Ласковые жернова -13

К вечеру нагнало тучи. Они двигались фиолетово-черными глыбищами с серыми краями. Гремело. Молнии сверкали и вонзались, казалось, в горы, норовя сровнять их и испепелить.
Но вот упали первые капли дождевые, ударили по брезенту палатки, будто шрапнелью, оставляя на ее поверхности разляпистые кляксы и пятна. Минуты не прошло, и ливень обрушился на округу, колотя со всей дурной мощью по палатке, деревьям и кустам, подминая последние, как былинки, и швыряя их из стороны в сторону на манер морских волн. Не шорох, а шум лавины, сорвавшейся с вершины, слышался Пеньтюхову в бушующей грозовой стихии. И, чтоб убедиться, что ничего не сбегает с горы, пристроился он у входа в палатку, приоткрыл входной клапан ее и смотрит на творящееся буйство.
Гром гремел уже над головой. Молнии взрывали и разрывали грозовые сумерки. Вонзались они в землю где-то рядом. Вот-вот угодит в палатку и разнесет все – бичинный их нехитрый скарб и заодно души того же пошибу.
«Илья Пророк на колеснице катается», - вспомнилось из детства, когда во время грозы баушка крестилась после каждого грома и бесхитростно поясняла присмиревшему внуку, отчего на свете громы и молния.
Но таких гроз в Ершах не было. Пеньтюхов видывал деревья, расщепленные молнией, слыхал о том, что кого-то и где-то убило ею, но то, что виделось в тот момент, ни в какое сравнение не шло с былыми представлениями о грозе. И если бы, случись невероятное, он оказался в школе и надо написать сочинение о войне, то увиденное в горах невольно претворилось на страницах его писания в жестокий бой, где вражеская авиация бомбами утюжит окопы, в одном из которых сидит, охватив обеими руками «трехлинейку», молодой необстрелянный боец, отдаленно похожий на Петьку и нет-нет да и крестится, несмотря на комсомольское звание.
Отгромыхав, перевалилась туча за гору и удалилась на северо-восток. С деревьев, стуча по листьям карликовой березки, падали капли отшумевшего дождя. Ручейки текли, робко переговвариваясь, по склону горы. Внизу эти маленький струйки сливались с могучим потоком, каким стал до того небольшой ручеишко, из которого брали воду. Но сейчас он не прятался в камни и под кусты нависшей березки, не рокотал боязливо, а бранился и матерно ругался вслед блудливой туче, рас¬тревожившей тихое и сонное от жары царство.
С утра пошли на работу. Снова жара, жажда. Возвращались по пологой седловине. Спустились к зарослям карликовой березки, где она и до колен не достает, глядь, красноголовик молодой, ядреный, шапка красней, чем у Красной Шапочки. А дальше еще один. Колян по такому случаю майку с себя стянул. Полную насобирали. И сварить, и пожарить хватит.
Андрюша в палатке, наскоро хлебнув чаю, «пистон» от спального мешка взял и снова побежал на гору. Часа три носило его по горе, но грибов насобирал – больше «полпистона». Возвратясь в палатку, резать их стал. Порезанные на нитку нанизал и развесил свои связки по деревьям – сушить. Верно, подсчитал уже, какой барыш получит, если насушит полный «пистон» грибов и сбагрит удачно у себя в Донецке.
Дня четыре Андрюша все свободное время собирал грибы да развешивал их по деревьям. И верно набил «пистон» до отказа сухими грибами. Тогда только угомонился, когда завязал котомку с грибами и в палатке повесил. Прямо по входу. Теперь, чтоб зайти и не шибануть головой эту «грушу», надо на карачках вползать в палатку. Сами то ладно – приспособились. Но когда начальник Сергей Анатольевич шибанул командирской думной тыквой по «пистону» и чуть не сел на задницу в проходе каково?
Андрюше говорят, он, будто и не слышит. Колян ему грозить стал.
