Поза йогурта

Мурат Юсупов






ПОЗА ЙОГУРТА




Роман









 

Нижний Новгород
Издатель Гладкова
2003
 
ББК 84(2Рос = Рус)6
Ю91




Ю91 Юсупов М.М.
Поза йогурта: Роман. – Н.Новгород: Изд. Гладкова О.В., 2003. – 330 с.





Рисунок на обложке – автора






Юсупов М.М. родился 10 апреля 1968 г. в г. Горьком. Закончил Горьковский радиоэлектротехнический техникум в 1987 г., служил в Воздушно-десантных войсках. В 2001 г. закончил юридический фа-культет Нижегородского университета.
Этот роман – первое прозаическое произведение автора. Ранее вышли три поэтических сборника: «Прекрасный день», «Пленки ра-дости» и «Кончик неба».







© Юсупов М.М., 2003
© Изд. Гладкова О.В., 2003
 
*     *     *

         Приглушенный свет и стриптизёрша, отвлекли Омара от обдумывания плана. Он скрывал что ему нравилась, её красота. Рядом сидел  бродяга по прозвищу Шкаф.Прозвище  отражало его тело, и к тому напрашивалось, что трехстворчатый.В его красных от недосыпания глазах,как будто спали демоны, и где-то в уголках  тьмы тлело добродушие, которое скрывал,но в итоге каждый раз напрасно. «Машина по перемалыванию костей», – внушал  себе, когда импульс нерешительности тревожил тяжелую походку. Обстановка призывала расслабиться,но шкаф знал с Омаром  не получится . Стриптизёрша танцевала всё энергичней. "Смелая", –заметил Омар. При всей дикости  Омар оставался внимательным к прогнозам, гаданиям и гороскопам. По гороскопу он лев, и людей  делил по звериному признаку: кто шакал, кто- бык, лошадь, козел, петух и так далее.Лев – царь зверей, и единственный соперник стая гиен, из молодых отморозков,которых в следствии местной демографии в округе всё больше или более сильные львы.
     Но ни тех, ни других пока не он видел. Острый нюх, чуял только лёгкую добычу, а хищная натура ждала поживы. «Ну кто здесь ?– задавал  вопрос и отвечал: Нет таких. Главный в доле, федералы отдыхают, а остальные,  ботва бессловесная.» Танцовщица продолжала, стремится в пасть. Томные, жаждущие подороже продаться глаза, не могли пробиться ближе, чем  он желал в своих бесцветных фантазиях, спрятанных за матовыми стеклами безразличия и отсутствием манер, являющихся опять же маской.
         В какой то момент она поняла, что не стоит навязываться, и плавно переключилась на Шкафа. Тот пользуясь моментом, шепнул на ушко: «Ничего лишнего, только», – и прижал к её щеке слюнявые пухлые губы, махая 100 долларовой бумажкой, затем  усадил рядом. Та не особо сопротивлялась. Наклонился к Омару и неуверенно произнес: "Я отойду?». Но Омар в тот же миг поднялся с кресла,словно  ждал: «Некогда,пошли в следующий раз.», – и пошел к выходу.  Шкаф пожал плечами, и со словами: «Не расслабляйся», –несильно шлепнул ее по мягкому месту и поспешил следом. Омар ездил с детства отец научил его. Работая таксистом, в семидесятых зарабатывал хорошие деньги,и в доме всегда был достаток. Только, после смерти отца,  узнал, что тот по молодости был в бригаде , промышлявшей грабежами и разбоями. Являясь  колесами, но доказать это не смогли. Отец  откупился, продав  все ценное, что было . Самого же главаря  за двойную мокруху поставили к стенке. Когда его не стало, многие, остепенились.
         Омар лихачил,это мягко сказано,он всегда нарывался. Не то что шкаф,даже Додик, не мог понять, зачем надо проезжать светофор на  красный, так, что укачивает. Шкаф объяснял возможностями семьсот пятидесятой БМВ провоцирующей к сумасшествию неокрепшие души. И в этот раз повторилось то же только хуже. Отъезжая от бара, Омар притопил и в мгновение выскочил под красный на перекресток  и чуть не столкнулся с, Ауди – А 8, имеющей так же нехилые характеристики, и вероятно только потому ее водитель, ушел от столкновения. Омар остановился,так же резко как и жал на акселератор. Лицо его выражало решительность. А тяжелый взгляд который заставлял опускать глаза немало людей, сейчас как гиперболоид жёг все, что видел с окна. Окошко Ауди сползло, и оттуда полился неразборчивый поток брани, сразу же утонувшей в гуле сигналов,желающих ехать. Шкаф ощутил неприятную тяжесть в ногах, но быстро взял себя в руки и предложил: «Может?» «Нет. Иди узнай, что он хочет»,– спокойно как всегда с лёгкой усмешкой, произнес Омар. « У него номера министерские, может?» – пробовал уговорить Шкаф. «Нет!Пусть, мне то что» – отрезал Омар. Шкаф вышел с машины и грузно ступая то ли медвежьей то ли слоновьей походкой, пошел к Ауди. Водитель Ауди, не дожидаясь приглашения, вышел навстречу и с не менее решительным, чем у Шкафа, лицом принялся что-то доказывать. Омар не слышал, даже обрывки.Ветер дул от моря в сторону гор. Минуты две-три Шкаф и хозяин Ауди препирались. Но внезапно прекратили и разошлись.
     Оппонент, сел в машину и поспешил уехать. «Ну, что?», – спросил он Шкафа. «Да это сын Шакиева, с тёлкой.Какой то чабановатый! Ну, я ему сказал, чтоб ехал тихо,тихо, и он по- ходу согласился. «И что?» – продолжал  Омар. «Да не, особо ничего. Сразу, смекнул, кто перед ним, и понял». «Но я что то слышал»,– не успокаивался Омар. Шкаф знал, что Омар не отстанет.Омар напирал, и растерянный Шкаф не знал, что сказать. «Вот дать поддых,это да, а раз-говоры», – оправдывался он. Его мысль, превратилась в оправдание: Да если б он только в наш адрес, я б его».  «Слышь, Шкаф, сказал:  Что ты выгораживаешь, тебе он кто, брат, сват!?» – «Да, сдался он. Я ж говорю, рыба еще та, как увидел, с кем базарить, сразу задний: ну, типа, чо вы, дальтонутые, на красный? Я переспросил: Какие? Какие? Показалось вальтонутые. Но тот четко так, дальтонутые. Типа, вы че, цветов не разбираете? Ну подумал, ладно живи тварь, да и пахан его, сам знаешь,нехилый» – закончил Шкаф.  Омар сидел молча, не подавая вида, что то, что он слышал, разбередило рану его несовершенства, природного дефекта, брака, да как угодно суть не изменится. Ведь тогда в детстве, больше всего  мечтал увидеть разноцветный мир, а не набор черно-белых теней. Человек, который даже случайно, произнес это, равен врагу, и кроме смерти, ничего не заслуживает. Омару хотелось посмотреть, как холеная сущность папенькиного сынка будет корчиться. «И  это не жестокость это  месть за дальтоника!», –решил Омар, вспоминая дворовых детей, узнавших о его тайне и не оставлявших его, пока  броском через бедро не воткнул одного в асфальт, сделав сотрясение.
        В другой раз сломал нос старшекласснику, за что был поставлен на учёт. А дальше,неприязнь к цветному, к рисованию, к светофорам и так далее. Соседке по парте за то, что посмела усомниться, выждав несколько дней, воткнул циркуль в плечо, стерпела, на что Омар,зло улыбаясь,сквозь зубы заметил: «Ты что, коммунистка, не орёшь совсем?» И с этими словами воткнул второй раз, та снова не пискнула и мало того, даже не пожаловалась, чем сильно удивила Омара.Тогда сошло. Так и продолжал запугивать класс. В  один из дней заметил, что заходя, одноклассники при смиряются, осторожно обходят, ожидая подвоха. Действительно, мог ударить для острастки.
        Одноклассники когда  приближался, превращались в стадо. Лезли на друга, уходя от кулаков и пинков. Да и в тюрьме заколол со камерника заточкой все за то же, «даль-тоник» в свой адрес. С криками: «На, крыса, на …» – втыкал, сталь, в обмякшее тело. Даже видавшие удивились, а судмедэксперт насчитал двадцать дырок, что послужило поводом для проведения экспертизы.Она признала Омара невменяемым. Его перевели в психбольницу, а через полгода  был на свободе, кореша постарались…
          «Выходи, мне нужно кое с кем встретиться. Иди пар выпусти, через час отзвонись», как всегда с хищной ухмылочкой произнес Омар. «Понял – удивленно ответил Шкаф. «И девочка не спеша полечит». В тот момент  кроме ее натянутых ягодиц и треснутого ореха, ничего  не видел. На всякий если Омар смотрит в зеркало поднял ладонь.Но того уже и след простыл. БМВуха, ракетой, прорезала перекресток и ушла  на валидольно запрещающий. «Да-а-а», – вылетело у Шкафа и растворилось в гудящих звуках, смутив не понимающих, почему движение встало, когда горит зеленый.


