Сенокосные страдания лошадей

(Быль моей деревни)



Июль буйствовал вовсю. Макушка лета раскрыла свой купол для сенокосной страды. На лугах колхоза "Путь Ленина" в самом разгаре шумел сенокос. И на Круглицких угодьях разнотравье, тоже полным ходом, валилось с ног. Уборка сена шла на заозерных пажитях. Чтобы туда попасть людям - большой проблемы не было. Ноги в лодку, в руки весла и загребающий пошел "чесать" воду, с партией в несколько голов, к другому берегу. И так не один раз - туда с шалманом, обратно порожняком, пока не перевезет последнего. А молодежь, что позакаленнее, дабы не ждать очереди на посадку - руки в ноги и вплавь. Справляла сразу два удовольствия - купание и отдых перед работой, потому что раньше всех оказывалась у места сбора. А иногда некоторые сенокосники добирались по воде ноздря в ноздрю со своими четвероногими помощниками - лошадьми. А вот, чтобы доставить к месту косьбы разные там железки - конные грабли, идентичные сенокосилки и другие причандалы, приходилось делать огромный крюк. А вернее разорванный круг. От конного двора, что находился в нескольких метрах от озера, но ландшафт местности до него не удобоездный - болото, бугры, спуски да подъемы, правда пешком и на мелком транспорте можно "доковылять". Поэтому от места пристанища лошадей, где еще располагалось и небольшое помещение шорной мастерской, там хранились и сбруи, а на улице рядом стояли все лошадиные тягла и принадлежности для разнообразных работ. Отсюда и отправлялись в дальний заозерный путь ездоки на четвероногих тружениках, чтобы привезти все необходимое "оборудование" на обрабатываемые луга. Дорога для обеих сторон в ту волость лежала не гладкая. Глаз, конечно, радовался окружающим природным красотам,  но проехав до конца деревни с веселым гиканьем, седоки и их "скакуны" приуныли. Здесь с направлением в сторону Козловских и Кобяковских пастбищ, а значит и к искомым лугам уборочной страды становилось грустно. Так как дальнейшая стежка-дорожка готовила неприятные сюрпризы. И как в загадке предстояло выбирать из двух зол лучшее и удобное полотно. Один путь лежал в низине, и если пуститься по нему, то вытрясешь всю душу или буквально собьешь из мозгов омлет, потому что природа вымостила этот тракт болотистой площадью, а деревенская скотина так его отполировала, а лето к сенокосной поре подсушило, что так называемая грунтовка превращалась в настоящую булыжную мостовую с порядочными наростами в виде кочек и огромных шишек. А кто  хоть испытал на собственной шкуре, единственный раз езду на колесах по стиральной доске, тот может себе представить всю "прелесть" сего развлечения. Поэтому выбирали чаще верхнюю дорогу, но и здесь ждал не сахар, зато речного песка колыхалось в изобилии. И все чаще всего выбирался этот маршрут. Преодолевали место называемое Полковским, где постоянно гнездилась грязь, какая бы погода ни была, дальше небольшой мосток из бревешек через канаву и понеслась, насвистывая и поднимая облака пыли к следующему препятствию. Подъезжая к подъему на возвышенность, лошади сами, без понуканий и труканья, переходили на шаг. А уже на самой верхотуре колеса транспорта и копыта лошадей глубоко увязали в зыбучем песке, который редко приглаживало дождем, чтобы он становился твердым как ток, для такой "операции" понадобилось бы тонны воды. И хотя описываемая горка не была особой крутизны, но зато спуск пологий и длинный одолевался легко и непринужденно. Твердый как доска и без единой песчинки, видимо ветер основательно выдувал сию площадку. "Водителям" оставалось только направлять вожжи да удерживать своих "везунов" от слишком быстрого бега, притормаживая их ход. И выезжали уже к такому месту, где со всех сторон окружало озеро - протоками, истоками, заводями. А несколько впереди ждала водная преграда - так называемый Плес, где проходила дорога и переливался водный поток из одного истока в другой. И в летнюю пору он считался чисто символическим препятствием - курица могла перейти в брод. А через несколько метров последний барьер - малый мост, причудливое прозвище получивший оттого, что пролег через узкий исток. Ну, а дальше шумели только заливные луга, переходящие то в  леса, то в поля, то снова в цветочно-травные пространства. И они тоже имели