куда бегут броненосцы

Ты – Ангел.
Ангел мой!
А кто я?

Евреи думают, что я еврей. Цыгане думают, что я цыган. И только Господь Бог знает, что я сукин сын и порет меня, как «сидорову козу».

Пресна водица, Матерь Божья и клонит голову к земле. Откликнись Дева Пресвятая!.. Ах, слезу уронила, а я поймал, умылся и ожил. Дальше пошел. Шел. Приснился сон мне с зеленым небом, утыканным одуванчиками и дураками. - Вай-вай-вай,  хорошие мои, пестрокрылые, летите!  Коснись меня. Не обойди мимо. Ну, хочешь, я поплачу, с надрывом, срываясь на «ы»…
Что хочешь ты? Небеса благосклонные не дали айлюленьки мне.
Психи! Праздник! Я пришел. Принес с собой улицы, окна и мошонку пса заблудшего в Рождество Христово, с хреновым утром и луковичными, мать твою, куполами. Аукнулось. Опять зарыдал. Больно мне. Ну, возьми, подогрей, скушай сердце мое хрустящее. Какие песни за околицей! Видать, Господь прошел за околицей… За околицей не стучат топоры… А мне бы вальс на крышке глоба и в дудочку дуду!
Ветер раскачался, скрип-скрипучая половица какая… Кокотка раскокохалась, накликает, небось, что, а мне куда… Белые стены, белые пальцы, пыльцой не раскрасишь. Небо. Небо зеленое нынче приснилось мне, …и эта музыка. Мне плакать хочется, мама моя!
  Досказать бы ненастью о шероховатости слов в непогоду. Путаюсь.

Всю жизнь свою ждал, что однажды прилетит Белый ангел, возьмет мою ладонь в свою, и, утерев слезы белым крылом, улыбнется, сказав: - «Пришло то время, когда высохшие колодцы наполнятся живительной водой, и степи зацветут соцветием трав невиданной красоты и небо перестанет хмуриться, а взрослые будут смеяться, как дети. И в домах заколоченных, растопят камины и детям вернут их песни и сказки. Мы станем Любить друг друга, как любят детей своих мамы. И сердце мира станет нашим курантом. Ты так долго ждал этого. Это твоя жизнь. Иди!»