел своего вороного, с которого его сбросили арканом в том неравном бою под Ахтыркой. Сердце забилось учащенно, Кононенко засвистел условным сви¬стом так громко, как только мог. И конь услышал его. Он поднял вверх голову, заржал и попытался повернуть назад, но ременная нагайка захлестала по его бокам, а бегущие рядом впритирку лошади увлекли за собой. Василь потерял покой и сон. Он попросил сотника отпустить его ночью на поиски коня, но Коломиец решительно отказал. Тогда Кононенко пошел с этой просьбой к полковнику. Донец и слышать не хотел об этой глупой затее. Пришлось рассказать ему о том, как этого коня и второго такого же он, Василь, и Генек Захаржевский получили в подарок от самого французского короля Людовика XIV. Не веря своим ушам, Григорий Ерофеевич слушал об их путешествии в Америку, о побеге от смертной казни, которую собирались учинить над ними португальцы, о службе в полку мушкетеров французского короля, которым командовал знаменитый Шарль д’Артаньян. Боевой полковник слушал о боях в чистом поле и о штурме крепостей. Ему стало понятно, откуда боевой опыт и военная смекалка у этого молодого и, казалось бы, неопытного парня. Да такого опыта в его возрасте и на троих бы хватило сполна. Теперь Донец стал догадываться, кто нашел управу на всемогущего магната Грушневецкого. Жаль, что погиб Генек, такие два хлопца дорогого стоят. Ему очень не хотелось потерять и этого, но Василь доказывал, что он один из лучших лазутчиков, и просил Донца отпустить его и лично убедиться в этом. В конце концов, полковник сдался и разрешил осуществить эту сумасшедшую затею.

За воротами татары могли наблюдать и ночью, поэтому полковник разрешил воспользоваться тайным подземным ходом, который вел из Тайницкой башни к берегу реки Лопань. Василь переоделся в татарскую одежду, в которой шел из Крыма. Из оружия взял только кинжал.

В открытый бой он вступать не собирался, а если придется ползти, сабля будет только мешать. Пистоль тоже был бесполезен, так как порох намокнет, когда придется переплывать реку. По приказу полковника ему открыли потайной подземный ход. Один из охраняющих ход казаков сопровождал его, чтобы закрыть потом выходную дверь. В ширину ход был сажени полторы, а в высоту не меньше сажени, так что двое могли идти рядом и в полный рост. Кононенко шел с заженной свечой, а подойдя к выходу, отдал свечу провожатому. Отодвинул засов и осторожно открыл железную дверь. Петли были смазаны и не издали ни звука. Василь оказался в глубокой яме, заросшей высокой травой и густыми непролазными кустами. Выбрался наружу.

 Половинка луны тускло светила сквозь редкие облака. Прошел вдоль берега на север мимо сгоревших Клочков. От строений остались одни головешки, но сад, спускающийся к реке, был цел и невредим. Кононенко бывал в Клочках и знал, что у судьи в камышах за кустами лозы припрятан плот, но пока татары стояли в Залопанской, переправляться здесь было рискованно. Уйдя вверх по течению довольно далеко от крепости, Василь разделся, уложил одежду в захваченную с собой сумку и привязал ее ремнем сверху на голову. После этого он вошел в воду и поплыл к противоположному берегу. С трудом нашел проход в зарослях лозы, выбрался на берег, оделся и осторожно пошел назад, туда, где узкая перемычка между болотами вела к бывшей Залопанской слободе, ставшей теперь татарским лагерем. Он двигался медленно и бесшумно, зная, что где-то здесь должна быть застава, охраняющая проход в слободу. Впереди всхрапнула лошадь. Василь понял, что застава близко. Он и сам понимал, что его затея почти невыполнима. Если ему удастся миновать за¬ставу, как он найдет ночью, в стане врага, среди тысячи лошадей своего коня? Но какая-то непреодолимая сила вопреки рассудку вела его за собой. Пригнувшись и стараясь держаться в тени кустарника, он продолжал продвигаться вперед.

Вот на фоне неба показались силуэты трех лошадей. Привязанные к кольям, вбитым в землю, они хрустели свежей травой. Кононенко лег на землю и пополз ужом. Невдалеке от лошадей двое татар крепко спали на сене. Очень осторожно он подполз к ним. Кинжал, выкованный крымским невольником, сделал сон врагов вечным. А где же третий? Ведь лошадей-то три. Василь встал, шагнул к лошадям и не поверил своим глазам. Одним из трех был его любимый конь. Это было невероятное везение, и значит, не зря его влекла сюда неведомая сила. Он подошел к жеребцу и зашептал ласковые слова, которые обычно говорил ему. Конь узнал прежнего хозяина, радостно заржал и стал тереться мордой о его щеку.

— Эй, что тебе надо, оставь в покое моего коня! — Это говорил татарин, который вышел из кустов, подтягивая на ходу штаны. В свете луны он видел человека в татарской одежде и не подозревал, что это мог быть враг.

«Так вот где был третий, до ветру ходил»,— подумал Василь. Вслух он сказал по-татарски:

— Это мой конь,— и добавил:— Аллах свидетель.

