Fatum evangele... главы 1, 2 часть 1

Если Авель я,
Где мой Каин?
Если Каин я,
Авель кто?
Белым крыльям я -
Чёрный камень.
Но и камню я -
Белокрыл...

 Leo.

Г Л А В А 1

- Ну, как?! Как я могу поверить в то, чего никогда не видел, как можно верить в то, чего, вообще, никто никогда не видел! Я могу соглашаться с тобой, кивать и поддакивать, и орать всем вокруг - да, вот же оно, как же вы его не видите-то?! Только я буду делать это из своей корысти - чтоб ты не прогнал меня. Я буду бежать за тобой, как и все они... эти убогие... Как собаки, они сбиваются в стаю, чтоб сподручней было воровать и попрошайничать. И никто ни за что не отвечает! Выберут себе самого способного...или глупого - пусть думает, пусть решает...И будут слушать его, и пойдут за ним...до самого края...только не жди, что они и прыгнут за тобой!
- Это ты про нас? - спросил кто-то, но Иуда не обратил внимания.
-...И когда их загонят, палками, они первыми же кинутся на тебя. Спихнут в пропасть, и заблеют овечками - простите нас, бедненьких, не ведали, что творим. А это он нас подучивал, это он всё - волчара ненасытный... И ты прекрасно знаешь, что всех это устроит. Ну, побьют их маленечко, плюнут, да разойдутся - что с них взять-то, раз они - дети малые. Только это сучьи дети! И они снова сойдутся в стаю, и выберут себе такого же, нового, если ещё не хуже...- Иуда замолчал и, отодвинувшись к стене, закрыл глаза. Выждав какое-то время, осторожно, почти заискивая, Иоанн спросил: - Но разве ты не один из нас?
- Я-то?!- Иуда резко подался вперед, словно желая пронзить его своим чёрным зрачком - Я тоже пёс! И все мы здесь дети Каина, порождение похотливой мерзости, ибо дети Авеля отомстили бы за отца! - и, вдруг, захохотал, - дьявол совратил Еву, а ребёночек родился от Адама.- Вот вам - слепая вера. Ведь перед этим, Демон вдолбил ему - все, что имеешь - от Бога, а все, что получишь - во благо! - И отвернувшись к Исусу, так, чтобы слышал только он, прошептал: - Я - пёс, и пойду с тобой до конца, я хочу узнать, кто ты!? Козёл или агнец Божий. А эти... они украсят тебя ленточками и...потому, что ты сам согласился... Только я хочу понять, зачем, почему?! Кто - ты? Не верю я в твоё Царство Небесное, а если и поверю, место ли мне там, если сам себе я не больше, чем падаль?!- И, повернувшись, обратился уже ко всем: - Где оно, это Царство ваше, кто его видел, а!? Не вижу!
Побледнев, и окаменевши всем телом, сжав кулаки, Исус пристально рассматривал что-то на земляном полу, словно выбирая песчинки, из которых соберёт огромный бархан и страшным ударом обрушит на голову Иуды, похоронив и себя и его и всех, кто окажется рядом. И замерло всё вокруг, ожидая мгновения смерти. Тяжелый свинцовый туман, отходя от его глазниц и заполняя собой пространство, необъяснимо проникал в каждого каким-то ужасом и невыносимым предчувствием. И наступивший уже рассвет, вдруг, сделался тёмной грозовой тучей, и когда всё уже, вместе со временем, оказалось внутри неё, сверкнула молния и страшным раскатом, обрушилось:
- Я знаю, Иуда!..
Оглушенные, они растерянно осматривали себя и друг друга, точно спрашивая - где я? И не находя никаких повреждений, устремлялись глазами к Исусу. Но Исус, по-прежнему глядя в пол, теперь улыбался. Словно и не было ничего, но ведь было же, было! Он поднял глаза и увидел каждого из них, только Иуда не ответил ему. Закрыв лицо руками, он раскачивался в немой молитве. Почувствовав, что Исус продолжает смотреть на него, прошептал:
- Простишь-ли меня?
Исус присел перед ним на корточки и, взяв за руки, тихо сказал:
- Время покажет, прости и ты меня.
Огромный Пётр, не выдержав, воздел руки к небу и вздрагивая всем телом, разрыдался,но не от чего-то конкретного, наоборот, от необъяснимого, необъятного, неподвластного человеку. Свидетельство чуда переполняло каждого, и было совершенно необходимо что-то сделать прямо сейчас - закричать, засмеяться, лишь бы выплеснуть переизбыток чувств и вдохнуть немного спокойствия. Пётр подскочил к Иуде и, схватив его в охапку, оторвал от пола:
- А так видишь?- проревел он.
