На площади. Рассказ

           Середина мая. Утро. Над лиственным парком шум грачей, ворон, галок.
           На площади перед управлением предприятия и поссоветом толпа народа. Люди стоят и сидят по периметру под деревьями парка, образуя большой круг. Одеты по-походному, с "тормозками", с вёдрами – предстоит поездка в подшефный колхоз на переборку картофеля в буртах. Каждый цех своей группой, поджидают автобусы.            Слышны разговоры, смех. Утро выдалось солнечное, тёплое.
           На площадь от здания Управления комбината выходит директор предприятия Татарков Родион Александрович. Такое явление случается нечасто, и потому появление директора настораживает и вдохновляет одновременно.
           Площадь притихла.
           Татарков высок, грузноват, в шляпе, в коричневом повседневном костюме, облегающем округлый живот, галстук чуть на боку. Идёт не спеша.
           За ним – Подгузин и Тишкин. На период сельхоз работ они ответственные за эти работы, на производстве же: Подгузин – зам. директора по кадрам и быту, Тишкин – парторг предприятия. Изредка вполоборота директор делает своим помощникам указания. Те по-птичьи кивают головами. Один – в короткополой шляпе, другой – в трикотажной шапочке с красным высоким "гребешком" на макушке.
           Вот Татарков останавливается у одной из групп рабочих. Кто сидел – встаёт. Директор о чём-то спрашивает. Получает, как видно, нужный ответ, кивает головой и идёт дальше. Останавливается у другой группы. Спрашивает. Ему отвечают. Шествие продолжается.
           Говорит Татарков по-хозяйски громко, и его голос доносится во все уголки площади.
           Вот Татарков останавливается у небольшой группы, состоящей из одного мужчины средних лет и трёх женщин: пожилой и двух молодых. И, взявшись за борта расстегнутого костюма, спрашивает:
           – Вы, почему вчера не работали?
           Рабочие молчат, как бы соображая: о чём идёт речь?..
           – Не поняли, о чём я спрашиваю?
           Молодые женщины и мужчина растерянно переминаются.
           С перевернутого ведра поднимается пожилая женщина, она в пестром платке и в зелёной фуфайке, похожая на черепаху.
           – Где не работали, Родион Саныч? – переспрашивает женщина с заметной елейностью в голосе. Видимо, в этом маленьком коллективе она за старшую, но не по приказу, а по возрасту и по сознанию: ум, честь и совесть бригады.
           – Ты что, Разина, дурочкой прикидываешься или русского языка не понимаешь? О чём я спрашиваю?
           – Поди, про колхоз, Родион Саныч? Так как не работали? Работали, Родион Саныч…
           – Х-ма!.. – усмехается Родион Саныч. – Она мне что тут, театр устраивает? Дурочку разыгрывает?..
           Все: и сопровождающие директора лица, и площадь, – с интересом смотрят на женщину. Кроме Татаркова. Его тяжелый взгляд застыл где-то поверх Разиной, словно выжидая момент, чтобы упасть с ветвей деревьев на голову собеседнице, как кирпич с крыши.
           – Та-а работали мы, Родион Саныч! – настаивает женщина вполне искренне.
           – Ты что?!. Теперь из меня дурака делаешь?
           Разина простодушно хохотнула.
           – Ой! Да что вы, Родион Саныч. Да разве ж я делаю?..
           Взгляд Татаркова спрыгнул с дерев на Разину, и под его тяжестью она втягивает в воротник голову, словно в панцирь.
           – Родион Саныч, я и говорю... Родион Саныч, правду говорю, – забеспокоилась женщина, поняв неуместность своего смешка и, стараясь, как видно, и своей говорливостью и мимикой, смягчить директорское раздражение. – Работали мы. Работали, истинный крест...
           – Ха! – восклицает Татарков вновь, и оборачивается к своим замам по сельхозработам. – Ха! Вы слышали?.. Они работали!
           Сопровождающие его лица слышали и издали неопределённое: хм-ха...
           – Ра-бо-та-ли. А сколько ведер нарезала картошки?
           – Я не считала, Родион Саныч. Некогда было. Работали мы…
           На круглом лице Родиона Саныча вдруг обозначилось страдание.
           – Фроська, брось врать, а?
           – Да ей Богу! Зачем мне врать-то?..
           – Нет, вы только посмотрите, что за баба? – вдруг восторгается Татарков. – Я ей – стрижено, а она мне – брито! Фроська, у тебя совесть есть? Вы мне что тут, а?.. Ну и ну... Вот народ пошёл, а? Раньше: виноват, Родион Саныч, прости, Родион Саныч – и дело с концом, а теперь?.. Ты ей слово, она тебе десять.            – Руки Родиона Саныча по бортам костюма зашли за спину, оголив живот обтянутый белой рубашкой. – Та-ак. Ты с кем разговариваешь? Нет, ты с кем говоришь, я тебя спрашиваю?! Ты что думаешь, что ты находишься там, – кивает в бок в сторону колхоза, – у Кульманова? Это вы с ним там можете... – растопыренной пятерней прокрутил возле головы по спирали вверх. – А мне не надо. Поняла? Поняла, я тебя спрашиваю?..
