Кризис

В 3-х действиях.

Роли:
Олег – менеджер.
Антон Сергеевич – отец Олега, профессор.
Гуля – студентка, подрабатывающая официанткой.

Место действия – ресторан.


Действие 1.

Пустующий зал ресторана. Входит Олег. Он осматривается, не торопится, в чем-то,
по-видимому, сомневается. Затем принимает решение: усаживается за стол, накрытый на четыре персоны.
В руках у Олега портфель. Он кладет его на один из свободных стульев. Видно, что Олег чем-то подавлен, но старается бодриться. Подходит официантка Гуля.

ГУЛЯ. Добрый день.
ОЛЕГ. Добрый.
ГУЛЯ. Что будете заказывать? У нас хороший бизнес-ланч.
ОЛЕГ. Нет. Дайте меню. Я сам хочу выбрать.
ГУЛЯ. Пожалуйста. Надеюсь, вам понравится наша кухня. (Кладет перед гостем меню).
ОЛЕГ. Знаете что… (вчитывается в бейджик на груди официантки)… Гуля… воды принесите. Прямо сейчас, хорошо?
ГУЛЯ. Одну минуту. (Уходит).

Олег невнимательно листает меню. Подходит Гуля. Она приносит на маленьком подносе бутылочку минеральной воды. Выставляет на столик воду, стакан. Хочет открыть бутылочку, чтобы наполнить стакан для гостя. Олегу кажется, что она мешкает.

ОЛЕГ. Дайте сюда, я сам.
ГУЛЯ. Пожалуйста. (Ждет, пока Олег наполнит стакан, выпьет его залпом, наполнит другой). Ещё воды?
ОЛЕГ. Да, и… что-нибудь… есть у вас? От сердца?
ГУЛЯ. Вам плохо?
ОЛЕГ. Рука немеет (массирует кисть левой руки). Колет что-то.
ГУЛЯ. Валидол. Должен быть валидол! Я сейчас. (Уходит).
ОЛЕГ (бормочет). Валидол. От сердца. Время пить валидол… (Еще немного помассировав руку, принимается снова листать меню).

Гуля приносит несколько таблеток валидола на блюдце и новую бутылочку с минеральной водой. 

ОЛЕГ (берет лекарство, недоверчиво смотрит на таблетку). Как его… принимать?
ГУЛЯ (на этот раз сама наполняет стакан водой). Сосите, как карамельку. (Олег кладет в рот таблетку). Ну, как, вам легче?
ОЛЕГ. Пока не понял… Принесите ещё одно меню.
ГУЛЯ. Вы кого-то ждёте?
ОЛЕГ. Не знаю… Жду. Разумеется, жду. 
ГУЛЯ. Хорошо. Может, что-нибудь выпьете, пока ждёте? Аперитив?
ОЛЕГ. А мне можно, с валидолом?
ГУЛЯ. Не уверена. Давайте лучше повременим.
ОЛЕГ. Давайте... Смотри-ка, и правда, легче стало… (Осматривается) А зал-то у вас пустой. Что, народ перестал ходить в рестораны?
ГУЛЯ. Что вы! Наплыв будет часа через два. Свободных мест не будет! 
ОЛЕГ. И кто наплывёт?
ГУЛЯ. Разные люди. Здесь офисов много. Движение большое. Студенты…
ОЛЕГ. Студенты? Интересно, на какие средства?
ГУЛЯ. Я же говорю, у нас бизнес-ланч. Очень хороший и недорогой. Может, всё-таки попробуете?
ОЛЕГ. Нет, я же сказал. (Принимается снова листать меню). Пока, слава Богу, могу себе позволить… Я сейчас выберу и закажу. (Гуля кивает головой, уходит. Олег задумчиво смотрит в меню. Говорит вначале механически, бесстрастно, затем все более эмоционально). Это немыслимо… Немыслимо… Невыносимо!  Какая мерзость!

В зал входит Антон Сергеевич. Он словно не сразу понимает, где он и зачем. Растерянно осматривается. Олег вскакивает с места и бросается ему навстречу.

ОЛЕГ (оживленно, обрадовано). Ну, наконец-то! Здравствуй! Какой ты молодец, что пришёл! Как я рад тебя видеть!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, это ты?
ОЛЕГ. А кто же? Конечно, я. Твой сын… Пап, ты, что, меня не узнал? Вот чудак! Как же ты меня не узнал? Проходи… вот сюда, сюда.  (Почтительно подводит Антона Сергеевича к столу).
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Столько лет прошло.
ОЛЕГ. Ну, сколько? Сколько?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Больше двадцати лет. Мы не виделись двадцать три года.
ОЛЕГ. Ну, и что? Я тебя сразу узнал. Ты совсем не изменился! (С шутливой укоризной) А ты меня не узнал. Нет, серьёзно, не узнал? Перестань! Разыгрываешь! Вот ты и пришёл – мой отец. Теперь всё получится! Всё будет хорошо! Правда? Что ты молчишь?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Дай хоть посмотреть на тебя.
ОЛЕГ. После, после. Сейчас ты мне нужен. Есть одна проблема… Чёрт! (массирует руку с гримасой боли). Рука вот разболелась совсем некстати.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Что у тебя с рукой?
ОЛЕГ. Ерунда! Дело не в руке… Хочу познакомить тебя с одним господином. Это мой шеф. Гинзбург его зовут, Марк Гинзбург.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Хорошо. Познакомь. Это необходимо?
ОЛЕГ. Да, это необходимо. У меня с ним будет разговор. Непростой разговор. В общем… одним словом… ты будешь смеяться – он меня уволил! Утром. Сегодня. Прихожу в офис, а на столе – приказ… У-во-лить! Представляешь? Тебя ничего не удивляет? (Антон Сергеевич непонимающе смотрит на Олега). Еще вчера он предлагал мне повышение!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Мне очень жаль.
ОЛЕГ (саркастически). И мне, представь, очень жаль! (Наступательно, эмоционально) Папа, пойми, я – лучший! Лучший! Самый опытный, самый… (ищет слово; не найдя, машет рукой). Где логика? Не знаю, не знаю… Он ведь ничего не объяснил! Говорят: «Уехал. Нет его». Но я должен услышать его аргументы, так или нет?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Конечно, он должен был с тобой объясниться. Так полагается.
ОЛЕГ. Вот именно! Так полагается! Ну, ничего. Он всё объяснит, при тебе. При тебе пусть объяснит! 
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Ты говоришь, он уехал. Как же…
ОЛЕГ. Говорят! Говорят: «Уехал». Но я-то знаю… Он здесь. Он здесь часто обедает. Мы его подождём.  И ему придётся всё нам объяснить.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, мне кажется, это как-то…
ОЛЕГ. Не серьёзно? По-мальчишески? Ты это хочешь сказать? А что делать? Выхода другого нет. Выхода нет!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Ты можешь рассказать толком, что произошло?
ОЛЕГ (нетерпеливо). Потом… Слышишь, вот и он… (Кричит в пространство) Марк, это ты? Сейчас я его приведу. Перехвачу! (Убегает и тут же возвращается). Нет, это не Марк. Чёрт! Но он обязательно придёт. Будем ждать. Подождём.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Хорошо. Если ты так хочешь.
ОЛЕГ. Может, ты голоден? Так поешь! На, выбирай (протягивает меню). Фирма платит! Смешно, да? Смешно теперь звучит. (Снова вскакивает с места). А, вот он! Марк, это ты?  Марк, это папа. Папа, это Марк.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, ты шутишь?
ОЛЕГ. Какие шутки! Господа, для начала мы выпьем. Где вино? Почему нет вина? Ах, да, таблетка… валидол… Ладно, мне нельзя – вы пейте. Что ж теперь,  воду пейте! За дурака можно! Уважаемый Марк… как тебя… Евгеньевич…  пользуясь тем, что мой отец… Ты почему-то не захотел со мной говорить… Но сюда ты пришёл. И я хочу, пользуясь этим… сказать. Ты допустил ошибку. На тебя это не похоже, Марк! Папа, скажи ему…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, здесь никого нет.
ОЛЕГ. Как никого нет? А Марк… Он где? 
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Его здесь нет. И не было. И, вообще, здесь никого нет. Кроме тебя… и меня.
ОЛЕГ (недоверчиво). Значит, он ушёл? (Встает, расстроено оглядывается. Берет со стола бумажные салфетки и начинает подкидывать их по одной в воздух, пускать, как самолетики) Марк ушёл… у-шёл… Марк ушёл…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, прошу тебя. Не надо. Пожалуйста! Что произошло? Расскажи мне!
ОЛЕГ. Значит, он всё-таки ушёл? Улизнул! Хитрая тварь! Но, ты знаешь, он вернётся. Это я тебе говорю! Тут есть одна вещь, за которую он… душу продаст… На брюхе за ней приползёт… Или нам с тобой кишки выпустит.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Ты меня пугаешь.
ОЛЕГ. Почему? Не бойся!.. Скажи, твой сын – умный парень? Умный, правда? Ну, вот, а ты боишься. Не бойся! Я тут придумал кое-что. (Берет в руки портфель, горделиво похлопывает по нему). Здесь его жизнь, и здесь его смерть. Смерть твоя здесь, царь Кощей Гинзбург! Иголка в яйце, яйцо – в утке… Утку себе готовь! Понял? (Антону Сергеевичу, вкрадчиво, словно раскрывая тайну) Я разработал один проект. Некую стратегию… Компании сейчас тяжело.  Реально. А царь Кощей и говорит: «Надо фирму спасать!» И – хочешь, что скажу? – я-таки её спас.  Спас! И это всё здесь (хлопает по портфелю). Марк за этим придёт, вот увидишь. Ему нельзя не прийти! Хочешь посмотреть, что я придумал? (Начинает открывать портфель, но меняет решение) Ладно, не теперь. Теперь мы будем готовиться к войне. Си вис пацем, пара беллюм!

