Исторический приключенческий роман дикое поле, гла

Альберт Есаков

ДИКОЕ ПОЛЕ
Исторический приключенческий роман

«ДИКОЕ ПОЛЕ» представляет собой главы из третей книги неопубликованной научно-фантастической трилогии «ЗАБЫТЫЕ В ВЕКАХ». Трилогия рассказывает об удивительных приключениях  трех поколений украинцев из рода Кононенко с семнадцатого  века до наших дней. Их судьбы трижды пересекались в диких джунглях Южной Америки с судьбой неизвестного миру народа. Предки этого народа после гибели легендарной  Атлантиды преодолели океанские просторы в поисках новой родины, и нашли ее на далеком американском континенте.
 Примечание:
Роман издан в 2004 году в Харькове издательством «Факт»

Глава 3
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КРЫМ

Весной 1683 года в Харьков прибыл из Запорожской Сечи полковник Сидор Моренко. Харьковским полковником к этому времени уже год был Константин Донец — сын Григория Донца. Вечером Донец собрал сотников и объявил, что запорожцы планируют набег на Крым и предлагают к ним присоединиться. Дело в том, что турецкий султан Мухаммед IV, опасаясь нападения Австрии и Польши, заключивших между собой союз, решил их упредить и двинул на Вену огромную армию. Командует армией султана крымский хан Мюрад, который привел с собой татарское войско. Запорожцы предлагают воспользоваться тем, что на полуострове остались лишь небольшие силы татар, и ударить по Крыму. В конце своей речи Константин Григорьевич объявил, что по согласованию с воеводой он может отправить на Сечь одну сотню.

Сотники молчали. Одно дело — сражаться с врагом, который разоряет родную землю,— за родину и смерть не страшна, а совсем другое — отправляться в чужие края, где голову сложишь неизвестно за что. Молчание нарушил Василь Кононенко. Он попросил полковника отпустить его с сотней на Сечь. Сотники, которые все годились Василю в отцы, подумали одно и то же: «Молодой, горячий, неразумный, вот и лезет на рожон». Никто из них не знал, что у Кононенко была мечта: найти и освободить Олесю Захаржевскую.

— Все свободны,— сказал Донец,— а ты, Кононенко, останься, хочу с тобой поговорить.

Когда все разошлись, полковник спросил:

— У тебя свой интерес в Крыму или захотелось просто саблей помахать?

— Интерес у меня простой, пан полковник, в Крыму много наших людей в неволе томится. Разве не благородное дело — христиан из басурманской неволи освободить? Сам целый год там в рабстве был и, возможно, никогда бы больше Украины не увидел, так и умер бы рабом, если бы не добрый человек, которого я никогда не забуду и всегда буду за него Бога молить.

— Помню твоего китайца, хороший человек, а может, и святой, хоть и нехристь. Ведь какие чудеса творил во время татарского штурма!

— А еще у меня есть свой, особый интерес в Крыму. Я уже рассказывал вашему батюшке, что рано осиротел и воспитывал меня ваш родственник, благородный шляхтич Владек Захаржевский. Воспитывал, как родного, вместе со своими детьми. Магнат Грушневецкий сжил его со света. Приспешники магната — «бешеные псы» поубивали дворовых людей, замучили жену, самого пана Владека смертельно ранили и все именье сожгли. Спасибо, верный человек спрятал пана и его дочь Олесю в лесной землянке. Я и его сын Генек в это время в отъезде были. Когда вернулись, застали пана Владека уже при смерти. Он-то нам и посоветовал уходить в Харьков к Григорию Донцу. Мы уже почти добрались, да под Ахтыркой напали на нас татары. Владека убили, а меня раненого и Олесю в полон забрали. Она до сих пор у них, если жива, конечно. Ей тогда тринадцать лет было, а теперь уже семнадцать. Должен я попытаться ее из неволи вызволить в память о том, что сделал для меня ее отец, или не должен?

— Должен,— помолчав, проговорил полковник,— только где ты ее искать-то будешь, Крым ведь большой.

— Поищу. Не найду ее, вызволю, кого смогу, может, на том свете мне зачтется.

— Дело это доброе. Я вот что думаю. Надо добровольцев кликнуть. В крепости и в округе много людей найдется, у кого родственников или друзей увели татары. Возьмешь их, а остальных доберешь из своей сотни.

На том и порешили. Василь попросили полковника Моренко дать ему три дня на сборы. Он послал гонцов из своих казаков в Деркачи, Змиев, Салтов, Мерефу и другие поселения для набора добровольцев. Через двое суток к Василю явились восемьдесят три человека на конях и в полном вооружении, остальных добровольцев он набрал из своей сотни. Кононенко построил казаков и объявил, что он будет требовать железной дисциплины и беспрекословного подчинения. Несогласные с такими условиями пусть уходят, пока есть возможность. Никто не захотел уйти и на завтра был назначен выход.

Утром провожать сотню, построенную на площади у Покровской церкви, собрался почти весь город. Священник отец Евлампий благословил идущих в поход. После него короткую напутственную речь произнес полковник Донец и… с Богом, вперед. Путь был неблизким и нелегким, но и самая длинная дорога когда-нибудь оканчивается. На Сечь прибыли в полном составе. Местное начальство распорядилось разместить вновь прибывших и дало один день на отдых. После отдыха Кононенко дали еще три дня на отработку приемов огневого и рукопашного боя, сказав, что затем его сотне будет устроен смотр. Это было очень кстати, так как сотня была сборной, и командир еще и сам не знал, кто на что способен. За три дня Кононенко проверил воинские навыки своих бойцов и сделал вывод, что у него боеспособный отряд. Это оказалось не так уж и трудно, поскольку все казаки не единожды участвовали в боях, были опытными воинами и им нужно было лишь присмотреться друг к другу и привыкнуть действовать совместно. Кстати, и они присмотрелись к своему сотнику и прониклись к нему уважением, поняв, что он хоть и молод годами, но опытен и умел в военном деле. Так что смотр прошел успешно, и сечевое начальство осталось довольно пополнением. Василю приказали выяснить, нет ли среди его подчиненных людей, умеющих управляться с парусами. Не понимая, зачем это нужно, он все же опросил всех и нашелся один пожилой казак из Салтова, который в молодости плавал матросом, будучи в турецком плену. Его сразу куда-то забрали.

Еще через неделю сформировали отряд в тысячу сабель и выступили вниз по течению Днепра. Верст через двести повернули прямо на юг. Еще три перехода — и они вышли к Каркинитскому заливу. Кононенко с удивлением увидел стоящие у наскоро сколоченных причалов два больших трехмачтовых корабля под турецкими флагами. Историю их появления он вскоре узнал, так как о ней было много разговоров среди казаков.

Эти корабли шли из Турции в Очаков но, пройдя бульшую часть пути, попали в полный штиль и вынуждены были лечь в дрейф. Под утро, пользуясь тем, что на море опустился густой туман, казаки на весельных лодках бесшумно подошли к кораблям, взобрались на палубы и завязали бой с командой. Турки дрались ожесточенно и смельчакам, первыми поднявшимся на борт, пришлось нелегко. Многие из них погибли, но к кораблям подходили все новые и новые лодки с казаками и, в конце концов, команды были перебиты и корабли отведены в Каркинитский залив. Первое время их тащили на буксире десятки казачьих лодок, но с восходом солнца поднялся ветер и наполнил паруса. Вот эти, захваченные у турок корабли, теперь и стояли у причалов.

Куренной атаман Иван Рудич, командовавший отрядом, не дал казакам ни дня отдыха. Удар по Крыму должен быть внезапным и стремительным. Утром они погрузили коней и боеприпасы на корабли и целую флотилию парусных ладей — чаек и вышли в море. Теперь Василю стало понятно, зачем искали людей, знакомых с мореплаванием. Нужно было набрать команды для управления двумя кораблями. Обогнув мыс Тарханкут, направились прямо на юг и шли так до тех пор, пока берега не скрылись из виду. Погода им благоприятствовала, дул довольно сильный ветер. Уйдя далеко в открытое море, повернули на восток, а с наступлением темноты взяли курс на северо-восток. Видимо, готовившие эту операцию нашли среди казаков хороших кормчих, так как под утро корабли точно вышли на траверс города Каффы* (Феодосия) — конечный пункт морской части похода. Уж где-где, а здесь, на востоке Крымского полуострова, их никак не ждали. Казаки, прибывшие на ладьях, тайно высадились на пустынном берегу, а два корабля под турецкими флагами вошли прямо в гавань, не вызвав никаких подозрений. Порт был захвачен молниеносно. Пятьсот всадников промчались по спящему городу и окружили казармы турецкого гарнизона, который всегда держал здесь султан для устрашения крымского хана. Вскоре казармы запылали. Когда рассвело, с за¬хваченным врасплох гарнизоном было покончено. Город оказался в руках казаков. Тысяча всадников, делая лишь короткие привалы, промчалась по побережью, сметая все на своем пути. К вечеру захватили Алушту. Люди и кони были до предела измотаны дальним переходом, и здесь решено было дать им отдых.

Кононенко понимал, что казаки из Крыма без трофеев не уйдут. Запретить им это он не мог. Каждый из них знал, как татары угоняли из Украины скот, уводили женщин и детей в рабство. Он собрал свою сотню и строго приказал, чтобы брали только у мурз, купцов, судей и других богачей и не обижали простой народ. Разместив свою сотню, он взял с собой трех казаков и поехал с ними к дому кузнеца, у которого служил подручным во время плена. Въехали во двор. Никого не видно. Здесь, как и по всему городу, татары попрятались, кто куда мог.

— Оставайтесь здесь и ничего не трогайте,— сказал Кононенко и зашел в дом.

В комнате у дальней стены испуганно жались жена и двое детей кузнеца, а сам он пытался закрыть их своим могучим телом. Василь шагнул к нему, улыбнулся и протянул руку.

— Салям алейкум, Керим,— сказал он по-татарски.

Четверо растерянно смотрели на вооруженного врага, который вдруг заговорил на их языке. Кузнец нерешительно коснулся протянутой ладони, всмотрелся в незнакомца и наконец проговорил, произнося его имя как всег¬да без смягчения:

— Это ты, Васил?

— Я, Керим, здравствуй. Не бойтесь,— обратился он к женщине и детям,— ваш отец хороший человек и вам никто ничего плохого не сделает. Я поживу у вас с тремя казаками.
—
— Спать мы будем в сарае и вам не помешаем. Придется вам нас покормить, но зато ваш дом будет в безопасности. Мы здесь долго не задержимся. Это не завоевание Крыма, а кратковременный набег. Как пришли, так и уйдем. Не обижайтесь, но ваши постоянно на нас нападают и угоняют в рабство.
—
— Значит, ты-таки добрался до дома,— сказал Керим, оправившись от страха и удивления.

— Добрался живым и невредимым, хотя и ваши татары, и ногайские охотились за мной по всей степи. Правда, нельзя сказать, что я добрался домой. Дом мой очень далеко, в Западной Украине, которая сейчас под польским королем. Живу в крепости Харькове на вольных землях.

— Какие же они вольные, это ведь наши земли.

— Знаешь, Керим, один мудрый человек говорил мне, что на этих землях в разные времена много разных народов проживало. Теперь вот московское царство их к рукам прибирает. И живут там теперь и московские люди, и наши украинцы, и молдоване, и евреи. И мирные татары тоже живут, и никто их не обижает. А немирные то и дело наскакивают, не дают нам покоя. Вот и мне приходится воевать. Не раз уже отбивал набеги ваших и даже сотником стал. Так что теперь я начальник. А вы как живете?

— Я не начальник, я кузнец и кузнецом помру. На хлеб своим трудом зарабатываю, детей вот растим. Что еще тебе сказать?

— Подожди, пойдем, покажешь, где мне людей разместить, потом поговорим.
Вышли во двор, и Керим повел всех в крепкий сарай, половина которого была занята еще прошлогодним сеном.

— Здесь хорошо,— сказал он,— я сам часто летом здесь сплю на свежем сене. Сейчас пока свежего нет, но и так неплохо. Пойду принесу что постелить. Пусть пока отдыхают, а жена ужин приготовит.

Казаки тем временем расседлали коней

— Так, хлопцы,— сказал Кононенко,— накормите коней и отдохните, пока хозяйка смастерит что-нибудь поужинать. Хозяин этого дома кузнец. Утром он посмотрит коней и подкует, если надо. Он хороший кузнец. Я у него подручным работал, когда был здесь в плену. Человек он тоже хороший, никогда меня не обижал. Поэтому ничего здесь не берите, с женой его и детьми обращайтесь как с крещеными людьми, хотя они и мусульмане.

— Ишь ты, среди татар тоже хорошие люди попадаются,— с сомнением заметил один из казаков.

— Семен, я побывал в разных странах и понял, что хорошие люди есть везде и среди католиков, и среди евреев, и среди диких американских индейцев.

— Неужели и в Америке был?

— Был и в Америке, и всю Европу пешком прошел, и за французского короля воевал с Голландией, и даже коня от него в подарок получил за хорошую службу.

— Какого коня? — почти в один голос спросили все трое.

— Вот этого самого. Так что, не обижайте его, конь королевский.

— Я вдвое тебя старше, а нигде не был, разве вот в Крыму теперь побывал, будь он проклят,— сказал один из казаков,— хоть бы рассказал про свои странствия.

— Расскажу когда-нибудь в свободное время.

Вечером, когда поужинали тем, что приготовила хозяйка, Василь сел с кузнецом во дворе и они вели неторопливый разговор.

— Помнишь, ты говорил, что не видать мне свободы? — сказал Кононенко.— Может, так бы оно и вышло, если бы не добрый человек, который меня выкупил. Вера у него какая-то чудная. Бог у них — Солнце.

— Как это — солнце? — спросил Керим.

— Они там у себя, где-то между Индией и Китаем, Солнцу поклоняются. Вот вы молитесь Аллаху и пророку Магомету, мы — Богу Отцу, Святому Духу и Иисусу Христу, а они — Солнцу.

— Вашего Иисуса мы, мусульмане, тоже почитаем, он по-нашему зовется Иса.

— Неужто почитаете?

— Мне один мулла рассказывал, что Иса — это Хри¬стос. А еще другие наши святые Абрахам и Моса — это ваши Авраам и Моисей. Он, правда, сказал, что они и не наши, и не ваши, а иудейские святые, но не велел никому об этом говорить.

— Я вот, бывает, задумаюсь — вы своему Богу молитесь, мы своему, а может быть, он один на всех? Может быть, мы его только по-разному называем? — задумчиво проговорил Василь.

— Это ученые богословы должны знать, а мое дело — железо,— сказал кузнец.

Подошло время сна и Кононенко отправился к месту расположения своей сотни. Убедившись, что все устроены на ночлег, и расставив посты, вернулся. Сказал казакам, что все будут дежурить по очереди по два часа. Они в тылу врага и тут можно ждать любых неожиданностей. Себе он назначил самые трудные часы перед рассветом.

Едва рассвело, казаки двинулись на Бахчисарай. По пути от самой Каффы они освобождали пленных, и теперь войско сопровождали уже двадцать шесть мужчин и шесть женщин. Дать им коней заставили тех, у кого они работали. Один из пленных на прощание зарубил своего хозяина взятой у казака саблей. Слишком много издевательств вынес он от злобного рабовладельца. Был, правда, и другой случай. Одна молодая женщина не захотела уходить от своего хозяина. Она здесь родила ребенка, приняла мусульманскую веру, сказала, что хозяин человек ласковый, обращается с ней как с женой, очень любит сына и собирается оформить брак по всем правилам ислама.

Как ни торопили коней, а к столице татарского ханства подошли уже в сумерках. Тут уже были предупреждены о нападении казаков. Весь ханский двор бежал в горы, охраны во дворце никакой не осталось, и казаки разбрелись по дворцовым строениям, удивляясь невиданной архитектуре, поражаясь богатству и роскоши убранства ханских покоев. Кононенко обнаружил комнату, где на стене на персидском ковре висело разнообразное оружие. Решив, что не грех взять себе что-нибудь на память, пока казаки не растащили все вместе с ковром, он снял со стены богато украшенный золотом и камнями кинжал с клинком из дамасской стали, а на его место воткнул свой невольничий нож. Потом, поразмыслив, решил, что ему носить такое оружие не по чину. Выбрал себе попроще, а этот и еще один, тоже с позолотой и камнями, взял, чтобы подарить Донцам — отцу и сыну.

Ночевать во дворце не стали ни казаки, ни начальство. На большой поляне разбили лагерь по всем правилам боевого искусства, выставили охрану и только после этого дали отдых уставшим людям и лошадям. Сотне Василя не повезло. Половину казаков во главе с ним самим назначили в охранение. Поспать ему не пришлось, зато он сам убедился в правильности принятого атаманом решения. Всю ночь в окрестностях поляны бесшумно скользили какие-то тени, перемещались едва заметные в темноте группы конников, а утром обнаружилось много чужих следов. Видимо, только горящие вокруг лагеря костры, недремлющие часовые да еще малочисленность защитников Бахчисарая не позволили им напасть на лагерь. А если бы казаки расположились спать на мягких дворцовых перинах? Многие, наверное, уже никогда бы не проснулись. В этих неисчислимых покоях, соединенных между собой явными и тайными переходами, татары ночью могли бы перерезать половину войска.

Утром стали расспрашивать оставшуюся прислугу о том, куда делся ханский гарем. Один старик, который когда-то, как он сам сказал «был литовцем», незаметно поманил Василя за собой и в какой-то каморке начертил мелом на полу примитивную карту с приметами, по которым можно найти ущелье, где прячутся ханские жены. Кононенко поблагодарил старика и пошел к полковнику с просьбой разрешить ему с сотней наведаться в это ущелье. Он не терял надежды отыскать Олесю и расспрашивал о ней везде, где они бывали. А вдруг она попала в ханский гарем? Он должен был это проверить. Полковник обратился к атаману. Тот сказал, что там могут быть и другие наши женщины, дал ему еще сотню и велел возглавить отряд. Приметы, данные стариком, оказались верными, и через час езды отряд окружил лагерь, состоящий из разноцветных шатров. Пятьдесят человек охраны разоружили, связали и оставили в стороне под присмотром казаков. В одной из повозок обнаружили ханскую казну. К ней приставили охрану, а женщинам приказали выйти из шатров и собраться на площадке посреди лагеря.

