Диктор

Когда - то я уже начинала,  даже почти закончила,  писать рассказ о тебе,  моя дорогая.  Но,  поскольку ты сделала так нехорошо – взяла и просто умерла,  тот мой рассказ теперь совсем неуместен.  Да и не сохранила я его.  Но,  поскольку ты  мне была настоящим другом,  я помню всю твою жизнь и попробую еще раз рассказать о тебе…


   Раз уж ты ничего,  кроме воспоминаний о себе,  не оставила,  я посвящаю этот свой рассказ тебе,  дорогая моя Ира!


   Первый раз я услышала это имя  от своей мамы.  Она работала начальником отдела кадров,  всех своих работников знала хорошо,  и мне казалось,  что пеклась о них больше,  чем о нас,  своей семье.  Эти вечные разговоры о том,  что кому - то надо помочь с жильем,  кого - то надо перевести на более оплачиваемую работу,  кого - то за кого - то сосватать… Боже! Ей это все удавалось! И целыми вечерами мы выслушивали про то,  как тяжело то какому - то билетному кассиру,  у которой,  бедняги,  одна ножка короче другой,  молодые люди с ней через окно кассы  флиртуют,  а когда вдруг увидят,  как она кульгает,  сразу отваливают;  то про сантехника  дядю Мишу,  который достал пассажирке из канализации оброненную ею  в унитаз пачку денег,  не получив в ответ даже « спасибо» ,  нам было,  хоть и интересно,  но ужасно обидно,  что наши детские проблемы не на самом первом месте.


    А вот и очередная новая.  Пришла девушка на работу проситься хотя бы уборщицей.  Симпатичная,  молодая,  а уборщицей,  потому что никто нигде брать не хочет – трудовая испорчена тюремной печатью.  Отказала,  потом догнала, привела в кабинет,  расспрашивать стала.  А та отвечать уже,  видно,  устала всем… За убийство мужа! Ничего себе! Девять лет! Это даже не ужасно,  это непонятно совсем.


    Пришлось «потерять» трудовую,  такой симпатичной и приятной девушке перрон мести  даже и предложить язык не повернулся.  И что в ней так подкупило,  не могла понять моя мама никак.  А из головы она не выходила.  Голос у нее очень душевный.  То есть идет из души. Вот куда ее! Диктором отправила учиться.


     Учеба эта продлилась две - три недели,  и стала Ира диктором Номер Один станции Минск–Пассажирский на всю свою оставшуюся жизнь!


     Когда я провалила вступительный экзамен в институт,  и надо было искать работу,  мне даже и в голову не приходило,  что я могу устроиться на вокзал,  одно из самых престижных мест в то время.  Даже уборщица на вокзале была человеком важным,  потому что могла достать билет туда - сюда.  А билетов ни туда,  ни сюда просто не было.  Шли и кланялись все родственники,  начальники родственников,  знакомые родственников начальников.  Кому срочно в Москву,  кому – всей семьей на юг и обратно.


     Потыкалась я туда - сюда,  все не по мне.  Светокопировщицей в каком - то НИИ  проработала недели две,  пока  однажды не отравилась и не потеряла сознание.  Нужно было время от времени выходить на улицу,  черпать ведром аммиак из бочки для заправки машины.  Да… Ну и техника была в то время! Еще где - то кем - то поработала,  а потом не выдержала,  устроила дома истерику матери:  «Ты всех подряд,  даже Иру свою из тюрьмы,  в дикторы взяла,  а я мучаюсь,  хожу прошусь везде,  как дура.  Все боишься,  что кто - то что - то скажет…»


     С понедельника вышла на работу учеником билетного кассира.  Слава Богу! Хоть раз убедила мать!


     Промахнулась,  правда,  мама с местом – нельзя мне было в кассу идти.  Вроде и работа простая,  и внимательной я была,  аккуратной,  но практически каждый раз я восхищалась,  что кто - то из соседних касс еще и навар имеет,  у меня – вечно недостача! Многие меня любили,  потому что маму уважали,  а многие ненавидели,  потому что я – блатная.


    Но,  поскольку,  про мои недостачи знала только мама,  репутация у меня через полгода была неплохая,  и стала я проситься на повышение – узнала,  что требуется еще один диктор.


    Иру я тогда еще не знала.  Иногда,  когда работала с ней в одну смену,  звонила ей,  чтобы помочь какому - то пассажиру сделать объявление о встрече у входа в билетные кассы и проч.  ерунду.  Когда слышала,  как она объявляет:  «Поезд номер 1 БЕЛОРУССИЯ Москва - Минск прибывает на первый путь к первой платформе» ,  мурашки по коже бегали от зависти – я тоже так хотела.   Голос,  конечно,  будь здоров! Как будто Левитан о победе объявляет.  Очень красиво.  Серьезно,  но как - то заботливо! Она меня к себе тянула.  Так хотелось познакомиться!


       И вот я уже на стажировке у Иры.  Ночь.  Ее божественный голос,  обалденный костюмчик нежного персикового цвета,  застегнутый на уже почти недозволенно низкую пуговичку,  длинные пальцы и красивый маникюр на ногтях сантиметра в два – все это меня приводило в состояние необъяснимого поклонения перед ней.   


      С первого дня она меня называла «Любочка» ,  я поначалу даже думала,  что она передо мной заискивает из - за мамы.  Но потом поняла – она ко всем так обращается ласково.  А еще сейчас вот вспоминаю  и,  честное слово,  не помню ни одного случая (честно - честно!),  чтобы Ира о ком - то плохо говорила.  Никогда! Даже,  если я кого - нибудь хаю в сердцах,  она только вздыхает и с паузами длинными:  « Ой…Ой…Ой… Моя ты Любочка …» ,   -  говорит,  как - будто сопереживает.


      Практически в каждую смену Ира приходит в новых,  только что сшитых своими руками блузках или брючках.  Видно,  что недорого,  но цвет и фасон  - зашибись! Вокруг все ходят в черно – серо – коричневом (начало 80 - ых),  а она в каких - то царственных пастельных тонах.


