Первокурсница

Первокурсникам 70-х посвящается

          *  *  *

Я проходила мимо института. Распахнулись двери, и навстречу мне высыпала толпа студентов. Я уловила обрывки фраз, такой знакомый студенческий жаргон:
«А вот у нас в общаге...», «Ну, думаю – завал!», «Завтра две пары»...
         
...Вот и мы, кажется, совсем недавно так же выбегали из аудиторий.

С неба падают редкие заблудившиеся снежинки запоздавшей зимы, откуда-то издалека, из ранних сумерек уходящего дня, всё еще доносятся приглушенные временем голоса:
«А вот у нас в общаге...», «Ну, думаю – завал!», «Завтра две пары»...
         

СНАЧАЛА БЫЛО СЛОВО

Здравствуй, разума чертог!
Пусть вступлю на твой порог
С видом удрученным,
Но пройдет ученья срок –
Стану сам ученым.

Прощание со Швабрией
Из сб. “Carmina Burana”*


– Сейчас для тебя главное – произношение! Упустишь на первом курсе – всю жизнь будешь мучиться!
Мама расстроенно думает, что бы еще посоветовать, и повторяет в десятый раз:
– Ради бога, не потеряй ключ от квартиры. На ужин обязательно – слышишь? – обязательно покупай что-нибудь в магазине. Он за углом...
– Да ладно, мам, ну, что я – маленькая?
Мы подходим к автостанции. 
– Ну, доченька, будь умницей! Учись хорошо.
Мама хочет еще что-то сказать, но отворачивается и машет уже из автобуса.

...В вестибюле шум и толкотня. По коридорам с уверенным видом снуют «старожилы», на щите с расписанием куча объявлений, тут же списки групп первокурсников.
 – Девушки, вы первокурсницы? Быстро в 317 аудиторию! Кто не знает, на каком этаже 317 аудитория – поднимите руки! Какой «семнадцатый»? Тут всего четыре этажа!!!

– ...Дорогие первокурсники! Уважаемые коллеги! Вот вы и стали полноправными членами нашего дружного студенческого братства! Наш Горьковский институт иностранных языков – один из старейших вузов страны. Я поздравляю вас и желаю...

В огромные окна лекционного зала потоками льется сентябрьское солнце, а звонкие слова «аудитория», «кафедра» и «декан» кажутся прилетевшими из средневековья!..

–...А сейчас прозвенит звонок, символизирующий начало вашей новой студенческой жизни! – Бородатый мужчина с манерами английского лорда торжественно поднял руку – и по коридорам разлетелось веселое «Дззззи-и-и-инь!». Когда три месяца назад мы стояли в белых фартуках с букетами цветов во дворе школы, я всё старалась запомнить тот последний звон, удержать на секунду школьное время, утекающее меж пальцев...

– Все знают своих кураторов? Отлично! Тогда можете расходиться по аудиториям. Еще раз поздравляю...

И сразу все задвигались, застучали сиденьями откидных стульев и потянулись к выходу. Ни одного знакомого лица... На вступительных экзаменах по английскому я познакомилась с тремя девочками из Навашина, и мы вместе ходили на консультации, переживали друг за друга, давали советы... Одну из них я видела мельком еще на сочинении, а потом и она куда-то пропала.

Я забыла, на каком этаже висит доска с расписанием, и спустилась в вестибюль. У киоска «Соки-воды» очередь за газировкой. То и дело хлопают входные двери, и кто-то кому-то кричит истошным голосом: «Маринка!!! Хелло!».

– А где тут доска с расписанием? – спросила я высокую девушку в длинной, ниже колен, узкой стильной юбке.
– Доска с расписанием?.. – Девушка с недоумением посмотрела на меня сверху вниз и задумалась. – Ах, расписание! Это на втором этаже, в коридоре...
 
Я поднимаюсь по лестнице и краем уха слышу: «Какие мелкие пошли первокурсники...»

                * * *

Я не сразу сообразила, что первая цифра номера аудитории означает этаж, на котором эта аудитория находится. Пока я бегала вверх и вниз по лестнице, прозвенел звонок и коридоры опустели. Может, такой комнаты вообще нет?..

– Ты тоже заблудилась?
 
Я оборачиваюсь и вижу девушку с прямыми, распущенными по плечам волосами. Это Алла Крайнова. Я ее запомнила, потому что она из Арзамаса. Поступали восемь человек, а приняли нас двоих...
– На третьем этаже двести двадцать второй аудитории нет... – обрадованно говорю я. Теперь нас двое, и можно не волноваться.
– «Двести» – это второй этаж, – спокойно объясняет Алла. – А я тебя сразу узнала. Ты – Лена Говоркова, из Арзамаса?

– Можно войти? – говорит по-английски Алла, и я повторяю, комкая слова: – Можно войти?

Аудитория совсем маленькая, меньше, чем школьный кабинет английского языка. Четыре длинных обшарпанных стола, деревянные скамейки, огромное, во всю заднюю стену, окно... Сколько абитуриентов мечтали оказаться здесь, но не дотянули, не добрали кто один, а кто и полбалла...

– All together! In chorus!* – говорит группе преподаватель и оборачивается к нам: – На первый раз прощается, но на будущее учтите: никаких опозданий! – I see a cat. I have a dog... Лара! Земскова! Слушайте интонацию! Яковлева! Где язык?

Все откуда-то узнали, что на английский нужно принести зеркальца... Может, на собрании говорили, а я прослушала?.. Алла Крайнова, кажется, тоже не знала, но у нее в сумке нашлась пудреница. Я прикусываю кончик ручки, фиксируя расстояние между верхними и нижними зубами, и повторяю за преподавателем: «Пи-и-ит», «кэ-э-эт»...

Чтобы правильно произнести английские гласные, нужно широко улыбаться, и к концу пары у меня от напряжения заболели лицевые мышцы. А по расписанию у нас еще полтора часа английского...

– Кошмар какой-то! – Дина Гланц вытирает лоб и обиженно вытягивает и без того пухлые, как у негритенка, губы. – Вам не кажется, что этот наш Костин слишком серьезный? Хоть бы разок улыбнулся!
– Если б знал, что будет такая мура – подался бы в историки! – ни к кому не обращаясь, бормочет Вадик Харитонов, единственный «мужчина» в нашей группе.
– «Забудьте всё, чему вас неправильно научили в школе! – передразнивает Костина высокая девушка в длинном, с кистями, балахоне. – Все вместе! Хором: Э-э-э!»

Похоже, никто не переживает из-за того, что вместо «прекрасного Оксфордского произношения» у всех пока одни пузыри... А Каринская даже на уроке смотрит не на Костина, а на собственное отражение в зеркале.

На Иру Каринскую я обратила внимание на общекурсовом собрании, когда нам торжественно вручали студенческие билеты. Высокая, тоненькая, в джинсовой юбке и коротком пиджачке явно заграничного происхождения, Ира показалась мне именно такой, какой в идеале должна быть студентка из инъяза. Я еще подумала, что хорошо бы с ней подружиться...

– ...А сейчас скажите мне, кто с кем будет постоянно работать в паре, – объявил в конце первого занятия Костин. –  В течение года – никаких замен партнера, только с моего разрешения!
Я обернулась к Каринской, но меня опередил Вадик:
– Если я не ошибаюсь, – с наигранной галантностью обратился он к своей соседке, – Вы, Ирина, живете на Минина? Ну, а я почти рядом. Следовательно...
 
Алла Крайнова тоже оказалась «занята»:
– Лена, ты извини, просто мы с Люсей Шикиной снимаем комнаты на одной улице. Очень удобно вместе готовиться.

Так я оказалась в паре с Олей Яковлевой – высокой, подстриженной «под мальчишку» девушкой в балахоне с кистями, которая в перемену забавно пародировала Костина. Жила она на квартире у хозяйки где-то в районе Свердловки* и в первый же день умудрилась опоздать на собрание. А чтобы подготовиться к английскому, нужно работать в паре.
«Вот так она и будет приезжать за пять минут до звонка!» – подумала я, с опаской пересаживаясь за последний стол – рядом с партнершей.

В аудиторию входит подтянутый сосредоточенный Костин, и всё начинается сначала:
– Оля, мягче! Харитонов! Слушайте интонацию! Еще раз – хором!


СТО ДЕВЯТАЯ АНГЛИЙСКАЯ

– Ну и денек! – обмахивается газетой Вадик. – С ума сойти!
– А где тут столовая? – спрашивает моя партнерша по диалогам и достает из сумки соевый батончик. – Лена, хочешь?
– Пожалуйста, не забудьте: книги в библиотеке по списку получает староста, – заглядывает в аудиторию Костин. – Алла, Вы меня слышите?

Алла Крайнова, которую, как оказалось, назначили старостой группы, медленно поправляет прямые, закрывающие пол-лица волосы и вопросительно смотрит на Костина: – Какие книги?
– Ну, знаете! – Игорь Витальевич  теряется и разводит руками. – Я, кажется, десять раз повторял!..

Сегодня у нас было три пары, и две из них – сплошной английский! Три часа мы пропевали вслед за Костиным предложения про кошек и собак, а в заключение «Игорек» – так мы сразу окрестили нашего совсем еще молоденького преподавателя – заявил, что тем, у кого нет слуха, он не завидует.
 
– Девчонки, спорим, он женат? – Дина Гланц садится на подоконник, не забыв тщательно разгладить на коленях коротенькую юбочку. – Потому что он знает, как варить кашу! Помните, что он в перемену Яковлевой посоветовал?..
– Кстати, о каше... – трясет кудрявой спутанной шевелюрой Наташа Чаплина – очень полная девушка с голубыми, как незабудки, глазами. Сначала я ее даже приняла за преподавателя, такая она солидная и серьезная: в длинной коричневой юбке, приталенном жакете и огромных очках с затемненными стеклами. – Кто-то тут батончиками собирался угостить...

Уроки закончились, но почему-то никто не торопится. Мы сидим в аудитории и смотрим друг на друга, как бы ожидая новых указаний. Еще только два часа, и я боюсь остаться одна в незнакомом городе, в квартире с чужими запахами, я стесняюсь хозяйку тетю Веру, потому что она всё время разговаривает и пытается меня накормить...

– Ну, что ж, давайте наконец познакомимся, – предлагает Дина, выходя к преподавательскому столу. – Меня зовут Дина, фамилия – Гланц. Я считаю, что нам... – Дина посмотрела на часы и, оттопырив нижнюю губу, подула на прилипшую ко лбу прядку волос. – Нет, сегодня уже поздно! Одним словом, нам нужно как-нибудь собраться и хоть что-то узнать друг о друге. Нас же всего десять человек...

В глубине коридора звенит звонок, и за дверью уже столпился народ из второй смены. Несколько человек заглядывают в нашу аудиторию: 
– Эй, у вас тут что, занятия? Какая группа?
– Сто девятая английская! – хором кричат Дина и Оля.
– Первокурсники? – удивляется чужой преподаватель. – У вас же занятия с утра...

Мы выходим из института – и сразу попадаем в ослепительно яркий сентябрьский день.
– Пока, – машет Алла и поворачивает налево, к автобусной остановке. Оля Яковлева вопросительно смотрит на меня:
– Мне на «двойку». А тебе?

Мы переходим улицу и запрыгиваем в подошедший трамвай, который довозит нас до Свердловки. По тротуарам летят яркие желтые листья, и солнце сверкает так, как будто хочет насветиться про запас на всю долгую зиму! Мы машем сумками, и я думаю о том, что вот начинается замечательная студенческая жизнь и нужно что-то сразу предпринять такое, чтобы немедленно, не тратя ни секунды, начать радоваться и жить на полную катушку!
– Пошли в «Пельменную»? – прозаически предлагает Оля. – Там блины есть, со сметаной.
 
Мы стоим за высоким столиком, и Оля аппетитно макает сложенный вчетверо масляный блин в сметану и запивает всё компотом из сухофруктов. На второе мы взяли по миске дымящихся пельменей, а Оля еще купила слоеный пирожок с капустой. За соседним столиком уткнулся в тарелку лысоватый мужчина в немодных очках. Рядом с ним – полная женщина в ярко-красной вязаной кофте, слишком теплой для такого чудесного дня. Я смотрю на взрослых скучных посетителей пельменной и тут же забываю о них, потому что они – из другого мира, к которому я никогда (никогда!) не буду иметь никакого отношения.
 
...Женщина в красной вязаной кофте оглядывается на нас и почему-то улыбается. 


У МЕНЯ ЕСТЬ ХОЗЯЙКА

В подъезде было грязно и пахло кошками.
– Кажется, здесь, – мама развернула бумажку с адресом, который нам дали в деканате. – Полина Егоровна Малышева.
Я уныло смотрю на обшарпанную дверь с номером двадцать восемь.
Неужели я буду тут жить?!

– Мы по объявлению, – объясняет мама через закрытую дверь. – На квартиру.
Полина Егоровна недоверчиво смотрит на нас сквозь узенькую щель, потом вдруг улыбается и машет рукой:
 – Да вы ж проходите!
В коридоре сумеречно и неуютно. На столике с треснувшим зеркалом – столетней давности салфеточка, засохшие цветы... И всё здесь какое-то прошлогоднее, уснувшее и мутное.

– Обувь-то снять надо, – строго напоминает хозяйка. – Я ж не молоденькая, полы-то за всеми мыть.
 
Мы послушно разуваемся и проходим в комнату. Полина Егоровна смотрит на меня изучающе и почему-то качает головой.
– Ну, вот что, – без предисловий переходит она к делу. – У меня – как у всех: двадцать рублей в месяц и два рубля за свет. А Вы издалека?
– Да нет, из Арзамаса, – не сразу отвечает мама.
– Это хорошо, – довольно кивает Полина Егоровна. – Значит, домой будет на выходные ездить? А то ванна-то у меня протекает...
 
...Мы выходим во двор и с облегчением вычеркиваем из списка квартиру номер двадцать восемь.

– Ничего, найдем что-нибудь получше, – расстроенно улыбается мама. – Адресов-то много, да все хотят двоих-троих... А тебе учиться надо!

Мама не представляет себе, что кроме пятерки существуют еще какие-то, совсем неплохие, отметки, и пытается оградить меня от всего, что может помешать занятиям.
– Вот, смотри, тут написано: «Тихий район, девочка, без вредных привычек»... – Мама подносит листок к глазам: – Кто без вредных привычек? Хозяйка?

Мы снова садимся в трамвай и долго едем по кольцу. Я уже начинаю узнавать остановки, потому что это наша четвертая поездка. Не доезжая до «Белинского», трамвай резко дернулся, что-то сверху заскрежетало, и женщина-водитель объявила, что из-за обрыва проводов движение приостанавливается. Но мы уже почти приехали, потому что следующий адрес на листочке – дом 125 на улице Белинского – вот он, через дорогу.
 
Мне сразу понравился тихий двор с клумбами и цветами, и то, что дом – не какая-то деревянная развалина, а обычный пятиэтажный, с лавочками у подъездов и списками жильцов. Тётя Вера тоже оказалась хотя и пожилой, но не такой суровой, как Полина Егоровна.
 
– Проходите, чайку не хотите ли? С дороги? – заулыбалась она и замахала руками. – Да не разувайтесь вы, тут не хоромы!
 
На подоконниках цветы в горшках, на окнах тюлевые занавески и зеленые шторы – почти такие же, как у нас дома, в Арзамасе. Из маленькой комнаты вышел огромный вальяжный кот и осуждающе посмотрел на гостей.
 
– Это Ванечка, – с нежностью представляет кота тетя Вера. – Он к чужим не идет, такой умница!
 
Кот рассеянно смотрит мимо меня, презрительно дергает хвостом и гордо удаляется.

– Ничего, привыкнет, – говорит хозяйка и с сомнением смотрит на мое совсем коротенькое платье и голые коленки. – Вот у меня студент с политеха жил, Женей звали – так Ванечка у него на коленях как развалится – и ну петь!
 
Я растерянно сижу на кончике чужого дивана и вежливо улыбаюсь Ванечке. Очень хочется домой...


СТАРОСТА ГРУППЫ

– Почему вы опять не в аудитории? Какая группа? Кто староста?

Все смотрят на Аллу Крайнову, как послушные овцы на пастуха, потому что староста отвечает за аудиторию для занятий: если в деканате ошиблись и «наш» кабинет уже занят, именно староста должна волноваться и бегать по этажам в поисках свободного класса.
 
Но Алла Крайнова не волнуется и никуда не бежит.
 
– А в чем дело? – поднимает она на преподавателя безмятежное лицо и забрасывает назад прямые светлые волосы. Мы идем за Аллой, как пятиклассники за учительницей, а замыкает шествие красный от негодования Костин с учебниками под мышкой. Алла останавливается перед каждой дверью и прикладывает ухо к замочной скважине, чтобы определить, занятая аудитория или нет:
– «Don’t go home alone…» – у-гу, это у них фонетика... А тут «домашнее чтение»...

Наконец аудитория находится и мы рассаживаемся за длинными столами, исписанными разными почерками и на разных языках. Оля Яковлева украдкой достает из сумки вафлю, но тут же запихивает её обратно и виновато смотрит на Костина.
 
Сегодня – суббота, пятое ноября, а это значит, что я поеду в Арзамас – на целых три праздничных дня! После английского у нас еще только один семинар, и нужно обязательно успеть на последний автобус, чтобы уже с вечера оказаться дома! Тетю Веру я предупредила, сыр и килограмм вареной колбасы, о которых два раза по телефону напоминала мама – в сумке с тетрадями, и можно смотреть в окно и думать о том, как всё-таки здорово жить на свете!

...Сумерки. Сырые заборы, грязные лужи... Почему-то этот праздник пахнет первым снегом... Сегодня особенно ярко светятся витрины магазинов и зонтики не плывут, а летят над тротуарами, которые вдруг, прямо на глазах, белеют.
 
Трамвай вынырнул из-за поворота, как огромный светящийся кит, и я бегу к заднему вагону, на ходу колотя себя по плечам и энергично мотая головой, отряхивая снег с беретки и куртки. В салоне все пассажиры мокрые и веселые, как в Новый год. Сквозь запотевшие стекла я пытаюсь определись, какая следующая остановка, и представляю себе шипящую на сковородке домашнюю яичницу с жареной колбасой.
 
– Площадь Лядова, – неожиданно громко раздается усиленный микрофоном голос водителя, и я отчаянно тяну на себя сумку, застрявшую между двумя чужими пакетами. А в трамвай уже вваливаются новые румяные пассажиры...

– Извините... Вы выходите?..

– Ну, куда лезет!.. Что за люди такие... – возмущается  женщина в сером демисезонном пальто, ощупывая свой пакет и протискиваясь на мое место. – Сначала спят всю дорогу, а потом лезут людям на головы!..

Хорошо, что на мне прошлогодняя драповая куртка на молнии, а не новое пальто, а то бы ни одной пуговицы не осталось!... Хлюп... Я спрыгиваю с подножки – и прямо в лужу! Сумка бьет по бедру, меховой берет съехал набок, ноги в красных полусапожках промокли, и уже без пяти шесть, а до автостанции – два квартала... И всё равно я бегу, еще надеясь на какую-то случайность, и праздничный снег валит мокрыми хлопьями, залепляя стекла очков.
 
...Тёмные окна автостанции, безлюдная площадь, запертые двери кассового зала. Ну вот... Тусклый фонарь освещает щит на стене с расписанием автобусов. Самый ранний – в пять тридцать...
 
– Самый ранний – в пять тридцать, – раздается где-то над ухом, и я оглядываюсь и вижу Снежного человека в меховой шапке, напоминающей скафандр. Снежный человек трясет головой и машет лапами в мокрых варежках – и сразу становится меньше ростом, чуть выше меня. Из-под шапки торчат мокрые светлые волосы...

– Ты тоже опоздала? – глупо спрашиваю я Аллу Крайнову и тоже машу руками, отряхивая снег. – Может, будет дополнительный?..

Никакого дополнительного не предвидится, но я уже настроилась на праздник и не хочу даже на несколько часов возвращаться к тете Вере. Сейчас медлительная Алла подумает и благоразумно скажет: «Тебе на двойку?» И придется идти вместе на остановку и ехать на квартиру, потому что одна я бы еще покружила вокруг автостанции или поехала ночевать на вокзал, но только не с Крайновой. Еще подумает, что я глупенькая...

– Зайдем в будку? – предлагает Алла и первой протискивается в металлическую коробку с оборванным телефоном. Я тоже толкаю дверь и прижимаюсь к Алле.
 
– Никакого смысла возвращаться, – авторитетно говорит Алла, снимая мокрые варежки. – Не успеешь уснуть, а уже вставать надо...
– Конечно! – радуюсь я. – Уж лучше здесь подождать. Правда?

Праздничное настроение снова пузырьками поднимается к горлу, и чужая комната с зелеными занавесками и продавленным диваном кажется далекой и нереальной. А еще можно забыть на три дня – целую вечность! –   про Костина с его придирками и про то, как всё-таки одиноко мне в этом большом городе...
 
– А как ты отпросилась с демонстрации? – спрашиваю я, опуская сумку и яростно дыша на красные ладони. – Ты же староста...
– А никак. Просто уеду – и всё.
– Попадет...
 
Алла пожимает плечами, а я рассказываю, как мы с Олей ходили отпрашиваться в деканат.

 ...Нашего декана все – даже преподаватели! – за глаза называют князем Туманским, хотя титул «лорд» подошел бы ему еще больше: что-то есть во всем его облике аристократичное, а легкая хромота – как у лорда Байрона! – только усиливает это впечатление. 
– Давай скажем, что у тебя брат женится, – предложила Оля, неуверенно приоткрывая дверь в комнату с секретаршей.
– Уж лучше, как договорились: холодно, едем домой за зимней одеждой...

Я еще ни разу не была в деканате, и высокие шкафы вдоль стен и особый «канцелярский» запах слежавшихся бумаг и пыли подействовали удручающе.
 
– Леди, вы ко мне?
 
Мы с Олей проходим в кабинет и, запинаясь, рассказываем, как холодно нам будет на демонстрации в одних тоненьких плащах и полусапожках. Князь Туманский с сомнением смотрит на нас.

– Ах, леди, леди, – говорит он как будто вполне серьезно, но Оля толкает меня в бок и ухмыляется. А Туманский продолжает изображать строгого декана:

– Вот представьте себе, леди, что через пять лет – а они пройдут быстро! – вы придете сюда за распределением, ну, скажем, в Англию или в Швейцарию! И будете плакать и просить написать вам хорошую характеристику...
 
