Жизнь и смерть Томы Гагарина

“Гуманоидное время настало” – решил Гагарин, внимательно осмотрев прошедшую мимо инопланетянку с ядовито-красными волосами и сильно вытянутым лбом, но отнюдь не из-за шестой чакры.
Тома Гагарин быстро спустился в душное июньское метро и резко остановился  в середине мясного потока человеческих туш. Он вдруг отчетливо увидел очертания меланхолии, навалившейся на него весом двухсоткилограммовой ****и с розовой улицы его детской мечты. Тесное переплетение чувств непонятных, но уже ведомых ему, сменялось один за другим узким коконом, заставив бросить под ноги толпе крошечные частицы своей души, изливая тонны желчи, точившей его изнутри. Увидев столь проблеватичное обстоятельство, толпа расступилась…
Он стоял, прислонившись к стенке вагона, когда последнее звено поезда вылетело наружу. Горячий ветер ворвался в вагон, сделав воздух невыносимо жарким и удушливым; через окна проникли лучи закатывающегося Солнца, быстро определив свое место под юбкой желтогривой особы. Пассажиры то и дело доставали платки – вытереть капли пота с красных недовольных лиц. Порою слегка подташнивало оттого что заглядывая туда, сразу видел незатейливый распорядок их дня, недели, жизни.
Взгляд Гагарина скользнул по длинному разрезу юбки. Его пальцы приблизились к нему, но девушка молча ушла. Он сел на ее место, закрыл глаза и уснул. Проспав десять остановок под Землей, Тома выполз на поверхность – пустоту, залитую черными красками. Куранты силились пробить двенадцать, но стрелка упорно не хотела двигаться (ровно за минуту до полуночи часы остановились). И от осознания того, что не смотря на их остановку, время все равно шло,

Глава 2

И Вселенная сжималась пока еще с очень  очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень  очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень очень малой скоростью.

Глава 3

Его вырвало: планы вечной разрушало утверждение о том, что через 5 млрд. лет эта  самая Вселенная, раскрутившаяся в бесконечность – туда, куда уходят плюсы и минусы, числа  и корни, пределы интегралов и мысли, свернется, как прокисшее молоко.


Глава 4

“…Я шел по пустынной ночной улице, залитой светом фонарей. Ни души вокруг, только я, наедине с моими друзьями-врагами-мыслями. И вот, что я Вам скажу: никогда не оставайтесь с ними один на один, если они Вас победят, то уж, поверьте, Вам не сдобровать! Вы неприменно примите их точку зрения.
…Так вот, совсем с бухты барахты, мне вздумалось завернуть на мост. Моя дорога пролегала вдоль автомобильной трассы. Шаги были быстрыми, под ногами шипел и извивался асфальт. В тот самый момент мне казалось, что чем быстрее я передвигаю свои ноги, тем лучше понимаю чего хочу. Дьявол знает чего мне хотелось. Я даже перешел трассу в положенном месте. Посмотрел налево и направо посмотрел, а к черту, надоело все. Наконец лестница. Сколько раз я взбирался по ней и ни разу у меня не хватало терпения сосчитать количество ее ступеней. Вот сейчас непременно посчитаю сколько, сколько ступеней до смерти? Один два три 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43…На этой цифре меня, кажется, отвлекла мысль о том, что количество этих ступеней есть мой личный код ДНК. Я прекратил счет, хотя оставалось ступеней двадцать пять, не более. Дыхалка у меня никакая, последний вздох и я уже там. Стою и молчу.
Первый доктор говорил, что я должен написать о том, что поизошло на мосту и я написал: смотрю вниз. Вижу себя за поручнями моста. Стою теперь там. Смотрю вокруг и думаю о том как много всего. Отпускаю ладони, т. е. Не держусь ни за что или просто навсего держусь за воздух. Вижу грузовик. Лечу, пикирую прямо на его крышу. Все. Темно. Ничего не вижу. Дальше, как говорится, моста не кассается. Мне кажется, что грузовик увез меня в неизвестном направлении.   
Второй доктор тоже заставил меня написать объяснительную, и я написал ему: стою за ограждением моста. Смотрю вниз, на проезжающие машины. Светофор подмигивает красным. Не думаю. Вдруг мое внимание обращает на себя крыша грузовика. Порыв ветра и я уже лежу там…А на самом деле я сейчас стою на мосту и вижу как мой труп отдаляется от меня все дальше и дальше. К грузовику присоединяются все новые и новые машины. Он удаляется, а я остаюсь, да, да, остаюсь…
Я уже собирался пойти домой, когда внезапно меня схватили за рукав пальто ваши люди и стали примерять мне рубашку, а она оказалась больше на несколько размеров. Ну я им и говорю:
- Рукава длинноваты.
 А они мне в ответ:
- Ничего. Мы их на спине узлом завяжем. ”