Фигура – с ума сойти! Если бы она была мужчиной,  была бы,  как сестра родная на Валерия Леонтьева похожа! Не зря он и Гурченко были ее кумирами.  Когда пел Леонтьев,  она радовалась и плакала одновременно. Он тогда только – только начинал и был совсем не похож на Кобзонов и Зыкиных.


       Спросила я как - то:  « Где ж ты так классно шить научилась?» , - получила ответ:  «В тюрьме» ,  ну,  и заглохла.


       У меня уже время стажировки могло давно закончиться,  но мне так не хотелось с ней расставаться,  я не спрашивала ни о чем,  но втайне надеялась,  что она хоть капельку расскажет о своей жизни и о том,  почему с ней,  хрупкой девушкой,  такое могло случиться.   Я маме все говорила,  что мне бы еще смену – другую с Ирой поработать надо.


       Но в конце концов,  когда мать стала подозревать,  что я от Иры не только хорошему учусь,  а также потиху покуриваю в ночную смену,  она меня отправила в самостоятельное дежурство навсегда.  Экзамены сдала и – вперед!


       Все! Мы с Ирой работаем в разные смены,  встречаемся только минут на десять,  сменяя иногда одна другую.  А это – не то.  Ко мне,  соплячке,  она в гости не поедет,  потому еще,  что работает у мамы в подчинении.  А меня  не приглашает,  да и живет в общежитии. 


      И все - таки мы встретились.  И мы поговорили.  Нам было уютно поговорить много и обо всем,  но,  что гораздо важнее,  нам и молчать было очень приятно вдвоем.


      Да… Ты оказалась еще тоньше,  чем даже думала я. А некоторые,  вообще - то,  говорили,  что ты резка и жестковата.  Странно… Ты просто всегда смотрела в глаза так,  что было понятно,  веришь ты или не веришь,  тебе врать не получалось,  ты не говорила плохо,  но и никогда не заискивала.

      Белая ворона,  одним словом! Сильно белая!
 
Была однажды у меня серьезная причина уйти из дома,  даже сбежать.  Это совсем для другого рассказа,  потому пропустим  просто.  Сбежать - то сбежала,  а куда? Некому открыться о своих горестях,  все уляжется через пару дней,  а разговоров будет! Села я в электричку, еду и думаю,  куда податься.  Вся зареванная,  лицо прячу в окно.  Объявляют станцию Степянка,  и вижу в окно Иру.  Сидит во дворе дома,  то ли читает,  то ли загорает.  Естественно,  выскочила,  дверью чуть не защемило!


     Жила Ира  в доме для железнодорожников.  Это барак такой,  разделенный на две половины.  Общежитие,  фактически,  для холостяков.  В одной половине жила семья,  а во второй – Ира и еще две девушки, железнодорожницы.  Вокруг дома сад,  за домом сосновый лес,  красота, если бы только не поезда,  бесконечно грохочущие в двухстах метрах на Москву и обратно.  Когда идет поезд,  ни телевизора,  ни друг друга не слышно.  Но тут уже все привыкли настолько,  что просто спокойно переживают эти паузы минуты в три. Говорили - говорили,  замолчали на пару - тройку минут,  и дальше, как ни в чем не бывало,  продолжают разговор.


     Ни о чем Ира меня не спросила,  успокоила: «Ныть перестань! Никто ж не умер! Все наладится!».  Смотрели телевизор,  в карты играли,  чай пили до самого вечера.  Я все думала,  как бы попроситься остаться хотя бы до утра.  Она это дело поняла,  говорит: «Ночуй у меня.  Успокоишься.  Я завтра в день работаю,  а ты побудь здесь,  успокойся, подумай!»


      Вышли покурить перед сном,  присели под сиренью на лавочку.


 -  Здорово у вас тут,  красиво.  Ты уже привыкла? Нормально устроилась?  Как девчонки?
 -  А что мне привыкать,  ничего за девять лет здесь не изменилось.  Я ж здесь и раньше жила.
 - ?
 -  Я приехала поступать в училище на парикмахера, не поступила, назад в свой Клецк возвращаться не хотела.  Познакомилась с девчонкой из Степянки,  приехала в гости на день,  пошли гулять,  начался дождь,  забежали в вокзал переждать.  А там тетка ее кассиром работала.  Слово за слово,  оказалось,  им кассир как раз нужен.  Взяли прямо на следующий день стажироваться.  С жильем вопрос само собой и решился,  девочка эта Нина взяла к себе,  у них дом большой.  А когда поработала,  два месяца стажировалась,  самостоятельно даже несколько смен доверили,  начальник станции вызвал и предложил место в комнате в этом самом бараке.  Я от счастья прыгала – так повезло! Тем более,  прописали сразу.


   Домой ездила часто,  отец у меня с очень слабым сердцем был.  Я у него любимая дочка.  У нас в Клецке дом большой,  хороший. Они там  втроем остались : родители и младшая сестра моя,  Таня.


   Прошло года два - три,  я уже готовилась поступать в железнодорожный институт,  я влюбилась в железную дорогу,  в поезда,  в пустые перроны,  в пассажиров с клунками и чемоданами.


   Мне нравилось все,  даже этот грохот и стук колес за окном.


   А потом,  потом я влюбилась,  влюбилась в мужчину!


   Вот тут за лесом метров восемьсот до воинской части.  Девчонки туда по выходным на танцы ходили.  Я – нет,  я ж по выходным домой ездила,  продукты туда везла из магазинов,  а обратно – соления всякие,  картошку,  припасы.  Там все выходные  на огороде помогала,  в доме уборку делала,  стирала.  Папа меня все по голове гладил и приговаривал: »»Дачушка мая! Прыехала бацьку наведаць! Якая у мяне малая! Красатуля!»