— Да кто ты такой? — возмущенно спросил татарин, подходя вплотную.

Удар кинжала решил спор о принадлежности коня в пользу Кононенко, которого ожидал еще один приятный сюрприз — к седлу был приторочен его арбалет и колчан со стрелами. Теперь надо спешить. Кто его знает, когда к ним придет смена, вдруг скоро. Он собрал оружие, отвязал всех трех лошадей и повел их за собой к реке, а потом вдоль берега, туда, где переправлялся сам. Вместе с лошадьми переплыл реку и благополучно достиг ворот Тайницкой башни.

— Эй, это я, Кононенко,— крикнул он.

Охрана была предупреждена о его вылазке, и ему открыли ворота. А утром полковник Донец, узнав, что безумная затея отчаянного казака закончилась успешно, вызвал его к себе и попросил показать коня. Рассматривая жеребца, полковник сказал:

— Добрый конь. Надо же, подарок самого короля Людовика, невероятно! Да, конь добрый и казак добрый. Побольше бы нам таких хлопцев.

Ободренный успехом и похвалой самого полковника, Василь попросил разрешения изложить ему свой план, окончательно созревший сегодня ночью. На этот раз Григорий Ерофеевич не удивился. Он уже знал, что у этого парня голова не только для того, чтобы шапку носить. Выслушал казака очень внимательно и сказал:

— Самое трудное я поручаю тебе. Сам напросился. Возьмешь часть моей сотни и «заткнешь» выход, как пробкой. Сумеешь удержаться до конца, сделаю сотником.

— Спасибо, пан полковник, я не подведу,— пообещал Василь и добавил: — хорошо бы это сделать завтра, да мы не готовы. Татары нынче будут злые из-за троих убитых часовых. Обязательно полезут на рожон.

— Ничего, они и послезавтра нас не оставят в покое,— сказал полковник.

Вскоре он собрал сотников, объяснил им план действий и велел к вечеру быть готовыми. Узнав, что Донец отдает сто человек — почти половину полковничьей сотни, под команду Кононенко, командир Василя подумал:

«Опять этот выскочка! Один раз у него получилось, так он уже возомнил себя полководцем».

Другие сотники тоже не одобряли решения полковника, но, как и Коломиец, промолчали. С Донцом не поспоришь. Его крутой нрав был известен всем.
Татары действительно обозлились. Вздумай казаки атаковать ночью их лагерь, оставшийся без охраны, не миновать бы беды. Весь день они кружили вокруг крепости, засыпали защитников стрелами и пулями. Пытались вызвать пожары горящими стрелами, но их быстро тушили.

Глубокой ночью пять сотен казаков выехали через Московские ворота и отправились на север. На телегах везли большие щиты, днем изготовленные из толстых досок. Пройдя верст пять, сотни переправились через реку Лопань на правый берег и укрылись в лесу. Выставили часовых, и лагерь погрузился в сон. Завтра предстоял тяжелый день, и нужно было беречь силы. Утром казаков не будили. До полудня еще можно было отдыхать. После полудня выступили в сторону Харькова по правому берегу реки. Впереди шла сотня Кононенко. Телеги с тяжелыми щитами то и дело застревали на бездорожье, и их приходилось вытаскивать общими силами. Перед вечером, когда полтысячи татар пускали на город тучи стрел и даже пытались лезть на стены, сотня Василя Кононенко подошла к узкому проходу, ведущему в стан татар и, смяв находившуюся здесь охрану, перекрыла проход тремя рядами телег и установленными перед телегами щитами. По выражению полковника, выход татарам «заткнули», как пробкой. Полутора тысячный отряд татар оказался запертым в Залопанской слободе. Выбрав место для своей стоянки, татарские военачальники разумно рассудили, что болота являются прекрасной защитой лагеря, а узкий проход не позволит казакам внезапно атаковать их значительными силами. Татарам и в голову не пришло, что казаки могут использовать проход между болотами не для того, чтобы прорваться внутрь, а затем, чтобы не выпустить их наружу.

Они сразу же начали штурмовать «крепость», построенную казаками Кононенко, но узкий проход не позволял ввести в бой большие силы и казаки, укрывшиеся за щитами, отбивали атаку за атакой, встречая врага стрелами и пулями. Тем временем четыре сотни проскакали дальше и, прячась за деревьями, скрытно подошли к мосту через реку, по которому утром переправились нападавшие на город. Полковник находился на одной из башен и внимательно смотрел за Лопань. Столб дыма, поднявшийся на том берегу, был сигналом, означавшим, что сотни вышли на исходные позиции.

«Как там хлопец, удержится ли?» — подумал Донец про Василя и отдал приказ к наступлению.

