Бык и корова - тоже здорово быль

Войну одолели и вынесли на своих горбах и спинах не только люди и лошади, но и коровий народец. Как рассказывала моя мама, эти пахари и телеговозы были довольно своевольны и упрямы, и чтобы их заставить впрячься в конскую узду, приходилось проявлять неимоверную сноровку и еще больше упрямство для того, чтобы принудить к труду эту непокорную скотину, так как по природе своей они родились не для хомута. Но во времена, когда идет борьба между жизнью и смертью, не приходилось выбирать, кому и чем заниматься. И обстоятельства вынуждают менять привычки не только людей, но и животных. Лучшие и отборные лошади отправлялись тянуть фронтовую лямку. Конюшни деревни Круглицы осиротели основательно, остались лишь жеребные да негодные к воинской службе. Поэтому их места заняли быки и коровы. А приглядывали, ухаживали и работали с этим поголовьем отнюдь не сильный, а слабый пол. И теперь привычными предметами для быка в летний сезон становились плуг, борона и телега. Но бороздить и пахать землю хотелось не каждому бугаю. Но каждому нужно было иметь свой индивидуальный подход, своя, так сказать натаска и встряска. Например, бык Букет не любил таскать  борону, поэтому, чтобы заставить его делать это, ему накручивали хвост, словно бы заводили мотор. После этой накачки он мчался, только пыль столбом летела. А вот бык Дикан проявлял равнодушие к плугу. И здесь выручал не слишком гуманный способ, брали увесистую палку и угощали работника. Бедный бык взмыкивал и начинал двигаться. А чтобы это действовало существеннее, хомут подносили к глазам, чтобы ленивец не только чувствовал, но и чувствовал, что уж еще-то раз не поздоровится. И тогда дело начинало идти полным ходом. С Диканом случилась одна курьезная история. Он спокойно шел по полю. Жирная земля ложилась пласт за пластом. И вдруг из за леса неожиданно вывернулся немецкий самолет. Узрев мирных землепашцев, летчик, видимо решил их как следует пугануть. Снизился и выпустил над ними пулеметную очередь, очевидно последние пули, остаток боеприпасов. Взмыл в небо и скрылся за горизонтом. От таких треволнений бабенка, идущая за плугом, во весь дух помчалась в одну сторону, а бык припустился в другую сторону, в ближний лесок. Когда деревенские прибежали узнать в чем дело, то застали непривычную картину: женщина без сознания лежала в неглубокой яме. А вот рогатого отыскали не сразу. Сначала обнаружили оторванный от оглобель плуг, зацепившийся за корень кряжистого дерева, а неподалеку ревущего по-дурному и роющего копытами землю Дикана. К тому же одним рогом он вонзился в дерево. Когда его высвободили, он успокоился и был препровожден в конюшню.
Бык Сетик уклонялся от телеги и прочей упряжи. Ни помогали ни накрутка хвоста, ни тычки. К Сетику был особый подход. Еще в конюшне ему надевали на глаза колпак и выводили на улицу. "Слепого" быка у телеги поджидал кто-то с его любимым лакомством корочкой хлеба или свеколкой. На запах съестного бычара шел, как собачонка. Тут-то его и хомутали. А когда он оказывался опутанный упряжью, снимали повязку. Тут он начинал возмущаться, показывая свой непокорный характер: брыкался, тряс шеей, но было поздно. Потом он успокаивался и колесница трогалась, обычно за сеном. Пустая повозка не тяготила Сетика, потому не требовалась погоняйка, и любые ямы, рытвины и бугорки одолевались весело и с гиканьем. Но обратную дорогу с нагруженной повозкой бык не любил. Тут не помогали ни окрики, ни цоканье и тогда приходилось прибегать к кнуту. Только после этого бугай шевелился и воз медленно катился вперед. Но при малейшей преграде гора ли, яма ли бык вставал, как вкопанный. Тут опять хлестал кнут. Но если на пути была большая лужа, то он будто бы сто лет не пил, мчался к воде и со всего размаха плюхался в лужу, так что брызги летели веером, а погонщики мокрые с ног до головы и злые с полчаса крутились вокруг лежебоки, пытаясь его поднять. Ни битье, ни пинанье не помогало. Криворогий Сетик жевал жвачку да подремывал, отдыхая. И когда уже возчики уставали от собственных криков и понуканий, Сетик нехотя, без постороннего приказа вставал, дергал груженую телегу и плелся дальше.
Четвертым из друзей быков, не желавшим нести лошадиную службу, был Фунтик. Все выше описанные повинности он хоть и не охотно, но исполнял, не то что его коллеги, без кондибобера. Н когда зимой нужно было ехать за кормом к засыпанным снегом стогам сена и впрягаться в сани, он протестовал: глаза наливались кровью, шерсть становилась дыбом. Но как только кто-то брался за кольцо, вставленное в его ноздри, и наш забияка становился покорным телятой, хоть веди на бойню. И любые сугробы, до того казавшиеся неодолимыми горами, одолевались с легкостью, он проходил сквозь них, как бульдозер. От кольца шла веревка параллельно вожжам и погонщица по пути при малейшей волынке и остановки напоминали строптивцу, что он взвоет от боли чуть что.
А еще на Круглицкой ферме трудилась во все лопатки корова по кличке Долина. Вероятно, прозвище ей дали по фигуре, так длиной она напоминала лимузин. Ей даже обычное стойло было мало. Казалась бы, такая громадина имела большие возможности. Но на деле получалось наоборот. Телята у ней родились какими - худосочными и на выживаемость не крепкие. Молока она давала тоже не густо. А вот боронила, пахала, возила грузы она с удовольствием. Вероятно ей следовало бы родиться конем.