    Однажды вечером уже поздно приехала,  выхожу из электрички,  вижу,  окно – нараспашку,  из окна – музыка,  гости у нас какие - то.  Разозлилась ужасно – мне завтра на работу,  а тут – разгуляево!


     За столом мои девчонки и парень один,  не в форме,  но сразу поняла по бритой голове и выправке – солдат.  В увольнении, видно,  гуляет пацан!


    -  О,  Ирка, привет! А мы тут Юру привели специально с тобой познакомиться! Он нас достал,  видел тебя несколько раз во дворе,  упросил познакомить.
     -  Слушайте, давайте – ка,  вместе со своим «генералом» выметайтесь!  У нас –общага,  а не ресторан тут.  Мне на работу завтра во - первых,  а во -  вторых,  пусть себе помоложе поищет,  я с малолетками не знакомлюсь.


     Деловая была,  ввела Юру в краску,  вышел,  что - то типа «спокойной ночи» промямлив.  Ну сколько лет солдату? – двадцать  - не больше.  А мне аж 23!

 
     С девчонками разгрызлась окончательно,  надоели. Я такая чистоплюйка,  мне надо, чтобы  на пороге всегда тряпка мокрая лежала,  чтоб ноги вытирали,  обувь снимали,  кровати заправляли,  посуду мыли.  А они все куда - то спешат,  привыкли, чтоб за ними убирали.  Дура, короче,  была.  Не на то внимание обращала.  Гоняла их,  ругала,  а они потом меня так спасали,  по крайней мере старались мои девочки.


    Прошло недели две.  Сажусь однажды в пятницу в электричку, домой собралась ехать, в Клецк свой.  Колбасы делать – кабана заколол отец.  И вдруг –  напротив меня садится тот самый Юра.


     -  Здравствуй,  Ира!
     -  Привет!
     -  Мне с тобой поговорить надо.
     -  О чем говорить нам?
     -  Девчонки сказали,  ты в Клецк едешь? Я с тобой,  можно? Не волнуйся,  я тебя провожу,  по дороге поговорим,  и я сразу – назад.
     -  С какого перепугу ты меня провожать собрался? И почему не в форме?
     -  Я уже демобилизовался,  еще,  когда в прошлый раз к вам приходил,  уже свободен был.  Мне уезжать надо,  я из Молдавии.  Я вот слоняюсь тут две недели,  никак не соберусь к тебе зайти,  погнала тогда,  как мальчишку!


    В общем, слово за слово,  доехали до Минска,  не заметила – уже в автобусе Минск - Клецк сидим на заднем сиденье,  разговариваем.  Конечно,  я хоть и выпендривалась,  но, поскольку  у меня еще в жизни не случалось таких признаний,  никаких свиданий не было,  мне же не очень хотелось на самом деле обделить себя таким обществом.  Надо сказать,  красоты Юра был необыкновенной:  брюнет высоченный с огромными не то голубовато – зелеными,  не то зеленовато - голубыми глазами.  Губы! Страсть! Большие,  с четким контуром,  как будто его нарисовали.  И голос у него какой - то внутренний,  низкий,  очень приятный.


     А в Клецке из автобуса выходим,  отец стоит, встречает. Пришлось познакомить,  хоть и очень стеснялась папу.  Юра до дома шел, сумку тащил мою тяжелую.  А там само собой получилось,  остался.  Мать его подпрягла сразу помогать – тазики с кишками носить,  мясо разделывать.  Сестра ходит и все одно и то же: «Ну,  Ира,  даешь,  такой симпатичный! Везет же!»


     Все! Любовь пришла! Да такая! Я его до сих пор люблю! И никого никогда не любила!


     Юра устроился в той же воинской части работать,  в нашем бараке место в мужской половине освободилось.  Начальник станции,  нарушая закон, наверное, вошел в положение,  дал это койко – место Юре.


     Свадьба у нас ничем не отличалась от простого застолья в узком кругу: мои и Юрины соседи, шампанское,  салаты какие - то,  чуть водки.  Танцевали, целовались под музыку (в паузах -  под стук колес ).


     Родителей не было. Мои не приехали,  потому что отказались родители Юры.  Когда он им звонил,  чтобы сообщить о том,  что он женится и остается,  то долго, минут пятнадцать,  просто молча слушал то,  что ему говорили с той стороны провода.  Ответил только: «Понятно!» ,  и мы пошли.  Просто сказал,  что родителей на свадьбе не будет.


     Я никогда не спрашивала,  что там у них за обстоятельства,  поняла только одно – Юра в принципе,   мог увильнуть от армии вообще.  Его отец был то ли вторым,  то ли третьим секретарем компартии Молдавии.  Юра пошел служить вопреки каким - то обстоятельствам.   А тут еще я – дерьмовочка! За те три года,  что мы прожили,  ни разу он не ездил домой,  они не приезжали,  на почте только иногда слышали девчонки,  как он по - молдавски разговаривает с родителями.  Мне ничего не говорил,  но переживал, конечно,  очень. 


     Счастье наше длилось два года.  Любовь с такими преградами – живем в разных половинах барака – сначала даже зажигала до невозможности.  Все уже спят,  а мы все мурлыкаем на пороге,  по лесу гуляем,  да ждем,  когда же все куда - нибудь расползутся,  чтоб уединиться хоть на часок!


     Но любое пламя вечно полыхать не может! Наступает момент, когда костер начинает угасать.


     Юра все чаще стал со своими соседями по комнате проводить вечера.  То – День железнодорожника,  то – Первое мая,  то – у уборщицы внучка родилась… Был бы повод!


Сначала чуть выпьет – прячется,  чтоб не унюхала,  спать ложиться,  чтоб не ругала. Потом огрызаться начал,  потом хамить на мои замечания,  и мне и девчонкам  моим.  Дошло до того,  что напьется,  приходит,  начинает девчонок гнать: «Идите гуляйте,  дайте с женой побыть!»


