Никифорова Е. С. Моё детство в Васюкове

Эти страницы принадлежат перу Екатерины Семёновны Никифоровой. Они целиком перепечатаны из книги «Дмитров. 1154-2004. Учебное пособие для студентов Дмитровского филиала РМАТ и старшеклассников школ Дмитровского района./ Составитель И.Н. Кишкин. Редактор И.Н. Курышев. - ГУП «Кимрская типография», 2004. / Издатель - Дмитровский филиал РМАТ, Дмитров, 2004 год.»
Почему я так поступила? Во-первых, эти воспоминания являются большим дополнением к "Дому Коньковых". Во-вторых, воспоминания Е.С. Никифоровой достойны быть прочитанными не только читателями упомянутого Учебного пособия. В-третьих, я получила согласие автора на эту публикацию, поскольку сама она не имеет такой возможности. И ещё: Екатерина Семёновна Никифорова (Фофанова в девичестве) - моя двоюродная тётя.

На фотографии (начало 70-х годов) слева в верхнем ряду - Е.С. Никифорова (Фофанова), в группе на фото её сёстры, брат и мама Мария Дмитриевна Фофанова (Грибкова, родная сестра моей бабушки Дарьи Дмитриевны Коньковой).


Никифорова Е.С.

МОЁ ДЕТСТВО В ВАСЮКОВЕ

Моя родина - деревня Васюково. Теперь её нет, она умерла в конце 70-х годов. А сколько лет здесь жили люди!

Семья жила в относительном достатке. Наш дом стоял на самом краю деревни (а всего в деревне было около 20 домов). Рядом был овраг, по которому протекала небольшая речушка. Овраг огибал деревню с южной стороны, у нашего дома, и с западной и северной. Впереди, перед домом, овраг был не очень глубокий, а за нашим домом довольно глубокий, заросший ольхой, крапивой, малиной, ещё чем-то, через что не продерёшься. Возле нашего дома через овраг проходила тропинка в Кузнецово и дальше в город. Рядом с тропинкой - слева - родничок, справа «бучаг» - омут.
Здесь, на задворках, есть просёлочная дорога, которая ведёт на «большую дорогу» в город, и тропинка, по которой ходили в село Даниловское в церковь. Здесь овраг довольно широк, заросли отступали, в некоторых местах образовывались крутые спуски, с которых зимой катались на деревянных санках (излюбленная зимняя детская забава), на «подсанках», которые уводили с чьего-либо двора, да на лыжах, сделанных из клепок рассохшихся бочек (настоящих лыж ни у кого не было). А летом мы любили на этих «горках» собирать дикую клубнику, просто играть, кататься с горы кувырком.
Сады в деревне были, но не у всех домов. У нас был, но погиб во время пожара, а потом посадили новый, но он не успел вырасти - мы уехали в Дмитров. Перед домом тётки Ненилы росли от одного корня две липы, очень большие и старые уже в дни моего детства. Перед нашим домом тоже росли липы, но они погибли во время пожара.

Помню, как в праздники мы ездили к тётке Агафье и дяде Ивану в Бородино в гости. Много гостей, шумно, пьяно, полные столы закусок. Запомнились подливы из сухих грибов, «сладкие похлёбки» - компоты из сухофруктов. Как-то, очевидно в пасху, потому что дело было ранней весной, мы были у них в гостях. Мы, дети, играли во дворе, где уже хорошо грело солнце. Очень интересно было играть в «станке» для телёнка. Это нечто похожее на современную детскую кроватку, только больше, для новорожденного телёнка, который стоял в холодное время в избе. Дно снизу обито железом и сделан сток.

После Рождества готовили гнёзда для кур. Для этого брали четыре лозы, около метра каждая, связывали их у комля и вершины, а затем переплетали соломенными жгутами, оставляя отверстие, чтобы туда могла залететь курица. В этом коконе делали тёплую и мягкую подстилку из очёса льна, клали «подклад» - деревянное  яичко. Куры охотно неслись в такие гнёзда.
По грибы ходили только в дождливую погоду, когда никакие другие работы нельзя было делать. Солили грибы бочками.

Помню, просыпались мы утром зимой, в избе холод. Мама затопляет печку. А печь русская большая. Детей, кто поменьше, она сажала на шесток, поближе к огню. И нам это было интересно.
«Убирались» в избе и по хозяйству два раза в день. Кормили скот, приносили воду и дрова, подметали пол. По субботам мыли полы. Они были некрашеные, поэтому их скоблили ножами или «косарями», тёрли «голиками», а то и битым кирпичом. Зато уж и хорош же был  чистый пол, белый, с желтизной, тёплый, так и хотелось походить по нему босиком, пошлёпать ногами.