Открылись одновременно трое ворот и сотня за сотней конные защитники крепости во главе с полковником устремились на врага. Верные своей проверенной тактике, татары стали отступать к мосту, но на той стороне их ждали казаки. Это был очень неприятный сюрприз. На мосту завязался жаркий бой. Поняв, что мост для них за¬крыт, татары, теснимые защитниками города, стали переправляться через реку вплавь. Но на противоположной стороне вдоль всего берега их встречали казацкие цепи. Пули и стрелы разили в воде и на берегу. Татарские командиры не понимали, почему не подходит помощь их основного войска. А полковничья сотня во главе с Кононенко в это время изо всех сил старалась сдержать бешеный натиск рвущихся на выручку своим соплеменникам. Татар было в десять раз больше чем казаков, но узкий проход между болотами лишал их численного превосходства. Они не могли ввести в бой больше двадцати человек одновременно. Сотня Кононенко стойко держалась, регулярно заменяя убитых и раненых новыми бойцами.

Полковник Донец скакал на своем коне вдоль берега, где шел бой, и то и дело посматривал на небо на западе. Солнце садилось. Кононенко должен продержаться до наступления темноты, иначе от татар ему не оторваться. Вода в реке кипела от стрел и пуль и стала красной от крови. Почти никому из татар не удалось спастись. Многие из них просто утонули в реке, не умея плавать. Когда бой заканчивался, полковник с отрядом казаков поскакал по правому берегу туда, где сражалась часть его сотни. Бойцы под командой Кононенко все еще держались. Быстро темнело, месяц пока не взошел, и это было хорошо. Донец приказал увезти убитых и раненых и отправил Кононенко с уставшими казаками в крепость, заменив их пятью десятками своих людей, не участвовавших в сражении. Прибывшее подкрепление продержалось до наступления полной темноты, а затем по команде сотника бросило свою «крепость на колесах» и умчалось на свежих конях вдоль реки, скрывшись во мраке.

В крепости праздновали победу. Правда, многие оплакивали погибших, но что поделаешь, на войне всегда радость победы омрачается горечью утрат. К сожалению, победы без потерь не бывает. На второй день полковник выполнил свое обещание. Василь Кононенко стал сотником вместо сотника Сатина, человека в возрасте, да к тому же отягощенного большим хозяйством — двумя мельницами, отарами овец и различными промыслами. Пожилые казаки, годившиеся Василю в отцы, побурчали в усы, но смирились. Хлопец был достоин такой чести, и никуда тут не денешься.

Хан Нур-эд-дин Аадиль-Гирей, получив известие о потере под Харьковом почти пятисот бойцов, покинул лагерь на реке Мерле, отозвал большую часть своего войска от других городов и привел к Харькову десятитысячную орду. Учитывая горький опыт, он расположил свыше четырех тысяч воинов в низине под Холодной горой, а ше¬ститысячный отряд стал лагерем на восточной — ногай¬ской стороне крепости за рекой Харьков. Свою ставку хан устроил за Холодной горой.

Разведка доносила, что татары мастерят лестницы — готовятся к штурму. Харьков мог выставить против десятитысячного войска около четырех тысяч конных и пеших бойцов. Это не так уж мало, когда находишься за стенами. Вся беда была в недостатке пороха, ядер и свинца. Сколько штурмов удастся отбить, пока кончатся запасы, неизвестно. А что делать, после того как кончится порох и свинец? Полковник приказал ни днем, ни ночью не спускать глаз с врагов, день штурма нужно было узнать заранее.

В колчане, захваченном Василем вместе с конем, почти все стрелы были татарскими. Из тех, что изготовил кузнец Григорий, осталось всего две стрелы. Этого было достаточно, чтобы повторить конструкцию наконечников. В крепости было несколько толковых кузнецов. С одним из них Кононенко изготовил по образцу специальную форму для ковки, после чего горячие наконечники стали вылетать один за другим. Шиуланг помогал делать стрелы и за несколько дней их изготовили достаточно.

Татары готовились пять дней. На шестой разведка донесла, что, судя по всему, штурм будет завтра. Об этом оповестили весь город. Жителям приказано было находиться в своих домах. Большинство строений в городе имели соломенные крыши. Татары обязательно постараются сжечь город. Поэтому было приказано на крышах всех домов, куда могли долететь стрелы, посадить мальчишек с ведрами воды для тушения горящих стрел. Воду им должны подавать женщины. На стенах под защитой абламов установили котлы с водой и перед рассветом разо¬жгли под ними огонь. Татары пошли на приступ с восходом солнца. Тысячами они плыли через реки Харьков и Лопань, держась за гривы своих лошадей. Штурм начали с востока, запада и севера. Прикрываясь щитами, они тащили деревянные настилы и перебрасывали их через рвы. По лестницам лезли на стены. Пушки защитников крепости грохотали, пробивая бреши в рядах нападавших, но вместо убитых прибывали все новые и новые бойцы. Тысячи пылающих стрел летели через стены внутрь крепо¬сти. Предусмотрительно отправленные на крыши подростки справлялись со своим делом, но женщины с трудом успевали подавать им воду. Легкие пушки татар плевались ядрами, которые поражали не только защитников на стенах, но и попадали в дома. Враги лезли по приставным лестницам на стены. На них скатывали бревна-котки и сбивали с лестниц десятками, ошпаривали кипятком, давили огромными камнями, но они все лезли и лезли, как оголтелые. В защите города участвовали и казацкие жены, сестры и матери. Одни перевязывали раны бойцов прямо на стене, другие спускали тяжело раненных вниз и уносили в безопасное место, третьи уносили убитых.