Когда собралась немалая толпа красавиц в разноцветных одеждах, стыдливо закрывающих лица от чужеземцев, полковник приказал казакам проверить все шатры. Обыскав палатки, привели еще человек десять.

Несколько женщин из толпы сразу бросились к казакам со слезами, умоляя увезти их с собой. Две подошли к полковнику.

— Мы польки,— сказала одна из них,— очень просим пана освободить нас.

— Хорошо, поедете с нами на Сечь, оттуда до Польши ближе, чем из Крыма, и ваши люди у нас бывают. Они вам помогут до дома добраться.

К Василю подбежала совсем молоденькая девчонка. Оказалось, что она уведена была татарами из поселка Печенеги, расположенного неподалеку от Харькова.

— Давай, детка, с нами, доставим тебя домой,— сказал Кононенко.

Полковник, как оказалось, знавший татарский язык, обратился к женщинам и предложил всем желающим помощь в возвращении домой. Из толпы выступила одна, богато одетая, и сказала высокомерно:

— Мы никуда отсюда не пойдем. Мы любим нашего повелителя и нам здесь хорошо.

— А мы никого и не неволим,— сказал полковник,— я предложил свою помощь тем, кто находится здесь в плену, а кому здесь хорошо, оставайтесь с Богом, мы с бабами не воюем.

Когда отправились в обратный путь, освобожденная девчонка ехала рядом с Василем на конфискованной лошади.

— Сколько же тебе лет? — спросил он.

— Шестнадцать,— ответила «ханская жена».

— Совсем еще юная!

— Тут и моложе есть,— сказала девочка.— Две сестрички близняшки — подарок хану от султана, так им только по двенадцать.

— В гареме?

— Ну, а где же еще. Здесь у всех одна дорога — к хану в постель. Правда, здешние двенадцатилетние выглядят как наши четырнадцатилетние. Их вместе в покои хана отвели, после того как вымыли и умастили благовониями. Когда их увели, среди женщин только и разговоров было, что о том, что сегодня хан с двумя малолетними играет, что он с ними сейчас делает и как они там себя чувствуют, лишил он уже их невинности или только собирается и тому подобное. Все шутили и смеялись, только одна сказала:

— Как вам не стыдно, они же совсем дети и ничего не понимают. Что они могут чувствовать, кроме страха.

— А другая женщина ей возразила, что они хоть и малолетки, но все знают, потому что перед тем как вести их к хану, им все рассказали и объяснили, что он с ними делать будет и как им себя вести, когда окажутся в постели, чтобы повелитель был ими доволен. Когда их через три часа обратно привели, у обеих глаза были заплаканы и, конечно, обе уже не были невинными. Это было четыре месяца назад. Потом их всегда вдвоем к хану водили. Они рассказывали, как он укладывал их рядышком в постель и… Одна уже беременна, а вторая пока нет.

— Вот кобель! — возмутился Кононенко,— жаль, не попался он мне, я бы ему женилку-то оттяпал по самые… дальше некуда.

Девчонка рассмеялась и, прижав свою лошадь боком к боку лошади Василя, так что ее нога в тонких шелковых шальварах плотно терлась о его ногу, попросила:

— Только ты дома никому не рассказывай, что я в гареме была, я буду говорить, что работала в прислугах, а то стыдно очень.

— Не волнуйся, никому ничего не скажу, а если спросят, скажу, что в Алуште была у богатой татарки в услужении.

— Спасибо,— сказала девчонка и добавила,— а я тебя отблагодарю, — и посмотрела на Василя многообещающим взглядом.

— Ладно тебе, ты лучше скажи, не было ли тут девушки по имени Олеся.

— Тут только одна Олеся — это я, а других не было. А она кто тебе, невеста?

— Нет, она моя названная сестра, мы росли вместе, только она намного моложе. Вот, ты говоришь, одна из них уже беременна, а куда девают детей, которых рожают наложницы?

— Мальчиков — на военную службу, а девочек не знаю куда. А перед тем как хану отправиться в поход, ему еще троих татарок привезли, всем лет по шестнадцать. По здешним понятиям они уже не очень молодыми считаются,— продолжала Олеся.— Двоих он успел до отъезда обработать, а третья так и осталась целой и невредимой. Теперь над ней все смеются и предлагают разные способы, как самой от невинности избавиться. Знаешь, какие в гареме бабы бесстыжие. Но это все шутки. Если хан вернется и обнаружит, что это случилось в его отсутствие, ей сразу голову отрубят и выставят на всеобщее обозрение. Тут с этим строго.

Когда вернулись в Бахчисарай, разделили ханскую казну. Сделал это сам атаман и притом очень просто. Сначала он разделил золото на две равные половины. Затем от одной половины две трети взял себе, сказав, что он еще должен поделиться с кошевым атаманом. Одну треть от половины отдал полковнику, а вторую половину разделил поровну между сотниками. Простым казакам не досталось ничего, только тем, которые обнаружили казну, дали понемногу. Правда, они сами нагребли себе гораздо больше, прежде чем доложить начальству, но об этом никто, кроме них, не знал.

Второй раз в жизни Василь сделался богатым, но… он помнил, как пошло прахом золото, подаренное добрыми людьми в Америке. Не получилось бы так и с этим. Впрочем, на все воля Божья. Разыскав старого литовца, он дал ему несколько золотых.

В обратный путь отправились на рассвете. В Алуште атаман собрал военный совет. В степном Крыму теперь уже знают о нападении казаков, и следует ожидать удара оттуда. Там должны быть вооруженные отряды, не всех же хан увел с собой в Австрию. В крайнем случае, они ногайцев призовут на помощь. Надо организовать где-то на дороге в горах оборону. Она должна продержаться дня три-четыре, а потом надо уходить из Крыма, пока не подоспели турецкие военные корабли. В том, что в Турцию уже отправлены гонцы за помощью, атаман не сомневался.

Василь Кононенко попросил слова. Он сказал, что несколько лет назад шел той дорогой, возвращаясь из плена, и знает место, где лучше всего организовать засаду. По его мнению, для этого не нужно много людей, а нужно много пороха, чтобы взорвать скалы.

— Сколько это «много»? — спросил атаман.

— Не меньше тысячи пудов.

— Где же нам взять столько?

Встал еще один сотник. Он сказал, что в Каффе много пушек для защиты с моря и пороховые склады там остались нетронутыми, он сам видел. Пороха там больше тысячи пудов. Его и надо использовать.

Оба предложения обсудили и утвердили план операции. Для ее осуществления выделили две сотни во главе с полковником и еще организовали обоз для вывоза пороха и доставки его в горы. Отряд выступил немедленно. Кононенко ехал впереди. Он вспоминал, как шли они здесь с Шиулангом. Вон там они отдыхали под деревьями, тут карабкались вверх по мелким камням, сыпавшимся из-под ног. Ничего здесь за эти годы не изменилось. Ехать на лошади легче, чем идти пешком, и через некоторое время отряд вошел в то ущелье, где у Василя с Шиулангом проверяли документы. Впереди виднелся домик охраны. Увидев казаков, из него выбежали трое, вскочили на коней и умчались по ущелью на север.

— Они могут подумать, что мы хотим перейти через горы и вернуться домой этим путем,— предположил полковник.— Значит, постараются приготовить нам хорошую встречу.

— А когда не дождутся, двинутся сюда, а тут мы им тоже приготовим,— сказал Кононенко, всматриваясь в каменные громады, сдавившие узкое ущелье.

Отряд спешился и по приказу полковника казаки начали строить поперек ущелья стену из камней. Укрывшись за такой стеной, можно довольно долго отражать натиск противника. К вечеру стена была почти готова. Василь обратил внимание на человека, работавшего с казаками, но одетого в татарскую одежду. Спросил, кто это такой, и ему сказали, что это пленный, освобожденный из неволи. Подойдя к нему, Кононенко спросил, не встречал ли он девушку по имени Олеся. Мужчина положил камень, который держал в руках, вытер ладони о штаны и сказал:

— У моего хозяина жила девушка Олеся Захаржев¬ская, не о ней ли ты спрашиваешь?

— Она, она, где она? — закричал волнуясь Василь.

— Далеко, — вздохнув, сказал мужчина,— в Турцию он ее продал, сволочь.

У Кононенко опустились руки и сжалось в комок серд¬це. Он понял, что больше никогда не увидит Олесю. Сел на камень и долго сидел молча, уставившись в гранитную стену. Мужчина, сообщивший ему горестную весть, понял его состояние, сел рядом и попытался как-то утешить. От него Василь узнал невеселую историю. Мужчина был сотником харьковского полка в крепости Тор* (Славянск), звали его Федор Пузыревский. В январе 1681 года татары захватили его в лесу, куда он поехал за дровами. В Крыму его продали в город Каффу. Хозяином Пузыревского оказался купец по имени Селим. У этого Селима и жила Олеся. Он неоднократно пытался сделать ее своей любовницей, но всякий раз получал отказ. Тогда, разозлившись, он взял и продал ее какому-то старому ростовщику в Турцию.

— Плохую весть сообщил ты мне Федор, ох плохую,— говорил Василь, взявшись за голову двумя руками,— пока она была в Крыму, я еще надеялся ее освободить. Потому и вызвался добровольцем в этот поход. А теперь надеяться не на что. До Турции мне не дотянуться.

Пузыревский долго молчал, потом сказал:

— Знаешь что, Василь, ты погоди, не горюй, может, еще не все потеряно. Есть у меня одна задумка.

— Какая? — невесело спросил Кононенко.

— Понимаешь, этот Селим, хоть и редкая сволочь, но очень любит своих дочерей. Их у него две. Одной шестнадцать, а другой восемнадцать. Возьми их в заложницы и заставь выкупить Олесю. Деваться ему будет некуда, и он тебе ее вернет.

Василь встрепенулся, его глаза повеселели, надежда возвращалась к нему.

— Цены тебе нет, Федор, не знаю как тебя и благодарить. Ведь это замечательная мысль!

— Благодарить меня не за что. Ты мне лучше побожись дочек его не обижать. Девки они хорошие, добрые, сердечные, совсем на отца не похожие. Они в мать пошли характером. Хозяйка тоже женщина добрая, только не повезло ей с этим нехристем поганым. Если ты их обидишь, Бог тебя накажет. Этим ты большой грех положишь и на свою душу, и на мою.

Кононенко поклялся всеми святыми, что будет относиться к дочерям этого купца как к родным сестрам и вернет их ему в целости и сохранности в обмен на Олесю. Это успокоило Федора, переживавшего за судьбу девушек и не желавшего им зла.

Василь пошел к полковнику и спросил, можно ли ему будет съездить в Каффу после окончания операции в ущелье. Полковник захотел узнать о цели поездки. Пришлось рассказать ему об Олесе и о плане ее освобождения.

— Что ж, план неплохой, может сработать. Думаю, обязательно сработает. Этот купец ничего не пожалеет, чтобы выкупить твою Олесю и получить обратно дочерей. Если понадобится, и дом продаст,— сказал полковник.— А в Каффу мы все отсюда отправимся. Домой уходить оттуда будем. Корабли-то наши там стоят. Не горюй, тебе еще повезет.

Утром пришел первый обоз с порохом, за ним другие. Сформировали команды из молодых ловких казаков, начали поднимать бочки наверх и устанавливать в расщелинах скал. Минировали ту часть ущелья, где должны собраться татары, когда придут с севера. Заряды устанавливали по обе стороны ущелья. В нескольких местах нашли неглубокие пещеры и в них установили особенно мощные заряды. Работа эта была трудной и опасной. Один человек сорвался со скал и разбился насмерть. Все же к вечеру дело было сделано. Самым трудным оказалось подвести к зарядам огонь. Хорошо на ровном месте: насыпал дорожку из пороха, потом поджег с одного конца, вот и вся хитрость. А как быть, когда надо передать огонь по вертикальной стене? Тут ведь порох держаться не будет.

 На счастье нашелся во второй сотне старый казак Свирид Ганенко, участвовавший в 1657—1658 годах, еще при царе Алексее Михайловиче, в русско-шведской войне. Был он большой мастер изготавливать специальные огнепроводные фитили, с помощью которых огонь можно было быстро «подать» к самому труднодоступному месту. Целый день он мастерил эти фитили и в конце концов с их помощью соединили все заряды.

Ночь и утро прошли спокойно, а перед полуднем в ущелье показалась татарская конница. Увидев каменную стену, преградившую им путь, татары спешились и пошли на штурм. Их отбивали ружейным огнем и стрелами, но к ним на помощь подходили все новые и новые силы. Отражать штурмы, следовавшие один за другим, становилось все труднее. Потери среди татар были большие, но и казаков было убито много. Но вот разведчики донесли, что подкрепление к татарам больше не подходит, видимо, в ущелье собрались все. Затем поступило донесение о том, что татарам подвезли пушки. Вскоре защитники стены и сами увидели выкатываемые на позиции пищали, которые вот-вот начнут разносить вдребезги наспех построенную стену. Вот тогда и последовала команда защитникам стены отступить. Казаки сели на стоявших неподалеку в укрытии лошадей и умчались прочь. Остались только десять человек. Они подожгли все фитили и тоже вскочили на коней. Всадники успели скрыться за поворотом скалы, когда загремели татарские пушки и стала рушиться стена. А через минуту окрестные горы потряс грохот в тысячу раз более мощный. Такого горы не слышали даже в самую сильную грозу. Оглушительно гремели рушившиеся скалы, грохотало эхо в горах, пыль поднялась до неба, в ущелье сделалось совсем темно и трудно дышать. Когда же пыль осела, то оказалось, что та часть ущелья, где было сосредоточено татарское войско, засыпана обломками скал, под которыми погребены люди и кони. Немногим удалось спастись, а ущелье сделалось непроходимым для конницы.

Сотни вернулись в Алушту. Здесь в течение суток дожидались подхода мелких отрядов, рассыпавшихся по окрестностям. Все это время Василь опять жил с тремя казаками у кузнеца Керима. Он попросил кузнеца вспомнить самому и расспросить соседей о пленных, которых, возможно, попрятали хозяева. Керим сказал, что расспрашивать он не может, потому что потом его сживут со света, а сам вспомнил о троих украинцах и одном русском, которого зовут то ли Степан, то ли Степанов. По указанным адресам отправились казаки и вскоре освободили украинцев, а русского не нашли, и хозяин утверждал, что у него никогда не было такого. Василь сам отправился на место, но хозяин снова клялся и божился, что нет у него никакого русского. Кононенко приказал обыскать дом и все постройки, перевернуть все вверх дном, но найти человека. Во время обыска к нему подошел один из казаков и сказал, что там, в сарае, татарчонок хватал его за руку, что-то лопотал по-своему, но он ничего не понял. Василь зашел в сарай и увидел мальчонку лет десяти.

— Что ты хотел сказать, детка?

— Я знаю, где бей прячет русского. Степан хороший, он мне игрушки делает, научил меня на свирели играть. Заберите его с собой, пусть едет домой к своим детям. Только бею не говорите, а то он меня убьет. Он плохой человек.

— Хорошо, обещаю ничего ему не говорить. Рассказывай, как найти Степана.

— Он недалеко, на горе в сарае для овец. Его там двое стерегут.

— Спасибо, малыш, ты добрый, дай Бог, чтобы таким и вырос,— сказал Василь и крепко, как взрослому, пожал мальчишке руку.

На гору отправили десяток казаков. Охранники, завидев их издали, дали стрекача. Пленника нашли в сарае со связанными руками и ногами. Когда он спустился с горы, у него было только одно желание — набить своему бывшему хозяину морду.

— Это твое законное право,— понимающе сказал Василь.

Привели хмурого татарина. Степанов схватил его за грудки, слегка стукнул головой об стенку и сказал:

— Сволочь, ты думал, что на тебя никогда не будет управы, что всегда будет твоя власть, а жизнь, бывает, видишь, как поворачивается.

И он врезал рабовладельцу в челюсть с правой, потом с левой, потом еще раз. Тот сполз по стенке и растянулся на земле. Через минуту зашевелился и поднялся на колени.

— Если хочешь, застрели его,— предложил Кононенко, протягивая бывшему рабу пистоль.

Степанов взял пистоль и смотрел на своего хозяина, думая, стоит его убивать или не стоит. В это время с громкими криками прибежали жены и многочисленные дети бея и стали умолять о пощаде. Степанов вернул пистоль Василю.

— Ладно, пусть живет, за одного битого двух небитых дают.

Он поднял бея, опять прижал его к стене и сказал:

— Запомни этот урок. Если у тебя еще когда-нибудь будут пленные, обращайся с ними по-людски. Не забывай, что какой бы незыблемой ни казалась твоя власть, однажды все может измениться. Ты меня понял?

— Понял,— еле слышно прошептал бей.

— Если понял, это хорошо,— сказал Степанов и от души врезал ему последний раз.

— Подберите ему хорошего коня и посмотрите, есть ли у бея оружие,— приказал Кононенко.

И кони, и оружие у рабовладельца были, и бывший раб покинул свою тюрьму в полном вооружении. Василь расспрашивал всех освобожденных о женщине с двумя детьми — жене полковника Могилки, но о них никто ничего не знал. Объезжая окрестности, он заглянул в один из дворов и увидел, как два казака потащили в сарай молодую татарку. Хлопцы были настроены решительно, но когда на их пути с саблей наголо встал Кононенко, спорить не стали, а тут же удалились, потихоньку ругая не вовремя появившегося сотника. После их ухода отовсюду стали выглядывать попрятавшиеся домочадцы.

— Ты красивая дивчина, постарайся не попадаться на глаза, пока мы отсюда не уберемся,— посоветовал Кононенко и добавил: — Желаю тебе хорошего мужа.

Явно удивленная тем, что он говорит по-татарски но, похоже, не очень-то напуганная, девушка поблагодарила и сказала:

— Муж у меня уже был, да не вернулся с войны три года тому назад.

— Где же его? — спросил Василь.

— Возле какой-то крепости, то ли Харкув, то ли Хуркав, там много наших погибло.

— Да, очень много,— согласился Кононенко,— я тебе сочувствую, но Аллах милостив, может быть, тебе еще повезет.