Парились в печке, бань у нас в деревне не было. Мама мыла в печке всех детей по очереди, а кто постарше - мылись сами. В печке тепло и темно, потому что заслонка закрыта, в уголке чуть видны в «горнушке» под пеплом дотлевающие искры. На под печи постелена ржаная солома. Мать растирает тело, массирует, приговаривая: «Вот по рёбрышкам, по спинке, по ручкам по ножкам». Из печки вылезали распаренные и чистые, но часто с пятном сажи на лбу, если не остерёгся и высоко поднял голову. И до чего приятно это чувство чистоты.

Веники готовили на зиму летом, после Троицына дня. В лесу резали много  берёзовых веток, дома, посреди избы, собирали из веток веники, вязали их. Непередаваемый дух стоял в избе.
Спали на плохих постелях. Не помню уж, была одна деревянная кровать или две, на досках положены постельники, набитые овсяной соломой. Не помню, были ли простыни. Одеяла лоскутные, без пододеяльников, конечно, и то на всех не хватало, по нескольку ребятишек под одним одеялом. Часто поверх одеяла постилали ещё пальто, шубу или ещё что-то. Туалетное мыло было предметом роскоши, его мама берегла, умывались им только по праздникам.

О праздниках. Их было много, разных, с разными обычаями. Утром в праздник ходили в церковь. Это было большой радостью, очень интересно и умилительно. По особо большим праздникам был крестный ход: в деревню приносили из церкви иконы, носили их из дома в дом и служили в домах молебны. Бывало, с волнением ждали, когда крестный ход с того конца деревни дойдёт до нашего дома. Перед иконами зажигали лампадки, на стол стелили чистую скатерть, ставили хлеб и соль. Иногда на улицу выносили столик, лёгкий, красивой работы, накрывали его тёмно-красной с золотым шитьём скатертью. Позже были застолицы с водкой и закусками, как и полагается. А потом по деревне ходили «взад-назад» парни и девки с песнями, плясками под гармонь, Часто начинались драки, и тогда бабы и ребятишки бегали за своими мужьями, отцами, старались увести их домой.

Один из самых весёлых зимних праздников - масленица. Масляничная неделя предшествует Великому посту, который длится 7 недель до Пасхи. Обычно это конец зимы или самое начало весны. И взрослые, и дети принимают самое активное участие в различных обрядах и играх этой недели.
Прежде всего в каждом доме делают «масленицу» - куклу из снопа соломы, наряжают её, украшают лентами и цветами, сажают на шест, который втыкают в снег перед домом, где она и стоит всю неделю. А в это время хозяйки пекут блины. Блины были, как правило, «кислые», то есть не на соде, а на дрожжах или закваске. Блины были разные: и ржаные, и пшеничные, и из дорогой муки крупчатки. Они были пышные, масляные, ели их с маслом, , со сметаной, с жареными шкварками, с патокой, с яйцами... А то ещё были блины «с припёком» - с жареным луком. В это время ходили  друг к другу в гости «на блины», хозяйки угощали соседей победнее.

Для детей в середине деревни вмораживали в снег столб, на котором укрепляли колесо. К колесу прилаживали четыре оглобли, к концам которых привязывали санки. Колесо вращали, санки стремительно неслись по кругу, колею поливали водой, чтобы была ледяная дорожка. И днём, и вечером здесь было веселье и смех.
Очень любили катание на лошадях. Сбрую брали самую лучшую, с начищенными до блеска металлическими частями, с бубенчиками. Расписная дуга с колокольчиком. Лёгкие санки - «возок» - расписаны яркими зелёными и красными цветами. Взрослые ездили в гости в другие деревни, а молодёжь просто лихо каталась вдоль деревни.

Самый главный день на масленице - Прощёное воскресенье. Существовал обычай, чтобы зять приходил к тестю и тёще и приносил судака. Родители стояли в «красном углу» избы, а дети кланялись им в ноги и просили прощения, и родители, в свою очередь, просили прощения у всех. В этот же день к вечеру соломенные «масленицы» везли на ближайшее поле и сжигали в костре с песнями, плясками, шутками. На этом кончалась весёлая масленица, и начинался Великий пост.

