Телеграмма

     Много лет тому назад девочка… (Девочка, не бабушка ли ты теперь?) Девочка собралась выйти замуж. Мы еще учились в институте. А жениха она нашла в Севастополе, в училище подводников. Как — того неведомо.
     С каждой вечеринки провожал ее я. У нас, у мужиков — мальчиков, — было строгое правило: каждую девушку — проводить. Ее всегда провожал я. Потому что она жила дальше всех. Распоряжался самый старший из нас, и всегда говорил:
     — А Женю, конечно, ты.
     Однажды, после одной из свадеб, которые шли чередой, я опять провожал ее и услышал:
     — Скажи, пожалуйста, а кто кого поддерживает?
     Это она сказала с улыбкой.
     Я приосанился и более или менее достойно довел ее до дома. Она улыбнулась мне еще раз и, может быть, поцеловала. Но, ведь, нет. Уж такими строгими мы были.
     Дальше я пробирался среди сплошных деревьев. То есть было очень темно, и я ничего не помню. Помню только грохочущие сзади сапоги и мою усталую мысль: «Ну все!». Было часа три то ли ночи, то ли утра.
     Но сапоги догнали меня и сказали:
     — Мужик, курить есть?
     Я весь вечер курил «Беломор». Пошарил в карманах и развел руками. Насколько я мог ими разводить.
     Сапоги сказали:
     — Жаль.
     Из меня, вместе с потом, вышел весь пар, и я побрел по косинусоиде домой, то есть в общежитие, удивляясь, что как только бордюр появляется слева, и я беру вправо, он тут же появляется справа. Раньше бульвар был шире.
     Но я дошел…

     Да, это была знаменательная свадьба. Мы, как всегда, собрали на разные разности по пять рублей, и в день свадьбы всё знающие девушки сказали нам, мужикам:
     — А знаете, на наши деньги — всё: фотографии, шампанское и стол.
     Мы поняли — выпить не удастся, хотя по всем нашим воззрениям что жених, что невеста были не из самых нищих, которых в ту пору и вовсе не полагалось.
     Я сказал:
     — Мужики! Ничего выпьем сами перед свадьбой.
     Все меня горячо поддержали, и я купил бутылку водки, принес в общежитие, поставил на стол, достал пол-литровую банку квашенной капусты, нарезал хлеб и сказал:
     — Готово.
     Петя сказал:
     — Мне — на донышко.
     А Генка отказался. Остальное я допил сам. Скверными словами не ругался. Ругался не скверными. Типа: «Долдоны! И чтоб ваши рога росли на ваших ногах!» и тому подобное.
     Потом, на свадьбе, на шестерых мы выпили еще три пропасти водки. Вот ведь как…

     Но я дошел. На моей кровати кто-то дрых. Дрых отчаянно, так, что потряхивание за плечо ни к чему не приводило. Тогда я начал искать спальный мешок. Он точно у нас был. Перерыв все комнату, я нашел его на казенном шифоньере. Мешок был брезентовый, то есть очень тонкий. Я лег на пол, и поутру у меня болели все кости, кроме душевной и мозговой.
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Все это — не о том.
     Когда моя провожатая выходила замуж за подводника (он теперь — Герой России), вся студенческая наша рать дружно решила, что поздравительную телеграмму (а свадьба была в Севастополе) должен написать я. «Провожал, — говорили, — так и пиши».
     Я написал, показал двум-трем друзьям и пошел на почту.
     Был то ли семидесятый, то ли семьдесят первый год. Очередь стояла человек из десяти-пятнадцати. Наконец-то и я очутился перед окошечком и протянул пергидролевой девушке телеграмму. Она прочла, так сказать, про себя:
                «В древние, скорее всего, греческие времена люди
                верили, что мужчина и женщина были одним целым.
                Но боги разгневались на людей и разрубили их тела
                и души пополам.
                С тех пор наши половинки нас ищут. И хорошо —
                когда находят.
                Это и есть…»
     Предлоги, как было принято, я не опустил. Хоть мы были и студентами…
     Пергидролевая барышня оторвала глаза от бумажки и твердо заявила:
     — Я эту телеграмму не приму. Это — шифровка.
     — Барышня, — сказал я, — помилуйте! Это поздравление к дню свадьбы!
     — Так и написали бы: «Поздравляем, желаем счастья».
     — Ну да, — протянул я.
     — Я должна посоветоваться с начальством, — сказала перманентная барышня и ушла.
     Очередь начала волноваться, и я слышал возгласы:
     — Пускают тут всяких…
     Или кое-что полегче:
     — Сколько можно стоять!?
     И, как завершающий аккорд:
     — Вот все из-за таких…
     В общем, волны праведного негодования населения накатывались на меня одна за одной, но я стоял, как скала, а, может быть, как три скалы.
     Вышла миниатюрная педикюровая барышня, выкрашенная пергидролем, и сказала:
     — Начальник разрешил. Платите…

     С тех пор это — лучший мой тост на свадьбах.

     А она меня забыла, не узнала, когда мы встретились через тридцать лет.
И меня это не обидело.
     Чего только в нашей жизни ни бывает. Или не бывает?