- Ладно, вы можете идти отдыхать.
- Доктор, а можно я останусь, послушаю, что будут рассказывать другие пациенты.
- Лано. Но только тихо сидите.
- Хорошо.
Порывы ветра всколыхнули штору и заставили скатиться со стола ручку, чернилами которой была только что записана история болезни Томы Гагарина. Электронные часы в холле крупными синими цифрами высвечивали без десяти двенадцать, когда в дверь раздался резкий отрывистый стук. Это был первый пациент:
- Сюжета не могу придумать. Голова до того опустела, что сума можно сойти. Главное не забираться в дебри своих мыслей, но думать надо. Ведь именно наличие этого фактора обеспечивает человеку значительную степень отличия от животного.
После этих слов дверь затворилась, и вновь раздался резкий отрывистый стук. Это был второй пациент:
- А я все-таки решился пройти BLOOD – игра про реинкарнированного человека в шляпе. У Вас телефон звонит, а я думаю, наверное, о том, что у меня ухо болит, которое вы называете левым. Знаете, что меня раздражает? Там такая…
- Что?
- Забейте доктор, ничего особенного для вашего слухового аппарата…Теперь говорите, я Вам разрешаю! Еб.
- Я?
- Да.
- Что?
- Подождите.
- Жду.
- Просто…Как-нибудь в другой раз. Я просто не особо помню сегодня. Плохо. Доктор, мой голос начинает приходить в норму, а я за три месяца успел набрать три килограмма. Пока до 86 килограмм не доберу не успокоюсь…Ой мне же позвонить надо одному человеку. И еще мне надо написать диссертацию по зоопсиху, а у него брат юнат. Вау!…Доктор, а можно сделать Вам комплимент?
- Можно.
- Доктор, у Вас самые большие глазные яблоки!
Дверь с грохотом захлопнулась. Темнота и спокойствие воцарились в кабинете.
“Доктор, я, кажется, совершенно здоров.” – Подумал Гагарин. Доктор ответил:
- Вы свободны Гагарин! Можете идти.
- Тогда развижите мне эту бадягу. Да, кстати, доктор как Вы догадались, что я совершенно здоров?
- Я и не собирался догадываться об этом. Я прекрасно знаю, что ты болен Тома, смертельно болен. И если ты не умрешь здесь, то все равно тебя прикончат, ты не изличим, понял!
- Доктор, между прочим, психическое нездоровье это понятие растяжимое.
- Не нужно мне ничего доказывать. Дело в том, что любой врач, любая медицинская книга определяет таких людей как ты ненормальными, больными, опасными для общества.
- Вот видите! Такой же как все! Общество!…Доктор, я все понял и буду вести себя нормально. До свидания. – Без особого энтузиазма произнес Гагарин.
- Идите, уходите отсюда немедленно, пока я не передумал! Вон, пошел вон. Советую больше сюда не попадать…

