Толстячок. Порез. Этгар Кэрет

               
                ТОЛСТЯЧОК

Ошеломлен? Понятное дело, ошеломлен. Ты ухаживаешь за девушкой. Первое свидание, второе свидание, тут ресторан, там кино, всегда только днем. Вы начинаете спать вместе, взрывной секс, позднее приходит чувство. И тогда в один прекрасный день она приходит к тебе, плачет, и ты обнимаешь ее и говоришь, чтобы она успокоилась, что все в порядке, а она возражает, говорит, что не может больше, что у нее есть тайна, не просто тайна - что-то темное, проклятье, нечто такое, что она все время хотела открыть тебе, но ей не хватало смелости. И это тяготит ее, как груз в две тонны кирпичей. И она должна сказать, просто должна, но она уверена, что в то мгновение, как откроется - ты тут же оставишь ее. И сразу же после этих слов она снова начинает плакать. “Я не оставлю тебя, - говоришь ты, - нет, нет, я люблю тебя.” Ты, возможно, выглядишь немного взволнованным, но это не так, а если и так, то это из-за ее слез, а не из-за тайны. Практика уже научила тебя, что все эти секреты, что всякий раз заставляют женщин разрываться на части, - это в большинстве случаев что-нибудь типа секса с животным или с родственником, или с кем-то, заплатившим ей за это. “Я проститутка, - говорят они всегда в конце, а ты обнимаешь их и говоришь: “Ты - нет, ты - нет”, или: “ш-ш-ш-ш...”, если они продолжают плакать. “Это, правда, нечто ужасное”, - настаивает она, как будто отнимая это твое спокойствие, которое ты так пытался скрыть. “Внутри тебя это, возможно, и слышится, как нечто ужасное, - говоришь ты ей, - но это все из-за акустики. Вот увидишь, в ту же секунду, как ты извлечешь это наружу, оно окажется гораздо менее страшным.” И она почти верит, мгновение колеблется и потом говорит: “Если бы я сказала тебе, что по ночам превращаюсь в волосатого низкорослого мужчину, без шеи и с золотым кольцом на мизинце, ты бы и тогда продолжал любить меня?” И ты говоришь ей, что, конечно, да. Потому что как можно сказать ей “нет”? Она просто пытается проверить, любишь ли ты ее без всяких условий, а ты ведь всегда был докой по части всяких проверок. И правда, когда ты говоришь ей это, она тает и вы занимаетесь любовью, в салоне. И после этого вы остаетесь в объятиях, и она плачет, так как ей полегчало, и ты тоже плачешь, пойди знай, почему. И против обыкновения, она не встает и не уходит. Она остается спать с тобой.
 И ты просыпаешься в кровати, всматриваешься в ее прекрасное тело, глядишь на солнце, что заходит за окном, на месяц, появившийся внезапно, словно из ниоткуда, на серебристый свет, касающийся ее тела, гладишь ее волосы, рассыпавшиеся по спине. И в течение менее, чем пяти минут, ты обнаруживаешь под своей рукой в кровати пухленького мужчину небольшого роста. Этот мужчина встает, улыбается тебе, одевается, немного стесняясь. Он выходит из комнаты, ты, загипнотизированный, вслед за ним. Вот он уже в салоне, нажимает своими пухленькими пальцами на кнопки пульта, смотрит по телевизору спортивную передачу. Футбол Лиги чемпионов. В случаях промахов он ругается, при забивании голов - вскакивает и размахивает руками. После игры он рассказывает тебе, как пересохло у него во рту и как пусто в желудке. Ему хочется чего-нибудь вроде баранинки, курочки, если можно, но его устроила бы и говядина. И ты сажаешь его в авто и едешь в некий ресторан в знакомом ему районе. Новое положение напрягает тебя, очень даже напрягает, но ты не совсем понимаешь, что делать: твои мыслительные центры бездействуют. Рука, словно робот, переключает скорости, в то время как вы спускаетесь к Аялону, и он, сидя возле тебя, постукивает золотым кольцом, что у него на мизинце. Около светофора у перекрестка Бэйт-Дагон он нажатием кнопки опускает стекло, подмигивает тебе и кричит какой-то девушке в армейской форме, которая пытается поймать попутную машину: “Эй, мотек, хочешь, мы загрузим тебя сзади, как козу?” Потом, приехав на место, ты ешь с ним мясо до отвала, пока кажется, что живот сейчас лопнет, и он наслаждается каждым кусочком, смеется, как ребенок. И все это время ты говоришь себе, что это только сон - странный сон, это верно, но из таких, что еще немного и ты проснешься.

На обратном пути ты спрашиваешь, где он хочет выйти. Он делает вид, что не слышит, но выглядит очень несчастным. И в конце концов ты обнаруживаешь себя возвращающимся домой вместе с ним. Уже около трех часов. «Теперь я пойду спать», - говоришь ты ему, и он, повернувшись, машет тебе на прощанье и продолжает бездумно смотреть канал моды. Ты просыпаешься утром усталый, с легкой болью в животе; она в салоне, все еще дремлет. Но пока ты бреешься, она уже встала. Она обнимает тебя с виноватым видом, но ты слишком растерян, чтобы сказать что-нибудь.