Бой продолжался весь день и только перед закатом натиск штурмующих начал ослабевать. Татары потеряли очень многих убитыми, а живые устали и выдохлись. С десяток человек попали в плен. Их командиры поняли, что сегодня крепость им не взять и дали сигнал к отходу.

Василь Кононенко за два дня изготовил вместе с бойцами своей сотни толстые деревянные щиты шириной в полтора аршина, высотой в человеческий рост с прорезью-бойницей посередине. Щиты прикрепили к обламам, и теперь бойцы были защищены не по грудь, а полностью и стреляли через узкую щель, в которую противнику попасть было трудно. Кононенко приказал сделать это по типу каменных зубцов на стенах европейских крепостей. Когда битва закончилась, оказалось, что в сотне Кононенко меньше всего убитых и раненых. Узнав об этом, полковник приказал другим сотникам к утру изготовить и установить такие же щиты. Казакам, которые своими руками возводили эту крепость так, как они привыкли строить, не по душе было новшество, придуманное невесть откуда взявшимся молодым да ранним, слишком быстро выдвинувшемся в сотники, но убитых товарищей считать умели и они. Поэтому, хоть и неохотно, они принялись ладить щиты, пользу которых оценили в следующем бою.

Полковник с воеводой подсчитали запасы пороха, и оказалось, что потрачена почти половина. Это означало, что еще один штурм они отобьют, а дальше…
Татары начали новое наступление на рассвете. Снова разгорелся жаркий и кровавый бой, снова защитники крепости поливали врагов кипятком, скатывали на их головы бревна, сбрасывали камни. Пушки раскалились от непрерывной стрельбы. Пока бойцы сотни Кононенко сдерживали натиск лезущих на стену, сам он своими стрелами поражал татарских командиров, отдававших распоряжения с безопасного, как им казалось, расстояния. Действительно, обычные стрелы до них не долетали, ружья стреляли не очень-то прицельно, а стрелы из арбалета убивали одного за другим. Потеряв больше десятка начальников, татары, наконец, поняли, что кто-то на них охотится и вынуждены были сменить позиции. До полудня казаки успешно отражали все атаки, но к вечеру натиск татар усилился, то тут, то там нападавшим удавалось взобраться на стену и тогда начиналась рукопашная схватка. Казакам сотни Василя Кононенко тоже пришлось вступить в ближний бой. Василь передвигался с одного конца своего участ¬ка стены на другой, рубя направо и налево. На стену поднялись деркачевский поп Яков и отец Евлампий с причетниками. Священники не понаслышке знакомы были с военной наукой и дрались не хуже казаков. Евлампий рубил саблей и сбрасывал лезущих по лестнице татар ударами ног. Отец Яков в правой руке держал саблю, а в левой увесистый серебряный крест. Обе его руки работали то одновременно, то последовательно. Правой рубил с плеча, а левой обрушивал на головы нехристей святой крест, весом не меньше пяти фунтов. Исход и в том, и другом случае был смертельным. Позже отец Яков с удовлетворением говорил, что не меньше десятка татар отправил на тот свет «крещеными». Василь видел, как священники подняли за концы длинное бревно и, разогнавшись, сбросили вниз с его помощью то ли шестерых, то ли семерых врагов, только что взобравшихся наверх. Пока казаки сражались на стенах, остальные жители города боролись с пожарами. Мальчишки на крышах успевали тушить горящие стрелы и загоравшуюся кровлю, но все же одна изба загорелась. От нее огонь перекинулся на вторую, но дальше его не пустили, усиленно поливая соседние крыши водой.

Шиуланг обходил всю крепость, как бы оценивая положение защитников. Он поднимался на башни, наблюдал за штурмом, потом появлялся на стенах и помогал перевязывать и уносить раненых. Не меньше десятка женщин, занимавшихся ранеными, видели то, что иначе как чудом назвать было нельзя. Под его руками почти мгновенно заживали легкие раны, а тяжелые переставали кровоточить и затягивались прямо на глазах. Слух о его целительском таланте быстро разлетелся среди женщин, и они звали «китайца» к раненым, у которых было сильное кровотечение. Он приходил быстрым шагом, наклонялся к пострадавшему, и кровь, хлеставшая струей, переставала течь. Отцу Евлампию рассекли саблей левое плечо. Он присел, опершись спиной на облам, и пытался остановить хлеставшую кровь, зажимая рану здоровой правой рукой. Побежали за «китайцем». Безоружный Шиуланг с одной только своей неизменной клюкой побежал вдоль стены к месту, где находился раненый. На его пути оказались четверо вооруженных татар. Двое замахнулись на него саблями, и тут совершилось новое «чудо». Шиуланг сделал рукой жест, каким обычно отгоняют муху. При этом какая-то неведомая сила подняла всех четверых в воздух, перенесла через облам и кинула вниз. Это видели не только казаки, но и сам полковник Донец, находившийся на стене. Пораженный увиденным, полковник не знал, верить ли своим глазам, а Шиуланг как ни в чем не бывало поспешил дальше. Полковник последовал за ним. Священник по-прежнему сидел, зажимая рану ладонью, сквозь пальцы струилась кровь. Донец присел рядом с «китайцем» и увидел, как тот положил обе руки на рану поверх руки отца Евлампия. Казаки и причетники отбивали лезущих на стену татар, и им некогда было оглядываться. То, что через краткое время произошло, видел полковник, сам отец Евлампий и две женщины, подоспевшие ему на помощь, но еще не успевшие перевязать рану. Шиуланг отнял свои руки, а затем ласково и мягко снял с плеча ладонь священника. На том месте, где только что была глубокая рана, осталась только розовая полоса, какая бывает через несколько дней после того, как рана заживет. Женщины, полковник и сам поп на какое-то время лишились дара речи, а Шиуланг улыбнулся, похлопал отца Евлампия по могучей груди и поспешил к другим раненым. Святой отец сам пощупал левое плечо, подвигал им, перекрестился и, схватив саблю, бросился в гущу боя. Полковник сошел со стены, вскочил в седло и помчался на противоположную сторону крепости. Ему нужно было знать обстановку на всем фронте сражения. Из головы его не выходили два видения: подлетевшие вверх татары, которых, не прикоснувшись к ним, легким движением руки смахнул со стены «китаец», и мгновенно зажившая рана отца Евлампия.

