Рассказы Всякое дыхание да хвалит Господа

Всякое дыхание да хвалит Господа…           Е.Потехина

Три малыша.
       Три малыша стояли во дворе возле песочницы. Все они были одеты в яркие балониевые курточки. Малыши наблюдали за небольшой птичкой, которая прыгала по краю песочницы, забавно качая хвостиком.
      Хотите узнать  о чем думал каждый из них?
       Первый малыш думал:
—Какая славная птичка. Я никогда раньше не видел такой забавной птички.  Обязательно расскажу о ней маме. Мама много знает и расскажет мне, как называется эта птичка.
      Другой думал:
— Занятная птичка. Приду домой и непременно ее нарисую. Вот только нужно повнимательнее разглядеть ее и  все запомнить.
      А третий смотрел на птичку. Но мысли его были в кармане. Да, да в кармане. Там лежала большая замечательная шоколадная конфета "Гулливер". Мальчик нащупал  рукой конфету и в животе у него сделалось хорошо, тепло. А в голове пронеслась мысль:
— Как бы потихоньку отойти в сторону и съесть эту конфету. Съесть одному. Такую большую конфету. А потом показать фантик от конфеты этим карапузам. Пусть завидуют.
      В это время сзади к малышам подошел старичок.
— А вы знаете, как называется эта птичка? Это трясогузка. Правда забавная? О, если бы не эти забавные птички, то наши парки погибли бы от вредных жучков и гусениц. Птицы - это санитары лесов и парков. А какие они певцы!
      Дома два малыша рассказывали своим родителям  о том, какую они видели во дворе чудесную птичку - трясогузку. Какая она занятная. О дедушке, который любит птиц, очень много знает о них и обещал завтра принести книжку с картинками о певчих птицах. Но третий малыш пришел с улицы насупленный. Когда мама спросила его, как он погулял, что интересного видел, он ответил:
— Ничего интересного. Какой-то старик пристал к нам во дворе. Мне кажется, он хотел утащить мою конфету.
— Ну, вот видишь. Я же говорила, чтобы ты съел ее дома, а не брал на улицу. И вообще, я запрещаю тебе разговаривать на улице с незнакомыми. На улице полно проходимцев. Что у них на уме - не известно.
     Вот и все.
Мальчик и скрипка.
      Жил-был мальчик. Обычный мальчик. Веселый, подвижный. Он очень любил играть с друзьями, любил бегать по траве. Но больше всего на свете он любил свободу. Да, да, не удивляйтесь. Не сладкое мороженое, не шоколад, не мультики, а свободу. Дело в том, что у мальчика была очень строгая мама. По вечерам она заставляла мальчика играть на скрипке, которую он терпеть не мог. Мальчик старательно выводил гаммы, но от этого у него противно холодило в животе и кружилась голова. Мальчик был послушным. Он очень любил свою маму. Но он готов был разбить эту противную скрипку, из-за которой ему приходилось сидеть дома. Его друзья бежали на реку, а он играл на скрипке, они строили во дворе снежную крепость, а он играл на скрипке, шел дождь, падал снег, пели птицы, а он играл на скрипке. Однажды мальчик набрался смелости и сказал своей маме, что  не любит играть на скрипке и никогда не станет музыкантом. Что он хочет учить детей рисованию. Но мама не хотела и слышать об этом. Ведь она столько лет мечтала, что ее сын станет скрипачом.
       И тогда мальчик заболел. Это была странная болезнь. Всякий раз, когда он брал в руки скрипку, у него начинало распухать горло и он задыхался. Несколько раз мама вызывала скорую помощь. После того, как врач запретил мальчику играть на скрипке, странные приступы прекратились. Но мама не хотела просто так сдаваться. Она накупила гору дисков с записями скрипичных концертов и заставляла сына часами слушать музыку. Она считала, что это будет способствовать его духовному росту. Но у мальчика неожиданно возобновились странные приступы. Маме пришлось убрать записи.  А потом, а потом мальчик вырос и уехал в другой город.
       Этот город был расположен  у самого моря. Здесь было очень тепло и красиво. Цвели каштаны, плетистые розы обвивали дома, выложенные из белого камня.
       Однажды он встретил у моря девушку. Эта встреча изменила всю его жизнь. Теперь часто он ловил себя на том, что думает только о ней. Ждет часа, когда увидит ее. Она не была красива той броской красотой, которая признана в обществе. Но ее открытый взгляд, мягкий голос, нежная улыбка, вызывали в его сердце волну нежности.
      Однажды они сидели у моря. Им было хорошо вдвоем, они молчали, смотрели на море и молчали. А потом она сказала:
— Я приготовила тебе подарок.
— Большой?
— Очень.
— Тогда давай его сюда.
     Она встала, открыла  спортивную сумку и достала оттуда ... скрипку. Он замер.
     Вот она берег скрипку, кладет ее на плечо, прижимает подбородком. Вот она подносит смычок к струнам. Вот... Но этого он уже не смог вынести. Страшный спазм сдавил его горло. Он обхватил горло руками, беспомощно глотая ртом воздух, и бросился бежать.
— Прочь отсюда! Как можно быстрее и дальше! От этой скрипки, от этой женщины! Как она могла так с ним поступить! Как она смела!
      А девушка осталась стоять на берегу моря одна со скрипкой в руках. Она терялась в догадках.
      Три года девушка приходила к морю и подолгу стояла на берегу, глядя вдаль. А потом вышла замуж.
                Деревце и колышек.
       Жил-был старик-садовник. У него был большой сад. А в саду росло очень много цветов и деревьев. Однажды старик посадил в своем саду маленький каштан. Чтобы деревце не сломал ветер и оно быстрее укоренилось, старик привязал его к колышку, привязал очень крепко.
       Каштан пустил новые побеги и корни, начал быстро расти. Колышек поддерживал дерево, не позволяя ветру раскачивать его. И вот наступила осень. Каштан заметно вырос, окреп, на нем была густая листва. Но он почему-то наклонился в сторону. Ах, вот в чем дело! Он все еще был накрепко привязан к колышку. Тугая веревка не давала деревцу оторваться от колышка и подняться кверху.
      Старый садовник заметил непорядок. Он обрезал веревку. А колышек унес с собою, чтобы привязать к нему другое молодое деревце.
      Через неделю каштан выпрямился, стоял ровно и уверенно. А
весной он впервые зацвел.
                Хорошо, когда их три…
Давно отзвенел звонок. Смолк шум детских голосов. Уроки закончились. Школьный двор опустел.
Старый школьный сторож Семеныч  вышел из своей каптерки, чтобы проверить после ребят  школу и близлежащую территорию. Ребята часто теряли свои пакеты со сменкой, книги, а иногда даже и сотовые. Семеныч все это аккуратно складывал у себя на подоконнике. Это у него называлось «Бюро находок». У него с ребятами был давний уговор, о котором в школе знали все. Если ты потерял что-то – иди и смотри с улицы, что там лежит на подоконнике у Семеныча. Если твоих вещей нет, то и Семеныча беспокоить попусту нечего.  Дети любили старика за его трезвый ум, изобретательность, спокойную рассудительность и доброту. А Семеныч любил детей. Был он одинок. Жена давно умерла, свои дети выросли и разъехались. Жил Семеныч рядом со школой.