…Почему то именно в момент сильнейшего приступа рвоты ему вспомнился этот разговор из какой-то другой, прошлой жизни, жизни за гранью реального мира. Тома свято верил в метемпсихоз, но вся его вера внезапно ударилась об иридиевую стену и, утонув в потоке радиации, сгинула на веки вечные. От нее осталось лишь вязкое желтое пятно с прожилками докторской колбасы, которое мертвым грузом валялось на булыжниках Roten Platz. Гагарин встал с колен, выпрямился и вяло поплелся домой, в сторону моста. Пройдя его он остановился и, швырнув легким движением руки ключи от квартиры в мутную воду, пробубнил себе под нос:
- Говорите реальный мир? Мир – это всеобщая галюцинация. Только для одних людей, у которых генетические кода не меняются в корне, а меняется лишь последняя цифра – отличительная черта от такого же похожего субъекта, - эта галюцинация является одинаковой по восприятию и ответным реакциям – выбросам энергии в космос. И только Люди, генетические кода которых состоят из фундаментальных constант, способны менять собственные глюки, благодаря некоторым фантасмагористическим представлениям, отличным от первого типа людей. Поэтому они (Люди второго типа) видят миры разного содержания отчего и не могут состыкаваться с первородным племенем Глюциантов (так происходит на этой планете уже многие миллиарды лет и, возможно, никогда не закончится!).
Закончив изречение, он ухмыльнулся от восторга, который охватил его. Пульс в ногах усилился и позвал в кровать.  Войдя в подъезд Гагарин, вспомнил, что выбросил ключи. Тома позвонил в дверь на десятом этаже. Ему отворила одинокая женщина – соседка.
- Я потерял ключи, можно через вас?
- А вам не кажется, что сейчас пора спать?
- Вот я и иду спать. Так я заберусь по вашему балкону к себе на одиннадцатый?
- Забирайтесь.- И немного подумав, она добавила. – Осторожней только, а то вы можете разбить мне банки с вареньем. – Кончив фразу, Батерфляй легла спать (Гагарину нравилось звать ее бабочкой: он наблюдал за ней, сидя на любимом карнизе у себя в комнате; она всегда выпархивала из дома ровно в восемь, наверное, на работу соображал Тома. Стильная высокая и все же одинокая женщина холодная душой и черствая, как хлеб, лежавший на столе у  Гагарина  сорок с небольшим дней).
 
Глава 5

К двум часам ночи он вполз домой и,  не раздеваясь, в пальто и макасинах, лег спать. Бесконечный тоннель и ощущение поезда – больше ничего. На этом Гагарин проснулся. Дверь, сорванная с петель порывами ветра, захлопнула тираду мыслей. От пустот, образовавшихся в голове, не хотелось думать. Радостные бесы выскочили из сырых углов темного гагаринского сознания, и он снова заснул. Вновь тот же сон: тоннель, но нет ощущения поезда. Все кончилось, зановесив стену черной простыней, старенький проектор для диафильмов проецировал на нее разорванные листы воспоминаний, связывая их в одно целое, тянувшееся последовательными звеньями цепи. На лбу всплывали сцены, давно канувшие в мрачные воды подземной реки мертвых – Леты:
Лето. Июль. Вечер. Дрезина, на которой Тома с маленькой Олей – соседкой по даче, катятся в неизвестность. Тишина вокруг. А в это время из-за горы вылетит поезд. Поздно. Тома не смог испытать на себе тяжесть стального тела, но Ольгу кусок железа унес в своих сильных руках искать край света. Вместе с ними ушли и первые сексуальные опыты в роще березового леса.
… Цирк шипито снова покинул насиженное место и побрел неведомо куда сквозь противный осенний дождь, волоча на подошве своих башмаков больничную грязь. И в конце концов смешав ее с грязью других дорог. А люди без боли еще долго были на перепутье: они ждали продолжение представления и в тоже время мечтали вернуться в белый дом, ставший им родным. Им было все равно где жить: они, вечно поглащенные мыслями, съедающими воображение. Люди без боли никогда и никому не открывались, поэтому доктора, профессора могли подозревать в них только заболевания, выученные в толстенных книгах по психиатрии. Врачи не умеют читать. Но мама знала, что люди без боли живые, настоящие и, главное, естественные, открытые, как книга, их всего лишь надо уметь зассмотреть. Мама всегда так думала, когда, затворив калитку лечебницы, медленно шла домой, где мы с папой ее уже не ждали…