- Нет!- в тон ему завопил Иуда - не вижу я ничего!
- Да поднимите же его повыше! - Наперебой предлагали общинники. Пётр поднял его ещё выше, почти под потолок, крепко держа за ноги.
- Ну, теперь-то видишь, Иуда?! - подобрался к ним Иоан.
- Вот теперь вижу! Вижу волосатых мартышек и плешивых побирушек!- радостно воскликнул Иуда, - Равви, позволь, я тоже расскажу им одну притчу?
Исус, с удовольствием наблюдая за этим мальчишеством, изобразил недавнего раввина, который, спросив разрешения, с таким интересом слушал его, склонив голову набок и открыв рот, что когда он уже собрался уходить, неожиданно спросил, а когда же будет проповедь? Ему сказали, что это и есть Учитель и можно ли теперь ему уйти, раввин так глубоко задумался, что на любой вопрос отвечал: Да-да, да… Все расхохотались, а Исус, подманив Иоана, что-то шепнул ему, тот передал что-то на ухо Петру и Пётр, взвалив Иуду на плечо, понёс его к улице.
- Не надо, Пётр, не надо, пожалуйста, оставь меня - запричитал Иуда, но Пётр уже пригнулся в проёме, чтобы не задеть притолоки его головой.
-Что же ты задумал, Господи, чтоб тобою черви подавились - ругался главный казначей, он уже догадался, что ему предстоит, и веселье в его глазах, сменила растерянность. Ничто не могло так вывести Иуду из себя, как возможность упасть или потерять опору под ногами. Неприятное чувство овладело сердцем его и головой. Подобно ключнику, уронившему связ- ку в пропасть, теряет с ней своё предназначение, так и Иуда, страшился не падения и не высоты, а того, что уже не поднимется, вернее, не останется прежним. Что угодно, пусть даже и смерть, только не всё сначала. И сил у него достанет ещё не на одну жизнь, но даже если захотят все цари, даже если реки опрокинутся вспять, он, живущий ожиданием, какой-то одной встречи, не ведая с кем и для чего, но тем, что придёт из ниоткуда настоящим, прошлым и будущим в его, Иудину, единственную судьбу. Он боялся не встретить того, кому служить станет истинной наградой за всю такую жестокую и долгую жизнь, он боялся не встретить Его, кого назначил всем смыслом своего существования. И вот теперь, когда Пётр нёс его на край вселенской пропасти, Иуда еле сдерживался, чтобы не зарыдать.

Его знали все вокруг, и почти, никто ничего о нём. Иуда умел говорить с людьми, мог понять каждого и обязательно, что-то подсказать. Но так легко, незаметно, уходил он от вопросов о себе, что люди привыкли обращаться к нему только со своими нуждами. Невозможно было вытащить его на откровение, будто и не было в жизни для него ничего важней, кроме их собственного. В тоже время его и остерегались: он всегда знал про них то, что они так хотели бы скрыть. Какая-то древняя дремучая сила внутри него, разглядывала человека, словно определяя, раздавить или разорвать. Пожалуй, всё дело было в странных глазах - один зелёный, или голубой, или жёлтый - каждый видел иной цвет, другой совершенно чёрный. Если один глаз, кидаясь из угла в угол, успевал заметить самую мелочь вокруг, то другой - чёрный, всегда смотрел только на тебя. Когда же Иуда поворачивался спиной, будь уверен - он видит тебя и так. Невозможно застать врасплох человека, который ничего не боится. Странно было бы найти его и отдыхающим где-то в тенёчке. Он всегда двигался. Подобно любимой собаке какого-нибудь спесивого царя, привыкшей, что никому и в голову не придёт ее обидеть, Иуда перемещался от одного подданного своего господина к другому. С кем-то посмеётся, с кем-то погорюет, но никогда не пройдёт мимо. И если Исус, вечно окружённый десятком человек, проходя, останавливался перед кем-то, то, скорее всего, Иуда уже замолвил за того словечко. Так или иначе, но он стал незаменимым в общине. А с его способностью исполнять обещанное или договариваться о чём угодно, многие и вовсе принимали Иуду равным Учителю. По крайней мере, его тенью, до времени.