 Как обычно обход он начал со школьной  раздевалки, потом через корридор  вышел на крыльцо. В лицо ударила волна пьянящего запаха цветущей сирени. Как же любил Семеныч это время, и сирень любил, именно эту лилово- сиреневую. Белую он не любил. Она почему-то напоминала ему о кладбище, да и запаха настоящей сирени она не имела. Семеныч закрыл глаза, втянул в себя аромат цветов, тихо, по-стариковски, засмеялся.
Неожиданно, где-то совсем рядом, хрустнула ветка. Семеныч прислушался. Из кустов показалась всклокоченная голова Зинки Рябовой. Потом и сама Зинка протиснулась сквозь ветки, прихрамывая и волоча за собой потрепанную школьную сумку. Зинка уселась на  ступеньку,  вытянула раненую ногу, увидела кровь и завыла в голос.
Семеныч жалел Зинку. Она была старшей в семье  овдовевшей Анюты. На Зинке были две сестры, корова с телкой,  да и сама их  мать, обиженная  на жизнь, озлобленная и скандальная. Семеныч  не стал выспрашивать, что случилось, тихо погладил Зинку по голове, взял за руку, повел в школу.  Там он усадил  девочку на лавку, смазал йодом Зинкино колено, перевязал  чистым носовым платком. Зинка  всхлипывала, молчала, смотрела жалобно, потом по-детски обняла Семеныча за шею:
-Ты только мамке не говори, Семеныч. Меня мальчишки толкнули, я со ступенек  и полетела. А мою сумку они в сирень забросили. Дураки. Васька Прохов и Колька Лапин. У них новые рюкзаки, у них все новое. А они надо мной смеются. У Васькиново отца пилорама, а у Кольки мать в Москве работает. Они им все-все покупают, что они ни попросят. Колька говорит, что ему мать  из Москвы ноутбук привезет. А у нас вчера телевизор изломался. Мать говорит, что  надо дрова покупать, за садик платить нечем. Наша мамка хорошая, она тоже может в Москву на работу уехать, она умная и все – все умеет делать. Только, как я одна с Веркой и Надькой останусь. И Пеструху жалко. Мать говорит, что если уезжать, Пеструху продавать придется. А девчонкам без молока нельзя. А молока сейчас не укупишь.
Семеныч  тихо похлопал Зинку по плечу:
- Ничего, все образуется, перемелется, мука будет. Идем.
Они вышли из школы, спустились по ступенькам школьного крыльца. Неожиданно Зинка развернулась  и  с силой пнула ботинком бетонную ступеньку.
- Вот вам, противные ступеньки. Как коленка болит, а вам и дела нет.
Подъигрывая девочке, Семеныч засмеялся:
- Так,так ее… Это называется – передай дальше. Тебя обидели те, кто сильнее тебя, а ты отомсти тому, кто слабее, или не может тебе ответить. А? Хорошо ли это?
Зинка насупилась, потерла нос:
- Не очень.
Семеныч улыбнулся:
- Вот то-то…
А потом загадочно подмигнул:
- А вообще-то эти ступеньки не простые. В них заложен некий тайный смысл, тайна… Ты понимаешь, о чем я говорю?
Зинка испуганно закивала головой. О, она знала, что такое тайна. Она даже знала, что когда-то давным-давно за разглашение тайны отрубали голову.
- Сколько ступенек ты видишь?
- Три.
- Так точно,  три. Так вот,  эти три ступени символизируют три ступени духовного роста человека – «чувственность, душевность и духовность». Не пройдя одну ступень, ты не поднимешься на другую. Проходя «чувственность», ты учишься воспринимать мир, испытываешь боль, радость, восторг. Пытаешься управлять своими эмоциями.  Поднимаешься на «душевность». Здесь ты учишься прощать, сострадать чужой боли,  делиться, помогать другому в его нужде, воспитываешь  у себя чувство долга. А вот «духовность» - самая крутая ступень, самая высокая, самая трудная. Здесь многие запинаются и падают. Она никому не дается легко. Семеныч глубоко вздохнул, вспоминая свое, и тихо пошел к школьной калитке.
- Дядя Семеныч, а откуда ты столько всего знаешь?
- Пожил много, повидал. Книжки разные читал.
Семеныч засмеялся от того, что ответил в рифму:
- Очень много книжек. И ты читай. Обязательно читай. Телевизор хорошие книги никогда не заменит. Вот мы с тобой говорили о трех ступенях. А в древности считали, что мир держится на трех китах. У нас на Руси число три священное, его очень чтят. Даже в поговорках – «Бог Троицу любит», «Один сын – не сын, два сына – пол-сына, три сына – сын».
- А три дочери – дочь?
Видно было, что Зинка уже забыла о своих обидчиках, о больном колене. Слезы  давно высохли. Детское сердце отходчиво.
- Дядь Семеныч, ты постой тут, подожди.
И Зинка, бросив к его ногам сумку, побежала к школе. Перед школьными ступеньками она сосредоточенно замерла, словно собираясь с силами. Потом оглянулась назад, помахала Семенычу рукой. И начала медленно подниматься, прислушиваясь к себе и к тем изменениям, которые происходят внутри нее.  Зинка, удивляясь сама себе, начала говорить, причем это был голос внутри нее, это был  и ее голос, и не совсем ее:
 - Мне очень хорошо и весело, я всех люблю. И маму, и  сестер, и доброго Семеныча. Я ни на кого не сержусь, я всех прощаю. И Кольку, и Ваську, и сердитую Матрену. Я верю, что все будет хорошо. Нас у мамы трое,  а Бог троицу любит. У мамы есть икона «Святая Троица». Все будет хорошо.
 Семеныч смотрел на маленькую девочку и его сердце  странно щемило. То –ли от того, что перед ним происходило чудо, чудо духовного роста, чудо становления детской души. То-ли нахлынуло что-то давно забытое,  светлое …
А Зинка уже бежала через школьный двор и кричала:
- Семеныч! Хорошо, когда их три!   
Вечером Семеныч долстал  из шкафа старую жестяную коробку, пересчитал хранящиеся в ней деньги. Отложил  триста  рублей.  А остальное, аккуратно завернув в газету, понес Рябовым. 
«Крести» - дураки на месте
Было  утро. Морозное утро. Изо рта вырывался пар и, принимая причудливые очертания, таял в чистом воздухе. Отец Николай шел уже знакомой дорогой в детскую городскую больницу. Он был здесь неделю назад. Приносил детям подарки. Рассказывал им о Рождестве, о Христе. Запало ли что в эти детские души или все пролетело мимо? Одному Богу ведомо. На сегодня у него были совсем другие планы, хотел поработать с книгами. Но вечером позвонила Вера Павловна — заведующая отделением:
— Приходите. Ждем. Нужна ваша помощь. Они все посходили с ума.
Вот и все. Что там случилось за неделю?
Дверь открыла щупленькая санитарка, ворчливая и угрюмая. Он разделся в ординаторской и пошел через коридор в кабинет главврача. Вера Павловна предупредила, что сегодня обхода не будет. Больничной тишины не было, хотя все дети и были по палатам. Но дети есть дети. Неожиданно перед отцом Николаем из открытой двери вылетела подушка. Следом за ней выскочил заплаканный малыш. Поднял подушку и с обидой в голосе к кому-то невидимому за дверью:
— Ну и лопните от злости. У меня и бабуска есть, и мамулеська, и кока Зеся. А твоя мамка тебя бросила!
Отцу Николаю пришлось задержаться у двери в палату. Там шла игра в карты. Ребята сбились в кружок у окна.