     Однажды стал стучать в стенку,  кричать,  чтоб я пришла.  Я закрылась на крючок,  свет выключила.  Пришел,  стал стучать,  кричать: «Застрелю,  если не выйдешь!»


     Пошла, погоняла и его и соседа Олега,  который ружье свое охотничье где попало бросает,  да кому попало дает.


     Все! Началось! Девчонки ругаются,  жалуются на меня,  я стала уже искать квартиру.  Совсем,  думаю,  человек испортится,  быт нас убьет.  Настроения никакого,  родителям ничего не говорю.  Протрезвеет – человек! В ногах валяется,  а чуть выпьет – начинает кровь играть, как будто озверина напился!


    В ту ночь я пришла совершенно вымотанная с работы,  поужинали с ним вдвоем в его половине,  пошла спать пораньше,  он меня прибаюкал,  по руке все гладил, целовал…


    Проснулась – понять не могу,  что случилось.  Девчонки кричат: «Свет не включай! Придурок твой в окно с ружьем лезет,  еще пальнет в самом деле! Выйди,  Ирка,  ну вас к черту,  надоели!  Милицию вызовем,  пошел вон,  придурок!»


    Еле успела натянуть на себя какие - то штаны в темноте,  как на слове «придурок» раздался выстрел…
 
  Куда он попал,  не знаю,  в доме кричат и визжат  до сих пор. Значит, обе живы.


     Выскочила,  тапочки сразу,  еще на пороге где - то,   потеряла.  Куда бежать? Юрка с ума совсем сошел  что -  ли?! Направо – калитка,  выходящая прямо к насыпи,  к поездам,  налево можно выбежать в лес.  Я особо и не думала,  что босиком далеко - то  убегу – снег глубокий,  и мороз к вечеру сильнее.  Конечно,  тогда я, наверное,   об этом не думала.  А если и думала,  то миг один только.  Но миг этот,  эта одна мысль «бежать» ,  загнали меня в открытую дверь дощатого сарая,  который был за забором нашего двора,  уже почти в лесу.  Вчера наша очередь печку топить была.


      Кажется,  он меня не заметил.  Заскочила и забилась в самый темный угол напротив двери.  Луна была большая – большая в ту ночь,  казалось,  до земли скоро достанет.  Поезд идет,  и непонятно,  то ли поезд перемещается,  то ли это стоит под летящей вдоль горизонта луной. Поезда суетятся,  носятся каждый день куда - то по своим делам,  а Луна всегда на том же месте.  Ничего в мире не меняется.  Что - то я отвлеклась…


     Когда - то в детстве я уснула на берегу речки,  пока взрослые купались.  Проснулась – прямо перед лицом огромная собака.  Морда у нее такая здоровая,  что больше ничего не видно,  весь мир – ее морда.  Наверное,  она меня лизнула,  потому что я чувствовала,  что щека моя как - то противно мокрая стала.  Я хотела закричать,  но не могла,  пропал голос.  Собака стояла, а я с широко открытым ртом лежала,  не могла пошевелиться.  Меня как- будто парализовало.  Вернее я кричала,  но без голоса.  Я поняла, что описалась от страха… И собака свой нос от моего лица медленно переместила к трусишкам.  В этот момент я вскочила и,  наконец,  заплакала,  закричала «Мама,  меня убивают!»


      А потом я  дня три плакала и молчала.  Совсем молчала.  Я разговаривать не могла,  забыла,  что ли,  как это делать..?


      Всю  жизнь эта собака выплывала откуда - то передо мной в момент,  когда я хоть чуть - чуть чего - то боялась.  Я не люблю собак с детства и не понимаю,  как это собака может быть другом человека.  Вот и сейчас собачья морда закрыла эту огромную луну!


     Нет,  это не собака.  Юрка стоит,  закрыв собой весь дверной проем.


     Он сопит так,  что заглушает грохот товарняка.  Он меня не видит.  Это следы моих босых ног привели его к сараю.  Он не целится,  просто стреляет! Раз… Два…


     Я не помню,  взяла ли я сама,  черт ли,  ангел ли вложил мне его в руки,  но топор из колоды,  которым только вчера мы кололи дрова, чтоб согреться,  уже летел в кусочек луны, проглянувшей все - таки из - за  плеча моего сбесившегося мужа.


     Когда показалась полная луна,  и я,  пробежав прямо по спине упавшего Юрки, оказалась на свободе,  вдохнула морозного воздуха,  рассудок мой отключился полностью.  Я владела только телом своим! Я бежала… Куда,  сколько,  молча или кричала,  - ничего больше я не помню! Совсем.


     Нашли меня где - то километрах в десяти от дома с обмороженными ногами.
     Ну а дальше началось…
     Первый суд  меня оправдал полностью по понятным причинам – я себя защищала,  свидетели все на моей стороне были,  ситуацию знали все.
     На меня смотрели четыре чужих заплаканных глаза  – в зале сидели родители Юры.  Я их и сейчас не смогла бы описать,  я на них ни разу не взглянула.
     Но на этом - то все не закончилось.  Это было только начало.
     Отца Юры здесь ждали как  важного гостя,  который приехал не с деловым визитом,  а нуждается в помощи и участии.


     И началось… Еще суд… Еще один… Откуда - то появились свидетели,  которые рассказали,  что я мужу угрожала неоднократно до этого,  говорила,  что убью,  что пьяного оттащу на рельсы и много другой неправды.


     Прокурор запросил 15 лет,  дали 11.
     Наручники … Поезда … Платформы,  на которых надо стоять на коленях.  А самое страшное – собаки,  много собак!


     Про тюрьму рассказывать я не буду,  никому,  никогда.  Вот где я шить научилась,  строчила целыми днями столько,  что сейчас с закрытыми глазами могу ровную строчку прошить.  Натерпелась я не больше,  не меньше других,  так что, чего жаловаться?  Ничего хорошего нет. Я там нужным была человеком нашим женщинам,  потому что потихоньку носила лоскутки в камеру.   В секретные женские дни мы мучились,  от того,  что за телом своим поухаживать нечем. В наказание некоторым не давали того,  что так необходимо. Эти лоскутки сейчас вспоминаю,  когда рекламу «с крылышками» показывают.

