Моя Автобиографь. Глава Шестая

Моя Автобиографь или Дао Отморозка до Айсберга

Глава Шестая
Движения в Состоянии Покоя

Краткое изложение предыдущих глав:
«Главный Герой (ГГ) приехал в Москву из Питера поступать на филфак МГУ. Поступил. Промышляет переводами книжек. Живёт на квартире у друга, тоже переводчика книжек, с которым сошёлся в издательстве. Но тот, при этом, - студент юрфака того же МГУ, бывший бизнесмен, авантюрист, «хозяйственный сутенёр» и чуть ли не самый благородный парень из всех, кого знал ГГ».

Февраль 94

«Не, не, Саш, погоди! Твой юрист тебе всё правильно растолковал. Таможня – госучреждение, всё бабло – казённое, поэтому гарантом по коммерческим сделкам она выступать не может ни с какого боку. И не будет. Там будет всё немножко по-другому. Ты просто маленько не въехал.
…
Да мне похуй, чего тебе Серёга сказал! Ты слушай, что Я тебе говорю! В конце концов, блин, это Я схему прорабатывал!
Короче, такая тема, такая схема. Есть как бы фирма, товарищество с ограниченной ответственностью «***ня-1». Ну очень такие ограниченные и совершенно безответственные товарищи, которых вообще хуй кто в глаза видел. И вот настолько они безответственные, что пытаются завезти в Россию партию немецко-фашистских аутомОбиле совершенно нелегальным образом, попирая все и всяческие правовые устои. Но, ****ь, Карацюпа не дремлет, граница на замке. Доблестная таможня, конечно, просекает такой тевтонский ахтунг и железной, блин, десницей хватает эти неправильные тачки за задний бампер. Получает за этот ниибацца подвиг ордена и медали, а ТОО «Хуйня-1», не вынеся стыда и позора, сливается в туман. 
…
Таможня? Таможня, как говорится, берёт добро! Но не твоё. Итак, что происходит дальше? Арестованные тачки, после некоторых формальностей, переходят в разряд конфиската. Но таможня – сама не торгует конфискатом. Этим занимается авторитетная и уполномоченная фирма, которой таможня доверяет. Назовём её АОЗТ «Поебень-2». Она получает тачила на реализацию, сама делает растаможку, расплачивается векселями – но к тебе это уже не относится. Что относится к тебе? АОЗТ «Поебень-2» совершает некое деяние, причиняющее тебе неописуемый моральный ущерб. Например, её директор сбивает твою кошку.
…
Да это похуй, есть у тебя кошка или нет! Никто не станет вдаваться в такие частности. Потому что суда как такового не будет. Ты подаёшь иск – и АОЗТ «Поебень-2» его удовлетворяет в полном объёме, подписывая мировое соглашение. По которому, за невинно убиенную твою киску, обязуется выплатить тебе энное количество зелёных рублей. Но денег у него, конечно, нет. Откуда у нищебродов, пасущихся на таможенном конфискате, живые деньги? Поэтому – что делает АОЗТ «Поебень-2»?
…
Правильно, мать твою! Наконец-то! Да, оно расплачивается натурой. Теми самыми «Опелями». Уже растаможенными в ноль. И все счастливы.
…
Нет, а вот гарантом будет выступать Прана-Банк, одна из Ихних контор. Даже не гарантом. Они тупо выдадут тебе оговоренную сумму налом. Заранее. Ещё раньше, чем твои тачки из Германии выйдут. Чтобы ты не переживал. А ты – вернёшь им бабки, когда получишь свои «Опеля» со всеми документами. О чём будет отдельное соглашение. Поэтому, как там и что там с таможней – тебе вообще париться не надо. Оно – тебе вообще не влияет, как там таможня разбирается со своей этой «Поебенью» и как долги ей списывает.
…
Их прокинуть? Ребят, которые Прана-Банк держат? Так! Наверно, тебе Серёга впрямь как-то невнятно объяснил. Поэтому…
…
Я понимаю, что шутишь! Но, всё-таки, позволь, я тебе кое-что растолкую. Итак, если у тебя в кармане лежит билет куда-то за пределы Солнечной системы – то, конечно, ты можешь соскочить с их бабками. Но в иных случаях, если тебе опостылело бренное бытие – рекомендую выбрать какой-нибудь менее…
…
Нет-нет, я всё-таки уж скажу! Потому что здесь и другой момент имеется. Видишь ли, эти люди – они не просто серьёзные, а ОЧЕНЬ серьёзные. Вернее, даже так дефинируем: чисто конкретно, реально очень серьёзные. И очень щепетильные. И я за тебя перед ними поручился, что с головой у тебя всё в порядке. Эта партия - как бы пробная. Останетесь довольны друг дружкой – дальше уже напрямую будете работать. Без меня. Но я, чисто по-дружески, должен предупредить на будущее. Итак, по складам: Не дай! Тебе! Бог! Когда-нибудь! попытаться протащить через эту калитку чего-то такое, что числится в угоне! Эти ребята – они вовсе не хотят из-за твоего бизнеса портить отношения с Интерполом. Они вообще охуенно не любят, когда их подставляют. И дерьма не терпят. Поэтому не скажу, будто в этом случае они сожрут тебя с дерьмом. Нет, сначала выпотрошат – потом сожрут! 
…
Ну вот имей в виду! А так – успехов. Если их не подставлять и не кидать – работать с ними любо-дорого. Надёжнее – ты всё равно никого не найдёшь на этом грешном глобусе!»

