Измаил. Часть 1 К цитадели

 
«И славы гром,
Как шум морей, как гул воздушных споров,
Из дола в дол, с холма за холм,
Из дебри в дебрь, от рода в род
Прокатится, пройдет,
Промчится, прозвучит
И в вечность возвестит,
Кто был Суворов...»
(...)
   Широка и пустынна ты, Буджакская степь. Согбенной бугристой спиной ты раскинулась  под свинцовым  ноябрьским небом на ветреных  просторах южного Причерноморья,  вся изрезанная раскисшими от распутицы трактами, словно следами огромных извивающихся удавов. Одиноко чернеющие  акации с мшистыми корявыми стволами, в отчаянной безнадеге вздевают к хмурым небесам свои колючие ветвистые десницы, обглоданные алчными осенними ветрами. Намокший от туманов серый ковыль, да мокрые алебарды колючего бодяка, словно сопровождают в молчаливом карауле тяжкий путь в преисподнюю…
     Кто только не колесил и не топтал твой шлях, то раскисший в распутицу межсезонья, то избитый и пыльный в нестерпимый летний зной,  то застывший в копытной дроби да  в глубокой колее, покрытой ледяной коркой в морозное  зимнее бесснежье, а то и занесенный застругами в редкую снежную зиму.
    Двигался ли под унылую песнь чавалэ огромный цыганский табор на скрипучих колышущихся кибитках- вардо в пестрых заплатах, сопровождаемый сворой собак,  катились ли маркитанские фургоны греков, пристав к крестьянским обозам, что медленно колесили в воловьих упряжках со своим товаром, гонимые нуждой – все тебе ведомо.   
    От невыносимых условий дороги на скрипучих каруцах бессарабских царан, заполненных необмолоченной кукурузой, или на высоких «гарбах» малоросских чумаков доверху утоптанных сеном, ломались дубовые штильваги,  да рвались кожаные постромки. 
     Волчьими стаями носились грозные отряды безжалостных янычар сераскира Айдозле-Мехмет-паши, грабя убогие селения, да навсегда угоняя от родных мест безутешных полонянок. А с началом русско-турецкой войны  появились  и лихие сотни удалых донцов, да боевые части русских войск, что обозными колонами грохотали к басурманским цитаделям, чтобы развеять миф об их неприступности …
    Аккурат, в первый зимний день лета одна тысяча семьсот девяностого от Рождества Христова, стылой осенней распутицей по Бырладскому  тракту в сторону турецкой крепости Измаил двигались два вооруженных всадника. Уставшие дончаки со взмыленными крупами да холками все чаще переходили на шаг, но пришпоренные нетерпеливыми всадниками, переводились в легкий намет, тяжело всхрапывая да раздувая окутанные паром влажные ноздри.   Один, что помельче  да постарше, в походном плаще, в офицерской треуголке, да в высоких нагольных сапогах, со шпагой в ножнах - старик, явно офицер с маленьким морщинистым лицом. Седые пряди выбивались из-под его намокшей треуголки. Брызги жидкой грязи облепили высокие сапоги и полы плаща. В руках старик держал нагайку. Сгорбленный, малорослый, слегка склонив обветренное лицо, он ехал в задумчивости. Задумчивый старик был ни кто иной, как сам Граф Александр Васильевич Суворов – Рымникский, 61-летний генерал-аншеф Русской армии. 
   Другой, сопровождающий – крупный увалень в казачьей папахе, в сером зипуне с шашкой на боку, да австрийским пехотным ружьем за спиной и двумя пистолями, воткнутыми за темный кушак, да грозной боевой пикой, пристегнутой к крупу коня – вестовой казак подъесаул Ванька Терехов. Лошадь под детиной явно шла тяжелее. Видя сию причину, Александр Васильевич с досадой осадил своего дончака, аккурат у  придорожного колодца, на краю небольшого селения и велел спешиться.
     За высокими голенищами сапог генерал-аншефа хранилось предписание главнокомандующего Южной Дунайской  армией генерал-фельдмаршала Г.А. Потемкина. Светлейший поручил Суворову принять командование частями, безуспешно осаждавшими Измаил уже более года, поскольку не могли взять сию цитадель вверенными им войсками ни Н. В. Репнин (1789), ни И. В. Гудович, ни П. С. Потемкин.