 
*     *     *

Яркое солнце вычертило причудливый  квадрат на экране прозрачной тюли, испещренной тончайшими волокнами узоров и расчерченной тенью, исходящей от оконной решетки. Карина открыла глаза. «Ты проснулась, девочка?» – раздался голос Эдика, так звали подтянутого седовласого мужчину только близкие. К тому кругу относилась и Карина, ставшая его женщиной неожиданно и внезапно, в тот момент, когда он, собственно, и не помышлял,о близости с женщиной намного моложе его. С первой женой в разводе, дети выросли, а когда хотелось развлечься, прибегал к услугам дорогих проституток. «Но это пустое. Карина – для души, для сердца, а уж потом, для секса …» – лукавил Эдуард. Карина явилась в его жизнь, неожиданно: он словно больного котенка нашел ее, приютил, обогрел и фактически вытащил с того света. После того как она потеряла ребенка, жизнь ей опостылела, а впереди маячил только мрак безденежья и непонятные перспективы. Казалось, жизнь рухнула с грохотом в подвал, из которого нет выхода, но явился Эдуард и, как волшебник, одел на нее очки, в ко-торых она увидела жизнь в другом свете. Своим опти-мизмом он убедил ее, что необходимо жить, а не резать вены или травиться таблетками. Его щедрость и доброта к ней были искренни и бескорыстны. «Да и какая корысть, кожа да кости»,– думала она.И просто не могла не замечать, как светятся нежностью глаза Эдуарда, когда они си-дят рядом или сталкиваются в коридоре. Впервые в жизни она чув-ствовала себя защищенной и счастливой. Машина, квартира, поездки за границу, любые шмотки – все это свалилось в одно-часье, будто вытянула выигрышный билет, который назывался Эдуард Абдурахманович Батыров.
          Пятидесяти пяти лет, он являлся авторитетным человеком в вопросах Кавказа, а по совместительству – помощник депутата Абрамова, представляющего Ханты-Мансийский автономный округ. Чуть раньше, в недалеком прошлом, сотрудник ГРУ. Его про-шлое не известно. Чело-веком он в меру религиозный, но открыто не выделял не одной из конфессий, ибо не желал обижать никого из родственников, являющихся по материнской линии иудеями, а по отцовской – мусульманами. Эта смесь, и определила ход судьбы,и его не простую, но интересную жизнь. Еще в пору послевоенной юности он ловил себя на желании лицедей-ствовать, играть роль, но эта потребность постоянно спорила с другой неумолимой тягой – сочинять и ставить представления. Но приходилось выживать, выбираясь из темноты, в которую  погрузился в первый раз в двухлетнем возрас-те в предвоенной Кахетии, наевшись земли и подхватив дизентерию. Привычка выживания выработалась у Эдуарда исподволь, отдельно от его желания. Это был самостоятельный процесс его организма. Он ничего о нем не знал, и только смотрел на фотографии, трех-летнего и не помнил ничего: его не было на земле, не было в теле, его мозг не запечатлел ничего,кроме тьмы. И снова – никакой боли, никаких звуков, никаких слез, только тишина и полное отсутствие всего. Но, выныр-нув из бассейна беспамятства, Эдуард не нашел ниче-го хорошего, как, собственно, и плохого, в окружающем мире. Ему казалось, что куда бы ни смотрел, все равно смотрит на де-ревянный, крашенный пол.
        Он не помнил тот день, когда сообщили, что родители погибли под бомбежкой, словно было все равно, потому что он не успел еще привыкнуть к родителям, а только вынырнул из тьмы небытия и сразу все потерял. Он даже не плакал тогда, потому что не мог, только выйдя из состояния растения. После потери родителей у Эдуарда были все шан-сы сойти под откос или остаться на обочине, но в мальчике обнаружились недюжинные способности к учебе, спорту и другим положительным наклонно-стям. И постепенно он полюбил тот мир с искренней, непосредственной открытостью. Были, конечно, и трудности, вернее сказать – были одни трудности. Послевоенный голод ощутил на себе, имен-но с той поры невзлюбил лук, которым объелся чтоб утолить голод. После школы, законченной уже в северном Казахста-не, с одной четверкой, попытка поступить в институт на физмат не удалась. Потом армия, служба в Москве, в спецчасти, школа КГБ. А дальнейшая судьба Эдуарда проходит уже под грифом «секретно».
В то же пасмурное августовское утро влюбленный, осозна-вая, что попал, как мальчишка, не старался прогнать от себя это ощущение и желание быть искренним с ней.  Его холодный, расчетливый мозг, медленно плавился при ней. А она, зная, что ему нравится наблюдать за ней, нежилась, словно ко-шечка, потягивалась, вытягивая вверх руки, и в тот момент с нее соскальзывало шелковое покрывало, и голое тело нимфы представало перед ним. И он ловил взглядом эту прелесть в ее неловком желании ухватить ускользающее по-крывало и прикрыться. А, бывало, согнув ногу, располага-лась на кровати и не спеша подкрашивала ноготки на ногах, не одев нижнее белье.
   А сейчас Эдик принес кофе и застыл с подносом, наблю-дая, как двигались в такт только ей одной слышимой мелодии ягодиц, и игра света и тени еще больше уносили его в ее объятия, во власть ее крепкого, молодого, тела, пульсирующего в его руках. Она входила в него, словно нож, сжимаясь и заостряясь, меняя охру зрачков на марс, утренний туман белков, на лаву длинного языка, и мощные толчки вперемежкус щупальцами спрута, обвившего его... «Что там у тебя, до-рогой, чем порадуешь?» – кокетничала она, тем са-мым вырывая  из щупальцев воображаемого спрута. «Кофе с мо-локом– произнес, опомнившись, заботливый Эду-ард, –
   Он скользил по ней взглядом. Всерьез считая своей террито-рией, несмотря на то, что она  чуть старше его дочери и ровесни-ца сыну, но его это не смущало его. Эдуарду было  комфортно в обществе Карины. В свои пятьдесят пять он ощу-щал на сорок. Им было хорошо, несмотря на разницу в возрасте. Они сидели на кровати и молча пили кофе. Эдуард корил себя за то, что разрешил Карине влезть в служебные дела, но поделать ничего не смог. «Она уговорила» – причитал Эдуард. И действительно, приблизи-тельно месяц назад планировал с границей и товаром, разговор происходил дома. Она слышала подробности,а на следующий день, попросилась участвовать в деле, объясняя тем, что места знакомые, да и засиделась дома, развеяться треба. Сей-час Эдуард вспоминал это ее – «треба» -
   Сколько ни пробовал отговорить, не поддавалась, даже аргумент, что придется общаться с уголовниками и головорезами, не возымел действия. Такая тяга к приключениям насторожила Эдуарда, и он выяс-нил, что именно тянет Карину участвовать в деле. С того дня, когда узнал об Алексее, начала душить ревность, но поделать ничего не мог. Уже зная, что простит все, даже предательст-во, лишь бы не покинула. Ее запах парного молока, вечерней сырой земли вперемешку с навозом, раскиданным по гряд-кам, навсегда приковал его. Что-то зацепило и держало крепко, надежно, но по-матерински ласково и добродушно. Почему-то твердо знал, что ей можно все, и ее цензор не допустит того, отчего станет невыносимо. «Откуда такая уверенность? – спрашивал Эдуард и сам же отвечал: – Интуиция, шестое чув-ство, воздух, флюиды и больше ничего. Этого мало для обычного человека, но я же. Флюиды тепла, идущие от нее, самые доро-гие и бесценные факты ее чувста… Еще двадцать лет назад он не дал бы за эту иллюзию и двадцати минут своего времени, а теперь  готов отдать жизнь, и не только свою. Что со мной? Старею,а у стариков сердце черствеет, а души отравлены опытом. В этом ли сила? Или, я просто слабак, раскисший и пускаюший слюни из-за девки.
   Нет, все же она моя, она принесла то, чего раньше никогда не было – любовь, будь она неладна». Этот ветер раз-думий раскалял камни души до-бела. А сейчас Эдуард, словно мальчишка, прыгал и катался по кровати, закатываясь от смеха, когда ж Карина начинала щекотать, приговаривая; «Ох ты, ревнивец мой, ай я-я-й, щекотки боится! –и уже нежнее, прижимая голову к груди. «Да что ты, девочка, я ж умру от щекотки, осторожней, сердце выпрыгнет, потом плакать будешь»,– грустно шутил Эдик. «А ты знаешь, один парень от любви съел девушку», – продолжала Карина. «Ты что, хочешь, чтобы я стал людоедом? – иронизировал Эдик.– И с чего начать? С ушка удобней всего!- И он нежно схватил мочку ее уха зубами, зарычав при этом, изображая маорийского людоеда. «А – а – а,» увертываясь стонала Карина, закатывая глаза и прикусывая язык. А Эдуард, подстегиваемый игрой, ощущал силу тридцатилетней давности. «Это уже послед-няя стадия, пора тормознуться» – пронеслось в голове Эдуарда. И, как будто читая его мысли, Карина резко отстранилась со словами: «Не надо, мне же будет плохо». «А мы сделаем, нет проблем, – цеплял за ускользающую руку, Эдик.
   Но она непреклонна. «У нас времени нет, а спешить я не люблю. Уж лучше не начинать», – немного нервно колола Карина. Но Эдуард, казалось, пропустил ее слова, оставив их без внимания. Карина же, спохватившись, перевела разговор: «А у Лорэн, представляешь,закончились». Розовая картина исчезла, и повеяло земным и кровавым. «Ну и что?» – холодно произнес Эдуард. «Да нет, ничего, просто ей всего-то сорок один, жалко  ее, она ж твоя лучшая». «Это она сама тебя информировала, что у нее? – слегка удивленно произнес Эдуард. – И чтоб одна женщина просила за другую, чтоб к той лучше относился ее мужчина – нонсенс, не верю ушам…» «Ну, не передергивай, я совершенно искренне», – оправдывалась Карина. -Да уж, обло-мала– пронеслось  в его в голове и исчезло. «А что у Лорэн, это действительно новость, освобожу ее от командировок», –  подумал Эдуард. «Ну что, поедешь?» – без надежды в голосе, что передумает, спросил Эдуард. Но, как и предполагал, хотела ехать, и он не в силах удержать. Это обстоятельство  напрягало, привыкшего манипулировать людьми, событиями, судьбами.
   Вот так прибрала к рукам непосредст-венной манерой и привычкой к искренности. Разоружая стереотипы  детской рукой открывая новые проходы в пещерах души, в темных многокиломет-ровых пространствах, согретых ее дыханием. Она, наполняла сознание, отвоевывая у тьмы холода, старости и смерти. Вспомнил вчерашнюю ночь и звук тик-так, тик-так из глу-бины. «Знаешь Эдуард, – шептала Карина, – сколько всего ты мне дарил, а роза, эта алая роза, просто тщедушный цветок, оказалась дороже всего, – она сделала паузу. «Я ждала ее. Выходит, именно ее хотела от тебя по-лучить. От нее на седьмом небе, голова кружится. Странно, оказы-вается, мне так мало надо»  – Спасибо дорогой, – еще раз произнесла она. Эдуард умилился от такого всплеска с ее стороны. Дело в том, что роза случайно осталась в машине от букета, который подарил в тот день управляю-щей «Промстройбанка»  в связи с днем рождения. «Вот так! – удивился в душе Эдуард, совсем не ждавший такой реакции. « Обычная роза. А девочка романтична» Так думал когда Эдуард и с этими мыслями уснул. А сейчас, перед расставанием вспомнил. Еще и еще раз осмотрев Карину, и заме-тил: «Если не передумала лететь, то одевайся, самолет в пятна-дцать двадцать». «Успею», – парировала она, натягивая колготки, блузку и юбку. С Эдуардом Абдурахмановичем творилось то, что и должно твориться с нормальным мужчиной, когда перед ним прыгает желанная, полуголая дама, кокетничая, прикасаясь, но не сближаясь.
        Перед выходом из квартиры он уже собрался выключить телевизор, в котором мелькали «Вести» со Светланой Морокиной в свойственной ей искрящейся, профессиональной  мане-ре: «Находятся в тяжелом состоянии сын заместителя министра Шакиева и его девушка, подвергшиеся нападению и обстрелу из автома-тического оружия, в результате чего произошел взрыв» Далее следовали комментарии, правоохранительных органов. Карина замерла. «Видишь, что,там! Прошу, не упрямься, останься дома, там отработают другие», – лукавил Эдуард, ведь он направлял Володю и Лорэн в любом случае, с отдельным заданием. «Ведь я же не дочь Шакиева, и вообще я никто и звать меня никак» прошептала она. А дальше вжала голову в плечи и обдав Эдуарда холодным ветром отчужденности.  – Она шантажирует, и ревнивец, повелся! – злился он, закрывая дверь квартиры – И из-за кого!? Из-за этого Алеши,– он вздохнул, но это был единственный внешний признак недовольства, который она заметила. – Держится мой песик! – думала Карина внешне, не проявляя эмоций. Пройдя ВИП зал и стоя возле трапа, они наконец нарушили молчание. – Ос-торожно там с Омаром, вечером обязательная связь, ты слышишь, не забудь обязательно, Фер-штэйн. – – Фэрштэйн! – подтвердила Карина. Он цело-вал ее в щеку и щептал на ухо – Береги – – Хорошо! – дежурно ответила она и он понял, что она уже там за тысячи километров.
 