Сражение за крепость продолжалось на всех направлениях, но все же постепенно натиск татар ослабевал. Сказывалась усталость и большие потери. Силы защитников города тоже были на исходе. С Божьей помощью до наступления темноты продержались, и враг откатился от стен города. Полковник и воевода собрали сотников. Людские потери были велики, а с порохом дело обстояло совсем плохо. Пороха осталось около десяти пудов. Это все равно, что ничего. Не хватит даже до полудня. Когда перестанут стрелять пушки, татары полезут на стены, как саранча, и вряд ли удастся остановить их одними саблями. В лучшем случае, казаки смогут выдержать еще один штурм. Помощь могла прийти только из Белгорода, но надежды на нее почти не было. Пушкарям полковник приказал всеми силами экономить порох, стрелять только по густым толпам врагов, а остальным… а остальным — держаться до последнего. Что он еще мог сказать.

Вернувшись домой, Василь сказал Шиулангу, что дело совсем плохо. Порох кончился и не завтра, так послезавтра татары ворвутся в город. О том, что тогда будет с женщинами и детьми, не хочется даже думать. Одно утешение — казаки этого не увидят, так как еще раньше погибнут на стенах. Шиуланг некоторое время молчал, что-то обдумывая, потом спросил:

— Один из двух лагерей татар находится под той высокой горой, за которую заходит солнце?

— Да, она называется Холодной горой.

— Сколько их там?

— До начала штурма было больше четырех тысяч, а теперь, наверное, осталось тысячи три.

— Я остановлю их, по крайней мере, тех, что находятся под горой,— сказал Шиуланг,— но для этого мне нужно незаметно выйти из крепости. Остановлю их, а потом уйду, я здесь задержался, а путь у меня еще дальний.

— Ты собираешься их напугать? — спросил Кононенко, вспомнив «чудеса», которые Шиуланг творил в степи.

— Да, очень сильно напугать,— ответил Шиуланг, и лицо его сделалось непроницаемо серьезным, даже, пожалуй, мрачным.

— Теперь нам очень нужна помощь,— сказал Василь,— но разрешить выход может только полковник.

— Тогда идем к полковнику,— и тибетец, не откладывая дела в долгий ящик, направился к двери.

Кононенко поспешил за ним. Донец был очень занят, но все же Василя через некоторое время принял. Увидев, что с ним «китаец», Григорий Ерофеевич крепко пожал Шиулангу руку и поблагодарил за помощь раненым.

— Я своими глазами видел, как он заживлял раны и как сбросил со стены четверых татар. Спроси, ради Бога, как он это сделал? — обратился полковник к Кононенко.

— Я знаю заранее, что он ответит,— проговорил Василь,— я у него не раз спрашивал, пока мы шли из Крыма. Он говорит, что Бог наделил многих людей такими способностями, только их нужно развивать с детства и много учиться. Это он удержал пушку, когда она покатилась на детей.

— Мне рассказывали об этом чуде. Так это его рук дело? А где же он был в это время?

— Стоял под дубом на соборной площади.

— Но от дуба до пушки, пожалуй, саженей пять!

— Он говорит, что расстояние не имеет значения.

— Он сказал тебе, что эти способности у него от Бога, но у нас свой Бог, у татар свой, а у них какой Бог?

Кононенко знал ответ заранее, но все же перевел вопрос Шиулангу. Выслушав ответ, перевел его полковнику:

— Он говорит, что Бог у всех народов один, только они его себе по-разному представляют и по-разному называют.

— Ладно,— сказал полковник,— нам сейчас не до философии. Хорошо бы, чтобы наш общий Бог помог не татарам, а нам. Он хороший человек, твой китаец, только пусть уходит из города, пока не поздно, а то не видать ему своей Америки. Ты ведь, кажется, говорил, что он в Америку собирается?