- Вот, Андрюша, будет вертак в поселок, отправлю твой мешок деду Вове, у которого бичевал, чтоб он мне за грибы упаковку «Тройного» прислал. Славно со студенами разговеемся.
Андрюша и эти слова мимо ушей пропускает. И вовсе последние дни не разговаривает ни с кем. Все свободное время у земляков пропадает – там, видимо, вдоволь наговаривается. Однажды пришел и тут же заявил:
- Все… Я с вами больше не работник. К горнякам ухожу.
- Уходи … Колхоз – дело добровольное… - Колян напутствовал Андрюшу.
И все ладно бы. Но дали Пеньтюхову в напарники мужика вялого и бестолкового по фамилии Умняев – поменяться бы фамилиями им, чтоб привести все в соответствие, но у нас на Руси редкий дурак имеет дурацкую фамилии, чаще наоборот. Да еще и курит через пять минут. Но делать нечего – кого дали, с тем и трудись.
Андрюша шмотье свое перенес к землякам. Там и прижился, но «пистон» с грибами на прежнем месте жительства оставил. Так и продолжают входящие в палатку биться башкой об него.
Колян при случае еще раз предупредил, чтоб забирал Андрюша свое «добро». Тот не забирает: а вдруг (землякам то в Донецк тоже ехать по окончании сезона) умыкнет кто мешочек заветный. Студентам и Коляну он и даром не нужен. А что бубнят – так пусть бубнят. Решив так, Андрюша все же каждый день заходил проверить – на месте ли грибки.
Вертолет прилетал нечасто – раз в неделю, а то реже. Продукты привозил и добытый аметист отправляли с ним.
В один из таких дней, когда прилетал вертолет, Пеньтюхов с Володей – так звали его напарника – пришли раньше с работы. Допек Петьку мужичок. Решил он ультиматум начальнику предъявить: пусть убирает одного из них – либо его, либо Володю. Но, покуда с горы спускались, поостыл. Даже поболтали с Володей перед тем, как по палаткам разойтись.
Входит Пеньтюхов в палатку и головой с маху в «пистон» - чуть шею не свернул. Забылся. И псих, выветрившийся было, вновь взыграл в нем. Схватил мешок. Хотел в кусты подальше зашвырнуть, но не оригинальным такое действие показалось. Пошел в палатку к девчатам. И там мешок злополучный зашвырнул под нары в самый угол. Обнаружат когда, вернут – рассудил. Но пока найдут, подергается Андрюша.
Обнаружилась пропажа не скоро. Когда уже сезон закончился и перед вылетом стали снимать палатку. Правда, и не искали особо то. С вертолетом, который в тот день прилетал в поселочек их, одна из девчух улетала – приболела. Поэтому, когда вечером заглянул в палатку Андрюша и не обнаружил «пистон», Пеньтюхов спокойно высказал предположение.
- Валюха, верно, забрала. Я, когда после работы заходил в палатку, мне чудно показалось, что башкой об него не шваркнулся, подумал, что ты, Андрюша, и забрал его. А потом вспомнил еще, что она твоя землячка. С ней и отправил мешок, чтоб не сырел здесь.
Андрюша психанул, пробухтел что-то угрожающее и убежал. Вернулся спустя час. И стал высказывать предположение, что это его бывшие сотоварищи над ним пошутили и спрятали мешок. От него отмахиваются, как от оводья. Не отстает. Все кусты обшарил – нет мешка.