     В 1790 году, после овладения крепостями Килия, Тульча и Исакча,   Г. А. Потемкин-Таврический отдал очередной  приказ отрядам генералов И. В. Гудовича, П. С. Потемкина и флотилии генерала де-Рибаса овладеть и Измаилом. Однако, их действия были нерешительными и 26 ноября военный совет решил снять осаду крепости, ввиду приближения зимы. Но Светлейший   не утвердил сего решения и предписал генерал-аншефу А. В. Суворову, войска которого стояли у Галаца, принять командование частями, осаждавшими Измаил:
   «Измаил остается гнездом неприятеля, — писал командующий Дунайской армией, — и хотя сообщение прервано чрез флотилию, но все он вяжет руки для предприятий дальних, моя надежда на бога и на Вашу храбрость, поспеши, мой милостивый друг. По моему ордеру к тебе присутствие там личное твое соединит все части. Много там разночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного. Рибас будет Вам во всем на пользу и по предприимчивости и усердию. Будешь доволен и Кутузовым; огляди все и распорядись и, помоляся богу, предпринимайте; есть слабые места, лишь бы дружно шли.
     Вернейший друг и покорнейший слуга князь Потемкин-Таврический».
  На приказ командующего Суворов коротко и энергично ответил:
«Получа повеление Вашей светлости, отправился я к стороне Измаила».
    Однако к этому времени, не дождавшись распоряжения Потемкина, русские войска, изнуренные пронзительной осенней непогодой, болезнями, недостатком питания и снарядов, уже отступали к северу. Положение создалось тяжелое. Не веря более в успех и желая снять с себя ответственность в случае неудачи, светлейший снова написал Суворову:
    «Получив известие об отступлении русских войск от Измаила, представляю Вам решить: продолжать ли   предприятие на Измаил, или оставить оное? Вы на месте. Руки у Вас развязаны, и Вы, конечно, не упустите ничего, что способствует пользе службы и славе оружия».
   Суворов не испугался ответственности, хотя понимал, что всю свою долголетнюю службу он ставит под удар. Блистательные победы его при Козлудже, Фокшанах и Рымнике могли быть вычеркнуты после одной только неудачи. Но во взятии Измаила заключалась честь русской армии, прочность русских границ на берегах Черного моря, поэтому Суворов, не колеблясь, ответил Потемкину: «Без особого повеления Вашего безвременно отступать было бы постыдно. Ничего не обещаю. Гнев и милость божия в его провидении, - войско пылает усердием к службе…»

     Итак, получив от Светлейшего предписание, Александр Васильевич тот час же собрался  и ускакал в сопровождении казачьего подъесаула Терехова, приказав своему адъютанту  полковнику Даниле Давыдовичу Мандрыкину покончить  с делами.  А Ваньке Сергееву, да денщику Прошке, да повару Матьке с нехитрым походным скарбом, не мешкая, прибыть следом, примкнув к ближайшему обозу.
     Навстречу всадникам по шляху, изрытому колеями от подвод, словно из некой преисподней, мелкими  группками, или целыми обозными колоннами двигались войска - пешие  и конные подразделения Русской армии, отводимые от неприступной цитадели к Галацу. Служивый люд - чумазые, уставшие и злые, с порыжевшими грязными перевязками  на головах ли, руках, калеки, с окровавленными обрубками конечностей в санитарных обозах,  старые пехотинцы, егеря, гренадеры, да казачки доблестного атамана Платова.
***
- Экий ты, братец, увалень! – заливая походную флягу водой с колодца, молвил Александр Васильевич.
- Зрит Царица Небесная, Ваше сиятельство, итак идем неслыханно! На что уж выносливых коней подобрали и те, упаси Господь, падут от такой прыти, - обижено изрек подъесаул, вновь опуская ведро из дубовой клепки  в чрево выложенного желтым песчаником колодца.