— На Аллаха надежды мало. Три года без мужа — это не просто, а когда я, наконец, понадобилась мужчинам, тут явился ты,— сказала она с недовольным видом.

— Вот это да! Оказывается, я, как дурак, вмешался не в свое дело. Ну, извини, чего же ты тогда сопротивлялась?

— А что же я должна была так просто и согласиться? — удивленно спросила женщина.

— Действительно….— пробормотал Кононенко и добавил: — Так, может быть, мне их
вернуть?

— А ты? — спросила татарка и опустила глаза.
— Это же получится, что я отнял тебя у казаков для себя. Командиру так поступать не гоже.
Женщина подошла на шаг ближе и тихо попросила:

— Скажи тому, который повыше ростом, чтобы вечером, как стемнеет, приходил вон в ту рощицу,— и она кивнула головой в сторону небольшой рощи под горой. Потом немного подумала, махнула рукой и сказала:

— Пусть оба приходят.

— Ну, ты даешь, девка! — удивился Василь.— Ладно, пришлю обоих.

Он уже повернулся, чтобы идти, но вспомнил и задал свой обычный вопрос о семье полковника Могилки.

— Какая-то русская женщина с двумя детьми живет неподалеку от Судака. Если будешь в Судаке, спроси у моей свекрови, где находится винодельческое хозяйство Исмаила. Они там работают,— сказала татарка и объяснила, как найти дом свекрови.

— Ну, спасибо, красавица, просто расцеловал бы тебя,— искренне сказал Василь.

— А сам не хочешь,— обиженно проговорила красавица.

— Ничего, вечером нацелуешься. Только не доводи моих казаков до изнеможения, а то они завтра с коней попадают.

Она тихо засмеялась и сказала:

— Сами виноваты, наших мужей поубивали, пусть теперь отдуваются.

Кононенко выполнил просьбу женщины. Он нашел тех двоих казаков и передал им приглашение. У ребят сразу поднялось настроение, а у их командира прибавилось забот. Женщина казалась вполне искренней, но это могла быть и ловушка. Дело упрощалось тем, что сегодня охрану несла его сотня. Василь установил негласное наблюдение за домом красавицы и изменил маршрут движения конных патрулей так, чтобы они могли контролировать подходы к рощице со стороны гор. Перед заходом солнца ему доложили, что из дома выходил только мальчик. Он поймал на поляне козу и привел домой. По дороге ни с кем не встречался.

Опустилась темная южная ночь, и двое героев-любовников отправились на свидание. А вскоре из дома вы¬скользнула закутанная в черное красавица и шмыгнула как тень в сторону рощи. Все обошлось хорошо, и утром двое ловеласов оказались на своих местах. Разговоров об этом приключении им хватило до самого Харькова.

Когда уходили из Алушты, кузнец благодарил Василя от всего сердца. Под охраной его казаков дом был как у Христа за пазухой, если можно так сказать о мусульманине. Не все его соседи так легко отделались. Сборы были закончены, и войско двинулось в сторону Каффы, где были оставлены под надежной охраной корабли и лодки. Федор Пузыревский, временно зачисленный в сотню Кононенко, находился все время рядом с ним, а Олеся ехала в обозе. На этот раз, хоть и спешили, все же решили сделать остановку на ночлег между Алуштой и Каффой. Второго такого перехода без ночевки не выдержали бы лошади. Остановились как раз в том самом Судаке, о котором говорила любвеобильная красотка. Дом ее свекрови Василь нашел без особого труда, но испуганная женщина не сразу поняла, что от нее хочет этот вооруженный гяур. Когда она, наконец, сообразила, что от нее требуется лишь указать дорогу к Исмаиловой винокурне, у нее отлегло от сердца, и она даже дала мальчика — провожатого. Женщина решила, что неверным нужно вино, так пусть они им захлебнутся.

На винокурню Василь выехал в сопровождении небольшого отряда. При их появлении возник сильный переполох, все стали разбегаться кто куда, но все же хозяи¬на они нашли. Однако Исмаил упрямо твердил, что у него нет никакой русской женщины. Обыскали все хозяйство, но кроме татар, никого не обнаружили. Скорее всего, пленные работали где-то на виноградниках, где отыскать их довольно трудно. Кононенко приказал взять в заложники сестру Исмаила с двумя детьми и объяснил упрямому виноделу, что если к вечеру он не доставит в Судак женщину и ее детей, его сестра и племянники отправятся на Украину. Тот помрачнел, поняв, что с рабами придется расстаться. В это время казаки стали выносить бочонки с вином. Увидев такой разбой, Исмаил бросился к ним, крича:

— Эй, куда, куда?

Но Василь, помахивая пистолем у него перед носом, кивнул в сторону его малолетних племянников и сказал:

— Надо же детям что-то пить!

Наверное, это прозвучало убедительно, так как хозяин не стал больше возражать. Он молча наблюдал за тем, как уплывает его вино, а потом сказал упавшим голосом:

— Оставь детей, я найду русскую.

— Как только доставишь их, так и получишь обратно своих,— твердо сказал Кононенко и дал сигнал к возвращению в Судак.

Расчет оказался верным. Еще до наступления вечера двое татар привезли женщину с двумя детьми, которая действительно оказалась женой наказного полковника Могилко. Татарам вернули заложников, и они поспешили ретироваться. Женщина плакала и не могла поверить своему счастью. Ее сыну Ивану исполнилось уже семнадцать лет, а дочери двенадцать. Исмаил заставлял всех троих работать на виноградниках, не разгибая спины, от рассвета до заката. Он постоянно угрожал, что продаст детей, и держал мать в непрерывном страхе. Бедные дети никак не могли поверить, что видят здесь, в Крыму, настоящих казаков. Они гладили коней, ощупывали ножны сабель и спрашивали, когда же они отправятся на Украину. Казаки старались успокоить их, приласкать, угостить и обещали, что завтра они отправятся в поход на родину.

Утром все войско двинулось на Каффу и задолго до вечера прибыло на место. В Каффе Федор привел Кононенко, во главе сотни казаков, к дому Селима. Хозяина, его жену и двоих дочерей вывели во двор. Селим признался, что Олеся была его рабыней и что он продал ее в Турцию.

— Ты знаешь имя человека, которому ее продал? —спросил Василь.

— Знаю.

— Где он живет, знаешь?

— Знаю в каком городе.

— Так вот, я заберу с собой твоих дочерей, и они будут у меня до тех пор, пока ты не вернешь мне Олесю.

Жена татарина заплакала, девушки испуганно прижались к матери, а Селим спросил:

— Как же я ее верну, она теперь мне не принадлежит.

— Она тебе никогда и не принадлежала,— сурово сказал Кононенко,— один человек не может принадлежать другому. Человек не лошадь и не овца. Делай, что хочешь, собери все свои деньги, продай все имущество, уговори нового хозяина, но верни мне Олесю, иначе своих дочерей больше никогда не увидишь.

— Я в Турцию не поеду и дочерей тебе не отдам, ты меня не заставишь, собака неверная! — злобно крикнул Селим.

— Ах, не заставлю, ну тогда ты сдохнешь сам, как собака, — со злостью в голосе сказал Василь и, спрыгнув с коня, схватил татарина за грудки.— Хлопцы, тащите сюда сено, солому, обкладывайте дом и все постройки.

Два десятка казаков кинулись исполнять приказание, а Кононенко продолжал:

— Сейчас мы здесь все подпалим, потом свяжем твоих дочерей и бросим в огонь, но сначала казаки их изнасилуют. А последними бросим в огонь тебя и твою жену. Так делают ваши татары у нас на Украине. Ваш Аллах их прощает, может и меня Бог простит за этот грех.

Жена купца, рыдая, бросилась к мужу и стала трясти за плечи и просить, чтобы он согласился на предложение казака. Ей было страшно отдавать дочерей неизвестно куда, но еще страшнее было увидеть, как они, опозоренные, умрут страшной смертью. Татарин вынужден был согласиться. Кононенко приказал казакам прекратить подготовку к поджогу, вывести из конюшни купца двух хороших лошадей для девушек и оседлать. Матери сказал, чтобы шла с девушками в дом, собрала их в дорогу и дала денег на пропитание до возвращения Олеси.

— Деньги у мужа, отпусти его,— попросила женщина.

Василь повернул Селима лицом к двери и подтолкнул. Пусть идет. Деваться им некуда, дом окружен сотней всадников. Ждать пришлось долго, но вот появились плачущие девушки в дорожной одежде, плачущая мать и хмурый, злой купец.

— Мы — православные — людей в рабство не берем и людьми не торгуем,— сказал ему Василь.— Пока твои дочери со мной, их никто не обидит. У нас есть мирные татары. Девки будут жить в татарской семье, пока не привезешь мне Олесю. Но смотри, не вернешь Олесю — не видать тебе дочерей. Как их зовут?

— Старшую Алия, младшую Фатима,— пробурчал Селим и спросил через силу: — Как же я тебя найду? — Видно было, что ему противно говорить с неверным.

— Есть такая крепость на Муравском шляху севернее Змиева — Харьков называется. Ваши стоят на Дону. Туда ходят корабли из Крыма. Привезешь Олесю и подашь мне весть через купцов или еще как. Я за ней приеду и твоих дочерей привезу. Запомни — Харьков. Только на Дон я не пойду, передашь мне Олесю верстах в пятидесяти от Дона, где местность пустынная.

Обратившись к плачущей матери, он сказал:

— Не переживайте, я не изверг. Они будут жить у своих единоверцев и с ними ничего не случится. Чем быстрее выкупите Олесю, тем раньше увидитесь с дочерьми.

К женщине подошел Федор Пузыревский, в котором она не сразу узнала своего бывшего раба, не потому, что он изменился, а потому, что слезы застилали ей глаза.

— Не горюй, хозяйка,— сказал он по привычке,— я девок в обиду не дам. Они будут всегда рядом со мной, и я о них буду заботиться, как о своих дочерях. Не думай
о нем плохо,— кивнул он головой в сторону Кононенко,— он человек добрый и никогда бы не сделал того, что говорил. Он только пугал твоего изверга мужа, чтобы тот поехал за Олесей.

Затем он вынул из ножен саблю и обратился к купцу:

— Слава Богу, девки не в тебя характером пошли, а в хозяйку. Тебя, кровопийцу, я бы сейчас, на месте пополам разрубил, да не хочу дочерей твоих сиротами оставлять. Они этого не заслужили, у них чистые души и доброе сердце. Пока я жив и могу держать саблю, с ними все будет хорошо.

Девушек Кононенко поручил Федору, и он от них не отходил ни на шаг всю дорогу до Харькова, и вправду охраняя их, как своих дочерей.

Атаман собрал сотников на совет. Только теперь Василь узнал, что на Сечь еще раньше решено было возвращаться не тем путем, которым приплыли сюда, а через Азовское море. Там, на западе, их, скорее всего, уже ждет татарская конница, да и сюда вот-вот подойдут военные корабли из Турции. Однако и на востоке было препятствие. На берегу Каффского пролива* (Керченский пролив), между Черным и Азовским морями,  стоит татарская артиллерийская батарея. На другой стороне пролива тоже пушки. Ширина пролива в самом узком месте примерно четыре версты. Если бы корабли могли идти посередине, пушки бы их не достали, но там они плыть не могут. Когда готовились к походу, взяли с собой одного человека, который не раз плавал из Азовского моря в Черное на купеческих судах и хорошо знает пролив. Он говорит, что в проливе много мелких мест, и с такой осадкой, какую имеют их перегруженные корабли, пройти можно только на расстоянии меньше полверсты от крымского берега. А тут их могут достать пушки. Ночью проскочить можно, но в темноте ничего не стоит сесть на мель. Тогда с рассветом их неподвижные корабли станут просто мишенью для расстрела. Значит, надо идти днем.

Пробовали эту батарею захватить, но там сильный и довольно многочисленный татарский гарнизон. Потеряли много людей убитыми и откатились назад ни с чем. Поскольку оставаться здесь дольше опасно, решили навалиться на защитников батареи крупными силами и взять ее любой ценой, не считаясь с потерями. Другого выхода нет.

— А не взяли ли пленных из тех татар? — спросил Кононенко.

— Взяли троих, они у нас,— сказал сотник, возглавлявший штурм.

— Есть у меня одна задумка,— проговорил Василь.

Атаман и полковник посмотрели на него с интересом. После того как он предложил свой план отражения атаки с севера, который увенчался полным успехом, они считали, что к мнению самого молодого сотника стоит прислушаться. Видя, что к нему привлечено всеобщее внимание, Кононенко продолжал.

— Надо срочно допросить этих пленных и заставить показать место, где расположен пороховой погреб…

Атаман стукнул кулаком по колену и воскликнул:

— Ну и голова у этого парубка! Пушки-то без пороха не стреляют!

Он приказал всем оставаться на местах и ждать сообщений от Кононенко, который пойдет с полковником и несколькими казаками допрашивать пленных. По результатам допроса и будут принимать решение. Их привели на место, где находились захваченные защитники батареи. Полковник приказал вывести одного и стал допрашивать, но тот утверждал, что не знает, где находится пороховой погреб. Допросили остальных тоже по одному. Они говорили то же, что и первый. Тогда полковник велел приве¬сти всех троих и задал тот же вопрос. Ответ был прежним.

— Что ж, придется действовать иначе,— сказал он пленным,— в живых останется тот из вас, кто укажет место расположения погреба.

Он подозвал казака и сказал:

— Спроси у этого крайнего, знает он, где погреб? Если не знает, отруби ему голову.
На заданный вопрос татарин ответил, что не знает. Полковник дал знак казаку. Сверкнула сабля, и голова татарина покатилась по траве. Вслед за ней рухнуло тело.

— Теперь спроси того.

Вторая голова покатилась вслед за первой. После этого оставшийся самый молодой татарин сказал, что он расскажет, где находится пороховой погреб. Ему предложили начертить подробный план расположения татарского отряда. Татарин план нарисовал и толково объяснил, где что находится. Кононенко, смотревший очень внимательно, все запомнил, и когда вернулись на совет, предложил послать его и с ним двоих казаков.

— А не маловато будет троих? — усомнился атаман.

— Меньше народу, меньше шума,— ответил Василь.

Атаман согласился и приказал срочно грузиться на корабли. Погрузка девятисот с лишним оставшихся в живых казаков, лошадей, обоза и почти полутора сотен освобожденных пленных заняла много времени. Слава Богу, когда вышли в море, подул довольно сильный ветер с запада, но все же в широкую часть Каффского пролива вошли уже в сумерках. Дальше двигались почти ощупью. Впереди шла ладья, с которой все время промеряли глубину. Когда, по расчетам, до мыса, где стояли пушки, было уже недалеко, корабли стали на якорь.

Спустили шлюпку. В нее сел Кононенко и двое опытных казаков средних лет, которых он сам выбрал из своей сотни, оба харьковчане. Гребли почти в полной темноте, стараясь не плескать веслами. Только звезды изливали на море и землю свой скудный голубой свет. Вот и пологий берег. Вытащили лодку и медленно двинулись вдоль кромки воды. Пологой была только песчаная полоска у самой воды, шириной сажени три, а за ней берег возвышался обрывом на сажень-полтора. В первую очередь нужно было понять, где они находятся. Взобрались наверх и пошли вглубь мыса. Шли, пригибаясь и всматриваясь в окружающую их темноту. Казаки были вооружены только ножами. У Кононенко висел за спиной его любимый арбалет, а за поясом торчал нож и ломик для взламывания замков. Самой заметной приметой должна быть сторожевая вышка, о которой говорил молодой татарин. Где же ее искать в темноте? На западе, вдалеке от берега виднелись какие-то огоньки, видимо, там были казармы гарнизона, а где же вышка? Прошли еще саженей сто и, наконец, увидели силуэт вышки на фоне звезд. Пленный сказал, что пороховой погреб находится на запад от вышки, ближе к казармам. Подкрались ближе и увидели на вышке темную фигуру часового. Между вышкой и берегом различили едва заметные силуэты пушек. Очень медленно, проверяя ногами почву перед собой, пошли туда, где виднелись огни. Огни все ближе, ближе и вот округлый бугор — погреб.

; «Какой дурак решил поместить порох рядом с жильем?»,— подумал Василь.

Возле погреба должен быть часовой. Легли на землю и поползли. Очень медленно, прижимаясь к земле, приблизились к бугру. Похоже, это действительно погреб, но часового нигде не видно. Удивительно, может, отлучился ненадолго. Шепотом приказал казакам смотреть в оба, поджидая часового, Кононенко подкрался к погребу. Нащупал замок на толстой деревянной двери, достал ломик, поддел петлю и нажал. Казаки вздрогнули от громкого скрипа, да и сам их начальник вздрогнул и чертыхнулся. Прислушались. Все по-прежнему спокойно. Замок висит на одной петле. Василь открывает дверь и чувствует знакомый запах. С нехорошим предчувствием входит внутрь, высекает огонь и зажигает свечу. Кругом стоят бочки, но не с порохом, а с разными соленьями. Вот почему погреб не охраняется. Обманул, проклятый татарин! Обвел вокруг пальца! Что же теперь делать?

Кононенко выходит и сообщает товарищам о своем открытии. Некоторое время все молчат, обдумывая случившееся, потом один из казаков говорит:

— Татарин правильно указал место, где находится вышка. Может быть, и все остальное на его плане показано правильно, кроме порохового погреба.

— Ну, и что?

— Надо идти к караульному помещению. Пойдут сменять караул, и мы пойдем за ними, вот и узнаем, где что находится.

— Золотая голова у тебя,— похвалил Кононенко,— только не прождать бы до рассвета.

Карту, нарисованную татарином, изучили все трое и сейчас словно видели ее перед глазами. Пригнувшись, пошли сквозь небольшие кусты в сторону близких огней. Вдруг впереди со скрипом отворилась дверь, и на траву упал свет из помещения. Все трое легли и притаились за высоким прошлогодним бурьяном. Пять темных фигур с ружьями одна за другой прошли через светлый прямо¬угольник и остановились. Дверь закрылась. Послышалась какая-то команда, и все гуськом двинулись в темноту.

— Вперед, хлопцы, нам повезло, это смена караула,— прошептал Василь и мысленно поблагодарил Господа Бога за помощь.

