Летопись моих лет

ЛЕТОПИСЬ МОИХ ЛЕТ

Новелла

В детстве мне часто снился один и тот же сон. Картинка, однажды увиденная мной на листке отрывного календаря, оживала. На ней был изображен обычный осенний пейзаж: тяжелые дождевые облака, низко плывущие над скошенным лугом; на переднем плане – стога сена, одиноко возвышающиеся на фоне печальных слегка холмистых далей. На первый взгляд, должно быть от него холодом веет: осень как-никак… Нет, нет! Совсем напротив, он очень теплый: уютно…там, на лугу, в стоге сена, а еще – в лесу, он справа, совсем недалеко… И я уже бегу туда, чтобы укрыться под его желто-красным пологом от дождя. Именно так было во сне. Рисунок наполнялся жизнью. Застывший ветерок снова теребил верхушки стогов и заставлял шуметь лес. О, это восхитительный шум! Он успокаивает и согревает меня. И я уже весь там. В реальности десятилетним ребенком уходил я туда, откуда не хотел возвращаться. Но больше всего мне было больно не видеть дали. Нет, это не горизонт, где небо встречается с землею. Это то, что есть и чего нет; это там, где смешиваются небо и земля так, что невозможно разобрать, где земля, а где небо, и задумываешься есть ли они вообще. Одним словом, это дали, весной – окутанные зеленоватой дымкой, летом – туманные поутру и прозрачные в полдень, осенью –  сумрачные, ранней осенью – до того красивые, что глаз не оторвать, зимой – почти всегда белые. Если у ребенка существует первая любовь, то моя была просто безумной. И это – любовь к далям. Какое счастье, что я живу на холме и у меня есть свои дали! Ну, разве не счастье – видеть их каждый день, несколько раз в день, столько, сколько хочешь?! Да, это –  было счастье. Потому что, я был влюблен в дали…

…Морская даль – это корабль очень-очень далеко. Без него ее нет. Море и небо – они застыли в вечном поцелуе. Невозможно их разъединить. Лишь когда солнышко, обежав все небо, приближается к двум любовникам и начинает подсматривать за ними, алым румянцем выдает небо свою стыдливость и, будучи зеркалом души своего возлюбленного, море отражает этот румянец на своем трепещущем теле, выплескивая на берег его излишек. Мне семь лет. Я сижу на берегу, перебирая  в ладошках морскую гальку. Прохладная  вода щекочет мои пятки. Скоро идти в палатку:  нельзя подсматривать за влюбленными ночью; для этого есть день. Он наступил. Я снова на берегу. Утром пляж полупустой. Я сижу недалеко от воды и строю… дворец. Да, все дети, как дети: строят замки из песка; а я, как ни странно, дворец и не просто из песка ,а еще из пробок от Пепси-колы, которые в изобилии встречаются здесь. Строить замок – это очень не легко. Хотя бы потому, что нужно ходить по берегу и собирать пробки. Да, и к тому же это дворец! Но все было не так уж плохо. Пробки появились сами собой. Я увидел их целую кучку, аккуратно сложенную рядом с моим строением. Я перевел взгляд вверх и увидел… серую даль, бесконечную чистую даль, в которой отражался и я, и мой дворец. Невинные глаза маленького человечка смотрели прямо в мои и, словно, сквозь. Наверное, эти глаза тоже видели даль и что-то еще. «Что ты строишь?» - маленький человечек продолжал растворяться в моих глазах. «Дворец», - и я тоже все дальше уходил в серую даль… «Можно я помогу тебе?» - маленький человечек коснулся рукой пробок. Их шорох заставил меня вздрогнуть: я почувствовал вдруг, что могу заблудиться там. Я перевел взгляд на рыхлые бастионы своей крепости. «Мне нужны пробки, еще много». Маленький человечек встал и послушно пошел собирать их вдоль берега. А я остался возле своего замка-дворца, продолжая кропотливо возводить арки из крупного морского песка. Я думал о том, как это здорово, что есть человечек, который похож на меня, который тоже хочет строить мой дворец и даже сам согласился собирать пробки для этого. Море лизнуло мою пятку, отметив белой пеной свой поцелуй. И вдруг мне стало стыдно, что этот малыш с серыми глазами пошел бродить по берегу в одиночестве, собирая пробки, в то время как я сижу здесь… Надо помочь ему… Море облегченно вздохнуло и ухнуло на берег новую волну, снова поцеловав мои пятки. Я встал и догнал маленького человечка. То, что это была девочка, а не мальчик, как я думал, мне предстояло узнать лишь вечером от своей Мамы. А пока это был просто маленький человечек с большими серыми глазами и такой же, как у меня, короткой стрижкой. Он стоял у самой воды, сжимая в ладошках с десяток пробок и смотрел вдаль. Увидев меня, он улыбнулся и протянул руку: «Вот…». И  снова я почувствовал, что растворяюсь в бесконечной дали этих огромных серых глаз. Море… Глаза –   они словно две дырочки, в которые видно море … 