На следующий день все повторилось. И снова просьбы на грани мольбы:
- Мужики, если вы припрятали, так верните грибы. Отсыреют, так пропадут ведь. Такой труд…
Колян с Ваней в полнейшем неведенье пребывали. Пеньтюхов даже им не сказал, куда грибы делись. А девчата после пропажи зайчонка, как назло, под нары не заглядывали и не заглядывали. Пропадали грибки Андрюшины, покрывались белой плесенью, а объя¬виться не желают. Однажды, когда девчат не было, заглянул к ним в палатку - проверил. В сохранности грибки, только чуть влажные. Ну и пусть лежат, рассудил, а то опять головой биться станем. А, когда улетели, грибки вернулись к хозяину в полной сохранности. Найденный мешок с грибами открыли – хороши грибки. Сергей Анатольич пообещал передать их хозяину. Верно, передал, но об этом Пеньтюхов не знает, ибо улетал тем же вертолетом. Выстрадал-таки бедолажный Андрюша свою пропажу. Сергей Анатольич грибов и ягод с женой заготавливали за сезон целый воз, поэтому еще чьи то грибы им не нужны.
Рыбацкое счастье улыбнулось-таки Пеньтюхову. Не было бы его, но несчастье, как в поговорке, помогло. Утром на работу идти – нет Володи. Обыскали все углы-закоулки в поселке. Нет нигде, провалился будто - сквозь землю бичарка. Мужиков, с которыми жил, порасспросили. Что-то невразумительное от них услышали.
- Посылка ему от сестры пришла в поселок, а сюда, говорит, не везут. Может, за ней по¬шел…
Ничего себе, за сто семьдесят километров за посылкой пошел, будто на соседнюю улицу. Думали, шутят мужики. Но на всякий случай отправили машину в сторону поселка. Оказалось, не напрасно. В пятнадцати километрах выловили ходока. Шагает себе Володя за посылочкой от сестры налегке. Из продуктов взял две банки консервов рыбных да печенья столько же пачек.
Свихнулся, явно мужик. Отняли у него сапоги. Ходит в туфлях по поселку. Продуктов, сказали, в магазине не выдавать. Пусть в столовой питается. А на следующий день санрейс заказали. С дурьем не шутят в экспедиции. Мало ли что в башку ему взбредет – быстро беду состряпает.
Пеньтюхову в напарники еще одного мужика отрядили. Но утром выяснилось – Володя снова исчез. Снова машину погнали вдогонку. Но та вернулась часа через три ни с чем.
Дурак – дураком, но своя и у него хитрость. С дороги свернул и горами понесла его нелегкая за посылочкой от сестры. И неважно ему, что сандалии на ногах и из еды ничего нет, кривая дурня все равно куда-либо выведет.
Пришлось вместо работы поиски организовывать, группы поисковые создавать. В одной группе Пеньтюхов оказался с Везуновым во главе с Сергеем Анатольичем. Они не дурни – собирались тщательно. На три дня продуктов затарили, оделись соответственно. Да и в путь отправились по примерному маршруту Володи – через горы и седловины в сторону поселка – на запад.
Целый день шлепали. К вечеру вышли к заброшенному поселку. В одном из полуразрушенных бараков нашлась и вполне пригодная комната для ночлега – двери-окна закрытые от комаров; матрасы на металлических кроватях в избыточном количестве – по два-три на каждой койке. Полога с собой прихватили – живи, не хочу.
Пеньтюхова за водой отправили к речке. Набрал он воды, чифирбак на каменистую косу поставил и решил вдоль речки чуть пройти, глянуть, нет ли ямок, в которых может хариус пастись. Таковая нашлась буквально в паре десятков метров. Скала или глыба боль¬шая, точней если, по склону съехала в реку, на треть перегородила русло и под ней вода вымыла приличную ямку. Глянул Пеньтюхов в яму ту – а там рыбы видимо-невидимо. И, что интересно, в основном не зна¬комая Петьке рыба. Хариусов мелких тоже немного есть – выделяются они серебристыми боками. Остальная рыба пятнистая, большеголовая.
Пеньтюхов чифирбак схватил и бегом к баракам побежал. Запыхался. Товарищи подумали – не придурка ли увидал. А он им про рыбу. Но ловить оказывается нечем – не взяли ни удочек, ни лески, ни крючка завалящегося. Но Петька не унимается – в рюкзачке своем порылся – лески пару метров нашел с мушкой на конце:
- Во… - радостно возвестил о том товарищей.