Татары шли, не спеша, и казаки могли, не поднимая шума, незаметно следовать за ними, стараясь не потерять их из виду в темноте. Подошли к вышке. Сверху раздался окрик. Снизу ему ответили, и часовой стал спускаться. Вместо него поднялся другой. Дальше пошли на север и вскоре сменили еще одного часового, охранявшего пару десятков лодок и небольшое парусное судно. Следующий часовой стоял на возвышенности, судя по всему, у порохового погреба, вход в который был со стороны казарм. Заметили это место и двинулись дальше, вслед за татарами. Остальные два часовых были поставлены у каких-то сараев, видимо, со снаряжением, но явно не с порохом и, на счастье, довольно далеко от того, который охранял порох. Убедившись, что татары отправились назад, и подождав, пока они окажутся в своем помещении, все трое вернулись на возвышенность. Подползли к часовому шагов на десять. Дальше пополз один казак, держа в руке нож. Это был очень ответственный момент. Если татарин успеет выстрелить или громко закричит, провалится вся операция. Когда до часового осталось шагов пять, казак вскочил и бросился на него. Кононенко видел, что татарин успел повернуться, видимо, услышал шорох. Двое сцепились в смертельной схватке. Василь и второй казак бросились на помощь своему товарищу. Сверкнул нож и успокоил татарина навеки. Но боровшийся с ним казак вдруг осел и повалился на бок. Кононенко подбежал к нему. В темноте ничего нельзя было рассмотреть, но при попытке помочь казаку, он почувствовал на руках липкое и теплое. Это была кровь.

— Куда он тебя?

— В живот,— с трудом прошептал раненый.

— Постарайся его перевязать,— приказал Кононенко второму казаку, а сам принялся за замок.

Этот тоже не устоял против ломика. Внутри в тусклом свете свечи виднелись многочисленные бочки с порохом. Удар ломиком — и из дыры струей сыплется на землю черный порошок. Что там с казаком? Василь оставляет свечу подальше от пороха и идет к выходу.

— Давай втащим его сюда и при свете перевяжем,— говорит он.

Они втаскивают раненого внутрь, и у обоих холодеет сердце. Живот распорот наискосок и рана очень глубокая. Это не та рана, которую можно перевязать. Такого Василь уже насмотрелся и знает, чем это кончается. Второй казак тоже смотрит на командира и безнадежно качает головой.

Вдруг со стороны казарм раздались громкие крики, слова команд, топот. Ни Кононенко, ни его товарищи, считавшие, что в их распоряжении еще есть время до следующей смены караула, не могли знать, что времени у них уже не осталось. Тот молодой татарин не только перехитрил их, направив в погреб с соленьями, но сумел бежать перед самым отходом кораблей, что скрыли те, кто его упустил. Он нашел у своих коня и понесся во весь опор на мыс, где стояли его батареи. И он успел. Почти успел. Прискачи он на полчаса раньше, и тут троих диверсантов уже поджидали бы с десяток дюжих молодцев.

— Татары! — сказал казак.— Бегут сюда. Уходить надо, сотник.

— Хлопцы, вы меня не донесете, да и незачем, я уже не жилец. С такой раной не живут, я-то знаю. Поднесите меня к пороху и дайте свечу, а сами уходите.

— Прости меня, Петро,— сказал Кононенко,— я виноват, надо было самому идти.
Вдвоем они подтащили раненого к тому месту, где из бочки сыпался порох, и вложили в его слабеющие пальцы свечу.

— Сотник, там у меня в сумке золото… жинке отдай… новую хату детям… — еле слышно прошептал умирающий.

— Все сделаю, прости еще раз,— сказал Василь, и они вдвоем выскочили из погреба. От казармы бежало много людей, и они были уже довольно близко. Спасти казаков могла только тьма кромешная. Стараясь не слишком шуметь, они метнулись к берегу. Мрак мгновенно поглотил их. Спрыгнули с обрыва и бросились по мокрому песку и по накатывающимся волнам туда, где оставили лодку. С вышки их топот услышал часовой и что-то закричал, но в это время все вокруг озарила яркая вспышка. Кононенко и его товарищ бросились ничком на песок. Грохот взрыва накатился вслед за вспышкой, больно ударил в уши. Сверху посыпались комья земли, щебень, тучи песка упали на лежащих казаков.

— Царство небесное рабу Божьему Петру,— прошептали оба.

Они поднялись на ноги и побежали. Вокруг опять была темень, только сзади еще что-то горело во взорванном погребе. Поняв, что их теперь не видно, пошли шагом, отыскивая свою лодку. Не хватало еще заблудиться и угодить в руки к татарам. Она должна быть где-то близко. Вот за поворотом берега показался свет. Откуда он здесь? Притаились и увидели силуэты двоих татар, осматривающих их лодку.

— Нашли,— прошептал казак.

— Нашли на свою беду,— ответил Кононенко, снимая висевший за спиной арбалет.

Вот где пригодилось его любимое оружие, до сих пор, казалось бы, без пользы стучавшее по спине. Василь целится и нажимает спуск. Довольно громкий лязг механизма, короткий свист и один из татар падает навзничь. Увидев торчащую из его груди стрелу, второй мгновенно принимает единственно правильное решение. Бросив фонарь, он скрывается в темноте. Казаки подбегают к лодке и слышат топот удаляющихся шагов. Гнаться в темноте за татарином бесполезно. Он, конечно, предупредит своих, но где они будут искать маленькую лодку в ночном море?

 Двое налегают на весла. Гребут долго, но вот на фоне звезд появляются темные силуэты парусников. Их окликают и спускают трап. С кораблей видели вспышку и слышали грохот взрыва. Сам атаман встречает их, пожимает руки и поздравляет с успешным выполнением трудной задачи.

— Где же третий герой? — спрашивает он, оглядываясь.

Кононенко рассказывает о том, что произошло у порохового погреба и о просьбе казака оставить его у бочек с порохом. Атаман, полковник и все присутствующие снимают шапки и осеняют себя крестным знамением. Петро оказался семьдесят вторым погибшим в Крыму. Сколько еще погибнет, пока они доберутся до Сечи? Этого никто, кроме Бога, не знает.

Кононенко попросил своих казаков показать ему, где находится сумка покойного Петра. Когда ее принесли, он передал просьбу умиравшего отдать деньги его жене и приказал одному из казаков вынуть золото и при всех пересчитать. Только после этого положил деньги в свою сумку под еле слышный одобрительный гул голосов своих подчиненных.

Скоро рассвет и надо готовиться к проходу пролива. Ветер ночью почти стих, но казацкие кормчие надеются, что утром он подует снова. На востоке появляется едва заметная светлая полоска и начинает потихоньку разра¬статься. Вот уже растаяли в ее свете звезды, висевшие над горизонтом. Под слабый ветерок корабли медленно удаляются от берега и выходят на фарватер. Кормчие оказались правы. С восходом солнца ветер усилился. Корабли двинулись вперед один за другим, а флотилия «чаек», которым не нужна большая глубина, держалась сбоку со стороны правого борта под прикрытием кораблей. Вот и то самое опасное место, где у татар на берегу установлены пушки. На мысе возникло белое облачко, затем донесся звук выстрела, и ядро упало в море, подняв фонтан воды саженях в пятидесяти от первого корабля. Потом появилось второе облачко, третье, четвертое. Ядра упали ближе, а одно плюхнулось рядом с бортом. Неужели у них есть еще запас пороха? Выходит, зря была вся эта затея со взрывом порохового погреба и зря погиб казак, оставив двоих сирот. А ветер не такой уж сильный и корабли движутся медленно. При такой скорости попасть в них нетрудно. Но, нет, не напрасной была смерть казака. Вы¬стрелив с десяток раз, пушки замолчали. Видимо, татары стреляли теми зарядами, которые были в стволах, а больше пороха у них не было.

Парусники спокойно миновали узкую часть пролива на глазах у татар и вышли в Азовское море. Взяли курс на северо-запад. Вечером подошли к берегу. Степь до самого горизонта была пустынна. Здесь их не ждали. Увидев, как корабли шли через пролив, татары послали гонцов в Азовскую орду, но путь по суше был дальним, и те не успели. Корабли под всеми парусами направили прямо на отлогий берег и посадили на мель. Теперь легче было их разгружать. Когда кони, люди, повозки и грузы оказались на берегу, корабли и ладьи не без сожаления подожгли.

Оставаться здесь на ночь было неразумно. Двинулись в степь и, когда уже совсем стемнело, нашли возвышенность, на которой удобно было защищаться в случае нападения. К тому же с одной стороны она была прикрыта глубоким оврагом. Здесь и устроили лагерь, готовый к круговой обороне. Перед отходом ко сну Кононенко осмотрел место, где располагалась его сотня, сделал кое-какие замечания и пошел посмотреть, как устроены дочери Селима. Федор, как и обещал, находился при них, тут же была и Олеся. Спросив, накормили ли девушек, и убедившись, что их никто не пытается обидеть, он тоже пошел спать.

Ночь прошла спокойно, и утром отряд тронулся в путь. Сто пятьдесят верст до Запорожской Сечи по степи прошли за трое суток, отбивая наскоки небольших конных отрядов татар Азовской орды. Сечь встретила их со всеми почестями, как победителей. Сам кошевой атаман устроил пир, на который были приглашены все сотники, участвовавшие в походе. Во время пира он подозвал к себе Василя Кононенко и сказал, что куренной атаман и полковник рассказали ему о его подвиге по подрыву порохового погреба. Атаман предложил Василю остаться с запорожцами, но Кононенко, поблагодарив, вежливо отказался. А когда атаман снял с себя саблю и протянул ему, Василь принял подарок, поцеловал клинок и сказал, что погреб он взрывал не один, а с двумя казаками, один из которых, будучи смертельно раненым, взорвал себя вместе с порохом.

— Знаю,— сказал кошевой,— вот передай его вдове,— и на ладонь Кононенко лег увесистый кисет с золотыми монетами.— А это передай от меня второму казаку,— с этими словами он протянул Кононенко пистоль немецкий  тонкой работы.

На Сечи сотня Кононенко отдохнула два дня, но всем не терпелось поскорее попасть домой, и на третий день утром выступили в поход. Путь предстоял неблизкий, до Харькова дней пять, не меньше, хотя отдохнувшие кони и бежали резво, словно чуя, что возвращаются домой. Олеся, переодевшаяся в купленную Василем украинскую одежду, и дочери Селима ехали в обозе вместе под присмотром Федора Пузыревского. Похоже, девушки за эти дни по¬дружились, и татаркам легче было переносить плен. Двигались со всеми предосторожностями, высылая далеко вперед разведку, но татар нигде не было видно. Когда в третий раз остановились на ночь и поужинали, Кононенко проверил посты, и прилег под телегой. Не успел он за¬снуть, как рядом присела Олеся.

— Можно я буду около тебя? — спросила она.

— Устраивайся,— ответил он, подвигаясь и уступая ей место на подстилке.

Но Олеся недолго пролежала спокойно. Она прижалась к нему и попросила:

— Обними меня.

Василь обнял ее за плечи. Она прижалась еще теснее, и он почувствовал, что девчонка ищет своими губами его губы. Не мог же он отвернуться, да, по правде говоря, и не хотел. Поцелуй получился долгим и сладким. Олеся взяла его ладонь и приложила к своей груди.

— Правда, они у меня тугие?

— Правда.

— Тебе нравятся?

Вместо ответа мужские руки сжали обе груди, а губы снова соединились с губами. После поцелуя она зашептала:

— Давай уйдем куда-нибудь подальше, а то тут вокруг люди.

— Зачем?

— Я же обещала тебя отблагодарить.

— Но я же сказал, что ты мне ничего не должна.

— А я все равно хочу. Разве тебе меня не хочется?

— Знаешь что, выкинь все это из головы и давай спать.— Василь постарался сказать это строгим голосом, но у него не очень-то получилось. Он убрал руки, как говорится, от греха подальше и лежал молча. Через минуту услышал тихое всхлипывание. Это плакала Олеся.

— Ты чего?

— Ты мной брезгуешь после хана, по-твоему, я теперь поганая,— шептала она сквозь слезы.

— Дурочка, ну что ты говоришь, как это можно тобой брезговать. Разве ты стала хуже? Не унижай себя и другим никогда не позволяй.

Василь погладил ее по волосам и по мокрой от слез щеке.

— Если и вправду не брезгуешь, поцелуй меня еще.

Он поцеловал ее в обе щеки.

— Не так, в губы поцелуй, как в первый раз.

Василь поцеловал ее в губы, а она обняла его за шею, и не хотела отпускать. Зашептала:

— Пойдем в степь, не обижай меня, я хочу тебя любить.

Заставлять и дальше уговаривать себя было бы глупо, и Василь поднялся. Полная луна светила очень ярко и им пришлось уйти довольно далеко от лагеря. Часовые, охранявшие лагерь, конечно, видели, как они уходили, но, в конце концов, Кононенко человек холостой и может собой распоряжаться. Нашли небольшую лощинку с мягкой пушистой травой, и Олеся сбежала вниз. Василь последовал за ней и, догнав, обнял сзади. Он прижался губами к шее девушки, а обе его ладони нашли ее груди. Так они стояли неподвижно некоторое время, и две небольшие сферы упруго переливались под нажимом мужских пальцев. Потом он услышал ее голос:

— Подожди, я дам их тебе голенькие,— и она начала расстегивать кофточку.

Василь раздвинул в стороны белую ткань, его ладони ощутили живое тепло и нежность обнаженных девичьих прелестей и стали ласкать их осторожными круговыми движениями, а девчонка тихонько мурлыкала, как кошка, которую гладят.

— Хочешь их поцеловать? — спросила она и, скользнув ужом в кольце объятий, повернулась к нему лицом.

Губы мужчины с энтузиазмом принялись за дело, а девушка, медленно приседая, опустилась на траву и легла на спину, увлекая его за собой. Василь продолжал обцеловывать по очереди ее груди, а Олеся в это время проворно поднимала юбку. Оторвавшись от грудей и привстав, Василь увидел ее голый живот и освещенные луной обнаженные бедра. Кровь бросилась ему в голову и он, будучи больше не в силах сдерживаться, схватил ее за колени, решительно развел их в стороны и подмял под себя «ханскую жену».

— Иди скорее… давай… давай,— шептала она и вдруг тихо ахнула и сказала: — ой, как хорошо!

При этом она обняла его ногами, не давая активно двигаться.

— Ты же мне мешаешь,— сказал Василь, целуя ее в щеки и шейку.

— Мне так хорошо, полежи спокойно, я хочу тебя почувствовать,— прошептала девчонка.

Но сама она не лежала спокойно, а тихонько двигала бедрами, сначала молча, а потом со словами:

— Разве тебе плохо со мной? А еще не хотел. Мне с тобой так хорошо, как никогда не было. Была бы моя воля, я бы свою девственность лучше тебе отдала. У тебя были невинные?

— Нет, не было,— откровенно признался Василь.

— Может, еще будут, вот женишься на честной, тогда и попробуешь. А хан сотнями девок портит, вот кому везет. Чуть не со всего света ему везут самых красивых и молодых. Меня не сразу под него подложили. Когда это случилось, я уже немного говорила по-татарски и понимала. Ты не представляешь, как мне было стыдно, когда он меня голую рассматривал, гладил везде и щупал, как будто кобылу покупал. Спрашивает:

— Боишься?

— Боюсь.

— Вы все боитесь первый раз, а потом, когда войдете во вкус, вас из моей постели за уши не вытащишь. Невинная девочка,— это самое большое лакомство для настоящего мужчины и чем моложе, тем лучше. Ты говоришь, тебе четырнадцать, а выглядишь на двенадцать, и это меня особенно возбуждает. Поэтому я не сразу лишу тебя девственности. Хочу сначала поиграть с девочкой, насладиться твоим невинным телом.

— И действительно, невинности я лишилась только часа через два, а что он это время со мной делал, даже рассказывать стыдно. А меня одна из женщин научила. Говорит, хан любит, когда девчонки в постели кричат во время потери девственности, особенно если взвизгивают. Постарайся, говорит, может, хан тебе что-нибудь подарит. Наверное, я хорошо визжала и дрыгала ногами, потому что он сразу мне золотое кольцо подарил за доставленное удовольствие.

Она, наконец, опустила ноги, дав мужчине свободу, которой он тут же активно воспользовался. Сверху за всем этим наблюдала полная луна. Уж кто-кто, а луна за тысячелетия видела таких сцен великое множество, и все же она с любопытством посматривала вниз, иногда стыдливо закрываясь легким полупрозрачным облачком — просто так, для видимости. Василь видел перед собой только лицо Олеси, ее плечи и грудь, да еще траву, на которой лежала девушка. А Олеся кроме лица Василя видела над собой сквозь ветви невысокого куста большую круглую луну. Ей казалось, что луна танцует, двигаясь туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Временами луна останавливалась, едва покачиваясь, тогда ладони мужчины ласкали девичье тело, скользя от коленей по бедрам, по бокам, достигали груди и, задержавшись здесь надолго, двигались дальше по плечам, шейке и щечкам замиравшей от ласки девчонки.

Как бы отдохнув немного, луна снова начинала свой ритмичный танец, и девушка крепче прижималась грудью к груди мужчины. И вдруг… наверное, с луной что-то случилось. Она начала убыстрять движения, увлекая за собой звезды. И вот уже все небо заходило ходуном, потом стон пошел по лощинке и теплый ночной ветерок понес его в степь. Луна еще продолжала свой танец, но уже как-то лениво и, наконец, совсем остановилась и весь небо¬свод замер вместе с ней.

— Тебе было хорошо со мной? Тебе понравилось? — спрашивала Олеся, а Василь в ответ только осыпал ее лицо, шею и грудь благодарными поцелуями. Потом спросил:

— А где же ханский подарок?

— Вот он, плата за мою невинность,— сказала Олеся и показала палец с золотым перстнем, украшенным девятью небольшими бриллиантами,— только я не знаю, что скажу дома, откуда у рабыни такое дорогое кольцо?

— Скажи, что казаки разграбили богатое именье. Там было много золотых украшений, вот тебе и подарили кольцо. Можешь прямо называть мое имя.

