Ласковые жернова -12

Июль… Жара в горах нещадная. На участке работ ни деревца, ни кустика. Во рту сухота – попить бы, да негде – далеко бежать. На работу на ЗИЛе ездят в кузове. Пешком в гору подниматься – умаешься, не до работы. Одно спасение к горнякам в их забои завернуть. Но те тоже воду берегут, только чифир варят. А в чифирах Пеньтюхов не разбирался. Пробовать – пробовал, но кайфу не испытывал. Жажду тремя глотками этого ужасного пойла не утолить.
Зато, когда вернутся в палатку, там уж отпиваются. Возле палатки и тень от лиственницы, и родничок – талая вода сквозь камни струится тонко. Бичарки эту струйку в трубу металлическую направили, ладно получилось. За полминуты кружка ледяной воды набегает из трубы той. А вода – пьешь и пьешь – не оторваться. А со сгущенкой и вовсе не наполнишь утробушку.
Колян тоже чай любил. Заваривал его по своему рецепту – не чифир, но и не простой чай. Пил его из прокопченной банки из-под сгущенки, без сахару – под сигаретку. Выкурит сигарету и чаем – последним большущим глотком запьет. Один Андрюша в том питейном действе не участвовал. Он хозяйством занимался, сразу же начинал что-то варить, гоношиться, всем видом своим демонстрируя деловитость. При этом сначала тихо, но со временем, поняв, что студенты и Колян на его бурчание мало обращают внимания, «стал давить на совесть».
- Вы чё, мужики, жрать-то когда-нибудь будете готовить?
Колян никак не реагировал на это шипенье, у него свои думы: легко ли бичевать то, не зная, куда податься после сезона короткого. Сентябрь, когда сезон заканчивается, месяц ответственный и до него не так и далеко – в июле и вовсе рядом. Надо будет принимать решение, где и как зиму зимовать. До месяца этого времени один чих и прикидывать дальнейшие планы надо заранее.
Студенты первое время смущались Андрюшиных укоров. От родничка отрывались, пытались помочь чем-нибудь мужику. Но еще больше недовольства выказывать начинает – то не эдак, это не так. Первым не выдержал Везунов.
- Андрюша, ты вот сейчас бурды наваришь и на нары до завтрашнего дня завалишься. А нам с Петрухой еще считать надо до полуночи, что наизмеряли.
И, чтоб подколоть Андрюшку, добавил.
- Считаем, считаем, а денег получим не намного больше твоего.
Подковырка тонкая получилась. Андрюша на каждом перекуре прикидывал, сколько они наработали за текущий день с утра, сколько на питание потратится. И тут Ваня вроде ничего не произнес укоризненного, кроме слова «больше». Но оно подействовало на Андрюшу, как тряпка красная на быка.
- Я и в шахте десять лет проработал, и на заводе, и в колхозе на комбайне отцу пособлял – у меня стажа больше двадцати лет, а получать должен меньше пацанов…
- И должен… Мы-то специалисты с незаконченным высшим образованием, - подливает керосинчику в огонь перепалки Пеньтюхов. Лучше бы он не говорил этих слов.
Андрюша и вовсе взбеленился.
- Да я… Да вы…- заикаться стал, материться на чем свет стоит.
Умный Колян слушал-слушал, сигарету докурил и свое мнение высказал.
- Вы чо делите, мужики? Зарплату? Так не будет ее. Я уже седьмой год сюда приезжаю. И уезжаю, с чем приехал. Мужик в поселке есть – у нашего брата, у бичей, по весне вещи скупает по дешевке. У него на полках фотоаппаратов разных больше десятка, прием¬ников – в магазинах столько не бывает. А под койкой ведро с наручными часами стоит. Я каждый год ему свои часы ручные за три рубля продаю, а осенью за десять выкупаю. Так вот – после того, как обмою выезд с гор, денег у меня остается на то, чтоб часы выкупить и билет до Уфы приобрести…
Такой длинной речи ни до, ни после Колян не произносил за одним исключением, о котором чуть позднее…
Для Андрюши тема денег весьма болезненна. Из четверых обитателей палатки он один ехал в горы на заработки. Колян, если даже не хватит часы выкупить, не сильно расстроился бы. Студенты и вовсе непонятно зачем приехали – то ли каменьев дивных набрать, то ли, как молодым барашкам, по скалам побегать.