- А удилище где возьмешь, - вновь его озадачивают.
И верно – кругом ива да березка. Но Пеньтюхову неймется. Схватил причандалы рыбацкие и к реке понесся. Яму обошел, на скалу поднялся и вниз глянул – высоко, но в воде стайка рыбы все так же, лениво шевеля хвостами, пасется в студеной воде. У самой воды разглядел Петька выступ. Спустился на него. Стоять на нем вертикально можно. А чуть наклонишься – задница в скалу упирается, а туловище начинает падать вперед. Еще выступ нашел – для руки.
На палец леску намотал и мушку на воду опустил - поигрывает ею, а другой рукой в скалу вцепился, чтобы не свалиться. Хариусов штук пяток сразу выхватил. За пазуху их затолкал. И на этом ловля окончилась – хариусы, которые до того паслись в ямке, куда то спрятались, а кумжа – так называется незнакомая Петьке рыба – на мушку и даже отдаленно не реагирует.
Сергей Анатольич с Ваней подошли. На камни по другую сторону ямы расселись и издеваются – мелочи надергал, а путнюю рыбу медведю оставил. Пеньтюхов молчит, мушкой на все лады играет по поверхности воды. Не выдержал шеф.
- Бросай, Петруха, своих харюзят, а я тебе наживку.
- Врете…
- Вань, ты слышал, как он с начальником разговаривает? – и каменюку швырнул, норовя на ногу уронить ее Пеньтюхову, чтобы тот подпрыгнул и в речку свалился. Ваня к этой затее подключился. Пеньтюхов на скале про рыбалку забыл: скачет на скале, выворачиваясь в немыслимые колена, от камней, как футбольный вратарь то рукой, то ногами отбивается.
Умаялись наконец Сергей Анатольич с Ваней валуны швырять, а Петька на глыбине кувыркаться.
- Я серьезно, - шеф за старое – Бросай харюзенка, я тебе наживку в минуту приготовлю.
- На глаз что ли? – выведывает секрет Пеньтюхов.
- Увидишь…
Бросил Петька хариусов на косу сотоварищам. Сергей Анатольич неспешно одного хариуса почистил и к Ване:
- Ваня, сходи за солью – малосолку приготовим. Да мешок целлофановый принеси, – а сам следующего хариуса чистит-потрошит. И так все медленно делает, будто нарочно, чтоб Пеньтюхова поизводить. А тот на скале уж совсем изнемог: руки устают держаться за выступ – центр тяжести тела над водой удерживат, ноги от неудобного стояния затекли. А начальник и не чешется.
Не выдержал Пеньтюхов «мук адских», взмолился;
- Сергей Анатольич, сколько еще мурыжить будете?
- А ты, нормальным русским языком спроси,- издевается шеф – он и сам рыбак заядлый, а тут такая незадача – кому-то наживку готовить – у любого от зависти желание появиться поиздеваться над счастливчиком.
- Ну…
- Без «ну»…
- Я без «ну»… Ну… Тьфу…
- И без плевков …
- Дорогой, Сергей Анатольевич… - сбился, – Это… Вобщем… Дайте, пожалуйста, наживочки на крючечек…
- Извольте, Петр Васильич, заполучить – с, – и швырнул пригоршню потрохов на скалу – и опять же к ногам Петьки – все с тем же злым умыслом, чтоб свалился рыбачок в студеные воды речушки. От камней отбивался, а потрошки то мертвой хваткой, «по-яшински» надо брать. Пеньтюхов же футболу обучен мало, но все же кое что из детства на сей счет нажил – ухватил таки на лету добрую половину потрошков и на скале удержался.
Затем приладил на выступ добытое-изловленное, отковырял кусочек кишки и на крючок подцепил. Опустил в воду приманку. Секунда, может, и прошла, но на второй почувство¬вал Петька рывок: невелика кумжа-рыба, а хватает знатно.