*     *     *

Сырой асфальт блестел в свете ночных фонарей, торчащих стрелами в теле земли. Нет, это были не те смертельные стрелы со смоченными в яде наконечниками, а игрушечные понатыканные детской рукой спички, и этой же рукой зажженные.
Спички-стрелы, вблизи оказавшиеся фонарями, горели в сознании Алексея до состояния тлена. В какой-то момент освещение замирало и за секунду до того, как Алексей терял зрительный контакт с дорогой и окружающим миром, появлялся новый спасительный свет. Он куда-то ехал, но сам не знал куда. Казалось, что пустыня ночи захватила все пространство, и его жизнь превратилась в движение на ощупь: Пробираясь в кромешной пустоте, шаря по-сторонами руками, чтобы вновь не наткнуться на что-либо острое, заточенное и торчащее неиз-вестно откуда. Это блуждание в темном сыром подвале насторажива-ло Алексея и подавляло, темнота душила, она забирала его душу и изматывала, накаляя в печах страха тело, холодеющее в припадке клаустрофобии. Такое впечатление, словно он мучительно загоняет себя в угол, а затем также медленно выходит из него. «Ну, кому ты нужен?» – гудит еле слышным шепотом. «Выйди на открытое про-странство, на свет, – стучат, готовые сорваться на бег, ноги и дрожат в напряжении, – да здесь и убежать-то некуда, в этих узких коридо-рах». Сейчас езда по ночному городу была лишь плодом его вообра-жения.
– Всегда я попадаю в такие ситуации - произнес вслух Алексей.
– Какие еще? Что за ситуации? – спросила Катя, заваривая цей-лонский чай со слоном на пачке.
– Да вот, понимаешь… – Алексей начал обдумывать, как лучше сформулировать.
– Идешь, идешь куда-то, а потом понимаешь, что шел не туда и  возвращаться уже поздно, а корректировать путь нет смысла, потому что он ничем не лучше старого маршрута! И все так глупо. Не понят-но, зачем и куда идем? Ну вот, совсем запутал я тебя.
– Да нет, говори, говори… – успокаивала Катя.
– Вот в шахматы как хорошо уметь играть: глядишь, смог бы впе-ред на несколько шагов смотреть, ходы просчитывать, стратегию придумывать. А так – живешь в хаосе каком-то, на эмоциях. То тьма, то вспышка света. Ох, утомляет меня эта декорация. Я-то еще заду-мываюсь, а некоторым и задуматься-то не чем, им-то каково? Вот жил, жил, а оказывается, что не тем занимался – только ради брюха, ради хлеба насущного в мути какой-то барахтался. А что дальше? Апатия и усталость?.. Вот и все! – Алексей на секунду замолчал, мыс-ли перенесли его в ночной экспресс, плывущий вдоль светлых ост-ровков и оазисов мелких станций, и бесконечных деревушек, поте-рянных в огромном океане зимних просторов. Стук колес, посапыва-ние пассажиров дополняло картину бессонницы. На языке крутились стройные и совсем не рифмующиеся образы, они сверлили дыру в стенке черепа, и когда уже кость начинала дымиться, и едкий запах касался рецепторов носа, он сбрасывал потряхиванием головы этот кадр, и начинался новый. А затем все исчезало так-же неожиданно, как и появлялось.
«Как разобраться, – чего я хочу, а чего не хочу?» – размышлял Алексей. Он сравнивал себя с лоцманом, наносящим мелким штрихом на карту мели, узкие места фарватера своей жизни. Сильный встреч-ный ветер и боковое течение иногда сносило суда, идущие за ним, на скалы, и он вынужден был перестраиваться, или даже отступать, что-бы спасти, идущих за ним. А случалось и так, что то, чего он страстно не хотел, незаметно, а иногда за время сгорающего на глазах бумаж-ного листа, а иногда в течении нескольких месяцев перерастало, пе-рерождалось в страстное желание этого хотеть. Но чаще, конечно, случался обратный процесс. И в итоге Алексей прикладывал неимо-верные усилия, чтобы найти, испробовать то, чего он когда-то боялся как огня, чурался долгие годы. «Что это? Как назвать это перерожде-ние? Кто даст мне ответ – как это происходит с нами: сегодня ты семьянин, а завтра – донжуан, сегодня герой, а завтра – трус?» Какие подводные течения точат гранит наших убеждений и превращают в порошок каменные глыбы принципов в угоду какой-то, казавшейся еще вчера мизерной, не заслуживающей внимания идее фикс. Спря-танный в рукаве шулера козырной туз в нужный момент срывает  банк и оставляет играющих с обескураженными лицами, тщетно ищущих ответ или зацепку, объяснения происходящему. «Что это? Злой рок судьбы?» – гадает неискушенный. «Где же он меня обманул, в чем фишка»? – смеется махровый. Но все позади. Впереди лишь опустошенность. Черт дернул. Сказал бы он раньше, а сейчас даже проигрыш доставил некоторое наслаждение. Странно. И уже не узна-ешь самого себя», – так гнались за Алексеем остывающие на лету мысли. «Что только не померещится?»  улыбался Алексей и пренеб-режительно отмахивался от безжалостно корящих его крупных пла-нов греха.
Где-то играла мелодия. Отрывок симфонии, очень родной и близ-кой музыки, то затихал, то, выныривая из преисподней, притягивал внимание, отрывал от важных дел, путался под ногами, заставляя спотыкаться на ровном месте. Нет, она не придавала силы, но ее зву-чание обволакивало шлейфом шелковых облаков и кружило в пери-стом восторге, сосало «под ложечкой», захватывая дыхание от очень долгого, затяжного свободного падения. Можно даже сказать, что она была бесполезна, потому что нематериальна. И вот земля приближа-ется стремительно, но ты этого не боишься, тебе не страшно, потому что за спиной парашют цинизма и трезвой мысли, но открывать его совсем не хочется. Свободное падение. Но оно вовсе не свободное. На секунду понимаешь, что конец все равно наступит, только не сейчас, а лет так через сорок или через пять, или через месяц или через час. И дергаешь за кольцо, напрасно не доверяя автоматике. Наконец хлопок – и парашют открыт, уравновешивая силу смертельного притяжения и делая свободное падение не свободным. Важна дозировка всего. А ко-гда полет кончается, ты твердо стоишь на земле и восклицаешь: Ах, что может быть лучше этой погони за ощущениями!
– Ты будешь чай? – спросила Катя.
– Да что ты все, чай и чай! Целыми сутками только и слышишь: Чай да чай! – напористо, но не злобно вспылил Алексей и посмотрев на нее, понял, что перегнул.
Катя мыла посуду и молчала, пропуская автоматную очередь кри-тики мимо себя. «Что он меня все время критикует – разлюбил, что ли?» – думала она, наслаждаясь согревающим действием горячей во-ды.
В квартире  прохладно, хотя на дворе лето.
Зимой холодный воздух просачивался в их жилище через сотни микроскопических дырочек и трещинок, не видимых простым глазом. И в результате в ветреные дни Кате казалось, что на улице теплее, чем дома, потому что ее кисти и ступни в эти дни становились, словно вырубленые изо льда и только горячая ванна спасала это теплолюби-вое растение.
Алексей хотел обнять ее и рассказать интересную историю, но об-наружил, что у него для этого нет ни сил, ни желания напрягать свое воображение, тем более что кровь, находившаяся в голове и стимули-рующая мыслительный процесс, мелкими струйками увеличивала по-ток в область желудка и брюшной полости. Так он себе это представ-лял и объяснял. В желудке жгло. «Наверное, так бывает после стрих-нина?» – проползла дремлющая мысль.
Он вспомнил фильмы, где женщины травят своих мужчин, чуть ли не с ложечки давая своей близкой, родной рукой, которую к тому же приговоренный лобызал много раз, ядовитую пищу или напиток, при этом преданно смотря в глаза своей жертве, и затем с дьявольским цинизмом наблюдая процесс угасания.
От этой шальной мысли ему стало еще веселей: а что, если и она отравит. Но эта идея не получила у него никакого развития. «Нет, да-же от ревности она на такое не способна. Я ей нужен живой. Кажется, пока она, меня еще любит», – решил за нее Алексей. После этого он снова расслабился, и память снова унесла его в вечерний город на движущемся вглубь микрорайонов эскалаторе, сырого после летней грозы шоссе.
Хмельное дыхание конца августа опьяняло поспевшим виногра-дом, и морской свежестью в вечерние часы, а в дневные – дымящемся миражами асфальтом, в который втыкались, оставляя отверстия, оде-тые в каблуки и шпильки горожанки.
«У тебя такие горячие руки», – заметила Катя, прижимая его ладо-ни.
 Ему было жарко и горячо. Волны шли в разные стороны, волны тепла и света от горящих в ночном небе звезд, от туманности Андро-меды. Раньше когда они  расставались и были далеко друг от друга, он смотрел на луну в надежде, что и Катя в этот момент смотрит на нее, и их взгляды блуждая в потьмах на темной стороне луны, вдруг пересекались и на мгновение ее холодный, мертвый ландшафт, по-крытый кратерами и воронками от метеоритов, освещался вспышкой. «Аллах Акбар! – энергично выкрикнул, Алексей, улыбаясь и пронзая пальцем пространство над своей головой. – Аллаху Акбар!»
Катя посмотрела на него: «Не шути так!». «А я и не шучу», – отве-чал Алексей. «А что же тогда не молишься всерьез, а только играешь, как маленький?» – поинтересовалась она. Он не ответил.
Множество людей прошло перед глазами Алексея, как пелена приятных ощущений, легкий бред недосыпания с хроническим жела-нием прижать кого-то поближе и почувствовать благоухание.
Реальность и выдумка переплелись.
«Если бы не болезнь», – причитал он. Спирали закручивались на его глазах. Белоснежное пятно в центре – это невеста, а черное пятно  положившее руку ей на плечо-это жених. Танец молодых и еще целой армии друзей, гостей и родственников. Улыбки, пыль, бешеные кри-ки. И все заглушающая зурна,  льющаяся, из колонок. Чуть поодаль – дымятся котлы с мясом, льется огненная вода. Стрельба в небо по звездам, штрихами трассеров. Сумбур и, половецкие пляски, радовал-ся Алексей, привыкший и полюбивший этот жизнерадостный хаос свадьбы и сам уже ставший частью этого хаоса.
      – Где я простыл? – продолжал он причитать уже дома, перед Ка-тей. И сам себе поставил диагноз « Сглаз».
– Кто это тебя мог сглазить? – тихо спросила она. Присев рядом и заметив, как у него провалились глаза. Почувствовала, как бледный, болезненный слой его кожи источает запах пота.
Катя погладила его по голове.
– Да кто, кто? Кто угодно. Ядрена канитель,- наигранно ругался он и смотрел то на нее, то куда-то в стену и дальше, насквозь.
– Похвалили меня, а я и рад, даже не сплюнул. А теперь расплачи-ваюсь. А народ-то у нас, сама знаешь, глазливый – заключил Алексей. Но Катя не поняла, шутит он или  серьезно.
– Да, да, три секунды и– поддержала она с иронией в голосе, всматриваясь в него.
Он провалился в телевизор. Катя что-то говорила и говорила, но он не слышал.
– Кофе будешь, или чай? – долетело до него.
«Опять, тоже»– простонал его внутренний голос.
И на всякий случай, издевательски улыбаясь,  переспросил:
– Что, что ты сказала?
– Ну, ушел. Как всегда, в своем репертуаре, – возмутилась уже она.  - Опять ушел в телевизор.-
– Да нет, нет. Я просто задумался-
   -Задумался он!-
Алексей снова посмотрел на стену. «Это бег по поверхности, и ни-чего больше», – подумал он.
А затем он вдруг проснулся, и словно изголодавшийся после спяч-ки зверь,  схватил Катю с быстротой хищника за ускользающую та-лию.
– Ну не уходи, посиди со мной. Я же болею, а ты все на кухне или в ванной. Надоело, – говорил он вслух, а про себя думал: «Зачем я только на этой прачке женился? На ее огромное сердце позарился, на-верное!»
– У-у. У тебя, милый, такая температура! Давай-ка укол сделаем. Анальгин с димедролом.
– А иголка небольшая? – с наигранным страхом спросил Алексей.
На самом деле он уже налился мутной, не здоровой спелостью и готов был вскрыться, взорваться от температуры. Целый день 39,5. Глаза красные, лицо побагровело и вздулось, как дрожжевая масса.
Укол антибиотика был в самый раз, чтобы разрядить организм.
Вместо чая Катя принесла горячий компот, и это было кстати. Борьба с температурой в его «биомашине» продолжалась. Было ощу-щение перегруженности механизмов. Кол, кровоточащий в горле, как бы подтверждал своим видом всю бренность и хрупкость белковой красоты. В любую секунду все может измениться. «Сейчас кипит бульон, горит шашлык в тебе, а вот мотор не выдержит – и что? И бу-дет свежемороженое мясо для каннибалов, собак и крыс. Температура прыгнет с плюсовой на ноль – и связки уже не гнутся. Заиндевели. Ломать придется», – услышал он чей-то далекий голос. Почему мне снятся такие сны и приходят в голову мрачные мысли, – с сожалени-ем подумал Алексей.
Белый снег ложился и не таял на его синем лице. После долгого лежания в воде оно сильно вздулось и посинело, а еще и замерзло. Алексей был сейчас не что иное, как кусок льда. Ему не было больно, не было страшно. Ему выстрелили в лицо. Вспышка, и все. Всю зиму он пролежал подо льдом, куда его спустили недалеко от места, где за-стрелили и ограбили. По иронии судьбы – недалеко от того места, где он вырос. Да и убийц своих он знал. Что они хотели? Денег, наверное. Как всегда.
Нет, это не с ним. Это кто-то другой. От таких видений Алексей очнулся и увидел перед собой Катю. Она сидела рядом, на краю кро-вати в платке, окаймленная молитвой, и перебирала четки. Что-то вредное, ревнивое заколыхалось в нем и по какому то стечению об-стоятельств, спружинив, вылетело изо рта:
– А ты знаешь, есть множество людей, которые кайфуют, когда другим плохо! Нет, ничего не говори – продолжал он.– Я видел это сам много раз. Это очевидно, что им было хорошо, от того, что мне, и даже не мне, было плохо и  больно», – он передохнул и повернулся в Катину сторону, ничего не видя перед собой, кроме сочащегося из ранки сока алоэ и красной полоски пореза от осоки на пальце. Он по-нимал, что это его наблюдение, всего лишь заразная болезнь, но уже не мог удержать ревущего водопада подозрений. И Катя, зная об этом его терзании и муке, молча ждала снисхождения и успокоения. -Пройдет, все пройдет!- шептала она ему.
На свадьбе самой энергичной танцовщицей была Ирайнат. Как это, здорово! – ее бесконечный танец. Казалось бы, ну что нового, свежего? Но нет – глаза горят, ноги, плавно перебирая шаг, создают остроту момента, легкость и стремительность бегущей лани. Хочется бесконечно кричать: «Оппа, асса, оппа, асса», – хлопая и хлопая. «Оппа, оррэ, асса». Джигитовка, подскоки, взмахи руками – все это притягивает, манит магнитом, неистовством ее бешеного танца, задо-ром нерастраченной энергии.
А горло болит. «Наверное, накричался там, на свадьбе», – решил он, продолжая искать причину недомогания.
Голова трещала по швам. И таблетка или укол были бы как раз во-время. «Ну, давай же, действуй! Коли, коли, не жалей, девочка-садистка, пошевелись, прошу» – настаивал Алексей.
«Назло вирусам и другим невидимым тварям уколюсь и тем са-мым объявлю им войну», – храбрился он, предвкушая маленькую молнию  в ягодице.
Медицинская сталь тем и сильна, что колет, режет, зашивает. Не сама, конечно, а в руках наследников Гиппократа, в белеющих манти-ях королей познающих и познавших устройство тел и готовых с лег-костью объяснить происхождение костных тканей и мышечных воло-кон. «А душу сможете объяснить!? Слабо что ли? – так и подмывает Алексея. -Сможете?-» Как только доходит очередь до таинства  жизни и других непонятных процессов, светила разводят руки, скрывая смя-тение по поводу своего атеизма. Потому что знают, что есть очень и очень большие пробелы в познаниях. «Панымаешь», – вдруг сказал Алексей и, прижал Катину ладонь к  щеке.
– О чем это я? Все, точно заболел.-
– Мне кто-нибудь звонил, пока меня не было, ну пока я на свадь-бе? – морщясь, спросил Алексей.
– Да, забыла совсем, тебе же пару дней назад звонил человек.
– Что сказал, как представился, о чем спрашивал?
– Да никак не представился, ничего не спрашивал, странный ка-кой-то. Только спросил, когда приедешь.
– А Лева из Москвы не звонил? – почему-то прошептал Алексей.
– Нет…
Возникла пауза.
– Хреново, не сдохнуть, бы– протянул Алексей.
– Не пугай, пожалуйста, – просила Катя с неподдельной трево-гой. – А нам без тебя куда, если только прямо за тобой отправиться.
«А что? Значит, мои дела и впрямь плохи, коль так переживает», –  мелькнуло у него в голове.
 – Нет, серьезно. И сны нехорошие снятся. Как будто зеленый ко-ридор, мохнатый такой, словно желудочный рубец, и путешествие в кромешной темноте в приборе ночного видения. Ни одного здорово-го, положительного момента. Тьфу ты, мать твою! – выругался он и добавил:
 – Компот – это хорошо для сердца. Курага – первое средство, в ней витамин С. А вот бабушка курагу редко варила. Не люблю, гово-рит, она кислая. Женщины за жизнь хватаются крепче.
 – Так и есть – поддакнула она.
 – А что в итоге остается от человека? Доброта одна и остается. Доброту, ее никуда не спрячешь. Она вот в нас. Бабушка была добрая, и её доброты хватало на всю вселенную. И прощение на небесах, она заслужила. Что еще может быть важнее женской, материнской добро-ты? Для меня, по крайней мере, ничего. Намекаю, родная, открытым текстом: будь доброй, будь доброй!
Катю, эти слова задели, потому что она резко произнесла:
 – Так. А я, значит, злая. Там  добрые у тебя, образованные. В те-атры ходите, развиваетесь и добреете за моей спиной.
 – Вот женщины, только хорошее скажи– подумал Алексей. – Ну что ты, что ты  переворачиваешь? Что за выдумки? – удивлялся он
 – Нет, я знаю, ты мне уже не в первый раз говоришь, что я для те-бя злая, родственники мои тебе не нравятся. Вечно всем не доволен! Кто-то там добрый. Кто у тебя добрый, а? Эти шлюхи, твои? – про-должала, Катя.
- Так вот, все из-за каких-то мифических шлюх, которых и в при-роде не существует. Ясно теперь, хорошо, отлично. Ты только уши прочисть. Какие шлюхи! Нет у меня никаких шлюх, – отпирался Алексей и уже начинал злиться: Про бабушку я говорил. Про бабуш-ку! Кто не слышал – повторяю по слогам, про ба – бу – шку! И не смей передергивать.
- Да, хорошо! Для тебя она добрая, а мне каково было, когда ты уходил на работу, а я, беременная, оставалась с ней. Она все соки из меня выжала и выпила. Уж  и не знала, как поиздеваться не знала ку-да отправить лишь бы я дома ей не мешалась, все причитала: Куда уж вам еще один ребенок без квартиры! – кричала Катя.
- Вот, я знал, что ты такая! Мертвых и то в покое не оставишь – вспылил Алексей, – я же твоих не трогаю, я к ним уважительно отно-шусь. А ведь они мне тоже все мозги прокомпассировали, а что я им плохого сделал. А ты в это же время, когда обстановка так напряжена, подарки от них получаешь назло мне.
- Что за глупости ты болтаешь!? Что за чушь несешь? Да я в жиз-ни, от них ничего не получала! Нет, ну это слишком. Святоша нашел-ся. Нет, ты не человек, с тобой жить не возможно! Ты меня всю пере-ворачиваешь своими словами. Да если ты их так ненавидишь, разо-брался бы сразу с ними, как мужчина, на месте. Как с тобой жить-то, не знаю! Глаза бы мои больше всего этого не видели и уши не слы-шали, этой грязи! – побледнев, истерически кричала Катя. Алексей на секунду испугался, что с ней случится приступ, и замолчал, но по инерции все же сказал: Я не идеал, но и не подлец, и не врун. Если говорю, что ты мне надоела со своими родственниками, значит, так и есть и живу с тобой только из-за детей, поняла!– И тутже выпалил:
- Злая собака ты, и язык у тебя злой!
- Я не собака, прекрати меня обзывать, а то я за себя не ручаюсь, кобель! – угрожающе выпалила Катя. Он решил не отвечать. Обычно после стычки кто-то из них уходил, хлопнув дверью. Последние пол-года они не ругались, и вот сразу так сильно. И как всегда из-за пус-тяка. В прошлом году, а это было сразу после восьмого марта, пору-гались один к одному как сейчас. Только тогда все было еще сложнее. Стоял ясный мартовский день. Алексей хотел вывезти семью на при-роду, на море, подышать, но не получилось. Вместо этого они в пух и прах разругались. И Алексей, бросивший курить месяц назад, снова задымил. Куда поехать в такой день? А это было прощенное воскре-сенье. И он купил цветов и поехал к маме на кладбище. Там среди мо-гил его душа успокоилась. Мама смотрела на него с мраморной доски своими мудрыми, добрыми глазами. Алексей раздал милостыню на выходе, еще у ворот, вытащив оставшуюся мелочь, из углов карма-нов. Синее, высокое, пропитанное солнечным светом небо, успокоило его. Домой в тот день Алексей пришел уже другим, но, как видно, не надолго. Обычно в такие дни семейного апокалипсиса Катя ложилась одна – в другой комнате или с детьми.
-      Алексей переживал, ему казалось, что от переживания Катя может умереть. Поэтому он каждый раз, затаивал дыхание и прислу-шивался, дышит ли она. Если не слышал дыхания, то, гонимый стра-хом за ее жизнь, включал свет и стоял, смотря на ее руки, сложенные на груди: Движутся ли они? Есть ли дыхание? И удостоверившись, что есть, уходил прочь, хотя знал, что она не спит, а только притворя-ется, не в силах его видеть.
Он понимал: их накрыла и понесла штормовая волна. Ураган кру-тил и разбивал их слова в обрывки звуков. Железные крюки обиды вонзались все глубже в тело, а сокровенное знание слабых мест друг друга давало возможность больнее ударить, сыпануть соли, растоп-тать, разгромить святыни ради красно-черного словца. Их лица стано-вились мертвенно-бледными в этот момент словесного умерщвления любви, когда-то свившей в их душах свои гнезда. И осталась ли она там после стольких ковровых бомбардировок, после напалма упреков и сравнений? Оставалось надеяться только на то, что любовь – это и есть мифическая птица Феникс, и что именно поэтому она возрожда-ется из пепла. Острота слов через некоторое время притупилась и пе-рестала ранить, а потом все улеглось само собой так же неожиданно, как и началось. Сила разрушения иссякла. В воздухе висели миллиар-ды пылинок сгоревшей земли, тонны слов были перемолоты в поро-шок, тысячи кустарников  выдраны из земли в угоду гневу, а те, что остались стоять, потеряли, как боевые флагманы во время битвы или шторма (тайфуна), все паруса. Лес лишился листвы. Опустошение по-всюду, и полностью уничтоженный урожай добра и заботы уже ничем не восполнишь.
          «Что же это такое? За что это мне? Что я сделала?» –  причитала Катя, и все худела и таяла на глазах, как весенний лед. Казалось, у нее нет никакого выбора, кроме как идти напролом, каяться. А что де-лать? Как вернуть себе ласку и нежность его глаз и рук. Тепло, его души?
«Ну вот, кажется, знаю, – думала Катя. – Он же сказал: добром. Его можно взять добром, только добром! Но в последний момент от обидных слов делаешь все наоборот, и все старания, насмарку. Крас-ное полотно крови перед глазами – и вперед. Я же бычиха! А он то-реадор. Его легче затоптать, чем пригвоздить. И так всегда. Азарт драки. Слово за слово, и всегда в проигрыше. И я в первую очередь. Что за характер?»
Она с каким-то остервенением вцепилась в брошюру «Правила дорожного движения», которую ей предстояло выучить, а затем сда-вать экзамен на водительские права. Упорства, достойного лучшего применения, ей было не занимать.
«В народе о таких, говорят: «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет», – злорадно думал Алексей о Кате.
В дверь позвонили. Зловещая тишина рассеялась. Пришел Эльдар. Так звали ее младшего брата.
– Асалам Алейкум!– с характерным хрипом и наигранным разма-хом руки поздоровался Эльдар, опустил хлопком ладонь в ладонь и легким касанием обнялся с Алексеем.
На этом процесс приветствия завершился.
Разговор не клеился с самого начала. В воздухе витали флюиды напряжения и настороженности.
– Болею – сказал Алексей, не дождавшись вопроса от Эльдара. – Вот горло. И температуру прихватил. – И не дождавшись сочувствия, замолчал.
В окно с кухни виднелось море, и это успокаивало Алексея.  Пре-красная картина ложилась бальзамом на больной и к тому же опусто-шенный перепалкой организм.
Катя хлопотала около плиты, разогревая  хинкал.
Разговор так и не клеился, оба молчали, синхронно втягивая запах сухого мяса.
- Мозги есть? – с диким выражением лица спросил Эльдар, при этом умудряясь мило улыбаться Кате, и добавить, обращаясь к Алек-сею :
- Не пробовал!? Надо сказать, изысканное кушанье, Биг Босс!
Эльдар всем давал прозвища, и Алексею тоже дал. На что сам Алексей уже не обижался, тем более что кличка была не самая пло-хая.
           – Я не очень люблю мозги, по мне – так язык или почки луч-ше. Даже бычьи яйца, и то не люблю, – добавил Алексей уже совсем крамольную мысль, так что Эльдар даже сморщился, показывая сво-им Шарпеевским лицом, что Алексей кощунствует, глумится над святынями любого скотовода, а точнее чабана, коим в душе был ка-ждый горец, а Эльдар, не блиставший учебой, и подавно.
– Да ты что, Биг Босс! Бычьи яйца, бараньи яйца – это же ханское блюдо!-
Когда он говорил, Алексей представлял, как по его усам течет жир, хотя на самом деле у Эльдара не было усов. Алексею они как то привиделись, и он вспомнил рассказ Кати, как в голодные времена мужики в селе, мазали усы жиром, чтобы сельчане думали, что они только что сытно поели, хотя глаза, блестящие голодным огнем, все равно выдавали.
– Это же мечта, – неожиданно добавил Эльдар, обнаружив в себе дар красноречия. Видимо, выделение слюны приняло у него стихий-ный характер, и он с азартом и жадностью принялся поглощать хин-кал и сухое мясо.
Алексей посмотрел в окно и увидел, как ветер с моря поднимал пыль и развивал, как полотнища флага, не заправленные брюки и ру-башки, сшитые из легкого материала. Шквалы терзали подолы юбок, закручивая их ткань между ног и ножек. Ветер мешал и препятство-вал движению людей. Они пытались поскорее добраться, пройти до нужного им места и скрыться в укрытие, но попав в столбы поднятой дорожной пыли останавливались и снова шли, делая вид, что им не страшен не ветер, не ураган и вообще ничего. Порывы все усилива-лись и море шумело все сильнее.
Скушав хинкал и насытившись, Эльдар собрался уходить.  Одев ботинки, и затем подняв руки вверх, что означало, вероятно: Пока, до свидания, я пошел– он действительно ушел.
Катя постаралась уговорить Эльдара остаться, но он не захотел и ушел.
– Пошел развеяться по друзьям – решил Алексей. Эльдар хоть и был драчун, но являлся отличным другом, так как был совсем не жа-ден и чрезвычайно смел.
На свадьбе они были вместе, только Кати с детьми не было, да это и понятно: малышка на руках, и оставить ее не с кем.
          Ему хотелось поболтать с Катей, тем более что температура после укола, кажется, спала. Он, переживал за Катю по-своему, но все же это было мужское восприятие. «А пойди, пойми, что у нее там творится в душе,– думал он. – Злопамятство или прощение? А что творится, то и творится!?» – выдохнул Алексей. – А кто скажет, что творится сию минуту на Марсе? Вот так и здесь – еще сложнее».
Он представил красно-оранжевый марсианский пейзаж, пустын-ный и одинокий. Нет деревьев и кустарников, воды нет. А что там есть? Если и женщин там нет. Остается только догадываться, скука и смерть, а может, и еще что похуже, ад например.
На самом деле ему страшно хотелось поцеловать Катю и показать, что все не так, как она думает. Что она любима так же, как и раньше. И его желание даже во сто, миллион раз сильнее именно сейчас, и обидные слова – это результат какой-то ошибки, и заблуждения. Это дурацкие мысли, неправильное расположение звезд, да что угодно, только не его злой умысел. Вот только немного, самую малость, по-жертвовать своим самолюбием и поменьше болтать, пощадить ее. Меньше информации, дозированная информация – и все будет в по-рядке. Она успокоится. Поднятая муть снова ляжет на дно, и мир и покой снова наступят в  доме.
Какое-то мутное предчувствие все же дергало затаенные струны. Что это – лишь то, чего ты хочешь и желаешь, но чертенок уже сидит  и маленькой, костлявой рукой дергает и щекочет, припевая: «А что, слабо? Вон, какая пава плывет в твои руки. Что же ты теряешься? Те-бе же хочется. Ты уже попробовал раньше, так вперед, не теряйся. Возьми ее».
«А вот и не желаю, – мысленно отвечал Алексей, проглотив слю-ну. – Мне жены хватает». А сам думал о плывущей паве.