Входит Гуля.

ГУЛЯ (Антону Сергеевичу, приветливо) Добрый день! (Олегу) Вы готовы сделать заказ?
ОЛЕГ. Да, я готов. У вас оружие есть?
ГУЛЯ (шутливо). Нет. Чего нет, того – нет.
ОЛЕГ (серьезно). Папа, а у тебя?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Нет, откуда!
ОЛЕГ (строго, удивленно). Почему? Время такое – оружие обязательно должно быть. У всех! Ничего, зато у меня есть. Вот она, родная! Девочка моя! (Достает из-за пазухи пистолет). «Беретта». Девять миллиметров. (Передергивает затвор). А вот и патрон в патроннике!
ГУЛЯ. Ой, мамочки! Я охрану позову! 
ОЛЕГ. Ребята надёжные? Хотя нет, чужих не надо. Лучше не впутывать. (Гуле). Садитесь (указывает на пустой стул). Садитесь же! (Гуля, прижав руки к груди, послушно садится). Тихо! Ни звука! Надо сидеть и ждать. Он придёт. Обязательно придёт!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Это газовый пистолет?
ОЛЕГ. Ты что! Реальный ствол! Не бойся, я его пристрелял. По всем правилам. В лесу. По консервным банкам.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Что ты собираешься делать?
ОЛЕГ. Стрелять на поражение.
ГУЛЯ. Надо вызвать милицию.
ОЛЕГ. Я же сказал, не надо! Тише. Мы – в засаде. (Осматривается, сжимая в руке пистолет). Этот Марк, свет Евгеньевич – не прост. Ох, не прост! Ждёт минуты, чтобы напасть. Но нас трое. Нам-то чего бояться?

Гуля и Антон Сергеевич испуганно переглядываются. Повисает напряженная тишина.

АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, может, пойдём домой? Хочешь, я отвезу тебя? Пойдём?
ОЛЕГ. Зачем же? Нет. Я здесь останусь. Он вернётся. И всё мне объяснит: почему? как? – Всё объяснит! Если захочет получить вот это (указывает на портфель). А он захочет, захочет.
ГУЛЯ. Может, вам, правда, лучше домой?
ОЛЕГ (напряженно вглядываясь в лица отца и Гули). Почему вы отправляете меня домой? Вы что-то знаете? Что?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, тебе плохо.
ОЛЕГ. Плохо мне, папа, плохо. Рука болит. Таблетку попросил, и ту, говорят, соси. Что-то явно не клеится! С работы, видишь, меня попёрли… Ничего, нельзя раскисать!  Всё под контролем! Нам, главное, вместе держаться. Он нападёт не сразу. Время потянет, жилы потянет… Это он умеет. Ладно. Посмотрим, у кого нервы крепче! Ничего, осаду мы выдержим. Хлеб есть (отщипывает от куска хлеба, жует), соль, спички… Где спички? Спичек нет!
ГУЛЯ. Вот зажигалка.
ОЛЕГ. Умница! Теперь будем жить. 
ГУЛЯ. Можно мне уйти?
ОЛЕГ. Нельзя.

Все ждут некоторое время.

ОЛЕГ. Вот что, братцы, надо пойти на разведку.
ГУЛЯ. Я пойду!
ОЛЕГ. Одной опасно. Вместе пойдем, втроём. Поедем! (Вскакивает на ноги, поворачивает стул спинкой вперед, усаживается на него, как на деревянного коня) По коням! Все по коням!

Антон Сергеевич и Гуля не меняют положения. Олега это злит. Он встает со стула.

ОЛЕГ. Я же сказал: «По коням!» Ну, живо! Я ведь пока не знаю, на чьей вы стороне.

Олег делает угрожающее движение пистолетом. Гуля и Антон Сергеевич, несмотря на это, остаются, как были.

ОЛЕГ. Не хотите? Так хоть оружие возьмите (суёт Гуле и отцу в руки ножи и вилки). Это вам, и вам. Возьмите! Вот. Хорошо. Молодцы. Вперёд и с песнями! (Вновь «оседлывает» стул, делает скачущие движения, потом замирает, вглядываясь куда-то в темноту. Начинает тихо петь). «Они ехали молча в ночной тишине, по широкой украинской степи…» (Гуле и отцу) Подпевайте. Мы – отряд! Надо петь. Папа, ты же сам научил меня этой песне. Пой, ну! «Они ехали молча в ночной тишине…».
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ (поет). «… по широкой украинской степи…».

Гуля всхлипывает. Олег замолкает. Антон Сергеевич поет один, усиливая голос.