Снова цирковые номера выписывает Пеньтюхов на скале: одной рукой и рыбу ловит, и с крючка снимает, и очередную порцию потрохов цепляет, и выловленную рыбу через речку товарищам швыряет.
А тем опять завидно. Снова булыжины полетели. Но что они для Пеньтюхова – он же рыбак. А для рыбака, с неба камни да метеориты вались, коли клев - и ухом не поведет. Одна беда – кумжи в яме оказалось не так и много: два десятка изловил Петька рыбин и все, опустела яма – одни камни играют на дне замысловатой мозаикой, но камни взора рыбацкого не радуют. Кончилась рыбацкая забава – полчаса и длилась всего. Тут еще выяснилось – на скалу обратно не подняться. Что делать? Оттолкнулся от скалы Пеньтюхов, чтоб порхнуть тварью пернатой через яму – недавно такую богатую рыбой. Но прыти летной – земной человек, что поделать – хватило лишь до половины ямы допорхнуть. А дальше…
А дальше, что не сделали камушки и булыжнички друзей, успешно сотворила забубенная Петькина головушка…
Зато потом, когда сушился у костра и хлебал горячую и прежирнющую наваристую уху, пребывал в сказочно добром настроении. Как и его товарищи…
Переночевали в бараке и еще целый день по горам ходили – надо же дурня отлавливать. На ночлег опять вернулись в недоразрушенный барак. К тому времени рыба просолилась. Покушали малосолочки с превеликим удовольствием. Еще и в лагерь принесли – Коляна и Юльку попотчевали.
Володя же сам нашелся. Захотел кушать – даже дураку стало ясно, что голодным да¬леко не уйдешь по горам. Увидел туристов. Подошел к ним – босой, с разбитыми ногами, Лицо от укусов комаров распухло.
У туристов рация была. Сообщили о приблудившем страннике. В тот же день вертолет за ним прислали. Но сначала он залетел в поселок, где захватил Коляна сопровождающим – с кирзачами Володиными. Затем у туристов прихватили больного и в город ближайший.
Вернулся Колян через три дня. Рассказывает.
- Вертолет не в аэропорту сел, а где-то в поле возле железнодорожной станции. Говорят, на станции подождите, за вами приедут, и улетели. На станцию дошкандыбали – Володе каждый шаг – мука смертная, а там никто не встречает. Мне «десятку» Анатольич выдал, когда улетал. Пошел в магазин и две «бомбы» «Агдама» взял. Один я пить не стану – алкаш что ли какой. А на станции ни души. Володю спросил – будешь? Не отказался. А мне что – бормотени жалко. Все вино приговорили, покуда доктора изволили за больным явиться. Володю забрали – он уже про посылку и не упоминает, вот чем лечить надо было мужика. Песни поет про Чапаева и вприсядку сплясать пы¬тается, но валится – ноги то не держат совсем бедолагу. Вобщем, забрали его. Меня обматерили, что душевнобольного вином напоил. «Зайцем» доехал до поселка. В конторе аванс дали. Хотел к деду идти - часы выкупить, я рассказывал вам: он их у бичей по весне скупает и в ведро под кровать складывает, а осенью выкупают у него часы каждый свои или – какие понравятся. Мои тоже у него. Но жалко стало тратиться на пустяк, здесь и без часов обойдусь. Взял упаковку «Тройного», хотел и вам привезти. Не получилось, извините, мужики. У реки пару «фунфурей» выкушал – отрубился. Проснулся – и деньги, что оставались, выгребли. Хорошо под стелькой на бутылку красного винца нашлось….
В первых числах сентября выпал снег. От недавней жары и следа не осталось, будто и не было вовсе. Горы обрели привычную окраску: белые крутолобья с чернеющими пятнами скалами да громадными валунами по склонам. Еще редкие лиственницы, разбегающиеся по склонам, как перепуганные грозой странники.