Андрюша мало, что считает ежедневный заработок, еще и сравнивает с зарплатой, которую получал на шахте. При этом негодовал – под землей получалось больше.
Колян его подкалывает:
- Там-то киркой уголь рубил, а здесь – как на прогулке с тросточкой выхаживаешь, как барин…
- Я не киркой… На комбайне угольном… Проходчик…
- И что, что проходчик?
- А то… И квалификация, и разряд, и ставка.
- Ого… Сколько наперечислял. А здесь – ни разряда, ни квалификации.
- Но ведь – в какой глухомани работаем. Ни людей, ни зверей, ни деревца путнего…
- Во… Мы – что, не люди, лиственница не дерево, а собаки – табуны их – не звери?
У Андрюши не находится контраргументов. Он умолкает, но ещё какое-то время бухтит под нос себе что-то, но это уже никого не задевает и не трогает.
Юля в другой палатке жила с двумя девчушками. Одна из девиц сидела на «вариациях» - снимала показания с прибора, который стоял недалеко от палатки с интервалом в пять минут. Другая вместе с Ожогиной ходила по горам с магнитометром – по тем же профилям, что и электроразведчики. Но у девчат приборы иные – устанавливались на треноги. Тоже не сладко приходилось девчатам – прибор надо на камнях установить, ноги у штатива не просто поставить, а чтоб прибор положение близкое к горизонтальному принял. Потом винтами надо точно по уровням магнитометр выставить. Отсчет снять и в журнал запи¬сать показания. Магнитное поле очень неустойчиво по времени – постоянно его состав¬ляю¬щие меняют свою величину. Чтобы учесть изменчивость магнитного поля Земли, надо вве¬сти поправку в измерения за эту изменчи¬вость. Для этого одна из девиц и сидит в палатке – через пять минут берет отсчеты с прибора, на¬ходящегося в пяти метрах от палатки.
Палатка девчат находится чуть ниже по склону от палатки мужиков. Они обед готовят исправно – по очереди. При этом всякие кулинарности прилагают к процессу камбузному. Готовят – и первое, и второе, и на третье компоты да кисель мутят.
Ваня с Петром приноровились к ним на «калым» ходить – дров напилят ровно столько, чтоб назавтра опять пилить; наколют для той же видимости и аккуратной стопочкой сложат – не поленница, «мавзолей». За это их накормят вкусным обедом. Верно, на то и была направлена изысканность упомянутой «кулинарности». Но Пеньтюхов с Везуновым бичевской вольницы от Коляна хлебают поварешками, а Андрюша вдогонку женоненавистничества в мозги их плескает – не понимают, что от них требуется.
Андрюша на «опекунство» смотрит, как на пустое, и недовольно ворчит на сей счет. Колян подшучивает.
- Что с «пеньтюховых» взять – в двадцать лет за похлебку у девок работают, нет, чтоб «натурой» брать…- но, когда девчат в палатке нет, вместе со студентами в «набег» на девичью палатку ходит. Уйдут после работы девки цветочки пособирать, а Колян уже сечет это дело. Сту¬дентов подзуживает у девчат «ревизию» в хозяйстве сделать. Парням неудобно – и так с того стола подкармливаются, но и другу Коляну надо посодействовать. Залезут в палатку девичью, прошерстят все в районе стола и печки, что съедобное – сожрут, что не съедят, постараются не оставлять.
Девчата их ругают, но поделать ничего не могут и не очень пытаются: какой повар не мечтает, чтоб его сытное варево соседи воровали.
Пеньтюхов с первого дня стал наводить справки, где и какая рыбалка. Нерадостно ему стало после того, как узнал – за хариусом надо шлепать по горам километров двадцать, перевалив через водораздел аж в Азию.
Ваню на такое путешествие не подвигнешь, Коляна тем более. К удивлению всех, Андрюша согласился на такой поход. Что еще более удивительно – с радостью.