– Не будем просить, – заверяет Оля, у которой уже куплен билет до Казани. Я тоже киваю и твердо обещаю ходить на все демонстрации – вот только съезжу разок домой и привезу зимнее пальто...

 ...И вообще пять лет – это целая огромная жизнь, и далекая Англия, куда якобы сможет когда-нибудь направить нас Туманский, если и существует – то только на карте в кабинете страноведения. 

* * *

...После одиннадцати снег перестал, и фонарь около нашей будки засиял в полную силу.

– А как ты думаешь, – спросила Алла, в десятый раз посмотрев на часы. – Твоя мама очень огорчится, если мы откусим по кусочку? Ножа-то нет...
– А как мы ее будем кусать? – с сомнением спрашиваю я, разрывая толстую оберточную бумагу и с удовольствием вдыхая колбасный аромат. – Жаль, что нет довеска...

Алла шарит в портфеле, но ничего острого не обнаруживается.  Еще несколько минут мы боремся с предрассудками цивилизованного воспитания, а потом Алла решительно откусывает от края:
– Вкусно... Попробуй!
 
За колбасой и сыром мы и не заметили, как стрелки часов подползли к двенадцати. Спать не хотелось, да и как тут уснешь, стоя... Пустынная площадь перед зданием автостанции кажется мертвой, и невозможно поверить, что через несколько часов тут загудят автобусы, засветятся ларьки и запахнет пирожками.
 
...Две неясные длинные фигуры, вынырнувшие из-за угла, пересекли площадь и явно направлялись к нам. Луна светила им в спины, и черные вытянутые тени показались уродливо-зловещими. Я посмотрела на Аллу, но та только пожала плечами и вытерла варежкой губы.

– Девочки, а нас не угостите?
 
Уф!.. И совсем они не страшные, эти два парня в курсантских формах!

– Шпрехен зи дойч? – похвастался знанием немецкого Гена, узнав, что мы из инъяза. – Бон жур, ауф видерзейн!

Они такие смешные, эти ребята! У Валеры всё лицо заляпано веснушками, и мне почему-то кажется, что он нас стесняется. Зато Гена болтает за двоих! И ножик у него нашелся, и даже четыре конфеты «Маска». Валера молча отдает мне свою долю, и я разламываю эту дополнительную конфету и угощаю Аллу.
 
...В красных осенних полусапожках хорошо гулять по Волжской набережной ярким осенним днем... Руки тоже замерзли, а варежки совсем мокрые... Гена чиркает спичкой, на секунду освещая наши лица.
– Вы что, серьезно собираетесь тут торчать до первого автобуса?
– А что делать? Всё равно уже почти утро...
– Может, к нам в казарму их отвести? – тихо предложил Валера. – Посидят в дежурке до пяти. Пойдете, девочки?

Мы переглядываемся. Алла тоже замерзла, а до автобуса еще четыре часа...
– А нам разрешат?
– Попробуем...
 
Пока Гена вел переговоры с дежурным офицером, мы с Аллой переминались у ворот, надеясь разжалобить сурового стража. Наконец дверь распахнулась и нас провели в теплую будку с электрическим обогревателем и лампой на столе.
 
– Посидите тут по утра, – строго, без улыбки, говорит дежурный. – Хоть и не положено это... Вот тут кипяток в чайнике. Кажется, и заварка где-то была.

Мы пьем чай из металлических кружек, и я вижу, что у Аллы закрываются глаза. Я прислоняюсь к стене и тут же проваливаюсь в сон, как в теплую вату. Завтра, то есть уже сегодня, я буду дома и мама испечет лимонный торт «Наполеон», а по улицам будут толпами бродить праздничные веселые люди, кричать «Ура!» и размахивать красными флагами... И я никому не расскажу о нашем ночном приключении и о том, что в кармане моей куртки неизвестно каким образом оказался сложенный вчетверо листок с номером городского телефона и двумя словами: «Позвони, пожалуйста!!!»    

ЖИЗНЕННО-ВАЖНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

– Ну как, ты решила? Будешь звонить или нет?
 
Оля Яковлева смотрит на меня такими безмятежно-наивными глазами, что мне и самой начинает казаться, что это очень просто – взять и позвонить почти незнакомому человеку...
 
– Да я же не знаю, от кого записка, понимаешь? От Гены или от Валеры...
– Ба! Ну и что? Так даже интереснее!

«...Сравнительно-историческое языкознание — область лингвистики, посвящённая прежде всего родству языков. Пра-языки... Сравнительно-историческое...»

Мы сидим в лекционном зале во втором ряду, перед самой кафедрой.  Рядом с нами еще человек десять, а остальные места впереди и сзади пустуют. Основной поток расположился гораздо дальше, и именно там кипит настоящая студенческая жизнь! Но мне нравятся лекции по языкознанию, хотя я и не успеваю одновременно вникнуть в то, о чем говорит преподаватель, и кратко записать услышанное. Поэтому я сажусь поближе к кафедре и строчу всё подряд, механически, а разбираюсь во всем уже дома.
 
– Ну, хочешь, я за тебя позвоню? – снова шепчет Оля. – А ты думаешь, это кто? Гена?
 
Я не собиралась никому ни о чем рассказывать, просто случайно проговорилась. И теперь Оля не дает мне покоя.

– Как-то даже странно, почему это я должна первой звонить? – пытаюсь увильнуть я. – Мог бы спросить телефон, если так надо...

«...Кто знает древне-греческий, поднимите руки. Как не знаете?! К завтрашнему дню выучить!»

Это так шутит наш зам.декана. Аудитория просыпается, вздрагивает, потом охотно улыбается и одобрительно смеется. До звонка три минуты, и можно засунуть недописанный конспект в сумку и наконец-то подумать о жизненно-важных проблемах. Например, о том, что надеть на вечер первокурсника...
 
– Ты что наденешь? – спрашивает меня Оля по дороге в буфет.– Давай не пойдем на латынь, а? Мне нужно еще маникюр сделать...

– Яковлева!!! Как это ты не пойдешь?! – кричит, делая зверское лицо, Лара Земскова, отвечающая за «учебный сектор». – Мы же договорились по очереди отвечать!
 
Латынь я не люблю! Длинные слова, которых нет в словарике... Перевожу наугад, по смыслу. Хотя бывает интересно встретить такое привычное слово, как, например, «капуста» в совершенно другом, первоначальном, значении! Оказывается, «капут» по латыни означает «голова»! Но всё равно я латынь не люблю!
 
Мы делаем вид, что вместе с группой ищем аудиторию, потом заворачиваем за угол, сбегаем вниз по лестнице и... сталкиваемся с Земсковой, явно направляющейся в гардероб.

– Девчонки, ну, вот так надо! – оправдывается Лара, вращая накрашенными глазами. – Это вы близко живете, а мне до вечера еще в общагу на Гагарина ехать!..

Лара мне нравится, хотя она и бывает грубоватой. И голос у нее какой-то низкий, и в выражениях она обычно не стесняется. Но никто не обижается, потому что Лара рождена комиком и, глядя на нее, всем хочется смеяться. А сегодня Земскова превзошла себя: она и так экспериментирует с прической и цветом волос, но такого мы еще не видели!

– Лара, что Вы с собой сделали?.. – растерянно развел руками Костин, столкнувшись с Земсковой в коридоре. – Зачем Вам эта седина?!

– А ты чем красила? – спрашивает Оля по дороге к остановке. – Белилами?
– Ты что, совсем?.. Кто ж белилами красит! Серебрянкой! С батареи отколупала и помазала.
 
Лара снимает вязаную шапку и трясет головой, демонстрируя своё творение. На нас все оглядываются, а одна женщина даже плюнула. Ну, какое им дело?.. А если честно, то Ларе всё идет, даже огненно-красная, выкрашенная хной мальчишеская стрижка с серебряной прядью, падающей на глаза.

* * *

Хорошо, что тети Веры нет дома и можно спокойно померить перед большим зеркалом в прихожей синий брючный костюм, который мы с мамой сшили на заказ в ателье. Брюки узкие, чуть-чуть расклешенные, пиджачок короткий, с планкой на талии. А что делать с волосами? Завить уже не успею, а если просто распустить – приеду на вечер, как мокрая курица... Ой, а про маникюр я совсем забыла!

– Ну вот, так я и знала! – тетя Вера открывает дверь и плюхает на пол сетку с помидорами. – Не успела поселиться, а уж мажется! Ты далёко ли?
– У нас вечер Первокурсника! В Кремлевском зале.
– Тогда ладно! – успокаивается хозяйка. – Только сюда чтоб кавалеров не водила – а там, как знаешь. Да ключом-то не греми по ночам и дверью не хлопай. Голодная, небось? Садись-ко лучше и поешь пирога с капустой...
– Спасибо, теть Вер. Я потом, ладно?

...Фонари весело отражаются в мокрых тротуарах! Я бегу по Свердловке, прикрываясь от дождя и ветра синим японским зонтиком, который подарила маме ее подруга из Киева. На углу продают горячие пирожки с мясом, и от лотка поднимается густой пар. А рядом сияет огромными витринами «Кондитерский». Сюда мы приезжали с мамой после каждого вступительного экзамена и покупали мне приз – пирожное или шоколадку. А сейчас я могу сама потратить стипендию на что угодно – например, на конфеты «Белочка» или соевые батончики.

«Двойка», наверное, только что отошла, потому что под навесом нет ни единого человека. Опять Яковлева опаздывает! Обещала ровно в шесть...
 
Вот уже три трамвая с интервалом в десять минут подъехали и с лязгом отъехали от остановки, и я понимаю, что ждать нет никакого смысла, но всё-таки вглядываюсь в окна следующей «двойки», надеясь в любую минуту услышать знакомое: «Ба! А ты давно ждешь?». Я нечаянно тряхнула зонтик и сразу же попала под холодный душ! Хорошо, что ресницы не накрашены...

Уличные фонари светящимся коридором разрезают темноту. Если пробежать по этому коридору к той точке, где сходятся огоньки, можно еще успеть... Вот только куда всё-таки подевалась Оля?
   
* * *

– Я же сказал, девушки, мест больше нет! Гостей надо было меньше звать...
 
Дежурные старшекурсники за стеклянными дверями равнодушно смотрят на толпу опоздавших, размахивающих пригласительными билетами. Особенно настойчивые стучат и тщетно просят позвать какого-то всемогущего Андрея из комитета, который должен всё уладить...
 
Наверное, это недоразумение... Я протискиваюсь к входу и дергаю дверь на себя. Неожиданно она поддалась, и я показываю мокрый пригласительный высокому парню в темных очках. 
– Я – первокурсница...
– Девочка, ты что, не слышишь? Нет номерков в раздевалке!

Я всегда теряюсь, когда со мной говорят вот таким официально-взрослым голосом, да еще называют «девочкой»... Дверь приветливо распахивается, на секунду выплеснув на опоздавших гул голосов и гром ударников, и два парня с зачехленными гитарами небрежно пожимают руки дежурным и с достоинством проходят в вестибюль. С ними девушка в меховой куртке с капюшоном и в сапогах на платформе. Явно не первокурсница... И никто не спросил у нее пригласительного!
 
Сквозь стеклянную дверь я вижу Люсю Шикину, Лару и Олю! Они тоже видят меня и подбегают в своих развевающихся платьях к дежурным.  Лара трясет неотразимо-рыжей, с серебряной проседью, головой, и строгие стражи улыбаются и что-то ей говорят. Я снова дергаю дверь на себя, а сзади напирают те, кто никогда не теряет надежды. Дежурный оглядывается на нас, секунду колеблется, отрицательно качает головой и снова превращается в официального представителя порядка. Оля с Ларой огорченно пожимают плечами, разводят руками и пытаются что-то мне объяснить жестами, но я и сама вижу, что на вечер меня не пустят.
 
Да мне уже и не надо!
Обидно, конечно... И тетя Вера удивится, почему я так рано...

...Первый телефон-автомат не работал, второй проглотил двушку и замолчал. Около драмтеатра в киоске я попросила разменять рубль, но киоскерша раздраженно ткнула пальцем в тетрадный лист, прилепленный к окну: «Размен монет не производится!»

Я еще постояла около театральной афиши. Было бы проще, если бы я знала имя...

– Девочка, ты меня не пропустишь? Мне только одно слово, я быстро!
– Звоните, пожалуйста...

Оказывается, за мной уже выстроилась небольшая очередь, а я и не заметила.
– Алло, алло... Женя, я тут, около театра... Да-да, в девять...

Мужчина в кожаном плаще распахнул передо мной дверь телефонной будки. 
– Спасибо, девочка. Двушки нужны? Вот, возьми – пригодятся.

Трубка еще теплая... 
– Я слушаю.
(Женский голос – резкий, недовольный. Может, я номер перепутала?)
– Я вас слушаю! Кто это?– нетерпеливо повторил голос, и в трубке что-то затрещало.
– Здравствуйте... Я – Лена...
– Какая еще Лена? Девушка, Вы не туда попали. Тут никакой Лены нет!

Короткие гудки. Я растерянно комкаю листок с номером, и белый бумажный шарик беспомощно падает в грязь.

...А если бы не упал, а закатился в карман куртки?
Кто знает, может, именно в этот миг жизнь подвела меня к одной из тех невидимых развилок, когда «направо пойдешь – счастье найдешь, налево пойдешь...»
И никто не в силах подсказать, что там, за поворотом. 
 

ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Don’t go home alone.
Nobody knows how lonely the road is.*

Из учебника по фонетике.

Да нет, в школе я, конечно, целовалась с мальчишками. В шестом классе. В меня тогда влюбился Павлик Астахов, а с ним за компанию – Витя Романов и Левка (фамилию уже не помню). Мы вчетвером ходили на каток, и мальчишки по очереди завязывали мне шнурки на ботинках. Почему-то считалось, что это – сугубо мужское дело, шнурки, и на тех девчонок, которые сами управлялись с коньками и ботинками, остальные смотрели как на неудачниц (сейчас их назвали бы «лузерами», но тогда это словечко еще не было в ходу). Лет до четырнадцати я вообще была «звездой»: дружила только с мальчишками, с крыши сарая прыгала в сугроб первой, а однажды на пари съехала на лыжах в овраге с такого вертикального склона, что потом сама испугалась. А вот в восьмом классе я притихла, закопалась в учебники по английскому и как-то не заметила, что почти все мои одноклассницы повзрослели, накрасили ресницы и встали на каблуки. Опомнилась я только на первом вечере старшеклассников, оказавшись внезапно в мире взрослых людей, живущих по каким-то иным, непонятным мне правилам.
 
Мама очень гордилась моей «детскостью» и даже хозяйке тете Вере рассказала, что я – еще «девочка нецелованная». В том смысле, что я буду целыми днями учить английский и Историю КПСС, а гостей водить к тете Вере не буду.
 
Почему-то именно «нецелованная» обидело меня больше всего:  в самом слове, в приставке «не» была какая-то ущербность...
 
От института до улицы Белинского можно доехать минут за пятнадцать на трамвае, а можно сначала пойти в противоположную сторону к Волжскому откосу, спуститься по Чкаловской лестнице к набережной, а потом пешком по мосту в Канавино... Канавино – это на другом берегу, в нижней части города. Мне нравится смотреть на Волжские откосы с противоположной, Канавинской стороны.
 
...на то, как медленно сгущаются сумерки, превращаясь в темноту – и вот уже где-то вдалеке рассыпаются светляками туманные огоньки. Город на другом берегу разгорается, как костер – и вдруг вспыхивают и отражаются в потемневшем небе прожекторы Кремля.
 
Во время таких бесцельных блужданий по улицам теряется ощущение времени, и я сливаюсь с этим городом, похожим на огромного паука, с уличными фонарями, с прохожими в серых драповых пальто. Возвращаюсь на автобусе часов в десять – и сразу хватаюсь за английский. Просиживаю до двенадцати, шепотом перед зеркалом  повторяя звуки и «пропевая» диалоги. Сначала тетя Вера пыталась навести свои порядки: по-хозяйски заходила в мою крохотную комнату и каменной статуей командора застывала у дверей, скрестив руки на широкой груди.

– Ну, хватит глаза-то портить! Всей науки не переучишь. Вот у меня Женя из политеха жил – так он книжки-то и не открывал, а приносил одни пятерки!
 
Наверное, тетя Вера считает меня зубрилкой...
 
И еще она всё время зовет меня на кухню попить чаю с пирогами.  Пироги у нее вкусные, но если я буду вот так постоянно что-то есть, я же растолстею и буду как тетя Вера! 

...когда загораются фонари, резко наступает темнота, такая густая, как будто воздух замазали черной краской. Я возвращаюсь на автобусе в верхнюю часть города и выхожу за две остановки до «Белинского», чтобы купить в гастрономе соевых батончиков. Сегодня утром резко похолодало и наконец-то выпал настоящий снег.

В серой каракулевой шапке с козырьком, с болтающимся красно-синим шарфом, ярким, как новогодний серпантин, я чувствую себя «девочкой из инъяза» – модной, стильной и уверенной, и мне кажется, что вот теперь, или очень скоро, начнется наконец та самая студенческая жизнь, о которой я мечтала. В голове крутится английская фраза, которую мы пропевали на уроке, отрабатывая дифтонг «оу»: «Don’t go home alone. Nobody knows how lonely the road is». Глупая фраза, а вот прилипла – и всё тут. А улица действительно пустынна – как будто сейчас не полдесятого, а глухая полночь...
 
Бум!.. Что-то твердое ударило меня в спину, и хотя толчок не сильный, от неожиданности я поскользнулась и села в снег. Шапка с козырьком съехала набок, сумка отлетела к забору. А кругом – ни души...
 
Кто-то большой и сильный вытаскивает меня из снега, отряхивает пальто и подает сумку.
 
– Девушка, простите бога ради!.. Кажется, я Вас напугал? Если бы Вы знали, какой у меня сегодня день!..
 
Очень взрослый мужчина, лет тридцать, а то и больше... В меховой шапке, в коротком модном полупальто, а ведет себя, как мальчишка-хулиган!  Запустил снежком посреди ночи!.. Вот тебе и “don’t go home alone”…
 
– Если бы Вы знали, какой у меня сегодня день!.. – повторял взрослый хулиган, от которого просто разлетались во все стороны брызги неведомого мне счастья! И еще от него пахло шампанским и дорогим мужским одеколоном, и, наверное, он был немного пьян, потому что вел себя как третьеклассник, неожиданно получивший пятерку по математике.

– Тебя как зовут, Лена? А меня – Дмитрий... Анатольевич! – почему-то перейдя на «ты» и фамильярно беря меня под руку, представился мужчина. – Лена, Ленка, ну, улыбнись ты, пожалуйста! Вот, возьми! – Дмитрий Анатольевич расстегнул пухлый черный портфель и достал смятые цветы, завернутые в целлофан. – Да ты понимаешь, Ленка!.. Нет, ты ничего не понимаешь!.. Пойдем, провожу, а то какие-нибудь хулиганы обидят!  ...что я сегодня диссертацию защитил! Да ты хоть представляешь, что это такое?!

Чужое счастье накрыло меня с головой, и мне тоже захотелось швыряться снежками и нестись куда-то вместе с этим удивительным взрослым мальчишкой! Во дворе он взял меня за руку, подышал на замерзшие ладони и обнял за плечи.

– Ленка, да ты... ты чудо! Можно, я тебя поцелую?

...Если бы мама не обзывала меня «нецелованной», я бы еще подумала, стоит ли целоваться с первым, не совсем трезвым, встречным. Мы стояли в светящемся круге от уличного фонаря, но вокруг не было никого, и только снег продолжал сыпаться мелкой холодной пылью, превращая двор в белую пустыню.

...Тетя Вера уже спала, и я на цыпочках пробралась в ванную и, стоя перед зеркалом, долго-долго изучала свое лицо. Ну и что, собственно, изменилось? Возбуждение улеглось. Гвоздики в стакане с водой съежились и потемнели, свесив головы с самым несчастным видом. Наверное, он очень хороший человек, этот Дмитрий... Анатольевич, который умеет так заразительно радоваться! А я вот не умею, стою перед зеркалом и – как странно! – ни-че-го не чувствую!
 
Я осторожно притворяю дверь в свою комнату, чтобы свет не разбудил тетю Веру, открываю тетрадь с домашним заданием по английскому и шепотом, старательно артикулируя, как учил нас Игорек, повторяю: «Don’t go home alone»...
               
   
ШУРИК – ЮРИК

Увезу тебя я в тундру,
Увезу тебя одну...

ВИА «Самоцветы»

С Шуриком и Юриком наши девочки познакомились еще в сентябре, на «картошке». Нас тогда забросили ночным поездом сначала в Пильну, а потом посадили сонных в «пазики» и развезли по трем соседним деревушкам. До Пильны мы ехали в одном вагоне, а в автобусах перепутались – и я вместе со старостой Аллой Крайновой оказалась с девочками из сто десятой, так называемой «сельской» группы. Жили мы с ними, а к своим приходили в гости после ужина.

...В тот день я очень устала и промерзла на бесконечном поле, куда нас послали, несмотря на дождь.

– Не сахарные – не растаете! – преувеличенно бодро уговаривал нас бригадир, глядя на затянутое тучами холодное небо. – Вы ж молоденькие девчата, вы ж наша смена!..

А еще он сказал, что нужно спасать урожай и только от нас зависит, будут ли горожане в этом году есть жареную картошечку с солеными огурчиками.

– Сами то, небось, любите картошечку? То-то и оно! Это у вас в городе она так и растет в пакетиках в магазине! А за ней еще понагибаться надо, так-то вот!
 
«Сельские» девочки из сто десятой привычно похватали ведра и расползлись по бороздам, как колорадские жуки. А у меня еще со вчерашнего дня не высохли носки и ватник, одну варежку я потеряла, а стекла очков, которые приходилось то и дело протирать грязными руками, торчали перед глазами, как печные заслонки.

– Ах, молодцы, девчата! Вот молодцы! – покрикивал бригадир, с опаской посматривая на небо. – Дождь, он что? А вот если снег, не дай бог... Да мелкую-то не оставляйте! Даже горох – всё зимой сгодится!