«Уфф!» - Димка складывает и прячет мобильник. Совершенно обессилевший, падает на кровать. Он страдает, у него бодун. У меня, впрочем, тоже. Вчера мы хлестали диковинное пойло под названием «Вишнёвый кулер». Девять градусов, бутылки ноль-семь – и по цене пивных. На вкус – приятно, но что там за химия – подумать страшно. Мы усосали по десять бутылок на брата. Этого нам показалось мало, и мы догнались болгарским бренди «Слынчив Бряг». После чего – и «брягнулись».

А сейчас, значит, с утра пораньше – трёх ещё нет – занимаемся делами. Я сижу за компом, перевожу, Димка – «перетирает тему» с каким-то своим дружком-коммерсом. Слушать – очень забавно.  Да, это было угарное времечко, когда школьники и студенты задвигали друг другу партии товаров в половину госбюджета ценой. «И пошли они искать: один – кроссовки, другой – Камазы».

Сам Димка называет эти свои движения «хозяйственным сутенёрством». Он сводит людей, помогает им обстряпывать делишки той или иной степени криминальности, иногда – составляет договора. Он действительно толковый юрист. В законах умеет находить самое главное: то, чего там нет.

Я очень скоро понял, почему он так легкомысленно относится к издательским ставкам. Нет, он не бессребреник. Хотя и не жлоб. Но по его меркам гонорары за перевод – слишком «смешные копейки», чтобы вовсе о них говорить. Берёт заказы – сугубо для развлечения и «чтоб, чисто, инглиш не забывать».

Я живу у него уже месяц. У него очень колоритное логово. Потолок на кухне расписан под синее море, люстра – растёт из песчаного островка с пальмами. На дверцах антресолей и частично на потолке – шедевр под названием «Ныряющая собака». Вернее, пёс. О чём свидетельствует первичный половой признак, выполненный с такой достоверностью, что барышни, задрав голову, неминуемо краснеют. На потолке в комнате – тоже роспись да инсталляция в высшей степени «кислотная». Вверх тормашками приклеены нецки, пустая бутылка из-под «Мартеля», разноцветные сигаретные пачки – и иная атрибутика греха.

 Выполнено – «гламурненько», как сказали бы десять лет спустя. Со вкусом. У Димки много приятелей творческого склада. У него вообще много приятелей. Тусовка человек на тридцать – вполне нормальное дело для его однушки. Что характерно, все его дружки, будь то сокурсники-юристы или же «вольные художники» - потрясающие раздолбаи, но среди них – ни одного долбоёба. Честно, впервые я наблюдал такие скопления интересных и вменяемых людей в одном месте…

Малость утомившись переводом, обращаюсь к Димке:
- Ребята из этого Прана-банка – и есть твоя бывшая крыша?

- Угу. Но только не «они из банка», а – «банк под ними». Это их технологическая шарашка.

Усмехаюсь. Что нас роднит с Димкой, при всём различии темпераментов, – умение врать живописно, убедительно и на голубом глазу. Поэтому, разумеется, я по-прежнему не верю в его эпическую историю про расстрелянный на мосту «ниссан» и чудесное спасение ценой бронхиолита.  Но кое-что из Димкиных россказней может быть правдой. Он действительно имеет завязки с какими-то небедными и, судя по всему, влиятельными ребятами. Крутит с ними какие-то дела, вполне успешно. Во всяком случае, смею заверить, в девяносто четвёртом не у всех студентов-второкурсников водился мобильник с безлимитным тарифом...

Вспомнив об этом, пытаюсь «уесть»:
- Диман, а ты не стремаешься такие базары по телефону тереть?

Димка, прежде чем ответить, шумно вздыхает, выгибается мостиком, подхватывается на ноги. Смотрит на меня довольно-таки сочувственно. Говорит:

-  Тём, ну ты как… ей-богу! – машет рукой, кривится. – Да кто, по-твоему, может прослушать эту трубу?

- Борцы с преступностью, - отвечаю.

