И лишь кони окраса индиго

       Оратор сомкнул пересохшие губы. Гонимый аплодисментами, он спешно воспарил на омнибусе, оставив далеко позади трибуну — так напоминавшую теперь пустую ореховую скорлупку. Весь в бликах от мерцающих дирижаблей,  омнибус направился туда, где не предстояло более ни суеты, ни доблести. Увитые серпантином надежд и венками иллюзий, долго еще не расходились люди, вытрясая  остатки слов. Как сомнамбулы, двигались они, опустив головы и полузакрыв глаза за тесными масками ...
       Луна убывала, предвещая смену эпох. Незримые створки, бесконечно протяженные ввысь и вширь — те, что отделяли сон от яви и составляли Врата Вселенной — внезапно дрогнули,  и сквозь щель, куда не просочился бы волос, повеяло необыкновенным пряным ветерком. Многие из своей полудремы услышали даже отчетливый стук, быть может, собственных сердец. Подлунные жители затаенно прислушались и, — одни нехотя, другие с облегчением — сняли однажды маски. И, пусть не сразу, но все же узрели за Вратами Вселенной знакомую Тень. Чуть дыша и трепетно колыхаясь, дотронулась до мостовой тень вошедшего в город Канатоходца, явная и незримая. Она прошелестела по лицам, проплыла по макушкам, позаползала за шивороты и вздохнула у каждого в мыслях. Тень Канатоходца была ожидаема, и все-таки застала Город врасплох. 
       Но и тот, кто снял маску, как и тот, кто остался при ней — все они как планеты, открытые или тайные, — были только смутным узором на вселенской парче. Спали и снились, укутывались жизнью как одеялом, вытканным блестками сна, а ложем им служило ветхое спокойствие.
       ...И лишь кони окраса индиго ничуть не смутились и жевали, все больше синея, траву окраинных предсказаний.