Глава 6

Очнувшись, Гагарин расположился в середине комнаты по-турецки и, набрав телефонный номер, начал диктовать. В другом конце города послышались звуки печатной машинки.
- Эволюция (подчеркни с предельной заостренностью!) нечто гораздо большее, чем теория, система, гипотеза. Она есть, то необходимое условие, которому они все должны удовлетворять, дабы развиваться дальше, становясь разумными и преобретать истинное значение. Свет, озаряющий ряды фактов, - корпускулярный поток кривой, в которой должны сомкнуться частицы, образовав замкнутые линии, – вот что такое эволюция.
Ты печатай, печатай!
- Там еще много?
- Не знаю. – Он закурил и, поежившись от едкого дыма,продолжил:
…Развитие представлений об эволюции Вселенной из сверхплотного состояния подсказывает следующую постановку вопроса: что если фундаментальные структурные единицы материи возникли в процессе расширения Вселенной, в сложной динамике “Большого взрыва”?
Разнообразие элементарных частиц, возникших в ходе взаимодействий при высоких энергиях, могло существовать только в начале “Большого взрыва”, и, возможно, в состоянии сингулярности Вселенной.
Все, я выдохся! Больше не могу.

В обоих концах Москвы стало тихо. Механизмы часов успели выбить половину третьего.
Нинель (так называл ее Гагарин) протянула в трубку, заглатывая цветущую воду болотной дремоты:
- В следующий раз, когда приспичит зафиксировать свои мысли, запиши их на бумаге или наговори в диктофон, понял?
Она бойко бросила трубку, а через восемь минут в ее квартире послышится злобный лай собаки и звонок в дверь, - это прийдет Миша.
…Труп Нинель обнаружат спустя неделю. В нескольких местах он будет искусно вскрыт монтировкой, на животе томик Спинозы, в руке крепко зажата бумага, на ней надпись: “Прочти, Дура!!!”
А ведь совсем недавно, в прошлой жизни, Тома любил эту женщину или, по крайней мере, так казалось. Когда ему вырезали душу, она сидела рядом с ним и крепко сжимала его пальцы своими, и Гагарин не чувствовал боли. Она была для него наркозом, она была для него той тупой девочкой-служакой идеям, она была для него…

В С Т А В К А

Через десять дней в литературной газете появится статья критика Василия Потемкина. Цитата из оной:
“Рекомендация читателям данного произведения: возьмите словарь антонимов и, открыв его на слове п р е к р а с н о, прочтите.”

Глава 7 «Кибернетический рай»

…Город утонул в дождях. Небо преобрело оттенок серо-фиолетового фингала и опустилось на землю так низко, что невозможно было, поднимая голову, не задеть его, поэтому ходили сгорбившись. Гагарин задыхался. У него всегда случалась аллергия, когда облака так висели над горизонтом.
Сейчас 5 часов 45 минут. Сидя в полупустом вагоне, он спит. Можно не волноваться: кольцевая – поезд в ДЕПО не едет. Тома проснулся, первое,что пришло ему на ум, оказались слова стихотворения, явно, ново-декаденского направления: “Бренное тело на мертвом асфальте чертило круги на ситцевом платье”. “Какая-то чушь” – смекнул Гагарин и в тот же момент был сражен наповал тыквой, в которой содержались запасы  сноведений.
Текли дни, переливаясь в месяца, года, столетия, а, так называемая, “восьмиминутная теория”, давно уже подтвержденная практикой, продолжала бесперебойно работать. Короче говоря, минуло время, а Томе по-прежнему трудно было вливаться в плотский поток, сносящий его к круговороту все ближе и ближе. Ступени переходов не переставали казаться грудами камней. Страх перед вылетающим из тоннеля поездом, страх перед собой за слабость поддаваться мимолетным прихотям ни на минуту не оставлял его.  Арахна гагаринских снов соткала километры часов, которые подпитывали мозг утренним кошмаром…