- Охуеть! – Димка закатывает глаза, изображая благоговение. – Оказывается, в этой стране есть борцы с преступностью. Комиссар, ****ь, Катани, ловец кальмаров. Ну вот подслушал он – дальше что? Чего он нового для себя узнал? Что таможня берёт добро? ****уться открытие! Да в этой стране для борьбы с преступностью достаточно раскрыть газету! Смотришь рубрику «досуг», отрабатываешь адреса – вот тебе борьба с проституцией. Или – заезжаешь на «Митьку», принимаешь всех торговцев сидюками подчистую – вот тебе борьба с компьютерным пиратством. Или – наведываешься к Первой аптеке на Кузне, гребёшь всех, кто там тусует – вот тебе борьба с незаконным оборотом наркотических и психотропных средств. Про таможню и банки – вообще молчу.  Ну фишка в том, что когда вяжут кого-то из деловых – то не потому, что поступила информация. А потому, что счёл себя достаточно крутым для наезда и захапа поляны. Впрочем, Прана-банк – не тот случай. На него если кто и наедет – так лишь залётные гастролёры. По невежеству. Но там хорошая охрана.

Я улыбнулся. Мне вспомнился случай двухмесячной давности. Я тогда проводил Юльку до дому, засиделся у нее в гостях, и когда вышел – было уже часа два ночи. Пришлось ловить тачку. К моему удивлению, тормознула машина, едва ли совместимая с частным извозом. Новенький «Геленд». За рулём сидел этакий «чернозёмный» здоровяк, наружности совершенно колхозной, но одетый – под стать машине. Оказался – представитель «нового русского селянства». Чыста, фермер с Орловщины. Приехал в Москву заключить кое-какие контракты и заодно – развлечься. Контракты он уже подмахнул, теперь намерен был перейти ко второму пункту культурной программы. Для чего ему требовалась помощь коренного жителя.

«Братан, где у вас тут ****и?»   

Что ж, я был не совсем коренным жителем, и очень мало тогда был искушён в «ночной энтомологии», - но в общем  и целом ареалы обитания московских «баттерфляек», разумеется, представлял себе. 

«На Тверскую езжай – там всё будет».

«На Тверскую? А покажешь?»

Я никуда особо не торопился, мужик этот показался мне забавным, поэтому я согласился заделаться его «Вергилием» во кругах московского инферно.

По пути – селянин всё подбивал меня разделить с ним пиршество разврата. «Братан, давай, составь уж! Снимем, коньячку возьмём, отдохнём реально. А то мне одному как-то скучно».

Я вежливо отказался, извинившись крайней половой истощённостью. Что было не совсем правдой, поскольку в тот день мы с Юлькой только чай пили. Но вкушать платные ласки - как-то претило моим «принсипам». Нет, я не имею никаких предубеждений ни против проституток, ни против их клиентов. Бизнес как бизнес, уж точно не позорнее «борьбы за нравственность». Но лично мне всё же виделось нечто противоестественное в союзе Венеры и Меркурия, любви и коммерции.

Долго искать, разумеется, не пришлось. Вообще не пришлось. Только вырулили на Тверскую – тотчас упёрлись в стайку девиц, «мамаша» при них. Разбитная, словоохотливая тётка лет сорока, вполне сошедшая бы за продавщицу в мясном отделе гастронома. Чем-то подобным она и занималась.

Но что особенно меня умилило – буквально там же, метрах в десяти, стояла милицейская «шестёрка». Стояла – и явно никуда не спешила. Демонстративно так стояла, нарочито. Прежде я, конечно, слышал, что менты крышуют этот древнейший бизнес. Но вот чтобы так откровенно?   

Бандерша подошла с моей, пассажирской стороны и завела переговоры. «Колхозник» оказался дотошным, въедливым покупателем. Старательно вникал во все нюансы. Их скоромные реплики порхали над моими краснеющими ушами, подобно трипперу в Венечкином Париже. Уши пухли и жухли, но приходилось терпеть. К тому же, было интересно.

«А папа – кто?» - поинтересовался любознательный фермер.

«Папа? – бандерша рассмеялась и вымолвила гордо, махнув рукой в сторону «канарейки»: – Папа у нас – московский ОМОН!»

   С тех пор я ржу всякий раз, когда вижу в новостях репортажи про задержание блудниц на Ленинградке или разгром какого-нибудь притона в ходе «блестяще проведённой операции». Ей-богу, это какое-то фэнтази, вести из параллельной реальности. «Марсианские хроники»…

Всё же подкалываю Димку:
- А ты не подумал, что из-за твоей контрабанды бюджет недополучает налоги,  а отечественный автопром оказывается на краю гибели?

Димка протяжно вздыхает. И не считает нужным отвечать.

Я тоже молчу. Серьёзно же: ну как может относиться парень, нацелившийся купить машину, к заградительным пошлинам и к методам ухода от них? Я – нацелился. Уже скопил семьсот баков, планируя к лету иметь штуки две с половиной. И права, вот, на днях получил. Экстерном. На этом настоял Димка. «Знаешь, друг, чего-то девок ты мне совсем не водишь, вопреки тому, что можно было бы ожидать от филфакера. Так пусть от тебя хоть какая-то польза будет! Прикинь: поедем мы к кому-нибудь в гости, и посередь тундры меня вдруг ужалит в глазное яблоко муха цеце. Так подменишь, ёлы!» 
И присоветовал мне, как лучше оформить процесс.