Отправились из расчета на три дня. День идти до рыбных мест, день рыбачить и день на обратный путь. Сергей Анатольич не возражал. Маленькое условие – сделаете месячный план с небольшим запасом – и гуляйте. До конца месяца оставалось около десяти дней. А работы – на три-четыре. А что ему возражать – пусть промнутся мужики. Веселей работать после будут. Да и рыбкой, чай, начальника не обойдут.
Вышли рано утром, еще пяти часов не было. До жары хотели на водораздел под¬няться. До водораздела километров пять. По хорошей дороге идти – часа много. Но по горам – и дальше, и каждая верста втрое длиннее кажется, а то и впятеро. Сначала вдоль ручья по глыбам каменным горными козлами наскакались. Потом по курумнику ползли – шаг вперед и вверх сделаешь, а на полшага назад сползешь. Перед самым водоразделом и уклона нет, и камни мелкие под ногами. Но другая напасть для путника – березка карликовая выше пояса. Ноги цепляются за извивья тонких стволков; ветки с липкими листочками, будто коготками мел¬кими, не больно – но навязчиво, за одежку хватают.
На водоразделе сели перекурить. Пеньтюхов по сторонам глазеет: на восток Азия, на запад Европа, поселок где-то внизу раскидан по склонам к ручью, и людишки, проснувшись, мельтешат по нему, на юг посмотреть если, гора Народа возвышается, кажется, перевали через ближайшую сопку-горушку и подъем начнется на самую высокую вершину Урала; на север черными неправильной формы пирамидами цепь вершин Припо¬лярного Урала выгибается к западу. Величье гор захватывает. Не на уроке географии. ам – всякие Гималаи да Пиринеи немереными тыщами метров высоты воображение поражают, а Уральские горы средь них холмами редкими видятся, вроде тех высот, которые в окрестностях Ершей пупятся. Но вот – поднялся Пеньтюхов на перевал, огляделся во все стороны географии – радость нахлынула непонятная, дух от панорамы чудной захватило. Сказка? Миф? Нет, просто Урал Приполярный своей красотой суровой удивил.
Закончен перекур. Андрюша стоит над душой – пошли. Вниз уже путь. Те же заросли карликовой березки; курумник; глыбы каменные вдоль зародившегося где-то под ними ручья. Теперь не назад тянет – вперед. Ноги по курумнику зыбкому сползают при каждом шаге на половину его. Корявые сучья березки сильней цепляются и дергают за одежду – того и гляди треснет энцефалитка или штаны; на камнях тоже держи ухо востро – кабы нога не соскользнула, не оступиться бы. Ошибешься раз – где гарантия, что руки-ноги целы останутся после падения на каменистую «соломку».
Больше трех часов кувыркались рыболовы по каменистым склонам восточного склона Урала, драли о березку казенное обмундирование. Ручей, что бормотал еле слышно где-то под ногами в камнях, объявился на свет божий, заиграл меж валунов роб¬кой струйкой. Постепенно расширился и уже руселком означился меж зарослей злой чепыги. Не по камням скачут уже мужички, а по тропе чавкают, что петляет по краю заболоченного склона. За коренья ноги цепляются.
Вильнул ручеек и к речке малой выплеснулся.
- Хорош… - не проговорил, прохрипел Андрюша, – Перекур.
Пеньтюхов и сам давно о том подумывал, но сказать не решался – очень не хотелось перед Андрюшей слабым показаться.
- Покурим. Километра три-четыре еще спустимся по реке и рыбачить начнем. Там на берегу лиственница с обломанной вершиной к воде наклонена. От нее и разбежимся, - Андрюша бывалых здесь людей расспросил основательно и теперь пояснял, где и что с видом знаока.
После перекура еще часа полтора продирались сквозь заросли березки по еле заметной тропе. Вышли на песчаную косу ниже упомянутой лиственницы. Речка по перекату струится, косу огибает и в высокий берег струей ударяет, промыв в дне углубление – канавку. В ней то и должен хариус кормиться.