Не высокий и не низкий, даже при своей необычно яркой для иудея внешности, Иуда умел оставаться незаметным. И не молодой, но и не старый, с огненно - рыжими волосами и седой бородкой, всегда в серых одеждах, Иуда походил на костёр, который то разгорится, то снова затихнет, и, не имея ничего, с чем можно было бы сравнить его возраст, Иуда казался вечным. Что угодно и с кем угодно могло произойти в этой жизни, только не с ним. Иуда всегда знал, что делает, или что будет делать. Иуда был всесильным, а значит, и, почти, бессмертным. И вот теперь, когда он мешком обмяк на плече у Петра, беспомощно оглядывая окружающих, встревоженные таинственными раскатами грома люди, забеспокоились ещё больше. Они всё подходили и подходили, растерянно ища ответа - что происходит? Но первые уже весело хохотали, и тревога уступала любопытству. И теперь их интересовало одно, что же всех так веселит? Сделав круг почёта, подобно льву, показывая всем свою добычу, Пётр остановился, выбирая достойное место такому сквернослову, потом перекинул Иуду на руку и, легко подбросив вверх, усадил на крышу, на самом краю. Боясь пошевелиться, Иуда втянул голову в плечи, выставляя вперёд нос с горбинкой. Но, освоившись, убедившись в прочности своего положения, он сделался прежним. Уставившись своим не подвижным глазом, Иуда напоминал филина, потревоженного после ночной охоты. Это забавляло всех ещё больше. Но Иуда уже готовил ответную речь, оглядывая собравшихся, стоящих или ползающих внизу людей, выбирая, на чью голову её обрушить. Тяжело дыша, не в силах больше смеяться, на четвереньках, Иоан снова выкрикнул свой вопрос:
- Ну, теперь-то ты видишь, Царство Небесное?.. - И началось...
- Я-то!? Я-то вижу, обезьяны плешивые, как в Царстве Небесном черти подпрыгивают от радости, что скоро будет кому дерьмо слизывать, особенно вон тот, самый жирный, у которого кобыла сдохла, будет теперь на ком котлы объезжать,- орал Иуда, указывая на Иоана, теперь ничто уже не могло его остановить.
Никем не замеченный, Исус обошёл людей и стал быстро удаляться с холма вниз. Но уже через несколько минут, спотыкаясь, его догнал Иоан:
- Учитель! Учитель, а можно и Петру пойти с нами?
Исус улыбнулся, обернувшись в его сторону, но шаг замедлять, не стал. А с холма, всё ещё доносилось, будто вдогонку им,- я-то вижу, я всё вижу...
Они поравнялись уже на самой дороге. Какое-то время шли молча - каждый в «своём». Впереди, широко шагая, высокий и складный Исус, с длинными развевающимися волосами, глядя куда-то в даль и теребя зубами травинку. Сзади - огромный Пётр, топал не разбирая дороги. Даже, будучи на голову выше Исуса, он едва успевал. А между ними, словно кошка, переходящая лужу, перепрыгивая с камня на камень, брезгливо отряхивая сандалии на ходу, скакал маленький, худенький Иоан. Дойдя до развилки, Исус неожиданно остановился и Иоан, едва не запрыгнул на него, если бы огромная лапа Петра не поймала его за шею. Повиснув в воздухе, Иоан не растерялся:
- А куда мы идём? Да отпусти ты меня, верзила!..
Пётр медленно перевёл руку и опустил его на траву. Коснувшись земли, Иоан тут-же попытался достать его ногой, но Пётр ловко поймал её и, улыбаясь, опрокинул дерзкого мальчишку навзничь. Подниматься не хотелось, и Иоан остался лежать, раскинув руки. Огромные голубые глаза его устремились в синее небо, по которому поднималось, ещё не уставшее, солнце. Его русые волосы так подходили этой выгоревшей траве, что Исусу тоже захотелось лечь рядом. Закинув ногу на ногу, заложив руки под голову, откусывая и сплёвывая размокшие кусочки стебелька, он устремлялся всё дальше и дальше, в это бесконечно бесстрастное небо. Так бы лежать и лежать... засыпать под собственное дыхание и просыпаться, чтобы проверить - не остановилось ли оно, заслушавшись тишиной. А вокруг всё жужжало, сверчкало, подпрыгивало и стрекотало - блуждало в поисках смысла, направляясь к дороге, но, оказавшись на открытом её пространстве, замирало на несколько мгновений, и снова, всей своей необъятностью двигалось скрыться в траве.
- Равви, Куда мы идём? - Тихо спросил Иоан.
Где мы закончим наш путь...- понял его Исус и также тихо ответил:
- В Иерусалим.