Вот и Выхино. Абсолютно непримечательно, однако такие места необходимы для встреч: они не отвлекают, а потому не радуют и не устрашают глаз, только раздирающий до костей озноб и голод, впитанный желудком от чистого восхода, оставленный на вечер и подбирающийся к сердцу. Полный отврат.
Ненависть к холоду в сердце, то есть любой ценой, даже ценой человеческих жизней не пропустить его туда, где желудочки томятся в ожидании боли, где насосы кончают живительной влагой, и где нет места холоду, открывающему путь к любви мерзких, противных тварей, величающих себя божьими.
- Где вы были, придурки?
- Да ты опять опоздал, а мы просто решили пожрать. Как-будто нельзя? Какой такой закон это запрещает, а?
- Закон? Да нет, нет закона, запрещающего есть собачье мясо, но, ты не обольщайся, его, наверное, скоро придумают. – Усмехнулся Гагарин, за что получил толстенным белешом по морде от парня по кличке боров.
Шестеро человек взошли на платформу и недовольно встали на краю замерзшего снега. Тома спиною почувствовал приближающийся мороз, как-будто отворилась дверь, или его снова отправили на злосчастную кафедру физ. воспитания: там в подвале здания был морг, хотя, может быть, он существует и по сей день. Заносчивые ученики отстукивали в нем Реквием зубами, а те, кто оставался наверху недоумевали, почему в кабинетах настоящий ледник. Как правило те из них, отличавшиеся более, чем тремя прогулами, попадали в морг уже трупаками.  Гагарину повезло больше – он убежал. После этого  его костыли выработали привычку ходить босиком в зимнее время.
Однако, холод, пробиравший вдоль позвоночника, не оставлял Тому в покое. Он обернулся, поезд, шесть минут назад стоявший возле перрона, действительно отошел.
Гагарин высунул голову на рельсы и оглядел правую сторону дали. Боров отдернул его голову, она выдернулась из рельс и затряслась, как старая редиска.
- Ты, что идиот: поезд приходит слева, ну болван! – Грянул разноголосый хор чуваков-антихенкинистов, которых Тома ненавидел, но почему то терся с ними этими же задницами, презираемыми данным движением, о сиденья электрособак и стенки дорог, метросоставы и резиновые дубинки.
- Я не знал.
Электричка меньше, чем за период жизни эта-мезона, оказалась перед ними.
Гагарин не успел опомниться, как они погрузили свои пустотелые цилиндры и тела, накаченные мышцами в состав и отправились по шпалам мимо людей-бочек, сферообразных девушек, лысых близнецов и гор груженных овосек, за которыми виднелись всего лишь конечности, приодетые в турецко-вьетнамский вариант, этакий замкнутый круг, где безвыходным маяком сверкали семейные трусы фабрики “Большевичка”.
Безобразное ГАУ – памятник-спрут индустриализма покосился на Тому и показал язык, выпустив изуродованных студентов из подточенного древесными червями града науки. Пахнуло потом.
- Наверное сессия уже в разгаре. – Затянулись запашком гагаринские ноздри и уткнулись в искаженное отображение на поверхности стекла.
- На выход: “Попка Фреди”, ребята! – Нулевка Борова натянулась, поднапряглась и замерла.
Ощущение от вновь уехавшего поезда, воцарилось позади Гагарина и теперь неотступно следовало по пятам. Он понимал, что нельзя обернуться и посмотреть, а нужно плестись дальше и неважно куда мог привести тебя перед, если зад был уже потерян.
Концентрированный сернистый туман с примесью аммиака свисал с небес, благоухая токами ужасов, исходящих от бесцветного громадного мавзолея с массивным проходом для дыма – квадратичной фабричной трубой. Когда-то здесь была грандиозная стахановская прачичная, которая постепенно превратилась в одну неразговорчивую печь, проглатывающую за минуту парочку одну другую сотен чьих-то трудов.
Туманная серость взвивалась вокруг кирпичных, безликих корпусов, куда забыли налепить даже самые примитивные окна – поистине заброшеный островок урбанистических хитросплетений конструкторов и украино-литовских строителей, великий и пофигистический апофеоз человеческой спешки и мизантропии (а ведь “человек человеку брат!” Неправда, человек человеку собутыльник, а Гагарин человеку – враг!). 
В подвале шестого корпуса находилось шесть человек. Боров бесшумно вздохнул сзади, и в тот же миг рабочий рухнул в объятия смерти: леска придавила сонную артерию. Остальных ждала подобная учесть: убивать следовало по одному каждый час – то, что доктор прописал.