     Первая новость пришла из дома в тот день,  когда я прибыла на место своей прописки тогдашней – умер папа от сердечного приступа. Через два месяца от Тани,  сестры,  пришло письмо.  Оно уже было открыто администрацией,  по лицу надзирательницы поняла – лучше не читать.  Девчонки это сделали вместо меня  – похоронили и маму.

     Прошло восемь лет …

     Последний год был полегче – меня перевели работать в столовую.  Могла и покушать,  хотя никогда почему - то мне есть не хотелось.  И сейчас.
     Из ворот я вышла с пакетом в руке через девять лет.  Естественно,  встречать меня было некому…

     Ехать куда? Сидела целый день у ворот,  думала: «Что же теперь? Жить не хочется совсем.  Апатия и пустота и в голове,  и в душе».

     В Клецк не поехала,  дома у меня уже не было.  Поселила старая знакомая,  совершенно случайный для меня человек,  на короткое время в общежитие техникума на окраине.  Временное это превратилось в почти полгода.  Работы не найти,  как только узнают о последнем месте ,  кто вежливо,  кто грубо – все прогоняют.
 
     Я и работу - то искала попроще,  уборщицей или дворником куда - то пыталась устроиться.  Пока жила в общаге,  помогала дворнику дяде Стасику,  тоже из бывших.  Он меня подкармливал.

     Одета никак,  выгляжу – того лучше.  Сдалась я,  собралась в Клецк ехать. Да вот на вокзале на всякий пожарный,  без надежды абсолютно,  зашла к твоей маме,  в отдел кадров станции.
 

Жизнь у меня шла своим чередом.  Не то,  чтобы мы с Ирой часто встречались,  но иногда я к ней заезжала то просто так,  по пути,  то вместе на Минское море ездили позагорать.  Иногда просила ее побыть с моим маленьким сыном.  Мой Сашка очень любил посидеть у нее в дикторской,  пока я по магазинам бегала.  Мама  выбила для нее то же место в железнодорожном бараке в Степянке.  Но теперь было полегче,  потому что кроме нее в комнате жила еще одна девушка.  Поскольку,  та практически все выходные проводила у родителей в деревне,  а работали они в разные смены,  можно считать,  что Ира в комнате проживала одна.


     Никогда я не видела рядом с ней мужчин,  никогда про них не слышала.  Были,  конечно,  поклонники.  Но она их к себе не подпускала.  Она никогда не грубила,  но,  по - моему,  очень мужчин боялась.  Один,  правда,  как - то подзадержался.  По - моему,  Ира даже избавлялась от ребенка.  Но это только мои догадки.  Она намекала непрозрачно как - то мне,  но напрямую ничего интимного не говорила.  Она была очень стеснительная.  Всегда ходила с гладко зачесанным темным хвостом,  только в джинсах или брюках,  в кроссовках или туфельках без каблуков.  Макияжа особого тоже не наблюдалось на ее лице.  Только в первые годы (после тюрьмы) она пудрилась больше,  чем нужно.  Я сначала не могла понять,  чем это кожа не ее щеках так испорчена.  Мне потом объяснили,  что это  такой мох от голода бывает.  Потом все прошло,  и она только слегка глаза и губы подкрашивала.  Правда,  коптюры у нее всегда были,  будь здоров! У меня,  чуть что,  ломаются,  крошатся,  а она и грядки полет,  и посуду моет,  и кнопки табло на работе тискает – и все – ничего! А если ноготь сломает,  чуть не плачет, так жалко! Морщин ее я,  вроде,  и не видела никогда.  Фигура у нее не менялась,  наверное,  с юности – стройная высокая девушка.  Однажды,  много лет спустя,  они с моей свекровью сидели на кухне,  пили чай и болтали.  А я со стороны смотрю – нельзя даже сравнивать! Моя свекровь обыкновенная шестидесятилетняя женщина,  довольно ухоженная,  бодрая и всегда прилично одетая,  а,  все равно,  Ира рядом кажется не ее сверстницей,  а дочкой или племянницей.


      Не зная ничего о ее прошлом,  свекровь иногда говорила:  «Конечно,  от чего Ире плохо выглядеть? Живет одна,  детей нету,  прихорашивайся и спи,  сколько влезет!»


      Я стала встречаться и Ириной только по случаю каких - то перемен в моей жизни.  А жизнь моя била ключом:  вышла замуж – к Ире в гости,  сын родился –  опять,  развелась – с ней посплетничать,  поступила в институт – надо отметить,  опять вышла замуж – к кому же еще! Я хочу сказать,  что наше общение свелось в основном к телефонным разговорам,  да встречам раз – два в год.


       Всегда на вопрос «Как дела?» отвечает: «Все хорошо,  любочка,  моя.  У тебя - то как? Кажется,  что у нее жизнь вообще не меняется.  А когда увидишься – за голову хватаешься:  не одно,  так другое. Нет,  не у нее лично.  Личной жизни у нее,  можно сказать,  и не было.  Только работа и телевизор дома.  Она много читала,  но кроме серии ЖЗЛ,  я,  честно говоря,  в ее руках ничего не видела.  Любила она читать о жизни других,  замечательных людей.  Прочитает книгу,  вздохнет:  «Вот это – жизнь! А я…»

       События,  одно хуже другого,  происходили в семье ее младшей сестры Тани.  Прошло уже много лет,  Ира стала ездить в свой Клецк.  Она уже не боялась мнения своих земляков.  Во - первых,  надоело всех бояться,  а,  во - вторых,  все знали,  ведь,  как ее судили,  знали,  что она не была виновата.  И она это прекрасно видела и чувствовала сопереживание ее судьбе.