— Крести, дураки на месте!
— Закрой рот! Кишки простудишь!
Дружный хохот.
Но вот знакомый голос Веры Павловны:
— Здравствуйте, здравствуйте. Я думаю, вы уже сами все видели. Эти карты. Они как с ума посходили. Играют все и везде. И даже самые маленькие. Играют на деньги, на конфеты, на компот. Пробовали отбирать, прячут и из дома приносят снова, вы понимаете, сами родители приносят.
— Да вы не горячитесь так, Вера Павловна. Пройдет у них это.
Детей собрали в столовой. Здесь еще стояла елка. Оставили до "старого Нового года".
Девочек было немного, больше ребят. Большинство знакомых.
— В прошлый раз я вам рассказал о пришествии в мир Спасителя, о рождении Младенца-Христа. Сегодня я вам поведаю о Его мученической смерти, о Его распятии.
Христос вел благочестивую жизнь, учил народ жить праведно, по заповедям Божьим. Он явил людям множество чудес — исцелял больных, изгонял бесов, воскрешал мертвых. Люди ходили за Ним толпами, они хотели быть с Ним, слушать Его, учиться у Него. Но злые фарисеи из зависти решили погубить Христа. И такая возможность им представилась. Нашелся Иуда-предатель, который за тридцать сребреников предал своего Учителя. И вот фарисеи схватили Христа. Они могли убить Его тут же, тайно. Но нет, они хотели унизить Христа, хотели надругаться над Ним, хотели видеть Его страдания. И они решили предать Христа самой позорной смерти, которая была в то время. Этой смерти предавали только самых отъявленных разбойников. Они приколотили Христа к кресту. Круглых гвоздей раньше не было, были квадратные кованые гвозди. Из ран Мученика стекала кровь. Солнце стояло высоко и палило нещадно. Христос попросил у своих мучителей воды, но вместо воды Ему подали на пике губку в форме сердца, смоченную уксусом. Когда Христос испустил Дух, Его мучители решили проверить так ли это и пикой ударили Христа в ребро. Хлынула кровь. Но при всем этом злодеи ужасно сквернословили, плевали в Христа, проклинали Его. Они разыграли между собой Его одежду.
С тех пор среди грешников, разбойников и убийц в большом почете игра в карты. Говорят, что сам бес вселяется в картежных королей. Ни один христианин не возьмет в руки карты. И знаете почему? Да потому, что на них символично изображены орудия пыток и убийства Христа. Это крести — на кресте был распят Христос. Это буби — квадратные гвозди, которые были вбиты в тело Христа. Это черви — губка, смоченная уксусом, которую подали Христу вместо воды. Это пики — пикой пронзили грудь Христа, на пике подавали Христу губку с уксусом. Вы видите, что мучители Христа хотели вечно наслаждаться своим злодейством и из рук в руки, из поколения в поколение передавать орудия пыток, как эстафету. Есть такое поверье, что тот, кто возьмет в руки орудие пыток без отвращения, становится соучастником греха. Это простительно для незнающих. Но тем, кто знает, что изображено на картах, играть в них непростительно. Заядлые игроки проигрывают все — и дом, и детей своих, и мать родную, часто погибают сами. Вы читали "Пиковую даму" Пушкина? Расскажите своим знакомым о том, что изображено на картах и почему нельзя в них играть.
Отец Николай уже уходил, когда кто-то сзади тихонько дернул его за рукав.
— Вот возьмите. Я же не знал.
Перед ним стоял карапуз, протягивающий замусоленную колоду карт.
— Ну и молодец.
Отец Николай спрятал карты в карман. Потрепал малыша по голове, затем, не спеша, благословил его.
— Иди с Богом. А эти карты я сожгу.
У дверей Вера Павловна тихо сказала:
— Спасибо вам. А ведь я и сама этого не знала. Да и мало кто знает. А ведь я и в церковь хожу. И литературу православную читаю. Спасибо...
В дверь, навстречу им, протиснулась ворчливая санитарка с пустыми ведрами:
— Ходют тут всякие. И чего ходют...
Тяжело, держась за перила, гремя ведрами, пошла в лестницу. А из коридора доносилось знакомое:
— Черви, черви, съели перви! Крести, крести, дураки на месте!
                Рассказ деда.
А я на фронт в мае 42-го попал. Отца в этом же году забрали – в марте, а меня выходит – через месяц. До войны я на гужавтотранспорте  работал  слесарем - механиком, образование-то – пять классов. А до того и грузчиком в колхозе работал и пом - мастера на Томне (ткацкой фабрике). Служил я в 9-м Танковом Корпусе, 1-й Танковой Армии, 8-й Мотострелковой  Бригады, во втором батальоне на противотанковой батарее. Награжден двумя Орденами 2-й степени, Орденом Красной Звезды, Медалью “За отвагу“.
В учебке я был  в поселке Кузьминки на станции Липняки. Там и была сформирована 8-я Мотострелковая Механизированная Бригада. Назначили меня командиром расчета противотанкового орудия (сорокопятки).
Прошел я и Центральный и 1-й Белорусский фронта. Сильных ранений не было. Так – царапины. Вокруг столько людей полегло, а мне – ничего. На Курской дуге контузило. Кровь из ушей текла. Ничего не слышал, только гул стоял. После того сражения из 40 наших ребят в живых только 15 осталось. Я в госпитале три дня пробыл и назад сбежал, к своим.
Перед самым наступлением на Курской дуге у меня встреча произошла с командующим фронтом – Рокосовским. Серьезный мужик был, высокий, худощавый. Мы с вечера “накушамшись“, вот и отсыпались в стогу. А часа в 3 утра выбрались из стога . Вид, конечно, ... ну совершенно не соответствует. И все в соломе. А Рокосовский перед наступлением войска объезжал:
— Что такое? Кто разрешил это безобразие?
А мы стоим, как пни, глазами хлопаем, молва отнялась и солома в голове торчит. Отведал я тогда плетки главнокомандующего.
За Курскую дугу я первый Орден ВОВ 2 степени получил – подбил два немецких танка.
Второй Орден ВОВ мне дали за Юнкерса 88-го. Стояли мы на позиции. Тут этот немец налетел и пошел нас колошматить. Земля к небу летела. Света не видать. И ведь, сволочь этакая, все бомбы раскидал, а угомониться не может. Решил нас еще и попугать. Тут я его на бреющем полете из противотанкового орудия и сбил.
Осколок на щеке – это память, чтоб рот не разевал. Мы уж тогда Днепр форсировали. Я из окопа башку высунул, тут мне осколок щеку и разрезал.
А то был случай уже в Польше. Тогда наступление шло. Неразберихи много. Ехали мы ночью в колонне. Темень – глаз выколи. Моя пушка была замыкающей. Так вот, на мою пушку ночью немецкий транспортер в темноте наскочил (сзади в нас немецкая колонна врезалась). Да так, что ствол моей пушки в радиатор их транспортера вошел. Ладно, мы заснули. А они-то что, спали что ли?
Ну, тут стрельба пошла. Все равно ничего не видать. Немцы порыпались - порыпались, с моей пушки им не слезть, так и дали деру прямо через поле. А я пушку к лесу прямо с транспортером оттащил и уж там кое-как расцепились. На войне всякое бывало. Где свой? Где чужой? Поди – разбери.