— Он и решил уйти, только перед уходом хочет помочь нам одолеть татар, а для этого просит выпустить его потайным ходом.

— Как же он собирается нам помочь?

— Он не говорит как, но обещает, что остановит их, а слово его твердое, я это знаю.
— Хорошо, я дам команду выпустить его.

— Я пойду с ним до хутора Клочки, там спрятан плот в кустах. Найду его и помогу Шиулангу переправиться на тот берег. Кроме того, надо на месте показать ему самый короткий путь к татарскому лагерю под горой,— сказал Василь.

— Он, что, собирается идти к татарам?

— Не знаю, он говорит только, что тех, которые находятся под горой, он остановит.

— Дай-то Бог, хотя и не верится. Тогда бы их стало вдвое меньше и мы бы отбились,— мечтательно проговорил полковник.

Он крепко пожал Шиулангу руку и пожелал счастливого пути. Сборы были недолгими. Шиуланг сложил свои пожитки в котомку, взял неизменную палку, попрощался с хозяйкой и они с Василем пошли в Тайницкую башню. Полковник слов на ветер не бросал. Тут уже были предупреждены и пропустили их беспрепятственно. Путь Василю был знаком — и вот они уже на берегу Лопани. Осматриваются и идут к сгоревшему хутору Клочки. Месяц только взошел и при его свете Василь быстро нашел спрятанный плот. Шест лежал тут же. Кононенко показал рукой направление, по которому можно было выйти к Холодной горе, обойдя одно болото и оставив по левую руку два небольших озерца. Они обнялись, и Василь сказал, что будет молиться за Шиуланга и никогда не забудет того добра, которое Шиуланг для него сделал.

— Если доберешься до своих, передай привет вождю Шастору, его сыну Итангору, священнику Суэн Роду и другим. Спасибо им за гостеприимство. А про Генека скажи, что он погиб в бою с татарами.

Шиуланг пообещал выполнить его просьбу и попросил выходную дверь подземного хода до утра не закрывать на тот случай, если ему вдруг понадобится вернуться. После прощания он взошел на плот и оттолкнулся шестом. В свете месяца Василь видел, как тибетец пристал к противоположному берегу и вытащил плот на траву. Помахав на прощанье рукой, он скрылся за кустами. Вокруг все было спокойно, как будто и не было никакой войны. Месяц заливал таинственным светом окрестности, серебрил небольшую рябь на реке. Лягушачий хор, как всегда, оглашал берега своими трелями, звенели в воздухе комары, плескалась в воде рыба. Но Василь знал, что завтра тишину нарушит грохот пушек, заупокойное пение стрел и дикие вопли татар, идущих на приступ. В конце концов, татары ворвутся в город, сожгут его, изнасилуют и уведут в плен женщин и девушек. Только он, Василь Кононенко, в плен не попадет и не увидит гибели города. Если уж ему так суждено, он примет смерть в бою. Шиуланг говорил, что потомки Василя сыграют важную роль в судьбе народа расланов, живущего в Америке, а он еще даже не женат и не будет у него потомков… Однако Шиуланг мудрый и очень непростой человек, и если он так сказал… Почему-то в эту минуту Василь вспомнил Олесю Захаржев¬скую. Шиуланг обещал остановить татар. Понятно, что один человек не может остановить несколько тысяч свирепых воинов, но ведь до сих пор все, что говорил Шиуланг, сбывалось. Может, и вправду рано еще хоронить и себя, и город?

С этими мыслями Кононенко вернулся в крепость, оставив дверь на выходе из подземного хода незапертой. Дома он сразу лег спать. Ночь коротка, а ему нужно восстановить силы. Снилась ему Олеся. Не маленькая, а взрослая девушка. Она прижималась к его плечу, и он ласкал ее волнистые волосы, пахнущие мятой.

Перед рассветом спящий город разбудил грохот взрыва. Испуганные жители выскакивали из своих домов, не понимая, что случилось. Опомнившись, все бежали на церковную площадь. Рядом с Тайницкой башней, в том месте, где был пороховой погреб, зияла дымящаяся воронка. Вскоре выяснилось, что произошло. Пленные татары сумели выбраться из арестантской избы, неслышно подобравшись, перебили охрану порохового погреба и взорвали его, чтобы облегчить своим взятие крепости. Двое из них взорвали себя вместе с порохом, а остальные пытались перебраться через стену, но были убиты казаками. Известие о том, что город остался без последних запасов пороха, потрясло всех. В эту ночь уже никто не мог спать, с тревогой все ждали утреннего штурма.

Начало светать. Защитники крепости были уже на стенах. Все заняли свои места и были готовы к бою. Полковник Донец вместе с московским воеводой Андреем Щербачевым, хмурые и молчаливые, объезжали крепость. Говорить им было не о чем. Все, что нужно, уже сказано и сделано. Оставалось только драться до конца. Взошло солн¬це. Сейчас пойдут татары. Но враг сегодня почему-то медлил. На востоке, за рекой Харьков, заметно было передвижение конницы, а на западе, за Лопанью, вообще никого не было видно. Обычно в это время татары уже переправляются через реку, а сегодня их не было даже на том берегу. Но вот татары с восточной ногайской стороны начали переправу. Защитники на стенах приготовились к бою. Сейчас начнется!