Каждый день я приходил к месту, где стояла палатка, в которой жил маленький человечек. И ждал. Я мог прождать полчаса, мог дольше. Потом появлялся он, вернее она, и мы шли к морю. Оно уже ждало нас, радостно приветствуя шумом разбивающихся о берег волн. Мы купались, ныряли, бегали по берегу, растаптывая волны, но главным нашим занятием оставалось возведение песочных дворцов. Я строил, а она сидела рядом и подавала пробки. Она следила за моими руками, и когда я заканчивал, она улыбалась, и глаза светились мягким ровным теплом. Мы редко с ней говорили. Нет, мы, конечно,  разговаривали, но… глазами. Я не помню ни ее имени, ни как она выглядела. Помню лишь большие серые теплые глаза. Потом они уехали. На следующий день я один построил дворец из песка. Но он почему-то мне не понравился, и я разрушил его, растоптал. Только сейчас до меня дошло, что ее больше нет и никогда не будет. Не будет больше этого маленького человечка с огромными серыми глазами. Никто больше не будет улыбаться, когда я построю свой дворец. А тогда зачем его строить? С тех пор я не возводил дворцы из песка. А когда мне очень хотелось это сделать, я смотрел в морскую даль, утопая в ее глубине, синей и бесконечной и словно видел необъятные немного печальные дали серых глаз моего первого друга…

…У меня никогда не было настоящих друзей. С тех пор. Может быть, вся ошибка заключается в том, что я слишком много читал. Да, я предпочитал книги общению со своими сверстниками. В них были мои друзья, мои враги, герои, кумиры… Я читал дни напролет. И когда, наконец, выходил на улицу, развитый, крепкий мальчишка, не очкарик, не маменькин сынок, все равно не было той непередаваемой дружеской нотки. Но было все остальное: походы в лес днем и, украдкой, ночью, костры в запретных местах, паломничества в чужие сады за яблоками и грушами, которые даже в неспелом виде по непонятной причине куда уж вкуснее, чем собственные зрелые «преснушки». Чего только не было:  и рогатки из проволоки со шпонками, и убитые воробьи, принесенные в жертву пылкой охотничьей страсти  мальчишек; и  ворованный порох, и самострелы, и разрывы стволов и разодранная в кровь по этой  причине грудь моего товарища. Но никогда я не чувствовал рядом с собой друга, настоящего, душой и телом моего друга. Такого не было. А немного позже мне стало просто не интересно с ними. Гораздо больше эмоций вызывал роман Дюма или рассказ Ефремова. Но однажды я вдруг увидел те глаза, в которых было что-то неуловимое, теплое. Они принадлежали моему однокласснику. До этого я знал его с младшей группы детского сада. Мы с ним часто ссорились, даже дрались. Меня всегда бесило, что он первым приходил на лыжах. И вот, когда я на полголовы выше него, когда мне нет равных в спорте (за исключением игр, таких как футбол) я вдруг почувствовал, что он и есть тот самый друг, которого мне так не хватало. С тех пор мы сидели за одной партой, я всегда помогал ему когда мог. Что-то тянет меня к этому человеку, моему другу…

…Летом здорово сидеть на крыше и читать интересную книгу, хрумкая яблоки с ветвей чужой яблони. Они сладкие и сочные. Тепло. Нежный ветерок треплет волосы и книжные листы. Посмотришь вверх – и увидишь зеленый ковер, сотканный из листьев, оживший, шумящий… В такие минуты вспоминаются самые приятные моменты из моей короткой жизни…

…Вот мы с дедушкой едем на мотоцикле на пасеку к пчелам. Пасека далеко. Сильный встречный поток воздуха захватывает дыхание. От него почему-то каменеют и скрючиваются пальцы, вцепившиеся в поручень старой облезлой люльки. Шлем совсем упал на глаза и видно лишь часть дороги и крепкую волосатую ручищу дедушки, уверенно сжимающую руль. Он мне всегда казался этакой горой, великаном, несгибаемым крепким и вечным… Вот мы и приехали. Пошатываясь, я выхожу из люльки и сажусь на траву. Кругом стоит гул от беспрерывной работы сотен тысяч пчел. Неминуемо одна-две укусят меня сегодня. Уж я-то их знаю. Но мне было только жалко их: ведь они умирали, а мне всего лишь было больно… Дедушка погружался в работу. Он был похож на волшебника, совершающего таинственный обряд: в клубах дыма из специальной дымовухи он осторожно открывал крышку улья, снимая утеплитель, поднимал брезент и под аккомпанемент неровного то возрастающего, то утихающего жужжания пчелок начинал свои колдовские действа. Вынимал рамки, стряхивая с них возмущенных пчел, внимательно осматривал, пыхтя дымовухой, иногда что-то ковырял в них длинными инструментами и затем также медленно и аккуратно ставил на место. Иногда мне перепадала капля-другая свежего меда с кончика длинного ножа. И я, довольный, бежал в поле грызть пшеницу или рожь или в сад драконить яблони. Только сейчас я понимаю, какая это была идиллия. Страшно вспоминать, как через несколько лет я буду сидеть у края его кровати. А он, не в силах сказать ни одного слова, будет лишь печально, со слезами боли и отчаяния улыбаться, скаля пожелтевшие от иода и старости зубы. Страшно вспоминать, как я, стараясь быть спокойным, просил его написать что-нибудь на листе бумаги; и как эта рука совсем недавно такая крепкая, сжимавшая руль мотоцикла и жизни, теперь не могла вывести одну единственную букву. Он что-то силился написать мне, но ничего не вышло. Он был бессилен. Среди недели наступило утро, а с ним – конец. И никогда больше не будет этой крепкой сильной руки, этой простой крестьянской улыбки глубоко образованного и мудрого человека. Пусть ему будет хорошо там, где он теперь.

