Разбить поросенка, Этгар Кэрет

                Этгар Кэрет      

Папа  не соглашался купить мне куклу Барта Симпсона. Мама-то как раз хотела, но папа не соглашался, сказал, что я избалован.
Для чего покупать, а? – сказал он маме. – Зачем мы будем покупать ему? Он только произнесет «упс», и ты уже готова взобраться на пальму.
Папа сказал, что у меня нет уважения к деньгам и что, если я не научусь этому, пока мал, то когда же еще? Дети, которым с легкостью покупают кукол Барта Симпсона, вырастают после этого бандитами, которым ничего не стоит обворовать киоск, так как они привыкают, что все, что им хочется, тут же к ним и приходит. Тогда вместо куклы Барта он купил мне безобразного глиняного поросенка с узкой щелкой на спине, и теперь я вырасту таким, как положено, и уже не заделаюсь попрошайкой.

Теперь каждое утро я должен выпить чашку какао – то, что я ненавижу. Какао с пенкой – это шекель, без пенки – полшекеля, а если сразу после этого меня вырвет, я не получаю ничего. Монеты я опускаю в щелку на спине поросенка, и тогда, если его встряхнуть, он звенит. Когда в нем наберется так много монет, что при встряхивании не будет слышно звона, вот тогда я получу куклу Барта на скейтборде. Это воспитывает – так говорит папа.
Поросенок как раз приятный. Нос у него, когда его коснешься, холодный, и, когда опускаешь в спинку шекель, он улыбается. Он улыбается, когда в него опускаешь даже полшекеля, но что лучше всего, он улыбается, если и вовсе ничего не опускаешь. Я придумал ему имя, зову его Пэсахзон, по имени одного человека, который жил когда-то в нашем почтовом ящике, и наклейку с его именем папе долго не удавалось содрать. Пэсахзон не похож на другие мои игрушки, он гораздо спокойнее, без всяких там мигалок, прыжков и батареек, которые текут. Нужно только следить, чтобы он не соскочил со стола вниз. «Пэсахзон, будь осторожен! Ты ведь из глины», - говорю я ему, когда замечаю его немного наклонившимся и поглядывающим вниз, на пол, и он улыбается мне и терпеливо ждет, пока я спущу его. Я просто умираю, когда он улыбается, только ради него я пью каждое утро какао с пенкой – для того, чтобы я мог отправить шекель в его спинку и увидеть, что его улыбка ни капельки не изменилась. «Я люблю тебя, Пэсахзон, - говорю я ему после этого, - я люблю тебя больше, чем папу с мамой. И буду любить тебя всегда, даже если ты будешь нападать на киоски. Но смотри мне, если ты попытаешься спрыгнуть со стола!

 Вчера папа пришел, поднял Пэсахзона со стола и стал сильно трясти, перевернув вверх ногами.
- Осторожно, папа, - сказал я ему, - у Пэсахзона заболит живот, - но папа продолжал.
- Звона уже не слышно, ты знаешь, что это значит, Иови? Что завтра ты получишь Барта Симпсона на скейтборде.
- Здорово, папа, - сказал я. – Барт Симпсон на скейтборде – это замечательно. Только перестань трясти Пэсахзона, он заболеет.
Папа вернул Пэсахзона на место и пошел звать маму. Через минуту он вернулся, таща одной рукой маму, а в другой держа молоток.
- Видишь, я был прав, - сказал он маме. – Так он научился ценить вещи, верно, Иови?
- Конечно, научился, - подтвердил я, - конечно, но зачем молоток?
- Это для тебя,  - сказал папа и вложил молоток в мою руку. – Только будь осторожен.
- Да, я буду осторожен, - сказал я тихо и вправду был осторожен, но через несколько минут папе надоело, и он воскликнул:
- Ну, разбей уже этого поросенка!
- Что?! – спросил я, - Пэсахзона?!
- Да, да, Пэсахзона, - сказал папа. – Ну, разбей его. К тебе идет Барт Симпсон. Ты работал для него достаточно тяжело.
Пэсахзон улыбался мне грустной улыбкой глиняного поросенка, который понимает, что ему пришел конец, что теперь наступило время Барта Симпсона. Что я, дам молотком по голове своему другу?
- Не хочу Симпсона, - я вернул молоток отцу. – Мне хватает Пэсахзона.
- Ты не понимаешь, - сказал папа. – На самом деле это нормально, это воспитывает. Давай я разобью его для тебя.
Папа уже поднял молоток, а я посмотрел в страдающие глаза мамы, на усталую улыбку Пэсахзона и понял, что все зависит только от меня – если я ничего не сделаю, он умрет.
- Папа! – Я схватил его за ногу.
- Что, Иови? Спросил папа с поднятой рукой, в которой был зажат молоток.
- Я хочу еще один шекель, пожалуйста, - умолял я его. – Дай мне опустить еще один шекель завтра, после какао. И тогда разобьем его, завтра, я обещаю.
- Еще шекель? – папа улыбнулся и положил молоток на стол. – Видишь? – Он обернулся к маме. - Я развил у ребенка сознательность.
- Да, сознательность, - повторил я, - завтра. - У меня уже комок стоял в горле.
 
После того, как они вышли из комнаты, я крепко-крепко обнял Пэсахзона и заплакал. Пэсахзон ничего не говорил, только тихо дрожал у меня в руках.
- Не бойся, - шептал я ему в ухо, -  я спасу тебя.

Ночью я дождался, пока папа в салоне закончил смотреть телевизор и пошел спать. И тогда я тихо-тихо встал и прокрался вместе с Пэсахзоном через веранду. Мы долго шли вместе в темноте, пока не пришли в поле, заросшее колючками.
- Поросята умереть как любят поля, - сказал я ему, - особенно поля с колючками. Тебе здесь будет хорошо.
Я подождал ответа, но Пэсахзон молчал, а когда я на прощание коснулся его носа, только грустно посмотрел на меня. Он знал, что больше никогда меня не увидит.