Последнее время. Эпизоды. 1

            Это могло происходить где угодно, это где угодно может произойти.
   
   Наступило Последнее время.
   Мир долго ходил по лезвию ножа, заблудился в прямом корридоре, дал себя поработить и теперь расплачивался за своё легкомыслие.
   До Последнего времени были когда-то античные времена о которых сейчас не знает ни кто, лет двадцать или тридцать назад решели вычеркнуть эту главу истории за ненужностью, ввиду её древности и спорности. Последний профессор, академик, который преподавал эту самую античность, то ли француз, то ли русский, умер прошлой осенью и скоро забудут и его.
   Потом были средние века, эпоха возрождения, рококо, барроко, просвещение -- полу забытые понятия -- новое время, новейшее, век технического прогресса и техногенных катастроф, высоких и нанотехнологий с последующей утерей над ними контроля.
   Был экономический взлёт, вызванный стремительным ростом технического прогресса, слишком быстрого и губительного для человечества и, как следствие, взрыв всей экономической системы планеты.
   Мы слишком торопились жить, боясь не успеть подгоняли время, перепрыгивая через ступени, проносясь на скоростных лифтах мимо этажей, стремясь в высь, мы всё же опоздали. Мы быстро прибежали не туда, приблизив Последнее время.
   Ни кто не заметил когда, но все, вдруг, поняли, что оно Последнее.
   Вот всё вроде как прежде, но какая-то гнетущая тишина и неясная тревога пронизывает как спица не многих "целых", как называют не клонирванных, а рождённых матерью и отцом, без вживленных чипов и прививок от "печали". Есть теперь такие прививки и "привитых" легко узнать -- они хоть и "целые", но блаженный взгляд, счастливая полу-улыбка не сходящая с лица, всемерная доброжелательность и покорность легко их выдают.
   Не люди -- черви, без эмоций и желаний, с програмированным стремлением и заложенной где-то там, под кожей, покорной дисциплинированностью -- мёртвоживущие.
   Клонов от привитых сложно отличить, и те, и другие программированны на исполнение ДОЛГА и самых насущных физиологических потребностей, только у "привитых" программирование основано на подавлени и периодически, то там, то здесь, прорывающаяся через блокировки человечность выливается в стихийные и скоротечные бунты.
   "Прозревшие" начинают вопрошать и требовать, но не понимая происходящего, ослеплённые случайным светом они слабы и беспомощны, их быстро успокаивают, снова прививают, "неисправимо прозревших" изолируют и всё возвращается в кем-то отведённые жёсткие рамки -- рождение, прививка, труд, физиология, смерть.
   У нас к стати снова нет ни секса, ни тем более любви, есть "физиология рождения". Да и смерть  в официальных бумагах называется "прекращением физиологической деятельности организма, ввиду изношенности, болезни, аварии, других причин -- нужное подчеркнуть".
   Вот так, списали как самокат, на кремацию и на полку или на ветер если некому забрать остатки.
   Унифицированного сознания, сведённого до прожиточного минимума, удалось добиться через систему образования ещё за долго до прививок и чипов,упростив сознание до "потреблять", хоть и раздутых до невероятных размеров но мелких и жалких по сути, да сведя понятие "цивилизации" до "комфорта" постепенно вытеснив культуру.
   Кошачий уют заразил человека и сделал его слабым и не способным противостоять простейшим жизненным неурядицам, сделал жизнь без "хозяина" невозможной.
   Найти бы противоядие и вернуть Упущенное время.
       ***       ***      ***     ****     ****    ***    ****    ***
   Перед этим было война.
   Сначало то же никто не понял, что это война -- большая мировая бойня. Всё происходило не так как люди привыкли видеть войну. Без наступающих армий и бесконечных танковых колонн, без морских конвоев и торпедированных танкеров, без эшелонов и оборонительных линий с дотами и траншеями, ,просто возникали и исчезали, то распространяясь, то дробясь "горячие точки" планеты, то там, то здесь гремели маленькие войны, в которых учавствовало всё большее количество людей, втягивалось всё большее количество стран постепенно затянув всю планету, захватив Арктику с Антарктикой.
   Странная какая-то была война, как нам казалось, сидящим у телевизора, игрушечная, что-ли, пока она не стучась не вошла и в наш дом.
   И сгоревшие автомобтли после недавней разборки между боевиками то ли бандитов от кримимнала, то ли от политики, между ними как-то стёрлась грань, и выбитые стёкла после взрыва в кафешке не подалёку от обшарпаной тошниловки "МакДональдс", и тревожный взгляд спешаших по своим делам редких прохожих, всё говорило о войне.
   Усиленные вооружённые до зубов патрули спецназов, спешно оборудуемые блокпосты и бронетехника на перекрёстках, обильные патрули говорили о том, что мы граждаские, уже в оккупации, нас оккупаровали наши же войска.
   Глядя с какой тщательностью досматривают прохожих, с каким недоверием относятся ко всему и ко всем, замечая во взглядах патрульных плохо скрываемую ненависть, понимаешь, что они здесь не для того, чтобы нас защищать от кого-то, а чтобы кого-то защищать от нас.
   Среди  привычных мундиров всё чаще попадаются инородные, они на правах хозяев распоряжаются на блокпостах, надменно-снисходительно инструктируют "наших" солдат и, всё это даёт отчётливо понять, что произошла "тихая" оккупация с нашего молчаливого согласия.