ОЛЕГ. А ведь я вас раскусил, ребята. Гады вы! Думали меня убить исподтишка. А вот это видели! (Делает непристойный жест). Смирно сидеть! Теперь вы – заложники. Убивать вас буду, по одному, пока эта тварь не придет… на переговоры. (Гуле) Начну с тебя. Ты, вообще, кто?
ГУЛЯ. Я здесь работаю. Подрабатываю. Студентка. Учусь на юридическом…
ОЛЕГ. Вряд ли тебе это поможет.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Постойте… Вы – Камалова? Гуля? Третий курс, хозяйственное право?
ГУЛЯ. Да. Это вы, Антон Сергеевич? Я вас не узнала. Как я рада, профессор! Что здесь происходит?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Я тоже рад! Что же это такое, Олежек, сынок!
ОЛЕГ (серьезно и холодно глядя на Антона Сергеевича). Сынок? А почему вы называете меня «сынок»?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Я же твой отец! Ты не узнаёшь меня?
ОЛЕГ. Узнаю? А я должен узнавать? Хотя… Да, теперь я тебя узнал. А ты – смелый парень. Сам пришел! Ну, здравствуй, Нодари-батоно! Ты Васадзе? Васадзе… Меня, значит, уволили, а тебя – на моё место? Ты теперь вместо меня? Тогда молись, тварь! Умри! (Целится в Антона Сергеевича из пистолета. Тот закрывает голову руками в ожидании выстрела и опускается на колени)… Папа! Что с тобой?! (Олег бросается к отцу, поднимает его) Вставай же, вставай! Не бойся. Они не посмеют тебя тронуть. Садись. Вот так, хорошо. Водички попей… Представь, здесь только что был Васадзе. Редкая дрянь! Он теперь – правая рука шефа. Вместо меня. Это всё не просто так, папа, это заговор!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Какой заговор?! Олег, что ты творишь?! Скачешь, размахиваешь пистолетом! Умоляю, уйдем отсюда! Скоро здесь будет милиция. Тебя застрелят, ты понимаешь?
ОЛЕГ. Застрелят? Меня? За что?! Кто вызвал милицию? (Гуле) Ты? (Гуля молча отрицательно мотает головой. Олег обращается к зрителям) Кто вызвал милицию? Успокойся, никто милицию не вызывал. Да, что милиция! Что она может? Это – заговор чёрных. (Становится внешне спокойным, вменяемым). Чёрные опутали своими сетями всю Россию! То, что они сотворили со мной, – лишь малая часть большой беды. И милиция здесь бессильна, папа. Бессильна… Ты помнишь школу, у нас, в Заозёрске?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Какую? Твою или ту, где работала мама?
ОЛЕГ. Мою школу. Вы не хотели, чтобы я рос учительским сынком.  И я учился в школе номер два. Славная школа! Впрочем, ничего особенного. Если бы не «дети гор». Беженцы, мать их! Бегущие по войнам! Их поселили в Заозёрске. Вначале они вели себя тихо. Потом обнаглели. Их вдруг стало много. Везде –  на рынке, на улицах… Шагу ни ступить! Они плевали на всех. В наглую приставали к людям. «Смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы!» И вот однажды один из них подошел к Марине…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Это девочка, с которой ты дружил?
ОЛЕГ. Дружил? Возможно. Не помню. Не это важно… Он подошел к ней запросто, как к уличной девке. И прямо сказал, чего от неё хочет. И жестом показал. Его дружки заржали… Марина сказала что-то… Наверное, про ту вонь, которой от них всегда разило… Он ударил её. Коротким ударом, в живот. Она от боли вся согнулась, опустилась медленно на колени… Тогда он пнул её ногой в лицо. Мерзкая кривая рожа, он пнул эту девочку, похожую на ангела, в лицо! Я бросился на эту сволочь – бил, бил, бил… Черные кинулись на меня, повалили… Прибежали учителя, какие-то взрослые парни… Разняли.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. А потом? Что было потом?
ОЛЕГ.  Ты прав, этим дело не кончилось. Вечером эта банда подкараулила меня у подъезда… Набросились сзади, скрутили, потащили в подвал… Я упирался, как мог. Но их было много. Они зажали мне руки и голову. Стали стягивать с меня джинсы… сопели и хватали меня за голую задницу… Я пытался орать, но они заткнули мне рот, тряпкой. Они хотели меня опустить. Ты понял? Как в тюрьме! Но Бог отвёл. Бог отвёл!.. Ты помнишь дядю Пашу? Соседа?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Да. Помню. У него была овчарка.
ОЛЕГ. Рембо. Псина моя родная! Это он меня спас. Дядя Паша как раз выводил его гулять. Рембо учуял чужих – и вперёд… Как же он их рвал! Он их в клочья рвал, мой дорогой! Эти шакалы выли… Падлы! Падлы! Они обосрались и обоссались все!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. И что было потом?
ОЛЕГ. На другой день Рембо застрелили, из проезжавшей машины. Дядя Паша запомнил номер, пошёл в милицию. А там… толстомордый мент… сказал, чтобы он сидел тихо. Не то родители этих скотов отдадут его под суд… И дядя Паша заткнулся. Эти грёбаные «беженцы» успели подмять под себя и ментов, и прокуратуру, и всю местную верхушку. Купили всех, оптом, как фермеры… мешки с навозом.  Я… после этого… перешел в другую школу. Маме сказал… что-то сказал, правдоподобное… не помню. А потом вообще уехал из города.  Вот такая история, папа. Они всегда вместе. Их сила – в единстве! И они нас всех сожрут, рано или поздно. Как сожрали меня… Марк с этим Васадзе.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, извини, но я не вижу связи. Одно дело – подонки, хулиганьё. Они есть в любом городе. Преступность не знает слов «национальность», «цвет кожи». Она знает слова «бедность», «неустроенность», «безнадёжность»… Разве могут быть преступными народы, нации? Нет! А если о твоей работе – это вообще другое… Заозёрская шпана и твой Марк Евгеньевич – какая связь? Не понимаю!
ОЛЕГ. Жаль, что не понимаешь, папа. Говорю тебе – это звенья одной цепи! Вдумайся: Васадзе – грузин, Гинзбург – еврей…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. И что?
ОЛЕГ. Как «что»? Русский среди них – никто и ничто, слабое звено! Грузины всегда идут по трупам. А евреи… Если бы евреям удалось одержать победу над народами мира, это привело бы к концу человечества. И наша планета, как было с ней миллионы лет назад, носилась бы в эфире, опять безлюдная и пустая. Я уверен, тот, кто борется за уничтожение евреев – борется за дело божье.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, ты цитируешь Гитлера?! «Майн кампф»?
ОЛЕГ. Правда? А я думал – это моё. Серьёзно! Что ж, значит, старина фюрер был не так глуп, как его малюют.
ГУЛЯ. Сволочь!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, милый мой, что ты городишь!
ОЛЕГ. Что «Олег, милый мой»? Что не нравится? Что здесь непонятного? Марк обещал должность своего заместителя мне. Морковку подвесил!  (Бросается к портфелю, роется в нем) Сейчас… Сейчас, я покажу тебе… (Достает сложенный лист бумаги большого формата, торопливо разворачивает на столе). Взгляни. Вот. Новая структура компании. Видишь, всё расписано. Должности, люди, деньги. Задачи. Цели и средства. По сути – это стратегия управления в условиях кризиса. Антикризисная модель! Ну, ты понял теперь?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ (рассматривает документ). Пока – нет.
ОЛЕГ. Смотри, смотри… Оцени! Марк велел, я разработал. Ему, между прочим, сразу понравилось. «Ты придумал», – говорит, – «тебе и воплощать». А я уши-то и развесил. Уши-то и развесил! И тут – бац! – Васадзе. Здрассьте, приехали! «Олег, мой милый…». Да я отдал компании семь лет. Семь лет! Ты это понимаешь или нет? Я поднимался с низов. Учился и работал. Работал и снова учился. В Москве, в Лондоне… Все меня уважали. А тут взяли, как бумажку, и вытерли мной… (Становится вновь, словно помешанный). Встать! Я кому сказал – встать!
ГУЛЯ (хватается за Антона Сергеевича).  Это какой-то кошмар. Безумие!
ОЛЕГ. Вот верно найденное слово! Безумие! Да, это безумие! И чтобы прекратить это безумие, у меня нет другого выхода, кроме как отныне и впредь силе противопоставить силу… Им не удастся измотать меня! Я не намерен сворачивать с избранного пути. (Взбирается на стул). У меня достанет ясности ума, чтобы представить вероятный ход событий... В качестве убойного аргумента  я со всей скромностью должен назвать собственную личность – я  незаменим! Ни одна личность не смогла бы меня заменить… Я убежден в силе своего разума и в своей решимости... Никто не сделал того, что сделал я... Я поднял компанию на реально большую высоту... Её  судьба теперь зависит лишь от меня. И я намерен действовать. Действовать! В ближайшее время  я выберу благоприятный момент и нападу. И никто не посмеет упрекнуть меня в выборе низких средств, когда я добьюсь победы! Я трудился всю жизнь, выворачивался наизнанку. Мало? Этого мало?! Судьба потребовала большего? Ничего! Я справлюсь. Пока я жив, я буду думать только о моей победе. Я ни перед чем не остановлюсь и уничтожу каждого, кто против меня!

Олег слезает со стула, зажигает свечи и заставляет Гулю и Антона Сергеевича взять их в руки. Сам вытягивает вперед руку со светящейся зажигалкой. 

Конец первого действия.



Действие 2.

Олег  садится за стол, жестом указывает Антону Сергеевичу и Гуле, чтобы они сделали то же самое. Он устал, но явно успокоился, приободрился. 

ОЛЕГ (улыбаясь). Борьба только начинается. Нам понадобятся силы. А мы, между прочим, ещё ничего не ели. (Гуле, игриво) Девушка, вы собираетесь нас кормить или нет?
ГУЛЯ (серьёзно, напряженно). Я? Вы же не разрешали мне уйти…
ОЛЕГ. Теперь разрешаю. Идите и принесите нам поесть. Профессор, вы что будете есть?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ (неприязненно). Ничего. Я не голоден.
ОЛЕГ. Ну, так нельзя. Надо поесть, и как следует! Принесите мяса жареного, картошки, пива. И сигареты захватите… (Отцу) Ты будешь курить?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Нет, у меня астма.
ОЛЕГ. Какая жалость! Тогда и я не буду. Не надо сигарет. Принесите нам поесть… и пива, две кружки. 

Гуля нерешительно смотрит на Антона Сергеевича, словно намереваясь о чем-то его предупредить или спросить. Олег перехватывает этот взгляд.

ОЛЕГ. Так, братцы мои. Рано, видать, я расслабился. Враг-то не дремлет! (Гуле). Вот что, студентка, вы нам не еду сейчас принесёте. Вы принесёте нам клятву…
ГУЛЯ. Какую клятву?
ОЛЕГ. Вот! Вот оно! Маски сорваны! Ты слышишь, она не хочет давать клятву!
ГУЛЯ. Я дам всё, что вы хотите!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Она даст клятву, ты только не волнуйся.
ОЛЕГ. Тогда давай. Клянись.
ГУЛЯ. Хорошо.
ОЛЕГ. Правую руку положи сюда. На меню. Повторяй за мной: «Я…». Как там тебя?
ГУЛЯ. Камалова Гуля.
ОЛЕГ. Я, Камалова Гуля, перед лицом своих товарищей…
ГУЛЯ. Перед лицом товарищей…
ОЛЕГ. …торжественно клянусь.
ГУЛЯ. Клянусь!
ОЛЕГ. Накормить Антона Сергеевича и Олега Антоновича доброкачественной пищей…
ГУЛЯ. Накормить… пищей…
ОЛЕГ. А также клянусь не выдавать этих прекрасных людей Марку Гинзбургу и Нодару Васадзе, и всем прочим, кто может причинить им зло.
ГУЛЯ. Клянусь!
ОЛЕГ. А если я нарушу эту клятву…
ГУЛЯ. Что тогда?
ОЛЕГ. Повторяй за мной: «А если я нарушу эту клятву, то…»
ГУЛЯ. Если нарушу, то… (вопросительно смотрит на Олега).
ОЛЕГ. Я его застрелю (кивает на Антона Сергеевича).
ГУЛЯ. Кого?
ОЛЕГ. Васадзе. (Антону Сергеевичу, зло) Сидеть, мразь! (Гуле). Ну, что стоишь, кукла? Иди.

Гуля уходит. Олег и Антон Сергеевич остаются вдвоем.