      И Алексей вдруг встал и подошел к двери, ведущей на лод-жию. Катя говорила, что там, по ночам кишит крысами, как рыбой в запруде. Но сейчас, вечером, за стеклом царила тишина: ни одна пы-линка, ни один атом не шевелился, и не нарушал спокойствия. Все было тихо, как в склепе князя Дракулы, но солнце уже сделало свой полукруг и всем своим видом показывало, что до захода, и темноты оставались считанные минуты.
         В комнату вошла Катя. Алексей не видел, ее но знал, что вид у нее уставший, измотанный, опустошенный, нелюдимый и, возможно, злой, и тем более он не знал, даст ли она ему шанс попросить проще-ния, помириться, исправить ошибку. Но в последнюю секунду почув-ствовал, что сам еще не готов, а она – тем более.
Алексей резко повернулся, желая поймать ее ускользающие глаза.
Когда они ссорились, глаза Кати приобретали совершенно чужой, дикий, кошачий свободолюбивый оттенок. Они наливались кровью и были похожи на глаза молодой, необъезженной кобылицы, быка, львицы, пантеры, но только не респектабельной, современной жен-щины. Он боялся ее такую. Катя была неуправляема и дерзка в эти, бесконечные минуты. Она всегда дольше хранила обиду, и эта бездна, разделявшая их, становилась еще более глубокой, если в нее продол-жали падать слова. В любом случае процесс перемирия начинал Алексей.
Ссора – это как заразная болезнь с определенным инкубационным периодом.
Ему было особенно тяжело в такие моменты. Ведь его обиды хва-тало ровно на пять минут, иногда на полчаса, и редкий случай – когда дольше. Он хотел сказать Кате что-нибудь приятное, но она, совер-шенно не обращая  внимания, принялась разбирать в шифоньере.
«А… вечно эта уборка, стирка, глажка, пылесос!» – и, не дожида-ясь, пока она соизволит обернуться, он произнес будто не своим, по-тусторонним голосом:
 – Ну и где твои крысы? Смотрю,  и не вижу ни одной.
Она резко повернулась и, сверкнув глазами-молниями, отвечала:
 – Почему это мои? Вот скоро зашуршат – тогда посмотришь.-
Он выдержал паузу, пытаясь понять глубину ее обиды. Глаза его вцепились в нее, но сеанс гипноза не удался. Катя отвернулась и, бы-стренько сложив какие-то вещички и закрыв створки шкафа, вышла в другую комнату.
«Нет, она еще напряжена, лучше ее не доставать. Тут что-то глуб-же, чем просто обидные слова с моей стороны», – решил Алексей.
Он медленно погасил эту волну, раскачивающую качели гнева и негодования. Зная Катю, он решил оставить все как есть и быстро, как только мог, поковылял в коридор, чтобы покурить и заглушить тем самым горящий фитиль своей обиды, ведущий в пороховой склад эмоций, хотя знал, что никакого взрыва не будет, и фитиль отсырел. Организм требовал никотиновой добавки, это было не фатально для него, но дискомфорт от ноющих коленей и шума в голове напрягал, призывая заглушить неудобства новой порцией никотина в виде сига-ретного дыма.
Любые попытки бросить курить заканчивались мучительным про-валом, но Алексей не терял надежды расправиться с «вонючим дра-коном». «И это случится рано или поздно, раз и навсегда», – внушал он себе, проходя на носочках через разбросанные по всей комнате иг-рушки. Их было много. Они были красные, зеленые, синие; круглые, квадратные, вытянутые и еще бог знает какие. Алексей старался не наступить на них, но под ногой все равно что-то хрустнуло, и он, по-морщившись и медленно убирая ногу, увидел раздавленную частичку конструктора.
«И откуда здесь столько игрушек? Неужели это я все купил!»
Детей он не слышал. Старший был у Катиной сестры Саиды, а Мадинка тихо сопела, привязанная к люльке. «Со вчерашнего дня иг-рушки валяются, странно на Катю не похоже».
            Катя была на кухне. Это было понятно по звукам текущей из крана воды и по звону посуды. Алексей вышел на лестничную пло-щадку. Как всегда, сел на корточки и прикурил. С первой затяжкой что-то заурчало внутри, и неприятное тяжелое ощущение поразило своей властью.
На нижних этажах было темно, и какое-то шуршание привлекло его внимание.
Алексей посмотрел в проем лестницы. В какую-то секунду ему показалось, что кто-то смотрит на него из темноты, и он всем телом, как испуганный ребенок, отпрянул от перил и побледнел.
«Да показалось, – произнес он шепотом. – Вот так смотрит на нас смерть из темноты и холода проемов», – догнала его мысль, засевшая, пока он лихорадочно, на все засовы, запирал дверь.
Ему было жарко, пот тек из-под волос по лбу. Еще сильнее захоте-лось прижаться к Кате, и попросить прощения. Только не формально, для галочки, а искренне. Чтобы она простила его грешную душу и за-была. «Все, больше никаких резкостей, никогда. Только чтобы ей бы-ло спокойно», – в очередной раз клялся Алексей, и сам же не верил своим клятвам, зная их невысокую цену по предыдущему опыту. «Ну почему? Раньше  я таким не был?» – спрашивал он у себя.
Алексей прошел мимо ванны и туалета, но Кати там не было.
На секунду он вспомнил о крысах, которые беспокоили её вооб-ражение. – «А может, и на самом деле?» – сомневался он. И если это действительно проблема, то как раз сегодня и был подходящий мо-мент, чтоб ее решить. Единственное, что утешало, так это то, что они скоро съедут с этой квартиры. Но куда? Он пока не решил, куда и ко-гда, но знал точно, что это будет.
«Может быть, кота туда запустить в самый разгар пиршества? – размышлял Алексей – Да крысы, чего доброго, и кота-бедолагу со-жрут, их же много, как Катя сказала. Почему я раньше об этом не слышал? Нет, лучше с палкой туда зайти». И дикое ликование охот-ника перемешанная с ярко выраженной детской радостью охватили Алексея, в один момент согнав душевную слякоть. Огонек азарта про-бежал в его мраморных глазах. Он представил себя охотником, вы-слеживающим свою жертву по звериной тропе. Каждую секунду – риск и лязганье огромных клыков заставляло собраться. Но это, ко-нечно, не охота на львов, которую Алексей видел по телевизору, и уж тем более не на слонов. Но все же в этом что-то есть, и он это вооду-шевление ощутил. «Так и сделаю, решено, смертельный трюк – зайду в клетку к мутирующим, голодным крысам-людоедам», – фантазиро-вал Алексей, тихо зайдя на кухню. 
Катя стояла у окна. Ее худые руки повисли под тяжестью распух-ших вен. «Эти старушечьи вены, – подумал Алексей, – от работы, в селухе сено потаскаешь».
Да, доставалось Кате несладко всегда, сколько он ее знал. Суточ-ные и ночные дежурства в роддоме, в детской палате, пеленание де-тей, крики, разноска на кормление новорожденных и другие, не имеющие цены, вещи, которые ей приходилось выполнять за гроши. А домой придет – и поспать некогда: то одно, то другое. «А что, разве есть цена тому, кто каждый день помогает появиться на свет и остать-ся в нем живым и здоровым?– грустно думал Алексей, разглядывая ее со спины и мучаясь от невозможности прижать. – Еще не время, она сама даст знак, когда можно», – уговаривал он себя.
– Белый халат был ей к лицу, как никакая другая одежда. Да и, не-смотря на тяжесть дежурств, это было ее дело. Катя любила свою ра-боту. «А сейчас только дети, я, родственники – и никаких трудовых подвигов. Только материнство, но оно же и есть самое главное, как же она не понимает?», – думал Алексей, смотря вдоль ее плеча, переска-кивая через него на улицу, погрузившуюся в мрак.
Свежий морской воздух остужал и примирял горячие молодые сердца и головы. На море в этот момент шел самый настоящий шторм, и от этого дома было еще уютнее, ветер гнал и гнал волны на сушу. Шум волн то отчетливо выделялся из общего шума, то заглу-шался воем ветра и стучащим и скрежещущим звуком металла. Но иногда, на короткое время порывы ветра заглушали все остальные звуки.
Катя, казалось, слушала эту какофонию.
Он вдруг подумал, что ей холодно.
«Надо согреть ее, лаской снять напряжение нервов, это бесполез-ное упрямство. Это плохо, очень плохо, так дурно себя вести», – по-думал Алексей, прежде чем прикоснуться к ней рукой.
– Ты еще не лег? – не поворачиваясь, спросила Катя. Он знал, да-же со спины, что лицо ее опухло от слез, а глаза пусты и безжизнен-ны.
«Да, дело скверное. Но, с другой стороны, нет войны, нет голода, все живы, здоровы, происходит естественный процесс жизни. Что нам еще надо?» – обреченно рассуждал Алексей.
Вдруг она обернулась, словно собираясь что-что сказать, но в этот момент из комнаты раздался короткий возглас, а затем – детский крик.    – Иду, иду, иду. Тихо, девочка. Сейчас иду! – говорила Катя тихим убаюкивающим голосом, будто ждала, и наконец услышала этот зов, и сразу сделалась  уверенная, и направилась в комнату.
У Алексея отлегло на душе. Он был согрет, доволен и поражен, будто  увидев это таинство своими глазами впервые. И был потрясен, словно свалился с луны – и прямо в разгар весны, в цветущие сады и поющие скворцами городские дворы. Алексей увидел материнский инстинкт воочию. Этот затмевающий все остальное сладко-молочный привкус материнской груди.
Эту нить порвать невозможно, только если погубить саму жизнь.
Запах Кати-матери витал в комнате, затмив собой запах Кати-жены. В этот момент у Алексея зачесалось в носу и он, обеими рука-ми, в спешке прикрывая лицо, чихнул.
«Нет, так не пойдет. Надо бы под одеяло, – скомандовал его внут-ренний голос. – Так и осложнение недолго получить».
Дочка жадно сосала материнскую грудь, и по мере того, как ее голод утихал, она успокаивалась и, сладко причмокивая, начинала сопеть.
«А, может, зайти в этот крысятник? – доставала Алексея прилип-чивый шопот азарта. – Надо же – крысы, на лоджии, рядом. Фу, как гадко, и противно. Шибануть палкой, чтоб не повадно было, бродить по чужой территории, и есть чужую муку. Это надо же! Откуда на пя-том этаже крысы? И что же тогда делается на первом? А что? Убью одну-другую, и глядишь – остальные перестанут появляться – фанта-зировал Алексей, еще не представляя, как это сделать. А ведь все со слов Кати, но она зря не скажет, а сам я их и не видел. Может, ей по-казалось? Сколько раз ночью я вставал, и ни разу не слышал никаких шорохов, никаких движений ».
Прежде чем лечь в постель, он еще раз заглянул на лоджию, но увиденное в очередной раз не оправдало его опасений и слов Кати. На лоджии царила тишина и спокойствие.
«Она, наверное, шутила. Но неудачно, надо сказать, только озада-чила– грустно подумал Алексей. – Вот так шуточки! Очень хорошо, спишь здесь, а рядом десяток крыс доедают как будто специально для них оставленный мешок муки». И при этой мысли, его передернуло.
Волна брезгливости прокатилась от пяток до макушки вдзыблен-ными волосками и предательскими пупырышками.
Он лег и укрылся с головой двумя одеялами, но зубы все равно поочередно выстукивали то азбуку Морзе, то чечетку.
Жар, спавший от укола, снова вернулся.