Татарская конница строилась в колонны. Странно, неужели они хотят атаковать стены конным строем. Но отряды татар стали обходить город с севера и переправляться через Лопань. Похоже, они направлялись к тому лагерю, что был у Холодной горы. Хотят напасть все вместе с одной стороны? Во-первых, это неразумно, а во-вторых, тогда они подождали бы здесь подхода своих из-под горы. Полковник Донец и воевода Щербачев, наблюдавшие за этим странным передвижением войск противника, были в недоумении. В не меньшем недоумении находились и рядовые защитники крепости. Один только Василь Кононенко пытался все это как-то связать с обещанием Шиуланга остановить татар, но и он ничего не мог понять. А татары все шли и шли. Шли молча, быстро, без единого выстрела, не обращая внимания на город, и скрывались за болотами и рощами залопанской стороны. Что все это значит? Послали разведчиков на ногайскую сторону. Вернувшись, разведчики донесли, что татары полностью свернули свой лагерь за рекой Харьков. Там никого не осталось. Послали разведку на запад, к Холодной горе. Вскоре полковнику доложили, что татары уходят и оттуда.
Это хорошо, пожалуй, слишком хорошо, что татары снимают осаду. Но что за этим кроется? Может быть, это и вправду работа китайского монаха? После тех чудес, что он творил, можно поверить и в это. А если тут какой-то подвох? Чтобы разрешить эту загадку, нужно взять пленных и допросить их, но это можно сделать только с наступлением темноты. Донец отдал соответствующее распоряжение разведчикам.

 Защитникам крепости разрешено было спуститься со стен и разойтись по домам. В случае нападения врагов —  сбор мгновенно по сигналу колокола. На стенах для наблюдения за обстановкой остались дежурные отряды.

Ни рядовые харьковчане, ни военачальники, ни Василь Кононенко, подозревавший, что к этим странным событиям как-то причастен Шиуланг, не могли знать того, что случилось прошедшей ночью…

Переправившись через реку, Шиуланг осторожно пошел вперед, обходя болота и заросшие тростником озера. В свете месяца на западе темнела Холодная гора. Тибетец прошел через луг, миновал рощу и увидел татарский стан. Он был расположен у подножья горы и обозначен огнями костров. Вероятно, костры жгли часовые. Шиуланг стал подниматься на гору. На склоне деревьев было мало, но он искал место, с которого можно было бы видеть весь татарский лагерь. Такое место нашлось. Лагерь был виден отсюда, как на ладони. Тусклый свет месяца не позволял рассмотреть детали, но границы лагеря благодаря кострам были хорошо заметны. Снизу время от времени раздавалось ржание лошадей, собачий лай, одинокий голос выводил заунывную песню.

Шиуланг сел на траву, закрыл глаза и сосредоточился. Ему нужно было принять трудное решение. Он нес с собой в Америку могучее и страшное оружие. Оно должно защитить народ расланов (так по-прежнему называли Посвященные племя ацлан) от полного уничтожения, которое угрожало им со стороны португальцев, испанцев и других европейских завоевателей. Предки назвали это оружие «Жезлом сатаны». «Жезл» представлял собой небольшую трубку и был найден в колоссальной пирамиде, которая с незапамятных времен стояла на земле расланов, покрытой теперь вечным льдом. Никто не знал, когда и кем была построена эта пирамида. При касании пальцами определенных углублений, имевшихся на «жезле», из его торца исходил невидимый расходящийся луч, который мгновенно останавливал сердце человека и мог убить сотни и тысячи людей на большом расстоянии. О «жезле» не знали ни царь расланов, ни Посвященные. Эту страшную тайну хранил и передавал своему преемнику глава Посвященных — Верховный Маг.

Отправляя Шиуланга в далекую и опасную дорогу, Высший совет Посвященных приказал взять со старейшин расланов торжественную клятву. Они должны поклястся, что воспользуются «Жезлом сатаны» только для защиты и лишь в том случае, если опасность будет угрожать самому существованию народа. Сам Шиуланг хорошо защищен своим знанием и может воспользоваться «жезлом» только в крайнем случае.

Можно ли считать нынешний случай крайним? Через день-два татары ворвутся в маленькую крепость Харьков, убьют ее защитников, сожгут дома и угонят уцелевших в рабство. По большому счету ничего не изменится на земле. За тысячелетия разрушены уже тысячи городов, убиты миллионы людей, а жизнь продолжается. Маленький, никому не известный Харьков ничем не лучше других городов. Но он, Шиуланг, теперь знает, что потомкам одного из защитников города предстоит сыграть важную роль в судьбе древнего народа расланов. Видно, не случайно великий Ра привел Василя Кононенко туда, где живут расланы, раньше, чем до них добрался Шиуланг. Наверное, не случайно посланец Посвященных и человек, побывавший в стране их братьев, встретились у Черного моря. Бог организовал эту встречу. А если Кононенко погибнет, как это отразится на судьбе расланов там, в Южной Америке?