Но сначала рыбаки чай быстренько вскипятили. Пока чаевничали, обговорили – кто и куда пойдет с рыбалкой, когда и где соберутся на отдых. Договорившись обо всем, разошлись. Андрюша вверх по реке направился, Петька вниз. Провиант около косы под кусты спрятали.
Солнце палит нещадно. Оводы табунищем вокруг головы кружатся.
Пеньтюхов сразу к реке не кинулся – паузу выдержал. Подождал, когда Андрюша за пово¬рот скроется. Место одно ему очень приглянулось. Река под кусты ныряет струей сильной. Уж там точно сидит харюзище. Вытащи такого при Андрюше, а у него глаза завидющие, сразу прискачет и не отвяжется, покуда все не взбаламутит. В то, что Андрюша рыбак путний, Пеньтюхову не верилось. Пока напарник удалялся за поворот, Петька с нетерпением ждал того момента, когда он будет тащить сильную и упрямую рыбину из стремнины. Что так и произойдет – был уверен.
Так и получилось. Только закинул удочку, еще и в руке ее, как следует, не прихватил, а уже почувствовал легкий толчок. На миг представил, как шлепнется секунду-две спустя поросятистая рыбища на каменистую косу, когда выдернет он ее, трепыхающуюся и бьющуюся, сверкающую на солнце немыслимым фиолетово-черным разноцветьем.
Едва успел мысль эту в мозгу прокрутить, как поволокло удочку какой то силой ди¬кой. Подсек. Удачно. Хариус из воды вылетел стрелой блескучей, по воздуху выписал замысловатую траекторию, но до Пеньтюхова не долетел. В воду обратно шмякнулся, будто и не было его вовсе. Но Петька все же зафиксировал этот полет «ласточкой», как он охарактеризовал его и вспомнил на миг далекое, как ныряли с крутого обрыва в детстве в Реку, непрофессионально, а на лягушачий манер – руки-ноги нараскоряку и о воду – кто брюхом, кто головой, как получится.
Перевел дух на секунду рыбачок. И вновь забросил приманку в струю. У сгинувшего хариуса товарищи в ямке паслись. Следующую рыбину Пеньтюхов не упустил. С крючка снял осторожненько, посмотрел на добычу и в рюкзак сквозь неплотно затянутую горловину опустил рыбину – начало есть. Еще пару раз забросил удочку в струю – пусто. Значит, нет больше в ямке хариусов.
Пошел дальше. Где прямо по реке бредет, расправив болотные сапоги; где по бережку, чтобы незаметно подобраться к завувейке либо ямке внизу переката. Увлекся. А как не увлечься, если в каждой ямке обязательно да клюнет харюзишко, а то и не один. Вдруг слышит, окликнул кто-то. Сперва подумал, Андрюша хитрый ход по кустам совершил, петлю речную срезал и впереди Пеньтюхова оказался. Но голос не от реки послышался. Может, померещилось. Но нет - вновь зовут:
- Парень… - оглянулся на позыв, рожа из карликовой березы вырисовалась – самая нату¬ральная бандитская.
Петька хотел уж и удочку бросить и бежать. Но удержался, то ли обмер от неожиданности, то ли не верилось в опасность какую либо в такой чудный день на берегу такой рыбной речки. Может, и просто любопытство обыкновенное удержало на месте. Интересно, кого еще могло занести в такую глухомань, где даже медведи от скуки листвянки царапают, на которые от одиночества рады залезть, но когти веса медвежьего не выдерживают.
Из кустов еще одна рожа выплыла, будто на фотографии в ванночке с проявителем.
- До перевала далеко? – спрашивают.
Пеньтюхов сказать не знает что, перевалов то много в горах. Ему объяснили. Оказалось, до того, через который они с Андрюшей шли на рыбалку.
Петька подошел к мужикам, оставив удочку на берегу, прислонив ее к корявой и кривой березе. Сидят те на двух большущих тюках, курят. Разговорились. Выяснилось – туристы-байдарочники. Их четверо - двое мужиков с женами. Все добро их упаковано в шесть тюков. Берут по тюку мужья и тащат их километров пять. Посидят и возвращаются за следующими двумя. А жены в это время им «эгзотические» кушанья готовят, чтоб оправдать свою верижью роль в походе.