- И за чем я с вами поехал? Скучно здесь. – Сказал Гагарин.
- Скучно тебе? Ну, тогда иди отдохни, поспи немного, а то, ты почти не спишь, все какой-то ерундой по ночам занимаешься. – Заботливо проворчал боров, привязывая очередную жертву.
Тома уединился под огромным гладильным столом.
Я анализирую, когда нахожусь один под столом, порою анализу подвергаются тишина и вурчание в животе, лужица крови медленно приближающаяся ко мне и ползущий по стене таракан. Но больше всего в этом мракобесии я ненавижу разбирать свои косточки, они не нуждаются в выводах и теориях, мне нравиться то, в чем я уверен, быть объективным человеком, а это значит, а что это значит?
Боюсь утратить разум, боюсь соскальзнуть в пропасть, из которой по отвесной скале не взберусь обратно, всего боюсь, что связано с моим неразвитием. Мне страшно вернуться в дольнюю плоскость своего рождения, - четкое разделение между мирами, где я вцепившись в высоту утеса, ухожу в небо. Хочу во всем видеть смысл, извлекая корень из нового совершенства. Теперь здесь, в этих чертях я нашел то последнее, недостающее условие, тот пункт с многоточием, который заполнен.
Тома, познавший убийство, разочарованно шарил меж сталактитов цементного мрака. Минуты с язвящей монотонностью стучали в висках, отзвук, удаляющихся сирен приводил его в безумие: неосознанные спонтанные взрывы энергии отключили память, искрившиеся провода, пояс для чулок, электрошокеры на полу, кислородно-изолирующие противогазы, очистительные фильтры, скафандры, кровь; микромозг на столе дымился от ударов лома. Набухшее на стене еще теплое олово способно было восстановить сосуды головы, вернув ему автономное существование, но Гагарин со скоростью света промчался мимо, безнадежно бормоча:
- Я проспал!
Снова забившись под стол, он будучи палачом и жертвой, вспомнил жажду смерти, и не найдя в схемах будущего трупов, лишь пояс для чулок, расценил это как отобранную возможность практически идентифицировать мертвую жизнь, затем Тома ощутил себя полным говном, когда брали его товарищей к нему так нагло ворвался другой сон, проснувшись в реальности иного дня, на обломках будущего в шкуре охотника, он протинул руки из-под стола:
- Вы забыли меня!
Капеляры микромозга были напрочь перерезаны и не подлежали соединению.
- Что это? Krieg Im Paradies?
Безучастно ступая по островам красных пятен, Гагарин опустился в такое пятно и жадно стал алкать содержимое:
- Как я хотел пить! Это же человеческая кровь. Она пахнет человеческой кровью. Значит этот рай живой. Как я мог ошибиться дверью! Я перепутал двери? Где здесь окна?
Он вбежал в одну из многочисленых стен и упал рядом с лужей крови. Искуственная тень исчезла в темноте слепого бетона. Глаз Гагарина рассек кровавый отпечаток:
- Я вижу срез крови! – Застонал Тома. Где здесь окна?
- Ты что забыл, здесь нет окон, их забыли? И/Или в них не нуждались? Те, кто здесь жил и/или те, кто это строил?
Холодный визг вьюги разделил их с топкой Фреди. Оглядываясь на кибернетический рай, Гагарин спешно возвращался домой и не было в нем ничего. Безразличная смерть оставила Тому в отчаянном положении: теоретические пасылы – это ничто, сказанное в пустоту, лабиринты безэкспериментальной паутины, слова, может смерть только смерть. Чувства – старомодная дама.  Кончив с окурком сигары точкой большого пальца, Гагарин пискнул, будто некий карлик-развратник укусом за задницу вывел его из равновесного состояния. Заготовленных паттернов поведения у Томы никогда не наблюдалось, и, подпрыгнув от удовольствия или негодования, он обернулся на аппетитную попку Фреди, едва слышно провел кровоточащими сухими губами в темно-синих чертогах фабричного мусора:
- Это не рай?! – Удивленный собственным страхом, поместившим свой черный меченный стяг над громадьем этого мира. И Гагарин встал под знамя с белым черепом, выдвигавшегося вперед с каждым вновь примкнувшим к обозу путником, тащя за собой армаду напуганных незнакомцев.
Человечество нового времени, но будут ли там люди? Где там? Устав от вопросов, он испугался и решил, что увиденная мертвая плоть просто принадлежала не тому человеку.
Тома достал из кармана пояс для чулок и бросил его на кровать.