   Да, мы были слишком трусливы, боялись потерять что-то своё, личное, толком не понимая, что оно такое "своё", поэтому нас и развели, как последних лохов из трёх-алтынного детектива, подсунув дешёвые подделки в обмен на истинное. Но мы не понимали, что оно истинно и отдавали не жалея, радуясь тихой радостью мелкого жулика.
   Сначало рабко, потом всё смелей стали пользоваться чужими вещами, чужими услугами, стали проповедовать чужую религию, мы жили в чужих квартирах и ездили в чужих машинах, носили чужую одежду и ели чужую пищу, смотрели чужие фильмы и потребляли чужую литературу, мы жили чужой жизнью -- жизнью в кредит.
   Проповедуя "успех", стараясь уподобиться "успешным" поверили в безнаказанность комфорта и приобрели миф в обмен на жизнь, ибо мы уже не жили, а сами стали предметами обстановки, дали предмерам нас поработить и сделать подобными.
   Вот так легко, глядя на глянцевые обложки и сверкающие витрины, мы без боя дали себя пленить ярким не существующим картинкам.
   Комиксы разрушения сделали своё дело и теперь вступали другие игроки сидевшие до поры в тени. Их силуэты и сейчас слабо угадываются на фоне жизненных декораций, размытые слухами и сказками "от народа", зачастую подсказанные самими масками, но призрачные силуэты довольно твёрдо управляют игрой, ведь это их игра.
   Нам же отводилась роль статистов, безвольных фишек и мелочи на чай. Фишки ничего не решают, их дело уничтожать такие же фигуры на игровом столе и по окончании упокоится в ящике комода.
   И, упаси Бог, игроку прикупить пару тузов на "мизере, тогда летят фишки из конца в конец без счёту, это игра без правил.
   На войне как на войне.
   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***
   Каждый по своему учавствовал в этой войне.
   Кто-то ничего не делал, то есть совершенно ничего -- и жить не жил и умирать погодил. Тихий протест, жалкое негодование и немой укор, что впрочем, ни к чему не приводило, их просто не замечали, а заметив в лучшем случае обходили, а чаще били, и те, и другие. Били словом, законом, дубиной, прикладом, по разному, но они не замечали этого или жалко блеяли, иногда выражая писклявый протест, вознеся голову к небесам, взывая к законности и человеколюбию, неумело прикрывая дрожащими руками разбитый нос. Черви и овцы в одном лице, или точнее червивые овцы. Они мешали и тем и другим, путаясь под ногами, вызываю раздражение и досаду.
   Другие молча покорились, смирились с потерей своего "я", натянули предложенный чужой кафтанчик и гордо забились в угол. Они никому не мешали, помогали тем кто придёт и, их то же били и те, и другие.
   Гражданским вообще не везло на этой войне, им доставалось от военных, военизированных и прочих бандитов, в камуфляже или без и, со временем, гражданских становилось всё меньше, пока не пришло время когда человек без оружия вызывал подозрение.
   Были фанатики всевозможных идей и религий, с ними было труднее всего -- не предсказуемы, алогичны и всегда опасны -- трудно докричаться когда тебя не слышат и разрывная пуля попадает в пустоту. Были авантюристы и романтики со всего мира, не профессионалы в своём большинстве и, кого не отстрелили тот отсеялся, благополучно покинув опасные поля битв. Не многие из них, набравшись опыта поняли войну как стиль жизни и поставили всё против неопределённого "нечто".
   И кто знает, выиграли или про играли?
   Много всякого люда было.
   Мы то же учавствовали в этой войне, не из страха что-то потерять, не из страха быть гражданскими на войне, но мы были рады хоть какой-то определённости. Нам казалось, что на войне всё просто -- стреляй вперёд, береги спину, рядом свои, на против чужие, но когда всё закрутилось по взрослому мы поняли как ошибались. Всё перемешалось, многие понятия размылись и исчезли вообще, на поверхность всплыло всё дерьмо вооружённое до зубов. Первое время резались все со всеми, резали все и всех, вспоминия старые обиды сводили счёты, грабили без разбора, доставалось и винным и правым, под горячую руку много человеков попало под перекрёстный огонь противоборствующих сторон. Ну, ладно, было бы две-три дерущиеся стороны, но раздробленность придавала вакханалии насилия неуправляемый характер. Ни кто никому не верил, "союзники" переходили из лагеря в лагерь и понятия "свой-чужой" расстворились в общем хаосе гражданской войны.
   Славное и страшное было время.
   Грязь, кровь и гниющее мясо, ржавые трупы разбитой техники, выгоревшие окна и груды развалин, страх и пьяно-наркотическая бесшабашность вояк всех мастей, шатающиеся банды мародёров, рейды "регулярных" в наш тыл, наши рейды в их. Да и где он был, тот тыл?
   Всё перемешаллось и отобразилось в широко раскрытых глазах десятилетнего пацанёнка, вытащенного из под обломков гаража, сумевшего лишь просипеть -- Не надо, дяденька. Мы так и не успели его успокоить и узнать имя, его снял снайпер через минуту как достали из под обломков.
   В его залитых слезами глазах, в этом немом плаче мы увидели тогда весь ужас той непонятной бойни, в душе ёкнуло и отозвалось болью, мы поняли всю нелепость происходящего и почувсвовали Боль Земли.
   Мы забыли "гуманные приказы" и какие-то "правила войны", стали отдельной боевой единицей, чем и спасли себе жизнь, когда договорившись, политики подставили всех нас под удар иноземных армий, чтобы купить себе индульгенцию.       (2006-7)