А Красную Звезду я за Бобруйск получил. Там под Бобруйском через болота прорывались 7 немецких дивизий. Ну, немец очумевший валил. Пехота наша вся разбежалась. Осталось нас всего два расчета по 6 человек. Я вижу, что пехота драпает. А у нас – орудия. Я и отдал приказ: “Ни шагу назад!“
Вышел на нас кавалерийский корпус немцев. Это была не атака, а безумие. За три часа боя я расстрелял 40 ящиков снарядов. Я сам и за затвором был, и снаряды заряжал. Расчет мой в это время круговую оборону держал. Немец так пер, что некоторые даже за ствол орудия хватались. Немцы были кругом – и впереди, и сзади, и слева, и справа. Я стрелял наугад. Просто стрелял и стрелял, пока снаряды не кончились. Было сплошное месиво из лошадей и людей. Ствол орудия раскалился докрасна. Я сам такое впервые видел.
Потом появились наши танки. Но они не могли проехать на наши позиции. Все пространство перед орудиями было покрыто телами людей и животных. Была целая гора лошадиных трупов. Танкам пришлось идти в объезд. Из моего расчета тогда двое погибли.
После сражения к нам все начальство сбежалось. И генерал-лейтенант Багданов, и командир бригады – подполковник Кружкин, и командир танкового корпуса – генерал-майор Бахарев. Бахарев там и погиб  – при наступлении на Бобруйск. Ему памятник установили – танк на постаменте.
А бригада наша громко называлась – Бобруйско - Брянская, Краснознаменная, Ордена Кутузова, Ордена Суворова, Гвардейская. Был у нас командир батальона – майор Максимихин.
Медаль за отвагу я в начале войны получил за спасение пушки и машины с расчетом во время бомбежки.
С пушкой в Берлине расстался, в мае 1945 г. Дали мне машину – американский Студебекер. Потом нас перевели в г. Чурстенвальде. Стали мы вывозить заводы из Берлина. Заболел я там пневмонией, попал в госпиталь. Оттуда уже был направлен в 35-й автополк, где служил в звании старшины.
Приехал как-то к нам полковник Клепиков. Дорога плохая была – гололед. Вот меня и послали в Дрезден его отвезти. А на третий день – вызывают к начальнику и объявляют, что, мол, будешь теперь возить полковника. Было это 21 января 1945 г. Я было отнекиваться, но куда там. И перевели меня в 707-ю отдельную роту при штабе Армии в Дрездене. Командиром роты был у нас капитан Блохин. Оттуда я в  марте 1947 года и демобилизовался.
Полковника М.П.Клепикова – начальника тыла Армии я возил на машине Мерседес-Бенс. У меня и фотографии живы.
И котелок фронтовой жив. Память. В шкафу стоит. Баушка в нем манку хранит. Котелок немецкий. Мне его вместе с шансовым инструментом выдали – ложкой, саперной лопаткой, ниткой с иголкой.
А чудо место имело. У Днепра у нас ствол у пушки разорвало. Нас троих с лафета сбросило. Но все живы остались. Вот это было чудо, что живы. Мы тогда через Днепр прицельный огонь вели по немецким тиграм. Тогда нас  всех в СМЕРШ таскали. Все выясняли  – почему ствол разорвало. Ствол через неделю заменили.
Довелось мне и с Жуковым повстречаться на Одере, перед наступлением на Берлин. Был он среднего роста, но здоровый мужик. Подошел он к нам, поздоровался и просто так сказал:
— Что, мужики, завтра часов в 12 в Берлине будем на кольцевой дороге.
Но тоже горячий был. Мне связисты давали в телефон послушать, как он наше начальство матом крыл.
На войне, как на войне.
Как на войну уходил, мать меня благословила и  сказала:
— Живой возвращайся!
Ну, я и выполнил ее наказ. А на фронте самое важное – умный начальник. Чтоб о солдате думал и не сволочь был.               
                Страстная неделя.
Эта история произошла на страстной неделе. Одна женщина сопровождала через Волгу своего духовного отца, был с ними и еще человек, тоже духовного звания. Женщина очень волновалась, так как лед был уже тонкий и идти было действительно опасно. Но она положилась на волю Божью и молитвы своего духовника. На льду уже выступала вода  и страх сковывал движения. Вдруг женщина услышала откуда-то сверху идущие голоса, которые говорили между собой:
— Куда идут?
— На свою погибель идут.
Ее охватил еще больший страх, но она не подала виду.
В это же время духовник ее подал знак, чтобы все остановились и сказал:
— Нет, не будем испытывать судьбу. Вернемся назад.
И все с облегчением повернули к берегу. Вскоре прошел ледоход. Волга очистилась и возобновила работу переправа.
Женщина долго мучалась сомнениями, но все-таки решилась и спросила о том случае на Волге:
— Батюшка, а вы тогда слышали те голоса  с неба, что предостерегали нас?
— Слышал.
Наденка
  Наденка брала ягоды и прислушивалась к голосу кукушки. Лес дышал прохладой, от земляники исходил удивительный аромат.
     Надя поднесла ягоды к лицу, зажмурила глаза...
— Кукушка, кукушка, накукуй мне годочки!
— Ку-ку, ку-ку, ку-ку...
— Кукушка, кукушка, накукуй маменьке!?
— Ку.
— Матушка Серафима! А пошто кукушка маменьке куковать  не стала? Только пол ку-ку  и сказала?
— Пустое это все гаданье-то. Не забивай головку-то свою. Еще столько всего впереди бысть, не перебысть. И не удумаешь всего-то. Ты лучше за маменьку с папенькой молись. Детская молитва –чистая, к самим небесам летит, к самому престолу Божию. Так и молись: “Господи,  спаси и сохрани  моих родителей и всех их чад и домочадцев от нашествия иноплеменного, труса и потопа, от болезней, от глада и губительства. Избави их от брани и иных бед, коих насылает на нас враг рода человеческого, и даруй им долгие лета.“
— Матушка Серафима, а Господь меня с небес слышит?
— Слышит, дитятко, слышит. И мысли твои слышит. Хорошее ты, доброе помыслила, и Господь рад. А тебе за то утешение посылает –  радость несказанную, радость тихую и умиление. Ты сердечком ту радость слушай и принимай.
Наденка прижала свои худенькие ручонки, перепачканные ягодами, к груди, закрыла глаза и заплакала.
— Матушка Серафима, до того хорошо с тобой ягодки сбирать. Этак радостно, что и времени не замечаешь. И кузовок быстро полнится. Ровно кто помогает. Кабы ваш монастырь не разогнали, пошла бы я к вам в монашенки в Разрытое. Этак все у вас светло и все спорится. Вот поговоришь с вами, ровно все кругом ладно. И людей плохих нет, все добры да ласковы. Отчего так?
— А оттого, мой друг, что в каждом  человеке искра Божия есть. А вот доглядеть ее не всякий хочет. То понуждать себя надо. А Бог есть - Любовь. А любовь все покрывает  и чудеса творит. С любовью к людям иди, может и они не озлобятся, глядишь и отмякнут. Кто любви-то не хочет?
Слушала и слушала Наденка слова матушки Серафимы, словно воду пила , живую, целительную. И радость несказанная ложилась на сердце и хотелось лететь высоко-высоко и кричать:
– Хорошо мне с Тобой, Господи! Хорошо!

Через пол года  умерла в родах Наденкина мать. Было тогда Наденке 12 лет. Она была самой старшей. Брату – семь, сестре – три года и еще новорожденный Василек.
Василька Надя из соски выпоила. Была ему за мать.