Сдача экзамена запомнилась, прежде всего, своим «минимализмом». В принципе, я и не ожидал, что возникнут трудности. Впервые я сел за руль в семь лет, а в шестнадцать, когда батя просил у меня ключи, я ворчал: «И чем тебя метро не устраивает?» Это было справедливо. Мы оба любили ту машину, но я – чаще любил её в позиции снизу. И вообще, тут людям, понимаешь, для дела тачка нужна, девок катать, а у этой профессоры – одни симпозиумы на уме. Но порой я выполнял обязанности персонального водителя, когда батя чувствовал, что научное мероприятие не ограничится  ста граммами коньяка.

Замечу, в те времена вопрос о наличии у меня прав не стоял вовсе. У нас была двадцать четвёртая «Волга», не первой свежести, из таксопарка, но ухоженная и крепенькая. А главное – чёрная. Остановить такую и проверить документы у водителя – тогда это представлялось гаишникам чуть ли не святотатством. Поэтому наездился я вволю и единственное, о чём мог беспокоиться на экзамене – об имитации уважения к скоростному режиму.

Но вышло – ещё проще, чем я мог надеяться. Правила сдал без ошибок – это, ей-богу, не сложнее спряжений в латыни, - а практическая часть ограничилась парковкой на площадке. Ибо в тот день выдался такой гололёд, что старлей-гаишник решил мудро: «Нехрен плодить торосы на дорогах!»

Обмывая новенькие права в кафешке у станции метро – я был едва знаком с теми ребятами, шедшими группой от автошколы при одном институте, но у нас был общий праздник, - поднял тост: «Ну, чтоб хоть год на асфальте не встречаться!»

***
Февраль.

Димка лежит на диване, изнывает с бодуна. Я, не меньше изнывая с бодуна, работаю за компом. Перевожу любовный романчег. Текст простой, как бюстгальтер, и того же, примерно, смыслового наполнения. С похмелья – самое то. Но тут героине приспичило вспомнить некую детскую песенку, про диких гусей в небесной синеве, улетающих на юг, да осеннюю грусть, – и я запнулся.

Димка, видя мою заминку, интересуется: «Чего там?»
«Стихо», - отвечаю. Зачитываю.

Димка прищёлкивает пальцами и выводит распевно-проникновенно:
«А гуси плыли синим ми-иром,
Скрываясь в небе за горой…»

Киваю:
«Отлично! А дальше?»

«И улыба-ались кон-во-иры,
Дымя зелёною махрой».

Димка лыбится, на манер тех конвоиров. Поясняет:
«Это Жигулин. Типа, золотой фонд колымской лирики».

Знаю этого парня уже три месяца – а всё не перестаю удивляться, скажем так, неожиданности его эрудиции.
Соображаю. Конвоиры – определённо лишнее в детской песенке. Но вообще, если вдруг кто ещё из читателей попадётся такой же осведомлённый, по части колымской лирики, – будет фишка. Я и сам любил тогда делать в своих переводах этакие закладки с неочевидными аллюзиями. «Пасхалки», если угодно.
Выдаю окончательный вариант:
«А гуси плыли синим миром,
Летели в тёплые края
А я запью зефир кефиром –
Вот так уйдёт печаль моя»

Димка одобряет:
«Нормалды!»

Оценив моё умственное упражнение, сам приступает к физическим. Встаёт, покряхтывая взваливает на плечо двухпудовую гирю. Принимается выталкивать её правой рукой. В левой – сигарета. Через каждые пять толчков – затягивается.

Качаю головой. Морщусь:
«Ты псих! Поверь уж мне, как бывшему сэмпаю!»

Он лишь кривится, перебрасывает гирю на левое плечо, а сигарету в правую руку, изрекает с невыносимо пижонским пафосом:
“Hey, who wanna live forever?”

Я молчу, продолжаю печатать, но Димка, закончив свои чугунные экзерсисы, окликает меня:
«Эй, сэмпай! Не хочешь обосновать свою точку зрения?»
И выразительно кивает на две пары боксёрских перчаток, висящие на распахнутой дверце платяного шкафа. Думается, он приютил меня  не только ради практики в устном английском.

Прикидываю: вообще-то, не повредит малость встряхнуться. Ничто так не приводит в порядок мысли, как прямой массаж головы.
К тому же – эти перчатки помогают нам разрядить то нездоровое «электричество», что неизбежно конденсируется во взаимоотношениях двух закоренелых натуралов, снобов и мизантропов, делящих однушку в панельном доме. 
В первый раз, когда у нас возникла напряжённость, Димка так и сказал: «Тём, зачем ругаться, когда можно просто начистить рыло?»
И перчатки прочно вошли в наш быт.
Правда, что в Димке плохо – его аристократический «гишпанский» шнобель. Сосуды близко к стенкам расположены. Кровоточит по любому, самому ничтожному поводу. Сам хозяин – никогда не обращал на это особого внимания, но я всё же предусмотрительно стягиваю тельняшку. 