Алла поделилась со мной запасной перчаткой, и мы в четыре руки разгребаем мокрые слипшиеся комья, выискивая «горох». Поле пахнет черноземом, сыростью, ботвой, а еще – навозом и чем-то пряным. На другом конце борозды я вижу нашу сто девятую, сбившуюся в кучку под полиэтиленовой пленкой, которую привезла запасливая Наташа Чаплина. Что-то твердое стукнуло меня по щеке, а потом защелкало по дну пустого ведра...
 
– Высыпайте в машину, что набрали – и шабаш! – сдался бригадир, уныло пересчитывая борозды. – Град, будь он неладен...
 
В ватниках и платках мы выглядим несуразно, и даже Ира Каринская с ведром в руке и мокрыми прядками волос, выбившихся из-под косынки, уже не кажется «девочкой из инъяза». Но всё равно для местных «джентельменов» мы – городские студентки, по слухам, говорящие по-английски, а значит, почти иностранки. Правда, интерес к «иностранкам» выражается несколько необычно... Например, вчера два парня на мотоциклах завернули в поле и, не снижая скорости, стали гоняться за перепуганными девчонками. А в самый первый день некий местный допризывник Николай подрулил на тракторе к нашему дому и широким жестом миллионера на лимузине предложил подвезти с ветерком до поля.

И подвез... Разогнался по ухабам так, что нас в прицепе кидало из стороны в сторону, как малосольные огурцы в банке. Хорошо еще, что не перевернулись!
 
Отогревшись на печке и переодевшись в сухие спортивные костюмы, мы с Аллой решили навестить своих.
– А мы ждем гостей, – сообщила Наташа Чаплина, помешивая ложкой в кастрюле и поправляя на голове термобигуди. – Говоркова, а это что такое?!

Наташа хватает меня за руку и вращает глазами-незабудками:
– Ногтищи-то!.. Срам один, да и только!
 
«Мама-Чапа» тащит меня к электроплитке и наливает из чайника в кружку горячую воду:
– Отмокай тут, а потом я тобой займусь!
 
Гостей оказалось двое: Шурик и Юрик. Оба высокие, оба веселые, в меру промокшие и обветренные, но не в ватниках, как мы с Аллой, а в куртках с капюшонами. Ввалились, как долгожданные деды Морозы, с целлофановым пакетом печенья и шоколадками «Алёнка» из местного продмага. И сразу вокруг всё завихрилось, неизвестно откуда появилась гитара – и вот уже Чапа с улыбкой светской примадонны разливает чай, а гости с шутливой галантностью ухаживают за дамами.

Так вот они какие, эти элитарные, почти мифические парни с переводческого, куда по непроверенным данным можно попасть только чудом! Иронизируют, уплетают Чапину картошку и весело танцуют со всеми по очереди. Я так и не поняла, кто из них Шурик, а кто – Юрик, потому что, когда нас знакомили, Дина Гланц представила их «через дефис»: Шурик-Юрик.
 
...И никто их не стесняется! Рыженькая Люся Шикина, сияя веснушками, изо всех сил кокетничает с обоими и строит глазки, но не всерьез, а как бы в шутку. Тихая отличница-медалистка Маша Наумова, как всегда, уткнулась в книгу, а Мама-Чапа распевает под гитару романсы своим оперным голосищем, которому тесно в комнате.
 
– Кому кофе со сливками? – предлагает Дина и грохает на стол трехлитровую банку с молоком, таким густым, что в городе его бы три раза разбавили и выдали за сливки.
 
– Кофе из кружек?.. Экзотика! – одобряет Шурик (а может быть, Юрик), высыпая печенье на газету.
– А откуда у вас растворимый кофе? – поднимает от книги голову Маша. – Его даже в Горьком нет...
– Ммм... – Лара макает столовую ложку в молоко, а потом опускает ее, всю облепленную сливками, в аллюминиевую кружку. – Кайф!

Я хочу тебя простить,
Как птицу с неба отпустить... –

тихонько начинает Наташа Чаплина, и голос у нее уже не ударяется о потолок, а органично переплетается с гитарными аккордами и шумом дождя за окном.

Я хочу простить тебя,
Сегодня раз и навсегда... –

отзываются Лара с Диной, и так у них получается стройно и красиво, как будто они всю жизнь жили вместе в деревне и спелись в школьном хоре.

...Люди встречаются, люди влюбляются, женятся!.. – 

Чужие голоса врываются c улицы диссонансом, а потом кто-то там, в темноте, изо всех сил удар-ряет по гитаре и отчаянно вопит: «В свой вагон вошла она, улыбнулась из окна, поезд тронул, а я вслед лишь рукой помахал ей во сле-е-ед!!!»

– Опять Иркины рыцари с серенадами! – отдернув занавеску и вглядываясь в непроглядную темень за окном, ворчит Мама-Чапа. – Теперь до полуночи не успокоятся...

– А вот я им покажу угомон!
 
Тетя Оля, хозяйка дома, с грохотом распахивает окно на кухне, опрокинув тазик с помидорами, и кричит в темноту, грозя невидимым нарушителям покоя:
– Да угомонитесь вы когда-нибудь, холера вас забери?
– Теть Оль, Ирину позовите? – вполне миролюбиво просит из темноты один из «рыцарей» и тут же вдохновенно ударяет по струнам:

Увезу тебя я в тундру, увезу тебя одну-у-у...

– О господи! – вздыхает Ира Каринская, набрасывая на плечи ватник и повязывая платок. – Нужно выйти, а то будет нам концерт по заявкам до утра!
   
   ...А меня никто никуда не зовет – даже тут, в деревне. Правда, Машу Наумову, кажется, тоже... И Олю... Наверное, выбирают тех, кто этого сам хочет? Я точно не хочу до полуночи сидеть на бревнах под мелким дождем с парнями, которых я и рассмотреть-то не могу толком!
 
Но почему-то всё равно обидно...

* * *
   
Уже совсем поздно. Чапа на правах «мамы» бесцеремонно щелкает по часам на руке и объявляет «комендантский час».
 
– Ира-а-а! – кричит в темноту Лара Земскова. – Пойдешь с нами-и, девчонок провожа-ать?

Одинокий фонарь в конце улицы подслеповато мигает. Темные окна домов, невидимая тропа под ногами... Мы скользим по глинистой дороге, натыкаясь друг на друга, а вслед несётся лай собак и душераздирающий крик гитары:

Увезу тебя я в тундру, увезу тебя одну-у-у...


SWEET LOVE STORY

The sweet love story that is older than the sea..
Карл Сигман. Песня из кинофильма.
   
Наш институт даже доброжелатели называют «цирком», а завистники «публичным домом» – из-за шокирующих причесок, потрясающих воображение коротких юбок и сногсшибательной косметики. Вот так и создаются стереотипы – по внешнему признаку. А то, что у нас самый «зубрильный вуз», мало кому известно...   
   
Когда Ира Каринская подошла ко мне в перемену и пригласила к себе на Минина на вечеринку, я даже не сразу поняла, что она от меня хочет. Ну, нет у меня фирменных джинсов и никогда не будет! И не только потому, что на черном рынке дорого, а просто нет моего размера... Самый маленький – сорок четвертый, а мне нужен сорок второй.
 
– Говоркова и Яковлева! Не вздумайте опять отбиваться от коллектива! – кричит Дина Гланц, которую еще на «картошке» за выдающиеся организаторские способности выбрали комсоргом. – В группе десять человек всего, а живем по углам...

Ах, вот оно что! А я-то подумала... Просто еще одно мероприятие «по сплочению группы». 
У Каринской я ни разу не была, ни в компании, ни просто так... Даже когда Ира пригласила всех на демонстрацию слайдов, которые привез ее отец из Германии, мы с Олей пошли в кино. А может, я немного завидую Ире? Ее раскованности, уверенности, умению привлечь к себе внимание... Когда они с Вадиком отвечают диалоги у доски, у них получается так весело и легко, что даже Ирино долгое русское «а-а-а» кажется плюсом, а не минусом.

...Если бы у меня было что-то «фирменное», может, я бы тоже расковалась? В нашем инъязе вообще принято стильно одеваться, потому что у многих девочек родители бывают за границей или, как у Каринской, живут там подолгу. Ира даже школу заканчивала в Германии, но почему-то поступила на «английский».

Конечно, в институте много и таких, как я – из обычных семей, из маленьких городов... У Оли Яковлевой папа – учитель, а мама – технолог на заводе. Или Маша Наумова – она вообще из многодетной семьи... Но Маша – особый человек, совершенно независимый. Ее и так все в группе уважают, без «лейблов» и сапог на платформе. Интересно, как это ей удается? 

Каринская встретила нас с Олей по-домашнему: в ярком восточном халате до пола и с полной головой бигудей. Наверное, мы пришли рано?

– Проходите, девчонки. Располагайтесь. Там журналы, телик включите...
 
Ира растворилась в дебрях старинной квартиры, а мы с Олей, вопросительно посмотрев друг на друга (разуваться или нет?), сняли сапоги и по длинному коридору прошли в комнату, откуда неслась музыка.

Where do I begin to tell the story of how great a love can be?
The sweet love story that is older than the sea
The single truth about the love she brings to me, where do I start?..

Что это?..  Мелодия вошла в меня, как поцелуй, обволокла чем-то нежным, неуловимым – как запах фиалки. Далекий иностранный голос, переписанный десятки раз, рассказывал о своей огромной любви, большей чем вселенная, так просто, так искренне, что перехватило горло. Слова свободно лились из магнитофона, красивые и печальные от невозможности выразить всю ОГРОМНОСТЬ чувства – и от всего этого хотелось плакать.

В комнате полумрак. Тяжелые шторы на окнах, пятна света от вращающейся лампы скользят по потолку, отражаясь в высоких бокалах с вином. Дина Гланц распустила волосы и что-то сделала с глазами, потому что даже в темноте видно, как они светятся.
 
– Вы, мадам, предпочитаете сухое? Кофе, сигарету? – Люся Шикина явно подражает Каринской, но у нее плохо получается. А я и не знала, что все в группе курят... Даже Алла Крайнова, которую за месяц «на картошке» я ни разу не видела курящей, буднично чиркает спичкой, подносит сигарету к губам и отрешенно следит за струйкой дыма.

Мама-Чапа отмахивается от Шикиной и тащит нас с Олей к широкому дивану, на котором сидят в расслабленных позах Лара и Алла. Сегодня с утра у Лары Земсковой волосы черные, как вороное крыло, с прозеленью на висках.
 
Ира Каринская в коротком обтягивающем платье в полоску, которого я никогда на ней не видела, вошла, вернее, скользнула в комнату, покачиваясь на платформах. Волосы она завила и собрала сзади в тяжелый узел, как на старинных гравюрах.

– Разрешите?
Вадика Харитонова я не сразу и узнала! И дело не в джинсах, которые, кстати, совсем неплохо на нем сидят, а в том, как он подошел к Каринской и как на нее посмотрел...

With her first hello she gave new meaning to this empty world of mine…
There’d never be another love, another time…

А я думала, что будет просто девичник...
 
Алла Крайнова медленно забрасывает назад волосы, ставит на столик бокал с вином и безучастно кладет руку на плечо Шурику (а может быть, Юрику). Они даже не танцуют, а просто стоят обнявшись под музыку – оба высокие, отрешенные, серьезные...

Дина Гланц пришла со своим парнем (я не знала, что у нее есть парень), а с ним за компанию какой-то Андрей и еще трое из политеха, но я не запомнила их имен.

...Даже Оля Яковлева танцует! Она же говорила, что не любит медленные танцы...
 
Я не ела с утра, и бокал сухого вина ударил в голову. Кажется, если я сейчас встану, на меня свалится потолок...
 
– Парни, врубите «Битлов», – просит Лара, и кто-то невидимый послушно перематывает катушку. Голоса выплескиваются из металлического ящика, разрушая хрупкую ауру истории любви, Sweet Love Story, которая «старше, чем море»... 


GAUDEAMUS IGITUR*
               
Всех вас вместе соберу,
Если на чужбине
Я случайно не помру
От своей латыни...
                Прощание со Швабрией.
Из сб. “Carmina Burana”


А на следующий день у нас была контрольная по латыни.

– Братцы-сестрички – завал! – жизнерадостно оповестил всех Вадик, влетая в аудиторию. – Полный finale! Ничего в голову не лезет! Маша, Машенька, ты – одна моя надежда!

Отличница Маша Наумова не раз выручала Вадика в критических ситуациях.
– А как я тебе передам... – начала Маша, но в аудиторию стремительно вошел Анатолий Николаевич Гамусов, или Гаудеамус, как за глаза называли его студенты – и переговоры были прерваны.

Получив карточку с заданием, Вадик сразу понял, что дело безнадежное. Покосившись на Гамусова, он сунул листок Ире, та – Чапе, Ларе, Оле...Маша прочитала задание, кивнула и вырвала из тетради чистый лист.

Но торжествовать победу было рано!

– Земскова, что Вам передали?
– Ничего, Анатолий Николаевич! – басом ответила Лара, вытаращив на преподавателя преувеличенно честные глаза. – Правда, ничего!

Гамусова эти слова не убедили. Он встал и начал неторопливо расхаживать по аудитории, заглядывая в наши работы.

...Почти перед самым звонком, воспользовавшись удачным моментом, Лара передала Вадику двойной листок, исписанный аккуратным Машиным почерком.
– Время истекло! Сдавайте работы! – потребовал Гамусов.
– Ну, была не была! – махнул рукой Вадик и, надеясь на Машину добросовестность,написал в правом верхнем углу: «Вадим Харитонов, 109 английская» – и отдал листок преподавателю.

– Уф, кажется, пронесло! – вздохнул он, пожимая руку своему спасителю. – Спасибо тебе, Машенька! Ты – настоящий друг!

Через неделю Гамусов принес наши проверенные работы. Как всегда, сначала он похвалил Машу Наумову, а потом перечислил фамилии тех, кто написал «очень-очень слабо». В этом «черном» списке Вадика не оказалось. Не было его работы и среди «хороших» и «не очень хороших».

– У меня осталась одна контрольная, – провозгласил Гамусов «вредным» голосом. – Работа Вадима Харитонова. Мне всегда казалось, что Харитонов немного... гм... оригинальный студент. Но ТАКОЙ оригинальности я не ожидал даже от него!

И Гамусов вручил недоумевающему Вадику Машин листок.

Наверное, Вадик тоже не ожидал увидеть то, что он обнаружил на второй странице своей контрольной. После подробного грамматического разбора предложений через всю страницу четким круглым Машиным почерком было написано:
ОСТАЛЬНОЙ ПЕРЕВОД ПРОСТОЙ.
ДЕЛАЙ САМ!


«SPELLING-BEE»*

На первой паре Костин устроил внеочередной диктант.

– Быстро пишем фамилию и группу. В верхнем правом углу – «SPELLING-BEE»... Слово «Bee», Лара, между прочим, пишется через два «e»! Каждое слово повторяю по два раза. Приготовились? Начали!
 
Об этом ежегодном конкурсе знатоков орфографии нас уже предупреждали. В конце ноября Костин торжественно зачитал положение о двух турах и минут пять пытался убедить нас в том, какая это великая честь – выйти в финал и получить почетную грамоту «The Best Speller». 
– Да вы знаете, что в Америке победителей показывают по телевизору и даже снимают о них фильмы?! – с пафосом повторял Игорь Витальевич, делая вид, что не замечает наших унылых полуулыбок.
– Так то в Америке...

...Первые десять слов – совсем простые, хотя мы их и не писали никогда. «Альтруист» – почти как русское, да и пишется так же.
– Лена, что такое «альтруист»? – шипит сзади Лара. Я оборачиваюсь, но Костин грозит пальцем и диктует следующее слово. 
– Игорь Витальевич! Мы этого не проходили!!! – хором протестуют Вадик и Люся Шикина.

Я смотрю на лампочку над доской, на утренние сумерки за окном.  Сегодня понедельник, а по понедельникам особенно трудно просыпаться в темноте, вылезать из-под теплого одеяла и без завтрака бежать по холодному двору к остановке «двойки». Занятия начинаются в восемь, но почти все опаздывают, даже Ира Каринская, которая живет в пяти минутах от института. Раньше, когда первой парой была фонетика, Галина Юрьевна не пускала опоздавших на урок и нас то и дело таскали в деканат и грозились лишить стипендии, а потом князю Туманскому это всё надоело – и он переставил в расписании занятия. Теперь с утра у нас английский, и хотя Костин тоже ворчит и ставит одному ему понятные плюсы и минусы против наших фамилий, но докладные не пишет и мер не принимает.

– Туманский поступил как настоящий мужчина, – объяснила Дина, которая, как и все мы, тайно восхищалась нашим деканом. – Не стал связываться с Галочкой, не стал превращать пустяки в конфликт. Подумаешь, пять минут!..      

...телевизор... торшер... ковер...  Лара, Земскова! Еще одно замечание... подоконник... холодильник...

По диктантам у меня всегда пятерки, потому что я готовлюсь к каждому уроку. Но даже если я и пройду на второй тур – никаких шансов оказаться победителем у меня нет! А вот у Маши Наумовой – есть, потому что у нее какая-то удивительная моторно-зрительная память! Даже Костин в сомнительных случаях обращается к Маше.

Звонок. Мы сдаем листочки и рассыпаемся по закоулкам института: Дина скрывается за обшитыми дермантином дверями с табличкой «Комитет ВЛКСМ», куда ее недавно выбрали от первого курса. Ира Каринская с Вадиком побежали в читалку за словарем – проверять, правильно ли они написали трудные слова. А остальные, конечно же, в буфете – пристроились хвостом за Олей Яковлевой, стартовавшей сразу после звонка.
 
– Эй, вас тут сколько? Вы еще целый поток приведите! – вяло возмущаются в очереди. – Мы тоже не завтракали! Мы тоже умираем... Уже умерли!

Раскрасневшаяся буфетчица тётя Аня в белом, не очень чистом халате ловко открывает железный бак, из которого вырывается пар. Пахнет сосисками и свежей сдобой.
– Молочные сосиски заканчиваются, – на весь буфет объявляет тетя Аня. – Остались сливочные, но они дорогие!

– Ой, как кушать хочется! – трясет головой Лара Земскова и смотрит на часы. – Ну, что они там копаются?!

В дверях появляется в полном составе сто десятая английская и, не обращая внимания на возмущенные вопли, направляется прямо к сосискам.
– Нам заняли, – громогласно объясняет ихняя староста, похожая на капитана сборной тяжелоатлетов, и в качестве доказательства предъявляет кудрявую худенькую Валю Кузьмину, прижавшуюся к стойке в пяти человеках от нас. 
– Безобразие!.. Вы еще целый поток приведите!.. –  ритуально протестуем мы, провожая голодными глазами уплывающие к столикам сосиски с зеленым горошком.
 
– Девчонки, вы как хотите, а я до следующей перемены не доживу! – бубнит Лара и, не обращая внимания на звонок, протягивает пятьдесят копеек тете Ане. – Сосиски, чай, плюшку и... стакан томатного сока!
 
Буфет пустеет – остаемся только мы да еще кучка второкурсников, явно не собирающихся на занятия. А мы торопливо глотаем горячие, истекающие соком сосиски, то и дело поглядывая на часы.
– Ничего, Фомич пустит, – невозмутимо забрасывает назад светлые волосы Алла Крайнова, помешивая ложечкой в стакане. – Ой, горячий какой!..
 
По пустой лестнице мы с Олей первыми добегаем до 317 аудитории и останавливаемся перед закрытыми дверями. Лара осторожно заглядывает в лекционный зал, оборачивается и недоуменно хлопает глазами:
– А где Фомич?..

В пролете появляется спутанная шевелюра Наташи Чаплиной, а потом и вся Наташа, большая и важная, медленно преодолевающая последние ступеньки лестницы. Мы пропускаем ее вперед, потому что Наташина степенность каким-то образом узаконивает в глазах преподавателя наше опоздание.
 
– Извините, пожалуйста... – слышу я рассудительный Наташин голос, а потом неразборчивый ответ. Оля дергает меня за рукав, и мы гуськом просачиваемся в лекционный зал. Я автоматически направляюсь поближе к кафедре – и тут же останавливаюсь, так как впереди – вот странно! – нет ни одного свободного места! Я вижу девчонок из седьмой группы, взволнованно склонившихся над тетрадями, и нашу Иру Каринскую в самом первом ряду, и даже сто десятая в полном составе сегодня расположилась перед самым носом преподавателя. А за кафедрой – без конспектов, в которые заглядывают даже опытные лекторы, без «шпаргалок» и выписанных цитат – вдохновенно, как поэт, читающий любимые стихи, рассказывает о языке и чуде общения тот самый Дмитрий... Анатольевич, однажды поздним вечером в ноябре запустивший в меня снежком. 
   
* * *

...В первый момент хотелось забиться в портфель и сидеть там всю лекцию среди конспектов по педагогике. Чувствую, как полыхают щеки, и опускаю голову, занавесив лицо волосами.
– Ты что не пишешь? Ручку забыла? – шепчет Оля, а мне кажется, что на ее голос все сейчас обернутся – и Дмитрий... Анатольевич тоже посмотрит на меня и...

В огромной, рассчитанной на целый курс аудитории – тихо, но это не та сонная тишина, в которую органично вплетается размеренный голос лектора и поскрипывание откидных стульев. Сегодня тишина напряженная, и я физически чувствую общее возбуждение, выражающееся в повышенном внимании и демонстративном интересе.
 
Марина Гайдук из седьмой группы подперла голову руками и уставилась на преподавателя своими подведенными глазищами, которые – с моей точки зрения – могут оставить равнодушной разве что невозмутимую черепаху. Рассматривает в упор, нарочно – чтобы смутить или привлечь внимание. А новый преподаватель или правда не замечает, или делает вид. 
А может, я ошиблась?.. Может, это кто-то другой, похожий?..

Нет, не ошиблась!
На перемене Дина, которая через своих комитетских знакомых всегда всё узнает первая, уселась на подоконник в маленькой 215 аудитории и, гордясь своей приобщенностью к высшим кругам, небрежно улыбаясь, сообщила, что Дмитрию Анатольевичу (всё-таки это он!) – тридцать два года, кандидат наук (между прочим – не женат), какое-то восходящее светило в науке, у нас, скорее всего, не задержится.
   
– Девчонки, предупреждаю, – закончила свою речь Дина, – по самым достоверным непроверенным сведениям, он сухарь и к женщинам равнодушен, так что – не стройте иллюзий!