Но через год новая беда обрушилась на семью – не стало отца. Мать ушла в 33, отец – в 35. Сестру взяла на воспитание тетка-крестная. Василька отдала в дом ребенка. А Наденка с братом попали в детдом.
Но, удивительным образом, дети не растерялись по миру, не забыли друг друга.
А Наденка хватила лиха. Познала и холод и голод. В 1967 году окончила сельскохозяйственный техникум. С благодарностью вспоминает она тетку, которая сама семи лет осталась без матери, и ее мужа. Благодаря им семья не распалась. И еще грели сердце детские воспоминания о встречах с монахинями из монастыря Разрытое близ станции Унеча на Брянщине.
В 1867 году вышла Надя замуж, уехала жить на родину мужа. В лице родителей мужа обрела Надя отца и мать и отогрела возле них иззябшее сердце. В 1968 году родилась дочь, а спустя 11 лет – мальчик Сережа.
Так и жили. Трудились, растили детей, помогали младшим. Думала тогда Надежда, что вот одолеет она нужду – лихоманку и заживут они справно, как люди. Но новая беда пришла. Отказали у Нади застуженные с детства ноги, стала она в 42 года инвалидом, прикованным к коляске. От брата ушла жена, а сестра – красавица заболела неведомой болезнью и стала таять на глазах. Василек погиб в Тюмени на лесозаготовках  (ударило березой).
Но, на Бога не с палкой. Привыкла Надя скорби терпеть, за все скорби благодарила, да крепче молилась.
В 1996 г. Сережа поступил в сельхозинститут в г. Пушкин  Ленинградской области. Пенсию в то время по три месяца не платили. Надя все, что было, отправляла сыну. Решила поросят выкормить. Денег заняла, купила двух. Кормили, а они оба враз и сдохли. Потом муж на пенсию пошел, полегче стало. Огород выручал. Приноровилась Надежда в инвалидной коляске заготовки делать. Банку в сумку поставит и  по кухне двигает.
Но видно то все были малые беды, а пришла большая беда.
Был Сережа на практике и понравился он директору тамошнему. А у того брат в Ленинграде работает. Вот и попросили Сережу его подменить ( тот в запой ушел). Да нашлись ухарцы, подставили парня. Дали ему два раза одну и туже накладную подписать на 118 тысяч (мол утеряли). Ну, Сергей божился, мол не было товара. Даже в  милицию заявление написал. Но, куда там! Подстерегли его возле общежития трое в масках.
Надежда, как могла, убеждала сына, чтобы не отчаивался. На милость Божию уповал. Но Сергей одно твердил:
—Ой, мамка, не хочется уходить в 22 года, но и жить в этом несправедливом и жестоком мире не хочу.
Сжималось у Надежды сердце от боли за сына:
— Что ты, сынок. Нас Бог жалеет. Но без борьбы нет победы, нет и венца. А венец заработать надо на поприще земном. Нужны подвиги.
Но Сергей твердил свое:
— Бог богатых жалеет, да бандитов.
И вспомнила Надежда, как Сережа в 9 лет под лед ушел, да вынырнул. Пришел домой весь обледенелый. И еще мальцом он говаривал, что вот бы ему маленьким умереть, пока не нагрешил, чтобы Божушка его к себе забрал. И плакала Надежда, плакала безутешно. Да слезами горю не поможешь. Бросилась деньги собирать…
                Женя.
Утро 3 января 2002 года.
Обменялись впечатлениями и разошлись по своим рабочим местам, под дружные призывы:
— С Новым счастьем!
В дверь постучали. В комнату вошел мужчина лет 30. Я непроизвольно подалась ему навстречу:
— Ну, что, Женя? Ты ездил в больницу? Нашел мамин паспорт?
— Что? Я? Да я к ней живой-то не ездил. А теперь такая стужа. Что мне, простудиться что ли и заболеть? Вы этого хотите? И паспорта ее у меня нет. Она сама все вечно теряет. А потом ищет.
— Но как же? Она 31-го умерла. А сегодня уже 3-е. Четвертый день пошел. А она все еще в морге. И паспорта у них нет. Ведь это мать твоя!?
— Что мать! Что мать! Что я один сделаю? Я сестре ее звонил. Она не может, болеет. А я, что – крайний? На чем я ее повезу? На санках?
— Сходи в колхоз. Она так тоже работала. Машину дадут. Еще никому в таких случаях не отказывали.
— Да, дадут... Догонят и еще дадут. Да не пойду я никуда! Новый год дома просидел один. Хоть бы кто зашел, спросил: “Как дела? Каково тебе одному?“ Нет, никуда я не пойду. Пусть сами хоронят. Я уже узнавал у хороших людей. Мне подсказали. Да сейчас могилу-то копать – загнешься.
— Женя! Опомнись! Ведь это твоя мать! И твое время придет. За все платить придется.
— А вы меня не стыдите. Я сам про себя знаю. А только не дурак я в такую стужу могилы копать. Мне мое здоровье дороже.
И, показав, что разговор окончен, он повернулся и вышел.
Я сидела, опустошенная. По лицу стекали слезы. Более всего меня потрясло то, что этот человек не испытывал ни малейшего чувства вины, ни угрызений совести.
— Мир перевернулся! Боже мой! Если уж сын не хочет хоронить родную мать! Что будет дальше? Может быть, она его таким воспитала?
— Да, что вы! Она ему на завтрак блинчики пекла. Да молочком поила парным, да чтоб тепленькое было. Он и в школе хорошо учился и чистенький такой ходил. Уж она его холила - холила...
— Вот и нахолила. Бедная мать. Каково ей все это видеть. Ну, да Бог ему судья.
Нужно было работать. Я глубоко вздохнула и прошептала  для себя:
— С Новым счастьем...?
Бедные матери... Теми ли блинчиками вы кормите своих сыновей? Тем ли молоком вы их вспаиваете? И кому жаловаться и на кого? На самих себя? И кто поможет? Да, поди, разберись, за что взрослые дети мстят своим родителям? За тяжелое детство или за бездуховность воспитания?

p.s. Через год после смерти матери Женя впал в  безумие. Он говорил, что к нему приходит страшная женщина и просит ее одеть. В приступе безумия  сбрасывал с себя одежду и бегал нагим по улице.
А еще через год  зимой на дороге машина сбила абсолютно голого мужчину. До больницы его не довезли.               
                Проклятье матери.
Возле новенькой «инвалидки» сгрудилась малышня.
— Это ты, дядь Коль? А я думаю, что это за машины сегодня проехали?
— Пригнали. А на другой они назад. Вот, газ мне на руль переставили. Да в больницу опять надо. Трубку менять, трубка у меня пониже живота. По ночам не сплю. Боли сильные, криком кричу. Все молитвы за ночь перечитаю. Сил моих нет боле. А эта ведьма не понимает.
— Что ты, дядь Коль, зачем так.
— А что. Все злоба какая-то. Зачем тебе машина, старому дураку? И детям не нужен. Разве это дети?
— Но это твои дети, ты их такими воспитал. Это сложно. Но судьбу свою мы сами себе строим. Вот за грехи родителей тоже платить нам приходится. А ты пособоруйся, дядь Коль.
— Да просил я батюшку, видно забыл он.