***

В своей группе на филфаке я держался как «последний Каин и Манфред». То бишь, всегда  корректно – но очень отстранённо. Не тусовался, не дружился, и даже в сессию – ни одной сдачи не отметил с «коллективом».

При этом, я не то чтобы «отгораживался» от них – но просто не было такой необходимости, развивать и углублять отношения с одногруппниками и даже одногруппницами. Для занятных бесед – у меня были Димка и его компания. Для амурных дел – Юлька. До конца декабря.

Когда мы с ней расстались – я сам первое время удивлялся, что могу так легко обходиться без женщины. Не то, чтоб пребывал в прострации от порушенной любви – ни я, ни она никогда не рассматривали нашу взаимную увлечённость как нечто «роковое» - но просто лень было морочиться и кого-то кадрить. Может, сессия, может, зимняя спячка либидо. Но уже к февралю  - я призадумался: «Чёрт! Да ведь Димка прав: я ж учусь на филфаке!»
И решил, что, пожалуй, следует предпринять какие-то наступательные действия на данном ТВД. Всё-таки, самодостаточность самодостаточностью, но чересчур долгие перерывы – это вредно. Если не для Эго – то для поясницы.

Но меня опередили. Я стоял на лестнице, курил, обдумывал сексуальную стратегию – и тут подошла девчонка из моей группы. К слову, та самая, что при сдаче документов помешала мне окрутить её мамашу, когда я был томим летним спермотоксикозом мозга. Её звали Катя. И не то, чтобы я точил на неё зуб, - просто вот так запомнил и, соответственно, выделил из числа прочих.

«Здравствуйте, господин Железнов!» - она улыбалась, смакуя эту ироническую солидность.  Улыбка её была приятна. И вообще, девочка была чудненькая. Симпатичная, живая и неглупая. К тому ж, еврейка, а в них меня всегда прельщало незамутнённо рациональное отношение к «сексусу».

«Здравствуйте, Катерина!» - сказал я, и подумал про себя: «Ну а почему б и не в тебя?»

«Артём, видите ли, - она помялась, ровно столько, сколько требовали приличия, - я работаю на Фонд Актуальной Информации и провожу опросы. Для блага науки!»

Она умилительно надула щёчки, подчёркивая смешливость своего пафоса. Тотчас, махнув ручкой и мимолётно покривившись, продолжила:
«И вот я всех тут охватила своими этими опросами, а вы – какой-то неохватный остались. Неуловимый, просто».

Я сделал последнюю затяжку и бросил окурок в урну:
«Всецело в вашем распоряжении!»

- Но только, - она понизила голос, - это, как бы… ну, то есть… ну, там есть вопросы очень такого личного(!) свойства… ну то есть – вы, конечно, можете не отвечать…

Сохраняя непробиваемую, «академическую» серьёзность, я пообещал:
- Не беспокойтесь, отвечу. Но, вероятно, для приватных вопросов и место предпочтительнее… непубличное?

Мы засели в открытой аудитории, где, судя по всему, в ближайшую пару семинара не предвиделось.

- …Итак, господин Железнов, вот ещё такой вопрос. Опять же, он очень, очень личный, и потому вы, конечно, можете не отвечать… Но он есть в списке, и потому я обязана задать его. Итак, «У вас когда-нибудь имелись сексуальные контакты с лицами противоположного пола?»

Это было впрямь умилительно. На ум лез Поручик Ржевский, но пока что я нахлобучил ему кивер на уши и затолкал в кордегардию. Ограничился лишь маленьким уточнением, во имя научной дотошности:

- Вы имеете в виду, противоположного пола, но того же биологического вида?

- Что? Разумеется, того же!

- Пожалуй, припоминаю нечто подобное.

- Подобное - чему?

- Ну как бы вам объяснить, голубушка? Подобное тому, что можно наблюдать на улице между собачками, кошечками, но…
 
- Спасибо! А вас не затруднит вспомнить, сколько именно?

- В смысле, голубушка? Сколько за ночь – или что?

- Нет, ну, сколько у вас было, так сказать, партнёрш?

- Одновременно?

- Да вообще, блин! – она прыснула.

Я малость поразмыслил мимикой. На самом деле, сколь бы ни была барышня «эмансипэ», и что бы она там ни декларировала, - не встречал ни одной, кого бы приводил в восторг перечень всех, кого ты встречал прежде. Кроме шуток, скользкая тема, Поэтому я ответил уклончиво:
- Едва ли больше полусотни.

 Последовало вполне прогнозируемое, сдержанно ехидное уточнение:
- А «едва ли больше полусотни» – это больше нуля?

Так, я пытался оградить её чувства от помянутого «перечня»? Пытался. I was a nice guy, really. Но, когда Катюша так настырна – не разыгрывать же перед ней целомудрие? Восемнадцатилетний девственник – это тоже «скользкая тема».