Тридцать два года – это очень много... Это значит, ему уже было пятнадцать, когда я только родилась! Во время нашей случайной встречи на улице Белинского он был совсем другим – как взрослый мальчишка, как веселый король, щедро рассыпающий направо и налево пригоршни радости. А с пятнадцатого ряда в 317 аудитории я рассмотрела, какой он взрослый, недосягаемо образованный – так и сыпет именами и цитатами! – и... Было еще что-то, чему я не могла подобрать названия, что-то, сближающее Дмитрия Анатольевича с князем Туманским. Позднее Дина Гланц назовет это качество «аристократизмом», а я – через много лет – найду другое слово: «культура».

Последней парой – фонетика: дифтонги, нисходящий тон... У Галочки – тонкие губы и втянутые щеки, как у англичанки (я никогда не видела англичанок, но почему-то мне кажется, что Галина Юрьевна на них похожа). В субботу я два часа просидела в лингафонном кабинете, заткнув уши наушниками, но всё равно получается, по выражению Галочки, «широка страна моя родная»... Напевно и протяжно, а нужно «лесенкой», начиная с высокого тона и – как по ступенькам! – всё ниже и ниже. Когда «ниже» уже некуда, я перехожу на бас – и Оля прыскает, хотя у нее у самой нисколько не лучше.

– Никто никуда не расходится! – сразу после звонка кричит Дина,размахивая «Комсомольской правдой». – Вы что, забыли про политинформацию? Яковлева, куда? Ты же политсектор!..

Ну вот, теперь придется полтора часа сидеть в душной аудитории и не слушать случайные, надерганные из разных газет сообщения о жизни за рубежом! А я и так расстроилась из-за «нисходящего тона», хотела снова пойти в лингафонный кабинет... Пока Дина воспитывает Олю с Вадиком, я незаметно выскальзываю на лестницу и попадаю в водоворот, образованный двумя потоками: с третьего этажа спускается первая смена, а навстречу тянутся старшекурсницы. Пристроившись за двумя девушками в одинаковых джинсах, гордо несущих свои лейблы посреди кипящего моря выпущенных на свободу «салаг», я протискиваюсь в коридор на третьем этаже, заворачиваю к лингафонному кабинету и... прямо перед собой вижу Дмитрия Анатольевича, направляющегося к 317 аудитории. Он смотрит на меня, я бормочу «Здрасте», в ответ – вежливый кивок и преподавательская, ничего не выражающая улыбка поглощенного предстоящей лекцией человека.

...Он меня просто не узнал!


ФИЗКУЛЬТ-ПРИВЕТ!

– Я не мастер спорта и никогда им не буду! – предупредила Люся Шикина преподавателя с кафедры физвоспитания.
– Понятно... – вздохнул тренер, бросив взгляд на «типично неспортивную» студентку. – Значит, лыжная секция.
 
Трудно сказать, почему всех неспособных посчитали отличными лыжниками. Наверное, решили, что легче научить человека бегать на лыжах, чем скажем, плавать...

Кроме Шикиной, в лыжную секцию записали почти всю нашу группу. Осенью неорганизованной толпой мы бегали по откосу и под «раз-два-три» махали руками, а когда выпал снег, встали на лыжи.
 
– Толкайтесь палками посильнее! Вы что, мало каши ели? – кричал на финише преподаватель в синей спортивной шапочке, засекая время. – А где еще одна студентка? Рыженькая такая? Как ее фамилия?

Рыженькая Люся Шикина приковыляла к финишу к концу пары. Лыжи она несла на плече, а палки волочила по снегу.

– Н-да… – вздохнул тренер, ставя галочку в записной книжке. – Придется Вам... э… Людмила Шикина, серьезно заняться физподготовкой.

Люся слушала и кивала, а в следующую пятницу вместо физкультуры пошла в читальный зал. Потом был День Конституции, потом оттепель, потом Люся потеряла свитер, а пока его искали – грянула сессия!

В конце декабря Люся забеспокоилась. Без зачета по физкультуре не допускали до экзаменов, а это уже нехорошо... Нужно было идти на кафедру, показывать несуществующие справки...
– Да как же я пойду? Что я там скажу? – переживала Шикина, которую пугало предстоящее объяснение. – Нет уж, пусть всё так будет...

Тут прошел слух, что наш тренер заболел и зачеты будет ставить чужой преподаватель.

– Иди попробуй, может, проскочишь! – посоветовала Шикиной Оля. – Там в коридоре целая очередь с зачетками. У тебя же на лбу не написано, что «лыжи» не сданы!

И Люся решила рискнуть.

– Девчонки, а как зовут нашего физкультурника? Ну, того, который заболел? – поинтересовалась она на всякий случай. – Вдруг спросят...
– Ба! Да ты что, не знаешь? Длинный такой! Ну, Пушкин, помнишь? Александр Сергеевич.

А. С. Пушкина Люся, конечно, знала. Но в жизни всякое бывает. И вообще, однофамильцы – не такое уж редкое явление...
   
– Всё в порядке! – разыскав нас с Олей в буфете, помахала зачеткой Люся. – Между прочим, хорошо, что я догадалась спросить фамилию. Неудобно бы вышло, если б не знала...
Оля перестала жевать, закашлялась и уставилась на Шикину.
– Ба!.. – выдавила она наконец. – Ты что, правда не знала?..
– Откуда ж мне знать? – беззаботно заулыбалась Люся. – Я ж на физ-ре сто лет не была!
– Ну, и что ты сказала на кафедре? – с каким-то нездоровым любопытством поинтересовалась Яковлева.
– Как что? Пушкин, Александр Сер...

Это уже было свыше наших сил.

– Так и сказала? Ой, не могу! – повторяла Оля сквозь слезы.
– Да объясните же, наконец, в чем дело? – заволновалась Люся. – Он что, не Александр?
– Конечно, Александр – и даже Сергеевич, – немного успокоившись, начала объяснять Оля. – Но только... Ка-ра-сев! Понимаешь? Не Пушкин! Это его сто лет все студенты так зовут! А ты!..– И Оля опять затряслась, не в силах равнодушно смотреть на жертву своего легкомыслия.

Следующей парой был английский. Когда мы начали отвечать диалог, Оля посмотрела на Шикину, представила лицо чужого преподавателя – и прыснула.
– Опять этот смех на уроке, Оля! – возмутился Костин, не дослушав наш скомканный ответ. –Вместо звуков сплошная каша во рту, а Вам и горя мало! На что Вы надеетесь? Кто будет за Вас сдавать английский? Я?
– Пушкин! – буркнула себе под нос Люся Шикина.


МЕЖДУНАРОДНЫЙ ДЕНЬ ЛЕНТЯЯ

...Но оказалось: наука
горше, чем смертная мука,
и захандрил я безмерно
в том знаменитом Салерно.

Архипиит Кельнский
Из сб. “Carmina Burana”

Наверное, еще с вечера я подсознательно решила не ходить в институт, хотя мысль о прогуле пришла мне в голову утром. Сначала тетя Вера, услышав звон будильника, завозилась в своей комнате, заскрипела пружинами и пошлепала на кухню, чтобы поставить на плиту чайник. А я под одеялом подумала, что вот еще пять минут посплю... – и снова уснула, да так крепко, что не слышала, как тетя Вера делала под музыку свою обычную зарядку, гремела сковородкой и слушала по радио новости. А когда она стала меня будить, я уже знала, что ни в какой институт сегодня не пойду. Всё равно к английскому я не готова (две главы из адаптированного Конан Дойля, диалог наизусть с хорошим произношением, слова по теме «Посещение врача»); к фонетике – тоже, хотя и просидела в лингафонном кабинете целый час; а лекцию по педагогике можно спокойно пропустить – никто не заметит.
 
...И как только я так про себя решила, институт отодвинулся куда-то далеко, и я радостно потянулась под одеялом, представив, как все уже сидят в аудитории, наспех репетируя диалоги.
 
– Ты вставать-то собираешься или как? – не выдержала тетя Вера. – Проспала, что ли?
– Нам сегодня ко второй паре... 

Вообще-то я люблю учиться, и даже педагогика не кажется мне безнадежно скучной. Карина Абрамовна на лекциях часто рассказывает случаи из школьной жизни, потому что до аспирантуры она восемь лет работала учителем математики. И в фонетике я понемногу начала разбираться... Просто бывают такие дни, когда организму, как лекарство, нужен неожиданный праздник! Если бы я была политиком, я бы ввела специально такой «День лентяя» – выходной без фиксированной даты, который бы объявлялся по радио рано утром как подарок, без всякого повода. В детстве таким подарком были «морозы»... Просыпаешься в семь часов и с замиранием сердца ждешь, отменят занятия или нет и по какой класс включительно.

На зарядку,
На зарядку –
На зарядку, на зарядку –
Становись! –

весело пропело радио на кухне, и я присела под музыку пять раз и сделала несколько подскоков на месте. Незаконный «День Лентяя» – совсем неплохая идея! Почему-то в обычные выходные столько всего накапливается за неделю, что уже с утра портится настроение...
 
– И куда это ты вырядилась, будто лето красное? Уши-то отморозись! – скрестив руки на груди, «заботится» обо мне тетя Вера. А на улице – оттепель, туман и даже с крыши капает. Я еще раз посмотрелась в зеркало и поправила на голове серую каракулевую шапку с козырьком. Ну и пусть уши не закрывает – зато красиво, особенно с красно-синим шарфом!

...День такой серенький, мокрый, зябкий. На трамвайной остановке нахохлились, как воробьи, три старушки с одинаковыми хозяйственными сумками в руках. Посреди улицы – огороженный открытый люк, из которого с шипением вырываются белые клубы пара. Уже полдесятого, а фонари всё горят, подслеповато мигая – как совы, которых разбудили среди дня... Со стороны оперного ползет «двойка», и я нащупываю в кармане двушку и одну копейку за билет.
 
Все вокруг такие серые, пасмурные – и только мой красно-синий шарф сияет назло понедельнику, как новенький светофор!

* * *

В «Октябре» на Свердловке вот уже три дня идет «Моя прекрасная леди». Все смотрели – а я нет. Я вспомнила, что сейчас делают на английском «все» – и мне снова стало весело!
 
С вафельной трубочкой в одной руке и завернутым в промасленную папиросную бумагу пирожком я сидела на скамейке перед кинотеатром и наслаждалась жизнью! А еще я думала о том, чем счастье отличается от радости: человек радуется, когда получает то, что ему хочется. Если, например, я получу пятерку по английскому – это будет радость. А вот для счастья требуется такой маленький (или большой!) довесок – что-то неожиданное, незаслуженное, как подарок. Пятерка с плюсом...

– Лена?..
 
Я даже не сразу обернулась, потому что все мои знакомые сидят сейчас на второй паре на английском и сдают «домашнее чтение». И вообще, я уже успокоилась насчет Дмитрия Анатольевича: ходила на все его лекции, правда, место выбирала подальше от кафедры. А раза два мы с ним столкнулись в коридоре, и я, чтобы проверить, узнал или нет, посмотрела на него в упор и поздоровалась, а он в ответ нейтрально кивнул и прошел мимо.

– Лена? Это Вы?

Сегодня он не похож на преподавателя – в коротком полупальто с каракулевым воротником и мохнатой шапке-ушанке. Улыбается, машет рукой и смотрит, смотрит на меня узнавающими глазами!
 
– Девушка, мы с Вами где-то встречались, – говорит серьезно, а глаза хохочут, и снова, как в тот вечер, беспричинное счастье накрывает меня с головой.
 
– Лена, а что ты... Вы тут делаете? Почему не в школе... не в институте...

(«В школе»... Это потому что он сейчас хорошо меня рассмотрел! Осталось только «девочкой» назвать...)

– Я прогуливаю. Институт.
– Вот здорово! Я – тоже, – совсем непедагогично радуется Дмитрий Анатольевич и с завистью смотрит на мой пирожок. – Вкусно?
(А может, он сегодня еще что-нибудь защитил? Например, докторскую...  И снова скажет,  что я – чудо?..)

– Хотите? – я протягиваю трубочку с кремом, и Дмитрий Анатольевич с удовольствием хрустит вафлями.
(...Ни за что не скажу, что из инъяза! Пусть думает, что из педа... С физмата...)
 
– А что Вы прогуливаете?
(Это я спрашиваю?! Преподавателя? А если бы это был переводчик со второго курса, я бы вообще не знала, что сказать... Как на том «парти» у Каринской...)
 
– Заседание кафедры. Скучное! – Дмитрий Анатольевич дохрустел трубочку и обернулся к афише: – «Моя прекрасная леди»... Сто лет не был в кино!
 
На дневные сеансы мы с Олей почти не ходим – только по выходным, если нет билетов на вечерние. А сегодня – понедельник, и в зале не больше двадцати случайно забредших зрителей. Наверное, со стороны мы представляем из себя странную пару: взрослый мужчина и я в полосатом шарфе и с покрасневшим от холода носом...

...Я танцевать хочу,
Я танцевать хочу
До самого утра... –

На экране кружится Элиза Дулиттл, уже превратившаяся из бедной цветочницы в прекрасную леди, а в конце фильма элегантный мистер Хиггинс, конечно же, влюбится в нее и, как и положено в сказках, – не важно, для детей или взрослых – будет «хэппи энд». Я вообще люблю сказки, особенно в жизни...


ГДЕ РАСТУТ СИНИЕ РОЗЫ?

Целый ворох красных роз
Милой как-то я принес.
Не взяла она и – в слёзы:
Синие найди ей розы!

Р. Киплинг


Мы молча выходим из кинотеатра, я впереди, Дмитрий Анатольевич – следом. Обычно я устаю от общения с малознакомыми людьми, особенно со своими ровесниками. Постоянно нужно что-то из себя изображать, а еще я боюсь сказать какую-нибудь глупость. На «парти» у Каринской ко мне подошел – уже под конец, когда все перезнакомились и накурились до одурения – то ли Шурик, то ли Юрик и тоном, каким говорят с детьми, стал спрашивать, как это меня мама отпустила во взрослую компанию. Наверное, он хорошо выпил, иначе придумал бы что-нибудь поинтереснее... Никто и внимания не обратил, только Люся Шикина засмеялась особым, «под Каринскую», смехом, хотя ничего остроумного этот Шурик-Юрик не сказал. И всё равно в таких ситуациях я теряюсь...
 
А с Дмитрием Анатольевичем я вообще не знаю, как себя вести! Когда мы перед сеансом пили из бумажных стаканчиков лимонад и закусывали шоколадкой из буфета, я вдруг вспомнила, как он читает с кафедры лекции, после которых хочется бежать в библиотеку и посвятить всю свою жизнь поиску праязыка или расшифровке древних иероглифов!

– А ты на коньках кататься умеешь?
(Оказывается, мы уже опять «на ты».  А мне как к нему обращаться?)
 
– Конечно! Я даже один год на «фигурное катание» ходила.   
– Тогда пошли на каток? – Дмитрий Анатольевич махнул рукой в сторону стадиона рядом с «Октябрем». – А коньки возьмем напрокат.

Конечно, никакой музыки днем не бывает, но прокатный пункт работал и нужные размеры имелись. Дмитрий Анатольевич, как мальчишки из моего детства, усадил меня на скамейку и помог завязать шнурки. Наверное, в его детстве завязывание шнурков тоже было непременным атрибутом походов на каток с девочкой.
 
Сначала мы просто взялись за руки и сделали пробный круг по беговой дорожке. Погода внезапно изменилась и пошел снег – тот самый классически-новогодний, как на открытках с сияющими елками и огромными снежинками, висящими в воздухе. Высокие белые ботинки чуть-чуть натирают ноги в тонких носках, но нисколько не холодно – даже наоборот жарко, и мы снимаем пальто и делаем еще два круга.
 
(Хорошо живется преподавателям! Делают, что хотят... Времени свободного хоть отбавляй!..)

– Спасибо тебе, Ленка! Снова почувствовал себя студентом... – мечтательно улыбнулся Дмитрий Анатольевич, помогая мне надеть пальто. – Не замерзла?
 
Я отрицательно мотаю головой, уже не чувствуя неловкости от того, что он – преподаватель, кандидат наук и «восходящее научное светило». Наоборот, с ним как раз не нужно напрягаться и изображать что-то такое, чего на самом деле нет.
 
– Прости, я не спросил раньше... Может, ты куда-то торопишься? – вдруг смутился Дмитрий Анатольевич, заметив, что я посмотрела на часы. А я посмотрела просто так, по привычке, а спешить мне совершенно некуда, потому что сегодня – мой личный День Лентяя!
 
– День Лентяя? – Дмитрий Анатольевич обрадовался так, будто я преподнесла ему древний папирус и предложила ключ для расшифровки. – Это же замечательное средство от депрессии!.. Ах, у тебя нет депрессии? Ленка, ты – чудо! Поверь, у тебя ее и не будет никогда, с такими рационализаторскими наклонностями!
 
(Это ему сейчас нравятся мои наклонности, потому что он не знает, что я – его студентка...)
 
– Правда, придется тебя огорчить, – продолжил Дмитрий Анатольевич с видом научного руководителя, анализирующего работу аспиранта. – К сожалению, эта идея не так нова, как тебе кажется. Да-да, не удивляйся! Во многих частных школах США неожиданный выходной объявляется даже два раза в год – осенью и весной. “Headmaster’s Day” – так, кажется, он называется.
– День директора школы? – удивилась я, забыв, что «учусь на физмате».
– Да, а думаешь, почему? – не заметил моего «прокола» Дмитрий Анатольевич. – Потому что никто, кроме директора, до последнего момента не знает точной даты! Но твое название мне нравится больше!
 
Мне хочется уйти со Свердловки, потому что после трех сюда стекается весь наш первый курс, но Дмитрий Анатольевич хватает меня за руку и сворачивает к «Козе» – это такое маленькое кафе со стеклянными стенами. «Козой» его прозвали студенты, а официальное название – «Олень».
 
– Зайдем в Коз... в кафе? – уже открывая дверь, обернулся ко мне Дмитрий Анатольевич.

(Ага, значит, он учился в Горьком, и они тогда тоже называли «Оленя» «Козой». Только бы не столкнуться тут с нашими...)

– Я недолго, до аспирантуры, вел семинары у вас в педе, на литфаке, – глядя на новогодние хлопья за стеклянной стеной, вспомнил Дмитрий Анатольевич. – Как там, кстати, Герман Иосифович поживает?
 
Я понятия не имею, кто это такой, но на всякий случай нейтрально киваю и говорю: «Хорошо».
– Душевный человек, – Дмитрий Анатольевич пододвинул ко мне тарелку с бутербродами и вазочку с ореховым мороженым. – Он мне когда-то очень помог...

В кафе кроме нас еще только три девушки за столиком у кадки с фикусом. Зеленые листья южного растения кажутся неуместными на фоне мутной снеговерти за стеклом.

"Снег идет, снег идет,
К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет..." -

Дмитрий Анатольевич не произнес, а выдохнул это стихотворение, как будто сплетенное из снежных хлопьев. Я знаю, что он любит Бориса Пастернака, потому что на лекциях часто читает наизусть его стихи. А сегодня он не читает, а рассказывает – как будто дарит мне эти полетные строчки, от которых размягчается душа.
 
Стихи «для себя» я читаю редко...
Но сегодня мне хочется их слушать, и Дмитрий Анатольевич словно почувствовал это.
 
– Когда я вел семинары на литфаке, мы играли со студентами в одну игру, – сказал он, и я испугалась, что вот сейчас «взрослый мальчишка» превратится в преподавателя, а игра окажется экзаменом на эрудицию.

– Мы загадывали слова – любые, какие в голову придут! – и находили в мировой поэзии строчки, тематически связанные с этими словами.  Кажется, нет ничего, о чем бы не написали поэты.

Дмитрий Анатольевич посмотрел на меня, улыбнулся и предложил: – Хочешь попробовать?
Первое, что мне пришло в голову – это «луна», «звезда» и «фонарь», но даже «студентке с физмата» известно, что стихов на эти темы написано очень много.            
Я оглянулась на девушек за соседним столиком, но они уже выпили кофе с эклерами и ушли. Остались пустые чашки, стаканы из-под сока и фарфоровая вазочка с тремя искусственными розами. Свет люминисцентной лампы преломился в фарфоре, и цветы издалека казались не красными, а синими.

– Синяя роза?..

Я была уверена, что нашла что-то такое, о чем никто никогда не писал, потому что Дмитрий Анатольевич сказал: «Браво!» и удивленно поднял брови:
– Ты читала это стихотворение Киплинга? Ну, тогда ты знаешь, где растут синие розы!

Киплинга я, конечно, читала. В детстве, «Маугли». А еще сказку про кошку, которая гуляла сама по себе... А вот о существовании каких-то его взрослых стихов даже не подозревала!
 
– Может, на небе?.. Потому что синие... Как синяя птица... – совсем наугад говорю первое, что приходит в голову.      
– Молодец! – радуется Дмитрий Анатольевич, и я чувствую себя Элизой Дулиттл, которую похвалил профессор Хиггинс. – В раю! В загробном мире, согласно мифологии, растут cиние розы, и, как ты верно угадала, их цвет – символ несбыточного счастья! Вот послушай:

Целый ворох красных роз
Милой как-то я принес.
Не взяла она и – в слезы:
Синие найди ей розы!

Океан я пересек,
Чтоб найти такой цветок,
И распрашивал я всех,
Но в ответ мне – громкий смех.

Я вернулся к ней зимой –
Умер глупый ангел мой.
В смертный час последний взгляд
Видел в синих розах сад.

Может быть, цветочек тот
В небесах она найдет?
Зря я весь изъездил свет –
Синих роз под солнцем нет!*

...А я подумала, что есть, потому что я видела ее – синюю розу! Прошлым  летом мы ездили с братом на рыбалку, шли по сонному поселку в пять часов утра, и в палисаднике за забором я увидела куст, усыпанный синими цветами...

И еще я подумала о том, что рано-рано утром целых пять минут все розы на земле – синие...

* * *

Мы вышли из кафе – и провалились в снег, который никто не успел расчистить. Уже неярко светятся витрины магазинов на Свердловке. К остановке подъезжают один за другим переполненные автобусы, и кто-то предусмотрительный раскрывает черный зонт, похожий на огромную летучую мышь.


А ТЫ БЫЛА СЧАСТЛИВОЙ?