Он еще долго ласкал ее, почти полностью обнаженную и не пытавшуюся прикрыть свое тело. Когда он предложил вернуться в лагерь, хитрая девчонка, многому научившаяся от своих старших подруг по гарему, попросила еще полежать с ней и продолжала льнуть к нему и ласкаться. И она добилась своего. Луна в эту ночь еще дважды пускалась в пляс, увлекая за собой звездный хоровод, а на следующий день сотник Кононенко до вечера клевал носом в седле, вызывая тихие, беззлобные насмешки казаков, завидовавших своему командиру.

Степь заканчивалась, начинались перелески и леса. Четвертую ночь провели в лесу на большой поляне. Под утро Василю приснилась расправа с «бешеными собаками» магната Грушневецкого. Они метались в овраге между двух огней и падали один за другим, сраженные стрелами. Потом над ним склонился Шиуланг. Он что-то говорил, но Василь не слышал его слов, видел только, как беззвучно шевелятся губы. Пытаясь разобрать слова, он весь напрягся и, наконец, уловил слово «засада». Шиуланг продолжал говорить, но Кононенко опять перестал слышать и лишь слово «засада» снова и снова звучало в его мозгу. Вдруг фигура тибетца потускнела и исчезла, словно растворилась в воздухе. Над Василем было безоблачное, усыпанное звездами небо и он не мог понять, видел ли он Шиуланга во сне или наяву. Встревоженный, он встал и пошел проверять посты. Один караульный спал, за что тут же получил взбучку, но все остальные были на своих местах и бодрствовали. Никто из них ничего необычного не заметил. Сотник приказал усилить внимание, не пропустить ни единого подозрительного движения, ни единого шороха. На востоке уже посветлел край неба. Можно было еще немного поспать. Кононенко снова лег, но тревога не давала уснуть. Нет, не зря ему явился Шиуланг, что-то должно произойти, где-то их ждет засада. Он на какое-то время погружался в дремоту, но вскоре снова открывал глаза, прислушивался. Все было спокойно. Снова ненадолго засыпал, и так продолжалось до самого подъема. Перед выступлением Кононенко особенно строго проинструктировал разведчиков, приказал везде искать следы татар. Но их искать не пришлось. Татарские разъезды по три-четыре всадника сами несколько раз появлялись вдалеке и тут же исчезали. За отрядом Кононенко явно следили. Значит, где-то действительно нужно ждать засаду.

Перед полуднем впереди показался лес. Когда приблизились к лесу, Кононенко решил выслать вперед разведку, но тут заметил, что от леса кто-то бежит. Это был мальчишка. Подбежав, он закричал:

— Не ходите туда, там татары!

Василь подъехал к нему, соскочил с коня.

— Ты откуда, хлопец? — спросил, положив ладонь на вихрастую голову мальчишки.

— Мы с дедом здесь живем в лесу, у нас пасека.

— А дед твой где?

— Он там, ждет на опушке. Бегать он уже стар.

— Так где татары, в этом лесу?

— Не-е, это не лес, это просто перелесок. Дальше за ним поле с полверсты, а за полем лес. Татары в том лесу.

Кононенко дал команду двигаться дальше. Из-за кустов к ним вышел дед мальчишки. Вместе с внуком они рассказали, что татары пришли утром, их примерно сотня всадников. Мальчик следил за ними и видел, как они разделились на две части и спустились в два оврага, расположенные у лесной дороги на расстоянии примерно саженей сто пятьдесят один от другого.

«Вот о какой засаде говорил Шиуланг,— понял Василь.— Когда мы будем между оврагами, они выскочат и нападут одновременно спереди и сзади. Не имея численного преимущества, они решили использовать внезапность».

Дед рассказал, что овраги вытянуты в направлении, поперечном дороге. Они не очень длинные, но по полсотни всадников там поместиться могут. Пологие склоны обеих оврагов выходят как раз к дороге, и татары могут появиться оттуда быстро и неожиданно.

— А другие склоны? — спросил Кононенко.

— Три других склона очень крутые.

— Выбраться оттуда можно?

— На лошади нельзя, а на карачках можно.

«Так, так, значит, и избиение карателей Грушневецкого приснилось мне не случайно. Крутые склоны и только один выход. Это хорошо. Мы их засаду превратим в нашу мышеловку»,— решил Кононенко.

Он приказал обозу и охране втянуться в перелесок. Здесь устроили небольшой военный совет.

— Вы можете провести моих казаков в обход, так, чтобы подойти к тем оврагам с противоположной стороны, откуда татары нас не ждут?

— Можем,— сказал дед.

Дело осложнялось тем, что татары могли и не сидеть все время в оврагах. Скорее всего, они скроются там только после того, как получат сигнал от своих дозорных о приближении отряда. А до этого, по крайней мере, некоторые из них, например, командиры, могут находиться на дороге. Следовательно, в таком случае захватить их врасплох не удастся. Значит, нужно подойти к оврагам саженей на сто и остановиться в лесу. Только после этого обоз должен выйти из перелеска и двинуться в сторону леса. А как подать ему сигнал? Выход предложил дед, сказав:

— У меня на поляне заготовлена копна сена. Когда скажете, внук побежит и зажжет ее. Татары из лесу дыма не заметят, а ваши с опушки перелеска увидят и пусть с Богом трогаются.

Это было хорошее предложение. Кононенко отобрал девяносто человек, которые поедут с ним в обход, а тридцать казаков оставил охранять обоз и встретить татар, которые сумеют вырваться из ловушки и станут уходить по дороге. Деду и внуку дали коней, и они повели казаков в обход. Оставшимся Василь приказал ждать у самой опушки перелеска, но не высовываться. Как только увидят дым, трогать коней и очень медленно двигаться по дороге к лесу.

Ехали лесом прямо между деревьями, то и дело наклоняясь, чтобы не зацепиться за ветви. Взяли резко влево и, когда перелесок стал спускаться вниз, выехали в поле. Здесь, за бугром, татары их уже не могли увидеть. Пересекли поле и въехали в лес. Ехать опять пришлось по зарослям. Сделали большой круг, и вот впереди за кустами показалась дорога.

— Та самая? — спросил Кононенко.

— Она,— ответил дед.

— Сколько отсюда до второго оврага?

— Сажен сто пятьдесят, а может, двести.

Василь выслал вперед троих разведчиков, приказав им двигаться вдоль дороги, но на дорогу не выходить. Вскоре они вернулись и доложили, что подобрались совсем близко ко второму оврагу. На дороге у оврага увидели троих всадников. Один из них въезжал в овраг, но вскоре опять показался на дороге.
 
Получив это донесение, Кононенко отделил сорок пять казаков и велел им обходным маневром занять позицию возле первого оврага, пятнадцати всадникам остаться на конях подальше от оврага, остальным спешиться и подобраться саженей на пятьдесят, а если можно, то ближе. Следить за татарами. Как только они все скроются в овраге, подбираться вплотную. Бой начинать, когда услышат стрельбу со стороны второго оврага. Конникам мгновенно скакать вперед и вместе с пешими перекрывать выход к дороге.

— Ну, батьку, пора зажигать ваше сено, Бог вам воздаст за потерю,— обратился Василь к старику.

— Я еще накошу,— сказал дед, доставая из кармана кресало и подавая его внуку.— Давай, Иванку.

Мальчишка тут же исчез в кустах. Теперь оставалось только ждать. Время тянулось медленно, одолевали разные сомнения, все ли предусмотрели, не захватили ли мальчишку татары. Но вот прибежали дозорные и сообщили, что по дороге прискакали двое конных, что-то прокричали, и татары все до одного попрятались в оврагах. Значит, обоз вышел из перелеска и приближается. Пора!

Казаки подбираются к самому оврагу. Василь дает команду, и пятнадцать конников, уже не скрываясь, вылетают на дорогу и через минуту перекрывают выход из оврага. Казаки, расположившиеся по кромке оврага, начинают стрелять. Грохочут пищали и пистоли, свистят стрелы. То же самое происходит у первого оврага. Среди татар, не ожидавших ничего подобного, начинается паника. Они бросаются на выход, но тут их встречают казацкие пули и сабли. Многие спешиваются и пытаются вылезти по крутым склонам, бросив внизу коней. Однако вылезти из этих оврагов и так непросто, а ползти на четвереньках навстречу пулям и стрелам совсем уж гиблое дело. Вырваться удалось двум десяткам конных и, пожалуй, двум десяткам удалось вскарабкаться между кустами наверх и скрыться в лесу. Когда все было кончено, в двух оврагах насчитали около шестидесяти убитых. Среди казаков оказалось только четверо раненых.

Казаки, которые остались охранять обоз, дали команду трогаться, когда увидели дым над лесом. Обоз выполз из перелеска и медленно двинулся вперед. Не успели пройти и половины расстояния до леса, как оттуда послышалась стрельба. Через некоторое время из лесу вылетели, как ошалелые, шестеро татар, изо всех сил подгоняя коней. Казаки рассыпались в цепь и помчались им навстречу. Все шестеро не сносили голов. Обоз остановили, ожидая указаний сотника. Ждать пришлось недолго. Из лесу прискакали казаки, по веселым лицам которых видно было, что операция закончилась успешно, и сказали, что можно ехать. Когда проезжали мимо места боя, дочери Селима заплакали при виде своих убитых соотечественников. Кононенко приказал остановиться. Казаки собрали оружие и погрузили на телегу. Деду и его внуку Василь отсыпал за помощь несколько золотых. Им подарили двух татарских лошадей, два хороших ножа, саблю и лук со стрелами. Лук, правда, Иванко натянуть еще был не в силах, и сабля для него была тяжеловата, но это ничего, вырастет и будет добрый казак. Перед расставанием Кононенко спросил деда, почему они вышли навстречу отряду, они же не могли знать о его приближении.

— А это все Иванко,— ответил дед.— Он как проснулся, стал твердить, что с юга идут казаки, а татары хотят напасть на них в лесу. Надо, говорит, казаков предупредить, и прямо до слез дело дошло. Я сначала думал, что он сочиняет, а когда в лесу и вправду появились татары, подумал, что, может, это Господь Ивася вразумил. После этого мы и пошли, а Иванко все торопил меня.

— Откуда ты узнал, Ивась, про нас и про татар? — спросил Василь. Мальчишка пожал плечами:

— Ни откуда, просто знал и все,— и по всему было видно, что он говорит искренне.

— А ты не видел во сне человека, одетого во все черное?

— Не знаю,— сказал мальчик, а потом уточнил,— не помню. Просто, когда проснулся, я это уже знал.

«Вот чудо,— подумал Василь,— выходит, Шиуланг меня по-прежнему оберегает. Не иначе, как он и к мальчишке приходил во сне».

Больше в пути никаких приключений не случилось, если не считать того, что в последнюю перед Харьковом ночь, проведенную в лесу, Василю опять не дала выспаться неугомонная «ханская жена». В крепости приближение отряда заметили издали, и чуть ли не все население высыпало за городские стены встречать участников дальнего похода. Было много радости, но и слезы были по погибшим кормильцам. Полковник Константин Донец в краткой речи перед вернувшимися и встречавшими их харьковчанами предложил помянуть погибших добрым словом и молебном. Сказал, что погибли они не напрасно, тридцать два человека освободили из неволи одних только харьковчан и людей из близлежащих городов и сел.

Кононенко передал вдове казака погибшего в пороховом погребе золото, добытое ее мужем и подаренное кошевым атаманом запорожцев. Его должно было хватить не только на новую хату, но и на многое другое, хотя, конечно, никакое золото не заменит детям отца. Он просил женщину обращаться к нему за любой помощью. Григория Донца в крепости не было, и Василь вручил Константину богато украшенные кинжалы для него и его отца. Полковник поблагодарил за дорогой подарок и сказал с улыбкой:

— А отцу ты бы лучше крест подарил, он все в монахи грозится уйти.

И по всему было видно, что сын не верит в серьезность этих отцовских разговоров. На вопрос, удалось ли ему отыскать Олесю, Кононенко ответил, что отыскался ее след и что привез он с собой двух дочерей татарского купца и надеется обменять их на Олесю. Константин захотел посмотреть на сестер, а когда их привели, сказал по-татарски:

— Что вы такие испуганные, не переживайте, никто вас здесь не обидит, мы с девками не воюем, а этот герой, — при этом он кивнул на Василя,— никому вас в обиду не даст. Живите себе спокойно у нас, пока ваш папаша вернет Олесю. Только подальше от молодых хлопцев держитесь, а то вы девчата красивые, влюбитесь и выскочите тут замуж, а ваш отец будет думать, что мы вас силой держим.

После его слов Алия и Фатима немного успокоились и даже улыбнулись. Василь отвел их к себе на квартиру, велел подождать, а сам пошел договариваться к купцу-татарину, у которого был просторный дом. Купец согласился приютить своих, тем более, что Василь сказал, что они за все будут платить, а когда у них кончатся деньги, платить будет он, Кононенко. Получив согласие, он привел девушек на новую квартиру. Они обрадовались, узнав, что хозяева действительно их единоверцы и что у них будет своя отдельная комната. Теперь жизнь в неволе уже не казалась им такой мрачной. После этого Федор Пузыревский, спокойный за судьбу девушек, мог уезжать на Тор к своей семье. Оставалось только подождать оказии, так как одному ехать было опасно.

На второй день отец Евлампий отслужил в Покров¬ской церкви панихиду по убиенным воинам, и жизнь вош¬ла в свою обычную колею. Через неделю Алия и Фатима настолько освоились, что уже гуляли по крепости. Молодые казаки заигрывали с ними, но, зная, что девчата находятся под опекой Кононенко, грубости никто не допускал. С сестрами произошло то же самое, что с самим Кононенко, когда он шел с Шиулангом через весь Крым, покупал продукты и ночевал в татарских домах. Девушки поняли, что здесь, в этом городе и на Украине живут не изверги, какими они раньше представляли себе православных, а обыкновенные люди, красивые и некрасивые, добрые и не очень, щедрые и скуповатые, в общем, такие же, как везде. Несмотря на то, что татары принесли этим людям много горя, украинцы относились к пленницам доброжелательно.

На третий день после прибытия в Харьков Кононенко отправил «ханскую жену» Олесю с обозом и охраной в Печенеги к ее родителям, пожелав ей на прощание найти хорошего мужа и нарожать детей. Сам он включился в круговорот будничных дел. Нужно было нести службу, ремонтировать стены и башни крепости, восстановить запасы пороха. За порохом дважды ездил с большими обозами в Белгород. Нужно было готовиться к новым нападениям татар. Если они победят в Австрии, то, ободренные победой, обязательно полезут на Украину, захотят отомстить за дерзкий набег на Крым.

Однако судьба распорядилась иначе. Однажды пришло сообщение, что польский король Ян Собесский, принявший командование над австрийской и польской армиями, нанес туркам и татарам сокрушительное поражение под Веной. После такого удара они не скоро оправятся. К тому же турецкий султан всю вину за поражение возложил на крымского хана Мюрад-Гирея, командовавшего объединенными турецко-татарскими силами. Хан попал в опалу, был свергнут с престола, а вместо него назначен Хаджи-Гирей II. Этому еще надо было осмотреться. Учитывая смену татарского руководства и огромные потери, понесенные татарами в Австрии, нового нападения в этом году, пожалуй, можно было не опасаться, а в следующем видно будет. Московское царство крепнет год от года и, может быть, татарам скоро будет не до набегов.

А лето, тем временем, подходило к концу. Однажды, когда Василь вдвоем с молодым казаком ремонтировал крышу в доме его квартирной хозяйки, прибежал сосед¬ский мальчишка и прокричал, что приехали купцы с Дона и ищут сотника Кононенко. Василя охватило сильное волнение. Какую весть они привезли, хорошую или плохую? Он чуть ли не кубарем скатился с крыши и побежал вслед за хлопцем. Купцы привезли хорошую весть. Селим выкупил Олесю и будет ждать в условленном месте и в назначенное им время. Василю вручили довольно толково составленную карту с указанным на ней местом встречи, не доезжая семидесяти верст до Дона. Значит, Селим помнил слова Кононенко, сказанные ему в Крыму, о том, что встреча должна быть в пустынном месте. Василь ликовал. Олеся жива и находится теперь не так далеко. Скоро он встретится с ней, и тогда… Что тогда — он не знал, но сердце его радостно билось в груди. Он тут же поспешил к дочерям Селима, чтобы обрадовать и их. Девушки смеялись и прыгали от радости. Скоро они вернутся к себе на родину. Хотя здесь их никто не обижал, их не заставляли работать, и татарская семья относилась к ним хорошо, но дома все-таки лучше. Узнав, что они скоро уедут, жена купца, вздохнув, сказала, что жалеет о том, что ее сын еще маловат, а то бы она хотела видеть одну из них своей невесткой.

Кононенко собрал свою сотню и спросил, согласны ли они ехать с ним на Дон за пленной девушкой. Большинство казаков знали, что в Крым он ходил в надежде найти Олесю Захаржевскую, родственницу старого полковника Григория Донца, которого иногда называли Захаржевичем.

— Мы с тобой, сотник,— в один голос заявили казаки.

Нашелся среди них и человек, хорошо знавший те края, куда предстояло отправиться. Он внимательно изучил присланную карту и сказал, что место встречи за ручьем он знает и может уверенно туда привести. Теперь нужно было получить разрешение высшего начальства, и Кононенко пошел к молодому полковнику Константину Донцу. Константин знал, что его отец сам не так давно ездил по поручению царя на Дон выкупать у татар плененного боярина Шереметева. Знал он и о том, что, будучи человеком свое¬нравным и властным и ни во что не ставившим своих подчиненных, Григорий Донец, тем не менее, благоволил к Василю Кононенко. Да Константин и сам уже успел узнать и полюбить смелого и умного сотника. Поэтому полковник пошел к воеводе просить за Кононенко.

Воевода Щербачев тоже был человеком непростым. Он считал, что не дело гонять по степи сотню казаков и рисковать людьми из-за бабы. Однако когда в прошлом 1682 го¬ду  он был в Москве еще в царствование Федора Алексеевича, государь строго-настрого приказал с казацкой старшиной не ссориться. Время после смерти Богдана Хмельницкого было смутное. Украинская верхушка раскололась. Одни склонялись к Москве, другие — к Польше, третьи предпочитали полную независимость. И те, и другие, и третьи для достижения своих целей временами заключали союз с татарами, а у России своих забот хватало.