Покурил Пеньтюхов с туристами, растолковал им про дальнеший их путь и к рыбалке вернулся. Но побрел не вниз по реке, а вверх. Время подходило к тому, чтоб с Андрюшей встретиться и обговорить дальнейшие действия. Да и отдохнуть неплохо бы, если всякая летающая нечисть позволит сколь-нибудь. Андрюша уже ждал сотоварища на косе. Костерчик малый горел пред ним. На палке, одним концом воткнутой в землю, чифирбак висел – вот-вот закипит в нем вода. У Андрюши успехи были скромнее – один хариус, да и тот «пятирублевый», то есть меньше разрешенного для вылова, за отлов которого грозил штраф пять рублей. Ниже по реке была землянка. Пеньтюхов предложил до нее спуститься и там отдохнуть и поспать. Андрюша не согласился – здесь, мол, в тенечке подремлем. Попробовали. Ага, разбежались… Как ни кутайся в одежонку, как ни пытайся укрыть харю энцефалиткой, комар дырочку найдет. А наглухо закупоришься – дышать не чем.
Часа два так промучались. Андрюша первый не выдержал этого лесного «мазо¬хизьма».
-Петь… Ну к черту такую рыбалку. Давай, попьем чайку и домой…
Пеньтюхов и сам был рад куда угодно идти, лишь бы не крутиться с единственным желанием - забыться хотя бы на часок.
Когда чай пили, Петька рассказал Андрюше про туристов. Андрюша лишь буркнул что-то про баб, которых надо бы запрячь тюки носить, и про то, что туристы от жиру да безделья прутся сами не знают куда. Пеньтюхову и самому непонятен был смысл этих бестолковых хождений по горам и тайге. Понятно, когда работа, как у них, например. На работу и за тыщу верст, если поманит, помчишься. А эти то многие дни тащатся, надсаждаются. Комаров кормят. Едят да спят урывками. Ради чего? Кому польза от их похождения?
- Андрей, – обратился Петька к товарищу, когда покурить сели – Откуда-то из Подмосковья туристы. Какой смысл в их походах? Ты бы пошел вот так – по горам. С бабами и байдарками.
- Не-ет… Другое дело – если от баб сбежать…
- А эти-то с женами.
- Тогда - идиоты.
- Почему?
- В поход с девками молодыми ходят. Костер запалят. Песню под гитару стренькают и все – твоя деваха…
- Так… Эдак то и в городском парке можно. Я однажды… - и Пеньтюхов завернул лихую небылицу, слышанную от кого - то, как он после танцев в городском парке на скамейке…
- Можно и в парке, - согласился Андрюша, когда Пеньтюхов кончил излагать свою шитую белыми нитками небылицу, и подытожил: - Но в походе лучше, – и, чтоб блеснуть перед Пеньтюховым своими познаниями в области чувственной материи, добавил, глотнув воздуха поболее: - В лесу такой мазохизм получается, что – ого-го…
Мысль о туристах неотвязной мухой прицепилась к Пеньтюхову, и он всячески мусолил ее, покуда поднимались на водораздел и после, когда спускались по каменистым склонам, когда всякая мысль излишня, ибо не думать надо, а под ноги смотреть.
Успокоился лишь, когда спустились к поселку. Пришел к выводу: хочешь туристничать, иди в геофизики – таких див насмотришься, похлеще, чем в «Клубе кинопутешественников». То ли дело у них – накинул на горбик легонький «сидорок», взял удочку – и иди на все четыре стороны, всю географию увидишь в полной красе ее. И глянул в сторону Народы да подумал, что неплохо бы туда сходить. Сорок километров до нее, говорят. Вот только, оскоминой вопрос застрял – какой смысл. Заберешься на вершину, по сторонам по¬смотришь и все – другого дела там нет. К тому же ни рыбалки там, ни охоты – камни да скалы. Поэтому нечего и ходить туда…
К палатке своей пришли, когда солнце закатилось, донельзя ухайдаканные, как те ту¬ристы, которые тащат по горам тюки с барахлом, баб-вериг и свои мощи. Петька сразу кружку схватил и банку сгущенки да к родничку – отпиваться. Едва с треть кружки воды на¬текло – хлебнул залпом. Сгущенки через дырку в банке высосал так, чтоб полный рот на¬полнился сладостью и даже к щекам, как у хомяка, чтоб затекло, про запас будто.