Свечи яркие горят,
дуют музыканты;
то свершают свой обряд
вольные ваганты.

Из сб. «Carmina Burana”

В субботу вечером у нас зазвонил телефон.
Я сидела за столом в своей комнате и слышала, как тетя Вера прошлепала в коридор и сказала: «Аллё?». Наверное, опять тети-верина подруга Евдокия Ильинична... Сейчас полчаса будут обсуждать погоду и ахать по поводу гололеда! Я заткнула уши колпачками от шариковых ручек, но у тети Веры голос, как у оперного баса!

– Кого-о? – протяжно гудит она в трубку, и я мысленно размечаю стрелочками, как от нас требуют на фонетике, сложную нисходяще-восходящую интонацию.
 
– Тебя кто-то мужским голосом спрашивает! – делая ударение на «мужским», сообщает тетя Вера, появляясь в дверях. Тетя Вера боится, что ко мне будут приходить «кавалеры», но сейчас она смотрит на меня торжествующе, как бы говоря: «Ага! А уверяли – скромная... Знаю я вас, скромниц из инъяза! Не успела приехать – а уж ей мужскими голосами звонят!..»
 
...Ну да, я отдала листок с номером телефона Дмитрию Анатольевичу... То есть я знала, что теоретически он может позвонить, но почему-то звонок застал меня врасплох. А тут еще тетя Вера уставилась, как прокурор!..

– Ало?..

– Привет! Это Вадик Харитонов. Ты знаешь, что собираемся в семь в общаге?.. Дина просила напомнить, чтобы вы с Яковлевой купили торт... Ну, не знаю, какой! Сами сообразите!
 
– Это из института звонили, – натягивая в прихожей сапоги, успокаиваю я хозяйку. – Харитонов, культмассовый сектор. У нас сегодня день рожденья у Чап... у девочки одной в группе.
– Вот и правильно, повеселись в субботу, – неожиданно благосклонно кивает тетя Вера, хотя обычно ей не нравится, если я поздно прихожу домой. – Все науки всё равно не переучишь. Вот у меня Женя жил, из политеха, так он...
– До свиданья, теть Вер, – на ходу застегивая зимнее пальто, бормочу я и выскакиваю на лестничную площадку. И как я могла забыть?.. Меня же Оля ждет на остановке!
   
  ...В общежитии на Гагарина, как всегда, гром-бим-бом, выплескивающийся из-за всех дверей.
– Маша, почисти картошку!.. А кто упер сыр? Где сыр, я вас спрашиваю?!
– Девчата, у вас стирального порошка нет? – В дверь просовывается чья-то кудрявая голова. – Ой, да у вас гости!..
– Сорока, ты куда? Давай к нам!

Второкурсница Галка, которую все зовут Сорокой, потому что фамилия у нее Сорокина, считается у нас в институте «звездой» – может быть, потому, что так в первую очередь думает сама Галка. Сегодня она одета по-домашнему – в свитере и старых брюках, но держит себя, как королева красоты.
– Что ж вы не предупредили? Мы только что поужинали... – Галка-Сорока с сомнением смотрит на праздничный стол. – Ну, да ладно! Поем про запас!
   
– Не наливайте Яковлевой вино!!! – кричит со своего «имянинного» места Мама-Чапа. – Пусть пьет кефир! Вы что, забыли?!
И тут же повторяет для непосвященных эту историю, ставшую в нашей группе почти анекдотом.

...Однажды они – Оля и Наташа Чаплина – ехали из института домой. У запасливой Наташи из сумки торчала бутылка кефира, а Оля нечаянно сковырнула фольгу и открыла бутылку.
– Яковлева! – ужаснулась Чапа. – Несчастное ты чудовище! Да что б тебе в старости одним кефиром питаться!
На следующий день Оля, забыв о «страшном проклятии», зашла на большой перемене в институтский буфет и купила к ужину кефир.
– Олик!.. – растерянно пролепетала Чаплина. – Ты прости, я, честное слово, не думала, что ЭТО произойдет так скоро...

– ...Девочки, вот я хочу сказать... Ну, не обижайся, Вадик, я и тебя имею в виду! – Лара Земскова смотрит на Чапу влюбленными глазами. – Я хочу сказать, что Чапа – то есть Наташа! – самый добрый человек в группе. В общем... Ну, что смеетесь? Я серьезно... В общем, поздравляем тебя, Чапочка, с днем рождения. Желаем тебе...
– Похудеть! – хором кричат Дина и Люся.

«Дин-дон...» – трогает струны Вадик, и гитара послушно звенит,готовая последовать за пока еще неуверенными пальцами. Кто-то щелкает выключателем. Восемнадцать свечей на имянинном торте тянут вверх свои золотые головки, не в силах справиться с темнотой.   

...Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно –
Живёшь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно... 

Вадик знает все песни Высоцково: сначала переписывает их с чужих плёнок, а потом разучивает и поет хриплым голосом, аккомпанируя себе на гитаре.
 
– Ира, а ты была счастливой? – резко обрывает он мелодию и опускает на пол гитару.
– Конечно, что за вопрос? – рассеянно смеется Каринская, следя за колеблющимися огоньками.
– И ты можешь подсчитать, сколько часов?
– Ты что, Харитонов, совсем заучился? – Ира подносит к глазам бокал с красным вином и смотрит сквозь стекло на Вадика.
 
Харитонову можно посочувствовать. Ему давно и безнадежно нравится Каринская, и все это понимают, но только он не в Иркином вкусе и шансов у него никаких.

– А я вот был счастлив всего пять часов, – меланхолично сообщает Вадик, снова беря гитару:  Дин-дон...

А я?..  Когда взлетала на качелях выше забора и от звенящей радости хотелось кричать во все горло?.. Когда получила пятерку по английскому на вступительных экзаменах?.. Когда мы с Олей и Машей ели мороженое и почему-то всё время смеялись – просто так, без повода... Всё равно пять часов – ну, никак не наберется, даже если приплюсовать все мелкие радости, начиная с детского сада!
 
В комнату то и дело заглядывают соседи, некоторые со своими стульями, но места всё равно не хватает, и гости сидят на четырех пружинных кроватях и подоконнике. Из соседней комнаты притащили катушечный магнитофон, и теперь уже настоящий Высоцкий хрипло, с надрывом, кричит: «Укр-раду, если кража тебе по душе, зря ли я столько сил разбазарил!..» На столе в пепельнице и на тарелке растет куча окурков, половина свечей на торте прогорела, а в дверь уже грохает комендантша и требует, чтобы посторонние после одиннадцати покинули общежитие.
 
– Вы что, студенческие ей оставили? – удивляется Чапа. – Теперь ни за что не отвяжется, а «сорокового» вы до утра не дождетесь!
– Господи, пошли «сорокового»! – заученно отзываются сразу несколько человек, комически воздев руки к потолку.

...И послал!  Не успели мы замерзнуть на остановке, как засверкали фары и с треском распахнулись двери. Из салона пахнуло теплом, и металлический голос объявил: «Следующая –Дворец Спорта».


* * *

Если бы строили дом счастья,
самую большую комнату пришлось бы отвести под зал ожидания.

Жюль Ренар. Дневники.

Стараясь не греметь ключом, я отперла дверь и хотела прошмыгнуть в ванную, но из большой комнаты выплыла тетя Вера в длинном, в цветочек, халате, накинутом поверх ночной рубашки:
– Есть-то будешь? Я чай свежий заварила.
– Спасибо, теть Вер. Я только что поела.
– Ну, как знаешь.
– Ой!.. – Я едва не наступила на Ванечку, развалившегося посреди коридора. Кот приоткрыл один глаз, посмотрел на меня осуждающе и снова притворился мохнатой половой тряпкой, из которой торчали два острых уха.

С Ванечкой у нас отношения сложные. Сначала он упорно игнорировал меня, отвергая заигрывания и откровенный подхалимаж. Когда мы оставались в квартире одни, Ванечка делал вид, что спит, а сам следил за мной одним глазом, успокаиваясь лишь при появлении хозяйки. А однажды я поднесла к его носу флакон с тети-вериными духами «Красная Москва», окончательно убедив кота в том, что я – человек подозрительный и неблагонадежный.
 
– Теть Вер, мне никто не звонил? – спросила я, нащупывая выключатель.
– Мать звонила, спрашивала, где ты бродишь по ночам. Я сказала, что не ешь ничего – одна тень осталась!
– А больше никто?
– А кого тебе надо? – неискренне удивилась хозяйка.
 
«В Москве – полночь», – торжественно сообщило из кухни радио. Я включила у себя в комнате настольную лампу, закуталась в старый мохеровый платок и надела наушники. После двенадцати по радио передают неплохую музыкальную программу «Для тех, кто не спит». А я как раз не сплю, тем более что завтра – воскресенье.

– Тут какая-то Маша звонила, полчаса назад, – вспомнила вдруг тетя Вера. – Ночь-полночь –никакого понятия!..
– Наумова? Так у нее ж телефона нет! И мы с ней вместе ехали...
– Представилась Машей, а уж какая Маша, откуда – не знаю, –  завозилась в своей комнате хозяйка. – Да ты куда вскочила-то? Ночь на дворе!

Странно... Из автомата, что ли, позвонила? Зачем?!

Я тихонько открыла шкаф и достала одеяло и подушку. Старая дверь скрипит на всю квартиру, но тетя Вера никак не реагирует – наверное, уснула. Голос в наушниках спокойный и теплый, и темы после двенадцати все очень жизненные – о любви... Петрарке... сонетах Шекспира...

...И только аромат цветущих роз –
Летучий пленник, запертый в стекле, –
Напоминает в стужу и мороз
О том, что лето было на земле.*

Голос в наушниках убаюкивает, глаза закрываются. Я зажигаю лампу и снова пересчитываю розы, которые Дмитрий Анатольевич нарисовал синей шариковой ручкой на листе, вырванном из блокнота. Двадцать пять –
целый
ворох...
синих...
               
 
«САМА САДИК Я САДИЛА...»

– Ты понимаешь, я прихожу – а она мне сообщает... А время – полдвенадцатого... Она мне говорит: ну вот, ложись на раскладушке...
 
Даже по телефону слышно, что Маша вот-вот заплачет.
 
– А ты сейчас хоть где? – спрашиваю я, еще не совсем проснувшись.
– У Чапы с Ларой, в общаге. Но их же и так четверо в комнате...
Комендантша пока разрешила – временно...

А случилось вот что. Вчера вечером, после того, как мы расстались, Маша пришла «домой» на квартиру – а там пьяная компания, человек пять мужчин во главе с двадцатитрехлетним сыном хозяйки. Сама тетя Соня, тоже не совсем трезвая, с порога огорошила Машу сообщением о том, что «Витенька вернулся из армии и будет жить с нами». А комната всего одна, квартира без удобств, кухня есть, но там только плита и помещается...
 
– Он сразу стал приставать... Пьяный... Я собрала тетради и ушла...

Я подумала, что можно попросить тетю Веру временно приютить Машу, но тут же отбросила эту идею: хозяйка меня-то едва терпит, да и комнатка крохотная совсем. Даже не комната, а чулан с окном...
 
– Маш, ты пока не паникуй, хорошо? Ну, найдем что-нибудь...
 
Из кухни пахнет пирогами с картошкой и жареным луком, жизнерадостно надрывается радио, а тетя Вера в большой комнате машет руками и делает наклоны перед распахнутой на балкон дверью. Сегодня я вообще-то собиралась с утра законспектировать три главы из «Материализма и эмпириокритицизма»... Их задали еще к прошлому семинару по Истории КПСС, и я, не откладывая, пошла в библиотеку и взяла толстенькую брошюру. В тот же день я ее открыла...

...и сразу утонула в пучине непонятных фраз.   
«Мах Авенариус критика кантианства слева и справа»...  Оказалось, что Мах Авенариус – это два разных человека, а не один, как я думала, но за что их критикуют слева и справа – я не поняла.  Вместо тридцати запланированных минут я потратила два часа, но дошла только до четвертой страницы. А всего страниц – ужас сколько!

Я еще раз открыла брошюру, чтобы сравнить, сколько сделано и сколько осталось – и тут позвонила Чапа из общежития и голосом, не допускающим возражений, сообщила, что встречаемся через час на остановке на площади Минина. 

– Ты куда это собралась с утра пораньше?
Тетя Вера, как всегда, недовольна. Если бы я просидела всё утро за конспектами, она бы спросила, почему я не отдыхаю в воскресенье, как все нормальные люди, и посоветовала бы пойти в кино.

...Сначала я заехала за Олей, а потом мы пешком дошли до Минина и минут двадцать стояли на остановке, пропуская один «сороковой» за другим. Наконец из полупустого салона вывалились настроенные по боевому Чапа с Ларой, а за ними – еще не пришедшая в себя Маша.
– Завтра подключим Дину. Может, через ее комитетчиков удастся получить место в общаге, – жизнерадостно машет руками Лара. – А сегодня походим по домам. Галка-Сорока дала адрес одной тетеньки, на Маслякова...  Попробуем?

«Улица Маслякова» – знакомое название, вот только никто толком не знает, где она находится.

– Есть такая остановка, – вспомнила Оля. – Недалеко совсем...

Мы идем пешком по Свердловке, уже по-воскресному оживленной. Промтоварные магазины закрыты, зато в «Кондитерском» к кассе очередь.
 
...Этот особый запах – смесь ванили, шоколадных конфет и овсяного печенья!.. Стеклянные витрины, украшенные пирамидами из шоколадок «Аленка», вазы с дорогими конфетами, башни из банок со сгущенкой, а рядом, на соседнем прилавке, крошится под ножом продавщицы и отваливается большими слоистыми кусками маслянистая халва!
– Перед таким ответственным делом нужно подкрепиться, – советует Мама-Чапа, и всем сразу становится весело. 

До дома номер 7-А на улице Маслякова нас проводила пожилая женщина, с которой Чапа успела подружиться в трамвае. Наташа вообще внушает к себе доверие, потому что она солидная, вежливая и улыбчивая.  Пока мы шли от остановки к дому, Чапа так живописно поведала незнакомой тетеньке о наших квартирных злоключениях, что та готова была удочерить Наташу, а заодно и всех нас.

– Если что не сладится – я во-он там живу, за углом, – совсем по-свойски распрощалась она с Чапой, остановившись у глухих ворот, за которыми спрятался дом 7-А. – Сама-то я не пускаю на квартиру, но не на улице же вас оставлять!
 
Во дворе страшным басом залаяла собака. Мимо прогромыхала «девятка», круто разворачиваясь по кольцу. «Кольцо» так близко подходило к тротуару, что в доме при приближении трамвая, наверное, подскакивали на плите кастрюли!

Не найдя звонка, Чапа забарабанила кулаками по воротам. Развеселившаяся Лара несколько раз подпрыгнула, пытаясь рассмотреть, что там, за забором. Собака уже не просто лаяла, а заходилась в истерике.
 
– Кого надо? – не очень дружелюбно поинтересовались из-за забора. 
– Мы к Татьяне Гавриловне Лукиной, – сухо отчеканила Чапа.
Ворота приотворились, и я увидела отвисшие щеки и серые, растрепанные волосы, выбившиеся из-под серого пухового платка.

– Ну, я Татьяна Гавриловна!

Вперед выступила Лара, у которой иногда хорошо получается роль наивной «простой» девочки.
 
– Извините нас, пожалуйста, – трогательно улыбается она, моргая длинными накрашенными ресницами. – Нам дали Ваш адрес в деканате. Вы ведь пускаете студенток на квартиру?
– А сколько вас? – загораживая вход, недоверчиво оглядела нашу компанию Татьяна Гавриловна. Кажется, мы ей не понравились, особенно Лара, у которой из-под вязаной синей шапочки с ободком выбилась ярко-изумрудная прядка. Зеленый цвет у Лары получился не нарочно: просто один оттенок наложился на другой, не бросать же из-за этого институт? А Костин, как увидел Лару в таком виде, сразу предложил упражнение с лексикой по теме «внешность». Это такая игра: описываешь по-английски кого-нибудь из группы – а все должны определить по словесному портрету, кто это. Конечно, «зеленые волосы» – нелепое сочетание, и все смеялись, хотя мы и любим Лару...
 
– Да одна, одна! Маша, иди сюда! – засуетилась Земскова, подталкивая Машу вперед. – Очень хорошая девочка, круглая отличница – берите, не пожалеете!

Кажется, Лара «переиграла», потому что Татьяна Гавриловна стала медленно отступать в глубь двора, отрицательно качая головой.
 
– Татьяна Гавриловна, – как будто не замечая отказа, уважительно вступила Чапа. – Сколько Вы берете в месяц? И еще нас интересует вопрос, есть ли у Вас условия для занятий?

Такой деловой поворот, кажется, произвел нужное впечатление, и Татьяна Гавриловна распахнула ворота, пропуская нас во двор.
– На место, Полкан! – прикрикнула она на обладателя «страшного баса», оказавшегося совсем не волкодавом, а средних размеров дворнягой.

Удивительно, что в самом центре Горького, в двух шагах от центральной улицы, прячутся за заборами старые деревянные дома, похожие на те, что я видела на открытках с видами дореволюционного Нижнего! Высокое крыльцо, скрипучие ступени, холодная прихожая, в которой по-деревенски пахнет соломой... Окошки в полутемной комнате маленькие, мутные, с белыми тюлевыми занавесками.
 
Я давно заметила, что в старых домах живет энергия, оставшаяся от прежних хозяев. Тоска, одиночество, мелкие обиды как будто прилипают к стенам, и сколько ни проветривай помещение, остается непонятное «что-то», мешающее жить и радоваться.
 
Или, наоборот, бывают очень светлые дома, пропитанные солнцем – даже в самые пасмурные дни...

Дом, в который мы вошли, показался мне хмурым и неприветливым, и хотя окна были незанавешены, хотелось зажечь свет. В углу висела икона и горела лампадка. Маша растерянно щурилась, сиротливо стоя в дверях.
 
– Жили у меня до лета две студентки, – закрывая в прихожей дверь и почему-то обращаясь только к Чапе, стала рассказывать Татьяна Гавриловна. – Да что-то им не понравилось – хором-то у меня нет! Из Лыскова они.
 
– Татьяна Гавриловна, а Вы бы нам показали, где спать, где заниматься, ну, и туалет и прочее, – направила разговор в нужное русло деловая Чапа.
 – Туалет на улице, а баня у нас рядом, – с достоинством ответила хозяйка. – Студентки до лета жили – не жаловались...
– Как это на улице? – удивилась Лара. – А зимой?

Оля дернула Чапу за руку, что означало: пошли отсюда! А мне на секунду показалось, что мы перенеслись в девятнадцатый век! Ни телевизора, ни радио, ни холодильника... Из современных агрегатов – только газовая плита, на которой вместо чайника стоял чугунный утюг без провода.

– Нет, нам это не подходит, – решительно пробасила Лара, даже не спрашивая, что обо всем этом думает Маша. – Извините за вторжение.

– А может, по подъездам походить? – предложила Оля, помахав варежкой Полкану. – Зачем Маше эта развалюха?
 Мы снова дожидаемся трамвая и выходим через две остановки.
– И стоило садиться из-за пяти минут? – бурчит нам вслед старушка в темном платке. – Ну и молодежь пошла! Лишний шаг боятся ступить...
– Ага, боимся! – вызывающе кричит Лара, спрыгивая на землю. – Картошку целый день окучивали, умаялись!
 
Трамвай трогается, Лара заправляет под шапку выбившуюся зеленую прядь и дурашливо поет: «Эх, сама садик я садила, сама буду поливать!»

* * *

...Сначала мы ходили по квартирам все вместе, а потом решили разделиться. Чапа с Машей пошли в соседний подъезд, а мы с Олей и Ларой поднялись на второй этаж и позвонили в первую попавшуюся дверь. 
– Вы из собеса? Анна Федоровна, это к Вам! – веселым певучим голосом  позвала молодая румяная женщина, выбежавшая на наш звонок.
 
За кого нас только не принимали! За агитаторов, за активистов из «Красного креста» и даже за пионеров с макулатурой (это если впереди оказывалась я). В одной квартире нас долго уговаривали забрать насовсем сибирского котенка, похожего на серый мохеровый платок... В другой, узнав, что мы студентки, настойчиво пытались накормить пельменями.
 
– Да вы здесь зря ходите, – посочувствовала хозяйка угловой квартиры. – Если кто и пускает, так это в старом фонде или в частных домах.   
– А может, всё-таки возьмете котенка? – приоткрыла дверь владелица «серого мохерового платка». – Да за такого на рынке три рубля просят!
 
Уже смеркалось, когда мы снова оказались на Свердловке. Я вспомнила про толстенькую брошюру с «эмпириокритицизмом», про невыученную фонетику – и пожалела, что «День лентяя» существует только в моем воображении.
 
– Что завтра на фонетике будет!.. – вздохнула Лара и вдруг расхохоталась: – Девчонки, представляю, что скажет комендантша, если обнаружит котенка!
– Ах ты, мой Серенький, – запела Чапа, приоткрыв старую сумку, которую нам дали в придачу к котенку. – Ну, ладно, девчонки! Мы едем с Машей и Серым в общагу, а там что-нибудь придумаем.
   
– Здорово, Чапа! – истошно кричит кто-то через улицу и отчаянно машет руками. – Привет! Вы тоже на Эмиля Гилельса? Билетов нет, но можно попробовать «стрельнуть»... А это у вас кто?!

На Свердловке обязательно встретишь знакомых, потому что «домашние», может быть, и сидят по домам, а вот такие, как мы, приезжие, постоянно бродяжничают в центре. Я даже не помню имен этих девочек из сто восьмой группы, хотя на лекциях мы в одном потоке, а вот Чапа и Лара расцвели и театрально распахнули объятья: – Какие люди!

Я не знаю, кто такой Эмиль Гилельс, но зачем об этом всем докладывать?..

– А кто такой Эмиль Гилельс? – простодушно спрашивает Оля Яковлева.
– Ну, ты и серость! – возмущается Мама-Чапа и осторожно заглядывает в сумку с котенком. – Если кому нужны конспекты по истории – вот, отвезете Серого в общежитие и заодно возьмете прошлогодние тетради у девчонок со второго курса. Только не забудьте выдрать листы, где подпись преподавателя...

Такая мысль мне в голову не приходила... О том, что можно не конспектировать, а просто показать чужие тетради... Сколько времени освободится! К тому же я честно пыталась разобраться, а на экзамене всё равно спрашивают по лекциям и учебнику... 