ОЛЕГ (снова меняя тон).  Ну, что ты? Ты чем-то расстроен? Долго же мы с тобой не виделись! Я скучал. Ты так неожиданно оставил нас с мамой… Почему ты нас бросил тогда?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Так вышло.
ОЛЕГ. Мне было плохо без тебя. Я мечтал, вдруг ты вернёшься, войдешь в комнату, положишь руку мне на плечо: «Как ты, сынок?»… Сыну без отца тяжело… Мы бы с тобой разговаривали. Мы ведь так мало общались! Пошли бы в лес, как раньше, помнишь? И на рыбалку…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Да, я помню, ты любил ловить рыбу. Карасей. Жирных, золотых карасей… Ты смачивал слюной хлебный мякиш и надевал его на крючок… И они клевали, как бешеные… Мальчик! Бедный мальчик! Если бы я остался тогда в Заозёрске, никто не посмел бы тебя обидеть. Я научил бы тебя дружить, радоваться жизни… Ты не рос бы волчонком – злым, затравленным… (Начинает тяжело дышать, достает карманный ингалятор и вдыхает лекарство). Ничего, ничего… Если бы я остался в Заозёрске! Мы всегда были бы вместе, всегда. И мама была бы жива, и радовалась… Катались бы в санях по просеке, пели песни, наряжали ёлку… Если бы я остался в Заозёрске…
ОЛЕГ. Но ты не остался в Заозёрске.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Не остался. Так вышло.
ОЛЕГ. Зато теперь ты здесь. Мы рядом. Ладно, не унывай! Расскажи, лучше, как ты живёшь? Ты профессор – это я теперь знаю. Где, что преподаёшь?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Высшая школа управления. Я её ректор. Собственно,  и основатель тоже я.
ОЛЕГ. Да ты что! Вот это да! Веришь, интуиция подсказывала: ты – в авторитете. Профессор с большой буквы «П». Высшая школа управления! Та самая? Наслышан, наслышан. А Марк-то, Марк! Ну, и кто он, после этого? Разве не придурок?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Ты можешь, наконец, сказать, что между вами произошло?
ОЛЕГ. В смысле?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Почему он тебя уволил?

Олег внимательно смотрит на отца. Он смущен тем, что отец не хочет его понять.

ОЛЕГ (раздражаясь). Сто раз надо повторять? Я же сказал: это – заговор чёрных! Ты опять ничего не понял? Да они везде, буквально везде! От них нет спасенья, и управы на них нет…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Не волнуйся, я всё понял. Больше не надо ничего объяснять. Давай, уйдем отсюда. Домой. Ты отдохнёшь, поспишь. Тебе надо выспаться.
ОЛЕГ. Да. Что-то я… как-то вдруг… Устал, что ли? Пойдём. Дома соберёмся с силами. Соберёмся с мыслями. (Зевает). Ты ведь не бросишь меня? Нет? Хорошо… Возьмёшь мой портфель? Ладно? Спасибо.

Олег и Антон Сергеевич встают, направляются к выходу. Отец поддерживает сына, как больного. В это время в зал входит Гуля с подносом снеди.

ГУЛЯ. Вот ваш заказ.
ОЛЕГ (оживает).  Мы же так и не пообедали. Вот чудаки! Папа, надо поесть. Я голоден. (Возвращается к столу, Антон Сергеевич удрученно следует за сыном). Так, что тут у нас? Славно, славно! (Неожиданно хватает Гулю за руку). Стой, красавица! (Отцу) Ты бы придержал её! Руки ей держи! (Антон Сергеевич не двигается с места). А, ладно! Всё равно я вас обыщу, студентка. И чем же тебя вооружили? (Подступает к Гуле с пистолетом).
ГУЛЯ. Нет у меня никакого оружия.
ОЛЕГ. Вот и посмотрим (угрожая пистолетом, начинает обыскивать девушку).
ГУЛЯ. Что вы делаете?!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, немедленно прекрати!
ОЛЕГ (прекращает обыск). Ты ей веришь? Ну, хорошо.
ГУЛЯ (зло). Зачем мне оружие? Легче было бы отравить.

Олег испуганно смотрит на официантку, на принесенную еду. Антон Сергеевич укоризненно качает головой.

ГУЛЯ. Я хотела сказать… Если бы я хотела…
ОЛЕГ (указывает на тарелки). Ну-ка, ешь. Ешь, я сказал!

Гуля тычет вилкой в тарелку, подносит что-то ко рту.

ОЛЕГ. Из этой тоже. И пива отпей.

Гуля послушно пробует пищу из тарелок, отпивает из кружки. Олег внимательно наблюдает за ней.

ОЛЕГ. Хорошо. Садись. Все садимся. И будем ждать.
ГУЛЯ. Чего ждать?
ОЛЕГ. Результата. 
ГУЛЯ. Никакой отравы нет!
ОЛЕГ. Хорошо, хорошо. Я верю. Сядем и подождём. (Гуле). Как там Марк Евгеньевич? Что просил передать?
ГУЛЯ. Там его нет.
ОЛЕГ. Хорошо, хорошо. Сядем и подождём. (Отцу) А почему ты за руки-то её не держал? Я же тебя просил. Объясни мне, будь любезен. 
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Олег, мне неудобно… Но мне нужно в туалет.
ОЛЕГ. Почему неудобно? Иди. Нет проблем.

Антон Сергеевич встает и уходит.

ОЛЕГ (Гуле). Ну, признавайся, милиция уже здесь?
ГУЛЯ. Здесь! А ты как думал! Ты думал, и дальше будешь по стульям скакать? Псих! Твой отец не вернётся. Здесь кругом милиция, спецназ.
ОЛЕГ. Милиция, говоришь. Эй, милиция! Слышишь ли ты меня? Родные! Милиционэры!  Значится, так. Если через пять минут мой отец не придет сюда, один, я эту девушку – пух! – пристрелю. Вам ясно? Молчание – знак согласия. (Гуле). Между нами, я не псих. Я абсолютно нормален. Просто, надоело всё. Во как надоело! Веришь?
ГУЛЯ. Я знаю. Я давно поняла. Ты решил – раз уволили, значит, всё можно.
ОЛЕГ. Ну, ты психолог! Зачем только в юристы пошла?.. Знаешь, лет десять назад один старик самолет захватил. Бомбой угрожал. «Взорву», – говорит, – «всех к чёртовой матери, если не отвезёте меня в Швейцарию!» Оказалось, он перед этим раз пять приходил в собес. Льготы хотел оформить – ветерана труда. А ему отказали. Тогда он набрал в пластиковый пакет всякой дряни – железок разных, дощечек… На последние деньги купил билет до Москвы и умудрился, стервец, пронести пакет в самолёт. Серенький такой, невзрачный старикашка – никто и подумать не мог! А как набрали высоту, подозвал стюардессу, ткнул пальцем в пакет – дескать, бомба, – и  объявил свою волю. Вся Россия на ушах стояла в тот день. Это был его звёздный час!
ГУЛЯ. А тебе завидно.
ОЛЕГ. Забавно! И удивительно. Откуда у людей берутся силы, смелость, изворотливость ума? Ведь раньше, до того, как прижало, ничего ведь этого не было. Или было?
ГУЛЯ. Так бывает, когда наступает кризис.
ОЛЕГ. Что? Да. Вот именно. А что такое кризис? Хочешь, скажу? Это когда тебя спросят: «А ты кто такой?», а ты ответа-то и не знаешь. Старик тот не знал. Он думал, он пожилой, уважаемый человек. С длинной трудовой биографией. А оказалось – никто и звать никак. И он слепил бомбу. Из того же, из чего и вся жизнь. Из дерьма. Подобное лечи подобным!
ГУЛЯ. От дерьма избавляйся с помощью дерьма? Так что ли?
ОЛЕГ. Да. Есть в джунглях смешные обезьянки. Когда им страшно, они какают в ладошку и кидают этим в окружающих. Очень полезный опыт. Кстати, многие перенимают.
ГУЛЯ. Только не я! 
ОЛЕГ. Молодая еще. Головка победная, неразумная… Вот ты скажи, почему в ресторане работаешь? Денег не хватает?
ГУЛЯ. Не хватает, а что?
ОЛЕГ. А почему не хочешь стать проституткой, например? Я знаю девчонок, студенток – они легко этим зарабатывают. Почему ты не хочешь? Боишься?
ГУЛЯ. Я себя уважаю.
ОЛЕГ. А, вот оно что! Девушка себя уважает! Ну, тогда какой разговор! Стало быть, знаешь ответ на вопрос: «А ты кто такая?»
ГУЛЯ. Знаю.
ОЛЕГ. А я, вот, не знаю.
ГУЛЯ. Поэтому держишь меня под дулом пистолета?
ОЛЕГ. Какой пафос! «Под дулом пистолета». Да кому ты нужна! (Протягивает «беретту» Гуле) Хочешь, на, возьми. Бери, тебе говорят! Что, легче стало? А ведь милиции-то и нет никакой, правда? Эх, ты, фантазёрка. «Милиция! Спецназ!»  Животики надорвёшь! Почему милицию-то не вызвала? Нет, серьёзно? Может потому, что сама во всём сомневаешься? А, может, меня жалеешь? Не знаешь, что и подумать? Как поступить? Рухнула у человека жизнь – может, его ещё ниже опустить, совсем на дно? Слить? (Жестом и голосом имитирует слив унитаза) Соблазн велик! А потеря не велика – слабак! Что слабака жалеть? Повяжут его, дадут срок, – тогда уж, точно, не поднимется. Может, туда и дорога? Нет, Гуля, Гу-у-ля, ты добрая девочка. И ты сама ещё не знаешь, что будет с тобой. Говоришь, наплыв посетителей скоро? А если нет? А если никто не придёт, и прогорит ваше заведение? Пойдешь в проститутки? Пойдешь или нет, сука?.. А вот и наш профессор.