Потом приподнял голову и посмотрел на Петра. Пётр стоял посреди дороги, подбоченившись, и напряжённо что-то соображал. То, оглядываясь, откуда пришли, то влево, то вправо, будто высчитывал, куда теперь было бы короче. Снова положив голову на руки, Исус подумал о Иоане - разве же ты ребёнок? Он не переставал удивляться этому человечку - откуда же в нём столько мудрости? что так не вязалась с его огромно-распахнутыми глазами. Но тут же вспомнил прямой, не допускающий сомнений, взгляд Иоана-воина, когда тот отстаивал своё мнение. Даже храня в памяти тысячи взглядов, Исус не мог подобрать, хотя бы, похожего. Как странно было считать мальчиком такого неподкупного и непокорного друга, ради которого невозможно будет солгать. Почему он идёт за мной, почему принимает каждое моё слово, не соперничая и не сопротивляясь. И где в этом мальчике прячется такая несокрушимая воля? И как похожи они с Петром, два неразлучных его телохранителя. Как подходят они друг другу: вечно живой, как море, Иоан и угрюмый скалистый берег Петра. И как необходимы они друг другу! Молчаливый сорокалетний громила с вечно растрёпанной шевелюрой и растопыренной бородой. Рядом с изяществом Иоана, Петр казался ещё неаккуратнее и неуклюжее. При нём, Пётр так старательно помалкивал, наоборот, производя впечатление человека недалёкого, даже глупого, как хотелось считать многим, кому дерзость мальчишки была поперёк горла, но так им всего лишь казалось. Эти двое никогда ни о чём не спорили между собой, потому, что мысли их совпадали, а мелочи они охотно друг другу прощали. Исус коснулся ладонью травы, и, улыбаясь ощущениям, закрыл глаза. Он почти чувствовал, как тихим ручейком, огибая его пальцы, не желая ни кого тревожить, торопится куда-то время, но что-то неприятное, тенью какого-то воспоминания, подкралось и легло у его головы.
- Равви,- вовремя отвлёк его Иоан - а мы сегодня вернёмся? Но Исус ответил вопросом:
- Ты что, опять хочешь есть?
- А при чём тут еда - попытался схитрить Иоанн,- разве я виноват, что не наедаюсь? Может это еда такая!
- Да ты же прорва!- заслоняя небо, навис над ним Пётр,- ест, ест, а всё такой же - доходяга! Наверное, врёшь много, вот и не растёшь! Да ты же всю общину обожрал. Думаешь, не знаю, куда ты бегаешь, когда все молятся?!
- Куда? - насторожился Иоан.
- Жратву у Иуды тыришь! Вот куда! Думал, не знаю?
- Да отстань ты, ничего я не тырю,- огрызнулся Иоан,- просто тебе завидно, что я не такой же бегемот, как ты!
- Кто, я..? Я бегемот? - удивился Пётр,- разве я бегемот - обратился он к Исусу, но тот решил вступиться за младшего:
- Успокойся, Пётр, полагаю, что после сегодняшнего, чревоугодие никому из нас больше не грозит...- Они рассмеялись, вспомнив про Иуду на крыше. Потом что-то ещё шутили, но тень, мелькнувшая перед Исусом, обрела уже явные очертания.

Однажды ему приснился сон. Как обычно, он поднимался молиться на гору. - Странно - там, внизу, жаркий и долгий день, а здесь такая тихая, прохладная ночь?- Пройдя ещё немного, он увидел сад из старых деревьев. Пригляделся и понял, что это вовсе не яблони, а люди, застывшие в искорёженных позах. Они молча страдали и взывали к нему о помощи. А где-то, на самой вершине, спряталась луна, догадался он по сиятельному ореолу. Чем выше Исус поднимался, тем круче становилась гора, и тем нестерпимее ему хотелось задать вопрос - почему они такие? Всё тяжелей становился каждый шаг, и всё беспощадней ему требовался ответ, как-будто от этого зависела его жизнь. Склон сделался каменистым и он карабкался по нему, но когда оставалось всего несколько движений, над головой раздалось свирепое рычание. Исус посмотрел вверх. Прямо над ним, пригнувшись и прижав уши стоял огромный, огненный от лунного сияния, оскалившийся волк.-Господи,- успел прошептать Исус, и в этот момент зверь прыгнул на него... Они оба сорвались и полетели вниз. Исус видел только огромную разверзнутую пасть с белыми клыками, и горящий осколок жёлтого глаза. Потом всё исчезло. Исус стоял на ногах, ожидая смерти. Но смерть не спешила.- Господи! Если Тебе так угодно, пусть это произойдёт, только скорее. Но ответа не последовало. - Тварь! - вырвалось из его уст - где ты?- Исус обернулся.
Волк спокойно сидел у него за спиной и молча наблюдал за ним. Потом поднялся, подошёл к Исусу, лизнул ему руку и трусцой, добежав до странного сада, исчез в его дебрях. Невыносимая боль обожгла сердце Исуса. Он упал, теряя сознание и...проснулся. Сколько раз, после этого, поднимался Исус на гору молиться в ночи, но волка не было. Пока не появился Иуда. С того дня, даже оставаясь наедине со своими мыслями, Исус чувствовал, внимательно следящего за ним, зверя. - Господи! Чего они все хотят от меня?! Разве мало им того, что уже сказал? Какого ещё чуда они ждут? Разве слова Твоего им мало?! Почему они преследуют меня? Почему идут за мной? Они шли за Крестителем, пока Ирод не потребовал его головы, теперь за мной идут… Неужели, Иуда прав?..- Найдут себе другого поводыря...