Глава 8   «Потеряное море – обретенное море»

Миллиарды лет эволюции отмотали километры зеленеющей, цветущей голубезной и лазурью, темно-синей проволоки, отмахали глубоководные рвы, оттяпали у сухого грунта просторы гладкой материи, скрывающейся под натиском вод. Они бушуют или спят в безлюдном пространстве, защитившем себя от горячих ветров солью океана, спрятавшего страх под необъятным покровом смертельных ран, наносимых каждому посягнувшему на владыку. Просторы, до краев залитые водой.
- Вот оно, долгожданное море!
Никто не отважится испить соленой морской воды, но я стою здесь, и мне интересен ее вкус. Он жжет губы и бередит кожу. Море!
В свете сумерек отступают волны перед желанным штилем. Море!
Радость и боль раздирают душу, истязают тело. Дробят воспоминания, которых нет больше в сравнении с ликованием, когда скатываешься в бездну, сладкую до помрачения. Свет, разбавленный тьмой, - Море!
Память, вшитая стонами альбатросов, рассекающих пену в закатном блеске вечера, она творима в миг, в данную секунду существования. Море!
Это значит, что не будет будущего и уже отсутствует прошлое, мертвое, закостенелое перед ожившим Морем!
Тома избавился от уз. Такое искомое море простило ему ожидание и выдохнуло спокойствие. Скальпель водной глади резал бессмысленную теперь плоть, и в середине лунной дороги, протянутой от берега в море, плыл Гагарин. Он задыхался от невысказанности слов, невыразимости чувств и удовольствия, укачивавшего Тому, как младенца, в колыбели моря. Жадно глотая крохи ночи – висячие звезды, его бдительность скрылась за вратами манящей бездны, в которую он нисходил.

   
Глава 9

За этот часовой промежуток успело смениться время года. И настало то, от чего хочется скорее окунуться в теплый воздух метрополитена. Тома шел по переходу Павелецкой и те формы мышления, сознания, восприятия и ощущения, собранные в единое понятие так, чтобы их совокупность сопоставлялась с обширным определением, уныло и медленно стягивались к протяженности. Его мысли безобразными полчищями насекомых лезли по ступеням психизма, с каждым новым уровнем больно вытягивая ему череп. Внезапно он услышал обрывки быстро приближавшихся фраз:
- Да ты просто не понимаешь смысл христианства! – Раздоссадованно жаловался молодой человек в черном свитере.
- Да я и не хочу его понимать. – С завидным спокойствием отвечал другой, на голову меньше предыдущего.
Гагарин нагнал их. Теперь втроем они стояли в центре перехода, и Тома пытался распутать для них клубки мыслей, застрявших у него в голове:
- Вы могли бы представить себе Христа как принцип универсальной жизненности? Если рассматривать христианство в качестве феномена как некоторое движение в силу своей укорененности в прошлом и в силу присущих ему моментов эволюции, оно прогрессирует в точности в направлении, предусмотренным биогенезом.
Церковь никогда не согласится и не признает антропологический материализм, согласно которому мышление есть не божественная сущность, а естественная человеческая потребность, нет, лучше сказать, - способность, неотделимая от мозга, если хотите, физиологии человека, связанная с чувственным восприятием внешнего материального мира. Церковники  не смогут примириться с моей апологетикой, основанной на вере в Человека (Пояснение: человек рассматривается мной как высшее выражение природы, подчеркивая это единство, следует отметить отличие человека от других живых существ,  в частности, от обезьян). Но не стоит путать веру в человека с разумогенезом (не люблю Гегеля). В случае последнего развитие совершается только в сфере духа – абсолютная идея.
Таким образом, я остановился на человекогенезе, сводя важнейшее свойство человеческих индивидов к любви и близости. Не правда ли, мое видиние сего вопроса бонально?
- Послушай, - сказал человек в черном свитере, - я узрел в твоих словах фальсификацию веры, отход от приматов-богословов. Вижу подмену христианской теологии гегелевской теогонией.
- Ты что не слушал меня, я не люблю Гегеля, я сторонник фейербаховской теории. Я просто пояснил, чтобы ты не путал одно с другим (не равняй жопу с пальце – подумал Гагарин.).
- Нет, это ты не понимаешь! Подмена  и фальсификация заключается в том, что категории натурфилософии и диалектики Гегеля и Фейербаха ты вуалируешь Христогенезом, космическим Христом. Ты обманываешь себя и меня тоже.
- Может быть. Но я не отрицаю религию вообще, заметьте. Я не свожу причины ее возникновения и существования к невежеству и обману, я стремлюсь показать вам, что религия необходима как ограничительная черта, стремлюсь показать, что она тесно сплетена с жизнью людей. В моей философии атеизм – это вера в человека.
Переход опустел. Гагарин взглянул на часы: обе стрелки слились в максимуме своего последнего положения – остриями концов они изображали двенадцатый час на пустом циферблате.
Тома прервал собственное молчание:
- Я спал с ним.
- С кем?
- С Христом.
Лицо человека в черном свитере розовело, а на лице Гагарина проступали трупные пятна. Тома слегка подпрыгнул и, только коснувшись Земли, почувствовал удар в сердце. Удар, наполненный местью всего христианского мира, свалил его на гранитные плиты. Пол грубыми движениями ладоней успел поймать теплое тело.