Да воевода и сам понимал, что ссориться с казаками опасно. Не так уж и давно сторонники гетмана Дорошенко под руководством харьковского полковника Дубяги вместе с татарами напали на царские войска под Чугуевом и Мерефой. Случись что, новый царь Петр Алексеевич тоже по головке не погладит. Хоть и молод, а норовом, говорят, крут. И воевода дал согласие. Бес с ним, с этим Кононенко, пусть едет за своей девкой.

Рассчитав время перехода, Василь дал людям сутки на сборы и ранним утром сотня, с благословения отца Евлампия, отправилась в путь. Это был необычный поход. Ни¬кто из старожилов не помнил, чтобы за какой-нибудь девушкой посылали отряд в сто с лишним человек, но девушка, как-никак, была родственницей Донцов, а это уже другое дело. Да и молодой сотник Кононенко благодаря рассказам казаков пользовался всеобщим уважением в городе. Кстати, многие харьковчане и сами смогли оценить его смекалку и храбрость во время татарского штурма. Так что, посудачив на эту тему, обыватели успокоились и в душе пожелали ему удачи. Большинство в городе считали, что он едет за невестой. Многие девушки вздыхали по статному молодому сотнику, многие пытались его завлечь, но ничего у них не получалось. Он со всеми был одинаково приветлив, но ни одну не выделял.

До Тора сотня шла по большей части на рысях трое суток. В Торе Кононенко ночевал в доме Федора Пузыревского. Семья Федора встретила его как родного. Жена сотника, уже не чаявшая увидеть когда-нибудь мужа, не знала, куда посадить и чем угостить дорогого гостя. Здесь казаки получили сутки отдыха. Отсюда до места встречи оставалось примерно 180 верст. Их можно пройти за четверо суток, двигаясь вдоль Северского Донца. Когда остался один переход, Василь задумался о том, что наступает самый ответственный момент затеянного им меро¬приятия. Здесь татарская территория, здесь у них сосредоточены большие силы. Что для них сотня казаков? Может возникнуть соблазн разделаться с ними. Вот если бы был с ним Шиуланг, он мог бы сотворить целую армию, как тогда в Диком поле. Но Шиуланг теперь далеко, значит, надо что-то придумать самому. И в его голове созрел хитрый план. Если они подойдут к месту встречи вечером, то их могут окружить и перебить ночью, могут сделать это и утром. Значит нужно их перехитрить. Он укрыл сотню в овраге, объяснил казакам свой план и приказал спать до вечера.

Сам он спать не мог. Еще и еще раз просчитывал различные варианты развития событий, стараясь все пред¬усмотреть. Откровенно признался Алие и Фатиме, что опасается коварства со стороны их отца и других татар, посвятил их в свой план и попросил, когда увидят своих, не говорить правды о количестве сопровождавших их казаков. Девушки все поняли и заверили, что не подведут. Они, так же как и все остальные, считали, что Олеся его невеста. Алия сказала, что Олеся очень красивая и добрая и будет ему хорошей женой. Обе пожелали им счастья. Василь поблагодарил и сказал, что еще неизвестно, полюбит ли его Олеся. Когда они расстались, она была еще подростком. На это Алия ответила, что такого парня, как он, просто невозможно не полюбить.

— Если бы ты был нашей веры, я бы за тебя вышла замуж,— сказала она и опустила глаза.

— И я бы тоже,— задорно улыбнувшись, заявила Фатима.

Кононенко рассмеялся и спросил:

— Так может, мне принять вашу веру и жениться на вас обеих?

— Мы согласны,— улыбаясь, ответили девушки, а Фатима добавила: — пусть и Олеся принимает нашу веру и станет твоей третьей женой.

— Боюсь, что ваш папаша не согласится отдать вас за меня, уж очень он нас ненавидит.

— Да, отец у нас очень…— Алия запнулась, подбирая подходящее слово, и сказала, — очень строгий, а мама добрая, она бы согласилась.

— Ладно, девчата, постарайтесь поспать, а то ночью спать будет некогда,— сказал Василь и, оставив сестер, пошел проверять лагерь.

Расставленные им наблюдатели расположились у самой кромки оврага и осматривали степь, лишь чуть приподнимая голову над густой травой. Несколько раз замечали вдали татарские разъезды. Их они искали или нет, кто это знает, но береженого и Бог бережет. После обеда Кононенко, убедившись, что караульные добросовестно несут свою службу, все же заснул. Его разбудили на закате солнца. В путь отправились с наступлением темноты. Вскоре взошла луна, и двигаться стало легче. Казак, который бывал в этих краях, уверенно вел отряд. Шли всю ночь и к условленному месту за ручьем подошли на рассвете. Кононенко рысью объехал окрестности, поднимался на холмы, спускался в лощины, что-то прикидывал и примерял и план окончательно созрел в его голове.

«Жаль, что с нами нет Шиуланга, но, кажется, я и сам могу кое-что сотворить»,— думал Василь.

Он построил сотню и подробно объяснил суть своего замысла. Теперь все знали, где должны находиться и что делать.

Татары появились, когда солнце было уже высоко. За Селимом и его пленницей двигались полсотни всадников.

— Ну, Алия и Фатима, поехали, сейчас мы расстанемся, не держите на меня зла,— сказал Василь.

— Мы на тебя не сердимся, ты хороший человек, Василь, и мы желаем тебе и Олесе счастья,— сказала старшая, а младшая улыбнулась и кивнула головой.

Василь тронул коня. Его и дочерей Селима сопровождали только десять казаков.

Весь предыдущий день татарские разъезды скакали по степи, поджидая казаков. Поскольку встреча назначена на утро, казаки должны были подойти накануне вечером. Но до наступления сумерек так никто и не появился. Разъезды вернулись домой. Все решили, что казаки задержались в пути и опоздали. Утром Селим настоял на том, чтобы все-таки поехать на место встречи, может быть, казаки прибыли ночью.

Татарский сотник, сопровождавший Селима, понимал, что Кононенко не приедет за своей девушкой один, но и целый полк с ним не придет. Не такая шишка казачий сотник, чтобы из-за него гонять по степи столько людей. Скорее всего, с ним будет человек десять—двадцать, в крайнем случае, вся сотня, а у них на расстоянии трех верст стоит наготове конница в триста всадников и ждет команды. Люди очень злы после дерзкого нападения казаков на Крым, и всем не терпится отомстить.

Но то, что увидели татары, поразило их и напугало. Вчера еще пустынная, степь ожила. На всех окрестных холмах маячили конные дозоры, а между холмами непрерывным потоком двигалась конница. Лес пик возвышался над головами лошадей и казаков. Время от времени группы всадников, поднимая пыль, взлетали то на один, то на другой холм, а затем исчезали на противоположной стороне. Стало ясно, что там целая армия занимает позиции, готовясь к атаке. О нападении не могло быть и речи. Татарский сотник отправил десяток гонцов к своим, сказать, чтобы скакали к Дону и велели готовиться к обороне. Когда он позже спросил у освобожденных сестер, сколько с ними пришло казаков, девушки, выполняя просьбу Кононенко и не желая кровопролития, сказали, что казаков очень много, может, тысяча, а может быть, и больше.

Сблизившись с татарами саженей на пятьдесят, Василь приказал казакам остановиться, и поехал навстречу только с девушками. Когда до Селима осталось саженей десять, Василь остановил коня и кивнул сестрам, чтобы продолжали движение. Лошади под ними были их собственные, те самые, которых им вынужден был дать отец в Каффе, и татарки, хлестнув их по бокам, помчались к отцу. Навстречу им, спешившись, сначала пошла, потом побежала отпущенная Селимом девушка в татарской одежде. Дочери Селима, обнявшись с отцом, повернулись и помахали Василю руками. Кононенко тоже помахал, спрыгнул с коня и шагнул навстречу пленнице. Он не сразу узнал в ней Олесю, такая она стала взрослая и красивая. А она узнала его, подбежав, прижалась к груди и заплакала.

— Олеся, ты ли это, как ты выросла, какая красавица! — воскликнул Кононенко, обнимая ее.

Она подняла заплаканное лицо и взглянула на него счастливыми глазами, а он, чувствуя такую огромную неж¬ность, которой не испытывал ни к одной женщине, обнимал ее, целовал мокрые глаза и щеки и шептал:

— Олеся, Олесенька, девочка моя, не плачь, родная, ты уже почти дома, ты со мной и я теперь никому не дам тебя обидеть. Только сейчас надо быстро уходить, садись на коня.

Он помог ей сесть и они в сопровождении десяти казаков поскакали за холмы. Тут спешились, и Олеся опять попала в его объятия. Пламя любви, которое, может быть, неосознанно тлело в их сердцах, разгоралось теперь ярко и радостно. Вокруг них собралась почти вся сотня. И те, кто скакал с холма на холм, изображая разведку и те, кто ездил между холмами по кругу, изображая движение огромных воинских масс (они возвращались назад немного ниже по склону, чтобы их не видели татары). Все с любопытством и радостью смотрели на своего командира и прижавшуюся к нему, как к родному, красавицу. Только конные дозоры все еще стояли на холмах, ожидая команды к возвращению. Василь поднялся на самый высокий холм и следил за напуганными татарами, пока они, нахлестывая коней, не скрылись поспешно за горизонтом. Только после этого отозвал с пригорков своих дозорных. Сотня отправилась в обратный путь по своим следам. Первую ночь разбили лагерь в знакомом овраге, выставили часовых и не разводили огней. Вторая ночь прошла уже более спокойно. Чем дальше удалялись от Дона, тем спокойнее делалось на душе. В Торе, как и по дороге на Дон, отдыхали сутки. Федор Пузырев¬ский по-отечески обнял Олесю, говоря:

— Ты сделалась еще краше. Да, за такой красавицей я бы сам отправился не то, что в Крым, а хоть в преисподнюю.

Она краснела и опускала глаза, а Кононенко говорил ей, что хозяину этого гостеприимного дома она обязана своим освобождением. Он рассказал о встрече с Федором, о том, что именно от него узнал, где она жила в Каффе. Федор же надоумил взять в заложницы дочерей Селима и заставить татарина вернуть Олесю. Девушка поклонилась сотнику и благодарила его от всего сердца.

После отдыха двинулись в сторону Харькова. По дороге Василь рассказывал Олесе о том, как был в плену, об удивительном человеке по имени Шиуланг, который выкупил его и сопровождал до самой крепости, о татарском набеге и о том, как он отпросился в крымский поход, надеясь отыскать ее. Она тоже рассказывала ему, как жила в неволе. На обратном пути двигались медленнее. Лошади устали от многодневных переходов. Планировали заночевать в Змиеве, но сумерки застали их на крутом берегу реки, в том самом месте, где три года назад отряд Григория Донца попал в татарскую засаду. Разбили лагерь. Здесь можно было уже почти не опасаться татар, но все же Кононенко расставил часовых по всем правилам, а сам уединился с Олесей в укромном месте. Заходящее солнце еще светило здесь, наверху, а низкий восточный берег уже погружался в сумрак. Но не успела еще ночь как следует вступить в свои права, как там, на востоке, далеко за лесами поднялась огромная луна и залила все вокруг своим неярким светом. Василь и Олеся сидели, обнявшись, на сене и любовались открывающейся за рекой панорамой.

Девушка прислонилась к его плечу, а он гладил ее волосы и шептал:

— Олесенька, милая, как я рад, что все уже позади, что ты жива и здорова и что ты со мной.— Помолчав и набравшись смелости, он сказал: — Не знаю, как ты к этому отнесешься, и, признаться, боюсь получить отказ, но я был бы счастлив, если бы ты согласилась стать моей женой.

Она чуть вздрогнула, как-то сжалась и сидела молча. Василь повернул ее к себе лицом. В ее глазах и выражении лица смешались радость и тревога.

— Олеся, что же ты молчишь? Если не любишь меня, скажи прямо, я понимаю, что сердцу не прикажешь. Я буду любить тебя как сестру.

— Василь, я люблю тебя,— услышал он ее прерывающийся шепот,— но я не сберегла себя, я уже… уже не девушка… меня насильно…

— Не говори ничего, моя хорошая,— горячо зашептал он,— тебе не нужно оправдываться. Я сам был у них в плену, знаю, как обращаются с невольниками, особенно с женщинами. Я люблю тебя, а все остальное не имеет никакого значения. Ты самая лучшая, самая желанная и всегда будешь для меня такой. Ты только скажи, согласна ли быть моей женой?

— Василь, Василек, я люблю тебя с детства. Я была в тебя влюблена еще тогда, в тринадцать лет, когда вы с Генеком вернулись из своих странствий, только ты не обращал на меня внимания. Я согласна, конечно, согласна, если ты простишь меня.

Она спрятала лицо, уткнувшись в его плечо, но Василь отстранил ее и поцеловал сначала в глаза, потом в щеки, потом в губы. Поцелуи следовали один за другим, и ему казалось, что ни с одной женщиной они не были такими сладкими. Как-то незаметно и естественно он положил ее на спину и наклонился над ее лицом. Она отвечала на его горячие поцелуи, сама целовала его и шептала:

— Я бы хотела, чтобы ты у меня был первым, но так получилось… Я виновата.

Он закрыл ей рот губами и после долгого поцелуя проговорил строго, как мог в эту минуту:

— Сейчас же замолчи, и чтобы я больше никогда не слышал твоих оправданий. Нет никакой твоей вины, и забудь об этом навсегда. Слышишь, навсегда. Пообещай мне это.

— Обещаю, Василек, обещаю, раз ты меня простил, я больше не буду, я люблю тебя и буду твоей. Если хочешь, возьми меня прямо сейчас. Бог нас простит, что мы… до свадьбы.

— Олеся, Олесенька, хорошая моя, красивая моя, счастье мое,— шептал Василь, расстегивая и развязывая ее татарские одежды. Он долго путался бы в них, если бы Олеся сама не помогла ему. Когда его взору предстали великолепные груди — Василь обрушил на них град ласк. Пальцы, ладони, губы, все было пущено в ход. Грудей такой красоты и упругости он еще никогда не видел и не ощущал руками. Он целовал, целовал, целовал их и прекращал это занятие только для того, чтобы еще и еще раз ощутить в своих ладонях их тепло и нежность. Заласканная Олеся тихо стонала и шептала:

— Василь, родной, любимый… что ты со мной делаешь… я не могу, это такая сладкая мука… возьми меня, возьми, я хочу стать твоей.

Его руки, наконец, оторвались от груди и сдвинулись вниз. Пальцы ощутили горячие бедра девушки под тонкими татарскими шальварами. Ладони прошлись по бедрам снаружи, потом по еще более горячим и нежным внутренним сторонам бедер. Шальвары мешали ему и раздражали, он пытался их стащить, но что-то мешало. Вот руки Олеси опустились вниз, что-то там развязали, и она прошептала:

— Все, можешь их снять.

Он сдернул их одним рывком, и сам стал поспешно освобождаться от лишней одежды. Освещенные полной луной, потрясающие бедра Олеси разошлись в стороны, и вот самая красивая девушка на свете лежит под ним и ждет, когда любимый войдет в нее. Почувствовав, что это уже происходит, Олеся еще чуть раздвинула ноги, обняла его и зашептала:

— Милый мой, любимый, как долго я ждала этого, сколько я мечтала, и, наконец, ты мой. Боже, как мне хорошо! Я самая счастливая на свете. Я буду тебе хорошей женой, я всегда буду любить тебя, я рожу тебе детей. Сделай мне ребеночка, пусть это будет наш первенец.

Василь ласкал ее горячо и неистово и жалел только о том, что у него всего две руки. Полная луна взошла уже высоко. Она заливала волшебным светом степь на западе, отражалась бликами в реке внизу под Казачей горой, освещала далекие леса на востоке. Эта лунная и звездная ночь чем-то была похожа на такую же ночь в степи с другой Олесей, но сходство было только внешним. Такой нежности он не испытывал ни к той Олесе, ни к какой другой женщине. Это было что-то невероятное, что-то колдовское, волшебное. Василь сам не думал, что может так безумно влюбиться.

Почувствовав, что напряжение достигло предела, Олеся впилась губами в губы Василя, потом, чуть отстранившись, горячо зашептала:

— Милый, родной, хороший мой, я хочу ребенка от тебя… сделай своей жене ребенка…сделай меня беременной…

Этот страстный шепот возбудил будущего мужа и отца настолько, что он уже больше не мог себя контролировать и тут же постарался сделать все что мог, чтобы выполнить просьбу лежащей под ним девушки…

Луна поднялась еще выше и теперь могла видеть двух счастливых молодых людей, которые сидели обнявшись на высоком берегу реки. Прислонившись к плечу Василя, который то и дело целовал ее, мешая говорить, Олеся рассказывала:

— Селим пытался сделать меня своей любовницей, но жена стыдила его, говорила, что я еще ребенок, что у него дочери старше меня. Наверное, он продал меня, чтобы не было соблазна. А в Турции меня купила богатая вдова ростовщика. Ее двадцатипятилетний сын, увидев меня, сразу начал тискать. Я пожаловалась его матери, а она говорит:

— Запомни, он твой хозяин и ты должна выполнять его волю. Все, что он пожелает, ты ему дашь. Радоваться должна, что он тебя хочет. Это свободные девушки могут показывать характер, могут отказать парню, а рабыня долж¬на ложиться по первому намеку своего хозяина и исполнять любое его желание. У меня уже было три таких, как ты, и каждая из них сама ложилась на спину, как только он ее захочет. Так будешь делать и ты. Чтобы больше ко мне жаловаться не приходила.

В ту же ночь он пришел в мою каморку и молча меня изнасиловал. Мать заставляла меня спать с ним и говорила:

— Ты должна делать в постели все, что он потребует, чтобы он был тобой доволен, но не вздумай забеременеть. От сына я тебе родить не позволю, а когда он женится,
я найду тебе мужчину, от которого у тебя обязательно будут дети. Если родишь девочку, то лет через двенадцать-тринадцать она тоже ляжет с моим сыном и будет доставлять ему удовольствие, как ты сейчас. А поскольку он еще молодой, то он заставит еще и твою внучку ногами подрыгать в постели, как только она подрастет. Учти, что я не посылаю тебя сейчас на тяжелую работу, пока сын не женился. Твое тело должно оставаться красивым и нежным, чтобы мужчине приятно было его ласкать. А как только он женится, будешь работать как все. Твоя красота будет уже не нужна. В постели его будет удовлетворять молодая жена, а ты будешь удовлетворять другого мужчину и рожать мне детей. Овцы должны приносить хозяевам ягнят, а рабыни — новых рабов.