Г Л А В А 2

Не сильный, но точный, глубоко, под самые рёбра, удар, сломал его напополам. Резкая, жгучая боль мгновенно наполнила всё тело, не давая вдохнуть.- Ножом - промелькнуло в голове - Зачем? Разве может так бессмысленно закончиться целая жизнь? Зачем же?.. Боль не отпускала. Ему захотелось, как в детстве, когда от голода судорогой сводило всё тело, лечь, прижаться к земле, поближе к матери, свернуться калачиком, подобно щенку, и спрятаться во сне от всех своих бед. Уснуть, пусть, даже, и навсегда. Он опустился на колени и жизнь, прощаясь, понеслась перед его глазами. Лица, лица, лица... Но, вдруг, остановилась и замерла, озаряясь белым. Нехотя, точно уступая материнскому теплу, боль собралась в маленький комочек и спряталась, куда-то в самую глубину - Господи… спаси меня, - прошептал он. Но потом жадно вдохнул, и ярость вошла в него. Собрав все силы, Иуда, не желая покориться несправедливости смерти, начал подниматься с колен. Рыча по-звериному, он заставил тело оторваться от земли. - Надо, только, выпрямиться и устоять! И когда он, почти, сделал это, тяжесть снова легла на плечи и обрушила его. Сопротивляться было нечем. - Да, я не сильней смерти, - усмехнувшись, с досадой признал Иуда. Но постепенно, дыхание восстановилось, проясняя сознание, хотя тело продолжало трясти. - Может это и есть Царство Небесное, о котором ты так горячо говоришь, мой мальчик, просто грехи не дают подняться с колен, а? Исус, ты говорил, что здесь свет, но я ничего не вижу!- Тут Иуда вспомнил, что глаза ему завязали. Появилась робкая надежда - Может, жив ещё? - Страшась потерять её, Иуда немного выждал, пока она не окрепнет, устоится и даст ему решимости выбрать жизнь или смерть. Окончательно успокоившись, и обретя себя прежним, Иуда дотронулся рукой до лица, нащупывая повязку. Не было необходимости жмуриться, - он уже выбрал принять всё, как есть, и, словно, подчиняясь его выбору, повязка легко освободила глаза. Первое, что он увидел - небольшую лампу на полу и себя, стоящим на коленях на богатом ковре. Иуда скинул с головы балахон и огляделся. Свет был очень слабым и отвоёвывал у темноты не более шага. Иуда приготовился сделать этот освещённый шаг, но чей-то уверенный, хотя и дружелюбный голос остановил его:
- Пожалуйста, останься там. Ты понимаешь, где находишься?
- Конечно...
- Тем хуже для тебя - иронично ответил голос. - Расскажи нам - кто ты...
Каким ничтожеством слышалась жизнь Иуды в этом «кто ты». Он так же легко может распорядиться ею, как Иуда своим языком. Но Иуда не собирался упустить шанс, продлить свою жизнь и, переменив интонацию, ответил:
- Я Иуда, прозванный Искариотом, господин. Я не знаю, кого бы мог так обидеть, чтобы меня захотели убить... Зачем Вам моя смерть, господин? Я не совершил ничего такого... Я всегда жил по закону, даже в детстве не воровал. А уж поголодать мне довелось, я ведь сирота, родители умерли, а я-то остался. Разве этим я кого обидел? Разве не Господь велит каждому еврею заботиться о детях? А если кто-то и обижался на меня, мне ли его судить, разве я - Господь? - чувствуя, что его заносит, Иуда справился с наползающим раздражением:
- За что вы хотите меня убить, а? Если бы я знал о каком-то преступлении... может, и не донёс бы, но попытался бы его остановить... Но я ничего такого не знаю, господин.
- Успокойся, ты ещё не на страшном суде, твоей жизни ничто не угрожает, если, только Он не распорядится иначе. Мы просто с тобой поговорим...
- С кем, со мной? Да о чём же со мной можно разговаривать, чужих секретов я не знаю, я и читаю-то по слогам, о чём же со мной можно поговорить.
- Довольно придуриваться, Иуда, ты не так глуп, чтобы не понимать - о чём, - перебил его голос.
- Если моя жизнь в ваших руках, и вы не хотите назвать себя, о чём идёт речь, не о протухших же яйцах? - не удержался Иуда.