К столу подходит Антон Сергеевич. Усаживается.

АНТОН СЕРГЕЕВИЧ (обеспокоено). Как вы здесь? Всё в порядке?
ОЛЕГ. Воркуем. Философствуем. Ты бы поел, остыло.

Олег берет столовые приборы, начинает есть, подавая пример отцу.  Тем временем Гуля встает, медленно заходит Олегу за спину и наставляет на него пистолет.

ГУЛЯ. Сидеть, не двигаться! Буду стрелять! (Профессору) Антон Сергеевич, бегите к выходу! Я его задержу. Зовите всех! Милицию, охрану – скорее!
ОЛЕГ. (Отцу) Ну, что я тебе говорил? Это заговор! И твоя Гуля – на стороне чёрных. «Студентка моя, как я рад тебя видеть!»  А она твоего сына хочет убить. Ей приказали, и она пришла меня убить. Ну-ка, отними у неё пистолет. В тебя она не выстрелит. Что сидишь? Боишься? Зря ты её боишься. (Встает, спокойно подходит к Гуле и отнимает у нее пистолет).  Во-первых, он не заряжен. Патроны у меня. Все, до одного. Во-вторых, она и в меня не выстрелит. Не сможет выстрелить в живого человека. Добрая девочка. (Кричит). Не на ту поставили, Марк Евгеньевич! Найдите другую Мату Хари.

Гуля опускается на стул, закрывает лицо руками.

ОЛЕГ (Гуле). Перестань. Я тебя не виню. В твоём поступке есть даже что-то благородное, жертвенное. Да не сержусь я, не сержусь. Правда. (Достает платок, вытирает Гуле слезы, нос). Что-то мы все какие-то… изжёванные. Не находите? Будто кто нас жевал, жевал и выплюнул. И настроение не праздничное. (Антону Сергеевичу) Что это – кризис так влияет? Мы тут с девушкой, без вас, говорили о кризисе. На ваш взгляд, профессор, что такое  кризис?

Антон Сергеевич начинает ходить взад-вперед, довольно энергично, молча, зло.  Потом вынимает из кармана носовой платок, разворачивает его на столе, кладет в него хлеб, посыпает солью… Олег внимательно наблюдает за его манипуляциями. Профессор связывает платок узелком и поднимает на вытянутой руке.

АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Вот. Это хлеб и соль. Представим, что я – Красная Шапочка, несу этот узелок своей бабушке. Бабушка живет в лесу.

Олег разражается смехом, с трудом успокаивается. Антон Сергеевич ждет, когда сын перестанет смеяться, и можно будет продолжать.

ОЛЕГ (сквозь смех). Ну, ты комик! Красная Шапочка! Вылитая! Извини, извини.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Итак, я – Красная Шапочка, иду к бабушке. Иду, иду. Вокруг тёмный лес. Сыро, холодно. Вдруг передо мной – страшный Серый Волк.
ОЛЕГ. Жуть берет!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Он кидается на меня, срывает шапочку, насилует, отнимает продукты. Убегает. Я лежу на траве, смотрю в небо и не понимаю – кто я, где я, и что со мной теперь будет.
ОЛЕГ. Вот! Буквально мои слова! «А ты кто такой?» – Дай ответ. Не даёт ответа!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Это и есть – кризис. (Загибает пальцы, считая). Неожиданность – раз. Неподготовленность – два. Неопределенность – три. И острое переживание проблемы.
ОЛЕГ. Какой проблемы?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Любой! Проблема – это задача, которую необходимо решить. Обязательно. Во что бы то ни стало! А как решать – неизвестно… Главное, ведь не в чем же себя упрекнуть! Только что всё было хорошо! И вдруг – бессилие и потеря. Поэтому так обидно бывает и больно.
ОЛЕГ. И какой же выход?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Собраться. Подумать. Прояснить ситуацию. Для себя, прежде всего. Это только кажется, что до кризиса ты всё делал правильно. На самом деле – нет. Ты ошибался! Кризис – следствие ошибок. Зачем было Красной Шапочке идти одной через лес? Что за легкомыслие! Волк в лесу – это, что, редкость? Нет, не редкость. Значит, можно было предвидеть? Можно. И нужно! Если доставка провианта больной старухе – твоя обязанность, надо готовиться. Исполнять её серьёзно, профессионально. А не абы как… Кризис происходит из-за чьей-то неготовности, незнания, халатности. Всегда! И это – закон.
ОЛЕГ (вальяжно). А я считаю, что кризис – просто стихийное бедствие. К нему нельзя подготовиться, его нельзя избежать…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ (раздраженно перебивает). А я считаю:  «раз», «два», «три»… Считает он! Видел я, что ты там наваял. Для своего Марка Евгеньевича. Ошибка на ошибке, и ошибкой погоняет! Дай-ка сюда твой «прожект». (Олег подает отцу бумагу, тот разворачивает ее, сдвигая все прочее в сторону). И это ты называешь «антикризисная модель»? Отдел анализа и прогноза – сократить, связи с общественностью – сократить,  новые разработки – прекратить. Мудро! Одним махом выколоть предприятию глаза, отрезать язык и вышибить мозги. На что ты надеешься? Компанию легче будет принять за нищего, а нищему, глядишь, кто и подаст копеечку? Светлая голова у тебя, сынок! Неудивительно, что твой Марк тебя уволил. Я бы сделал то же самое.
ОЛЕГ. Говори, говори.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Ты же учился управлению! «В Москве, в Лондоне…». Откуда же эти элементарные ошибки?
ОЛЕГ. В чём ошибка? Во время шторма сбрасывают балласт!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Будущее компании ты называешь балластом?! Молодец! Ну, хорошо, пусть будет «балласт». Но откуда он взялся? Как это у тебя – руководителя! – балласт образовался из людей? Ты, что, копил никому не нужные кадры, кормил, оплачивал их бесцельное пребывание на работе? А теперь – на улицу, когда петух клюнул? Где же твой профессионализм хвалёный? Скажи, до кризиса ты хорошо знал, кто и чем у вас в компании занимается? Умеют ли дело-то своё делать? Не верю! Не знал ты. Была традиция – хорошая, дурная – никто из вас толком не ведал. Вы тупо её поддерживали. За неимением лучшего. А ситуация вдруг изменилась.  А вы и растерялись – не готовы!  Кончилась сладкая жизнь. Теперь кричите: «Кризис! Кризис! Стихийное бедствие!» «Горе»-управленцы – вот настоящее стихийное бедствие.
ОЛЕГ. Всё у тебя?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Всё. Не я начал этот разговор. Ты начал. Я лишь хотел сказать тебе, сын… Кризис? – Ищи причину в себе. Меняй себя. Не получается – меняй работу. Пробуй себя в новом деле. Развивайся. А не то… (делает выразительный жест). Пойми, не вне тебя правда, а в тебе самом. Найди себя в себе, подчини  себя  себе,  овладей  собой  –  и  узришь правду. Эта правда прежде всего в твоём собственном труде над собой… Истерика – вот самая опасная штука. И в кризисе опаснее, чем когда-либо! Нельзя орать: «Спасайся, кто может!», паниковать, искать врагов.  А ты – орешь. Паникуешь. Врагов ищешь. Это плохо. Так нельзя. Соберись, одумайся. Надеюсь, ты правильно меня понял, сын?
ОЛЕГ. Какой я тебе сын? Ты кто? (Он поднимается, подходит близко к профессору, вглядывается в него). Чёрт возьми! Васадзе! Гадина! Это Васадзе, он опять здесь! Он здесь! 

Олег бросается вон из зала. Антон Сергеевич и Гуля остаются одни.


Конец второго действия.




Действие 3.

ГУЛЯ. Это пора прекращать. При всем уважении… Я вызываю милицию. И «скорую».
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Гуля, прошу вас, не делайте этого. Я сейчас уведу его домой. И всё забудется. Вы только нас извините. Простите, ради Бога!  Если его заберут, посадят… Вы же понимаете… Он с этим не справится, ему надо помочь… Вы побудьте здесь, а я схожу, посмотрю – где он.

Антон Сергеевич встает и выходит из зала. Мрачная Гуля убирает со стола посуду. Профессор довольно быстро возвращается.

АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Представляете, говорят, он ушёл! Вышел на улицу, поймал такси и уехал. Это странно.
ГУЛЯ. Это замечательно! Хотите, поезжайте к нему домой?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Я не знаю, где его дом.
ГУЛЯ. Не знаете, где живёт ваш сын?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Не знаю. Вы не поверите, но мы встретились здесь… впервые за много-много лет. Я его не сразу узнал. Он был мальчишкой, а теперь… Он очень одинокий человек…  А недавно ещё и мать потерял.
ГУЛЯ. Ваша жена умерла?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. В прошлом году.
ГУЛЯ. Сочувствую… Но, всё равно, это не оправдывает вашего сына. Он предлагал мне стать проституткой!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Вы согласились? Боже, о чём я! Простите! У меня самого мозги сейчас набекрень. Я хотел сказать… Не судите строго. Человек растерялся, потерял направление в жизни… Ему, правда, стоит посочувствовать.
ГУЛЯ. Не думаю.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Он так и не понял главного: кризис, о который он споткнулся, закономерен. Это закономерность. Помните, мы с вами говорили об этом на занятиях?
ГУЛЯ. Помню, конечно. Вы нас учили, что любой кризис в основе имеет…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Что?
ГУЛЯ (произносит по слогам). Не-ком-пе-тент-ность.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Верно. В основе кризиса – некомпетентность.
ГУЛЯ. Неспособность выполнить свои обязанности. Неумение, незнание.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Да. Вы не пропускаете моих лекций.
ГУЛЯ. Мы все ходим на ваши лекции, профессор. Жалеем, что редко видим вас.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Редко? Разве? Но такова программа.
ГУЛЯ. При чём здесь программа? Вы слышите? (Звучит инструментальная музыка). Музыка заиграла! Это пришел наш бармен. Он приходит и включает музыку.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Вы любите музыку?
ГУЛЯ. Очень!  А ещё я люблю танцевать. Вы любите танцевать, Антон Сергеевич?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Нет. Я не умею.
ГУЛЯ. Жаль. Очень жаль. Мне вдруг захотелось… пригласить вас на танец. Я идиотка, правда?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Что вы говорите! Вовсе нет. Это я, вероятно, мало что понимаю… Да, я ничего не понимаю… в современных танцах, как, впрочем, и в других…
ГУЛЯ. Меня только что один психопат держал на прицеле и заставлял делать всякие глупости… Ваш сын, между прочим. Мне полагается моральная компенсация? Как вы думаете? Да или нет?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Да.
ГУЛЯ. Тогда пойдёмте танцевать. Дамы приглашают кавалеров!

Антон Сергеевич и Гуля начинают танцевать под не вполне подходящую для этого музыку, что, впрочем, их мало смущает.

ГУЛЯ. Профессор, а что такое любовь? Почему «полюбишь и козла»?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Вы сейчас кого имеете в виду?
ГУЛЯ. Никого. Просто так. В общем.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Знаете песню: «Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения, и вижу в нём любовь свою, и думаю о ней…»? Это самые точные, психологически достоверные слова о любви.
ГУЛЯ. Правда?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Правда. Мы любим другого человека до тех пор, пока отражаемся в нём, как в зеркале. Пока можем видеть в нём себя. И любить себя. Отражение мутнеет, уходит и любовь. Как ни бывало! Как вода в песок.
ГУЛЯ. Отчего же зависит: увижу я себя в другом, или не увижу?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. От душевной работы. Чем больше вкладываешь в другого человека, тем легче видишь в нём себя. Свой вклад, собственно, и видишь. Лев Толстой говорил: «Мы любим людей за то, что мы сделали для них». Это очень верно!
ГУЛЯ. Значит, вы должны любить своих студентов. Вы же столько для нас делаете, столько в нас вкладываете!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Конечно, я люблю вас.
ГУЛЯ. Повторите ещё.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Я люблю вас! Я люблю вас!
ГУЛЯ. Знаю, что выудила клещами, а всё равно – приятно… Сейчас девушке сложно на что-то рассчитывать. Работа? – Многие до сих пор убеждены, что не женское это дело. Работа нас сушит, превращает в мужиков в юбках. Даже моя. Официантка! Сказать вам, какие слова я выучила на этой женской работе? Сказать? Ладно, не бойтесь, не скажу. Оставлю для бармена… Семья? – С кем её создавать? С вашим Олегом? Извините. А других-то почти нет. Если разобраться, он – из лучших. Если бы не его истерика, может, он бы мне и понравился. Ох, как не хочется быть сильной! Одна надежда на вас, профессор!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Господи, вы о чём? 
ГУЛЯ. Вы такой мужественный, спокойный, умный, добрый, чуткий…
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. И такой поживший, поседевший… «Голова стала белою, что с ней я поделаю…».
ГУЛЯ. Не прибедняйтесь.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Если бы! Смешно! В Германии, в сорок пятом, был похожий случай.
ГУЛЯ. Вы воевали?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Неужели всё настолько плохо? Я выгляжу, как  ветеран Второй Мировой?
ГУЛЯ. Вообще-то, нет. Вроде, чуть-чуть помоложе.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Ну, спасибо!.. Нет, я об этом где-то читал. Немцам обещали новое оружие. Сверхсекретное! А по улицам Берлина строем шли старики –  «фольксштурм», народные дружины, – и ворчали: «Похоже, мы – старые пердуны – и есть их новое оружие»… Нет, милая Гуля, не расстраивайте ни себя, ни меня – всё будет хорошо! Ваш молодой человек… молодой, вы слышите!.. скоро вас найдет. Он придет к вам… возможно, прямо сюда… с большим букетом цветов и с шампанским… и скажет…

В зал врывается Олег. Он возбужден. В руках у него цветы и бутылка шампанского.    

ОЛЕГ. А вот и я! Соскучились? Нет? Вижу, вы здесь не скучаете. Ай, да, профессор! Я, пожалуй, на старости лет тоже пойду студенток… учить. Ладно, не дуйтесь! Я к вам с шампанским – спокойно, всё легально, купил у бармена. Сейчас мы его прикончим! (Гуле, протягивая букет цветов) Это для вас, моя богиня! «Ах, эта девушка меня с ума свела, разбила сердце мне, покой взяла…». Простите меня! Я больше не буду.  Всё осознал и раскаялся… Это всё от массовой гибели нервных клеток. Сейчас мы их будем восстанавливать. (Открывает шампанское). Что говорите? Не восстанавливаются? Чепуха! Еще как восстанавливаются, если с ними по-людски… (Наливает шампанское в бокалы). Прошу первый бокал поднять и осушить в знак примирения. Ну, дурак я был, дурак. Валял дурака! Простите, люди добрые. Повинную голову и меч не сечёт. Выпьем!

Олег пьет шампанское один.