Иначе, как праздниками, не могу назвать такие виды крестьянского труда, как навозницу, первый выгон скота на пастбище весной, сенокос, жатву.
Навозница - это когда ранней весной на поля вывозили навоз, накопившийся за зиму. На дворе вилами накладывали навоз на телегу, где-то впереди или сзади устраивали дощечку, на которую можно было сесть. Мы, дети, устраивались на ней. Лошадь, радуясь, наверное, весне, весело бежала. Ярко светило солнце, необыкновенно сладостно пахла оттаявшая весенняя земля, и, конечно, сильно и, как ни странно, приятно пахнул навоз. С этим запахом у меня до сих пор связывается радостное представление о весне, о солнце. А обратно, с поля, ехали, располагаясь уже свободно на телеге, которую очистили вилами и перевернули доски.

Первого выгона скота на пастбища ждали, готовились к нему, чистили скотину, и скотина тревожилась, коровы нетерпеливо мычали. Но вот на том конце деревни уже хлопает кнут пастуха, который неторопливо и важно, сознавая своё значение, идёт позади стада, а из каждого двора хозяйки выгоняют коров, телят, овец. Выгоняют не просто хворостиной, а вербой, которая хранится от вербного воскресенья на божнице. Рады все - и скотина, и люди: дождались лета, всем будет легче. Телята вот тут-то и проявляют свой «телячий восторг», от них не отстаёт и какая-нибудь не очень солидная коровёнка. Овцы блеют, разбегаются, бабы провожают стадо до околицы, наказывают пастуху приглядеть за коровёнкой, а то она больно уж смирна, не ударила бы какая бодливая рогом, да не убежали бы глупые телята...
С этого дня пастух ходит ночевать по домам по очереди, и где он ночует, тот дом кормит его вечером и собирает ему сумку с едой на следующий день. Накормить пастуха надо получше, от него зависит состояние скотины, удой молока.
Ни с чем не сравнима пора сенокоса. Лето подходит к своей вершине. Травы цветут, воздух уже хорошо прогрет, тепло уже настоящее, летнее, но нет ещё гнетущей жары и духоты, которые чаще бывают к осени.
Сенокосные угодья делили на делянки по числу «едоков» - членов семьи, но иногда косили, помнится, и вместе, объединялись.
С вечера, а пожалуй, и за несколько дней по деревне раздаётся стук молотков и звон: отбивают и точат косы. Приведены в порядок грабли: вставлены новые - светлые - деревянные зубья, поправлены держаки, рассохшиеся грабли замочены. Детям ладились грабельки поменьше, по руке.

И вот в один день ранним утром с рассветом, по обильной росе мужики идут косить. Мы, дети, просыпаемся тоже раньше обычного, а мать уже давно хлопочет у печки, готовит праздничную, сытную еду для косарей. Наскоро позавтракав, мы берём увязанные в белые платки кринки с молоком, миски с яичницей, караваи хлеба и бежим на покос. Ищем свои делянки, своих отцов, смотрим, сколько они скосили. Скошенная трава лежит пышными, ещё не завянувшими валами. Все располагаются где-нибудь в тени, под кустами, завтракать. Рубахи у мужиков уже мокрые от пота.
Потом приходят бабы и девки в ярких кофтах, в белых платках на головах. Они «разбивают» валы скошенной травы - растрясают её для просушки. Мы, конечно, помогаем. Потом сено надо ворошить граблями, потом сгребать в копны, потом возить домой. Нам работы хватает: ворошим и сгребаем вместе со взрослыми.  Нет большего удовольствия, чем ехать на высоченном возу мягкого душистого сена. А в сарае мы принимаем сено, которое взрослые подают на вилах, и укладываем его, утаптываем. Это уже настоящая и даже нелёгкая работа. А чуть свободная минута - прыгать с перевода (такое бревно под крышей) в сено, зарываясь в него так, что и не найдёшь.

В сарае душно. Сеном пахнет так, что воздух кажется густым. Все потные, сенная труха пристаёт к мокрому телу, раздражает, но это ничего не значит. Вот теперь спать мы будем в сарае на сене. Стелим какую-нибудь дерюгу, одеваться будем какими-нибудь старыми одеялами или одежонками. Сквозь щели видно вечереющее небо, потом станет совсем темно. Сколько тут разговоров, рассказов страшных и смешных, чуть не до рассвета. Да ночь в это время очень уж коротка.
Часто сено приходилось досушивать на «усадьбе», то есть за домом. Помню, однажды сено сушилось у нас на  усадьбе, и стала заходить туча. Мы бросились сгребать сено. Ветер всё усиливался, и вдруг налетел вихрь, поднял сено в воздух, протащил метров пятнадцать и развесил на плетень. Считалось, что такие вихри - дело рук нечистого, и если не растеряться и всадить в середину такого вихря нож, то он будет в крови.