- Не дерзи, а то и Господь не поможет! - ответил голос.
- Сейчас - вы мой Господь, я не могу торговаться за свою жизнь. Чего вы хотите?
- Иуда, я представляю Святой Синод и не желаю огласки по поводу нашей встречи.
- Вот как? Чем же не угодил Синоду старый Иуда? Может, рук не помыл, перед едой? или лежал в субботу не там? - разозлился Иуда.
- Заткнись и слушай! Нам наплевать и на тебя, и на твои делишки, нам наплевать, чем промышляет ваша стая, дойдёт очередь и до вас, но сейчас нас интересует только один - Симон...Симон Кананит, ты готов говорить о нём? - Голос ждал.
- Что вы хотите знать - отозвался Иуда.
- Не бойся, всё, что нужно, мы знаем и так, тебе не придётся никого предавать... В Иерусалиме есть те, кто тайно готовит восстание против римлян. Их имена нам известны, но не в этом суть. Мы знаем, что Кананит является связующим звеном между ними и вашим учителем. Нас интересует, ведутся ли переговоры и отношение «вашего» к этому восстанию?
- Я думаю, что если они и ведутся, то только потому, что Исус никогда не пойдёт на это - ответил Иуда.
- На что «это»? - спросил голос.
- На кровь, господин...
- Ты хочешь сказать, что его устраивает римское наместничество?
- Нет, но это противоречило бы его учению - люди, просто бы, не пошли за ним.
- Ты можешь чем-то это подтвердить?.. Тогда почему ты так уверен в своём учителе? Разве его нельзя соблазнить деньгами, или властью? Почему ты смеёшься?
- Господин, деньги зло в его понимании, если бы он в них нуждался, вы бы сами ему принесли, а власть?.. власти у него достаточно - стоит ему сказать хотя бы слово и Иерусалим разнесут в клочья, разве я не поэтому здесь?
- Не богохульствуй, Иуда, Синоду может это не понравиться. - Предупредил голос.- Но что-то же может повлиять на него, например, смерть его близких...
- Он от них отказался...
- Хорошо, тогда что?
- Только, если этого захочет Господь...- ответил Иуда. Я не знаю, чего ещё может бояться человек, кроме смерти, но Исусу дана власть воскрешать из мёртвых!
- ...Да... Мы слышали об этом...
Наступила долгая тишина. Голос молчал.
- Иуда, - вступил второй голос, - ты прекрасно понимаешь, после того, что наговорил ваш наставник, Синод не может, открыто вести с ним переговоры. Ты мог бы выступить посредником? Ведь он прислушивается к тебе, не так ли? Ты мог бы организовать нам встречу, где будут только первосвященники и он?
- А почему бы Синоду не прийти к нему? - съязвил Иуда.
- Ты слишком многого хочешь,будь скромнее. Сейчас он единственная сила, к сожалению, способная удержать толпу от бессмысленного кровопролития. Не секрет, что римские легионеры имеют больше опыта и лучше подготовлены к боевым действиям. Мы делаем всё возможное, чтобы удержать заговорщиков от мятежа, но римляне провоцируют толпу. Они только и мечтают, чтобы перерезать всем евреям горло. Ты, конечно, не знаешь, но цена наших жизней, за прошлый год, выросла на семьдесят процентов. Всего один плохой год и мы уже не сможем платить Риму. Просто нечем. Война неизбежна, значит, кровь всё равно прольётся, но мы обязаны выиграть время! Год или два ничего не изменят, но мы подготовимся. Необходимо свести до минимума человеческие потери. Разве просто человеческая жизнь не может стать общим интересом у нас с вами?
- А где гарантия, что вы не воспользуетесь его беззащитностью? - спросил Иуда.
- Когда Синод будет готов говорить с ним, тебя найдут. К сожалению, есть те, кому не только говорить с вашим учителем, но и даже видеть его в синагоге, не меньше, чем осквернение. Но из двух зол выбирают меньшее. Сначала мы должны спасти людей, потом уже Иерусалим. Не думаю, что тебе стоит чего-то опасаться. Единственная гарантия - это наше слово, которое вам принесёт Никодим. Ведь ты его знаешь?
- Этому человеку я верю. - Ответил Иуда - Осталось совсем чуть-чуть - убедить Учителя!
- Мы надеемся на тебя, больше нам не к кому обратиться. Теперь тебя проводят, извини, но тем же образом, думаю, это и в твоих интересах.
Иуде снова завязали глаза, накинули балахон и вывели.
- Что ты думаешь? - спросил первый голос.
- Это гораздо серьёзнее, чем я предполагал...