ОЛЕГ. Нет, серьёзно. Простите меня! Отец и вы, Гуля, извините. Смените гнев на милость. В конце концов, мир держится не только на справедливости, но и на милосердии. Честно, жутко неудобно… Потерял лицо… И еще… очень хочется продолжить начатый разговор. (Отцу) Ты говоришь, я допустил грубые ошибки. В этих своих предложениях. Можно узнать подробнее, какие?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Хорошо. Только обещай больше не волноваться.
ОЛЕГ. Обещаю!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Тем более что твои ошибки типичны. Их многие допускают.
ОЛЕГ. Это мало утешает.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. И всё-таки. Начну, пожалуй, с самого главного. Беда не в том, что ты чего-то там недоучёл, недооценил… Это важно, конечно, но… Проблема в том, что ты… что все вы, кто взялись сегодня за штурвал бизнеса, государства… стремитесь отсечь лишнее, а лишнего-то нет. Наоборот, мало всего! Ресурсов, информации качественной, умелых рабочих рук, времени, энергии… А вы заладили: «Лишнее! Балласт!»  Глупо! Вы замыкаетесь в себе. Верите, что выжить можно только среди своих. А надо открываться миру! Думаете, нужно делить между собой всё, что ещё осталось от экономики? А надо умножать. Преумножать! Этого, как раз, вы и не умеете. Лишним всегда объявляют то, чем не умеют управлять. Заладили: «Слишком много народу на Земле, много лишних ртов!» Это же надо до такого додуматься! И это в условиях, когда работать некому. Когда богатства общества, природы уничтожаются, распыляются – не по злому умыслу, а потому, что людей не хватает. Некому следить, некому беречь. Всюду и везде! Управление – это умение объединить людей. Направить общие силы на развитие, на увеличение количества и качества общественного продукта. А вы решили, что управление – это только власть. Наслаждение властью! Глупцы!
ОЛЕГ. Не слишком резко, отец?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Я еще очень мягок, мой сын. Я стараюсь сдерживать себя, выбираю выражения. Прошу тебя, цени это. Скажи, зачем нужен бизнес?
ОЛЕГ. Как зачем? Чтобы зарабатывать деньги.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. А если я скажу, что бизнес нужен для производства общественных благ, для выживания человечества, что ты ответишь?
ОЛЕГ. Что ты чудак, оторванный от жизни идеалист.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Вот в этом всё и дело! То, что ты называешь идеализмом, является сущей правдой, игнорировать которую – смерти подобно! А то, что заявляешь ты – да ещё с таким апломбом, будто сам Господь шепнул тебе ответ на ухо, – это собачья чушь!
ОЛЕГ. О чем ты говоришь? Бизнес существует ради прибыли, ради денег – это аксиома.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Аксиома, мой дорогой, не то, что не требует доказательств. А то, что принимается нами без доказательств. Согласись, это не одно и то же. Ты утверждаешь, бизнес создается ради денег? Но разве умные, предприимчивые парни, которые собрались дело делать, говорят: «Давайте придумаем, как срубить деньжат по-лёгкому?»
ОЛЕГ. А разве нет?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Я начинаю сомневаться, что ты вообще когда-либо чему-либо учился. Конечно, нет! Идея – отправная точка бизнеса – включает в себя общественное благо. Обязательно! Всегда! Что производить? Для кого? Что людям-то нужно? И ошибка здесь чревата крахом, разорением. Изучение спроса – это целая наука. Аналитика! Которую, ты, кстати, предложил сократить в вашей компании. Пойми, счастье всегда будет с теми, кто нацелен на создание благ – и новых, и традиционных. А те, кто отнимают у людей блага, не давая взамен ничего, обречены. Общество – рано или поздно – избавится от них. Это  закон природы. Иначе мы все погибнем. Вот так – всё просто и драматично.
ОЛЕГ. Но, всё же, если вернуться к моему проекту – в чём ошибка? Конкретно можешь сказать?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Могу. Могу. Ошибка в том, что ты создаёшь замкнутую, ограниченную систему. Нет почвы для развития. Твой девиз: «Не до жиру, быть бы живу». Ты сокращаешь затраты. Этого мало! И вовсе не обязательно. Сокращать нужно пустые затраты, а вклады в развитие – наращивать. Где взять денег? Да деньги есть всегда! Их не должно быть на растраты, на выплаты бонусов тем, кто страдает бледной управленческой немочью. На увеселения всех этих гоблинов в Куршавеле… А для создания новых благ они всегда есть. Деньги есть! Нет идей и доверия. Вот глупости – хоть отбавляй! (Берет в руки бумагу с проектом Олега). Тебе нужно исследовать предпочтения людей – а ты сокращаешь профильный отдел. (Отрывает клок от бумаги, бросает). Нужно придумывать новые блага – а ты убираешь разработчиков. (Отрывает еще клок). Нужно открываться миру, объяснять доходчиво, зачем и для кого ты существуешь – а ты разгоняешь отдел по связям с общественностью… (Отрывает третий клок, бросает, держит в руке жалкий бумажный огрызок).  Ты надеешься, от сокращения штата компания выиграет – а она может крупно проиграть. Те, кому придется работать «за себя и за того парня», скоро выдохнутся. Перестанут справляться с работой. Возненавидят тебя. (Бросает остаток плана на пол). Они воровать у тебя начнут. Это – азбука управления, мой друг.
ОЛЕГ. Все же так поступают. Послушать тебя, все вокруг – идиоты!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. А откуда, по-твоему, взялся мировой кризис? От большого ума?
ОЛЕГ. Финансисты напороли чепухи.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Как это было бы просто! Нет, сынок, здесь фигура посложнее.
ОЛЕГ. И ты можешь её нарисовать?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Могу. Почему нет? Помнишь, у Михалкова, «На рынке корову старик продавал»?
ОЛЕГ. «Никто за корову цены не давал».
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Именно так. А почему не давал, помнишь?
ОЛЕГ. «Уж больно твоя коровенка худа! – Болеет, проклятая. Прямо беда!»
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Верно. Помнишь. А вот понимаешь ли?
ОЛЕГ. Что я должен понимать? Пока ничего не понимаю.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Продать корову – это идея. Неплохая, кстати, учитывая спрос. Но уж больно коровенка худа. Реализация идеи под угрозой.  Так?
ОЛЕГ. Так.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Но корову всё-таки удалось продать?
ОЛЕГ. Нет. Хозяин не захотел.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Почему? Что он сказал?
ОЛЕГ. «Корову свою не продам никому. Такая скотина нужна самому!»
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Что же случилось? Как из дохлятины эта корова превратилась… в кого? Как там? Напомни.
ОЛЕГ. «Не корова, а клад».
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Так в чём секрет чудесного превращения?
ОЛЕГ. Парень нашёлся расторопный. Удачно провел рекламную кампанию.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Вот и ответ на вопрос: откуда взялся кризис?
ОЛЕГ. Ты хочешь сказать, в кризисе виновата реклама? Хорошо продаём всякую дрянь и наводняем ею рынок?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Если грубо, то да. Предприятия – во всем мире! – традиционно управляются плохо. Мы сейчас о корове… Хорошо управлять – значило бы лечить корову, кормить, как следует, повышать надои. Реальные, а не мнимые: «Не выдоишь за день, устанет рука!» Ну, ну… Но мы не умеем управлять, не хотим. На самом деле, это одно и то же: кто не умеет, тот и не хочет. А конкуренция растет. Коров продают уже и другие, и третьи… Что делать? План «А»: учиться управлению, улучшать продукцию, уходить от лишних затрат. Но это хлопотно, долго. И пока неясно, как это нужно делать. План «Б»: расхвалить то, что есть, ничего не вкладывая в развитие. Зачем? Ведь и так продадим! Увы, «цивилизованное общество» выбрало этот, второй, путь. Все стали продавать иллюзию, фикцию! Цена любого предприятия, его акций, что должна отражать? – Качество управления, уровень управленцев. А сейчас от чего она зависит? – От изворотливости биржевых спекулянтов.
ОЛЕГ. Ты предлагаешь уничтожить биржу?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. В этом её состоянии – да. Биржа из площадки для разумных вложений в экономику превратилась в стол для карточной игры. И это даже не преферанс. Это – «дикий покер»! И финансисты, банкиры стали вкладывать деньги в игру. Не в производство! А как иначе, если производство само развивает не управление, а сбыт? Все, понимаешь,  наловчились выгодно продавать худых коров. И вознамерились так жить вечно! Ты спрашивал, какая это фигура? Это круг. Порочный круг… Но люди не едят иллюзии. Им нужна реальность. И настал момент, когда все вдруг это осознали. Поняли, что дальше так жить нельзя. А как жить – неизвестно. Ведь в головах у всех пока твоя формула: «бизнес существует ради денег». Мозги пока не повернулись к свету. Это и есть – кризис.
ОЛЕГ.  И что же делать? Почему управление не развивается? Кто-то нарочно этому мешает?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Разумеется, нет. Плохое управление и сбыт любой ценой – на грани, за гранью прохиндейства! – всё это логически связано. Это как в школе. Три задачки в контрольной: простая, посложнее и задачка повышенной трудности. Хочешь положительную оценку – реши хотя бы две из трёх. И все берутся за то, что проще. Ищут поле для бизнеса и всеми правдами и неправдами сбывают продукцию. А хорошее управление – очень сложная задача. Знаешь, почему? Большинство людей привыкли заниматься не своим делом. Многие не любят свой труд. Работают по обязанности, за вознаграждение, а не для удовольствия. И это стало нормой. А это – болезнь.
ОЛЕГ. Нет, это просто какая-то чепуха! Работать ради удовольствия – утопия! Ты ещё про коммунизм расскажи.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Любовь к труду воспета и в Священном Писании.
ОЛЕГ. Я в эти сказки не верю.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Нам, идиотам, объективные законы представили в виде сказок, не слишком доверяя нашему разуму. А мы, идиоты, решили, что нам рассказывают сказки.
ОЛЕГ. Ты о чём?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. О пренебрежении вековой мудростью.
ОЛЕГ. При чём здесь вековая мудрость?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Люди всегда знали: труд приятен человеку, когда он – продолжение природных задатков. Когда в труде раскрывается ум, природный темперамент. «Чтобы добиться в этой жизни чего-то по-настоящему значительного, надо заниматься тем, что даётся тебе легче всего». Это слова Гёте. А мы ведь толком не изучаем задатки наших детей. Ни в школе, ни в семье. Не готовим их к будущей профессии. Хуже того, мы сбиваем их с пути: делай не то, что нравится, к чему тянет, влечет, а то, что престижно, что хорошо оплачивается… Вот и наплодили миллионы работников, которых тошнит от их работы! Но они регулярно протягивают руки к кассе… Не умножают, а делят.
ОЛЕГ. А если они раскроют себя в труде, то будут, наоборот, отдавать за это собственные деньги?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Иронизируешь? Напрасно. А где ещё человек может раскрыться, реализовать себя так естественно и с такой очевидной пользой, если не в труде?
ОЛЕГ. Спорная точка зрения. Более чем спорная!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. И спорить не о чем! Человек, если не реализовался в труде, перестаёт себя уважать. А кто себя не уважает – других тоже. В таком обществе доверия не будет. Разъест его конфликт всех со всеми. Только та нация жизнеспособна, которая признаёт самым престижным трудом – высоко квалифицированный труд, в любой сфере.  И никаких других условий! Некоторые думают, что можно делать что-то важное или служить своей стране, только занимая высокие посты. Но все мы знаем, что самые сложные механизмы окажутся бесполезными, если хоть один маленький винтик не будет работать, как следует. Этот винтик так же важен, как любая крупная деталь… Не существует незначительных профессий, нет слишком маленьких людей. Каждому есть чем заняться. И если он или она сделает свою работу хорошо, тогда и вся страна будет успешно развиваться.
ОЛЕГ. Это кто же так считает?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Те, у кого в голове есть мозги…  К счастью, есть – и всегда были! – люди, которые трудом наслаждаются. Отними у них труд – и им незачем будет жить. Их не так мало. За счёт них и выживаем.
ОЛЕГ. За счёт трудоголиков?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. При чём здесь трудоголики! Я же говорю, каждый человек непременно полюбит труд, всей душой, если реализует себя в этом труде. Отразится в нём, как в зеркале. Надо лишь создать благоприятную атмосферу. Свобода – это, прежде всего, свобода выбора труда. Цивилизованность определяется не количеством учреждений культуры, а числом квалифицированных тружеников.
ОЛЕГ. Браво! Браво! Браво! Представляю тебя за кафедрой. Студентки млеют. Закусив язычок, прилежно пишут в тетрадках… Аплодируют любимому профессору. А тот – счастливый! – купается в овациях… Браво! А тебе не приходило в голову, почему дальше успеха в стенах вашего «храма науки» дело-то не идет? Вот ведь вопросец! А потому что всё это – сказка. Люди, когда приходят из вашей «страны эльфов» на производство, понимают, что реальный мир живёт совсем по другим законам… Интересно, что даёт тебе право думать, что ты – самый умный? Нет, правда, любопытно, что даёт тебе такое право? Не твой ли дешевый костюмчик и стрижка, вот эта вот, для пенсионеров? Сколько вы зарабатываете, профессор, можно узнать? Постойте, хотите, я сам скажу? Двести тысяч рублей в год? Меньше? Больше? Да вы богач! Только я, извините, в двадцать раз богаче вас. Хоть я, по-вашему, идиот. И мы, идиоты, может, и послушаем вас, умников, – уж больно гладко говорите! – но сделаем всё равно по-своему. У ваших речей много поклонников  среди желторотого студенчества, но мало последователей в реальном бизнесе. Я угадал?
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Нет, не угадал.
ОЛЕГ. Назови хотя бы одного серьёзного человека. Имя! Имя!
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Васадзе. Нодар Васадзе. Он мой ученик, дипломник.  Я помню, как он мучался, как спорил – с собой, со мной – укладывая в себя эти мысли. Нехитрые, в общем-то, мысли. Но отвергнутые многими. А потом  принял и сразу – легко! – освоил инструменты управления. Они же существуют, только не все умеют ими пользоваться. А Нодар научился. Вначале в теории, а потом и на практике. Ты говоришь, он взялся из ниоткуда. Нет, сынок. Нодар Васадзе – уважаемый менеджер. Звезда рынка! Странно, что ты этого не знаешь. Марк выбрал его не случайно. Я уверен, предложения Нодара…  о будущем компании… гораздо лучше твоих. Лучше! И нет никакого «заговора чёрных»! Мне жаль, что ты там и сям цитируешь Гитлера. Нацизм – идеология слабых. Ущемлённых, не способных выиграть иначе, как за счёт «консолидации» и «изоляции». Нацизм не понимает и не принимает сотрудничества. Его идеальная модель мироустройства – принуждение для одних, паразитирование – для других. Такой подход – и дело тут даже не в нравственности! – изначально ущербный. С управленческих позиций. Самый непроизводительный, расточительный труд – рабский. А нацизм культивирует рабство. Ещё и находит для него какие-то якобы исторические и биологические основания. Чушь! А переносить нацизм на русскую почву – это вообще маразм! Помнишь, у Достоевского?..
ОЛЕГ. Не читал.
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ (не обращая внимания на реплику Олега)…«Стать настоящим русским, значит стремиться  внести  примирение  в европейские противоречия, указать исход европейской тоске в своей русской  душе,  всечеловечной  и  воссоединяющей,  вместить  в  неё  с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и  изречь окончательное  слово  великой,  общей  гармонии,  братского   окончательного согласия всех племен»… Истинно русское – это братство всех племён! Слышишь? А ты всё бубнишь о каком-то заговоре, о войне до победного конца… Ничего, ничего. Не переживай. Теперь я знаю, чем тебе помочь. Я поговорю с Нодаром. Уверен, он примет тебя в команду. Ты не глуп, образован, трудолюбив, амбициозен. Ты обожрался протухшими стереотипами? – Не беда. Он прочистит тебя… Вправит тебе мозги… Извини (Профессор задыхается, достает ингалятор).
ОЛЕГ. Но прежде я вышибу мозги тебе. (Достает пистолет, наставляет его на отца).
АНТОН СЕРГЕЕВИЧ. Ты снова принимаешь меня за кого-то другого. Олег, хватит дурить, приди в себя. Я – твой отец.   
ОЛЕГ. Я знаю, я вас узнаю. Вы – ректор Высшей школы управления. Только вы – не мой отец. Вы – отец Нодара Васадзе. Моего злейшего врага. (Стреляет в профессора, тот падает замертво).   