— Когда Селим приехал за мной, уже был назначен день свадьбы сына, а то бы она меня ему не продала.

Спали Василь и Олеся в эту ночь мало, а к вечеру уже прибыли в Харьков. Старый полковник взял родственницу в свою семью. Встречая Олесю на улице, молодые казаки не могли отвести от нее глаз и только вздыхали, завидуя Кононенко, а девушки пожимали плечами и говорили, что не видят в ней ничего особенного. Каждая из них считала себя лучше. У Донцов Олеся прожила недолго. Через месяц после приезда Василь Кононенко и Олеся Захаржевская обвенчались. Посаженым отцом на свадьбе был Григорий Ерофеевич Донец-Захаржевский. За столом присутствовала вся его семья — жена Евдокия, сыновья Константин, Федор и Иван, их жены и сестры. Выпив горилки, Григорий Ерофеевич завел разговор о том, что собирается постричься в монахи.

— Вот построю церковь соборную каменную,— говорил он,— и уйду в монастырь. В Куряж уйду грехи замаливать.

Сыновья, слышавшие это уже не впервые, только улыбались. Не верили они, что отец — боевой полковник, наденет монашескую рясу.

Василь, сидевший рядом с красавицей невестой, думал о том, что раньше ему и в голову не пришло бы, что он может когда-нибудь жениться на Олесе Захаржевской. Кто он такой, сын простого казака, бедный приемыш. А она паненка, шляхетского рода. Но жизнь иногда расставляет сама все на свои места так, как угодно Богу. Кивнув в сторону Василя, старый полковник сказал:

— Каков казак, а! Нет, что за казак! Сказал, что вы¬крадет у татар своего коня — и выкрал. Сказал, что не будет ждать царской милости, а будет сам думать, как вызволить невесту — и ведь придумал. Коня из рук самого французского короля получил за храбрость. За такого хлопца не жаль племянницу выдать.

Пожилые бойцы кивали головами, соглашаясь, что казак и вправду добрый, что с такими Украина не пропадет. Поглаживая усы, добавляли, что и невеста под стать жениху, таких еще поискать да поискать, и поднимали чар¬ки за счастье молодых. Несколько раз, улучив момент, Кононенко исподтишка гладил живот своей невесты, а она прижималась к его плечу и улыбалась счастливой улыбкой. Та жаркая ночь в степи не прошла бесследно. Через восемь месяцев после свадьбы Олеся родила девочку — Оксану. Прошло еще два с половиной года, и Василь с гордостью держал на руках сына Ивана. Сотник Кононенко построил просторный дом рядом с отстроенным после пожара хутором Клочки. Потом здесь появился третий дом, и постепенно выросла вдоль реки Лопани целая улица, которую сначала называли просто Клочки, а со временем переименовали в Клочковскую.


ЭПИЛОГ

Самый молодой в Украине инженер генерал-майор Валентин Иванович Кононенко и его тибетский гость Утанга сидели в домашнем кабинете Валентина и вели неспешный разговор. Сегодня Утанга покидал Харьков и отправлялся к себе на родину. Его самолет вылетал из Киева, но до отхода киевского поезда было еще много времени, а самые важные темы они уже обсудили. Утанга время от времени перекладывал из одной руки в другую «Жезл сатаны» и говорил:

— С тех пор, как более трехсот лет тому назад пропал наш посланец Шиуланг, отправленный с жезлом на помощь соотечественникам, живущим в Бразилии, наши руководители не знали покоя. Судьба жезла была неизвестна, и они с большой тревогой ожидали, что он где-нибудь появится и наделает бед. Это счастье, что он столько лет пролежал в земле. Теперь, когда я верну его в Тибет, это жуткое ожидание, наконец, закончится.

— Спрячьте его, ради Бога, а то еще включите нечаянно,— попросил Кононенко.— Кстати, объясните, как вы собираетесь везти его через несколько границ?

— Что везти? — словно не понимая, спросил Утанга.

— Жезл.

— Какой жезл?

Валентин удивленно взглянул на тибетца. Тот показывал ему ладони, в которых ничего не было.

— Куда вы его дели?

— Хороший вопрос. Туда же, куда дел ваши алмазы, когда мой багаж, вопреки вашему предположению, все-таки досмотрели в аэропорту Рио-де-Жанейро. Я заставил их исчезнуть, а после досмотра они появились снова. Вот так!

На глазах изумленного хозяина квартиры в руках гостя снова появился жезл. Появился не мгновенно, а постепенно в течение двух-трех секунд, как проявляется изображение на фотобумаге, опущенной в проявитель.

— Как вы это сделали?

— Я знаю, как я это сделал, меня этому с детства учили, но дать исчерпывающее научное объяснение вряд ли смогу. Объяснение, которое давали мои учителя, вы не поймете, а для того чтобы просто поверить в возможность этого, вам придется отказаться от того вульгарного материализма, которому вас учили в школе, институте и, вообще, везде.

— Я должен стать верующим?

— И чем скорее, тем лучше.

— Какую же веру мне принять?

— Вера может быть только одна. Человек либо верит в то, что Бог есть, либо не верит. А если вы спрашиваете, к какой религии вам примкнуть, то ответ будет таким:
К любой, или ни к какой. Вы можете выбрать любую религию, только не считайте ее самой лучшей и единственно правильной. Бог создал Небо и Землю и все сущее на земле. Все сущее живет и самой своей жизнью славит Господа. И только люди начали делить между собой Единого Бога и пытаются растащить Его по разным, придуманным ими религиям.

Если бы различные религии терпимо относились друг к другу, не было бы беды. Называйте Бога, как вам нравится. В Коране сказано, что у Бога тысяча имен, а индийский святой — современное воплощение Бога на земле. Сатья Саи Баба говорит: — «Все имена мои»….— Молитесь, как вам хочется, все равно все молитвы придут к Богу. Но не стреляйте в тех, кто молится иначе! Ведь стреляя в иноверца из любви к своему Богу, вы стреляете в Бога, потому что Бог — в каждом человеке. Он в равной степени находится в душе римского католика, почитающего Христа, живущего на небе, и в душе амазонского индейца, поклоняющегося Великому Кобре, обитающему на дне реки.

Вам просто придется поверить в то, что Бог есть! Это признали многие ученые. К такому выводу они пришли в результате своих исследований и открытий. Естественно, я имею в виду умных ученых.

— А разве среди ученых бывают дураки?

— Как вам сказать… Идиотов среди ученых, естественно нет, а дураки… дураки бывают. Они держатся за свои, полученные много лет назад знания, изначально неверные, к тому же давно устаревшие, и под эти знания подгоняют всю свою работу. Все, что не укладывается в их устоявшиеся представления, отметается как несуществующее. Когда такие ученые сталкиваются с чем-то, что представляется сверхъестественным, с тем, что в народе называется «чудо», они просто не хотят об этом знать. Раз это противоречит законам природы, значит, этого не может быть. Они не понимают, что чудо противоречит не законам природы, а нашему неверному представлению об этих законах. Умными я называю тех ученых, которые понимают, что мир создан Богом, или Абсолютом, или непознаваемым Ничто,— название не имеет значения. Они догадываются, что наукой открыта лишь малая часть законов Вселенной, что эти законы — это всего лишь частный случай универсальных законов Мироздания и что до познания истинных законов, особенно законов тонкого мира, нам очень далеко. Но я снова возвращаюсь к тому, о чем уже говорил. Лучше вы расскажите, как вам вообще пришла в голову идея искать атлантов в Южной Америке?

— Все дело в нашем семей¬ном предании,— сказал Валентин. Согласно этому преданию, мой прапрадед Данила Иванович Кононенко где-то в джунглях Ама¬зонки, а может, и не Амазонки, открыл место проживания далеких потомков атлантов, приплывших на кораблях в Южную Америку после гибели Атлантиды. Рассказ об этом удивительном приключении прапрадеда захватил мое воображение с раннего детства. Я прочел все, что мог достать об Атлантиде и, в конце концов, решил, что не¬пременно доберусь до Бразилии и найду атлантов. С точки зрения большинства «нормальных» советских людей, это было ни что иное, как «мечта идиота» и, понимая это, я никому не рассказывал о ней. А о прапрадеде мне было известно следующее.

Данила Иванович Кононенко родился в 1838 году в Харькове, а в 1863, то есть в возрасте 25 лет, будучи молодым медиком, он отправился в качестве помощника судового врача на корвете «Витязь» в составе Российской атлантической эскадры к берегам  Америки. В Гондурасе сошел на берег и остался изучать быт местных племен. Он жил среди индейцев, лечил их, помогал, чем мог, учил и учился у них искусству жить среди дикой природы, в гармонии с ней. От Гондураса до Парагвая тысячи километров. Как он попал в Парагвай — неизвестно, но когда началась война Бразилии, Аргентины и Уругвая про¬тив этой страны, Данила Кононенко оказался там и активно включился в борьбу парагвайцев против завоевателей за сво¬боду и сохранение прогрессивных реформ, проведенных президентом Франсиско Солано Лопесом.

 Сын Украины, он воевал за свободу Парагвая столь успешно, что его подвиги принесли ему широкую известность как среди друзей, так и среди врагов. За его голову была назначена со¬лидная премия. Борьба была тяжелой и слишком неравной. В 1870 году парагвайцы потерпели поражение. Страна была оккупирована, а прапрадед с небольшим отрядом скрылся где-то на территории Бразилии. Дальнейший его путь неиз¬вестен, но в 1872 году он вернулся в родной Харьков. Я знал из рассказов отца, что Данила Иванович встре¬тил в джунглях людей с белой кожей, которые утверждали, что их далекие предки приплыли в Америку на кораблях с востока, где жили на огромном острове в океане. Эти люди строят дома из кирпича, одеваются не так, как индейцы, их язык не похож ни на какой другой, и главное божество у них — Солнце, которое они называют «Ра», то есть так же, как древние египтяне. Солнце изображено над входом в их храм, построенный в виде ступенчатой пирамиды высо¬той примерно метров пятнадцать-двадцать. Прапрадед был очень дружелюбно принят этим удивительным народом и обещал им никому не рассказывать о том, где они живут. Он прекрасно понимал, какая опасность грозит им, если их убе¬жище будет обнаружено, тем более, что он видел у них крупные не¬обработанные алмазы, которые находят где-то на их земле. Будучи сам свидетелем того, как в Парагвае тысячами истребляли индейцев гуарани, самуко, гуайкуру и других, он понимал, что если дело запахнет алмазами, этот народ про¬сто сотрут с лица земли. Какое дело вооруженным до зубов искателям наживы до каких-то там потомков каких-то атлан¬тов, о которых эти бандиты и понятия не имеют. Хранились в семье и два свидетельства того давнего времени. Пер¬вое из них — привезенный прапрадедом из странствий прозрачный необработанный кристалл слегка желтоватого цве¬та размером с лесной орех. Второе свидетельство — старая газета «Харьковские гу¬бернские ведомости», где приводились критические выска¬зывания оппонентов о сообщении, сделанном доктором Д.И. Кононенко при большом стечении народа в одной из аудито¬рий университета. Судя по всему, текст сообщения о жизни в глубине джунглей среди индейцев Южной Америки был опубликован в предыдущем номере газеты, который не со¬хранился. Здесь же приводились лишь нелест¬ные отзывы специалистов. Я помню их почти слово в слово. За¬головок статьи гласил: «Видел ли жителей Атлантиды харь¬ковский доктор Кононенко?»
 Да я могу вам ее просто зачитать, она лежит у меня в столе,— сказал Валентин и, достав из ящика письменного стола пожелтевший газетный лист, бережно развернул его.— Вот мнение некоего профессора П.Г. Степаненко, пользующегося, как утверждает газета, большим авторите¬том в ученых кругах:

«Хотя доктор Д.И. Кононенко не является специали¬стом в той области, которую он затронул в своем сообщении, его наблюдения как свидетельства очевидца представляют оп¬ределенный интерес. Что же касается так называемых атлан¬тов... Докладчик утверждает, что люди этого племени имеют белую кожу и у многих из них светлые волосы. Они называ¬ют себя пришедшими из океана. Но это ли повод считать их атлантами? Некоторые индейские племена считают себя деть¬ми солнца, а другие — потомками медведя. Разве кто-нибудь принимает всерьез эти заявления? Это просто аллегории, столь распространенные среди индейцев, равно как и среди наших северных полудиких народностей. Доктор Кононенко говорит, что их обычаи совершенно не похожи на обычаи местных племен. Но, помилуйте, даже у нас в Малороссии в одной губернии и даже в одной волости обычаи в двух со¬седних деревнях столь сильно порой отличаются, что впору местных Одарок и Панасов также почитать пришельцами из Атлантиды, а то и прямо с Марса»…

А вот еще высказывание другого ученого мужа: «Во¬все уж несерьезно зву¬чит причина, по которой доктор Кононенко отказывается на¬звать место, где живут предполагаемые атланты. Он, видите ли, считает, что современное общество недостаточно циви¬лизовано и опасается за судьбу своих подопечных. Он гово¬рит, что связан клятвой, которую дал какому-то то ли вождю, то ли шаману»...— и дальше все в том же духе. Были еще какие-то записи, оставленные Данилой Ивановичем, но их в 1917 году увез в Париж эмигрировавший с семьей его стар¬ший сын, то есть старший брат моего прадеда. Я знал, что в Париже живут мои четвероюродные брат и сестра с матерью, но Париж для советского человека был тогда так же далек, как джунг¬ли Амазонки или лунные горы. И все же мечта пройти по стопам своего славного предка и доказать, что он действительно видел потомков атлантов, продолжала жить в моем сердце. С годами она не умерла, а на¬оборот, окрепла.

Сколько столетий со времен Платона пыт¬ливые люди во всем мире ищут доказательства, спорят о том, была ли на самом деле Атлантида. Сколько написано поле¬мических статей, сколько научных трудов, сколько художе¬ственной литературы. Особенно активизировались поиски Атлантиды в последнее столетие в связи с развитием техни¬ки. Сколько погружений батискафов, специализированных подводных лодок, аквалангистов произведено в различных районах мирового океана. Сколько затрачено средств в поис¬ках следов легендарного острова с высоким уровнем циви¬лизации, затонувшего, если верить Платону Афинскому, за одиннадцать с лишним тысячелетий до наших дней.

 Сколь¬ко поднято из глубин на поверхность различных предметов в надежде найти доказательства того, что на дне лежит зато¬нувшая страна. Сколько сотен квадратных километров дна прощупано локаторами, сколько сфотографировано на оке¬анском дне необычных образований, напоминающих стены, башни и другие творения рук человеческих. И все напрасно. Загадка и поныне остается загадкой, как и сотни лет до на¬шей эры, когда Платон поведал миру об Атлантиде со слов Солона, которому открыли тайну этой страны египетские жрецы.

А разгадка этой тайны, вполне возможно, находится где-то в джунглях Бразилии, где живут настоящие, реальные по¬томки атлантов. Правда, тысячелетия могли стереть из их памяти или исказить до неузнаваемости древние знания. Но, во-первых, науке известны случаи, когда устные предания достаточно точно донесли до наших дней знания далекого прошлого, а во-вторых, если в Атлантиде был высокий уровень цивилизации, значит, у атлантов была письменность. Не хранятся ли у их потомков письменные свидетельства о стране предков, затерянной в глубинах океана и времени? Видел ли их Данила Иванович Кононенко? Судя по га¬зетному отчету, он не смог привести веских аргументов в пользу своей гипотезы об атлантах но, может быть, он был у них недолго, может быть, ему как чужестранцу они не от¬крыли своих таинственных знаний? Я считал, что должен довести до конца дело своего прапрадеда и открыть миру тайну, которая почти 2 400 лет волнует неравнодушные умы.

 Главным аргументом мне представлялись корабли. Если Атлантида была островом в океане, то атланты были мореплавателями, у них были корабли. Такая огромная страна, как Атлантида, не могла погрузиться в океан мгновенно. Значит, у части ее населения было время сесть на корабли и выйти в океан. Они просто не могли не воспользоваться такой возможностью. Значит, где-то живут и поныне потомки атлантов…

В кабинет вошла Ила и внесла поднос, на котором стояли чашки с кофе, вазочки с печеньем, лимонами, стопки и коньяк.

— Валя даже стихи написал на эту тему,— сообщила она, ставя поднос на столик,— я их помню наизусть.

— Это было еще на втором курсе института,— сказал Валентин.

— Прочтите, пожалуйста, интересно послушать,— попросил Утанга.

— Но на русском языке вы не поймете, а в переводе на английский потеряется рифма,— предупредил Кононенко.

— А вы сначала прочтите по-русски, я почувствую их мелодию, а потом переведете на английский и я пойму смысл,— не сдавался гость.

— Ну, читай Ила, раз ты помнишь,— пожав плечами, согласился автор стихов.

Ила наклонила голову, как бы вспоминая или собираясь с мыслями, потом подняла лицо, и в комнате зазвучал ее мелодичный с легким акцентом голос:

Когда земля в стране атлантов застонала,
И с ревом огненные реки потекли,
И храмы рухнули, и небо запылало,
Еще стояли у причалов корабли.

Куда ушли те, кто судьбе не покорился,
Растаяв в дымке неизведанных морей,
И где тот берег, что однажды появился
На курсе полузатонувших кораблей?

Я верю, стихию взнуздав парусами,
Они не смирились в трагический час.
Быть может, потомки атлантов мы сами,
Быть может, атланты живут среди нас.

Кононенко перевел содержание на английский язык. Слушая его, Утанга не отводил глаз от Илы, а когда он закончил, сказал с улыбкой:

— Уверен, что вы тогда и предположить не могли, что вашей женой станет юная дочь легендарной Атлантиды, да еще такая красавица.

— Иди сюда, моя Звездочка,— сказал Кононенко, привлек к себе Илу и поцеловал.

— А он всем говорит, что нашел меня в болоте,— улыбаясь, заявила Ила.

— Но ведь это соответствует действительности,— рассмеялся Утанга.