Где-то залаяли собаки. Алексей еще раз повернулся на другой бок так, что Кате показалось, что он еще не спит. Он что-то бормотал, по-хожее на «Прости меня, прости, пожа…» – На этом фраза оборвалась, и он уснул.
Она осторожно потрогала его лоб, выключила ночник и, повер-нувшись спиной к его горячей спине, закрыла глаза.
Дочка спала, и это успокаивало.
Будучи крепкой и упорной, Катя не могла понять, почему на ее го-лову приходятся одни проблемы и заботы, в то время как другие на-слаждаются жизнью.
Ее доброта к людям оборачивалась боком для нее же самой. Каж-дый раз, как сделаешь кому-то хорошо, откуда-то обязательно полу-чишь хорошую оплеуху. За что? Почему? Это не укладывалось в ее сознании. Мозг отказывался верить в такую несправедливость.
Отец и мать научили ее справедливости и заставляли с малых лет поступать по справедливости, но, оказывается, все, чему ее учили – это мираж. Этого так же мало в жизни, как и добра, и чести, и самого по-рядка. На деле всегда оказывается: кто сильный, жадный и хитрый, тот и прав. Что могли знать сельские учителя, жившие в эпоху построения коммунизма, обо всем, что наступило сейчас. Разум отказывался ве-рить в продажность и несправедливость. Даже когда Алексей с пеной у рта доказывал ей, что этот мир лжив и коварен, Катя спорила, что это не так. Но наступил момент, когда и она уже почти поверила в это. И уже смутно представляла, что пришло другое время и в нем властвова-ло  что-то дикое и лохматое, необузданное в своей жажде наживы. Она гнала это чудовище от себя прочь, а оно появлялось везде и помечало все своими секрециями, и уже больше никого не пускало на свою тер-риторию. То, что было общее, – стало личное, частное. Не по справед-ливости, а по силе, хитрости и подлости. Люди как будто очерствели, хлебнув мертвой воды. Не хватает им времени подумать о себе – кто они есть, и что они делают в погоне за золотым тельцом. Они потеряли разум и ощущение конечности. Все куда-то катится, к мелким сиюми-нутным удовольствиям, забывая о главном. Что они оставят после себя – разоренную пустыню, и только. Только пустыню и мусор. Много му-сора, океан мусора!?
«Нет, я не из таких. Уж как научили отец с матерью, так и будет. Доброе слово, доброе дело, добрая память. Только так я бы хотела жить, – думала Катя, засыпая. – А что касается Алексея – то, наверно, неправильно делаю, зачем его мучаю. Он и так устает. Что занудст-вую? Надо все изменить, все обустроить по-другому. Не пристало жене вести себя, как капризная девчонка, – и с этими мыслями ей по-казалось, что она засыпает. – Завтра будет день и будет пища. Опять эти крысы на лоджии, зашевелились! Жалко, что Алексей не слы-шит», – мелькнуло в ее сонном мозгу.