Снова воды хватил. И сидит во рту языком сгущенку с водой перемешивает – коктейль хитрый гоношит. Зубы ломить начало от холодной воды. Проглотил коктейль. Снова сгущенки хватил, сверху воды…
Отпился. Силы почувствовал в себе вроде. Но подняться не может. И не пытается. Сидит – и спит будто, и не спит.
Андрюша первым делом по кастрюлям и сковородам шнырять стал, нет ли чего съестного. Пусто везде. Бухтеть начал.
- Неправильно ведь так-то…Пришли с рыбой мужики (это он так про единственного своего хариуса – «пятирублевика» во множественном числе), а пожрать – шиш с маслом… Неправильно это…
Колян услыхал, как Андрюша посудой гремит, проснулся. Вылез из палатки – оправдывается,
- Вы же на три дня ушли…
- Так что – и варить не надо? Неправильно это, – заладил Андрюша про свою «правильность»
Слово за слово, чуть не лапают уже за грудки друг друга. Колян и понять не может толком, в чем их провинность с Ваней. Андрюша успокоиться не может: обидно ему – столько проходили-прошлындали, а домой воротились - жрать нечего.
Колян не выдержал, взорвался.
- Пошел ты, Андрюша со своей правильностью…. От вас таких все беды на свете. Натянете на себя кафтан этой праведности и лезете всех и вся поучать. Весь мор и несчастья людские от вас…
Андрюша было увернуться попытался.
- Какой я праведник…
-Такой…. Сегодня ты похлебку требуешь, а завтра пошлешь людей Бастилию штурмовать с голыми руками.
- А причем Бастилия то?
- А при том, что гордыня эта ваша правильности больше на земле людей ухайдакала, чем все эпидемии и болезни.
Андрюша пробурчал что-то, но про правильность заткнулся. К Пеньтюхову подсел и жалуется. Но тот уже пребывал то ли во сне, то ли в коме какой от усталости. Если бы не комары, тыкающиеся в щедро измазанную диметилфталатом рожу, лоснящуюся от этого химиката жирным блеском, заставляющие лениво взмахивать руками, то можно было принять бедолагу за неживую египетскую мумию.
Видя, что товарищ по странствию на речи его не реагирует, удалился Андрюша в па¬латку. Там забрался в спальный мешок. И тут выяснилось, что еда для его организма не главное, ибо минуту-две спустя храпел так, что казалось, палатка шевелится в такт этим глухо-скрипучим выдохам.
Минут десять спустя и Пеньтюхов, малость проклемавшись, тоже уполз в палатку. И последняя мысль, которая посетила его башку, просквозила накатывающее забытье, была о том, что хорошо все-таки быть не туристом, а вот таким бродяжным геофизиком.
- Всю землю увидишь, исколесишь за казенный счет…
На следующий день отлеживались. Поспать хорошенько жара не дала. Брезент палатки нагрелся, внутри, как в парилке, попробуй поспи. Как чумной, вылез Пеньтюхов на свет Божий. Колян в теньке недочифир свой посасывает. Ваня к девкам на «промысел» подался – те «за цветочками» ушли, хату без присмотра оставили. Слышно было, как охальник что-то перегребает да переставлят в той «хате». Высунулся и Коляна кличет.
- Иди, Никола, позавтракаем.
Коляна два раза приглашать не надо, встал и ленивой походкой направился «к ихнему шалашу». Минуту спустя в «шалаше» загрохотало что-то. Потом пронзительный визг раздался. Петухов недоброе спросонья преположил. Но тут Ваня из палатки выскочил и ржет.
- Петька, иди на смертоубийство глядеть в натуре…
Понял Пеньтюхов, что ничего страшного не произошло. Но смотреть на «смертоубийство» не пошел. Только сплюнул и матюгнулся.