       Таня вышла замуж,  родила дочку и сына,  продолжала жить в родительском доме. Мужем Татьяны, Ваней,  в первые годы не могли нарадоваться.  Ира все говорила:  «Боже,  какой наш Ваня! Он такой хороший! Повезло Тане!».  «Ваня наш»  успешно спился уже лет через пять – семь.  Спился до чертиков.  Как - то Ира приехала к ним,  весь вечер искали,  куда Ванька пропал,  целый день не видно,  а к вечеру сняли его с веревки в сарае. Повесился.

       Ира не вылазила от сестры,  все выходные теперь ездила помогать ей и с детьми,  и по хозяйству.

       Слава Богу,  Ленка,  племянница подросла.  Маме по дому – первая помощь стала.  И за братиком присмотрит,  и учится хорошо.  Ира не переставала восхищаться:  «Боже,  ну какая у меня красивая племянница! Это ж надо такой уродиться:  все при ней: глаза - не глаза,  губы красивые пухленькие,  а фигурка – вообще!  Учится хорошо,  надо ей в институт как - то постараться поступить,  хоть одна в люди выйдет!


       Новость не заставила себя ждать! Встречаюсь с Ирой,  она вся в панике:  Ленка приехала в гости.  Матери ничего не сказала. Беременная она,  уже на пятом месяце.  Оказывается,  ее изнасиловали.  Она их знает,  наши,  местные.

 Побоялась огласки,  и Таню опасалась  расстраивать,  молчала.  А потом поняла,  что еще и беременна. Куда нам теперь? Что делать? Она просит,  чтоб я нашла врача,  и сделали ей искусственные роды.  Это ж грех,  какой! Пусть у меня поживет,  поеду в выходные Тане рассказывать.  Ленка этого ребенка не хочет,  боится,  да и не знает же,  от кого он.  Пусть родит,  а я его заберу.  Не знаю,  как с моей зарплатой,  но проживем как – нибудь.


       Лена родила,  ребенок прожил неделю,  и умер. Она,  конечно,  не хотела его,  совсем еще соплячка,  понятно.  Но, когда родила,  улыбалась нам в окно,  показывала с гордостью даже своего мальчика,  оставлять его в роддоме не собиралась.


       Одно хорошее событие все - таки в Ириной жизни произошло,  глобальное,  причем – она получила,  наконец – то,  свою квартиру.  Да какую! На окраине,  недалеко от Минского моря! Можно пешком ходить на пляж,  что она и делала! Комната с «тещиным» закутком.  В нем поставили кровать и отгородились от основной части («Моя гостиная!» -  говорила Ира) красивой деревянной
полкой,  которую Ирина тут же заставила цветами.  У нее по – прежнему  была идеальная чистота.  Вроде и небогато,  даже бедновато она жила,  но такой уют всегда был,  как будто человек только и занимается тем,  что чистит и моет.  Некому было сорить,  к сожалению.


         Лена уехала в Клецк,  никто там ни о чем не знал.  Так что она устроилась на работу,  успокоилась.  Звонила Ире часто,  все у нее налаживалось,  вроде.


         Потом от звонка к звонку голос ее все бодрее и веселее становился.  Наконец,  раскололась – влюбилась она!


         Звонит Ире,  просится с парнем своим приехать,  погостить на выходные,  по Минску погулять.  Та,  естественно,  радуется,  наконец,  мол,  племянница отдышалась от всего,  с ней случившегося.


         А тут и Таня звонит,  просит Иру как - то посодействовать – Ленка с женатым спуталась.  Он – местный владелец киосков продуктовых,  барыга барыгой,  трое детей.  Жена узнала,  прибежала Ленку бить,  ославила на весь городок!
         Ну,  Ира,  конечно,  «радость» свою сразу при встрече показала.   С порога усадила разговоры разговаривать.  А там разговаривать - то и не с кем:  мат через слово,  пальцы веером,  в отцы Ленке годится! Куда глаза ее глядели?


         Любовь зла…


         Ленка с ним года два наперекор всем встречалась.  Мало того,  что жена его покоя всей семье не давала,  все их «застукивала» то в машине,  то у подруги какой - нибудь,  то в гостинице. Городок маленький,  шага незамеченным не пройдешь.  Так еще частенько с фингалами,  которые он из ревности ставил,  приходила домой.


         В конце концов,  удалось Ире разорвать эту связь.  Забрала она Ленку в Минск в свою квартиру,  устроила ее на какие - то курсы.  Не то маникюрные,  не то парикмахерские.  Денег не хватало,  предложила я Лене приходить иногда ко мне уборку делать за хорошую зарплату.


         Я была очень удивлена ее хозяйскими способностями.  Мало того,  что весь мой большой дом был в идеальном порядке,  она иногда еще и успевала приготовить что - нибудь необыкновенно вкусненькое.  Вообще,  девочка она оказалась очень приятная.  Правда связь со своим «женатиком» она еще поддерживала.  Иногда он приезжал,  забирал ее после работы.  Иногда приходила в темных очках – опять синяк под глазом.


        Иру с работы выгнали на пенсию.  Мамы моей давно уже не было,  умерла.  Защищать уже было некому ее,  да она сильно и не сопротивлялась.  Устала. Но на пенсию не прожить нормально,  ведь.  Теперь уже ей предложила место продавца на рынке.  Она стеснялась,  месяца два думала,  но потом,  видно,  в очередной раз,  заглянув в кошелек,  согласилась.


       Какой это был успех! Она никого за руки не хватала,  не спрашивала,  как все на рынке:  «Женщина,  что Вам предложить?».  Она просто надела на свое загорелое стройное тело один из классных наших американских сарафанчиков с открытой спиной и юбкой «солнце» в горохи,  прикрыла старость очками,  и – все улетало мгновенно! За день на ее «точке» продавалось больше товара,  чем на других за неделю! Она и заработала в то время неплохо.  Купила кое - что в дом,  оделась к зиме.