— А про родителей я не просто так. В Кинешме сосед у нас повесился. Старик. Рак желудка у него был. Боли сильные. Вот он и не захотел терпеть (или не смог). А сын у него в Тольятти жил. Выпили они на работе с дружками спирта технического. Он и ослеп. Мать его к себе в Кинешму забрала, жена-то замуж вышла. А он слепой да парализованный, совсем почти беспомощный. Сначала на коляске ездил. А потом шесть лет, как бревно лежал, и смерть к нему не шла. По ночам его судорогой сводило, кричал очень. Мать его два раза соборовала. После второго соборования Господь прибрал. За отца он мучался. Отец не захотел, сыну пришлось. Так что и дети платят за грехи родителей.
— А я за мать терплю.
— Почему за мать?
— Мать меня прокляла. Мы с моей-то сошлись, как кобель с сучкой. Я ей грех прикрыл. С животом ее взял. А мать против была. И прокляла меня, Вот проклятье матери на  мне. Что я без ног-то? Пол человека.
— Нет, дядь Коль, мы сами в своей жизни повинны. Сами по молодости дров наломали. Теперь изживаем. Лучше здесь отмыться, чем “туда“ идти во грехах. Господь нам по силам дает испытания. Он знает меру наших сил.
— Так  то так. То верно, что говоришь. Я, как научился на гармони играть, так и пошло. Баба не баба, девка не девка.
— А жену не суди, не тебе ее судить. Знай про себя и хватит с тебя. А моклок каждому свой грызть. Выбрал, вот и грызи. И я свой грызу. Тяжко, а грызу.
— А я в Решму съезжу в церковь.
— Съезди, дядь Коль, съезди. Там благодатно. У монахов вера крепкая. Они чище нас. Там, Бог проведет, и пособоруют. Ну, я пошла. На картошку гляну. Жуки доели или нет? До свидания, дядь Коль, не обижайся.
— До свиданья.
                Таня.
Однажды мы собрались с моей знакомой (она детский врач) с визитом в семью, где жила больная девочка. Повод не очень приятный – жалобы соседей и медиков на плохой уход за ребенком. Звонок не работал. На наш стук дверь открыла проворная девочка лет десяти-одиннадцати. В лицо ударил тяжелый запах.
— Мамы нет. Сейчас я за ней сбегаю. Она рядом, у сестры.
Мы остались в коридоре возле лифта. Минут через пять действительно появилась женщина лет сорока пяти, слегка полноватая, взволнованная. Мы объяснили наш визит тем, что хотели бы осмотреть больную девочку.
Нас провели в просторную комнату. Мать сказала, что сейчас вымоет девочку и принесет. В детскую она нас почему-то не повела. В соседней комнате раздался детский плач. Вскоре мать принесла девочку. Уложила ее на диван. Первое впечатление было очень тяжелое. Большая голова. Длинное, прозрачное тельце. Беспомощно висящие ножки. Страшная худоба. Девочка острижена наголо. На голове коросты. Кроме коротенькой маечки, которая едва прикрывает живот, ничего. Моя спутница начинает осматривать девочку. Мать суетится. Ее явно тревожит наш визит.
— Ее Таня звать. Восьмой годик доходит. Кушает только жидкое через соску. Она меня уже узнает по голосу. Видите, поворачивается. Вот, ходит под себя. Держу на полу, чтобы не упала. Она и сидеть умеет – вот так.
Женщина попыталась усадить девочку, но той или неловко, или что-то беспокоит, и она начинает плакать.
Я попыталась угадать, что за игрушка у девочки в руке. Оказалось, что это – педаль от детского велосипеда. До меня с трудом доходил смысл задаваемых матери вопросов:
— Как протекала беременность? Были ли у девочки судороги? Какое назначалось лечение?
А я вспоминала свое – рождение Саши, страшный приговор врачей. Таким же мог быть и мой сын! О, Господи!...
Я смотрела на застиранный халат женщины, на ее грязные  ноги. И мне было ужасно стыдно за мою новую шубу, за норковую шляпу, и еще за то, что даже не принесла детям конфет.
— На что живете? Не голодаете? Дома есть продукты?
— Что вы, что вы! Мы хорошо живем. Я пенсию на детей получаю. У меня и мальчик – инвалид, он тоже необучаемый. Ему семь лет. Я и молоко им покупаю. У нас все, все есть. А Танечку я не отдам. Что вы! Кому она такая нужна?  Да и говорят, что она больше года не проживет. Так пусть уж на моих руках.
Женщина взяла девочку на руки. Та сначала заплакала, но потом успокоилась. Повернула голову в нашу сторону. Взгляд – почти осмысленный, но не детский. Ножки висели беспомощно, ненужным придатком.
— Она крещеная?
— А то как же! У меня мама всех деток окрестила.
Мы засобирались. Вышли в коридор. Мне было почему-то ужасно неловко перед этой женщиной. Хотелось как-то утешить ее, чем-то помочь.
— Если будет нужда – приходите, поможем. А крестик обязательно ей наденьте. Это великая сила. И я непроизвольно перекрестила девочку.
На улице едва раздышались. Разговаривать не хотелось. Но все-таки нужно принять решение. Моя спутница (умница, дай ей Бог здоровья) говорит сдержанно, больше для себя, чем для меня:
— Конечно, девочку забирать нельзя. Если бы она хотя бы ходила. А так, нет... Все-таки мать есть мать. Да и дети к ней подбегают. Игрушку сунут, общение есть. А в больнице она будет целый день лежать. Никому не нужная. Да и какой сейчас уход? Вы сами понимаете. Обычно такие дети редко доживают до восьми лет. По уровню развития ей не более четырех месяцев. Вот и судите. У нас девочка лежала. В пятнадцать лет – интеллект годовалого ребенка. Научилась ходить, палец сосала, произносила только звуки. Да и кто нам дал право снимать этот крест с матери. Может быть, это ее спасение.
Как все сложно в этой жизни . В своем доме одни проблемы. А в чужом... Поди, разберись.
                ЧП
Я сидела в школьном актовом зале. Зал был полон. На сцене выступали ученики 11-го класса – выпускники. Последний звонок... В зале друзья, педагоги, родители. Музыка, стихи, слезы... У меня на коленях – букет тюльпанов.
Вдруг, слышу, кто-то теребит меня за плечо. Оглядываюсь – это наш исполняющий обязанности участкового:
— Вы нам нужны. У нас ЧП.
Выхожу вслед за ним в фойе:
— Что случилось?
— ЧП. У нас табельное оружие в колодец упало.
— Какое еще оружие? Что вы плетете?
— Обычное оружие – пистолет. “Он“ наклонился, чтобы ведро вытащить, а пистолет и вылетел, и прямо в колодец.
— В какой колодец?
— Да здесь рядом, в деревне. Мы там пост выставили.
— Да вы пьяные что ли  все?
— Ну, есть маленько.
— Да я-то чем вам помогу?
— А вы с нами в пожарку съездите, пусть нам машину пожарную дадут, воду откачать.
— Да как вы себе это представляете? Там же вода снова поступать будет. Да и разве хватит пожарного шланга? Вы найдите большой магнит и магнитом ловите, вернее будет.
— Но вы все-таки съездите с нами. Наш УАЗик возле школы стоит.
Пришлось ехать в пождепо. Там долго объяснялись для чего нужна машина, искали старшего отряда, звонили в город.
Я тогда так и не дождалась конца истории, ушла домой. На следующий день встретила своего “знакомого“:
— Ну что, чем дело кончилось?