*     *     *

Алексей открыл глаза. «Как будто и не спал», – подумалось ему. Пер-вое, что увидел, было разлитое молоко. Белое, стерильное. Оно было розлито по потолку. Алексей не задался вопросом, почему молоко ка-пает с потолка, и кто его так ровно разлил. Он начал припоминать, что чашка выпала из его рук и, медленно падая на пол, разбилась на куски, и чей-то взгляд, укоризненный взгляд накрыл его. Он бросился вслед за чашкой, но не успел. Молоко разлилось повсюду. Молчание и чувство неловкости висело в воздухе. Разноцветные человечки плясали вокруг этого хаоса, вокруг белой молочной кляксы, разлитой везде, и беззвучная песня лилась из глубины миниатюрного хора.
«Не к добру, не к добру», – звучал голос хора.
«Кышь, брысь!» – замахнулся на них Алексей. «Даже отхлебнуть молока не успел, растяпа, – ругая себя,думал он. – Ничего, сейчас пущу соседских кошек. Пусть полакают. Не пропадать же добру, и добро сделаю. Жаль, что своих домашних животных не завел, а грех, говорят, их дома держать. Кошек, собак – грех? Он и есть грех, его смывать придется, а воду отключили. А крысы вон сами, никого не спросив, дорожку  прогрызли в бетоне и трапезой занимаются».
Алексей подошел к лоджии. Там происходило движение, но не та-кое интенсивное, как ожидал увидеть. Видимо, крысы насытились и, переваривая съеденное, медленно переваливаясь с боку на бок, со-вершали прогулки по балкону. Одни из них аккуратно чистили свои серые шкурки, будто готовились к светскому рауту. Что-то происхо-дило в их крысиной жизни, и Алексею показалось, что они перегова-риваются между собой на своем крысином языке.
«Но это же только для нас они мерзкие твари, – екнуло где-то внутри. – А сами-то, мы чем лучше? А для них мы постоянный ис-точник опасности, а они – для нас. Если бы не мы, эти серые бестии давно бы уже захватили эту планету, и это ни для кого не секрет. Жи-вучие твари».
Они не чувствовали никакой опасности, и черные жемчужины глаз, казалось, не видели появления в окне Алексея.
«Да ну их! – подумал он малодушно, но сразу исправился. – Нет, так нельзя, оставлять». В этом он все меньше сомневался.
Алексей вспомнил про обломок, бывший когда-то хоккейной клюшкой. Палка лежала за тумбочкой, и по своим размерам как раз подходила в качестве ударного оружия. Он взял ее, и уверенность его возросла.
«Битва за территорию», –  окрестил он предстоящую схватку.
Крысы, ничего не подозревая, забрались в мешок, и он стал напо-минать невод, в который попалось много рыбы.
Алексей стоял в напряжении. Глаза его горели, выражая полную готовность к бою. Оставалось только ворваться и расправиться с про-тивником. Но он медлил, выбирая удобное время и позицию для ата-ки, с каждой секундой сжимаясь словно пружина, которая в любой момент готова разжаться. Все произошло мгновенно. Алексей левой рукой распахнул дверь, а правой, ударной, принялся  молотить по мешку.
Со стороны могло показаться, что он выбивает пыль из мешка. Поднялось мучное облако, и выкрики «вот вам, вот, вот» заполнили лоджию.
В следующий момент он остановился и затих. Тишину нарушил только шорох разбегающихся тварей.  Мучное облако плыло по лод-жии. Алексею показалось, что он убил как минимум трех-четырех крыс. Ему сильно захотелось заглянуть внутрь мешка, но что-то удерживало его от этого шага. Это был даже не страх, а предчувствие, что твари еще живы и бросятся в смертельной агонии на него, выгры-зут ему глаза, покусают лицо,  в бешенстве перегрызут горло. От них можно было ждать чего угодно.
«Но я не стану бешеным!» – думал Алексей. – Не дождетесь!».
И чтобы перебороть секундную слабость,  протянул руку к мешку. Пальцы коснулись мешковины, и в этот миг из чрева мешка выскочи-ла огромная крыса и, сделав кульбит на глазах у обескураженного Алексея, унеслась прочь, оставив ни с чем своего палача.
Алексей понял, что затея провались. «О, черт!» – выкрикнул он, и руки его бессильно опустились. Какое-то время он стоял посреди лоджии. Дыхание сбилось. Воздуха не хватало. И какой-то неприят-ный сладковатый запах мертвечины исходил из мешка.
Алексей взял палку, выпавшую из рук, и потрогал мешок. Внутри что-то было, и, возможно, это была мертвая крыса. Напряжение не спадало. Алексей еще отчетливей почувствовал зловонный запах. Он еще раз потрогал мешок. Там лежало что-то мягкое, и, возможно, это была крыса. Мертвая крыса и очень большая. Возможно, крысиный вожак стаи или самка с детенышами.
Он аккуратно взял мешок и вытряхнул содержимое. Из мешка вы-пал полиэтиленовый пакет, разгрызанный с разных сторон. Через от-верстия он увидел человеческое сердце. Алексей отпрянул! Его  пер-вый порыв убежать прочь, исчезнуть, сменился ступором. Что-то держало его, что-то говорило ему: «Ты, ты, виновен, что мое сердце грызут крысы! ».
Да, теперь он ни секунды не сомневался, что это было сердце его умершей мамы. Хотя Алексей никогда не видел его, но чувствовал, что это оно.
«О, черт! – опять вырвалось у него. – Бедная моя мама! Его охва-тил приступ жалости к ней, к себе, ко всем, кто страдает или страдал. – Неужели и после смерти маме нет покоя! Из-за кого? Из-за меня? Но я не виноват!».
Алексей зарыдал. Он закрыл лицо руками и сел на колени. Он не чувствовал ничего. Ему было жалко маму.
«Я был в армии. Я не виноват, мама!» – стонал Алексей.
Перед его взором пронеслась суета похорон. И патологоанатом, которому не заплатили. Точно, не заплатили, а что же еще, однознач-но решил Алексей. – Не заплатили! Ух, крохоборы, уж и человека в последний путь не могли проводить по-человечьи! – причитал он, имея в виду отца. – Возможно, забыли или просто не было денег. И что она, теперь без сердца лежит, пустая, без своего теплого, большо-го, доброго сердца? Да нет, не может быть. Чертовщина какая-то, – пытался протестовать Алексей. – Этого не ммож-ж-ж-еет б-быть, – продолжал всхлипывать он, взяв ее сердце и бережно неся его на кух-ню.
Он не понимал, куда делся страх. Бешеный круговорот засосал его и крутил. Сердце словно остановилось, и он был мертв. В зубах  дер-жал палку, которой бил крыс, а в руках – мамино сердце. Все было непонятно, грустно и жестоко. Одно Алексей знал точно – он распра-вится с тем, кто отнял у мамы сердце.
Он шел по комнате, но ему казалось, что он ползет. Движения да-вались с  трудом. Ноги, как стопудовые гири, еле отрывались от пола, в который  проваливались по колено, проламывая доски, а затем вязли и тонули, словно в зыбучих песках. Алексей оглянулся по сторонам. Жилище было пустым, межкомнатные двери под воздействием вих-рей, кружащихся в квартире, скрипели и бились о стены. Алексей обошел комнаты, но никого не увидел. Он хотел обернуться на чей-то вздох, но это был только сквозняк. «Здесь нет жизни, здесь все мерт-во» – подумал он. Кровать была пуста, люлька качалась из стороны в сторону. «Но кто же ее качает? Ветер!?– простонал Алексей. – Нельзя же без ребенка качать люльку, у него же головка будет болеть» – сто-нал он, но кто-то невидимый продолжал качать.
– Не качайте люльку! – заорал обессиленный Алексей.
«Ну, куда же сейчас? Куда? Куда? » – судорожно метался он. Ему было странно, что он еще не потерял рассудок и способен размыш-лять. Неведомая сила захватила его волю, тело, и всю жизнь. Но он не знал виновника.-Кто же он?-
«Что им надо, этим неведомым силам? За мной долг!? Душу про-дать – пожалуйста, нет проблем. Жертвы принести! Предать Катю легко, только оставьте в покое маму. Слышите, сборщики податей и человеческих душ! – кричал Алексей в пустоту – Ах, деньги, долг, долг. Получай! – кричал Алексей, разбрасывая мелочь перед собой. – Что, мало? Все верну сполна, и даже больше», – приговаривал он, в отчаянном порыве готовый на все.
Быстро, и аккуратно положил мамино сердце в тарелку, и перекре-стясь, сунул его в морозилку, а из другого отсека холодильника вы-тащил пакет, в котором лежал заиндевевший пистолет. В ту же секун-ду Алексей отбросил палку и, перекидывая из руки в руку покрытый инеем пистолет, истерически хохоча и выдыхая рывками, крикнул в темноту комнат и коридоров: «Ну вот, теперь повоюем за маму, за правду!». И пробежав по разбросанным везде игрушкам, выбежал прочь в раскрытую настежь дверь. Одним прыжком преодолевая ле-стничные пролеты, в трусах и майке, забыв одеть верхнюю одежду.
  Побежал к морю, преодолевая штормовой ветер и сопротивление стихии. Ливень хлестал Алексею в лицо, но он был одержим. Он по-терял что-то больше, чем спокойствие мамы. Но что? Что? Он не мог понять, что же он потерял!? Спокойствие!?
В  ночной сумятице Алексей помнил только одно. Он не рассчи-тался по счету, и время безвозвратно уходит, уплывает в потоках лив-ня. Его память смывается безвозвратно, и ему не вернуть уже ничего из прошлой жизни. Если он не рассчитается, маме будет плохо там, в другой жизни.
Алексей бежал по берегу бушующего моря. Ноги тонули, прова-ливались в песок, но он бежал. Куда – он не знал сам. Вперед. Неве-домая сила звала Алексея и притягивала, как магнитом. Раскаты гро-ма и сверкающие молнии только прибавляли сил.
«Что это? Куда  я – и сам не знаю. Нет, знаю, я бегу, чтобы уви-деть, как издохнет и грохнется в ад эта наглая нечисть».
К ведьме в пасть. Не иначе ведьма с длинным носом и злыми гла-зами вершит свое дело, но Алексей это уже не пугало, в его руке был пистолет, а в другой – скомканные деньги, которые он должен ей от-дать. Отдать срочно, и предать мамино сердце земле. Срочно.
Силы Алексея иссякли. Сколько он бежал и где оказался – ему бы-ло не ведомо. «Все равно, все едино, я найду, найду », –  лихорадочно смеялся Алексей.
Перед ним стоял обветшалый дом. Калитка была открыта, будто бы здесь давно ожидали гостей, и этот гость прибыл.
Только он зашел в поросший диким кустарником двор, калитка за-хлопнулась сама собой, и дорожка, выложенная камнем, вывела Алексея к двери, которая тоже была приоткрыта. Он медленно пере-ступил через порог и взвел затвор. Убранство дома поразило его кон-трастом обветшалого внешнего фасада и богатой, в стиле Людовика 14, обстановкой внутри. Алексей шел на звук фортепьяно. Вытянув пистолет перед собой.
Длинный коридор, по которому он крался, никак не кончался. Ти-шина и покой, растворенные в пространстве, заставляли забыть о шторме, о мамином сердце, обо всем. Казалось, все это не имеет ни-какого смысла. Только музыка и покой души. «Это западня!» – про-неслось в голове.
В одной из комнат Алексей увидел черный рояль на белом мра-морном полу и лежащую на огромной кровати, покрытой золотом, черную пантеру.
Казалось, она спала. Черная горилла играла для нее на трубе, а клавиши рояля нажимались сами по себе или по воле невидимого пианиста, мраморный дог кружился по паркету, словно на балу, не замечая его.
Алексей откуда-то знал, предчувствовал, что его здесь ждут, и уже собрался войти. Лежащая на кровати пантера превратилась в женщи-ну. Очнувшись от сна, она встрепенулась и на носочках, как балерина, подбежав к нему, протянула руку, пригласив тем самым на танец. Но в ту же самую секунду Алексей выстрелил. Пуля пробила ее грудь, она медленно осела, все замерло. «Вот и случилось, – подумал Алек-сей. – Я завалил ведьму в образе прекрасной нимфы. Браво!» – наи-гранно, как в кино, похвалил он себя.
На ней была накинута прозрачная туника, и Алексей наблюдал всю прелесть ее телосложения. Он стоял в смятении. Страха не было, жалость отсутствовала. Кровь, которую он так явно видел в первый момент, испаряясь утренним туманом, исчезла. «Ну, это Вы зря, это мы в кино видели, – приговаривал Алексей и еще и еще раз стрелял в хрупкое тело ведьмы. Когда все патроны кончились он огляделся во-круг: зверей уже не было. – Разбежались, всех на шашлык отправлю, суки колдовские»,– выкрикивал Алексей, дрожащими руками прику-ривая сигарету Космос.
– Здравствуй, мой дорогой, мой любимый Алексей, – неожиданно произнесла ведьма голосом мамы. – Что же ты так долго не приходил, солнце мое?
– Прочь, не подходи, а может, ты хохлушка, как у Николай Ва-сильевича, панночка, как там? Геть, ату тебя, не подходи, – все слабее и слабее сопротивлялся Алексей, попавший под действие колдовских чар. – Вы мне не знакомы! Вы патологоанатом или кто?..
– Я принес Вам долг – уже смущенно ответил Алексей, – и хочу его сейчас же вернуть. За маму, – добавил он. – Вы очень жестоко со мной поступили. Вы вынудили меня стрелять в Вас, но, видимо, я промазал, на Ваше счастье, – уже успокоившись, заметил Алексей.
- Да нет, нет же, мой дорогой, ты попал, но невозможно убить то, чего не существует в действительности, невозможно попасть из пис-толета в свои мечты и фантазии. Разве ты не понял, что я стала рабой страсти, страсти к тебе, мой ангел? А долг? Я его прощаю тебе. Толь-ко бы ты простил меня.
- Как, прощаете? – удивился Алексей. – А мама? А ее сердце? Что с ней? Нет, так не пойдет. Я этого так не оставлю. Я хочу рассчитать-ся, – упорствовал Алексей.
- Ты что – обиделся? – удивленно произнесла она.
- Я?! Обиделся… Это еще слабо сказано. Я готов растерзать Вас, уничтожить, сжечь за такой поступок. Зачем Вы похитили сердце у моей мамы? Его ели крысы. Нет, за это нет прощения, – и он опустил голову ей на плечо, сам того не желая и не ведая. – Вы растоптали са-мое дорогое для меня, поившее меня любовью – сердце моей матери, – чуть не плача, и содрогаясь всем телом, налитый горечью, стонал Алексей.
- Ну, полно тебе. Ты же добрый. Что ты. Ты многого не знаешь о матери и поэтому так любишь ее. Она же не достойна ни одной твоей слезинки, мой ангел. Она же бросала тебя ребенком у своей матери, она была занята только своей карьерой, не повинуясь зову матери, не выполнила свой материнский долг. Изменяла твоему отцу с другими мужчинами.
- Неправда, не врите! Мама была добрая, милая, честная. А вы все из одной шаражки, вы исчадие ада, лживые подлецы, которые могут только лгать и грести чужие заслуги. А где вы были, когда мама сиде-ла со мной долгими ночами, когда я болел, когда она, придя с работы уставшая, готовила обед, когда отец ее бросил, и она умирала от тос-ки молча, словно дерево. Нет, скажите, что Вы ее с кем-то спутали, или я за себя не отвечаю, я прокляну Вас и буду преследовать Ваш дух бестелесный, куда бы он ни спрятался! Вы ее с кем-то спутали! Моя мама никогда не пила вино и не гуляла с мужчинами. У нее был только отец. А Вы в миллион раз хуже самых плохих женщин, раз по-ступаете таким образом. Вы злодейка и Вам нет места в моем сердце, – выпалил Алексей в горячке, все крепче обнимая ее за талию, вместо того чтоб сжать ее шею. – Что это со мной? Где мой пистолет?
– Пистолета не было. Ну, хорошо, я ошиблась, я плохая, но прошу: не уходи!
– Нет, ты не патологоанатом, ты Карина!
– Ты, к сожалению, не угадал. Тебя я проверяла, для этого я по-слана к тебе вершителем судеб. О, что я слышу, говорю стихами. За-бавно, ведь Шекспира я боготворю. Не говори же больше ничего, мой ангел, а слушай, доброе сердце, солнце мое. Ты ж мой – мой гений, смысл дней моих. Я мать твоя, ее я дух.
– Не верю сладким, соблазнительным словам, зачем тогда меня ты лобызаешь как жена или любовница, коль мама ты моя?
– Поверь, желаю я тебе добра. Опять не веришь, хорошо, я ведьма, я злодейка, так спокойней для тебя.
– Так я не чувствую себя обманутым ребенком.
– Но как еще могла тебя позвать я? Ты б не пришел в мои владе-нья, только месть сильней всего, коль дорожишь ты честью. Ты с са-мого начала знал, что я не ведьма и не мать уже. Я дух бесплотный, коль ты признал во мне панночку. Хотя все женщины ради того, что-бы сохранить мужчину, готовы стать ведьмами. Ревность делает их безумными и жестокими. И скоро ты узнаешь, что это так. Друзья предадут, враги воспользаются, но долог твой путь, усеян шипами, богатство найдешь, но потеряешь любовь.
– Нет, ты не мать, я тебя оборву на полуслове, не хочу никаких предсказаний. Ты не мать мне, потому что ничто во мне не запоет и не бросит на колени. Я жесток к тебе и готов к обладанью. Словно варвар, разграбивший город, словно воин рабыню свою, я возьму, а потом разберусь, жить иль нет, тебе, ведьмина плоть. Не боишься ль? Смертельных грехов!
Она молчала, опустив свои длинные ресницы, и ее страстная душа спряталась под ними. Казалось, она говорит: «Делай, что пожелаешь. Я в твоей власти, ты мой господин до конца!».
 – Хорошо, Вы не убедили меня, но разжалобили точно, – сопро-тивлялся Алексей. – Я не буду Вас убивать! Но как быть с Вашей ду-шой? Так поступать могут только бездушные твари, похожие на крыс в ночи. У Вас нет души, у Вас только животные инстинкты. Так Вы просто… текущая сука. А никакая не мать, Вы вообще не были нико-му и никогда матерью!
Он не успел договорить. Темп головокружения усиливался. Она зажала его рот рукой. И в каком-то судорожном состоянии, хрипя и прижимаясь все сильнее, она стонала, шепча ему в ухо:
– Ну, скажи, какая я? Кто я? Разорви меня от ненависти или от любви! – кричала она все сильнее, обнимая его. – Только не прогоняй.
И действительно, ее можно было ненавидеть, но полюбить – это было сверх сил. Алексей увлекся ее страстью, но что-то сдерживало его. И это что-то он силился вспомнить, понять, но сладострастная волна накрыла его и понесла в логово ведьмы.
«А, будь что будет! – махнул он рукой и отдался на волю волн, ощущая, огонь ее прикосновений по всему телу. – А что, одна знако-мая ведьмочка не помешает! – заиграл в нем практик и бизнесмен».
«Безумие и предательство, – пролетело вдруг в его мозгу. – Я же женат. Что я делаю?»
Он вспомнил, что квартира была пустая, когда он уходил.
– Что ты сделала с моими детьми, с моей семьей? Я даже не знаю, как твое настоящее имя! – вдруг заорал он в приступе хохота.
– Светлана Анатольевна, – промяукала она своим бархатистым, томным голоском. – А что касается семьи, то дома ты найдешь запис-ку и все узнаешь. Так что я здесь ни при чем, солнышко, – продолжая облизывать его шею, мурлыкала она.
– Тебя как мою маму зовут. Черт, черт, черт – только и осталось выругаться Алексею.
– Не вспоминай его! – и продолжила: Да, да. Как твою маму, сол-нышко. Спи, дорогой. Уже утро, а мы еще не ложились. Мы устали. Спи – и –и.
– Нет, не могу. Не могу я здесь спать. Пойду домой. Привыкать не хочу, понимаете. Я только дома сплю, на своей кровати, – оправды-вался Алексей.
– А ты и есть дома …
Их взгляды встретились и пересеклись, как две дороги, ведущие в неизвестность.
– Только ты не забывай обо мне, солнышко. Ты мой кумир и луч-ший из мужчин. Запомни это.
«Лучший», – звучало в его ушах.
«Что-что, а обращаться с мужиками она умеет», – решил Алексей.
И провожая его на выходе из дома, она добавила:
 – Это ты облегчил мой полет и сделал смелой, и я твоя должница. Я знаю – семья для тебя главное, и ты не сможешь ее бросить. Ты бу-дешь не ты, если сделаешь такое. Я не ошиблась в тебе и скажу: тебя ждут дороги непростые, лесные, путанные и золотые, и если выдер-жишь и не изменишь себе, то станешь богатым и счастливым. Больше пока я ничего не могу тебе сказать. То, что ты знал до сих пор, это лишь песчинка в пустыне, капля в океане.
– Да ни к чему все эти слова. Нет, насчет семьи, это, конечно, вер-но подмечено, но только никакой дружбы с ведьмами. Это исключе-но! – твердил Алексей, хмурясь.
Он не заметил, как она растаяла, словно утренний туман под пер-выми лучами солнца. Сказки, конечно, она рассказывать умеет, но что-то приятное в этом есть. Богатство – это замечательно, я буду бо-гат, поезжу по белу свету, посмотрю на мир, буду писать стихи, не боясь, что поглупею и не смогу решить остальные дела.  Немного пе-реключусь от жратвы к душе, теперь это будет не страшно. Буду пи-сать картины, путешествовать на яхте, питаться в лучших ресторанах, жить в лучших отелях. Но что она сказала – потеряю любовь? Нет, нет, нет –  тогда не надо ничего без любви.  Мечтать не вредно. Но она же ведьма и слов на ветер не бросает. Хотя кто их знает, наобе-щают, нагадают, а потом, мол, мы не то имели в виду, вы неправиль-но нас поняли. Короче, одни отмазки. Да еще тумана напустят: нико-му не говори, тайну сохрани, тебя никто не поймет …


