Половодье

В то время, о котором я хочу рассказать, я жил, если можно так выразиться, на птичьих правах. Инвалидом меня ещё не признавали, хотя не ходил уже несколько лет. Пенсии ещё не платили и никакого вспомогательного транспорта не давали (имею в виду велоколяску). Происходило это в году 1970-м. Поэтому в негулевой сезон сидел дома, а когда можно было выйти на улицу, родители выносили меня на зеленую лужайку около дома или сажали на скамейку у палисадника. Тут уж я блаженствовал. Главным образом, глазами блуждал по окрестным зарослям да разговаривал с редкими прохожими. Да, если получалось, ползал по зеленой травке, наслаждаясь возможностью приобщиться к земле, в прямом смысле попробовать на зуб. К другим занятиям, как, например, чтение на улице, я не привык. Мне нравилось просто сидеть и глазеть на окружающий меня мир.
Но самое интересное и радостное из тогдашней моей неходячей жизни было наблюдать весенний разлив. Пробуждение природы от зимней спячки для меня ассоциировалось с прибытием большой воды в наш заречный край. Картина весеннего половодья разворачивалась прямо на моих глазах. За окном, через дорогу был крутой спуск в низину, как обрыв. В этой низине, еще на несколько метров впереди от обрыва, была прорыта искусственная канава. Она уходила в левую сторону к озеру (или большому завитку, ответвлению, заводи) с названием Фомилово. Эта канава, видимо, была прорыта с целью осушения болот, так как все расстояние, по которому протянулась канава, угыкано кочками да поросло осокой, что характерно для болотной местности. Правой же стороной этот водный ручей проходил через так называемые сначала Малые, а затем Большие озерки. И уже весной, когда воды достигали небывалой силы, таял снег, ломался лед на озерах, освобождались от лесного покрова речки, переполняясь до краев мутной, грязной, бурлящей водой; она-то и устремлялась по разным направлениям, заливая все видимое и невидимое пространство. Не захваченными водой оставались лишь возвышенности да обжитые человеком места. Но при большой весне иногда и они оказывались в зоне затопления.
Вот в такое-то время с правой стороны от поселка Мстера по невидимым путям-дорожкам к нам в гости всегда жаловала Клязьма. Прямо к крыльцу дома. Сначала маленьким ручейком, затем бурным потоком и под конец - журчащим неохватным морем. И так как других, более подходящих и увлекательных мероприятий в моей жизни не предполагалось, я из-за оконного стекла наблюдал весну.
С раннего утра мама сажала меня к окну, и целыми днями я смотрел, как безводное пространство час за часом, день за днем, постепенно скрывается под водой. И тем более это было вдвойне интереснее, так как наблюдаешь эту картину собственными глазами, и, если бы не болезнь, которая опутала ноги, то навряд ли усидел. Когда была возможность, хоть и еле-еле, но все свободное от школы время пропадал у вешней воды. Но то, что я видел, было только прелюдией, а самая большая радость ждала впереди, когда разольется во всю вселенскую ширь полноводное море и когда передвижение от дома возможно только на лодках.
А какое чувство неутолимого блаженства испытываешь каждое утро, когда садясь у окна, видишь, что каждый день все приближает заветную цель. Все пропадают и тонут бугорки, возвышенности, холмы, кусты. Отчетливо слышен шум переливающейся текущей воды. И плывут целые острова льдин, нетронутые мосты, отдельные бревна, копны сена и клочья различного барахла, а также различная нужная в хозяйстве мелочь. И все это проплывает мимо дома, мимо окон - то, что своровал из других мест весенний водокрут-паводок.
И вот наконец-то вода доходит до нужных кондиций, погода входит в норму, и мужицкое население нашей деревни Круглицы, имеющее, так сказать, водный транспорт - ботники и лодки, вытаскивают его на свет божий. Тут для меня жизнь становится совсем веселой. Одно дело, когда видишь всю эту суетливую возню из зрительного зала, и другое дело, когда становишься полноправным участником водного спектакля.
  Впервые ботник появился, когда я еще еле передвигался на своих "костылях", и он меня мало интересовал как передвижное средство, но когда я потерял возможность самостоятельно уходить на дальние расстояния, он стал для меня этакими "водными ногами". Наш ботничек был невертляв, в меру водонепроницаем, но когда загружался грузом или пассажирами, становился низкобортным и от перегрузки мог захлебнуться водой. Но мне не грозила такая "удача" - быть утопленным на этой посуди не, хотя редкое весеннее половодье обходи лось без жертвоприношений, случалось целые семьи становились добычей водяного. Но наше суденышко словно было заговорено. Многие на нем плавали и до нашей семьи, и после. Пути преодолевались неблизкие, отец ездил на нем на работу во Мстеру, через Клязьму. А кто бывал на реке в эту пору, тот знает ее непокорную натуру. Особенно, когда она становилась раздольнее моря. И все же весло оставалось надежным "мотором" маломерного судёнышка, и ни одна смерть не коснулась своим зловещим крылом его борта.
С отцом же мои плавания по весенней воде были в пределах досягаемости пушечного ядра от дома до места назначения, далеко не удалялись. Спервоначалу добирался до плавсредства своими шагами или с поддержкой, но через энное количество времени, когда уже не мог и двух шагов сделать, отец переносил меня в ботник. Моим постоянным пристанищем был нос судна, там устраивалось уютное гнездышко - настилали соломки и на нее какую-нибудь старую телогрейку. Теперь в нос вода не подберется, хотя на дне всегда плескалась небольшая лужица, но только на середине. И, наконец, мы с батяней отчаливаем от берега и отправляемся на неведомый покуда промысел или на приятную прогулку, это как придется. Чаще всего подбираем заплутавшиеся бревна: тут тебе и готовые дрова, и строительный материал. Затем закатываемся в лес или в так называемое у нас в деревне Малое и Большое болото, где много кустарников и необходимых в хозяйстве веток. Деревья, стоящие по колено, а то и по пояс в воде, неохотно расставались со своей шевелюрой. Кому приятно быть веником или метлой, а то и просто сухими кустами, которыми топят печь или закрывают гряды от пернатого населения. К тому же обижают и березы, делают им глубокие раны и пьют их сок. После таких повреждений березы становились корявыми, горбатыми, больными, а некоторые просто высыхали, истекая насмерть соком, попросту теряли свою живительную влагу, которая вытекала до последней капли из надрезов, сделанных рукой человека. Доля этой вины лежит и на мне. Но в то время не думал я о такой "пустяковине". А после каждой ездки возвращались домой и "пьяные" от березового сока, и с полным, ботником дровяного леса.