В общежитии мы действовали  строго по инструкции: с независимым видом протопали мимо вахтерши, громко разговаривая и помахивая сумкой с котенком. Расстроенная Маша сразу пошла в комнату, где ей временно разрешили спать на одной кровати с Ларой. А мы с Олей постучали к Галке-Сороке, чтобы обменять Серого на конспекты по истории.
   
Ой, как вкусно пахнет!.. Чем-то жареным-тушеным, с луком и перцем!
А я с утра ничего не ела, если не считать бисквитного пирожного и кулька овсяного печенья!..

– А зачем он нам? – удивилась Галка-Сорока, беря на руки котенка. – И почему к нам?
– Да не насовсем, – объяснила Оля. – Вот Чапа с Ларой приедут – и заберут.
– Тогда ладно... Ой, какой хорошенький!.. Держите конспекты – вам сколько?

...И в это время громыхнуло – то ли над головой, то ли у соседей! Чашки на столе дружно подпрыгнули, а одна упала и разбилась. Мы с Олей присели, не понимая, что происходит, а Сорока охнула и выбежала из комнаты. Флегматичного вида второкурсница, сидевшая за столом у окна, подняла голову, прислушалась к крикам в коридоре и снова уткнулась в учебник.
– Прячьте котенка! – распорядилась красная от возбуждения Сорока, плотно закрывая за собой дверь. – Сейчас комендантша заявится! Ой, что тут будет!..
 
Оказывается, если забыть на плите кастрюлю, в которой кипятится банка со сгущенкой, то вода выкипит, а банка взорвется! При этом коричневая клейкая масса разлетится во все стороны и заляпает потолок и стены...
 
И тут я вдруг вспомнила, что ушла от хозяйки утром, а сейчас уже без пятнадцати восемь, а за это время можно сто раз позвонить... И не успею я открыть дверь, как тетя Вера подожмет губы и скажет: «Тебе кто-то звонил мужским голосом»...

* * *

Тетя Вера с Ванечкой смотрели программу «Время».
Я прошла на кухню и достала из холодильника два творожных сырка с изюмом. Больше у меня ничего из припасов не оказалось, даже хлеба, потому что про магазин я вспоминаю, только когда голодная.
 
– Ну-ко, бери тарелку и наливай себе щи из кастрюли! – ворчливо распорядилась тетя Вера, вынимая из хлебницы батон ржаного. – Нечего всухомятку-то питаться! Вон, одна тень осталась – что я матери скажу?

Щи у тети Веры густые, наваристые, с сушеными грибами! Я глотаю ложку за ложкой, не вспоминая, что если много есть – можно растолстеть. После целого дня беготни по улицам горячий бульон действует как снотворное, и я сижу за столом, немного осоловевшая, с благодарностью думая о хозяйке и о том, что Лара с Чапой тоже не подготовятся к фонетике...
 
– Спасибо, тетя Вер, а... – говорю я, запинаюсь и не спрашиваю ни о чем.
– Да не звонили тебе! – качает головой тетя Вера. – А может, и звонили, когда я на рынке была... Ложись-ко лучше спать, всё и образуется!
 
Я достала тетрадь по фонетике, попробовала по размеченному стрелочками тексту воспроизвести интонацию... А может, лучше прочитать главу из «Убить пересмешника» для Костина? Тут еще диалог наизусть...
 
Глаза закрываются. Я заворачиваюсь в одеяло и надеваю наушники.

...Снова замерло всё до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
Только слышно – на улице где-то
Одинокая бродит гармонь...

Повторение «Встречи с песней»... Значит, еще не совсем поздно, но почему-то кажется, что уже глубокая ночь. Зачем просить телефон, когда не собираешься звонить?.. Во вторник лекция по языкознанию...

Я еще раз посмотрела на огромный букет синих роз на двойном листке, вырванном из блокнота. Два дня назад мне казалось, что цветы светятся... А сейчас – просто рисунок синей пастой, просто листок, вырванный из блокнота.

Я сняла наушники и положила листок на стол, розами вниз. На обратной стороне еще что-то написано, простым карандашом...

36 – 14 – 18, Лена Говоркова.

Значит, он по ошибке отдал мне мой... то есть тети Верин телефон?! 
 

ОТ СЕССИИ ДО СЕССИИ...

От Евы и Адама
Пошел народ упрямый,
Нигде не унывающий народ.
От сессии до сессии
Живут студенты весело,
А сессия всего два раза в год...

Из старой студенческой песни.*

В вестибюле на окнах повесили гирлянды, с потолка свисают блестящие серебряные нити, и хотя до Нового года еще две недели, настроение у всех приподнятое.
Даже Костин не рассердился, когда Мама-Чапа от имени группы сообщила, что никто не подготовил домашнее чтение.
– Мы искали квартиру для Маши Наумовой, – объяснила по-английски Чапа, четко артикулируя звуки и понижая и повышая в нужных местах голос. У Чаплиной – твердая пятерка за вводный фонетический курс, потому что у нее абсолютный музыкальный слух.
– Все искали? – слегка удивился Костин. – Ну, хорошо. За седьмую главу отчитаетесь в пятницу, а сейчас послушайте объявление.

Игорь Витальевич достал список нашей группы и поставил три галочки напротив чьих-то фамилий.

– Каринская, Говоркова и Наумова прошли на заключительный тур конкурса на «Лучшего спеллера»! – улыбаясь, объявил Костин, явно гордый своими преподавателькими успехами. – Сейчас вы втроем пройдете в 208 аудиторию и напишете еще один диктант. Только не волнуйтесь и помните про открытые и закрытые слоги!

– Игорь Витальевич, – подняла руку Дина. – Можно что-то добавить?
Костин кивает, и Дина выходит к столу, поворачивается лицом к группе и говорит почему-то по-русски, хотя на занятиях разрешается только английский:

– В комитет ВЛКСМ прислали несколько пригласительных билетов...  Несколько пригласительных билетов... – Дина морщит губы, сдерживая улыбку, интригующе смотрит на нас и торжественно, как конферансье, объявляющий выход любимца публики, чеканит: НА НОВОГОДНИЙ БАЛ в военном училище!!!
 
В нашем институте вечеров почти не бывает, потому что нет подходящего помещения. После того осеннего бала, на который я не попала из-за Оли Яковлевой, был всего один КВН с танцами, но на нашу группу дали два пригласительных... Вот и сейчас меня смутило слово «несколько», на которое никто не обратил внимания.
 
Нет, всё-таки обратили!

– И что, все могут пойти? – недоверчиво спросила Люся Шикина. – Не только комитетчики?
– Ну, почему «только»? – замялась Дина. – Я, например, вообще ни на какой бал не собираюсь, вот! Одним словом, мы решили... Ну, вы понимаете, билетов на всех не хватит... – Дина оборачивается к нам троим, стоящим на выходе, и наконец преподносит свой подарок: – Мы решили отдать билеты победителям второго тура!

В коридоре необычное оживление, хотя прошло уже минут пять после звонка. Девчонки из сто десятой столпились у расписания, а их гренадерская староста тут же выясняет отношения с группой, незаконно занявшей аудиторию. По лестнице пробегают в лекционный зал опоздавшие. Из трех соседних аудиторий выходят несколько претендентов на звание «лучшего спеллера» и не спеша направляются в 208 комнату.
 
– Говорят, тебя видели с Шаталовым в «Козе»? – неожиданно спросила Ира Каринская, замедляя шаг.
– С каким Шаталовым?
 
Я не сразу поняла, что Ира имеет в виду Дмитрия Анатольевича.

– Да ладно, не скромничай! Галка-Сорока сказала, что Рэма с Алёной просто обалдели, когда вы там появились! У тебя с ним что?

С Ирой Каринской у меня неблизкие отношения, вернее, никаких отношений нет. В группе всего десять человек, но, несмотря на многочисленные попытки Дины Гланц превратить нас в «единый коллектив», после занятий мы остаемся, по словам той же Дины,  «отчаянными индивидуалистами».
 
Я пожимаю плечами и открываю дверь в 208 аудиторию, где уже сидят с ручками наготове «лучшие спеллеры» первого курса. 

– Повторяю каждое слово три раза, – объявляет по-английски чужая преподавательница, которую я запомнила по вступительным экзаменам. – Приготовились? Начали!

Мы сидим за отдельными столами, далеко друг от друга. В аудитории горит яркий дневной свет, из-за которого все лица кажутся одинаково бледными и «стертыми». Почему-то приятно, что второкурсницы обсуждали мою прогулку с Дмитрием Анатольевичем и даже попросили Каринскую разузнать подробности… А что, собственно, было? И есть ли?..
 
...В слове «rainbow» забыла, что писать в середине... и в конце... Написала по правилам открытых и закрытых слогов – “rane-baw”, но сама вижу, что не то... А Маша говорит, что у нее рука сама пишет правильно!.. Я уверена, что победит Маша! И как она умудряется заниматься в общаге?

– Спасибо за участие в конкурсе, – улыбается «по-английски», одними губами, преподавательница, закрывая папку с текстом диктанта. – Желаю вам успешно сдать первую сессию. А сейчас вы можете вернуться в свои аудитории.
 
До звонка остается десять минут, и Костин потратил это время на проверку слов из диктанта. Оказалось, что я как минимум сделала четыре ошибки, а может, и больше!
– Всё равно вы молодцы! – неожиданно похвалил нас Игорь Витальевич, не очень щедрый на комплименты. – Когда будете танцевать на балу, не забудьте про сессию...

С начала декабря все преподаватели на разные голоса повторяют это слово: «Сессия!»
 
«Кто не сдаст конспекты, не получит зачет! А без зачета вас не допустят до СЕССИИ!» – напоминает на педагогике Карина Абрамовна.
«О чем вы только думаете? У вас же скоро СЕССИЯ!» – выходит из себя Гаудеамус, хотя ему-то не о чем беспокоиться: в этом семестре у нас по латыни нет ни зачета, ни экзамена!

 – ...Лена, распишись за стипендию! – передает мне сорок рублей Алла Крайнова. – И вот тут еще... Пятьдесят копеек в общество охраны памятников... И еще какая-то марка! Расписывайся! Маша! Пятьдесят копеек...
 
– Ну, как там наш Серый? – спрашиваю я Лару с Наташей, заталкивая стипендию в слишком маленький, расчитанный на мелочь кошелек.
– Пил молоко, передает привет, – трясет кудрями Чапа. – Кстати, Дина! Что будем с Машей делать? Ей жить негде!
– Нужно было сразу звонить мне, – снисходительно улыбается Дина. – Наумова из многодетной семьи, к тому же отличница! Ей по-ло-же-но общежитие! И решает этот вопрос не комендантша, а ректорат, понятно?

Дина смотрит на часы: 
– Сейчас не успеем, но в большую перемену можно поговорить с князем Туманским.
 
Звонок. В аудиторию входит Галочка и с ходу объявляет:
– Через неделю – зачет по всему практическому курсу! А сейчас повторение дифтонгов. Земскова, где у Вас тетрадь? Дома? О чем Вы думаете? Скоро СЕССИЯ!

* * *

«Дифтонг – сложный звук, состоящий из гласного и полугласного звуков... Дифтонг произносится с ударением на...»

Полтора часа – сплошные дифтонги!
 
Голос у Галочки резкий, колючий, и сама она похожа на иголку: тонкая, в длинной узкой юбке и приталенном жакете. Фонетика на первом курсе – главный предмет, и, наверное, хорошо, что Галочка такая требовательная, но сколько же можно повторять одно и то же?..
 
– На дом – подготовка к зачету. А сейчас прошу всех пройти в 317 аудиторию, – вспомнила уже в дверях Галина Викторовна. – Игорь Игоревич Туманский хочет дать вам последние напутствия перед сессией!

– Ну что, друзья? – весело обратился к огромному залу декан. – Вот мы и доплыли до первой сессии!
 
Игорь Игоревич сделал паузу, ожидая ответной реакции, но аудитория молчала.

– Не буду тратить время на общие слова – вы и так всё прекрасно понимаете, – продолжал Туманский. – До Нового года нужно сдать все зачеты! Помните: преподаватель не может принять у вас экзамен, если в зачетке не окажется хотя бы одной подписи... Ну, например, по физвоспитанию!

Аудитория заулыбалась. Туманскому явно известно, что в конце декабря даже самые неспортивные первокурсницы срочно увлеклись лыжами.
Дождавшись тишины, Игорь Игоревич жестом фокусника откинул крышку большого темного ящика, стоявшего на столе.
 
– А пригласил я вас сюда для того, чтобы вместе полюбоваться коллекцией, которую я собираю лет так пять! Вот один из моих любимейших экспонатов...

Игорь Игоревич поднял руку над головой, разжал кулак – и спресованная в миниатюрную книжечку шпаргалка развернулась двухметровой гармошкой, достав до пола.

– Обратите внимание на каллиграфию неизвестного умельца, – тоном экскурсовода продолжал Туманский. – Не иначе работали с лупой! Трудно представить, что на этой узкой бумажной ленте записан весь лекционный курс по страноведению – вместе с картой! Но это еще не всё!..
 
Туманский пошарил в своем ящике и достал черный пластмассовый очешник:
 – Нет предела изобретательности ваших не таких далеких предшественников! Вы думаете, это что?
 
В зале все уже давно проснулись и с любопытством смотрели на декана.
   
– Нет, это не футляр для очков! Это – кладезь педагогической мудрости, от Яна Амоса Коменского до наших дней! Ну, а с точки зрения «чистого искусства»...
 
Туманский торжественно открыл очешник и показал нам. С первого ряда мне видно, что внутри все стенки оклеены бумагой, исписанной бисерным почерком. А вообще-то неплохая идея... Я же тоже ношу очки...
– А можно еще на коленках написать... – шепнула сидящая сзади Лара Земскова. – Или затолкать в сапоги!

– Надеюсь, вы всё поняли? – посмотрев на часы, закончил свою предэкзаменационную речь декан. – Больше не хочу отнимать у вас времени. Успешной вам СЕССИИ!

* * *

В среду стали известны имена «лучших спеллеров»!
Как я и думала, победила Маша Наумова. Ира Каринская тоже написала неплохо, а вот я наделала много ошибок! Сразу после звонка с лекции по педагогике в аудиторию вошел зам.декана Фомичов и торжественно вручил грамоты тем, кто вошел в первую пятерку.
– А теперь слово предоставляется Комсомолу! – с улыбкой объявил он, уступая место Дине Гланц.
 
Про новогодний бал в военном училище знали только в нашей группе, а для остальных призеров усыпанные блестками пригласительные оказались приятным сюрпризом.
 
– Вот уж ни за что не поверю, что комитетчики добровольно отдали ВСЕ билеты! – ни к кому не обращаясь, пробубнила Люся Шикина,  оказавшись в коридоре рядом с Гланц. Дина обиженно дернула плечом:
– Если хочешь знать, это идея самого Туманского!

– Дина, понимаешь, вот так нужен пригласительный!.. –
Из Вадика Харитонова мог бы получиться отличный психолог!
У каждого человека есть слабое место, на котором можно «сыграть». У Гланц это – желание показать, что у нее есть связи. Любимая Динина фраза «Нужно было сразу звонить мне» уже к концу первого семестра вошла у нас в поговорку.
 
Я знаю, почему Вадику срочно потребовался пригласительный, и Дина это тоже понимает.
 
– Ну, честное слово!.. Я бы тебе свой отдала, если бы был! Вон попроси у Маши, может, она домой собирается на выходные?..
– Да ладно... – махнул рукой Вадик. – Обойдемся.

Второй парой у нас английский, и нужно повторить диалог, а Оли всё нет. Проспала первую лекцию и теперь появится только перед звонком...
Я спускаюсь в вестибюль, покупаю в ларьке с соками-водами пачку шоколадных вафель вместо завтрака и сажусь напротив входа, поджидая свою партнершу.
– Ты чего тут торчишь? Опять Яковлеву потеряла? – присаживается рядом Лара Земскова, надрывая конверт. – Так, что нам папа-мама пишут?

Чтобы убить время, я тоже подошла к деревянным ящичкам для писем и вытащила толстую пачку конвертов из секции на букву «Г»: Груздева... Гаврилина... Грушина...
 
На институт мне никто не пишет, поэтому я не сразу сообразила, что письмо, адресованное «Лене Говоровой, факультет английского языка, первый курс, ГПИИЯ» имеет какое-то отношение ко мне. Во-первых, я Говоркова, а не Говорова... Может, просто похожие фамилии?
 
– Лар, у нас на первом курсе есть такая «Лена Говорова»?
– Что-то не слышала... Не знаешь, кому письмо? Распечатай да посмотри! Если не тебе – обратно положишь,только и всего!
 
– Ба! А вы чего тут сидите? А я вот проспала... –
 
Оля пристраивается в хвост очереди в гардероб, и мы наспех репетируем диалог для Костина:
– «Кто бы мог подумать! – театрально пожимая плечами, начинает по-английски домашний диалог Оля. – Мир тесен!»
– «Как я рада Вас видеть! – с преувеличенно радостной интонацией
подаю я ответную реплику, прокручивая в голове “активные” слова. – Сколько лет, сколько зим!»
– «Мир тесен!» – повторяет Оля, отдавая гардеробщице шубу.
– Ты уже говорила про «мир»! – возмущаюсь я. – Опоздала, да еще и не выучила ничего!

Пронзительно звенит звонок. Мы бежим на второй этаж к расписанию и сталкиваемся с Костиным.
– Почему опять нет аудитории? Где староста? Я поставлю вопрос перед деканатом! – повторяет Игорь Витальевич, раздраженно глядя на часы. В конце коридора появляется невозмутимая Алла Крайнова и машет нам рукой.
 
Еще минут пять мы бродим по институту веселым табором, прислушиваясь к голосам за закрытыми дверями. Наконец свободная аудитория находится. Я достаю из сумки общую тетрадь по английскому и только тут вспоминаю про письмо. А может, это вообще не мне?..

...В конверте – сложенная пополам новогодняя открытка с впечатанным текстом:

Дорогой друг!
Курсанты Горьковского военного училища
Приглашают Вас в субботу, 24 декабря, на Новогодний бал!
Вечер состоится в зале ДК Речников, Верхневолжская наб.
Начало в 19.30
(Входной билет на два лица.)

И больше ничего! Ни записки, ни подписи...


ОБЛАДЫ-ОБЛАДА

А часов приблизительно в семь
Некрасивых не стало совсем...

Александр Аронов

Кажется, на этом вечере ни одна девушка не будет стоять у стенки!
У входа нас с Машей гостеприимно встретили улыбающиеся парни с повязками на рукавах и, едва взглянув на пригласительные, проводили к гардеробу. Курсантская форма идет всем, а в сочетании с выправкой, манерами и подчеркнутой вежливостью обладателей может произвести очень сильное впечатление. У Маши порозовели щеки, и я вдруг заметила, какая она симпатичная! По-новогоднему пахнет ёлками, с потолка свисают тонкие серебряные нити, а пол кое-где уже засыпан серпантином.
 
Каринской не видно, хотя гостей так много, что легко можно потеряться в толпе. К зеркалам в туалете не протолкаться, и мы с Машей вслепую помахали расческами и прошли в зал.
 
– Привет, Машенька! Хелло, Лена! – полуобнимает нас одной рукой Вадик Харитонов, совершенно счастливый оттого, что в другой руке у него зажата ладонь Иры Каринской. Маша всё-таки отдала Вадику свой пригласительный, еще до того, как выяснилось, что у меня есть билет на двоих.

Над головами сразу в нескольких местах взрываются хлопушки, и веселые разноцветные кружочки запутываются в волосах. Хорошо, что я не надела прошлогоднее новогоднее платье!.. Оно мне идет, но в синем костюме с узкими, чуть расклешенными брюками я чувствую себя легко и раскованно, тем более, что многие девушки пришли на бал, как на дискотеку – в джинсах.
 
О том, что это новогодний бал, напоминает огромная ёлка в углу и протянутые под потолком гирлянды и флажки. Никто не танцует, но я просто кожей чувствую сгустившуюся в зале энергию радостного ожидания!
 
– Пожалуйста... Вот, возьмите маску... Кому маску... – Два курсанта с зелеными коробками в руках обходят по кругу зал и предлагают разноцветные маски на резинках. Я выбрала синюю – под цвет брючного костюма, а Маша отрицательно покачала головой. Вадик выпустил руку Иры Каринской, догнал курсанта с коробкой и вернулся с целым букетом разноцветных картонок.

– Примерь, тебе пойдет, – сказал он Маше.
 
Всего на несколько секунд Каринская была предоставлена самой себе, но кто-то уже успел пригласить ее на танец...
 
Невысокий коренастый курсант останавливается перед Машей и четко, по-военному, щелкает каблуками: – Разрешите?
Маша виновато оглядывается на меня и делает шаг вперед.
 
Гаснет верхний свет. Еще несколько минут – и как будто прорвало запруду! Сразу десятки пар присоединяются к танцующим, вливаясь в темное море раскачивающихся под музыку фигур.
…Может быть, меня не приглашают, потому что я стою рядом с Вадиком?.. Неужели он не понимает, что не нравится Ире?! Хотя бы потому, что мы учимся в одной группе и воспринимаем Харитонова как подружку!

– Не хочешь потанцевать? – оборачивается ко мне Вадик, прикрывая растерянные глаза черной полумаской. Мне неловко торчать у стенки, когда все танцуют, и мы несколько минут топчемся вдвоем под музыку, дожидаясь окончания танца.
 
В зале жарко, и я сдвигаю на лоб свою маску, открывая лицо.

– Ну, вот же она, твоя иностраночка! Что я говорил?..
Я сразу узнала Гену, хотя сегодня он «в штатском»: нейлоновая белая рубашка, очень сильно расклешенные брюки.
– Сорри, гёрлз, сорри, – с ужасным произношением бросает он направо и налево, проталкиваясь к нам. Танец закончился, и мы с Вадиком опускаем руки. Не дав залу перевести дух, через динамики выплескивается новая мелодия, и сразу множество растопыренных ладоней взлетают над головами:

Облады-облада,
Напеваю ла-ла-ла напев я свой,
Облады-облада...
   
При первых же звуках по залу проносится ураган, и меня словно приподнимает над полом. Сами собой в такт зажигательного ритма двигаются руки и ноги, и вот уже все вокруг скачут, как древние индейцы, заряжаясь от музыки и друг от друга.
 