Проходит время, вы все еще вместе. Секс становится только все лучше и лучше, она уже немолода, как и ты, и неожиданно для самого себя ты начинаешь заговаривать о ребенке. А ночью ты проводишь время с толстяком, как не проводил его никогда раньше. Он берет тебя в рестораны и клубы, даже названия которых прежде не были тебе знакомы, и вы вместе танцуете на столах и бьете тарелки, как будто для вас нет завтрашнего дня. Он очень мил, толстячок, немного грубоват, главным образом с женщинами. Иногда от его замечаний подобного рода ты не знаешь, куда спрятаться. Но кроме этого быть с ним - действительно, кайф. Когда вы только познакомились, ты не очень интересовался футболом, а сейчас ты знаешь уже все команды. И каждый раз, что команда, за которую вы болеете, побеждает, ты чувствуешь, как будто ты просил об этом и просьба выполнена, и это ощущение столь редкостное, особенно для того, кто подобно тебе большую часть времени вообще не знает, чего хочет. И так каждую ночь: ты засыпаешь с ним, усталый, следя за играми аргентинской лиги, а утром снова просыпаешься возле красивой женщины, которую ты любишь до боли.
               

                ПОРЕЗ

Все началось с поцелуя. Это начинается с поцелуя почти всегда. Элла и Цики раздевались, касаясь друг друга лишь языками, когда она почувствовала укол.
- Я поцарапал тебя? - спросил Цики и, когда она отрицательно покачала головой, поспешно добавил:
- У тебя кровь.
И правда, у нее показалась кровь изо рта.
- Послушай, извини, - сказал он и начал шумно метаться по дому, вынул из морозилки формочки со льдом и нервно разбивал их на мраморной столешнице.
- Вот, - он протянул ей дрожащей рукой несколько кубиков, - приложи их к губе, это заморозит сосуды там. Ну же, возьми: это остановит кровотечение.
Цики всегда хорошо разбирался в таких вещах. В армии он был фельдшером. У него было также удостоверение инструктора.
- Извини, - продолжал он почти в истерике, - наверное, я укусил тебя в пылу страсти, понимаешь?
- Не стгашно, - она улыбнулась ему, кубик льда прилип к ее нижней губе. - Ничего не пгоизошло.
Это, понятно, было враньем. Потому что “пгоизошло” очень много. Не каждый день кто-то, с кем ты живешь вместе, вызывает у тебя кровотечение и после этого еще лжет, говоря, что укусил тебя, в то время как ты ясно почувствовала укол.

После этого они не целовались несколько дней, из-за царапины. Губы - очень чувствительная территория. И даже, когда опять начали, делали это с большой осторожностью. Она чувствовала, что он что-то скрывает. И в самом деле, в одну из ночей она воспользовалась тем, что он спал с открытым ртом, просунула свой нежный пальчик под его язык и обнаружила это. То, что укололо ее. Это был маленький замочек молнии. Крошечный замочек. Однако, когда она потянула за него, весь ее Цики раскрылся, словно раковина, а внутри него покоился Йорген. У Йоргена, в отличие от Цики, была козлиная бородка, очень-очень аккуратные бакенбарды на щеках и необрезанный член. Элла посмотрела на него, спящего, тихо- тихо сложила оболочку Цики и спрятала ее в кухонный шкафчик позади мусорного бачка, где она держала пакеты для мусора.

Жизнь с Йоргеном не была легкой. Был мощный секс, но Йорген много пил и тогда шумел и делал массу глупостей. Он также любил вызывать у нее чувство вины за то, что из-за нее он оставил Европу и приехал жить сюда. Каждый раз, когда он прочитывал в газете что-нибудь плохое, неважно, происходило ли это в жизни или по телевизору, он говорил ей: «Смотри, какова твоя страна!» Его иврит был совсем скверным, а это его “твоя” - обвиняющим. Ее родители не любили его. Мама, которая любила как раз Цики, звала его “гой”. Отец всегда спрашивал его о работе, а Йорген ухмылялся и говорил: “Господин Шапиро, работа - это, как усы, это уже давно не в моде.” И это никогда не смешило отца Эллы, который все еще носился со своими усами.

В конце концов Йорген слинял. Вернулся в Дюссельдорф сочинять музыку и жить на пособие по безработице. Он сказал, что в Израиле он никогда не сможет преуспеть как певец, потому что акцент будет работать против него. Потому что люди здесь с предрассудками. Немцев не любят. Элла же полагала, что и в Германии эта странная музыка и пустые слова не очень-то пойдут. У него даже была одна песня, которую он написал о ней. Песня называлась “Богиня”, и вся она была о том, как они занимаются сексом на волнорезе и как она кончает “как разбитая волна” (цитата).


Это случилось через полгода после того, как он оставил ее, когда она искала пакет для мусора и нашла оболочку Цики. Возможно, было ошибкой расстегнуть ему молнию, может быть - в таких делах трудно говорить с уверенностью. В тот вечер, когда Элла чистила зубы, она снова вспомнила об этом поцелуе, об уколе. Она прополоскала рот большим количеством воды и всмотрелась в зеркало. У нее все еще оставался маленький шрам., и когда она проверила его вблизи, она заметила под языком маленький замочек молнии. Она нерешительно потянулась к нему рукой и попыталась представить себя, какой окажется внутри Это наполнило ее надеждой. Не было ни малейшего страха, главным образом из-за веснушек на руках и сухой кожи лица. Может быть, у нее будет татуировка, подумала она, с розочкой. Она всегда хотела сделать одну, но ей не хватало мужества. Это казалось ей ужасно болезненным.

                Перевод Р. Черной