Была уже глубокая ночь, но дом Каифы всегда освещался ярко. По ночам, когда служебные дела оставлялись до завтра, Каифа разбирал какие-то списки, рукописи, книги. Он обкладывался ими так, чтобы всё было под рукой. Читал, сверял, что-то выписывал, лишь изредка, откидывал голову назад и сидел так с закрытыми глазами. Думать и отдыхать, давно уже стало для него одним словом. На рассвете, он уходил в другую комнату и три-четыре часа спал. Потом вставал, умывался, съедал несколько лепёшек и отправлялся в синагогу. Так проходили дни и ночи его жизни. Раньше, когда жена была ещё жива, они подолгу беседовали вечерами. Своим кротким нравом, она смягчала резкость характера Каифы. Но теперь ему остались только книги. Может, в память о ней, он стал сдержаннее и, даже, спокойнее. А, может, тяжёлое одиночество отняло столько сил, что на прежние бури, какие он устраивал в собраниях раньше, доказывая свою правоту, ничего не осталось. Работая над законами, он отвлекался, и душевная боль давала ему передышку. Стук в ворота не удивил его. Он всегда запирал их, в надежде, что это кого-то остановит, но люди шли и стучались... Слуга доложил, что пришёл Анна и кто-то ещё.
- Проводи их в мою комнату и накрой что-нибудь...и можешь идти спать - я сам справлюсь.
Слуга ушёл. Каифа аккуратно отложил все свои дела и вышел к ночным гостям. Они обнялись, и он пригласил их на ковёр, где среди разложенных подушек стояла какая-то еда. Первым заговорил Анна:
- Отчего же ты не спишь, Каифа? Разве дня тебе не хватает, ведь ты же не старик, чтобы мучиться бессонницей? Если бы я не знал тебя столько лет, подумал бы, что грехи замаливаешь. - Они рассмеялись.
- Кто знает, может ты и прав. - Ответил Каифа.
- Брось, нет более непорочного человека, чем ты - это знают все иерусалимские проститутки. Никогда бы моя дочь не вышла за тебя, будь это неправдой.
- Спасибо на добром слове. Что ещё обо мне известно? - спросил Каифа.
- А что может быть известно о человеке, который не вылезает из книг? Ты так изменился, Каифа, заперся в своей конуре, посмотри, что вокруг делается. Жизнь не остановишь, время не вернёшь, ты ещё молод, и не должен так мучить себя. Жизнь требует продолжения - сказано же: плодитесь и размножайтесь! А ты?..
- Знаешь, мне неприятно это слышать от тебя, будто не дочь ты потерял, а любимую собачонку.
- Может и не собачонку, но это уже моё дело - я не выставляю на показ своих чувств, вот мол, я какой ...несчастный... пожалейте и поплачьте вместе со мной. - Обиделся старик.
- Ну ладно, не обижайся, ты же знаешь, как она дорога мне. Не обижайся...никак не привыкну, что её больше нет. Когда работаю, немного забываюсь, стоит отвлечься - она рядом... всё с ней связано...
- Ты не хочешь признать, что её больше нет! А ты есть! И всё остальное - тоже.- Настаивал Анна.
- Что же? Что есть для меня больше, чем она?
- Бог...- осторожно напомнил второй гость.
- Бог?..я молил его, как о пощаде, верил, что он оставит ей жизнь, и что?.. Что я такого сотворил, чтобы меня так наказывать? За что?
- Прекрати, Каифа, ты ноешь как баба... Бог дал и Бог взял - разве не так, - раздражённо перебил его Анна.
- Так...так, только мне от этого не легче - ответил Каифа.
- Тогда скажи, как ты всё это делаешь? Разрабатываешь законы… ходишь в синагогу... если так обижен на Всевышнего?
- Я уже говорил - как... если Господу некогда подумать о нас, приходится думать самим.
- Да как же ты можешь занимать своё место, если в тебе самом нет веры, тогда оставь его и уходи в пески - там тебе - в самый раз...
- Да я и не просил меня выбирать... или не так?
- Не так, тебя выбрали люди, они верят тебе, знают, что ты можешь избавить их от сомнений, подсказать выход, что ты защитишь их, наконец, а ты кочевряжишься!
- И уйду… думаете, мне очень нравится, как вы друг другу глотки грызёте из-за каждого пустяка... Не там запятую поставили, там слово пропустили, неужели думаете, что кому-то это так важно, тем более Ему?.. Уйду, пусть позовут себе этого Назорея, уж он-то быстро всем вам зубы повыдёргивает...
- Прекрати, Каифа!.. Прекрати!.. Так нельзя!- Завёлся Анна,- оставь Бога в покое... Кто ты, чтобы судить Его? Ты голос Израиля! Кто позволил тебе выдавать себя лично за весь народ перед Ним! Что ты о себе возомнил?!