- Видите ли, Катерина, до переезда в Москву и открытия эры моего студенчества, я сам был преподавателем, of a sort. Вёл начальную группу в школе шотокана. Это такой стиль карате. Больше половины там составляли барышни. Четырнадцать штук, если быть точным. И хотя у меня имелся коричневый пояс – их численное превосходство не оставляло мне ни малейшего шанса отбиться от sexual harassment.

Катя снова прыснула. Потом вздохнула. Объявила, не без печали:
- Да, трагическая история. Но знаете, что, господин Железнов? Я вот совершенно не искушена во всяких стилях карате, но занималась художественной гимнастикой. Поэтому знаю, что такое растяжка. И если я, скажем, попрошу вас сесть на шпагат… - она выразительно умолкла.

«Художественная гимнастика – это плюс семь баллов», - прикинул я про себя. Вслух же спросил:
- Мадмуазель предлагает мне сесть на шпагат лишь для того, чтобы развеять её сомнения? Извините, но я жлоб, и на чужих сомнениях привык наживаться. Как насчёт пари на десять долларов?

- Но только полный шпагат! Поперечный! На разогрев – пять минут.

Я усмехнулся сколь можно презрительно и растянулся в «верёвочке» навесу между двух парт.

- И долго так сидеть сможешь? – полюбопытствовала Катя, перейдя на «ты» впервые за всё время нашей «социологической» беседы.

- Пока не проголодаюсь, - ответил я по прежнему небрежно, чуточку отстранённо. Тем же тоном продолжил: - Только, Катюш, имей в виду. Любовник я хороший. Компетентный. Претензий и рекламаций не поступало. Но влюбляться в себя – никому бы не рекомендовал. Потому что я бесчувственный эгоист, толстокожий моральный урод и просто хам.

Конечно, я рисковал тем, что она вспыхнет, грохнется в обморок, отвесит пощёчину и умчится прочь (последовательность – уточнить). Но на самом деле, с некоторых пор я всегда старался с самого начала расставить точки над «ё» в слове «Артём». Главная причина: мне действительно претило лукавство, когда на кону – всего лишь перепихон. А честность – лучшая политика.

- И действительно, хам! – подтвердила Катя, с явным облегчением. Призналась: – А я-то думала, ты, типа, такой интеллигент не от мира сего, весь в науке, весь в работе…

Как ни забавно, но, кажется, одногруппнички считали меня чем-то вроде профессора Нэша из «Игр разума». Только потому, что я никогда не списывал (вообще ни разу в жизни), не пользовался «шпорами» и не чтил всякие традиционные студенческие камлания вроде «халява, приди». Но то – лишь по причине интеллектуального высокомерия, кое - неотъемлимая часть моего природного хамства.

Мы заблокировали дверь ножкой стула. Пара уже началась, а значит, аудитория была в нашем распоряжении ближайший час. По прошествии оного Катя, отдышавшись, вдруг спросила: «Слушай, а ты ведь тогда мамашку мою соблазнить пытался, да?»

Этот вопрос был – из числа тех, на которые предпочтительнее вопросом же и отвечать. Причём желательно – дурацким.
- Ревнуешь? – и тотчас напомнил: - Кстати, с тебя десять баксов!

- Точно хам!

***

Помнится, я решил в каждой главе посвящать хотя бы один эпизод самому ностальгическому явлению моей юности. Именно – гопникам. Ибо только сейчас приближаешься к осознанию того, как много они значили в нашей жизни. Без них она была бы – всё равно что Фоллаут без рейдеров.

И, сколь я ни враг Советской Власти, но всё же благословенны были те времена, восьмидесятые и ранние девяностые, когда гопники водились повсюду, в изобилии, а их поиск вовсе не требовал охотничьих усилий. Мой личный рекорд, установленный в 90-м, - четыре стычки за вечер (правда, это был алисовский «Шабаш» в Лужниках, на пути к метро). Но даже и после переезда в Москву и поступления – стабильно где-то раз в месяц доводилось схлёстываться с «юными друзьями социальной справедливости». Впрочем, возможно, тут дело в персональной моей повышенной виктимности.

Вот и девятого марта 1994 года ознаменовалось для меня встречей с едва ли не последней в истории стаей особой породы гопников, поволжских. Ещё недавно целые орды этих коренастых, плотно сбитых ребятишек наводняли Москву в поисках поживы и приключений. Но ко времени описываемых событий сей зоологический вид, гопник татарский полосатоштанный, уже очень редко встречался в Столице. Кто подсел, кто пулю схватил, а в основном же – юноши, избравшие своей жизненной стезёй криминальное насилие, приобщились к каким-то более осмысленным и цивилизованным промыслам, нежели уличный гопстоп. Поэтому шайка, обступившая меня под мостом перед Комсомольской площадью, была реликтовой, почти ископаемой. И вследствие этого – довольно малочисленной, всего семь персон.