- И я - о том же, - хлебнув из фляги, лукаво кивнул казаку  юркий старик, - ты, молодец, с амуницией пудиков под семь донцу то на спину  и взвалил… Ну, Да Бог с тобою, привал…
    Все необходимое для марша у казака припасено – тут «табе» и постой и «кватера» и фураж да провиант. На  боку выносливого дончака подсумки с порохом да пулями, да укатанная бурка, да чугунок, да свисают мешки: один с овсом, другой с провиантом, в коем добротная краюха ржаного хлеба, да соль, да луковицы, да крупа, да шмат сала, да табак с огнивом.
      Постелив плащ на примятый курай, что забился в розгах молодого вишняка, гонимый ветрами по степи, да укрывшись буркой, старик дремал, пока Ванька Терехов, напоив лошадей, разложил костерок из ароматного жарделевого сухостоя, готовил кулеш. Лошади, звеня уздечкой да пофыркивая, мирно хрустели овсом из «намордных» мешков, ветер доносил лай хуторских собак,  на степь опускалась ночь.
- Ваше Сиятельство, Лександр Василич, кулеш то поспел! – окликнул Суворова молодой казак, воткнув раскаленную головешку в варево. Головешка зло зашипела и окутала паром булькающий чугунок.
    Перекрестившись да прошептав своими сухощавыми устами молитву, Александр Васильевич приступил к трапезе.
- Помилу Бог, да ты и повар справный! – удивленно отметил старик, отведав ароматного солдатского кулеша с дымком, - Как отца то звать?
- Лексеич я, - ответил казак, - нам станичникам не можно не справно, коли жонка далече…
- Давно ли на службе у Матушки Императрицы?
- Осьмой уж год, кубыть не война с басурманом…
     Наломав веток вишняка, заварили чай.
- Ты вот что, Ванька, поспи чуток, я покараулю… А с первыми то петухами  и тронемся к цитадели. Завтре трудный день…   
   
    Прибыв к Измаилу в лагерь русских войск утром 2 декабря, Суворов вручил предписание генералу-фельдмаршалу Гудовичу.
- Помилуйте, Граф Александр Васильевич, чай дорога  то не близкий свет! Отдохните…- пытался урезонить пыл Суворова фельдмаршал, когда тот в грязном дорожном плаще заговорил о немедленном изучении обстановки вокруг турецкой крепости.
- Дорогой Иван Васильевич, сие промедления не терпит! – ответил Суворов, - К исходу дня прошу созвать генералов! – распорядился Александр Васильевич и в сопровождении офицера ускакал на рекогносцировку.
   
    Крепость Измаил считалась неприступной. К началу русско-турецкой войны 1787—1792 годов турки под руководством немецких и французских инженеров превратили Измаил в мощную крепость с высоким валом и широким рвом глубиною от 3 до 5 саженей (6,4—10,7 м), местами наполненным водой. В плане крепость представляла собой прямоугольный треугольник с гипотенузой, обращенной к Дунаю. Катеты его образовывал земляной вал длиной около км, высотой 6-8 м, перед которым вдобавок шел глубокий и широкий ров. На валу располагалось 7 земляных и каменных бастионов и 4 городских ворот (Бросские, Хотинские, Бендерские и Килийские). Широкая низина делила город на две неравные части. Западная (большая часть) называлась Старой крепостью, восточная — Новой.
     С южной стороны город был защищен Дунаем, имеющим здесь ширину в полкилометра.  Внутри города было много каменных построек, которые могли активно использоваться для ведения обороны. На 11 бастионах располагалось 265 орудий.
    Гарнизон Измаила составляли 35 тысяч человек под командованием Айдозле-Мехмет-паши. Частью гарнизона командовал Каплан Гирей, брат крымского хана, которому помогали пять его сыновей. Султан сильно гневался на свои войска за все предшествовавшие капитуляции и фирманам повелел в случае падения Измаила казнить из его гарнизона каждого, где бы он ни был найден.   
    В ноябре русская армия численностью 31 тыс. человек (в том числе 28,5 тыс. человек пехоты и 2,5 тыс. человек конницы) при 500 орудиях осадила Измаил с суши. Речная флотилия под командованием генерала Ораса де Рибаса, уничтожив почти всю турецкую речную флотилию, заблокировала крепость со стороны Дуная.