*     *     *

Начинался новый день. Катя почти не спала в эту ночь. Девочка ка-призничала. Да и Алексей ночью кричал, мечась в болезненном бреду. Под утро температура спала, он успокоился и затих. А Катя так и не уснула: ей было не привыкать после ночных дежурств. Она часто вообще после дежурств не ложилась спать. Молодость давала ей авансы в виде хорошего здоровья, а как ими распорядиться – она пока не знала.
Катя с детьми отсутствовала. В записке, оставленной на тумбочке, она сообщала, что поехала с дочкой к сестре, чтобы забрать Артема.
Быстро одевшись и позавтракав оставшимся со вчерашнего дня французским салатом, в котором вместо тунца Катя использовала мелко порезанную осетрину, что нисколько не портило вкуса, а дела-ло его немного другим. А уж картошка, яйцо и маслины были, как и предписано рецептом. Правда, маслин почти не осталось, но Алексей и не был особым почитателем этой греческой культуры. Поэтому, на-сытившись салатом и находясь в задумчивости, он все время вспоми-нал мамино сердце и ночную женщину. И вскочив с постели,  первым делом побежал на носочках на кухню: игрушки уже не валялись по комнате, все было прибрано, что немного успокоило Алексея. Но рас-пираемый любопытством, он со страхом подошел к холодильнику  и сосчитав до десяти, открыл дверку, затем сосчитал до пяти, открыл морозилку. Там лежало сердце, но только не одно, а несколько, рядом расположились три пары почек и два языка, но только не человека, а барана.
В этот момент зазвонил телефон.
«Кто это еще?» – отвлекаясь от тягостных размышлений, подумал Алексей.
Звонила Катя. «Странно, вроде вчера поругались. Простила, что ли?» – подумал он.
- Привет, – поздоровалась она. – Ты уже проснулся?
- Да, – ответил он.
- Как ты себя чувствуешь, температура спала? – продолжила рас-спрос Катя.
- Все хорошо, нормально. А где ты сейчас? – поинтересовался он.
- Я детей оставила у Баху, а сама с Ликой за покупками иду на цен-тральный рынок.
- И что скажешь? Какие новости в тех краях? –
- Потом расскажу, извини за вчерашнее. Некогда.
- Да нет, это ты извини, я был не прав.
- Хорошо, хорошо, а ты, если лучше себя чувствуешь, может быть, приедешь за нами к Бахушке, а то с сумками тяжело –  попросила Ка-тя.
- Через сколько подъехать?
Она задумалась, высчитывая, сколько ей понадобиться времени, чтобы завершить обход магазинов, и, не найдя, что ответить, предпо-ложила:
- Ну, через час или полтора.
- Подъеду через два. О кей?
- О, кей, хоккей, – донеслось в ответ, и он, аккуратно поставив трубку, выглянул из окна во двор.
Его машина стояла на том же месте. Машины стояли так по всему городу и ночью, и днем, будто заговоренные от жуликов. Автомо-бильные воры с некоторых пор просто исчезли, испарились куда-то, и любой приезжий заподозрил бы во всем этом благополучии и порядке существование какой-то неведомой силы.
Виновником такого счастья был начальник милиции города, взяв-шийся каленым мечом искоренить и выжечь преступность, а особен-но – уличную. Да и организованную, судя по железной хватке, он не желал оставить в покое.
Народ одобрял действия Батырхана (так звали начальника мили-ции). А евреи вообще молились на него. Местные бандиты замучили выезжали их когда они выезжали в Израиль, вымогательствами и раз-боями. Все было плохо до вмешательства в этот процесс Батырхана. Бандитский беспредел, поначалу напоминал пиршество стервятников и избиение младенцев. Но стоило Батырхану вмешаться, как все стало на места. Спокойствие граждан было восстановлено. Говорят даже,  благодарные евреи открыли для спасителя счет в Израиле, но это только слухи. А вот результат налицо. Их больше не грабят, машины на улицах стоят с открытыми дверцами, и никто не смеет сунуть нос в чужой автомобиль. Эффект, конечно, изумительный. Результат дос-тигнут, а какой ценой – благодарных граждан не волнует. «А меня и тем более не волнует – думал Алексей, – Ну ежу понятно, что не од-ного жулика пришлось помучить в застенках. И кто сказал, что наси-лие порождает насилие. Чаще всего насилие порождает бессилие, а гражданам по барабану .»
Жулики же, чтобы отомстить Батырхану и опорочить его доброе имя, запустили слух, что на заре своей карьеры, Батырхан, за деньги развозил по домам пойманных с поличным воров. Но Алексей не ве-рил ни единому слову, компрометирующему Батырхана. В его семье о нем говорили только положительно, Батырхана уважали, так как отец его хорошо знал.
        Алексей погрузился в пучину воспоминаний. Эта пучина несла его, обдавая теплом. Все уже прошло. Под грибным дождиком време-ни краски размылись, острота восприятия исчезла. Только иногда вспоминал он отцовский уход из семьи.
 – Я дождался, когда выросли дети, и вот теперь  ухожу – сказал отец матери.
И тогда от неожиданности она потеряла сознание. Ей стало дурно, и она упала. Он бросился к ней. Стал жалеть и обнимать, но она, при-дя в сознание, стала другая. Словно вернулась из другого мира, будто что-то сломалось в ней. Отец был ее частью, она проросла в нем кор-нями. Они редко ругались, но ненастье пришло неожиданно, и дети даже не успели ничего понять. Как молнии, начали летать упреки, ос-корбления, но до рукоприкладства не доходило, отец обычно бил ку-лаком или ладонью по стене или бросал в приступе ярости какие-то предметы, разбивая их об пол или о стену, и мама сразу успокаива-лась, переживая, что он в приступе гнева разгромит всю квартиру. И вдруг, такое произошло, мама не ожидала. Отец сказал эти роковые слова. Алексей тогда не поверил своим ушам, посчитал это глупой шуткой, ошибкой, да чем угодно, только не правдой. Но время шло. Отец, ушедший однажды днем, не возвращался. О нем все чаще на-поминали только деньги и подарки.
Ромаза отец забрал с собой, и мама, как ни странно, не протесто-вала. Алексей, как старший, остался с ней. Все было как всегда. Мама также читала книги вечерами, иногда опрокидывала рюмочку-другую Кизлярского, но что-то исчезло из ее души. Одиночество поселилось в ее глазах и спальне. Найти нового человека ей не позволяло, досто-инство. «Мужик в юбке», – иногда называл ее отец, и вероятно, он был в чем-то прав.
Мама не читала книги, она «проглатывала» их, одну за другой. Алексей удивлялся, как она быстро читает. Ему казалось, что она вот-вот прекратит читать и начнет рассказывать свою долгую историю длиною в жизнь, но этого никак не случалось. Мама не любила рас-сказывать о прочитанных книгах. Это был ее мир, и даже сына она не пускала туда.
«Мама нигде не работала уже давно, она была домохозяйка. Отец обеспечивал. И поэтому она не стремилась» – вспоминал Алексей.
Но было видно, что ей стало в тягость дом и домашнее хозяйство. Пустота, окружившая маму, сводила ее с ума. Бессонница стала при-вычной, синие круги под глазами стали еще темнее и увеличились в размерах. Гнетущая пустота была всюду. Ее общение свелось к ми-нимуму, и никто не мог сказать, глядя на ее милое, слегка отстранен-ное лицо, какая трагедия разыгрывается в этом хрупком теле.

С поиском работы у мамы не заладилось, а к отцу она не хотела обращаться. Везде требовались молодые и длинноногие. Но она не теряла надежды и все продолжала выписывать телефоны из газет и звонить, договариваясь о встречах. Но никаких конкретных результа-тов не появлялось, и это занятие стало походить на игру, в которой она пыталась найти то, чего не существовало в реальной жизни. Ей нужны были общение и спокойная, неспешная работа с хорошим ок-ладом. Но где же взять такую работу? Алексею казалось, что только это могло бы хоть как-то развеселить ее и сделать жизнерадостной.
Но наступил год змеи, казалось, ничего плохого для нее не пред-вещавший.  Именно тогда, когда год заканчивался, она ушла. Ушла тихо, во сне, не попрощавшись. Только книга выпала из ее рук.
Потом ему рассказывал Ромаз, что это была книга Маркеса «Сто лет одиночества».
Было почти уже утро, душа ее выпорхнула в открытую форточку, и только остывающее тело лежало на кровати в затихшей беспомощ-ности.
«Да, именно тогда, возможно, кто-то, а наверное, это был отец, точно он, больше некому, забыл заплатить бальзамировщице деньги, – предположил Алексей. – А мама-то тут при чем? Где теперь ее най-ти, эту Светлану Анатольевну? В морге!? И в каком? Это у отца надо спросить. Он должен помнить. А впрочем, это же только сон».
 Мама тогда, как рассказывают очевидцы, хлопнула на прощанье форточкой. И Алексей точно знал, что именно в ту ночь проснулся раньше обычного, охваченный тревогой, и больше не мог уснуть. Так и пролежал с открытыми глазами до команды : «Рота, подъем! На зарядку становись!» Он был в армии! Никто не ждал ее смерти, и смерть, как и тысячи раз до этого, показала, что приходит, когда хочет. А еще гово-рили: кому сколько написано, тот столько и проживет. Ни секундой раньше, ни секундой больше. А кем написано? Аллахом? Выходя на улицу, и поймав солнечные лучи, Алексей оживился.
«Лето, девчонки порхают, словно бабочки. Поеду-ка я за Катей», – подумал он, садясь в машину и любуясь, как в отполированном капо-те отражается небо. Плывущие облака, уходящие за кроны деревьев, до последнего листочка отразились в нем.
«Год змеи, год змеи» – заводя машину, как будто передразнивая себя, говорил Алексей, и покачивал головой. Потом, посмотрев в ло-бовое стекло и оставшись довольным своим внешним видом, произ-нес вслух, но уже пораженный  сделанным открытием:
– А сейчас на дворе и есть год змеи!-
И огромные, безжалостные глаза рептилии, пожирающей целиком  птичьи яйца, смотрели на Алексея через лобовое стекло.
– Тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнул он, но тотчас вспомнил, что на дво-ре год Собаки, и обрадовался:
Точно, сейчас на дворе год Собаки!


*     *     *

Лучи света, рассеянные и ослабшие, с трудом проникали в комнату сквозь плотные шторы, словно через расщелину – в глубокую пещеру, высвечивая узкую полоску из всего пространства. В ней только на первый взгляд было пусто. На самом же деле человек, похожий на пещерного медведя, тихо дыша, и ничем не выдавая своего присутст-вия, спал, и спал как-то странно: на полу, около кровати, а широкая кровать была пуста. И так как она пустовала, можно было предполо-жить, что человек, перед тем как лечь, был сильно пьян и не дошел до нее или во сне скатился вниз. Но также можно было предположить, что ему стало плохо, и он упал в приступе и бился в конвульсиях, ис-пытывая страдания, а возможно, он просто не хотел спать на кровати, или он чего-то боится. Время было уже за полдень, а человек все лежал, не подавая признаков жизни, можно было также подумать, что он умер.
Из-под подушки виднелся пистолет. В комнате, словно сирена, за-ревел будильник. Омар как будто и не спал вовсе, одним щелчком ла-дони заткнул трескотню и, как робот, не знающий, что такое потя-нуться в постели и осмотреться, раскрыл опухшие от пересыпания глаза вскочил на ноги, и, оголив атлетический торс, в «костюме Ада-ма» побежал умываться. Но в ту же секунду позвонили в дверь.
Посмотрев на монитор видеоглазка, Омар увидел то, что не ожи-дал увидеть.  Удивился: «А ты еще откуда взялась?» Это была она. Узнав ее, Омар нажал на кнопку. Замок, щелкнув, открылся. Сам же он юркнул в ванную, крикнув гостье что-то вроде «Проходи в зал, я сейчас».
Гостья, не снимая босоножек, прошла в зал. Одета она была со вкусом. Броская красота завуалирована темными стильными очками и красивым шифоновым платком, завязанным на шее элегантным бан-том. Она не была ни полной, ни худой. Ее руки были чуть длиннее обычного, но этого можно было бы просто не заметить, глядя на все остальное.
– Извините, что заставил Вас долго ждать.  Карина, если я не оши-баюсь? Чем обязан столь неожиданному визиту? – немного наигранно произнес хозяин, застыв перед гостьей весь во внимании.
Гостья, привыкшая к такому обращению, осталась холодна и рав-нодушна. Не желая терять времени, чуть-чуть качнувшись вперед и не снимая очков, она отметила про себя: «Омар еще и артист к тому же».
– Я от Эдуарда! – она сделала паузу, закинув ногу на ногу так, что Омар мог любоваться ее ногами. Глаза его загорелись, в них как буд-то капнули атропин. Казалось, он уже не слышал ее слов, только движение лепестков и бутонов губ, шелестящих в такт словам, при-ковывали его внимание. «От кого? От Эдуарда!?» – удивился Омар, но ничего не сказал, и застыл во внимании. -Так вот, если я не оши-баюсь, Вас зовут Омар? – Нет, Вы не ошибаетесь, – ответил Омар, на-гло смотря ей в глаза, просвечивающие сквозь сумерки стекла.
Она чуть приостановила полет слов, начинающихся и слетающих с ее милого, но, когда необходимо, и очень острого, беспощадного язычка. Она не знала, с чего начать, но поколебавшись, продолжила:
– Я знаю, Вы в курсе дела, Эдуард Вас информировал!-
– Да, был разговор, но только я не понял, деньги-то что, ушли вме-сте с курьером? Что с ними? Их нашли или как? А то за пятьдесят процентов мы бы его поискали! Что думает Эдуард?
– Эдуард думает то, что этот вопрос он решит сам, а у Вас задача будет сложная, поэтому распыляться не стоит, – без тени сомнения отвечала Карина.
– Вот Ваш задаток! – она протянула ему конверт с деньгами.– Все, как договорились. Надеюсь, никаких сюрпризов не будет. Вы, как я знаю, давно здесь контролируете. – она снова смело посмотрела на Омара.
– Ну не все, это уж Вы чересчур, ну проститутки под моим кон-тролем и еще кое-что, – загадочно произнес Омар.
Карина явно смутилась, но не подала вида. Ее природный талант к обольщению и желание обаять выпирали из нее даже, когда она этого не хотела, и случалось, играли с ней злую шутку.
 – Может быть, кофе? – с опозданием предложил Омар и, делая вид, что стремится встать, передвинулся на край кресла. Взмах ее ру-ки, как по мановению волшебной палочки, остановил его. Омар за-стыл. В воздухе повисло нетерпение.
 – Кариночка, детка! – вдруг произнес он ее имя со всей притвор-ной мягкостью в голосе, явно вызывающе, как будто обращаясь к ре-бенку. Но ей стало противно, она почувствовала себя проституткой, но сдержалась, чтобы не нагрубить.
Он этого не заметил.
 – Я попросила бы Вас впредь не называть меня так.– Она встала и подошла к подоконнику распахнутого настежь окна, покрытого белой москитной сеткой. – У Вас здесь все нараспашку, Омар.-
В этот миг он вскочил с кресла и крепко обхватил Карину за та-лию, поглотил в своих объятиях ее протест. И ощутив шлейф фран-цузского аромата, прохрипел:
– Что, теперь ты к Эдику подсосалась!? Но Эдуард, как его угораз-дило, вроде серьезный мужик. Я вижу, ты забыла своего хозяина, де-вочка, а мне нравилось, как ты все делала.-
И он запустил одну руку ей между ног, а второй обхватил за грудь. Карина на долю секунды растерялась, обомлела, перед ее глазами по-плыли черно-белые кадры  юности. Вот он бросает ее в воду и она то-нет, затем вытаскивает, когда она уже начала хлебать воду, тащит в комнату на ковер, бьет по щекам, чтобы очухалась, и заматывает ее же майкой руки, ставит на колени, затем прижимает рукой шею. Её тошнит, ей противно. Медленно запыхавшись, он объясняет ей что.-
 «Как они все похожи: и Алексей, и этот … а Эдуард другой … – эта мысль пролетела в мгновение ока, и когда она поняла, что Омар срывает с нее одежду и душит, ей стало страшно. – Но я уже не та глупая, маленькая Карина, которую можно было поиметь на халяву. Да что он себе вообразил, бандюга! – негодовала Карина вырываясь из стальных объятий». – Т– ты что, охренел, я Эд – дуарда жена, о – он тебя убьет, закопает, г – гад, – остервенело стонала Карина.
– Да ты что, забыла меня, девочка? Ты что, сучка, забыла, как мои пацаны тебя хором жарили. Нет, такое не забывается и не смывается, шлюшка, возомнила. Да знаешь, где я видал твоего Эдика? Охмурила лоха и радуйся, только своего папочку не смей, удавлю, – хрипел Омар, собираясь ударить отчаянно сопротивляющуюся Карину. Он попытался раздвинуть ей ноги, но она вывернулась, и он тут же полу-чил  удар между ног.
Сразу же ослабил хватку.  Карина вырвалась, но не побежала сло-мя голову, а, задыхаясь, процитировала вслух:
«Он завыл, рванулся из последних сил, и первый бешеный скачок ей страшной смертию грозил».  -Я не шлюха!-
– Что страх потеряла, – пристрелю, тварь, – выпалил разъяренный Омар и, превозмогая боль, пополз, стараясь подняться. Пистолет ле-жал под подушкой в спальне. Карина с ноги ударила его во второй раз. Ей было странно и страшно одновременно, и она тотчас готова была бежать, что было сил, из этой его пещеры, но Омар вырубился.
«Ничего, вот только добьем это дельце и уже тогда» – пролетело в нем. Ему стало легче от той мысли, что ей предстоит пережить перед тем, как она испустит дух. Омар представил эту картину, приходя в себя.
Он сидел на коленях и держался за голову. А Карина быстро опус-тила задранную юбку, подтянула трусики, поправила съехавший на шею платок, подняла с пола слетевшие очки и заорала что есть силы:
– Извольте, сударь, держать свой похотливый член и потные лапы при себе, а то руки отхерачут, а яйца оторвут и самого же жрать за-ставят! Она сплюнула на ковер и растерла туфлей. – Много ты себе позволяешь, Омар. Той изнасилованной тобой, а затем брошенной на общак девочки уже нет, она умерла, а есть Карина Дронова. Ты это пойми, пойми, пойми, кровожадный урод!
«Ну все, я спокойна! – уговаривала себя. Карина. – Я взяла себя в руки. За шлюху, меня держит, ублюдок отмороженный».
Омар слушал ее тираду молча, приходя в себя. Ему было уже все равно, что она скажет и сделает: он знал, что при первом возможном случае убьет ее. Никто не может оставаться в живых, так поиздевав-шись над ним, Черным Омаром. Никто!
Направляясь к выходу, Карина резким движением взяла пакет с деньгами, который она двадцатью минутами ранее передала Омару, и, выдернув оттуда несколько купюр, бросила обратно на кушетку.
 – За моральный ущерб! – крикнула она на прощанье. – С Вами со-звонятся! – добавила она и громко засмеялась так, что ее смех не-сколько минут стоял у него в ушах.
Он обхватил голову руками и как змей  зашипел: «Смейся, смейся, змея подколодная. Скоро я буду смеяться. Клянусь всевышним».
Зазвонил сотовый, выведя его из состояния оцепенения.
«Кто это еще? Кому я понадобился?» – лихорадочно ища глазами телефон и прислушиваясь, откуда исходит зуммер, подумал Омар.
Сотовый оказался в ванной. И нажав нужную кнопку, Омар про-изнес:
– Да, слушаю!-
В трубке молчание.
– Говори же! – произнес он, раздражаясь.
– Ты уже успокоился, Омар? – спросили в трубке голосом Карины.
– Что тебе? – зло прошипел Омар.
– Да нет, ничего личного – парировала Карина, просто нужно кое-что обсудить. Кафе «Лагуна», у моря, в 19.30? – раздались гудки.– Не смей мной командовать!– заорал разъяренный Омар и со всей дури шарахнул трубку об стену так, что она распалась на несколь-ко частей.