В прежние годы, когда я тусовал в Москве - уже имел дело с этими «орками». Помню, один такой кадр потряс меня тем, что выдержал серию в полдюжины прицельных плюх по физиономии, потом разухабистый моваши в лоб, ещё с десяток прямых попаданий, и, хотя точно уже ничего не соображал, – но всё пёр вперёд и даже махал руками. Было в этом нечто из голливудского ужастика. «Да когда ж ты уроешься, Франкенштейн!» - думал я, офигевая. Лишь от «чувства локтя» в районе челюсти – киборга наконец перемкнуло.

Признаться, такая стойкость внушала уважение на фоне «автохтонных» столичных гопников, усреднённый тип коих – дохлерод тот ещё. Печень с двенадцати лет убита денатуратом; дыхалка придушена химарём; удар смазанный, вялый, хоть вообще не уклоняйся.
 Равно внушало уважение и то, что эти поволжские ребятишки, кажется, чужды были «идеологических» разводок, вроде, не ту майку носишь, не ту музыку слушаешь, не так пострижен. Нет, они просто и честно грабили, без этого гнилого совкового пафоса.
Вероятно, фибрами почуяв помянутое моё уважение к ним, эти анахроничные «баскаки»  попросили меня подарить им кожак.

Я возвращался от Кати, которую заехал поздравить с Международным Днём Подруги Человека, да там и заночевал. А поутру, возвращаясь домой, пребывал в приятной, сонливой неге. Драться не хотелось нисколько. Тем более, что с учётом ударопрочности оппонентов, предприятие рисковало затянуться до полного занудства.

- Документы только выну? – попросил я.

- Студент, что ли? – поинтересовались ребята, увидев мой билет.

- Угу.
Я был немногословен. Трепаться хотелось ещё меньше, чем драться. Поэтому, переложив студенческий в карман джинсов и стянув кожак, я молча махнул им по кругу, на мордабельном уровне, врезал ближайшему ребром по шее,  другому – ботинком в колено (у меня тогда были «ноунеймовские», но на удивление добротные и убойные шузы со стальными мысками), отскочил, уронив самого мелкого, и в общем-то, удрал. Ну да, 101-й и важнейший приём карате – как известно, бег. Преследовать меня на площади, ввиду привокзальных ментов, ребята не решились.

Возможно, они считали себя победителями – я же считал себя «гринписовцем». Действительно, их осталось так мало – что приходилось беречь.

Ей-богу, этот инцидент едва ли стоил бы описания, но я всё же решил упомянуть его как, возможно, последний случай встречи homo sapiens с гопником поволжским оркообразным. Впрочем, я не хочу совсем уж огорчать читателя и говорить, будто гуляя ночью по промзоне Набережных Челнов, вы не имеете ни малейшего шанса получить чем-нибудь по голове и лишиться мобильника.  Имеете, конечно. Но как вид командного спорта - московский «шоппинг» татарской молодёжи к середине девяностых отмер совершенно.

***

Апрель.

В тот день мы с Димкой пили водку. Поскольку он был в печали. У него была болезнь сердца. Разбитого вдребезги.

«Ты прикинь! – сетует он. – Я за ней красиво ухаживал. Возвышенно. Безгрешно. Два месяца. Дарил розы. Чайные, её любимые. Целовал лапку. Возил до дому. Ради неё, собственно, в Универ этот долбанный каждый день мотался. И что ты думаешь?»

У меня были соображения на сей счёт, но я промолчал из деликатности. Не говорить же, в самом деле: «Порядочной я называю девицу, которая отдаётся в первый день знакомства», как звучало моё амурное кредо? Это было бы несправедливо. Вероника, девчушка из Димкиной группы, была как раз очень чистым, неиспорченным созданием. Даже странно, как её угораздило пойти в «лоеры». Притом – она была по-детски непосредственна. И в конце концов заявила Димке с этой своей непосредственностью, что…

«А она мне, такая, заявляет: «Знаешь, если ты хотел меня – мог бы быть и порешительней, за два-то месяца!» Блин, хотел ли я её? Конечно, хотел! Но я хотел и романтики…»

- Пан хотел романтики – пан получил романтики, - утешаю.

Димка вздыхает, звонит экс-однокласснице и убывает на ночь. Ближе к полуночи заявляется Витя, тот бывший «винтовой», которого Димка в своё время избавил от порочного пристрастия посредствам дружеской заботы, мудрого уговора и бескомпромиссного мордобоя.

С тех пор этот парень уже полгода не гоняет по вене никакой химической дряни, но пыхает чуть ли не каждый день. Вероятно, дело в том, что Витя – самый яркий холеричный тип из всех, что мне доводилось встречать. Он органически неспособен говорить вполголоса или передвигаться прогулочным шагом. Пожалуй, его витальная энергия до такой степени била через край, что обуздание её излишков порочным дымом – было насущной потребностью Витиного естества и общественной безопасности. Страшно представить, что это было за торнадо, когда он «винтился». Трава же – отчасти усмиряла его неуёмную активность.
   Он и сейчас привёз корабль.