После такого совместного «ритуального действа» между людьми исчезают внутренние барьеры, и Гена непринужденно знакомит нашу компанию с Валерой, забыв о том, что сам тоже нуждается в представлении.
– А где же твоя подружка? Ну, с которой вы в будке ночевали!
– Алла? А у нее нет пригласительного...
– Тогда передавай ей привет, – нисколько не огорчившись, говорит Гена и хватает за руку Иру Каринскую: – У вас в инъязе все такие молчаливые? Пошли танцевать, что ли?
         
И Ира пошла за ним, даже не обернувшись на Вадика...

А я танцую с Валерой, хотя он мне и не очень... Он – молчун, хороший молчун, но... Когда-нибудь потом вот такой молчаливый будет подарком судьбы... А сейчас я сама всех стесняюсь, я тоже теряюсь и не знаю, о чем с ним говорить.
 
Маша танцует с Харитоновым. Они уже давно «друзья по латыни». И как это Вадик не рассмотрел, какая Маша милая, добрая, умная... Она старше нас на два года, старше Вадика на год... Ну и что?
 
Просто Вадику нравится Ира. Каринская – не то чтобы красивая, но все, когда на нее смотрят, вспоминают тургеневских барышень... Ира – текучая, плавная, вся немного вытянутая, устремленная вверх. А Маша – уютная плюшечка с круглым лицом и серыми глазами.

Белый танец.
Я знаю, что должна пригласить Валеру. Он меня искал (не как некоторые!), он сообразил, что можно просто опустить письмо в институтский почтовый ящик... Стоп! А вдруг письмо лежит, только в пединституте? Я как-то об этом не подумала... Глупости всё это! Этот Дмитрий Анатольевич уже и забыл давно и про меня, и про розы... А в тот день у него, скорее всего, была ностальгия по студенческим временам! Вот он и поиграл со мной «в студентов»...

Я обернулась на нашу компанию. Маша с Вадиком не танцуют – стоят рядом, не глядя друг на друга. Гену пригласила высокая девушка в узком кримпленовом платье, и они вместо томного топтания в обнимку   изображают что-то похожее на фолькстрот. Жаль, что из-за Валеры меня никто не приглашает...
 
– Предлагаем честный обмен! – улыбается во весь рот Гена и ловко подхватывает меня за плечи, подсовывая Валере смеющуюся девушку в узком кримпленовом платье. – Шаг налево, два направо – раз-два-три!

Этот Гена – как неугомонный вихрь: наступил мне на ногу, закружил налево-направо, да еще свистнул, как соловей-разбойник! Но почему-то стало очень весело, и я забыла, что не умею танцевать танго! Гена тоже не умеет, но это неважно.
 
Музыка обрывается. Еще несколько поворотов по инерции – и мы останавливаемся, дожидаясь продолжения. И вдруг...

«Для наших гостей из Института иностанных языков исполняется... Sweet Love Story!!!» – подарочным голосом объявил ведущий, и знакомая мелодия полилась в зал:

…Where do I begin…

Музыка, как и запах, обладает способностью впитывать эмоции и напоминать о них при каждом удобном случае. Для меня «История любви» навсегда сплелась с радостным удивлением перед чем-то огромным, невозможным и прекрасным. Так же, как в тот вечер у Каринской, перехватило горло. Наверное, Гена тоже что-то почувствовал. Он замолчал, взял меня за руку и подвел к Валере.
 
Мне не хочется раскачиваться в обнимку под эту музыку, и я потихоньку обрадовалась тому, что Валера не пригласил меня на танец. Мы молча стоим и смотрим на замершие пары, на скользящие по стенам и потолку световые пятна, на сиреневую ёлку в углу... Завтра сразу после занятий я побегу в пед.институт и прочитаю письмо, которое – я в этом уверена! – лежит в почтовой ячейке на букву «Г». Вот только дотерпеть бы до завтра...


ЛИШНИЙ ДЕНЬ

Всю ночь мне снилась наша преподавательница по педагогике. Как будто я вытащила на зачете билет и не могу то ли прочитать, то ли понять вопрос. Буквы расплываются, а достать очки из очешника нельзя, потому что там – шпаргалка. «Вы не читали Макаренки!» – голосом Лары Земсковой говорит во сне Карина Абрамовна, и я хочу поправить ее, сказать, что Лара нарочно перевирает фамилию автора «Педагогической поэмы», которую я читала еще в школе...
 
Сегодня на первой паре – зачет по педагогике! Сорок пять вопросов нам выдали на прошлой неделе, и дотошная Карина Абрамовна заранее проверила конспекты. И всё равно я волнуюсь! Тетя Вера тоже переживает за меня: разбудила полседьмого, хотя в институт нам к восьми. А я – «сова», и если меня вытащить из сна посреди ночи полседьмого, я мотаюсь с закрытыми глазами по комнате, тыкаясь во все углы, как всклокоченная швабра.

– Зачетку взяла? – напоминает тетя Вера, выпроваживая меня в снег и темень. – Возвращаться с полдороги нельзя – плохая примета.

Педагогика – странный предмет. Длинные наукообразные рассуждения о вещах, понятных и так... Например, о любви к детям. Из всего вводного курса мне понравился только краткий исторический обзор – про Яна Амоса Коменского. Оказывается, до Коменского в школах не было ни уроков, ни каникул. И даже учебного года тоже не было!
 
В коридоре у дверей в аудиторию – одна Люся Шикина и несколько девчонок из 110 группы. Чапа с Ларой, наверное, ждут на остановке «сорокового», а Оля Яковлева, как всегда, опаздывает.
 
– Как настроение? – бодро спросила Карина Абрамовна, открывая дверь в аудиторию. – Ну, что ж, можно приступать?
 
Мы по очереди подходим к столу и тянем билеты. Мне попалось что-то совсем скучное: «Методы пед. исследования и связь педагогики с другими науками». Это – из самой первой лекции, которую я очень невнятно записала, потому что не успевала за преподавателями. Как давно это было... Карина Абрамовна пришла на то первое занятие в нарядном темно-бордовом костюме и белоснежной блузке. По стенам прыгали солнечные зайчики, сентябрьское солнце заглядывало в окна, а слова «лекция», «аудитория» и «конспект» еще не потеряли своей новизны.
   
«...А когда после окончания института вы придете в школу...» –  праздничным голосом говорила Карина Абрамовна, не сомневаясь, что мы только об этом и мечтаем. И вдруг с заднего ряда раздался недоумевающе-обиженный бас: «Ка-ак в школу?!»

...А сейчас в аудитории вместо солнечных зайчиков – электрический свет, и окна темные, ночные... Через несколько дней наступит новый, 1973, год и обязательно случится что-то хорошее – очень скоро, может быть, даже сегодня.
 
Я сажусь напротив Карины Абрамовны и, глотая слова, пересказываю первую лекцию. Всё-таки в этой педагогике много лишнего... Болтология одна! Но Карине Абрамовне лучше об этом не знать.

* * *

«Джейн, Джейн,
Моррисон-Моррисон,
А попросту – маленький Джим...» –

декламирует по-английски Оля, но во рту у нее ириска, и Костин недовольно морщится. Это стихотворение А.Милна я слушала в лингафонном кабинете раз двадцать, поэтому интонация у меня, как у диктора – с энергичным понижением тона и паузами в нужных местах. А вот Ира Каринская «поёт», сильно растягивая гласные.
   
Когда чего-то сильно ждешь, время тянется ме-едленно, как будто стрелки намазали клеем! Костин уже объявил отметки за первый семестр, и мы повторяем старые темы. За вводный курс пятерки – только у Чапы и Маши. Люся Шикина получила тройку, а у остальных четверки. Про Олю Яковлеву Костин сказал, что такой несерьезной студентки у него еще не было. А меня похвалил, но я всё равно расстроилась...

– А у Лены Говорковой, не иначе, сегодня свидание, – вдруг ехидным голосом заметил Костин, и я испуганно спрятала под стол руку с часами. Наверное, я то и дело на них смотрела...
 
«Др-р-рзи-и-инь!!!» –
 
Звонок ворвался в аудиторию, ударился об оконные стекла и рассыпался мелкими колокольчиками по углам. Такого веселого звона я давно не слышала. Из-за зачетов последнюю пару в расписании заклеили – ура! Мы свободны, и можно заглянуть с Олей и Машей в «Козу», побродить по праздничному, в ёлках, городу и как бы между делом зайти в вестибюль пед.института и проверить почту... Почему-то я оттягиваю этот момент, хотя уже поверила в реальность письма, вполне логично дожидающегося меня в одной из деревянных ячеек.
 
– Пошли в «Козу»? – предлагает Оля, застегивая перед зеркалом синтетическую шубу. Я тоже получаю в раздевалке своё пальто с серым каракулем, и мы вываливаемся на расчищенное крыльцо. Снег шел всю ночь, щедро завалив город сугробами.
 
– Девчонки, пошли в «Козу»! – кричит Лара, зачерпывая варежкой снег. Оля едва успела увернуться, и снежок попал в Харитонова.
– Ах, вы так?! – свирепо рычит Вадик. – Ну, держитесь!
 
Почему-то больше всех досталось Маше. Прикрываясь портфелем, она села в сугроб, и Вадик с видом благородного рыцаря подал ей руку и отряхнул пальто.
– А чего это Каринская отбивается от коллектива? – спросила Лара и замахала руками: – И-ира! Пошли с нами в «Козу-у»!!!
– Идите одни, – заворачивая за угол, крикнула Каринская. – У меня дела.

Я оглянулась на Вадика. Он всё еще улыбается, но улыбка какая-то натянутая... Далась ему эта Каринская! 

После бутербродов с сыром и кофе с мороженым мы пошли всей компанией на откос, а потом на Свердловку. Около гастронома – длинная очередь за импортными яблоками, и мы тоже пристроились в хвост.
– Велели больше не занимать, – предупредила женщина в пушистой песцовой шапке. – Не стойте зря, девочки, всё равно не хватит.
Во всех витринах сияют разноцветные лампочки! Около драмтеатра – толпа школьников, приехавших на дневной спектакль. Рядом, на углу, продают с машины ёлки.
– Может, в кино сходим? – неуверенно предлагает Лара и смотрит на часы. – Ой, вы как хотите, а мне пора в общагу! Меня там Чапа ждет!

Было уже полчетвертого, когда мы с Олей помахали на остановке вслед автобусу и вопросительно посмотрели друг на друга. Завтра нам ко второй паре, и можно поваляться в постели до девяти. Зачетов на первом курсе немного, и мы их сдали. Получились такие мини-каникулы, когда к экзаменам готовиться еще рано, а домашних заданий уже нет.
– Мне вообще-то надо домой позвонить, – говорит Оля, и я вспоминаю, что тоже обещала сразу после зачета по педагогике сообщить о результатах.
 
До переговорного пункта на площади Горького можно доехать троллейбусом, но мы идем пешком, а по дороге я «на минутку» захожу в пед.институт, оставив Олю у входа.
 
 ...Сначала я перебрала все конверты на букву «Г», а потом на всякий случай проверила еще и на «Е» – Елена. Вдруг перепутали и положили не в тот отсек? Потом снова взяла толстую пачку на «Г» и внимательно прочитала каждую фамилию. Ни «Говорковой», ни «Говоровой», ни даже  «Говорухиной» среди адресатов не оказалось. А я так ждала!..
 
Бывают дни, которые никогда не кончаются... Торопишь, торопишь такой день, а он растягивается, как резиновый жгут в руках. А потом, через много лет, вдруг окажется, что бесконечно лишний день был подарком тебе, и ты назовешь его самым счастливым...


БУТЫЛКИ ИЗ-ПОД КЕФИРА

Стипендия – послезавтра, а сегодня у нас с Олей и Машей осталось на троих семьдесят пять копеек. Даже на кино не хватит...
– Давайте купим пирожков или полкило халвы, а потом поедем к нам в общагу – бутылки сдавать, – предложила Маша.

Бутылки из-под кефира и молока в общежитии не выбрасывали, но и не мыли: складывали грязными в коробки, запихивали под кровати и рассматривали как «последний резерв». Хочешь сдавать – пожалуйста, но сначала нужно их отмыть...
 
Днем в общежитии почти так же шумно, как и вечером, потому что у нас занятия в две смены. На кухне что-то булькает в большой кастрюле, из-за дверей просачиваются голоса и музыка, а по длинному коридору прыгают в пучке солнечного света пылинки.   
С помощью Дины Гланц вопрос о Машином проживании в общежитии был решен очень быстро, и теперь мы с Олей – частые гости в доме на проспекте Гагарина. Честно говоря, я не понимаю, как тут можно заниматься... Я привыкла к своему столу у окна, к полке с книгами, к лампе с абажюром. И еще я бы стеснялась засиживаться за учебниками, потому что не хочу, чтобы меня считали «отличницей» и «зубрилкой». А Маша никого не стесняется! Один раз она пришла поздно вечером из бани (тогда две недели не было горячей воды) – а в комнате очередное «парти»: мальчики с переводческого, магнитофон, свечи на столе и накурено, как в ирландском баре! Все накрашены, а у Маши мокрые спутанные волосы под платком и распаренные щеки... Я бы растерялась, почувствовала себя неловко – ведь даже переодеться негде! А Маша посидела на кровати с мокрой головой, а потом вежливо, но твердо попросила соседок-старшекурсниц закончить вечер, и как то ни странно, никто на нее не обиделся.
 
– Вы что, бутылки будете мыть? – спросила Лара, увидев нас в умывальнике. – Мы с Чапой сейчас тоже притащим! Девчонки, завал! Денег ни у кого нет, а стипуха еще когда!
 
Я наполняю бутылку холодной водой и трясу ее изо всех сил, но засохший белый жир уже сроднился со стенками, прирос к ним и не отмывается.
– Да кто ж так делает? – удивляется Мама-Чапа, медленно, как корабль-тяжелогруз, вплывая в умывальную комнату. На Чапе длинный, до пола, халат, который сибаритка Наташа брала с собой даже на «картошку».
– Сразу видно, что избаловала тебя твоя тетя Вера! Смотри, как надо! – Чапа рвет на мелкие кусочки газету, крошит яичную скорлупу и наливает в бутылку теплую воду из чайника.
– «Карамболина, Карамболетта, ты пылкой юности мечта!..» – поет Чапа, дирижируя бутылками, и вокруг ее спутанной шевелюры порхают солнечные зайчики! А мне кажется, что это не зайчики, а воздушные шарики, которые сейчас приподнимут тяжелую Наташу над полом – и поплывет она, махая бутылками, над городом...

Одна бутылка выскальзывает из мокрых пальцев и – дзынь! – ударяется о край раковины.
– Она всё равно была отбитая, – не расстроилась Чапа, выгребая осколки. – «Карамболина, Кар-рамболетто...»

С полными сетками бутылок мы шествуем по коридору, и все встречные почему-то считают своим долгом спросить: «Вы что, бутылки сдаете?» Как будто не видно и так, что сдаем.   
В приемном пункте нам повезло: он был открыт, хотя обычно там или перерыв на обед, или записка «Ушла за тарой». Но очередь длинная, человек двадцать! В основном сдают бутылки из-под водки или лимонада, а молочные принимают во всех молочных отделах в гастрономе.
– БА! Может, в гастроном пойдем? – спросила Оля, глядя на скучную толпу с тележками и сумками. – Поменяем на плавленые сырки...
– Там сейчас обед, – обернулась женщина в синем платке. – Да тут тоже недолго, принимать – не взвешивать...    
– А вы что, студенты? – с уважением спрашивает потертого вида мужичок с нахлобученной на самые брови шапке. В руках у него женская хозяйственная сумка, из которой торчат белые горлышки водочных бутылок.
– Ага, – кивает Лара.
– Тогда ладно, коли так, – непонятно чему радуется мужичок. – Но вот я вам что скажу, доченьки: водка до добра не доводит, вы уж мне поверьте!
– Дяденька, да у нас кефир! – дурашливо распахивает сумку Лара.
– Тогда ладно, коли так, – кивает мужичок и повторяет, как заклинание: – Водка до добра не доводит.
 Я стою рядом, и мужичок наклоняется ко мне:
– А в каком, к примеру, институте учишься?
– В инъязе.
– Ишь ты? А кто ж у тебя родители?

Я не понимаю, почему он ко мне привязался, но он – взрослый, и я не могу проигнорировать вопрос.
– Папа – учитель, мама – диктор на радио.
Мужичок совсем загрустил, опустил сумку с бутылками на землю и с каким-то жадным любопытством уставился на меня.
– А ты одна в семье или еще дети есть?
 
Я отвечаю на вопросы вежливо, как хорошая девочка, и от этого моему собеседнику становится всё хуже. Но остановиться он уже не может, растравляя себя видом чужой благополучной жизни.

– А мамка с батькой любят друг друга? – вдруг задал он свой главный вопрос, уже зная ответ и заранее принимая неизбежное разочарование.

– С отбитым горлышком не берем! – отставляет в сторону три наших бутылки приемщица. – А эту – мыть лучше надо! А вот тут – трещина...
   
Мы оставляем пять забракованных бутылок около ларька, берем три рубля и отправляемся в уже открывшийся после обеда «Гастроном». Я оборачиваюсь. Потертый мужичок в старой, нахлобученной на глаза шапке стоял около прилавка и, вывернув шею, смотрел нам вслед...


НИ ПУХА, НИ ПЕРА!

Курица на одной ноге стоит – к стуже.
                Народная примета.

На подготовку к Истории КПСС нам дали три дня. Алла Крайнова уехала домой в Арзамас, а я решила остаться у тети Веры. С утра открыла лекции и нашла ответы на первые семь вопросов.
 
Хозяйка отнеслась к сессии с пониманием: приглушила на кухне радио и только минут пять поговорила по телефону со своей подругой Евдокией Ильинишной.
 
– Студентка моя к экзаменам готовится, – доносится из коридора гулкий тети-верин голос, хотя самой тете Вере кажется, что она говорит шепотом. – С утра как села – так и учит... Вот и я говорю, всех-то знаний не соберешь!

А что она, спрашивается, ожидала? Что я в сессию пойду в кино?..

Специально для тети Веры делаю «перерыв на обед»: в двенадцать одеваюсь и пешком иду в институт – в столовую и узнать, когда консультация. По дороге купила соевых батончиков, потому что сладкое улучшает работу мозга.
 
В столовой столкнулась с Люсей Шикиной и девочками из 110 группы.
 
– Ну, что, отличница, зубришь? – спрашивает Люся с видом человека, который и не собирается открывать учебники.

Почему-то у нас считается неприличным много заниматься, и  все делают вид, что если и учат билеты, то так, между делом. Вот и «сельские» девочки из сто десятой громогласно объявляют, что «кошмар и караул!.. Лекции не все!.. Полный завал!».
Я тоже хочу пожаловаться на то, что еще не приступала к подготовке, но получается как-то неправдоподобно, и Люся сразу же меня разоблачает.

– Да ладно прибедняться! Когда вскочила-то, в пять?

Ни за что не признаюсь Шикиной в том, что действительно встала рано... Не в пять, конечно, а в семь, но всё равно было еще темно и пришлось включить лампу.

– У вас кто принимает? Егоршин? – спрашивает Люся девочек из сто десятой, ставя на поднос тарелку с супом из рыбных консервов. – Говорят, он тройки не ставит...
– Еще говорят, он косметику не любит. И никаких коротких юбок!
– Вы про кого, про Егоршина? – машет нам с соседнего столика Лара Земскова. – Девчонки, завал! Ни-че-го в голову не лезет! Говоркова, небось, всё вызубрила?
 
А я «вызубрила» семь билетов... Если разделить шестьдесят на три, то в день нужно учить по двадцать вопросов.
 
– ...Еще нельзя голову мыть перед экзаменом, – тараторит Зоя Кващук из сто десятой. – И главное – ничего нового из одежды!
– Ой, а у меня ремешок на часах порвался! – пугается Лара. – Я только вчера новый купила...
– Ну, не знаю... – пожимает плечами Зоя. – Плохая примета.

Сегодня в столовой – «рыбный день», и на второе нам выдали картофельное пюре с пережаренными рыбьими хвостами. Но всё равно вкусно, потому что кроме соевых батончиков я со вчерашнего вечера ничего не ела.
 
– И еще нужно, чтобы тебя ругали во время экзаменов... И кулаки сжимали... – продолжает делиться «народной мудростью» Зоя Кващук. – Еще помогает, если дотронуться до отличника...

Из всех примет я искренне верю только в «счастливое платье» и в то, что нельзя мыть голову, потому что смоешь все знания. Волосы у меня длинные, но их можно завязать хвостом – и никто не заметит, что они не совсем чистые.
 
Дома я снова включила лампу и уткнулась в учебник, но после перерыва смертельно захотелось спать. «...Революционная ситуация складывается тогда, когда “ низы ” не хотят, а “верхи” не могут жить по старому...», «ревизионисты...», «отзовисты»... Может, кофе выпить? Мама прислала в подарок тете Вере баночку «растворимого»... Если я зачерпну ложку, ничего не случится!
 
Звонок в дверь. Это к тете Вере... Ой, как не вовремя! Сейчас будут болтать часа два, а я не могу заниматься при шуме.

– Кто к нам пришел! Какие мы красивые да большие! – поет тетя Вера, провожая в комнату свою подругу с пацаном лет пяти. – Вот мы сейчас чайку попьем с пирогом! Любишь пирожки с капустой?

Я надеваю наушники, но монотонное «бу-бу-бу» из соседней комнаты отвлекает, и я перечитываю по три раза одно и то же. Уже пять часов, а мне нужно проработать шесть или семь вопросов, чтобы «не выбиться из графика». Время пролетает без толку, я чувствую, что ничего не запоминаю, и нервничаю всё больше.

– Хватит в книжку глаза-то пялить! – появляется в дверях моей комнаты тетя Вера. – Весь день всё сидит да сидит! Вот у меня Женя жил...

Всё, я так больше не могу!..
Не глядя на тетю Веру, я бросаюсь в коридор, натягиваю сапоги, сдергиваю с вешалки пальто и выскакиваю на лестницу. Может, в читальный зал пойти?.. Или купить батончиков?..
 