…Через два года нас покинула и бабушка. Она словно сговорилась с дедушкой. Уснула и не стала просыпаться. Почему?

…Однажды весенним утром я бежал купаться на речку. Стоял март. Вода в нашей речке Битюг здорово поднялась, взломала лед и быстро уносила его обломки в Дон. Перед этим утром была оттепель. Снега зимой были большие и они-то и являлись неиссякаемым источником битюгского половодья. Была среда. До этого мы купались в воскресенье. Прибежал я на то самое место, где мы ныряли раньше. Не учел я лишь одного: вода здорово поднялась в реке. Я шагнул в шумящую мутную кровь древней реки, придерживаясь за ледяные края у берега, и не почувствовал дна. Ни единая мысль не успела появиться в моей голове прежде, чем я оказался в двух-трех метрах от берега: руки мои соскользнули, а быстрый поток понес вдоль русла. Немой крик застыл в глотке, как примороженный. И как пульс, забилась в голове одна мысль, разрастаясь и стуча в черепную коробку: «Жить! Жить!» Ну, что же жить – так жить. Я потом вылез на берег и сел на снег, не в силах до конца осознать, что случилось. Я вытер мокрой от воды рукой влажный от испарины лоб. Долго удивлялся, «и откуда взялась только сила в руках, я, как раненый зверь, напоследок…»

…Иногда, вспоминая еще раз, что случилось в тот день, я спрашиваю себя: а нужно ли было так упорствовать?..

…Дедушка на мой вопрос, зачем ему столько книг отвечал: «Вырастешь, мол, будешь читать, твои будут. Я,- говорил,- к тому времени, может быть умру, а ты вырастешь большим умным, возьмешь в руки одну из этих книг, вспомнишь своего деда»… А может, смысл жизни и заключается в том, чтобы о тебе вспоминали добром и с улыбкой. Я тоже хочу жить так, как жил он, как живет мой отец. Я хочу сказать своему внуку или сыну, а лучше – сделать что-то доброе, нужное, чтобы они тоже иногда вспоминали мой прах. Может потому я и выжил?..

…Мне шестнадцать лет. Я засыпаю, всегда думая об одном и том же. Эта мысль, эта мечта изглодала мой бедный разум. Я потерял покой. Закрывая глаза, я вижу ту, которая с лучезарной улыбкой встречает и провожает меня, которая нежно гладит мои волосы, чьи глаза полны света и тепла, потому что она любит. Нет. Это – не мама… Кто же она? Никто. Нет ее. Будет ли? О, как я хочу, чтоб была. Это несбыточная мечта, грезы. Это предел моего воображения: мы обнимаемся и, прежде чем навсегда раствориться в глазах друг друга, успеваем сказать: «Я люблю тебя!» У нее не было ни лица, ни имени. Но она была прекрасна, потому что любила и была любима. Глубоко в душе, я надеялся, что мечты мои осуществятся. Может быть, поэтому я смог вылезти, выкарабкаться тогда?!

…Всю свою жизнь я искал чего-то или кого-то, а скорее всего, и то, и другое. Искал вторую половинку, и, наверное, нашел. Я счастлив, у меня есть почти все, что мне необходимо. Порой, я завидую сам себе. Но стоит мне оглянуться назад, посмотреть в детство, как я вижу чудовищное расхождение между одними и теми же вещами тогда и сейчас. Как это назвать? Внутренней борьбой в человеке, его противоречиями? Может быть, человек меняется в лучшую сторону, когда растет, следовательно, меняются и взгляды, идеалы. Действительно, это же сама естественность!.. Но почему же тогда становится так грустно смотреть на себя маленького, того гражданина страны детства?! Почему пушистая грусть нежным, но давящим саваном укутывает воспаленный мозг, не давая ему покоя?! Почему так больно ощущать себя за бортом детства? Я смотрю на малышей с чувством скрытой зависти, я беру в руки их игрушки, чувствуя тепло и нежность, которые исходят от них. А тот запах детства? Он непередаваем и неповторим. В нем нет духов, одеколонов, дезодорантов и прочей мишуры. Оно пахнет травой-муравой и сырым песком, ржавым железом и пластмассой от игрушек. Может быть, оно, детство, оттого и будоражит взрослых, чтобы они иногда смотрели на мир немного другими глазами, глазами чистоты и непосредственности?