- Бичару сколь не корми, зайцев жрать не перестанет…
Девчата за несколько дней до этого зайчонка поймали и посадили его в ящик из-под аммонита. Поверху «клетки» марлю натянули, чтоб не задохнулся зверек и не убежал. Марлю булыжником придавили. Колян в палатку залез, «как в хлебную лавку». Споткнулся и на ящик с зайцем завалился. Булыжку сдвинул. Та в ящик закатилась и на зайчонка, на головушку его невинную, только взвизгнуть и успел. Ваня, чтоб не быть свидетелем несчастного случая, сбежал. Колян же – бичара бессердечная – не пропадать же добру. Зайчишке башку разбитую скрутил и идет довольный.
- Сейчас и хлебово замутим, чтоб Андрюша не ныл…
Быстренько зайчишку распотрошил. Потроха в кусты бросил. Да так, что кишка на ветке повисла. Мяса в зайчишке с кулак. В самой маленькой кастрюльке сотворил Колян свое «хле¬бово». Сам и навернул половину. Петруха и Ваня отказались – не из любви к животному – просто чаю и воды со сгущенкой выпили к тому времени по ведру, где еще места найти после этого для «хлебова».
Сидят мужички в тенечке втроем – Андрюша к землякам убрел. Юлька откуда-то возвратилась. Колян позвал ее.
- Юль, иди к нам. Мы супчик сварили, похлебаешь.
Юлька такому приглашению удивилась: не кто-нибудь, а Колян приглашает – как отка¬аться. Целую миску съела наваристого «хлебова».
- Вкусно как. Спасибо…. А кто готовил?
- Колян, - ответил Ваня и указал на довольного Коляна, у которого от похвалы рожа в блин перекроилась, да и у кого не перекроится, если такая краля, как Юлька, похвалит да взглядом дивных глаз одарит, Пусть – хотя бы стрельнет мимоходом.
Довольная спустилась девка в палатку свою… Минуты не прошло – обратно бежит.
- Парни, вы не видели зайчонка нашего Кузю?
- Видели, – Колян не стал увиливать.
- А где он?
- Здесь… Рядом…
Юлька поднялась к мужикам. Снова вопрос про Кузю задала, где, мол, зайчонок.
Колян снова «быка за рога»:
- Здесь, - на миску указывает, из которой Юлька только что хлебала супчик – был, а теперь в брюхе у тебя…
- Как? – от ужаса или удивления большущие глаза Юльки превратились в две параллельновключенные «лампочки Ильича», если бы на них подали напряжение в 380 вольт. Затем сузились, зрачки превратились в два тлеющих в темноте окурка. Коляну стало не по себе. И он еще указал на кусты, с которых кишка заячья свисала.
- Вон – и потроха… - но договорить не успел. Юлька пантерой огненной прыгнула в его сторону. Колян – человек ученый и учёный – знал, что, если женщина разъярится, то ждать от нее можно всего. Потому ждать, когда «пантера» вцепится ему в рожу и начнет выцарапывать зенки, не стал и вмиг из вальяжного баринки превратился в того, кого недавно ободрал и кинул в свое «хлебово». Скакнул не хуже Юльки в сторону, ломанулся через кусты карликовой березки с такой прытью, будто не было жары, будто не в гору по камням и чепыжнику, а в кроссовочках легких по гаревой дорожке.
Юлька долго его не преследовала. Лишь за палатку забежала, оглянулась на висящую кишку заячью и остановилась. Икнула, всхлипнула будто. И все «хлебово» мутной струею хлынуло из нее.
Затем, не глядя на остолбеневших сокурсников, ушла в палатку. Парни посидели не¬много молча. Переглянулись.
- Пойду – успокою, - Ваня встал и пошел к палатке девчат.
Вернулся быстро и доложил:
- Спит вроде…
- А может, померла? – из-за палатки Колян появился.
- Ты, хмырина болотная….- Ваня сжал кулаки и двинулся на Коляна.
Тот остановился.
- Ты чо, Вань… Я же не думал….
- Не думал он… - жара делала свое дело. И даже такому ухарю, как Везунов, не очень и хотелось махать кулаками.