День катастрофы бабушки Катрины

                Бабушка Катрина учила игре в бридж. Один или два раза в неделю к ней приходили такие же, как она, женщины, одетые в платья со складками на бедрах и украшенные белыми жемчужинами, накрывали круглый стол зеленой тканью (он все еще стоит у моих родителей в салоне) и играли. Через час она шла на кухню и возвращалась с кувшином чая. Кувшин был сделан из тонкого немецкого фарфора Розенталя. Бабушка ставила сахарницу с рафинадом, молочник, серебряное ситечко, заполненное листьями чая “English breakfast”, потому что англичане ведь знают толк в чае. Они пили не торопясь, а играли еще медленнее. Я помню возгласы из другой комнаты “Север - две взятки, юг пас” и звуки смеха вперемежку с невозможной смесью иврита, немецкого и венгерского. Снаружи, за прозрачными, кружевными занавесками с обычной нервозностью жило государство Израиль. Ее единственный сын стал журналистом, внуки, к ее ужасу, сновали загорелые, как крестьяне,  и обутые в сандалии без носков.

Она, бабушка Катрина, была типичной представительницей буржуазии центральной Европы. Красивая блондинка, родившаяся в родовитой семье из Будапешта, вышла замуж за умного провинциального адвоката и никогда не давала ему забыть о своем происхождении и что приехала она из большого города. У них была просторная вилла с ухоженным двором, и каждое утро она устраивала с поварихой детальное обсуждение меню на ужин. Летом они ездили в Карлсбад, чтобы похудеть, зимой вешали в кладовке колбасу, чтобы сэкономить на поездке на рынок. Все ее будущее было расписано, включая платье, которое она наденет на свадьбу маленького Томислава, и в какой степени она будет ненавидеть невестку, естественно, из Будапешта.
 И тогда пришла война.
Гестаповцы забрали моего дедушку среди первых. Бабушка, голодная и напуганная, а главное, ошеломленная, большую часть военного времени провела в подвалах гетто. Потом пришли коммунисты, которые, с ее точки зрения, были не намного лучше, и в 1948 году при первой же возможности она поднялась на борт судна, отправлявшегося на Ближний восток. Она не была убежденной сионисткой, но на этом этапе своей жизни хотя бы уже знала, когда нужно бежать. Согласно военной статистике, она была среди счастливчиков. Нацисты не убили ее, они только забрали у нее жизнь. Мы всегда говорим о шести миллионах, но никто не упоминает другие миллионы. Тех, что спаслись, но их мир - единственный мир, что они знали - разбился вдребезги. Всю ее жизнь бабушку учили лишь одному: вести себя красиво. Подавать чай в определенной посуде, продолжать улыбаться на концерте и тогда, когда глаза закрываются, играть в бридж. Она не получила даже намека на то, что положение вещей может измениться. Культурные люди объяснили ей (и она поверила), что они не убивают друг друга без причины.

Она ошиблась. Культурные люди убивают один другого каждый день. Когда она поняла свою ошибку, она задвинула прозрачные занавески и жила всю оставшуюся жизнь, делая вид, что ничего не изменилось. Она умерла от рака через тридцать лет после этого, но это не меняет того факта, что ее жизнь закончилась тогда, во время войны. То что случилось потом, было только отсрочкой приговора.