— Вытащили. Магнит в гараже нашли. Магнитом вытащили. Решили больше не пить пока. Начальник нас отчистил. Мы вчера машину в гараж ставили и на него попали. Хорошо, что он про пистолет не знает. Вы уж это, не надо ему...
        - Могила.
                Домашнее задание.
Пол - первого ночи. Добралась до постели и, рухнув, вспомнила о домашнем задании (я ходила на занятия по психологии). Что было вечером? Ничего особенного. А сейчас? Лежу, как рельсы, не могу пошевелиться. Действительно – рельсы. Рельсы уходят в бесконечную даль, исчезая за горизонтом. Но рельсы даже там, за горизонтом, остаются параллельными. Если бы они пересекались, я бы это почувствовала.
А руки? Руки, как шпалы. Чувствую в них легкую пульсацию, некое покачивание. Возможно, рядом проходит экспресс. А вот и ветерок. Точно – экспресс. Нет, не экспресс. Это мой кот – Тиша прошелся по рельсам и улегся поперек их. А может быть это не кот? Может быть это Ельцин выполняет свои обещания. Нет, это не Ельцин. Ельцин не такой пушистый и не может так мурлыкать.
Лежу, не чувствуя шпал. Рельсам тепло. Где-то далеко перевели стрелки. Засыпаю.
                Падал снег
Случилось это зимой. Был поздний вечер, почти ночь. Мы выехали на окраину города. Падал снег.
Фары высвечивали дорогу и часть обочины. Вышли на трассу. Темной стеной по краям дороги стоял лес. Падающий снег завораживал. Веки устало закрывались. Далеко позади остался город.
Вдруг мне показалось, что справа от дороги промелькнуло что-то. Какая-то тень. Меня охватило непонятное волнение. Я попросила мужа остановить машину и сдать назад.
— Что это было? — спросил он.
— Мужчина с ребенком.
— Откуда в лесу мужчина с ребенком? И почему они идут в обратную сторону от города по трассе и ночью?
— Сейчас выясним.
Я открыла дверцу машины и крикнула:
— Куда вы идете?
И услышала невнятное:
— Домой.
Мужчина был пьян. Девочка лет шести очень устала и плакала:
— Папа, я хочу домой. Мне холодно.
— Откуда вы идете?
— Из гостей. Мы все идем и идем, а огней все не видать и не видать.
— Но вы идете в обратную сторону от города. Садитесь в машину. Девочка совсем замерзла.
Мы усадили мужчину с девочкой в машину. Развернулись и поехали назад. По дороге с трудом выяснили, где они живут. Девочка начала дремать.
— Это ваш дом?
— Да, этот.
Мужчина немного протрезвел. До него наконец-то дошло, что он с дочкой мог замерзнуть ночью в лесу. Он виновато глядел на нас и все повторял:
— Бес попутал. Вот бес попутал. Спасибо вам. Дай вам Бог здоровья.
Я предложила:
— Может быть вас проводить?
— Нет, мы уж теперь сами. Спасибо вам, вот добрые люди.
— А ты завтра сходи в церковь, свечку поставь за то, что Господь нас послал. Сейчас ночью на трассе машины — редкость.
Мы ехали домой...
На душе было удивительно тихо и легко. Я сказала мужу:
— А знаешь, тебе за это Господь многое простит.
Падал снег...
Веки устало смыкались. А мне все чудилось, что в снегу, на обочине дороги, лежит мужчина, а рядом сидит девочка и плачет:
— Папа, вставай, пойдем домой. Я устала, мне холодно, я спать хочу. Папа, вставай!
Я вытерла набежавшие слезы и посмотрела на мужа.
Он улыбался.
                Не идите широким путем.
Был пасмурный осенний день. Окончилась служба. Я вышла из собора вместе с прихожанами и пошла к церковным воротам. Я была углублена в себя и пребывала в состоянии задумчивости и тихой грусти, поэтому не сразу поняла, что ко мне обращается старушка с противоположной стороны церковного дворика. Когда я очнулась, то до меня дошли ее слова:
— Тебе, тебе говорю, голубка. Не ходи широкими-то воротами. Тут покойников выносят. Иди вон той калиточкой, узкой. Поняла ли?
Я кивнула и вышла через калитку.
Потом я долго думала, почему эта женщина выбрала из толпы именно меня. Почему? И радостью откликнулось сердце мое — Господь вразумляет меня:
— Не иди широким путем. Иди узким, тернистым.
И я пошла.
Позднее родились строчки:

Не идите широким путем,
Этот путь для послушного стада.
Оставляя добро на потом,
Не приблизить Небесного града.
Васильки.
С козами я дралась "насмерть" (даже ревела). Они били меня рогами, проливали молоко, вставали копытами в подойницу и просто ложились на пол. И так два дня. На  третий день было заключено перемирие. Или козы поняли, что хозяйка теперь я, или  просто решили больше со мною не связываться. Уж и не знаю.                И вот 10 июля – мой день рождения. Я отдоила коз и погнала их к реке, на траву.
    Утро,  еще свежо, но уже чувствуется, что днем  снова  будет жара. Я иду между участков и слежу за тем, чтобы козы не заходили в картошку. Мы поднимаемся на пригорок. Здесь на заброшенном  картофельнике много  сочной травы. Мне почему-то очень жаль себя и я плачу. День рожденья – один из самых грустных дней в моем календаре. Я всегда плачу в этот день. Это стало у меня вроде традиции. Я, как ослик Иа, жду, что кто-то вспомнит, что у меня сегодня день рождения. Я плачу и иду, глядя себе под ноги. Затем останавливаюсь. Автоматически поднимаю глаза и замираю. Передо мною, среди сорняков, стоит кустик васильков, не к месту и непонятно откуда взявшийся. Я сорвала цветы, поднесла их к лицу, затем прижала к груди и, замерла. Сердце наполнилось тихой радостью и даже восторгом, я унеслась куда-то далеко – далеко.
       — Спасибо Тебе, Господи, за любовь Твою, за нежность, за утешение.
     Я не видела васильков очень давно, давным – давно. А ведь это – мои любимые цветы. Васильки в высокой ржи – это из детства.
      Так я и пришла домой с букетиком васильков. Они долго стояли на столе, пока не "поседели" и не увяли.
Грязная посуда.
            А к Богу я пришла через грязную посуду. Как это ни нелепо звучит. Но все так и было на самом деле. Многие женщины поймут меня, ведь большинство из них оказывалось в аналогичных ситуациях. Женщины выматываются на работе, потом обегают магазины в поисках дешевого и калорийного ужина для всей семьи и, выжатые, как лимон, с полными сумками и больной головой возвращаются домой. Но на пороге их уже ждут домочадцы со своими проблемами. Кто-то кого-то не слушается и не уважает, у кого-то не решается задачка, двойка по иностранному языку. И все это обрушивается на вас, не давая вам опомниться. Но вы, как опытный вратарь, отбиваете все мячи. На ходу примиряете враждующие стороны; раздеваясь, заглядываете в тетрадь и указываете на ошибку, успокаиваете, утешаете и проходите на кухню с сумками. И... Это уже выше ваших сил! Видите гору грязной посуды. Разумеется, это переполняет чашу вашего терпения. Вы бросаете обвинения домочадцам, но основной гнев падает на посуду. Вы начинаете мыть посуду, но с такой ненавистью, будто это она — немытая посуда, является причиной всех ваших бед и неудач. В этот момент вы так несчастны и больны, ваши нервы так напряжены, что достаточно искры, чтобы взорвались, как бочка с порохом, и разнесли все вокруг. Домашние слышат, как вы гремите посудой и не суются на кухню. В этом же состоянии вы начинаете готовить ужин. Но, разумеется, что с таким настроением здоровую пищу не приготовишь. Что же ест ваша семья за ужином? Вашу злобу, усталость, обиду, раздражение. В результате за столом все переругались, ужин остался недоеден, а утром все жаловались на боль в желудке и бессонную ночь.