Жатву ждали с особым чувством. Ведь хлеба, как правило, не хватало до нового урожая. Часто приходилось срезать незрелые ещё колоски, сушить на печке, вымолачивать зерно, молоть и печь хлеб, а из молодой пшеницы - варить кашу. Очень волновались, чтобы не подвела погода, убрать бы хлеб по-сухому.
Рожь и пшеницу жали серпами. Работа очень трудная. Попробуй покланяться целый день, с темна до темна, ведь надо спешить: не испортилась бы погода, не «потекло» бы зерно (т.е. не перестоялось бы, не начало бы сыпаться из колосьев на землю). Жатва - в основном, женская работа, хотя и мужики жали, но их было почему-то меньше на поле. Над несжатой полосой то и дело видны взмахи зажатой в руке срезанной ржи, белые платки жниц. А на сжатой полосе колючая стерня, сухие жёсткие комья земли (ходили то всё лето везде босиком, а по стерне ходить надо умеючи, чтобы не ободрать до крови ноги), и «крестцы» снопов, которые старались скорее перевезти на гумно.
Здесь снопы подсушивались в овинах.
Вот что такое овин. Наш овин стоял на краю оврага за нашим домом. В яме устроена печь, которая топилась «по-чёрному», т.е. без трубы. Над этой ямой с печью неплотный настил из тонких брёвен, на который и укладывались снопы для просушки. Ну, а сверху - соломенная крыша. С овином часто связывались страшные истории с домовыми. Рядом с овином - гумно. Это плотно утрамбованная площадка земли, на которой молотили рожь, пшеницу и овёс. Рядом с гумном у нас росли рябина и черёмуха. К молотьбе черёмуха уже поспевала, так что понятно, что мы там висели - в переносном, а часто и в прямом понимании этого слова. По крайней мере, я помню, как старшая сестра Настя, падая с этой черёмухи, зацепилась одеждой и висела, пока её не сняли.
Молотили вручную, цепами или, реже, лошадьми. Снопы стелили на гумне, ходили несколько человек друг за другом и били по ним цепами. Работа трудная. Потом зерно провеивали лопатами на ветру и убирали в житницу. Наша житница стояла рядом с домом, у самого оврага.

На зиму избу «пеледили», обкладывая соломой. А перед этим делали земляную завалинку, чтобы утеплить подвал. А соломой обкладывали чуть не до крыши. Это для тепла. Весной, когда начинало пригревать солнце, приятно было зарыться в эту солому на солнечной стороне и играть там.
Босиком бегали, чуть только кое-где просохнет, а в овраге ещё снег лежит. На обсохших буграх чертили «цари» и скакали на одной ножке. В сырой ещё земле пяткой крутили ямки - интересно. А пока снег таял - сидели на печи, обуви было мало, на всех не хватало.

С каким нетерпением ждали Пасху! Помню одну Пасху, которая была, очевидно, ранней. Или, может быть, весна была поздняя, только снег ещё не растаял совсем, было много воды. С вечера, в темноте, со смоляными факелами мы шли в церковь. В чуть синеющей чёрной весенней ночи тут и там мелькали факелы, все двигались в одном направлении - в Даниловское, в церковь. У церкви народу много, много огней, факелов. Сдержанный шум, говор, радостное настроение, ожидание чего-то необычного. В церкви тесно. Отец пробирается с нами вперёд, к клиросу. Служба долгая, душно, ярко, громкое пение, всё необычное, быстро утомляет. Хочется спать. Пристраиваемся где-то у стены на холодном полу, сидя дремлем. Но вот оживление, в толпе движение - 12 часов, громко возглашается: «Христос воскрес!» Пение становится светлым, радостным. Начинается крестный ход вокруг церкви с иконами, хоругвями, факелами. Все христосуются: целуются, обмениваются крашеными яйцами.

Дома ранний завтрак, «разговление». Много мяса, молока, творогу, сладкий кулич, творожная пасха. И весь день после бессонной ночи мы в каком-то светлом тумане. Но спать нельзя, жаль пропустить хоть час в этот чудесный день. На дворе качаемся на качелях, громко поём: «Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ...» А в деревне шумит праздник. Вообще с Пасхой связано особенно умилительное чувство. Перед Пасхой всю избу - и стены, и потолок - мыли с мылом, брёвна становились жёлтыми, печку белили. Голос после этого в избе раздавался, как в лесу, звонко.