- А что ты думаешь, я скажу Ему? Спасибо, Господи, что тысячи лет ты без устали взираешь за тем, что творится на твоей земле?! Что народ твой вырезают как баранов?! Чем же мы так провинились перед тобой, Господи, что Ты не вмешаешься?! Сколько ещё должны вытерпеть евреи, чтобы Ты оставил их в покое?!
- Заткнись! - заорал Анна.
- Нет, не заткнусь!- Продолжал Каифа,- тысячу лет вы служили Ему, а что Он вам дал?! Тору?! Тьфу, на вашу Тору! Вот и всё - утёрлась?! Тысячу лет вы служите тряпке с каракулями, а что Он вам дал за это? Да ничего, кроме смерти!
- Это слова дьявола!
- Пусть дьявола! Этот хоть что-то делает для человеков, а кого из вас воскресил Бог, можешь назвать?! - А этот может! Я сам видел, понимаешь? Да плевать мне на Бога, если Он этого не может! Или не хочет! Если бы я пошёл к нему, он бы воскресил её, понимаешь?! А тот, кому я служу- нет! И я - глупец, потому, что слушаю вас! Бог... Израиль....священная земля... Никому из них нет до меня никакого дела. Голос Израиля... Голос Израиля дал «петуха» - так и запишите в своей Торе.
Каифа замолчал, и стало тихо. Чуть погодя, Анна тихо спросил:
- Разве не ты сам говорил, что его необходимо убить, иначе мы потеряем всё, что есть - Израиль? Он развращает народ своими фокусами. Ещё не знаю, как, но я докажу, что всё это ложь!
- Говорил, и что?.. перебил Каифа, поднимаясь, - Что с этого? И ещё раз могу повторить - мы потеряем и народ, и сам Израиль, и Иерусалим...и что? А ты можешь мне ответить, Анна, почему они идут за ним? Я не слышал, чтобы он обещал кому-то манны небесной, а их всё больше и больше? - Каифа сложил руки за спину и расхаживал по комнате.
- Он обольщает их, обещает вечной жизни! - ответил Анна.
- Но смерть же при этом он не отменял? - допытывался Каифа.
- Нет, не отменял… он обещает всех воскресить после судного дня.
- Но ведь не все же там бараны, Анна, так почему же они верят ему?- Каифа остановился, дожидаясь ответа.
- Потому,- сказал Анна,- что он затуманил их разум.
- Чем, Анна?
- Колдовством...бесовщиной...
- А в Синоде, тоже, такие же, одурманенные? Или вы, всё-таки, истинно верующие?
- Чего ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты сам сказал, в чём причина.
- Пусть, я не знаю, скажи ты.
- А может быть, он говорит правду, Анна? Ты советуешь мне посмотреть...может, и ты взглянешь чуть дальше синагоги: чему мы служим? Кому? Народу или его надзирателям? Посмотри, что творится - болезни, голод, римляне... А мы ему - тяжко, бедняжка..., а платить-то всё равно надо, это же Господу... А чем ему платить? Воровство, убийства...за кусок хлеба у тебя сердце вырежут. А что делается в Иерусалиме? Жрут, пьют, праздники гуляют... А мы ему - этого нельзя, этого не смей, умри, но отдай... Так от чего он раньше загнётся, от наших запретов и законов, или от его обещаний, что зло будет наказано и каждый получит по заслугам?..
- Что ты предлагаешь?
- Ничего... Не знаю я...
- Тогда почему же ты поддержал награду за него?
- Не знаю... Потому, что за такие деньги ему ничто не угрожает, а трёхсот - Синоду жалко.
Каифа лёг, и они снова задумались.
- Но ты же понимаешь, нужно что-то делать? - спросил Анна.
- Не знаю я, сами решайте... ваше дело думать, моё соглашаться... Но смертный приговор ему я не подпишу.
- А если я докажу всем, что он лжец?..
- Докажи!- ответил Каифа,- а там посмотрим.
- Но ты не встанешь за него?
- Анна, если то, что ты раскопаешь окажется правдой, то пусть народ сам решает его судьбу. Всё, не хочу больше о нём. Вы приходили только за этим?
- Да, - ответил второй - нам нужна твоя поддержка... Или - хотя бы не мешай.
- Я уже всё вам сказал.
- Тогда мы, наверное, пойдём? - спросил Анна.
- Да куда вы пойдёте, оставайтесь - места хватит.
- А ты не зарежешь нас спящими? - улыбнулся Анна.
- На всё воля Господня!- ответил Каифа и махнул рукой.