      Был у нас с Ирой такой эпизод еще в жизни.  Попросила я ее как - то пару часов с сыном младшим посидеть.  Она пришла и сразу мне «Нет! Ни за что не останусь»! Я про собак - то забыла совсем,  а у нас в то время собачка жила серьезная,  доберманиха.  Кое - как я их познакомила,  Иру уговорила,  уехала куда - то по совершенно срочному делу.  Через час возвращаюсь – сын кричит в кровати,  собака рычит,  забившись в угол,  а в противоположном углу Ира с окровавленной рукой плачет и вся дрожит.  Она,  оказывается,  хотела доберманиху из кресла попросить уйти,  а та не дает чужим махать руками,  вот и хватанула,  прокусила.  Потом,  правда,  они так сдружились,  что Ира и гладила ее,  приговаривая «Моя ты,  подружка!» ,  и даже могла по морде слегка шлепнуть.  Это была единственная собака,  с которой она подружилась.

    
C Ленкой у меня инцидент произошел.  Даже не инцидент,  а просто я ей замечание сделала.  Она в субботу пришла уборку делать,  а я на целый день на работу уехала.  Возвращаюсь,  а мне – такая картина:  Ленка в одних трусиках,  чуть ли не в стрингах  и маечке,  лестницу моет,  ведущую на второй этаж.  В доме взрослый уже сын и муж подшофе! Не то,  чтобы я заревновала,  но,  согласитесь,  приятного мало.  Ну,  я у нее и спросила,  что это за форма рабочей одежды.


      Поскольку Лена жила теперь у Ирины,  я была удивлена,  почему она,  мало того,  что на работу не вышла в следующий раз,  а и не позвонила мне даже.


      Думаю,  раз Ира не звонит,  значит,  обиделись на меня обе.  Выждала недельку,  звоню. А Ира говорит:  «Я эту сучку выгнала,  пусть в деревне своей живет» .


      Приезжаю к ней,  рассказывает:  «Представляешь,  пришла Маша в гости.  У меня,  как всегда в холодильнике пусто,  кусок сала только,  который Ленка привезла в прошлый раз из дома.  Я его достала,  да забыла на какое - то время.  Потом с Машей на кухню покурить вышли,  а она на сало смотрит и говорит:  «Это что за деликатес у тебя отравленный?»  и на пятно синее показывает.  Объясняю,  что,  наверное,  Таня,  когда на рынок кабана повезла,  штамп там санстанция поставила.  А Маша сама в санстанции работает.  Она у меня сало это забрала,  да в лабораторию на следующий день понесла.  Я,  конечно,  над ней посмеялась,  но,  когда узнала,  что это вовсе не штамп никакой,  а отравлено оно какой - то гадостью (Ира назвала,  но я сейчас не помню,  чем именно было отравлено сало).


      Ленка ни в чем не признавалась,  но резко засобиралась и уехала в тот же день.  Таня ее там «прижала»,  и она созналась,  что хотела меня отравить,  думала,  после смерти ей (почему - то!) моя квартира неприватизированная достанется.  Представляешь! Дура,  какая! Что удумала! Я и так думаю,  как бы денег заработать,  приватизировать,  да ей завещание написать! У меня никого же нет,  кроме них! А она …


       Еще через год Ира простила Ленку.  Та опять поселилась у нее,  познакомилась здесь с хорошим парнем.  Вся его семья занималась ритуальными услугами.  Хорошо все зарабатывали (Видно,  много у нас народу мрет!).  Ленка стала иногда у него ночевать,  потом и вовсе переселилась.  Забеременела.

 
       Тут новости – дальше некуда! Тане каким - то агрегатом сельскохозяйственным  во время праздника,  который проходил на поле,  оторвало кисти обеих рук.  На счастье,  тут же находилась «скорая» ,  ее быстро доставили в больницу,  пришили кисти.


       Опять началась веселая жизнь для Иры –  практически переселилась к сестре.  Та ведь,  считай,  без рук осталась.


      Родители жениха  оказались мало того,  что очень состоятельными,  еще и добрыми совестливыми людьми – через полгода забрали к себе Таню.  Племянник учился и жил самостоятельной жизнью то ли в Гомеле,  то ли в Могилеве.


      Сидели мы как - то с Таней за чашкой чая,  о жизни нашей разговаривали.  Руки у нее заживали хорошо,  она уже кое - что делать могла.  На шрамы надела браслеты,  вообще не скажешь,  что что - то не так.  Слава  Богу! Ленка тоже в гости подгребла.  Животик уже,  как большой арбуз.  Охота ей,  думаю по гостям шататься.  Мы с ней помирились давно.  Конечно,  я ее простила.  Все от этой нищеты,  думаю,  такие поступки.


     Вижу,  не просто так собрались мы – разговор намечается.  Точно!


     Ленка речь произносит:
     «Ирочка,  ты извини за такой разговор,  но мы же родные,  можем обо всем откровенно,  да? Мы  сейчас,  конечно,  хорошо живем,  зарабатывать стали нормально.  Но не вечно же нам с родителями жить,  скоро ребенок родится.  Да и маму бы я лучше в Минск забрать.  Ты,  конечно,  выглядишь хорошо на свой возраст,  но мы же знаем,  какая ты больная.  Случись что,  кому твоя квартира достанется? У тебя вон уже второй инфаркт был,  сама говоришь,  что врачи сравнили твое сердце с марлечкой – сито сплошное» .