свои названия как то Портки, Долгуша, Грязная, Ильино и другие, и все это в заозерных уголках Круглицкого "подворья". В июльские дни одного уборочного сезона на одном из бескрайних лугов шел сенокос. Люди и лошади трудились наравне. Кто-то прибыл первым и уже отработал свою смену - это косари, сейчас лежали в тенечке, а лошади-косцы смачно хрумкали аппетитный травой. На другом конце луга слышался разноголосый перезвон, стук, крики и ржание. Там сгребали сухую траву в копны, а на копных граблях в валки. А еще в третьей стороне уже готовились к метанию стога - свозили на веревочных и жердяно-кустарниковых волокушах копенки, сносили на руках  охапками и клочками уже звеневшую и излучающую душистый запах природы высушенную до сена, траву. Приближалось время обеда. И жара как всегда не желала сдаваться на милость ни людям, ни животным. А чтобы поддерживать в организме рабочее состояние и силы энергии, необходимо время от времени, чтобы не иссохнуть где-нибудь под копной и не дать дуба, заливать внутрь "горючее", то бишь воду. Т она рядом, ее хоть залейся - целое "море" разливанное. Нужно сделать только несколько шагов и хоть обливайся, хоть пей. А запасы желанной влаги кончились, и жажда начинает мучительно требовать своего, но лень матушка не позволяет совершать маленький променаж до озера Порехт. И бригадир Иван, отвечающий за Круглицкий куст колхозников, не будь дураком, посылает за желанным напитком тринадцатилетнего подростка Витьку, тоже работавшего на сенокосе. Да не просто так, а на лошади по кличке Майка, запряженной в конные грабли. А кобылка эта отличалась вспыльчивым, неуравновешенным норовом, случалось ни с того ни с сего взбрыкнет, и задаст такого стрекача, что и машина не угонится, может оттого, что молодая да необъезженная была. Нет бы подумать бригадиру хорошенько да "захомутать" на такое дело лошаденку спокойного характера - как Марта (мать Майки) или невысокого конька Боблака, они тоже "вкалывали" там. Но необдуманные решения всегда выходят боком, если к тому же не знаешь ни глубину озера, ни его подводное строение путей-дорог. А что делать мальчишке - старших надо слушать. Дают ему сорокалитровую флягу, садится на железную "повозку" и ну, поехали в воду за водой. В одной руке вожжи, в другой - фляга, а солнце печет на всю катушку, почувствовала Майка приятную прохладу воды и прямиком устремилась навстечу погибели, а тут еще железные понукалки толкают в зад, вынуждая двигаться вперед в бездну, и рада бы бедная лошадь повернуть назад да…
А тем временем Витька приготовился, когда грабли наполовину оказались в воде, черпануть своей посудиной, наклонился и зацепился штаниной брюк за острые концы граблей. Баклажку бросил, а пока возился, отцепляя штаны, Майка с упряжью и возницей стремительно погружалась. Вот видна уже только одна ее голова с глазами, полными страха, она отчаянно борется за жизнь из последних сил, да и парнишка еще не справился со своей задачей. Но в последний миг, буквально за несколько секунд до того, как бедняга утонула окончательно, коварные зубы граблей "отпустили" Виктора на свободу. Он уже сидел по шейку в воде и всего на волосок от смерти, но судьба смилостивилась над ним в тот раз, хотя некоторое время никак не мог прийти в себя, и лошадь было жалко до слез. С берега наблюдали за ее страданиями, но ничего сделать не смогли. И спуск у берега был не крутой, но беда приключилась. Когда труп выплыл, а потом вскрыли внутренности, чтобы констатировать смерть, то взору предстала ужасная картина. Сердце бедной Майки разорвалось на тысячу мелких кусочков, вероятно, она умерла от испуга еще до того, как захлебнулась и утонула?! Железяки, конечно, достали, а вот то, что живая душа приняла такую мучительную смерть, никто не ответил, даже материально не пострадал. Недаром в семидесятые годы, как раньше и позже, существовал негласный лозунг: "Все вокруг колхозное, все вокруг мое". Такая же система существовала и в колхозе "Путь Ленина", теперешнее товарищество "Заречье". Может быть бригадира Ивана Павлова и получила немного совесть, да потрясла, но навряд ли, разве только за собственную шкуру испугался. Давно уж произошло это событие, но всплывает в памяти каждый год, когда заходит речь о сенокосе или лошадях.