Шиуланг обращался к Небу, прося совета, но Вселенная молчала. Тонкий месяц спокойно и равнодушно плыл над землей, далекие звезды таинственно мерцали в неизведанных далях. Ночь, как огромная черная птица, парила над миром. Вселенная молчала.

Шиуланг снял изогнутую рукоятку со своей неизменной палки и вынул из отверстия, просверленного внутри, черную трубку, похожую на флейту. Он вложил трубку в правую руку и четыре его пальца поместились в специальные углубления. Корпус трубки осветился изнутри слабым голубоватым светом и кончики пальцев Шиуланга стали голубыми. Сейчас он направит переднее отверстие на татарский лагерь, несколько раз проведет невидимым лучом от края до края, как бы подметая, и в лагере не останется ни одного живого человека.

Однако Шиуланг колебался. Убить три тысячи человек, повинных только в том, что они пришли сюда по воле своего правителя... Разве это справедливо? После долгого раздумья он убрал пальцы из углублений на трубке. Таинственное свечение погасло. Шиуланг решил вернуться в крепость. Он будет надеяться, что Бог поможет ее защитникам, а если положение станет безвыходным, тогда он возьмет грех на душу.

Вложив «жезл» внутрь палки, он отправился в обратный путь. Вышел к реке, не без труда разыскал место, где оставил плот и переправился на противоположный берег. Неосторожно спрыгнув с плота, он оттолкнул его ногой и тот поплыл по течению. Вслед за плотом поплыл и шест. Решив, что плот, может быть, больше не понадобится, Шиуланг пошел к яме, где была дверь в подземный ход. У него не было свечи, но он знал, что пол ровный, а держась за стену, можно добраться до выхода и в темноте. На душе у него было неспокойно.

Он прошел уже половину пути, держась левой рукой за стену, а правой сжимая, как всегда, свою палку со вставленным в нее «Жезлом сатаны», когда под ним и над ним вздрогнула земля. Это пленные татары взорвали пороховой погреб. Через мгновение тысячепудовая тяжесть обрушилась на живое человеческое тело, расплющивая плоть и дробя кости. Последнее, о чем подумал умирающий мозг Шиуланга, было: «Это кара Неба!..»

Разведчики, посланные перед вечером вслед за татарами, настигли их уже далеко от Харькова. Под покровом темноты им удалось взять пленного. Утром его доставили к полковнику. Оказалось, что в ночь перед штурмом к хану Нур-эд-Дин Аадиль-Гирею, загнав лошадей, прискакали гонцы и сообщили, что огромное войско запорожцев двинулось на Крым. Им на помощь спешит польский король со своим войском. Выходило, что советники хана ввели его в заблуждение, убедив, что Запорожскую Сечь раздирают междоусобицы и казаки в ближайший год не могут угрожать Крыму. Именно поэтому он принял решение о набеге на Слобожанщину такими большими силами, оставив Крым почти беззащитным.

Хан больше не заснул в эту ночь. Он велел разбудить и вызвать к нему до наступления рассвета военачальников, осаждавших харьковскую крепость. Объяснив им положение, он приказал с рассветом сниматься и ускоренным маршем идти на юг на перерез казакам.

Только через три недели полковнику Донцу доложили о том, что произошло на самом деле. Узнав о крупном набеге на Слободскую Украину, запорожцы решили помочь землякам и единоверцам. Они уговорили кошевого атамана сделать так, будто он собирается идти на Крым, притом большими силами. Тем самым отвлечь татар и заставить их покинуть Слобожанщину. Пустили слух, что польский король тоже идет на Крым. Срочно собрали войс¬ко и, сделав все, чтобы об этом узнали татары, двинули в сторону Крыма. Продвигались очень медленно, чтобы весть об этом успела дойти до хана. Когда же татарская армия повернула назад, казаки отвели свое не подготовленное к серьезному сражению войско, ограничившись небольшими стычками с татарскими отрядами, первыми подошедшими к степному Крыму.

Народ в харьковской крепости ликовал. В храмах шли богослужения в честь избавления от басурман. Но это было потом, а в то утро, провожая глазами отряды уходивших татар, Василь думал о Шиуланге. Где он теперь? Шагает уже далеко отсюда, направляясь к Средиземному морю, чтобы плыть в Южную Америку? А вдруг он решил вернуться и, может быть, теперь погребен на большой глубине в рухнувшем подземном ходе? Эти мысли не давали Кононенко покоя. Наконец, он придумал, как можно проверить, возвращался Шиуланг или нет. Татар и близко не было видно и Василь отправился на хутор Клочки. Если Шиуланг ночью вернулся, значит, на этом берегу должен быть плот. Он осмотрел место, с которого ночью отправился на тот берег его друг и спаситель. На всякий случай прошел по берегу в обе стороны. Плота нигде не было. Облегченно вздохнув и успокоившись, Кононенко вернулся в город, размышляя о том, как удалось Шиулангу заставить татар снять осаду. Ему не дано было знать, что останки тибетца покоятся глубоко под крепостью и какое страшное оружие лежит теперь рядом с ними.
Набег 1680 года был самым крупным в истории харьковской крепости.

Окончание см. гл.3