           – П-поняла, – Разина беспокойно поправляет без всякой нужды волосы под платком. – Вы нам не верите?
           – Кому это вам? – теперь удивляется вполне искренне Татарков. – Тебе, что ли? Ха!.. Вы поглядите на неё!.. Да ты кто такая? Нет, ты кто такая, чтоб я тебе верил?..
           Оторопелое молчание. Рабочие подавлены, отводят взгляды в стороны. Им совестно перед людьми за этот уличный скандал. Татарков же наоборот, твёрд и напорист, слегка покачивается вперёд-назад.
           – Вот им я верю, – кивает он на своих помощников. – И тому парню верю, – ткнул пальцем в сторону колхоза. – А тебе... Ишь ты!  – вскидывает бровь в снисходительной усмешке.
           – Нет, ты поняла, о чем я говорю?.. – вновь наседает директор. – Ты понимаешь, что ты и твои забастовщики мне посадку сорвали?
           Разина горбится и убито кивает головой: поняла, дескать... Похоже, такое обвинение её шокирует. Она не находит слов.
           – Ну так, отвечай. Почему вчера в три часа картошку бросили резать?
           Тут в мозгу женщины происходит какое-то переключение. Она оживляется. На её лице, только что унылом и униженном сверкнула улыбка. Её товарищи тоже несколько приоживились. Всё-таки знает, что они работали. Разыгрывает…
           – Так мы, почему бросили в три-то часа, Родион Саныч? Кульманов зажал наряды, вот люди и осерчали, – приободрёно заговорила Разина. – Кто ж ему за дарма картошку перебирать будет, в гнилье копаться? На рубле экономит, а буртами добро гноит. Гнать такого председателя надо, а мы ему сколькой год подряд помогаем. В цеху что ли работы нет? Вон, свой завод на ладан дышит... – и осеклась, глянув на округлившиеся глаза директора.
           Родион Саныч покраснел, наполнился воздухом. Бородавка, черной картофелиной вызревшая почти симметрично меж щетинистых бровей, поползла на лоб вместе с бровями. Шляпа, словно живая, сдвинулась на затылок.
           Ты посмотри-ка, что делается!.. Она еще критикует!..
           За спиной директора Тишкин подавал незаметно знаки Разиной. Вначале он раза два мотнул головой, дескать, не то говоришь, женщина. Потом страдальчески сморщился; мол, кто тебя за язык тянет. Помолчи, и он успокоится... Теперь же закатил глаза: дура баба!...
           – Та-ак, – выдохнул Татарков. – Та-ак. Подгузин, ты понял, о чём тут речь?
           Подгузин понял и кивнул головой.
           – А ты, Тишкин, понимаешь, что тут происходит? – повернулся к парторгу.
           Тишкин тоже дёрнул головой и развёл руками; дескать, он-то понимает, да вот ведь какой народ бестолковый!
           – Та-ак, понятно, – резюмировал итоги опроса Родион Саныч, и толстым пальцем, выдернув его из-за борта костюма, гневно затряс перед женщиной, что в равной степени относилось ко всем рабочим и не только перед ним стоящим. – Но я вас научу! – сделал паузу, подбирая, как видно строгое наказание.
           Площадь замерла, казалось, даже птицы на лету замерли.
           Скомандовал:
           – Вон отсюда! Я вас до колхоза не допускаю!
           И грозный, с закинутыми руками за спину, последовал дальше. Подгузин за ним. Тишкин, сочувствующе и виновато пожал плечами, видимо, его партийное сознание всё же было на их стороне. Красный "петушок" на его голове упал на бок.
Рабочие, которых только что осчастливил своим вниманием директор, какое-то время стояли, и обалдело провожали взглядами директора и сопровождающих его лиц.
           Но вот мужчина оживился.
           – Бабы, чего стоим? – придушено воскликнул он. – Бежим!
           И он, вдохновлённый и обрадованный строгому распоряжению генерального, подхватив свой "тормозок", запетлял среди деревьев парка.
           За ним поспешили и женщины.
           Разина подняла ведро и, горбясь, в коротких черных сапожках засеменила им вслед. Её согбенная зеленая спина скрылась за кустами акации.
           Вскоре на площадь въехали автобусы. Тем, кому ещё не было отказано в доверии, потянулись к ним, с ленцой, нехотя. Они с завистью смотрели провинившимся вслед.
           А по площади раздавались слова, вдохновляющие "колхозников":
           – Вы чего тянетесь?! Чего тянетесь? Живей! Подгузин, Тишкин, смотрите за ними там. За каждым смотрите. Не-ет, так дело не пойдёт! Но я научу!..
           А время и впрямь было хлопотное. В колхозе "Мир" опять беда с посадочным материалом – в который раз вся картошка погнила. И зима в этот год была вроде бы не морозная. Беда, напасть прямо какая-то...