Глава 10

“Когда я умер, человек, смотревший как гроб с моими бренными останками медленно опускают в Землю, совсем не плакал, он молча стоял (ни тяжести чувств, ни искусственных слез, ни кома в горле – совсем ничего). Этим человеком был я.” – Сказал себе Тома уже где-то далеко за пределами бесконечности, которая успела свернуться в маленький комочек. Гагарин улетал в путешествие по Вечности сквозь мириады звезд. По пути ему встретились мозги Архимеда, почки Линнея, мимо него со скоростью света пролетела мысль Теофраста Парацельса. По дороге она пересеклась с мыслью Гагарина об элексире жизни. “Нет лучше бессмертия” – подумали они. Но было почему то не до этого. Тома продолжал рассматривать меридианы темноты, вгрызаясь стеклами окаменелых зрачков в больничный потолок.
Медсестра Аня вошла в палату и выдернула нити, связывающие сердце Гагарина с внешним миром. Ей захотелось посмотреть изменится ли что-нибудь в его облике. Оказалось ничего. Радостная пищалка раздалась по прошествии тридцати секунд. Наконец, Яна вышла и торжественно объявила, что пациент из 106 умер.

…Мертвецкий сон фармалина прервал громкий треск телефона. На другом конце провода оживленно заговорили:
- Заберете? Прямо сейчас.
- Катите! – Успев пробежать свой последний путь по канату, слова сорвались в ухо и исчезли, растворившиеся в сигналах гудков, будто в кислоте.
И снова Geistesы уснули под сладкие скрипучие шаги каталки, ворвавшейся в их покои свежим трупным ветром бессонной ночи.
Неприятный запах налил полутемный подвал. Расплескавшийся аромат сильно ударил по голове старшего поталогоанатома, он отбросил скальпель и с досадой знатока, выпустил глоток воздуха:
- Полежи пару дней. Потом можно будет.

…Тишина пролетела по пустым койкам, забралась в лифт и бесшумно спустилась вниз.
…Кончался июль. Она присела у окна. За потемневшими от дыма заводских труб стеклами шел снег: ветер, завывая, кружил над мостовой снежинки и, подбрасывая их вверх, плавно опускал на Землю. Когда он успокаивался, они падали прозрачной вязью, даря глазам удивительное зрелище.

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

…Гагарин спал. Врач на корабле только что занес в бортовой журнал: пульс аномальный, давление атмосферное.
Гагарин спал. Его последний полет подходил к логическому продолжению завершающегося этапа жизни Вселенной, с которым он так и не смог примириться, но это уже другая история…

Э П И Л О Г

Перед смертью крылатые демоны хватают легкомысленных жертв острыми клыками за плесневую шею, но вместо крови получают рты, наполненные желчью. Они плюются, но все равно забирают тело и тащят на алтарь смерти.
Потом тела усопших попадают в сортировочный цех, где от них отделяют души. После этого оболочку – метерию сжигают, а души консервируют в банки; к каждой приклеивается табличка с именем и личным порядковым номером.
Но иногда небесная концелярия принимает решение о распродаже душ, так как  всем надо есть, да и конвеер с технологией нуждается в совершенствовании, а богатая клиентура всегда готова отвалить кругленькую сумму за дым, улетевший от какой-нибудь душевнобольной или ребенка. И тогда устраивают аукцион, после которого душа возвращается на Землю к своему новому хозяину.

Отрывок из книги Т. Гагарина
«Люди и их жертвы»

2001 г.