      -  Если Вы хотите дать денег на приватизацию,  то я согласна.  Я сразу же дарственную на тебя оформлю.  Я не накоплю столько.  Я думаю об этом.  Только,  чего Вы меня раньше времени хороните? Дайте пожить! Не успела еще этой квартире нарадоваться! Как будто не знаете,  отчего все мои инфаркты! Я ж Ваши беды только с помощью реанимации переживаю!
     -  У нас,  конечно,  есть деньги на приватизацию,  но зачем государству их дарить?
     -  А как же еще?
     -  Ира,  ты только не смейся – давай ты с Димкой фиктивный брак сделаешь.  Мы консультировались.  После твоей смерти неприватизированную квартиру оставят только мужу.  Больше никого же у тебя нет.  Мы с ним  из - за этого до сих пор не расписываемся.
     -  Вообще - то и мужа у меня нет! Вы,  что,  совсем с ума сошли? Мне чуть ли не шестьдесят,  а Димке двадцать с хвостиком! Хотите меня на смех  курам поднять? Инфаркта  последнего ждете?
    Таня плачет… Ленка психует. … Ушли…
    Ира всю ночь не спала,  таблетки глотала.
 
    Прошло полгода.


У Лены родился  сын
Ты не представляешь,  какой малыш! Просто чудо!» -  радовалась Ира.
 
    Звоню я как - то ей,  трубку не снимает ни утром,  ни вечером,  ни ночью даже.  Позвонила Ленке,  тоже нет ее там,  не знают,  где она может быть.  Поехала на следующий день – дверь не открывает,  на телефон не отвечает,  соседи не видели.  У нее первый этаж,  полезла я на балкон,  в окна ничего не видно,  все зашторено.  Ну,  думаю,  это – серьезно.  Хоть бы живая была,  может с сердцем плохо.  Подняла панику,  к участковому побежала,  привела его,  дверь взломали. В квартире – никого!


    И тут появляется Ира!


    Участкового смыло,  как пену,  соседи разошлись,  а мне Ира так ввалила! Она просто у Маши засиделась целый день!


     Ну,  а я у нее в этот день часов до двух ночи задержалась. Ира,  хватаясь,  все время за сердце,  и невесело,  но,  все - таки смеясь,  рассказала,  как она замуж выходила.


      Достала ее,  все - таки,  Ленка с квартирой,  и пошла Ира в разведку в ЖЭС.  Как,  мол,  Станиславовна,  будет,  если я выйду  замуж,  останется ли квартира мужу в случае чего? Та ей и отвечает:  «Мы,  Ира,  тебя хорошо знаем.  И знаем,  что ни за какой замуж ты не собираешься.  Если нашелся какой - то аферист,  а ты денег решила заработать для своей племяшки,  то лучше не рискуй,  чтобы совсем не потерять ведомственную квартиру.  Ты сама в ней еще не пожила».


     В ответ на Ирино «С чего это Вы решили,  что я фиктивно замуж собралась? Я,  может,  влюбилась?»,  женщины хохотали так,  что под столы падали!


     Пришлось делать все по - настоящему.  Каждый шаг – новый нож в сердце! Подали заявление в ЗАГС,  чем всех уже привели в неописуемый восторг! Роспись собрала такую толпу зевак,  как будто Киркоров с Пугачевой женятся! Ира в розовом костюме и темных очках,  с букетиком в руках,  Димка  -  юный франт,  весь из себя! А,  главное,  родственники с какими - то притворно – серьезными лицами сзади.


     Про фиктивный брак слух бежал впереди новобрачных! Какая - то зараза настрочила кляузу куда надо.  Стали за Ирой следить.  То участковый,  то из ЖЭСа приходят в разное время суток на законных основаниях проверять,  живут ли вместе супруги,  ведут ли совместное хозяйство.


    Короче все эти проверки,  внезапные вызовы Димки на «подтверждение пребывания» Иру « достали» вконец.  Но,  так как ее любили все соседи,  они каждый раз подтверждали,  что супруги живут вместе,  ночуют тоже.  Димке несколько раз пришлось в халате и тапочках,  с газетой в руках здороваться с участковым на кухне.


   Утром мне позвонила женщина,  я,  сонная долго не могла понять,  какая это Галина Ивановна и чего от меня она хочет.  Потом она рассказала,  что в Ириной книжке нашла мой телефон и звонит,  чтобы сказать,  что Ира просила со мной связаться,  если что.  Что Ира умерла,  похороны сегодня в 12 часов дня.


    В комнате было человек шесть,  не более,  на улице топтались соседи,  заходя по очереди.  Ленка никому не звонила,  никого не звала – не велико,  видно,  событие!


    Лица ее я не помню,  да и не хочу помнить,  пусть останется в памяти такой,  какой я ее знала,  красивой.  Что бросилось в глаза,  так это ритуальные товары,  предоставленные любимой тетушке фирмой этих самых услуг – гроб такой,  как будто его уже многократно использовали,  платье - костюм,  наверное,  самый дешевый нашли на складе.  Я такого платья в жизни не видела.  Не то школьное коричневое  с какой - то девочки,  не то халат рабочей из овощехранилища. В общем,  хоронят бездомного и безродного человека, не иначе.   На столе в этой же комнате уже стоят пару салатов в тазиках,  рюмка,  хлеб… Чтоб времени потом не тратить,  сразу и помянем, мол.


     Я не поехала в крематорий,  чтобы не видеть ничего.  Не могла. Кстати,  о кремации.  Ира постоянно в последнее время говорила, и я не могла ее переубедить никак:  «Когда умру,  меня,  пожалуйста,  только сжигайте.  Не хочу,  чтобы хоть какой - то след от меня на земле оставался»!


     К моему стыду,  до сих пор я и не была на ее могиле.  У кого бы узнать,  где захоронена урна? Ленке что - то звонить не хочется,  хотя знаю ее домашний телефон,  он ведь точно такой,  как и Ирин …


     Этим летом узнаю и поеду тебя навестить.  Обещаю,  Ира!


     Как скорый поезд,  едва показавшись на горизонте своим красным веселым лицом,  мгновенно проносится мимо,  и ты видишь уже его исчезающий хвост,  так и Ира,  не успев порадовать нас своим приятным обществом,  быстрым шагом,  почти бегом,  удалилась из своей и из нашей жизни.