Олег обращается к публике.

ОЛЕГ. Нельзя предавать своих… И за всё будет расплата… За всё! Хотя, наверное, сейчас надо не об этом. Надо что-то сказать по существу. Так? Сейчас скажу… Если честно, я теряюсь. С чего начать? Он так много всего наговорил… Как будто мы этого не знаем! Как будто я не знаю этих слов! Общественное благо!  Любовь к труду! Реализация в труде! Что ещё? Что-то про детей, которые сбились с пути истинного. И мечутся по белу свету, как неприкаянные. И превращаются в жирных кровососов. То есть в нормальных взрослых людей. Жуть! Но другого мира у нас нет. И не будет. Нам здесь жить, среди всего этого… несовершенства. И по-волчьи выть. А как он думал? Мы, что, перевернём всё? Вместо убогой средненькой школы – индивидуальный подход к каждому ребёнку? Вместо ежедневной усыпляющей рутины  – радость трудовых достижений? «Нас утро встречает прохладой…»? От каждого – по способностям, каждому – по потребностям? Надо же, ещё помню. Так вот, это – утопия. Вредная утопия… Христосики, мать их! Сами еле сводят концы с концами, а других учат! Он говорит: управлять, как следует, не умеем. Только и думаем, как сбыть с рук всякую дрянь. Верно! Так и есть. И ещё: управление, говорит, задачка повышенной сложности! А вот тут вы ошибаетесь, герр профессор. Управление – в принципе не решаемая задачка. Никто и никогда не смог её по-настоящему решить. Никто и никогда, во всей истории человечества! Поймите же вы, нельзя, чтобы всё, и как следует! В принципе невозможно. Отсюда – вечная неустроенность. И вечная угроза для жизни. И вражда – от неустроенности! Мы ведь выживаем все худо-бедно. Худо и бедно. Чуть станет  получше – сразу народ набежал! И каждому подавай кусок. Да пожирнее! Вот почему управление – власть! Ничего, кроме власти. Власть вправе делить: наделять одних, у других – отнимать… И вот почему в кризис сбрасывают балласт. Лишние рты убирают. Ведь пирог-то тает на глазах. Пироги-то мы не печём, не умеем – это всё верно. Мы их достаём, кто откуда может. И как тут не отбросить лишних!.. Да не объединимся мы никогда «вокруг общественного блага». Никогда! Каждый всегда будет стоять только за себя.  Конкуренция – единственный для нас источник развития. Право на жизнь получает тот, кто победил остальных. Не важно, терпением, хитростью, грубой силой, умом или хладнокровием. Может, я не прав? И вы часто задумываетесь об общественном благе? Что? Постоянно думаете? Днем и ночью? Очень смешно! И когда скрываете доходы? И взятки когда даёте? И когда грязью в прохожих из-под колес ваших «джипов»? И когда клиентам залежалый товарец? То-то и оно. Всегда люди будут стремиться побеждать и не стать побежденными. Так было, так будет. И новый Пётр построит на человеческих костях столицу «на зло надменному соседу». И его назовут Великим! Именно за это и назовут! И новый Калигула потратит казенные миллионы на корабль с золотой крышей и мраморным полом. И сотни рабов будут работать вёслами, а сотни рабынь – губами, грудями и задницами, чтобы доставить удовольствие своему императору. И при этом будут ненавидеть его, и в сладких грезах будут резать его на куски, до одури мечтая занять его место!  И новый хитроумный Иаков купит право первородства у недалёкого Исава за чечевичную похлёбку. А ведь он брат его, родной брат… Всё будет только так. И человечество не вымрет, вот ведь что самое забавное! И в этой грязи, и в крови все мы как-то умудряемся выживать. Всегда. Правда, запах всё время какой-то… Мерзкий какой-то запах… Вы чувствуете? Везде.

Пока Олег говорит, Гуля заново сервирует стол. Антон Сергеевич встает и уходит. Олег возвращается к столу… Теперь он один за чистым сервированным столом. Он спокоен. Берет меню, изучает его. К нему подходит Гуля со стаканом воды на маленьком подносе.

ГУЛЯ. Вот ваша вода.
ОЛЕГ. Спасибо.
ГУЛЯ. Выбрали что-нибудь? 
ОЛЕГ. Нет. Мне что-то расхотелось есть. Я, пожалуй, пойду.
ГУЛЯ. И не будете ждать?  Мне показалось, вы кого-то ждёте. 
ОЛЕГ. Нет, вам показалось. До свидания. 
ГУЛЯ. Значит, я ошиблась. Извините. Но, по-моему, вы ждали… вашего отца.
ОЛЕГ (застывает в недоумении). Отца? Странно. Нет. (Направляется к выходу, останавливается). Странно, что вы сказали о моём отце. Я, разве, давал вам повод? Мой отец умер,  когда мне было двенадцать лет. Это случилось ровно двадцать три года тому назад. День в день. (Поворачивается и уходит).

Гуля роняет стакан с водой на пол.


Конец.