 Я стала задумываться, почему грязная посуда доводит меня до такой степени, что я теряю контроль над собой. Неужели грязная посуда имеет надо мною такую власть? Ну, конечно, нет. Да и разве она виновата, что валяется такая грязная и никому не нужная. А что, если пожалеть ее ? Ведь ей так плохо. Ее никто не любит.
В следующий раз я, разумеется, сделав над собой усилие и смирив свой гнев, подошла к мойке, открыла кран. Взяла в руки чашку и начала мыть, приговаривая: "Маленькая ты моя, хорошая моя, дай-ка я тебя умою и внутри, и снаружи и утру, и уберу. Никто-то тебя не любит, не жалеет, крошечку". Так я перемыла всю посуду, убрала на место. Я поняла, что успокоилась.
На следующий день я мыла посуду уже с удовольствием. Через три дня с неким умиротворением. А через неделю случилось чудо. Я подошла к мойке, протянула руки к посуде и... замерла на месте. Я сейчас не могу описать того, что я испытала в тот миг. Это было одновременно и блаженство, и покой, и душевный комфорт (выражаясь современным языком), и радость. На меня исходила любовь. И такая любовь, что я едва могла ее вместить. Я задумалась. Неужели грязная посуда испытывает ко мне чувство благодарности? Ну, конечно, нет. Так что же это?
 Я стала задумываться, следить за собой. Старалась не раздражаться, не повышать голос. Делать все с любовью. И со мной стали происходить удивительные вещи. Я перестала "выматываться". Мое настроение стало ровным. В минуты покоя меня стало посещать удивительное ощущение, что меня Кто-то любит. Причем этот "Кто-то" был так велик; он любил меня всю, со всеми моими странностями и недостатками, слабую и беспомощную, одинокую и несчастную. И "он" был не физического плана. Так Кто же это? Я искала ответ в себе. И он пришел изнутри сознания, из глубин моего я, и все же извне.
Это — Бог.
И когда я узнала ответ, то поняла, что знала это всегда. С нами так бывает часто. Мы ищем ответ, а потом оказывается, что знали его всегда, еще с детства. Знали, но забыли. И еще я узнала, что Бог есть Любовь. С этого момента я начала искать Бога. И вся моя дальнейшая жизнь наполнилась иным смыслом. Началась работа над собой.
А все началось с грязной посуды.
                Трусиха.
Если вам кто-то скажет, что люди злы, завистливы и мстительны, не верьте. Люди добры и бескорыстны. Просто нужно дать им возможность показать свою душу и делать добрые дела. Все люди очень любят делать добрые дела, просто их никто об этом не просит. А сами они разучились видеть тех, кто нуждается в их помощи. Даже самый отъявленный негодяй способен на искренние и нежные чувства. У меня в памяти жива когда-то услышанная история.
...Темная улица. Поздний вечер. Вокруг ни души. Усталая женщина возвращается домой. У нее тяжелое предчувствие, что что-то случится. Вдруг она слышит шаги. Ее догоняет мужчина подозрительного вида с явно недобрыми намерениями. Она лихорадочно ищет решения. И в последний момент, когда преследователь настигает ее, она резко оборачивается и бросается к нему чуть ли ни на шею с возгласом:
— Какое счастье, что я вас встретила! Здесь так темно и страшно. И, говорят, здесь полно грабителей. Вы проводите меня? Я такая трусиха.
Мужчина был обескуражен, но проводил женщину до самого дома.
Не знаю, что он испытывал в тот момент, но, наверное, с ним происходило что-то необычное.
Поэтому, если вам кто-то скажет, что люди злы, завистливы и мстительны, не верьте. Люди добры и бескорыстны по своей природе. Нужно только поверить в них. И ждать от людей добрых поступков. Верьте в людей. Ведь это так прекрасно, когда в вас верят!
                Оставайтесь такой, какая вы есть.
Вечером восьмого марта зазвонил телефон.
- Алло.
- Татьяна Сергеевна, добрый вечер. Не ждали?
- Конечно, не ждала. И вообще я не Татьяна Сергеевна.
- А кто?
- Ольга Павловна.
- Но вы не огорчайтесь, что вы не Татьяна Сергеевна. Все равно вы – женщина и сегодня женский день, и всех женщин нужно обязательно поздравлять, и говорить им хорошие слова, и даже стихи читать. Это даже ничего, что вы не Татьяна Сергеевна. Я все равно желаю вам мира и добра, чтобы все у вас было хорошо. И чтобы вас понимали, и на работе ценили, особенно начальство. И чтобы вы всегда классно выглядели, чтобы на вас вот так просто все смотрели и радовались. И нет, чтобы там, что плохое в голову лезло, вовсе нет. Просто смотрели и радовались. Вот вы идете по улице, а все смотрят на вас и радуются. Вы представляете, сколько вы людей за один выход на улицу можете обрадовать? Просто счастливыми сделать? Нет, вы себе этого не представляете. Вот вы сейчас сидите себе дома и столько людей из-за этого не радуются. Нет, вам непременно нужно больше гулять. Свежий воздух он очень полезен. И я вам желаю гулять, как можно больше на свежем воздухе и оставаться такой же, какая вы есть. Будьте сама собой. Оставайтесь такой, какая вы есть. Вы удивительная женщина. Вы очень умная, с вами приятно разговаривать. Я вам желаю оставаться такой же умной и красивой, такой, какая вы есть. И вы совсем не похожи на Татьяну Сергеевну. Но я все равно вас поздравляю. И…, только вы трубку не кладите.  Я сейчас самое важное скажу. Вот… Оставайтесь такой, какая вы есть. Это самое главное. А теперь, извините, мне нужно звонить Татьяне Сергеевне. До свидания. Извините.
- До свидания.
В коридор вышел муж Ольги Павловны:
- Кто  звонил?
- Не знаю, просто ошиблись номером.
- И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?
Она не стала спорить и оправдываться, просто сказала:
- Всякое бывает. Но мы должны оставаться такими, какие мы есть.
                Счастье
Мы всю жизнь ждем счастья. Мы думаем, что оно огромное, светлое, свободное. Мы верим, что оно приходит внезапно, как гром, как ураган, все ломая, круша на своем пути и создавая заново. А еще оно непременно должно было объявить: "Это я, твое счастье!"
Но проходят годы. Ожидание праздников оказывается лучше самих праздников. И постепенно приходит понимание того, что счастье может быть маленьким, тихим, сопливым и капризным, что оно не приходит, его нужно создавать. А потом еще латать, клеить, штопать и кормить завтраком.
А еще оно очень непостоянно. Оно может в любую минуту лопнуть, как мыльный пузырь, рассыпаться, как карточный домик, упорхнуть мотыльком в форточку. Оно не терпит лжи, оно очень обидчиво. Оно не любит яркие одежды. Оно уходит так же тихо, как и приходит. И только годы спустя мы понимаем, что к нам приходило настоящее счастье.
Сумейте разглядеть свое счастье. Не отворачивайтесь от него.