Во дворе пусто и темно, только фонарь качается и освещает кусочек сугроба.
«Если бы луна навсегда скрылась за тучами, на земле остались бы одни фонари...» – вот такая неожиданная мысль пришла мне в голову. А еще я успела подумать, что если бы не было луны – не было бы приливов и отливов, не выкатился бы какой-то древний микроб на сушу, не приспособился бы к новым условиям и в результате не было бы ни эволюции, ни нас. Интересно, я первая, кто до такого додумался, или уже есть похожая научная гипотеза?..
 
– Ну, хватит тут капризы разводить! – гудит за спиной тетя Вера. – Нечего плакать да хозяйку срамить! Что соседи подумают?   
– Я просто хочу съездить на Свердловку, – уклончиво говорю я, не глядя на тетю Веру.
– Звонить, что ли, собираешься? Матери докладывать? – угадала мои намерения хозяйка. – Неженка какая! Гости ей, видите ли, помешали!

Мы возвращаемся в квартиру, и я быстро прохожу через большую комнату и плотно прикрываю дверь. Но всё равно слышно, как тетя Вера жалуется на меня подруге:
– То ей не так, другое... Это ж надо додуматься! Выскочила на улицу и плачет под фонарем! Подумают, что я изверг какой! А у меня давление...
 
Через пять минут гостья засобиралась домой. Вместе с сонным пацаном она появилась на пороге моей комнаты, предварительно постучав. До этого я не встречалась с Евдокией Ильинишной и удивилась, увидев веселую нестарую женщину, которая вполне могла бы преподавать в школе русский язык и литературу.
 
– Ты уж извини нас, пошумели мы тут немного, – смущенно улыбается Евдокия Ильинишна. – Мы же не знали, что ты занимаешься...
 
И я сразу успокоилась. До экзамена еще два дня, и к семинарам я, в общем-то, готовилась, и на лекции ходила...
 
– Я тоже студенткой была, понимаю, что это стресс, – говорит Евдокия Ильинишна и вдруг смеется: – А знаешь, что мы делали, когда не хватало времени на подготовку? Клали учебник под подушку и спали на нем. Чтобы знания в голову вошли.
– У нас одна девочка так готовится, – вспоминаю я. – Лара Земскова. Только она не спит, а сидит на учебнике. Говорит, здорово помогает.

Евдокия Ильинишна подмигивает мне совсем по-молодому и прощается: – Ну, ни пуха, ни пера!
– Спасибо, – бормочу я, потому что не уверена, можно ли послать к черту взрослую женщину, похожую на учительницу русского и литературы.
– Нет-нет, это неправильно, – не соглашается со мной Евдокия Ильинишна. – Как нужно ответить?
– К черту, – говорю я и обвожу кружочком тринадцатый вопрос, ответ на который я, как оказалось, прекрасно помню. 


ЧТО ТАКОЕ «АНАХОРЕТ»?

...Выходи в привольный мир!
К черту пыльных книжек хлам!

Из сборника “Carmina Burana”

– Что такое «анахорет»? – спросила Оля, едва завидев меня.
– Говоркова, что такое «анахорет»? – подлетела ко мне Люся
Шикина.
– Анахорет? – Я обескураженно копаюсь в памяти. – Анахорет... Что-то древне-славянское.  А зачем вам?
– Мы и без тебя знаем, что древне... – разочарованно отходит от меня Люся и, завидев Наумову, хватает ее за рукав:
– Маша, что такое «анахорет»?
– Откуда он взялся, этот анахорет? – спрашиваю я Олю, доставая лекции по Истории Английской литературы. – Ты все билеты повторила?
– Вроде все... А «анахорет» – помнишь, на последнем семинаре Баба- Таня дала список непонятных слов?  Она еще велела найти их в словаре. А теперь она взяла и спросила Лару! Ну, ты знаешь Земскову... Она почему-то решила, что это древняя башня. Наверное, с минаретом перепутала.
– А в каком произведении этот «анахорет»?
– Кажется, Байрон... Лара, тебе кто достался?
 
Рядом с нами Дина Гланц, окруженная толпой взволнованных слушателей, пересказывает трагедии Шекспира:
– Этой Дездемоне здорово не повезло – не надо было за мавра выходить! Вот он ее и того!..

– Я еще раз прошу вести себя потише! – выходит из аудитории Татьяна Александровна Ольховская, в просторечии – Баба-Таня. – Кто следующий?
– Оля, ни пуха!..
– К черту!
– Ну, как, Чапа? – окружили все раскрасневшуюся Наташу.
– Порядок! Четыре! – еще раз раскрывает зачетку Чаплина. – Мне достался Тэккерей и Свифт.
– Во везет! – завидует Люся и на всякий случай спрашивает:
– А что такое «анахорет»?
– Да не волнуйся ты, Люсенька! – бросает на подоконник конспекты Вадик. – Наша бабуля уж и забыла давно про этого анахорета!
– Да, а как стану отвечать – вспомнит! Мне вечно не везет!

...На этот раз не повезло Вадику. Уже собираясь ставить ему отметку, Баба-Таня повторила свой вопрос про анахорета.
– Значит, так, – сказал Вадик. – Ага, сейчас... Анахорет, значит.
– Вот именно! – откладывая зачетку, подтвердила Баба-Таня. – Что означает слово «анахорет»?
– Анахорет, – сказал Вадик. – Кто ж этого не знает? Он... это, как его?.. – И Вадик вопросительно посмотрел на потолок.

Баба-Таня нахмурилась.

– Сейчас-сейчас, – заторопился Вадик. – Значит, что такое этот... анахорет. Это, Татьяна Александровна, во времена Шекспира...

Тут Вадик запнулся, снова посмотрел на лампочку на потолке и сказал: – Э-э-э...

– Как же Вы изучаете иностранный язык, не зная значений русских слов? Выходит, Вы читаете через строчку? – вздохнула Баба-Таня. – Ну вот Вас, Харитонов, лично Вас можно назвать анахоретом?
– Нет! – ни секунды не колеблясь, ответил Вадик.
– А почему? – заинтересовалась Баба-Таня.
– Да меня так в жизни никто не называл! – простодушно изумился Харитонов. – Татьяна Александровна, ну, какой же я анахорет?
– А вот я бы назвала! – сказала Баба-Таня. – Вы-то и живете, как самые настоящие ОТШЕЛЬНИКИ, читаете от и до и даже не знаете, что существуют толковые словари!

Татьяну Александровну Ольховскую у нас на курсе уважали, но и побаивались. Влюбленная в литературу вообще и в английскую в частности, она ожидала того же и от студентов. А если вдруг сталкивалась с «феноменом, знакомым с шедеврами мировой литературы только по предисловиям», – выходила из себя.

– Пригласите следующего! – крикнула она вслед Шикиной, беря в руки мой билет.
– Больше никого. Я последняя.
– Да? Прекрасно. Я Вас слушаю.
– Фолкнер и его трилогия «Деревушка. Город. Особняк.». В истории Американской литературы роль Фолкнера...
 
Я рассказываю о писателе, привожу примеры из его произведений и всё говорю, в общем-то, правильно, а Баба-Таня недовольно морщится:
– Не так быстро, пожалуйста! Ну, куда Вы спешите?

Баба-Таня чем-то явно недовольна, но говорить медленнее я просто не могу. А когда Ольховская стала нетерпеливо барабанить пальцами по столу, я совсем растерялась и подумала, что, наверное, она торопится и нужно говорить еще быстрее...
– Тише! Не так быстро! – замахала руками Баба-Таня. – Достаточно! Что у нас дальше? Диккенс? Только прошу Вас – не спешите!..

Честно говоря, Фолкнера я не совсем понимала, а романы Диккенса казались скучными и затянутыми. Последние две недели перед сессией я читала Шекспира: переписала сонет, который слышала ночью по радио, стала читать остальные – и не могла оторваться! А еще я специально пошла в областную библиотеку на улице Фигнер*, разыскала по каталогу стихотворение Киплинга про синие розы...

– Хорошо, – наконец кивает Баба-Таня. – Материал Вы, конечно, знаете. А теперь расскажите о том, что Вам самой ближе из курса зарубежной литературы.

Я растерянно молчу. Ольховская любит поговорить о литературе, но это всё-таки экзамен, а не семинар...

Заметив мое замешательство, Баба-Таня конкретизирует вопрос:
– Вы же не только по программе читаете, правда?  Что Вам самой нравиться? Современная проза или, может быть, стихи?.. 
– ...Целый ворох красных роз милой как-то я принес...  – неуверенно начинаю я и останавливаюсь, вопросительно глядя на Бабу-Таню.
– Ну-ну... – кивает Ольховская, слегка приподняв брови. – Это уже интереснее!

...не взяла она – и в слезы: синие найди ей розы!
Океан я пересек, чтоб достать такой цветок... –

Я повторяю строчки, ставшие для меня не просто любимыми, а – личными, связавшимися как-то с праздничным снегом, с огромным черным зонтом, похожим на летучую мышь, с зеленым фикусом у окна... Я даже чувствую себя немного предателем, как будто позволила посторонним прочитать адресованное только мне письмо. Но в аудитории, кроме нас, нет никого, а Баба-Таня слишком далека от меня – и по возрасту, и по положению...
 
– Вам знакомо это стихотворение Киплинга? – Ольховская буквально повторила то, что сказал мне Дмитрий Анатольевич! – А как Вы его понимаете? Многие английские поэты, как Вы, конечно, знаете, писали о розах – и Оскар Уайльд, и Уильям Блейк, и... 
– Шекспир... – добавляю я. – Сонеты...
– Конечно! – оживляется Татьяна Александровна, откидывается на стуле и с удовольствием декламирует:

Прекрасное прекрасней во сто крат,
Увенчанное правдой драгоценной.
Мы в нежных розах ценим аромат,
В их пурпуре живущий сокровенно...

Наверное, ей тоже не нравится Фолкнер... Или надоело слушать весь день одно и то же? А раньше она мне казалась сухарем в юбке... Неужели она знает наизусть ВСЕ сонеты Шекспира?!!

– Но вернемся к Редьярду Киплингу, – сменив «преподавательский» тон на дружеский, предлагает Ольховская. – Как Вы думаете, что означает эта, такая редкая, «синяя роза»?
 
Татьяна Александровна берет мою зачетку и твердой рукой выводит «отл.». Вопрос о розе – не по программе и я могу на него не отвечать, но я же знаю!..

– Синие розы растут в Раю, их цвет – символ несбыточного счастья... – тихо говорю я, и Ольховская смотрит на меня с удивлением и кивает, как неожиданно встреченному единомышленнику.
– Ну да, – как бы про себя говорит она. – Небесная роза – роза Дантовского Рая...
 
В коридоре меня заждались.
– Наконец-то! Ну, как? О чем тебя спрашивала Баба-Таня?
– Про синие розы...
– Про что?! С ума сойти!

Мы бежим втроем – Оля, Маша и я – в гардероб. На улице сырь и туманище, и последний экзамен сдан «на отлично», и можно наконец заскочить в «Бригантину» на Минина и отпраздновать всё сразу: конец сессии, начало каникул, день шахтера или пожарника – что там, по календарю?..
– Маш, да ты не расстраивайся!  Подумаешь, четверка!  Ты же всё равно лучше всех всё знаешь!
– Откуда вы взяли, что я расстроилась?
 
– ...Ур-р-ра!!! Девчонки, огонь по отличникам!
 
Нас окружают и забрасывают снежками Вадик, Чапа, Лара...
– Яковлева, дашь трояк до «послеканикул»? Ух ты, моя радость!  Тогда вперед, на штурм «Бригантины»!

                ПЯТЕРКА С ПЛЮСОМ

Подумай, сколько сменится светил,
Чтоб сделать голубым один цветок.

Оскар Уайльд

– А как ты с ним познакомилась? – спросила Оля, глядя на меня откуда-то сверху, потому что Оля и так высокая, а в новых сапогах на платформах вообще гигант!
– Ну, как... Он меня однажды осенью поцеловал... случайно...

Зачем-то я рассказала Оле с Машей про Дмитрия Анатольевича – именно сейчас, когда всё кончилось, не успев начаться. Маша приподнимает брови:
– «Случайно»? И часто ты с преподавателями «случайно» целуешься?

 Мы сворачиваем на набережную и смотрим с откоса на снежное поле, по которому рассыпались черные точки. Это – люди, перебирающиеся пешком через Волгу на другой берег...

– И зачем мы только всё это учили? – вдруг вздохнула Оля. – Сейчас у меня голова после экзаменов совсем пустая, будто я побросала все знания в корзину и отдала преподавателям. Зато легко-то как!..

Я тоже чувствую эту легкость, почти невесомость! Впереди – две недели каникул и даже немного больше! Сегодня ночным поездом мы с Олей уедем из Горького и через три с половиной часа я буду дома. А Оля, помахав мне из окна общего вагона, заберется на верхнюю полку и проснется утром в Казани.
 
А сейчас мы смотрим с откоса на снежное поле и далекие робкие огоньки на другом берегу. Еще не темно, но вот-вот загорятся уличные фонари. Когда-нибудь мы с завистью оглянемся из своего взрослого далека на этот вечер, о чем-то пожалеем, что-то поймем...

– Как быстро всё проходит... – тихо сказала Маша, словно подслушав мои мысли. – Не успеешь оглянуться – и прощай, институт!
– Ага, – беззаботно соглашается Оля и смеется. – И разъедемся мы в разные стороны... Дина Гланц станет министром просвящения или возглавит ООН, ты, Маша, поступишь в аспирантуру и превратишься в ученую даму, Лена перестанет целоваться на улице с первыми встречными и выйдет замуж за принца Уэльского, а я...

– А ты уедешь в свою Казань, в школу! – мстительно предсказываю я. – Дети будут звать тебя «англичанкой», а на уроках смешить, чтобы ты их не спрашивала. И весь класс поголовно будет говорить «Ба!».
– Ба! – возмутилась Оля басом и швырнула в меня снежком.
 
Ну и пусть когда-нибудь всё это закончится и другие студенты будут бродить по откосу, готовиться к экзаменам и бегать в «Бригантину» или «Козу»... А пока мы еще первокурсники – и будущее представляется сплошным праздником! А раз впереди так много радостей, то пусть я буду жить долго-долго!..

Мимо нас с независимым видом прошла собака с узкой вытянутой мордой. Собака шла и оставляла за собой круглые, с дырочками, следы – как будто у нее на каждой лапе по пуговице...

* * *

С Олей мы договорились встретиться в семь на Московском вокзале около расписания поездов.
– Смотри не опаздывай, а то будет как всегда... – предупреждаю я из автобуса и смотрю на часы. – Неужели уже четыре?
– Успеешь, – успокаивает Маша. – До общаги минут двадцать, не больше... Ну, и обратно столько же!
 
...О том, что Серого выгнали из общежития, стало известно сегодня утром. Кто-то забыл запереть дверь – и кот вышел погулять в коридор. А тут, как назло, комендантша...

– Ира, может, возьмешь на время? Настоящий сибирский, сплошной пух! – сдав экзамен, хором уговаривали Каринскую Чапа с Ларой.
– Девчонки, честное слово!.. У нас Маркиз его забьет!
– Ну, тогда ты, Вадик?
– Да вы что?! Кто меня с котом в самолет пустит?

А в поезд пустят! И дома в Арзамасе его примут, как родного! Вот только в старую сумку Серый уже не влезает...

Лара принесла от соседей кожаный рюкзак с карманами, и мы минут пять ловили кота и заворачивали его в старый Чапин халат.
– Дотащишь? – засомневалась Лара, помогая мне надеть рюкзак. – Своих-то вещей много?
– Никаких! Сумка одна маленькая с колбасой...
 
Лара с Чапой тоже уедут на каникулы, но утром. А сегодня в общежитии намечается «парти» по поводу окончания сессии! Почти все наши специально задержались в Горьком на один день, а мне хочется домой...

– Ты Серого забираешь? – спросила Галка-Сорока, заглянув в комнату. – Ну-ну... А про тебя, между прочим, говорили на каком-то ученом совете! Вот спроси Гланц, она присутствовала!
 
Сорока выделила голосом слово «присутствовала», потому что, как и все мы, подсмеивалась над Дининой манией величия.
 
– И не на ученом совете, а на собрании преподавателей! О предварительных итогах сессии, – поправила Дина, нисколько не смутившись. – И я присутствовала как представитель от комсомола и первого курса, вот!

Сделав свое официальное заявление, Дина замолчала, ожидая вопросов. И дождалась!
– А что про меня говорили?
– Про Лену? А что она натворила?
– Ты давай не тяни! Выкладывай, раз начала!

Дина округлила глаза:
– Вы не поверите! Все, конечно, нас ругали: и что такого курса еще не было, и про «сельскую» группу – что их нужно расформировать, и про то, что «раньше было работать интереснее», ну, и так далее!.. А потом вдруг поднимается наша Баба-Таня и заявляет, что не стоит обобщать и всех студентов стричь под одну гребенку. «Вот как раз сегодня, – говорит, – принимала я экзамен у одной первокурсницы. Отбарабанила она мне что-то по учебнику про Фолкнера... А я возьми да и попроси ее рассказать о том, что ей самой нравится! И что же я услышала?»

Дина вошла в роль, глубокомысленно посмотрела на нас и развела руками, представляя Бабу-Таню:
«Глубоко философское стихотворение Редьярда Киплинга про синюю розу! И студентка не только прочитала, но и проанализировала это сложное произведение! А вы говорите!..»
– А почему ты думаешь, что это про Ле... – начала Маша, но Дина  нетерпеливо махнула рукой:
– Да подожди ты!.. Я тоже не поняла, но тут поднимается с места Шаталов, поправляет очки...
– Он же не носит очки!
– На лекциях не носит, а на заседании носит! Вот! Круглые такие, как у филина! Поправляет очки и спрашивает: «Простите, а нельзя ли узнать имя Вашего феномена? Во втором семестре я буду вести у них семинары, так что хотелось бы иметь примерное представление о тех, с кем я буду работать».
 
Услышав фамилию Шаталова, который всё еще притягивал внимание первого курса, Лара Земскова поставила на пол утюг и уставилась на Дину: 
– Ну, и...
– А Баба-Таня заулыбалась и объявляет, громко так, с гордостью: «Елена Говоркова!»
         
...До улицы Белинского мы с Серым доехали без приключений. Тети Веры дома не оказалось, и я быстро переоделась, достала из холодильника заранее купленный батон колбасы и отрезала кусок для Серого.
– Потерпи! Дома тебя накормят, как следует, – пообещала я коту, защелкивая замки рюкзака. – Ну вот, кажется, можно отправляться...

Уже во дворе я вспомнила, что забыла оставить тете Вере деньги за квартиру. Возвращаться – дурная примета, но до следующей сессии еще далеко...
В подъезде на нашем этаже перегорела лампочка, и я долго возилась в темноте с ключом. Серый сидел в рюкзаке спокойно – наверное, уснул. Сняв сапоги, я прошмыгнула в свою комнату за конвертом, потому что мама считает, что оставлять деньги на столе без конверта невежливо.
 
И тут появилась тетя Вера! Не раздеваясь, она прошла через большую комнату и остановилась на пороге, тяжело дыша.
– Уф... Думала, не застану!
– Теть Вер, вот деньги, в конверте...
– Да подожди ты со своими деньгами! – Хозяйка еще немного подышала, переводя дух. – Тут тебе звонили мужским голосом!
(Неужели она рада за меня?! Торопилась так, как будто вместе со мной весь месяц  ждала звонка...)
– А...
– Не знаю. Спросил Елену Говоркову. Голос серьезный.
(Если это Вадик, то он бы ни за что не назвал меня «Еленой»... А вдруг это просто Валера?..)
Тетя Вера посмотрела на старинные настенные часы. Пятнадцать минут шестого...
– Я сказала, что около пяти, может, и объявишься.
– Спасибо, теть Вер.
 
Я вышла с рюкзаком в коридор, поближе к телефону. Тетя Вера тактично удалилась на кухню, а я села на свернутый рулоном половик, делая вид, что никак не могу застегнуть сапог. А вдруг это не он? Позвонить может кто угодно! Например, Костин... Хотя нет, зачем ему?..

В коридор лениво вышел Ванечка, презрительно посмотрел на меня и вдруг з-зашипел, яростно выгнув спину.
– Что это с ним? – перепугалась тетя Вера, сразу забыв про мои проблемы.

А это он Серого учуял...
Я затолкала рюкзак под стул, подальше от Ванечки.
И тут зазвонил телефон!!!
Он трезвонил так весело, что закачалась лампочка на потолке и по всему коридору разлетелись, как солнечные зайчики, пятна света!
Просто я задела головой абажур на длинном шнуре...

...В рюкзаке завозился Серый. Через две недели закончатся каникулы и я запишусь на спец.семинар старшего преподавателя Шаталова, хотя первокурсникам никаких спец.семинаров не полагается. И еще Дмитрий Анатольевич сказал, что не уедет в Ленинград, хотя и собирался!.. Во всяком случае, в этом учебном году. А в пед.институт он позвонил сразу же после «Дня Лентяя» и выяснил, что никакой Елены Говорковой на физмате нет.

* * *

С рюкзаком и полупустой сумкой в руках я выбежала из подъезда. До Московского вокзала добираться примерно час. Но даже если не будет автобуса, можно доехать на двух трамваях...
Вспыхнули фонари – и как по сигналу, повалил снег. Хлопья были огромными, они слетали с невидимой  тучи и кружили в свете фонаря, отбрасывая мохнатые синие тени. Словно кто-то там, в небе, щедро высыпал на землю тысячи синих роз...

--------------------
*В эпиграфах к отдельным главам использованы отрывки из латинской поэзии Вагантов в переводах Льва Гинзбурга. Vagantes - "бродячие люди" - школяры-студенты средневековых латинских университетов. Сборник "Carmina Burana" составлен в ХIII веке в Баварии и найден в начале ХIХ века.

* Эпиграф к главе "Первый поцелуй" "Dont't go home alone..." переводится примерно так: Не возвращайтесь домой поодиночке. Никто не знает, как пустынна дорога.

* GAUDEAMUS IGITUR - "Так давайте радоваться!" - первая строка старинного студенческого гимна, возникшего из застольных песен Вагантов. Музыку написал фламандец Иоганн Окенгейм (15 в). Известно много переводов песни, но традиционно гимн исполняется на латинском языке.

* SPELLING BEE - конкурс на лучшее правописание.

* Стихотворение Р.Киплинга "Синие розы" перевел Михаил Гутнер.