Прилетел Ми-4. Погрузили в него палатки, инструмент да походный свой скарб. Помотались в воздушном межгорье, поглазели с высот птичьих на осеннюю присмиревшую тайгу, сменившую бело-черную пустынь гор. Получили расчет в конторе. Попрощались опойно-слезливо с Коляном. Заехали в институт. Оставили в общажке ящик с образцами для отчета по практике. Да и по отчинам разъехались. Везунов обратно на север – в город Сык¬тывкар, Пеньтюхов – в родные Ерши, Юлька – проведать обретенную в «полях» подругу Валентину в Ленинград, чтоб между делом поведать, какие громы и молнии метал в ее адрес, когда она улетела, Андрюша – незаслуженно, конечно, ибо сотворили потеху ее сокурсники – беспутые балбесы – Везунов с Пеньтюховым.
В Ершах скучно. Все друзья-товарищи где то в других краях – кто в армии срочную служит, кто в студентах. А те, кто недавно мелкотой деревенской считались, хотя и подросли, но все еще не ровня «старшим товарищам». Однажды вечером пошел с ними Пеньтюхов картошку на костре печь, но ушел быстро – неинтересно с ними.
Поутру в один из осенних дней сел на велосипед и поехал вниз по Реке. По лугам раньше дорога была наезженная. Теперь беда – канав понарыли осушительных, местами пойму перепахали дети Мичурина – от природы хапают все, что под руку попадет, но не впрок только все, меж пальцев, как вода уходит, больше портят.
Километра два отъехал – на большее ни сил, ни желания не хватило удаляться от Ершей. Место, до которого докрутил педали, называется Подкова. Река такой хитрый изгиб де¬лает в лугах. В детстве казалось, что находится она чуть не в загоризонтье. А ныне – сел на велосипед, полчаса на педали поналегал, и вот он оазис – кусты ивовые непролазные зеленым барашком изогнулись по берегу старицы. А сама Река выгибается в такой же «крендель счастья», но в другую сторону.
Размотал Пеньтюхов удочки. В одном месте покидал снасть, в другом – десяток мелких ершей только и попалось.
"Не стало рыбы в Реке", - по-стариковски, как бывало говаривали дедки-рыболовы, досиживающие свое век на бережку с удочкой , пробубнил Пеньтюхов. На поплавки уже и не смотрит. Ерш, если попадется, то не сорвется, так крючок заглотит, с потрохами приходится выдирать его.
Вспоминает лето, рыбалку, когда отвел душеньку, выдергивая одну за одной кумужку.
- Есть же места на земле, где и рыбы немерено, и ископаемых разных навалом, и про¬чих див дивных – не пересчитаешь. Не то, что у нас, что за улов – ершонки! А деревня как называется? Тоже – Ерши. И сами – ершистые да сопливые, - думает Пеньтюхов. Но какую то фальшь слышит в своих словах-мыслях. Не поймет разумом, а душа еще не раскумекала – где действительно места дивные, а где просто красивые. Не поняли еще ум да разум его, что нет дивней мест, где вырос, где хлебнул молочного воздуха детства, где впервые закинул удочку, где первого ерша выудил из Реки, который на весь век памятен не величиной своей, не вкусом, а тем, что первый. И спустя годы, когда эта речушка станет для Пеньтюхова Рекой, когда каждый плес и каждый омут сольются в единое русло, отразясь в мечтах и помыслах не наигранным очарованием, а простой радостью от того, что есть этот уголок, где среди заливных лугов прячется речка-тихоня, где приютно его душе, родятся неказистые стихотворные строки.
Речка подковой в лугах изогнулась,
Будто на счастье, сорвавшись с небес.
Как виноватая, прячет в июле
Воды свои под ивовый венец…
А пока – доконала скука Пеньтюхова, и он, объяснив родителям, что надо к учебе готовиться – писать отчет по практике, собрался в един час да укатил в институт, ибо в общажке собиралась после «полей» студенческая братия, а это значит – веселье, рассказы, пьянка до упаду. Не то, что в Ершах…