     Два штурма Измаила окончились неудачей и войска перешли к планомерной осаде и артиллерийским обстрелам крепости. С началом осенней непогоды в армии, располагавшейся на открытой местности, начались массовые заболевания. Разуверившись в возможности взять Измаил штурмом, руководившие осадой генералы приняли решение отвести войска на зимние квартиры.
***
- Господа генералы, полагаю незамедлительным возврат войск на свои позиции, - обратился Суворов к членам военного совета, изучив к вечеру обстановку вокруг цитадели - Сей орешек без слабых мест, знатная крепость! помилуй Бог, хороша: рвы глубоки, валы высоки, через стены и лягушке не перепрыгнуть!.. Сильна, очень сильна! с одним взводом не возьмешь!.. Был бы хлеб да вода, сиди да отсиживайся! пули не долетят, ядра отскочат!.. Неприятель посидит, зубов не поточит... Фашинник не поможет, лестницы не нужны... Помилуй Бог, хорошая крепость!
- Что же Вы предлагает-те, Граф Александр Васильевич? – спросил с явным литовским акцентом генерал от инфантерии Борис Петрович Ласси.
- Резать по ильменям сухой камыш на топливо, посылая на эту работу слабые команды. От безделья в сырых землянках больше люди хворают, снять с застав пикеты и рогатки, ибо нам никто отсель не угрожает, направить под Измаил маркитантов и подвозить продовольствие, хотя бы во вьюках да на казачьих конях…
     Соорудить у Броски точную часть цитадели со рвами да валами, готовить лестницы да фашины, да и брать оную на приступ. Учить солдатушек  будущей баталии…
- Но, помилуйте, Граф Александр Васильевич, - взмолился генерал-фельдмаршал Гудович,  - даже учитывая  вернувшиеся на позиции войска, нам не взять Измаил…
- Брать не числом, а умением! -  перебил Гудовича Суворов, - При всяком случае наивреднее неприятелю страшный наш штык, которым наш солдат исправнее всех на свете работает.
    И вот, задымились трубы печурок в давно не топленных солдатских землянках. В сырых солдатских обиталищах  стало суше да теплее и от того – веселее.   Поскольку число дымов в русском лагере умножилось, турки, видя это, полагали  что под Измаил прибыли новые крупные силы. А у страха, как известно - глаза велики: перебежчики сообщали - в крепости думают, что Топал-паша - так басурманы прозвали Суворова, привел к Измаилу сто тысяч солдат. Тем паче, что 5 декабря к Измаилу возвратились войска генерал-поручика Павла Потемкина, а 6 –го   прибыл Фанагорийский полк из-под Галаца.
    Установилась ясная, морозная погода.  По Браиловскому, Бырладскому да Аккерманскому трактам из глубины страны, казалось дотла разоренной, в сторону Измаила потянулись тяжелые обозы, груженные провиантом да фуражем.   Солдаты сменили завшивленное белье, глядели на предстоящую баталию бодрее и веселее,  шумно радовались подходу фанагорийцев из-под Галаца, слегка ревнуя их к Суворову.
  Число маркитантских фургонов возрастало. Бессарабские крестьяне навезли сухих початков необмолоченной кукурузы. Распечатались полковые денежные ящики. В артельных котлах пыхтела, выпуская донный пар желтая мамалыга. Солдаты грызли пареную кукурузу и похваливали.
   Недалеко от русского лагеря стали табором цыгане. Возле их пестрых вардо  звонко запели наковальни. Старухи цыганки гадали служивым, попыхивая трубками. Молодые цыганки стайкой бродили в толпе солдат меж возами, блистая черными, как смоль глазами, звеня кастаньетами и монистом .
    Товару много - денег мало. Так часто бывает на ярмарках. В полковых денежных ящиках не на всех хватило денег, и солдаты больше бродили по базару, чем покупали. 

(Продолжение следует в частях 2 "Стремясь к баталии" и 3 "Эскалада")