Через несколько минут Ила ушла. Ей нужно было готовиться к занятиям в институте. А Валентин продолжил свой рассказ.

— Когда мы с Рустамом Бурхановым, которого вы теперь знаете, оказались в Париже, я нашел своих родственников. К счастью, у них сохранился старый чемодан с семейным архивом. В нем я обнаружил записную книжку Данилы Ивановича, где были плохо сохранившиеся записи о событиях в Парагвае.

Судя по тем записям, которые удалось прочесть, он уходил от преследования с дву¬мя ранеными товарищами вверх по реке Парагвай, и было это уже на территории Бразилии. Через неделю его товарищи умер¬ли от ран, и он остался один. Как он попал к «Людям, пришед¬шим из океана», неизвестно, но он пишет, что пробыл у них два месяца. Из другой записи следует, что он, покинув своих новых друзей, оказался в городе Корумба. Как вы сами убедились, этот бразильский город находится на границе с Боливией и недалеко от Пара¬гвая. Затем мой прапрадед пересек Боливию, добрался до чилийского пор¬та Мольендо, а оттуда — морем на север до Панамы. Из всего этого следовал чрезвычайно важный для нас вывод...

— Что место обитания неизвестного народа находится не в бассейне Амазонки, как вы думали, а гораздо южнее?— спросил Утанга.

— Совершенно верно. Изучив карту, мы с Рустамом пришли к выводу, что затеряться они могли только в необъятных болотах впадины Пантанал. Там сотни километров необитаемых болот…

В прихожей раздался звонок и Валентин сказал, что это, наверное, пришла сестра Илы Нида. Действительно, через минуту Нида постучала в дверь кабинета и, войдя, протянула Валентину письмо из Бразилии от Рустама. Она сразу вышла, а Кононенко извинился перед гостем за свое нетерпение, вскрыл конверт, бегло пробежал глазами его содержимое и со словами: — Это невероятно! — поднял глаза на тибетца.

— Что-то случилось на острове? — с тревогой спросил Утанга.

— Нет, нет, на острове все в порядке. Это касается моего прапрадеда, о котором я только что рассказывал. Рустам пишет, что в одном из лесных селений в соседнем Парагвае нашел индианку, которая… но лучше я вам прочитаю...

Бурханов описал все настолько живописно и с такими подробностями, что, читая письмо, Валентин, как в кино, видел себя на его месте. Вот плетеная индейская хижина и старая индианка по имени Кончита, сидя на покрытой тряпками лежанке, рассказывает легенду о том, как индейцы впервые приручили огонь, поймав огненного змея, плававшего по реке.

Слушая ее неторопливую речь, Рустам вспомнил во¬прос, заданный ему индейцем Марио Коррансой:

— Сеньор, я никак не пойму, почему вы и ваш друг мне помогаете? Тогда он освободил меня из каталажки, теперь вот вас прислал за мной. Может быть, он Белый Индеец? А может быть вы?

— Что значит Белый Индеец? — спросил тогда Рустам.

— У нескольких парагвайских племен есть легенда о белом человеке, который в трудные минуты помогает индейцам. За это его и прозвали Белым Индейцем. Он был иностранцем и вы тоже не здешние.

Когда старуха закончила свой рассказ об огненном змее, Рустам поинтересовался:

— А легенду о Белом Индейце вы знаете?

— Знаю. Это было не так давно, но больше ста лет назад, когда на нашу стра¬ну напали соседи,— снова заговорила старая индианка.— Три страны против одной. Им помогали и другие страны, а нам только Белый Индеец. Его звали Данилио Русо, и он приплыл на большой лодке из далекой страны за океаном.

— Как его звали? — вздрогнув от неожиданности, спросил Бурханов, слу¬шавший до сих пор вполуха.

— Его звали Данилио Русо,— повторила старуха.— Он был молодой, но умел лечить разные болезни как настоящий шаман.

«Неужто это Данила Иванович Кононенко — прапрадед Валентина,— с волне¬нием подумал Рустам.— Очень похоже. Ведь он воевал в 1865—1870 годах где-то здесь, в Парагвае».

— Почему вы его называете Белым Индейцем?

— Он был наш, хоть и белый. Он был не такой, как другие белые, а такой, как мы. Он жил среди индейцев, всем помогал и все его любили. Он сражался за нашу свободу. Сначала он был мирным человеком. Организовал в одном селении госпи¬таль, и туда привозили больных и раненых на войне. Однажды после жестокого боя бразиль¬ские солдаты захватили это селение. Генерал, который командовал вражеской армией, приказал очистить госпиталь для своих, а всех раненых ин¬дейцев убить. Данилио Русо говорил ему, что раненых убивать нельзя, что это против закона и против Бога. Говорил, что Бог белых людей накажет его, но генерал сказал, что здесь он и закон, и Бог. По его команде лежачих раненых начали закалывать штыками прямо на месте. Те, кто мог встать, пытались уйти, но их расстреливали во дворе. Тогда Данилио Русо сказал, что сам накажет генерала, что он тоже может быть и законом, и Богом. Он выхватил ружье у одного из солдат и выстрелил генералу прямо в лоб.

Его схватили и привязали к столбу во дворе. Офицер, заменивший убитого генерала, построил солдат, которые должны были расстрелять Данилио Русо. Но в тот момент, когда солдаты подняли ружья, грянул гром такой силы, какого еще никто никогда не слышал. Вслед за громом хлынул небывалой силы дождь. Это была сплошная стена воды. Солдаты не видели даже своих штыков. Когда дождь внезапно прекратился, все увидели столб и обожженные небесным огнем веревки, а Данилио Русо исчез. Обыскали все вокруг, но его не нашли.

Следующей ночью кто-то убил двух часовых и забрал из склада много оружия, а склад поджег. Когда солдаты начали тушить склад, из темноты загре¬мели выстрелы и враги стали падать один за другим. Им пришлось бросить его догорать со всем оружием, которое еще оставалось внутри. С тех пор каж¬дую ночь, как только в доме, где жили враги, или в палатке загорался свет, раздавались выстрелы и падали убитыми те, кто был в круге света. Офи¬церы запретили зажигать огонь, и чужаки ночи напролет дрожали в темноте. Это Данилио Русо собрал индейцев, вооружил их и не давал врагам покоя. Днем тоже откуда-то прилетали стрелы и убивали солдат и офицеров. Однажды бразильцы узнали, что Данилио Русо скрывается в джунглях в деревне индейцев. Туда послали отряд из ста человек, чтобы поймать его, а дерев¬ню сжечь. К той деревне вела через джунгли такая же узкая тропа, как та, по которой ты пришел к нам. Солдаты вынуждены были идти цепочкой, один за другим. Тропа петляла среди деревьев, и передние не могли видеть задних. А сзади время от времени свистела стрела, и падал солдат, идущий по¬следним. За ним падал следующий, а остальные шли, не зная, что происходит у них за спиной. Когда отряд укоротился сзади человек на десять, солдаты вышли из леса на прямую тропу. Деревня была уже близко. Вдруг впереди из-за кустов вышел белый человек с ружьем в руках. Это был Данилио Русо. Он поднял ружье, и офицер, шедший первым, упал. Тотчас же справа от тропы из густой высокой травы поднялись пятьдесят индейских воинов. Засви¬стели стрелы, и половина врагов рухнули на землю. Оставшиеся в живых вскинули ружья, но индейцы упали в траву и исчезли, а с другой стороны тропы в ту же минуту встали еще пятьдесят воинов и враги стали падать под градом их стрел. Ни один человек из отряда не вернулся из джунглей, а люди Белого Индейца получили много оружия.
Когда началось наступление наших войск, Данилио Русо ударил со своим отрядом по бразильцам с тыла, и это решило исход боя.— Время от времени старуха замолкала и сидела, закрыв глаза. То ли вспоминала, то ли спала. Но потом приходила в себя и снова продолжала свой рассказ.

— Пять лет длилась неравная борьба нашего народа против захватчиков. Данилио Русо организовал небольшой, но хорошо вооруженный и очень подвиж¬ный отряд. Он появлялся в самых неожиданных местах и приходил на выручку защитникам свободы. Он не подчинялся никакому командованию, но всегда ока¬зывался там, где был больше всего нужен. Враги назначили за его голову большую награду, но поймать не могли. Никто не знал, откуда он приходит и куда исчезает. То он вдруг появлялся во время боя, чаще всего с той стороны, откуда его не ждали, и приносил победу нашим войскам, то оказывался в глубоком тылу у захватчиков, громил их отдельные отряды, осво¬бождал пленных, спасал приговоренных к смерти и исчезал со своими людьми бесследно, как дым.

Рустам слушал неторопливую речь старухи, стараясь не пропустить ни слова, и жалел только об одном — о том, что у него нет с собой магнитофона. Он уже не сомневался в том, что Данилио Русо это ни кто иной, как Данила Ивано¬вич Кононенко — прапрадед его друга Валентина.

— Данилио Русо совершил еще много подвигов,— продолжала женщина.— Это враги прозвали его Белым Индейцем. Они хотели унизить его, но Данилио Русо сам называл себя этим именем и гордился им. Так стал называть его и наш народ. Когда в последнем бою наши войска были разбиты, он ушел с несколь¬кими людьми по реке Парагвай на север и затерялся в болотах. Думали, что он погиб. Через несколько месяцев индейцы подняли восстание. Сначала они побеж¬дали, но потом вожди некоторых племен увели свои отряды перед решительным боем и наши были разбиты. Они отступали все дальше на север, а враги пресле¬довали их днем и ночью. Наконец, их загнали в ловушку, откуда не было выхода. Они заняли оборону на небольшом холме. С трех сторон было непроходимое бо¬лото, а с четвертой — наступали враги. Вождь послал самых опытных воинов искать тропу через болото, но они вернулись ни с чем. Везде была трясина. Оставалось только сражаться до конца. К исходу второго дня у них кончи¬лись последние патроны. Воины взялись за ножи, собираясь дорого про¬дать свою жизнь и в это время добрые духи — покровители племени накрыли все вокруг таким густым туманом, что казалось, будто настала ночь. Враги пре¬кратили атаку, а из болота сквозь туман к индейцам вышел Данилио Русо.

 Когда туман начал рассеиваться, сначала показались верхушки деревьев, потом холм, где были позиции индейцев, но там уже никого не было. Лишь на верши¬не маячила одинокая фигура. Это был Белый Индеец. Солдаты начали стрелять, но пули не брали его. Тогда они пошли в атаку, но пока они добежали до холма, Данилио Русо исчез в тумане. С тех пор и до наших дней там, где притес¬няют индейцев, время от времени появляется Данилио Русо. Одни говорят, что это сам Белый Индеец, другие утверждают, что это его дух. Но как бы там ни было, он по-прежнему приходит на помощь.

Старуха замолчала, а Рустам еще некоторое время сидел неподвижно под впечатлением ее рассказа. Кто бы мог подумать, что индейцы в далекой Южной Америке сохранят на столетия в своих легендах имя никому не известного на родине украинского доктора — борца за свободу Парагвая. Вдруг он вспомнил слова жреца ацлан Танэ Хару:  «Тогда еще тропы были через бо¬лота. Его проводили двое наших».

— С ним еще были двое белых,— произнес Рустам и по интонациям его голоса нельзя было понять, был ли это вопрос или утверждение.

От его слов в девяностолетнем мозгу Кончиты будто вспыхнул яркий свет. Она закрыла глаза и увидела себя маленькой девочкой, устроившейся вместе с другими детьми у костра. На пне сидел ее дед и говорил: «Тогда к ним из тумана вышел Белый Индеец и с ним двое бородатых белых людей огромного роста. Они знали тайные тропы через болота и увели индейцев далеко от врагов. Прежде чем расстаться, Данилио Русо дал вождю целую горсть крупных алмазов и сказал, чтобы за них купили оружие». Открыв глаза, старуха сказа¬ла:

— Ты прав. С ним действительно были двое бородатых белых, очень больших. И еще. Белый Индеец дал вождю целую горсть алмазов для покупки оружия.

— Таких? — спросил Рустам и, достав из заднего кармана джинсов, протя¬нул женщине три сверкающих камня.

— Да, это правда алмазы,— взволнованно произнесла старуха.— Ты бога¬тый человек,— и она протянула ему камни.

— Оставьте себе на память,— сказал Рустам.

Дальше Рустам рассказывал в своем письме, что его уговаривали остаться на ночь в этой хижине, и что городская белая невестка старухи пыталась подложить к нему в постель свою юную дочку в надежде подработать деньжат, но он ушел, несмотря на то, что приближалась ночь.

Но ни он, ни Кононенко не знали о том разговоре, который произошел у Кончиты с невесткой следующим утром. Узнав от мужчин, которые на всякий случай следили за чужаком, что их гость внезапно свернул с тропы в заросли и исчез, она сказала:

— Это был он сам.

— Кто это сам? — спросила невестка.

— Сам Белый Индеец.

— С чего вы взяли?

— Сам попросил рассказать ему эту легенду,— начала старуха,— слушал так внимательно, улыбался и головой кивал, словно подтверждая, что так и было. Кучу денег дал, от девчонки отказался, пришел ниоткуда и ушел никуда. Сам он и был. Больше и быть некому. Про двоих белых, которые были с Данилио Русо, я забыла, а он знал.

— Но он мог просто слышать эту легенду раньше,— возразила невестка.

— Он на машине улетел ночью. Я видела, когда по нужде выходила. Луна светила ярко и все было видно.

— На какой машине?

— На блестящей с колесами.

— По воздуху улетел?

— Да, вон оттуда над деревьями и на восток.

«Совсем бабка из ума выжила»,— подумала молодая женщина, а вслух сказала: — Это вам, наверное, показалось.

— А камни?

— Какие камни?

— Алмазы.

На сухой коричневой ладони старухи засверкали разноцветными огоньками три прозрачных камня. У невестки от удивления захватило дух. Вот это уж никак нельзя было объяснить. Обыкновенный человек не отвалит целое состояние ни за что, ни про что незнакомой старухе.

— Никому не говорите,— прошептала пораженная женщина, подумав, что если не сейчас, то после смерти старухи алмазы достанутся ей. И ее девочке больше не придется ложиться в постель с мужчинами, чтобы заработать на хлеб.

Когда Кононенко закончил читать, Утанга, слушавший с большим вниманием, проговорил:

— Это, действительно, кажется невероятным, но, судя по всему, факт налицо. О вашем прапрадеде сложены легенды и о нем помнят в Южной Америке уже второе столетие. Вы можете гордиться таким предком.

Сбылось предсказание Шиуланга о том, что судьбы еще двух поколений из рода Василя Кононенко будут связаны с судьбой древнего народа, который называл свою затонувшую страну Ацлан-тэ, то есть Земля ацлан и которую Платон Афинский называл Атлантидой. Но ни Валентину Кононенко, ни Утанге, ни дочерям легендарного народа Иле и Ниде не дано было знать о пророческих словах тибетца, сказанных им еще в 1680 году.

Еще некоторое время мужчины обсуждали полученное сообщение, но пришло время ехать на вокзал, и Валентин пошел выводить машину. Утанга сердечно попрощался с Илой и Нидой, которых обрадовал его отъезд. Сестры ничего не имели против обаятельного и интеллигентного иностранца, но с тех пор, как он появился в Харькове, Валентин был постоянно занят и уделял им совсем мало внимания, а они к этому не привыкли.

Подъехали к вокзалу. Кононенко проводил гостя до вагона и стоял с ним, пока проводник не попросил всех занять свои места. Утанга поблагодарил за помощь, сказал, что счастлив был познакомиться, надеется еще встретиться и, возможно, не один раз. Во всяком случае, во всем, что касается народа ацлан, он будет принимать самое непосредственное участие вместе с Валентином. Кононенко, со своей стороны, пообещал сделать все от него зависящее, чтобы проблема ацлан была разрешена благополучно для них.

— Мы пришлем в вашу Академию наук заказ на копии древних книг на языке ацлан,— сказал Утанга.— Кроме того, я думаю, наши руководители захотят посетить селение аццан, и тогда мы обратимся к вам за помощью. И последнее, что я хочу вам сказать, вернее, напомнить на прощание, потому что это я уже говорил. Не бойтесь смерти. Помните, что мы бессмертны. То, что у вас на Западе называют смертью, есть всего лишь расставание с физическим телом, которым мы пользовались временно в грубом мире, и возвращение в тот мир, где мы все живем постоянно до очередного воплощения.

Они обнялись на прощание, и Утанга вскочил на подножку, когда поезд уже медленно тронулся. Проводник, недовольный упрямым пассажиром, резко захлопнул дверь вагона, а Валентину показалось, что закрылась дверь в другой, таинственный мир.

Выйдя с вокзала, он сел в машину и отправился домой. Поднялся по спуску Халтурина на Университетскую горку, оставил машину напротив Успенского собора и решил немного посидеть в сквере, чтобы привести в порядок мысли, взбудораженные всем, что произошло в этот вечер. Погода стояла теплая. Он сел на скамейку неподалеку от вечного огня и просидел минут двадцать. Вспомнил, что Ила просила купить несколько дискет. Компьютерный магазин был здесь рядом, на улице Донец-Захаржевского, но теперь он, конечно, закрыт.

«Интересно, кто он такой, этот Донец-Захаржевский? — подумал Кононенко.— Наверное, какая-то знаменитость, раз его именем назвали улицу в центре города. Надо бы спросить у кого-нибудь».

Откуда ему было знать, что его собственная пра-пра-¬пра... прабабушка носила фамилию Захаржевская. Встав со скамейки, он подошел к ограждению над обрывом и некоторое время любовался с горки огнями вечернего города. Впереди, за рекой Лопань, видно величественное здание Благовещенского собора, построенное в византийском стиле. Совсем близко внизу, по эту сторону реки, улица Клочковская. Валентин не знал, что на том месте, где он сейчас стоит, триста лет назад была крепостная стена. Вон там возвышалась Тайницкая башня, подземный ход из которой вел к реке. Справа внизу, рядом с домом полкового судьи Тимофея Клочко, стоял просторный дом, в котором жила большая и дружная семья предка Валентина — казачьего сотника Василя Кононенко.
Да, многого не знал Валентин, но и того, что он знал и пережил, другому хватило бы на три жизни.

КОНЕЦ