Белый свет тебе к лицу

               

БЕЛЫЙ СВЕТ ТЕБЕ К ЛИЦУ
(монолог)

Школа.
Урок географии.
Никак не могу найти на карте проклятые Мальдивские острова. Да на кой они мне. Но ведь, как назло, из-за них на международной арене такой сыр-бор разгорелся. И я вдруг оказался неподкованным не только географически, но и политически.
Учитель строгий – Николай Петрович – завуч к тому же. Поднимает всех подряд, и никто не знает. Ленку тоже поднял. Она показала им всем, то есть – Мальдивы показала. А мне сказала: «А белый свет тебе к лицу, как любому подлецу». Следовало мне этого ожидать. Близко мы с ней встречались. Ну, не знаю, почему она вдруг стала мне неинтересна. Вообще мне сейчас никто не нравится. Как-то все девчонки вдруг поглупели, потеряли очарование и обаяние. Что делать? И кто виноват?
Завтра опять придется идти стричься. Военрук доконал: «Волосы имеют право ложиться на воротник только у девушек». Ладно-ладно, только не вопи, постригусь, побреюсь, поодеколонюсь.
Где-то запропастился мой любимый анатомический атлас. Вот о чем надо спрашивать, и я отвечу. Отец сказал, что институтский курс анатомии я могу сдавать смело уже сейчас. А вы говорите: Мальдивы. Отец у меня отличный парень. Правда, мы с ним, бывает, неделями не видимся. Зато его за версту приветствует вся округа. Хирург с большой буквы. Я им горжусь, сколько себя помню. Только недавно мы  сцепились. Опять же, из-за Ленки. «Настоящие мужчины так не поступают». А как поступать, если все чувства остыли, а она не понимает? Не люблю я этих намеков, уговоров: «Давай останемся друзьями», и все такое. Сказал, как отрезал. Чего сопли распускать? Еще больше не люблю скандалов. Надо выяснить отношения – приходи и выясняй. А писать какие-то дневники, чтобы драгоценная мамочка потом отыскала то, что ей больше всего любопытно, - дурь собачья.

Интернатура.
Где-то сигареты запропастились. Руки дрожат. Дождь вторую неделю. Лето называется. И это кровотечение. Проклятье. Не удалось остановить. О Господи, до чего руки дрожат. Ведь ни в чем не виноват. Какая могла быть моя вина. Несчастный случай. Ребенок совсем маленький. Ничего нельзя было сделать. Но почему-то кажется, что вот отец бы сделал. Чудеса у него всегда прекрасно получались.
Неужели я останусь в неудачниках? Ассистентом. Считать зажимы и тампоны.
Женька строила глазки даже во время операции. Надо же: человек на столе умирает, а она о сексе думает. Крольчиха. А вообще-то она ничего. С ней легко. Ничего не требует, ничего объяснять не надо, ничего обещать. Но быстро становится скучно. Под конец поцеловал, повернулся – и забыл.
Танька – та другая. И беда другая. С такой не «поматросишь», на такой жениться надо. А жениться, граждане, мне еще рановато. Кто был ничем, тот пока еще остался никем. Вот лет через десяточек – милости просим. А сейчас еще при виде глупой смерти руки дрожат. Сказанул. Получилось: через десять лет убивать научусь. Тьфу, от одной мысли… Руки дрожат.
Эх, мальчишечка, ты кем-то мог быть. Понесла тебя нелегкая. Ну, всё, всё, всё. Нечего сопли разводить. Умирает тот, кому положено было умереть. И я не ангел, тем более – не Господь Бог.
А руки все-таки дрожат. Где-то тут  у меня коньячишко пробегал. Вот он. Рюмочками не обзавелся. Кружечка сойдет. А закусывать придется «любительской» колбаской. Эх, и колбаска закончилась. Та-а-ак. А что осталось? В аристократы мы не метим, так что можно и «кильку в томатном соусе» открыть. Да, при проживании с родителями вопрос питания был решен всегда и прочно.
А Танька готовит хорошо. Ну, уж нет, на коврижках я не попадусь. Творчеству нужна свобода. А у меня впереди аспирантура. И так на армию два года угрохал ни за что ни про что. Скандалы, пеленки, распашонки - не ко времени…
Эх, мальчик-мальчик, был белый свет тебе к лицу…

Зав. кафедрой.
Не понимаю этих вечных «больничных». Завела ребенка – бросай учебу, работу. Сиди дома и выращивай подрастающее поколение. Хочешь работать, заниматься наукой – забудь, что ты самка. Нечего заводить детенышей.
Наука не терпит полутонов, полу готовности, полу интереса. Только всего тебя, целиком, с головой, ручками и ножками. Голова, конечно, главное. Это же, как любовь. Или она есть, или ее нет, третьего не дано.
«Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь. О милая! Ни в гробовом сугробе, ни в облачном с тобою не прощусь». На кой  вообще женщине наука?
Люби, детей рожай, воспитывай их, детей этих, мужчину своего на подвиги вдохновляй. Пусть этот мужчина их совершает. Все: от чистки авгиевых конюшен до революционных научных открытий, от грязной работы до чистого искусства. Ан, нет, тянет их, непонятливых и непонятных, во все эти дела. Вон Лилька – кроха неказистая – кандидат наук, а Танька – доктор.
Вроде и Танькой неловко называть. Ученый с мировым именем. А женись я на ней во времена интернатуры, уже и дети повырастали бы. Вот пойди, пойми, что лучше. Готовился бы уже в деды, а так еще «парниша хоть куда». Что там этот философствующий экстрасекс-экстрасенс говорил? Судьба написана, не подчиняешься – накажет. Интересно, когда и как?
Танька замуж так и не пошла. Может, любит. Может, меня. Да ладно, вряд ли. Столько не любят. И не говорили мы с ней никогда на подобные темы. Серьезная она какая-то чересчур, как каменное изваяние. А фигура ничего. И глаза, и голос. И будто краше с возрастом. Не подступиться к ней никак. Колючая, как ёжик. И потом, насмешливая. Как взглянет – мурашки по коже. Кажется, что пятно на брюки посадил или рубашку надел навыворот. Эта скорее ненавидит, чем любит.
Все-таки однажды видел ее другой - в садике, за приемным покоем, в областной больнице. Апрель был, и она собирала желтые одуванчики. Думала, что ее никто не видит. Еще мурлыкала что-то там себе под нос. И белый свет был ей к лицу…
И еще когда-то, лет пять назад, обратил внимание, что она, когда смеется, голову запрокидывает. Так только искренние люди делают. А глаза грустные, почти всегда. Опять же – детей любит. Докторская у нее по педиатрии.
Эх, Танька-Танька, все скомкано, поздно, нелепо. Упущено что-то главное. А что – главное? Знать бы. Может быть, чтобы «белый свет к лицу»? И не только подлецу…