- Жалко, Дим-Димыча нету, - говорит Витя, передавая косяк. – А то я тут прибился  над Успенским, «Терциум Органум» ща читаю. Хотел обсудить.

Выдохнув дым, возражаю:
- «Терциум Органум» - фигня. Самая сильная вещь Успенского – это про Чебурашку.

Витя булькает дымом, корчится. Поняв, что философская дискуссия у нас едва ли сложится, он переходит к предмету более практическому. К пенитенциарной юстиции. Прошлым летом он отсидел пару месяцев в СИЗО за угон, получил два года исправработ, в связи с чем устроился учителем труда в родную школу. Сейчас – раскрывает передо мной сокровищницу своих тюремных впечатлений. Он хороший рассказчик, яркий и юморной. Я понимаю, что две трети в его историях – гиперболы и просто враньё, но – имеющее художественную ценность.

***

Июль.
(краткое изложение событий с апреля по июль: мне так и не удалось скопить денег на тачило. Вернее, от этого меня отговорил за префом один Димкин одногруппник, Саша Либерман. Он сказал: «Тёма, копить – жидовское дело. Уж поверь мне! Вот возьмёшь ты сейчас полумёртвую бэмку за два косаря. А уже через год будешь думать: «Ну и мудак же я был, что копил на такое говно, отказывая себе в радостях жизни!» Я не берусь утверждать, что все евреи мудрецы, но Саша Либерман – определённо был мудр).   

Звонит телефон. Принимаю вызов, поскольку Димка с утра отбыл на место прохождения летней практики. В трубке – женский голос. Приятный, «бархатистый», изрядно смущённый.

«Добрый день! Это вас беспокоят из прокуратуры. Скажите, а Дима дома?»

Не удивляюсь. Собственно, в прокуратуре Димка и проходит практику. А это, стало быть, его следовательница.
- Нет, - отвечаю. – Он к вам поехал.

- Давно?

- Час, где-то, назад. Может, с машиной что.

Оказалось, угадал: у Москвича лопнул ремень генератора. А наличие у себя мобильника - Димка перед казёнными служащими не раскрывал. Из соображений такта.

- Понимаете, какое дело, - принимается объяснять барышня. – Тут пришёл один Димин друг и сказал, что подождёт его в кабинете. Попросил телефон. И занял его на полчаса переговорами о приобретении анаши. Вот только сейчас и прорвалась, когда Виктор отлучился за пивом. Так если Дима вдруг объявится – вы не могли бы сказать ему, чтобы он как-нибудь… эвакуировал своего друга?

Малость прифигев, говорю:
- Елена Сергеевна, если не ошибаюсь? Знаете, когда этот красавец вернётся, – скажите ему, пожалуйста, чтобы сюда позвонил!

Через четверть часа:
- Тёмыч? Здорово, братуха! Знаешь, тут, в прокуратуре, так клёво! Ща бира с Ленкой накатим – свидетеля допрашивать будем!

Покашливаю. Вежливо интересуюсь:
- Витя, ты совсем, что ли, охуел? По нарам соскучился?

- Типун тебе! Да не парься! Все свои!

В конце концов мне удалось всё же его оттуда выцарапать, соблазнив абсентом.

Эту историю я привёл лишь для того, чтоб опровергнуть клевету, возводимую порой на прокурорских работников. Будто бы все они упёртые зануды и мрачные жлобы. Нет, бывают и среди них люди интеллигентные, можно сказать утончённые.

***

Мы условились с Димкой о встрече на Маяковке, чтобы потом прошвырнуться по Центру. Просто так, безо всякой конкретной цели. Попить пивка, полюбоваться архитектурными достопримечательностями (я, как мне казалось, неплохо знал Москву, но Димка мог бы профессионально работать гидом Интуриста).

Я приехал раньше намеченного, зацепил в комке шесть банок «Баварии» и решил зарулить на «Биса». Опять же, без конкретной цели, просто так, в силу традиции заруливать туда всякий раз, как бывал поблизости. Возможно, это место, Булгаковский подъезд, впрямь обладало некой мистической, манящей силой. Но что точно – там можно было встретить довольно занятных людей.

Сейчас, впрочем, во дворе было пустынно, и вообще ничего интересного, если не считать новенький «Крузак», вызывающе холёный среди тамошнего автохлама. Он был чёрный, как ночь, но для меня стало неожиданным открытием, что его раскраска и обозначала ночное небо. Если приглядеться – видны были мглистые клочья облаков, а в разрывах между ними тускловато блистали звёзды. И я подумал, что владелец, наверное, большой оригинал, когда приморочился этаким художеством, но так, что мало кто мог оценить его на трассе. В подобном «эстетическом эгоизме» – для себя, любимого, а не для мира, - мне почудилось нечто родственное. Полюбовавшись немного диковинным джипом, я вошёл в подъезд в ещё более мистическом настроении, нежели прежде.