Мама была из деревни Прудцы. Её отца звали Дмитрий Ларионович Грибков. У него в Прудцах был двухэтажный дом с кирпичным первым этажом. Этот дом и сейчас цел, хотя в нём другие люди. Дед был кустарём-галантерейщиком, как почти все в Прудцах. Они ткали позументную ленту, крутили бахрому, работали «пухольку» - особый вид кисточки для отделки штор, портьер.
Отец наш, Семён Николаевич Фофанов, летом занимался крестьянским трудом, а зимой - извозом, чаще возил в «колымаге» (телеге с высокими решетчатыми бортами) торф с торфоразработок. Всю жизнь работал очень много и тяжело. Земля в Васюкове плохая, урожаи были низкие, поэтому и приходилось заниматься извозом или каким другим промыслом. В соседнем Прокошеве, например, делали горшки, из Кузнецова уходили на работу в город, почему-то чаще всего в пекарню. В Васюкове у Солнцевых и ещё кое у кого были «камушни» - печи, в которых плавили стекло и делали бусы, которые в Костине на фабрике покрывали перламутром.

У отца не было и помощников в семье, один сын, а остальные дочери. Очень много пришлось работать в поле с отцом Фросе, как старшей из детей. Помню, как он пахал плугом, обливаясь потом, налегая на плуг, босыми ногами с усилием ступая по свежей борозде. Большую часть урожая приходилось продавать, так как кроме неоткуда было взять денег на налоги, одежду и т.д. Продавал часто не в лучшие сроки, не по самой высокой цене, а когда, как говорится, «приспичит», когда срочно нужны деньги.
Верным другом и помощником в хозяйстве была лошадь. У нас был Васька Длинный, прозванный так за действительно длинное тело. Работник он был подстать хозяину.

В первые годы советской власти и при коллективизации отец играл видную роль в деревне. Были попытки организовать трудовые товарищества по обработке земли, пробовались разные формы коллективного труда. Отец чаще всего был одним из первых. Одно время он был председателем сельсовета. В эти годы отец очень много сделал для улучшения жизни всей деревни. Так, он организовал ККОВ - кассу крестьянского общества взаимопомощи. Много  труда и инициативы проявил отец, чтобы выкопать в деревне колодец. До этого воду брали в речке. В Кузнецове он тоже вырыл колодец и открыл начальную школу. Стараниями и хлопотами отца в Васюково было проведено электричество. Столбы ставили вдоль деревни, и сейчас по этим только столбам и можно определить, как стояло Васюково.

В 1932 году мы переехали в Дмитров. Отец продал дом в Васюкове, а сам купил в другой деревне дом поменьше и поновее и перевёз его в Дмитров. Многие наши деревенские, переехавшие в Дмитров в то время, поселились на Горьковском посёлке, так что сейчас там много наших двоюродных и просто односельчан.
А отец взял участок на углу улиц Кропоткинской и 2-ой Огородной. Это близко от Экскаваторного завода, куда отец поступил работать. Да и поближе к родной деревне - Васюкову, Кузнецову, Прудцам. Здесь были великолепные огороды, земля - чёрный, рыхлый, жирный торфяник. Правда, место рыхлое, улицы неимоверно грязные. Наш конец Кропоткинской улицы был не совсем застроен, а на 2-ой Огородной вообще было несколько домов.
За  огородами  между улиц были  даже сенокосные угодья  (это на месте школы № 9), которые делили между жителями. Многие держали коров и другую скотину. По обе стороны дороги прокопаны глубокие канавы для осушения. Вода там не высыхала никогда, всегда текла, струилась в сторону реки Яхромы, а позднее - канала. Если корова тянулась к сочной траве, растущей в этой канаве, и оступалась, то её затягивало по горло, и тогда сбегались мужики, подводили верёвки под брюхо, ворочали кольями, как рычагами, тянули - кто за хвост, кто за рога, громко покрикивали, как при всякой артельной работе; бедное животное жалобно ревело, пока не высвобождалось из плена.

Вода была очень близко под землёй. Достаточно было копнуть лопатой - и «колодец» готов. Если по улице ехала автомашина, посуда в шкафу звенела - так тряслась земля, а с нею дом. Когда строили на месте Огородных улиц микрорайон А.Маркова, сваи уходили в землю метра на три.

Конец