*     *     *

Омар с Додиком подъехали в «Лагуну» чуть раньше названного Кариной срока. Додик, кореш и правая рука Омара, сказал хозяину кафе по телефону, что они приедут ужинать.
– Пойдем? Что сидеть!? – предложил Додик.
Додик вышел из машины, все время думая: что это Омар сегодня такой мрачный? Но, не имея привычки приставать с левыми расспро-сами, захлопнул дверцу и направился вслед за боссом.
Додик был единственный, кого Омар всегда брал с собой. Нет, он не был его «шестеркой», как могло показаться. Скорее, он был его верным оруженосцем Санчо, как иногда в шутку называл его Омар. Из своих людей Омар на все сто процентов доверял только Додику, и это было неспроста. Только Додик мог похвастаться, что спас жизнь Омару. Но он этого не делал, потому что был лишен дешевой брава-ды, четко знал свое место и крепко держал язык за зубами. Что еще нужно верному оруженосцу, как не эти качества? И Додик придержи-вался их. Еще со времен первой отсидки, он усвоил закон молчания. Законы стаи он знал с детства, и поэтому слово вожака было для него закон. Додик даже в кошмарном сне не мог представить себя во главе банды. Во главе дела он не смог бы быть никогда, как ему казалось. Для этого ему не хватало именно того, что присутствовало в Омаре. Эти бесконечные переговоры, встречи, психологическое давление на кого-то и способность повести бродяг за собой, плюс хладнокровие при принятии решений, несгибаемость в тяжелые моменты и змеиная изворотливость – всем этим Додик восхищался в Омаре, уже много лет находясь рядом с ним.
    Он никогда не говорил Омару об этом, потому что это было не принято в их кругу. Все знали, что Омар шуток в свой адрес не терпит совсем, и он не раз демонстрировал это на глазах у десятков свидете-лей. Храбрецов, рискнувших с ним пошутить, посягнувших на его честь и авторитет, что было для него собственно одно и то же, с каждым днем становилось все меньше. Такие храбрецы, если они на-ходились, в лучшем случае отделывались легким испугом, ссадинами и другими мелкими неприятностями, в худшем же этот человек про-сто исчезал, и никто никогда не мог отыскать его. Только жуткий страх оставался в сердцах тех, кому повезло. Сумасшедший интуи-тивный страх овцы, заглянувшей в пасть волку. Что делал с обидчи-ками Омар, было неизвестно. Об этом в подлунном мире знали только двое – Омар и Додик, и больше никто, но в результате люди просто без следно исчезали.
Карина вошла в плетеный из тонких веток домик, улыбаясь и как королева – победительница. Ее манера держаться и очаровывать уже сыграла с Омаром злую шутку.
Он улыбнулся своей вычурной, лживой и с трудом выдавленной, перекошенной улыбкой, за которую ему с детства с лихвой достава-лось и в школе, и на улице, где он проводил большую часть времени, и в других местах, о которых ему не хотелось распространяться. Омар был сама галантность и, поднявшись с места, подал Карине руку. Ос-тавалось еще только поцеловать, но он этого не сделал бы ни при ка-ких обстоятельствах, даже под дулом пистолета. Тем более Додик смотрел на него.
Додик каким-то шестым чувством понял, что необходимо выйти. И в ту же секунду, ничего не говоря, он вышел из домика, чтобы не мешать переговорам и посмотреть, что происходит вокруг. «Мало ли чего. Менты не дремлят», – думал Додик.
– Еще раз здравствуйте, Омар – с серьезным видом, ни единым мускулом лица не показав о том, что случилось утром, произнесла Карина.
 – Добрый вечер – выжимая из себя остатки дружелюбия, – отве-тил Омар, с нескрываемым интересом рассматривая ее шелковую блузку, облегающую грудь. – Вот ее-то я тебе и отрежу. – успокаивая себя, думал он.
– Ну что, перейдем к делу или так и будете пялиться, на меня? – резко осекла Карина.
И Омар, все с той же ухмылкой на губах, молча дал ей понять, что можно начинать разговор. « Командуй, командуй, посмотрю я, как ты будешь, когда я начну тебя резать»– думал он, кипящий от ненависти и злости. В какой-то момент Омару захотелось вытащить свой магнум и вышибить ей мозги прямо здесь и сейчас, но мысль о том, что еще не время и не место, остановила его:  «Надо сначала Эдика кидануть, а эту пташку с собой прихватить. А там, на дне, времени будет много, там и позабавлюсь на досуге». Он почти не слушал ее, думая только о предстоящей расплате, и от этой мысли его тащило.
И он, и она знали, о чем будет разговор. Дело было в деталях. А детали были в компетенции Карины и Омара. Они должны были раз-работать и оживить скелет плана, разработанного Эдуардом, собрать словесный макет. И увидеть его. В способности анализировать пре-доставленные факты Карине равных не было. Эдик направил ее к Омару, не зная, что отправляет любимую прямо к черту в пасть. Но это был ее личный выбор и ничей больше. Карина знала и понимала, на что идет, но она также знала и ради чего идет, и ради кого идет. Это было своего рода самопожертвование с ее стороны, свойственное почти всем женщинам, которое, она это тоже знала заранее, никогда не оценит тот, ради кого она и пошла на риск, и риск смертельный. А сейчас, через две недели, уже первая поставка, а воз и ныне там.
– Надо отдать должное провидению, – медленно начала говорить Карина. – Первый этап операции провели не мы, а человеческая сла-бость и жадность, хотя… – она сделала небольшую паузу, одновре-менно сложив свои ладони и пальцы вместе, так что Омар смог рас-смотреть ее руки – ухоженные  маникюром, и источающие заманчи-вый перламутровый свет на фоне кистей, обтянутых белой с проси-нью кожей. Омар молчал, а Карина продолжала играть с огнем: Все должно обойтись без жертв.
– Но – возразил Омар, – Если не будет другого выхода?-
И она снова задумалась, смотря на Омара, который, в свою оче-редь, не отрывая глаз, смотрел на ее руки. Как бы давая ответ на ее сомнения, он объяснил:
– Конечно, если случайно перерезать бедолаге, горло, тот захлеб-нется в крови, ну, а дальше ничего не останется, как добить его!-
– Ну, хорошо, ясно. Вам как всегда хочется крови, я так и скажу Эдуарду! – поспешила осадить его Карина.
Но Омар знал, что такие рассказы зацепят кого угодно. Даже крепкие на вид мужики теряли человеческий облик от одних только слов и рассказов, что с ними будет, если.-
– Приступим ко второй части плана. Частично она состоит из письменных указаний. Прошу, – и Карина протянула Омару листок с отпечатанным на нем компьютерным текстом. – Прочитай, и затем обсудим детали, – сказала она и положила в свой ротик, блестящий инеем дорогой помады, кусочек  мяса.
Омар, внимательно прочитав часть текста, вдруг неожиданно от-реагировал на голос и звуки, говорящие о том, что на улице, непо-средственно рядом с бунгало, что-то происходит.
– Что там? – крикнул он, ожидая услышать ответ Додика. И тот не заставил себя ждать:
– Да здесь один «нажрался».  А так все спокойно – отрапортовал  Додик, не отличающийся многословием.
Омар продолжил чтение. А Карина в это время думала о Леве, и о Алексее.  Алексей являлся основной разводной фигурой операции. Ей было жаль его, по крайней мере сейчас. Карина подняла глаза и уви-дела, что Омар смотрит на нее в упор. «Маньяк, людоед!» –  подумала она о нем.
«Такая худая, а столько ест!» – подумал Омар.
– Ну что, есть какие-то соображения?– спросила Карина.
– Есть, конечно, – строго произнес Омар. – Первое. Необходимо наблюдение за ним. И за старым хмырем, глаз да глаз нужен, а то, не ровен час, какой фортэль выкинут, знаю я, эту ментовскую породу.
– Круглосуточно? – спросила Карина.
– За отцом только днем, а за этим можно круглосуточно. Второе. Пусть звонят из Москвы, требуют долг, чтобы все выглядело естест-венно – должник и кредиторы. А я вмешаюсь через день, другой. За-пасные варианты – это похищение сына, но я думаю, до этого не дой-дет. Отец его хоть и гнилой хмырь, но за сына, за его должок, глаза закроет, тем более что очко-то у него тоже не железное и жизнь ему еще дорога.-
– Хотелось бы в это верить, – с видом, показывающим конец бесе-ды, Карина поднесла инструкцию к огню свечи.
«Как в фильме про шпионов!» – подумала она. Бумага запылала, превращая план Эдуарда в пепел.
         Омар встал, на этот раз опередив Карину.
– А я Вас не отпускала – с невозмутимым тоном произнесла она.
– Что ты сказала? – краснея как рак, прошипел Омар. – Какое ты имеешь право мне приказывать, сука! – заорал Омар.
– Мы можем найти и других исполнителей, если Вы не желаете действовать под моим руководством – как робот, продекламировала уже другая Карина.
В ее глазах заиграла дьявольская ухмылка. Она ждала его реакции, и было видно, что ей нравиться усмирять диких зверей.
«В другой жизни я, наверное, была бы укротительницей тигров», – подумала Карина, ожидая, когда этот рычащий зверь притихнет и прогнется. Вместо этого Омар мгновенно вытащил свой пистолет и, направив его на Карину, взвел. «Может, потанцуешь, покойница!» – прошептал он. У Карины на лбу выступила испарина.
– Достала ты меня! – переводя дух, и внатяжку, чеканя слова, про-изнес Омар.
Вошел Додик, но явно не вовремя.
– Выйди, я сказал! – сорвался на него Омар. – Мы еще не закончи-ли.
Додик, увидя такое, скрылся за дверью.
- Ладно, живи пока, – неожиданно заржал Омар. – И теперь я, Вас слушаю, – прошипел он уже серьезно и резко опустил пистолет, но еще несколько раз словно пугая ее, нервно подымая и опуская ствол, чтоб окончательно прогнать или утвердиться в желании пристрелить Карину.
      -Хорошо, слушайте, – дрожащим голосом произнесла Карина. – Я Вас найду сама. Вот адрес и фотографии Алексея и его отца, а это их адреса. Это его жена и дети, на всякий случай. Адреса оставляю, а фотографии не могу – оправдываясь, произнесла она. Омар посмотрел на нее, как на дешевую проститутку, да впрочем, он и считал ее за та-кую, но деваться ему было некуда. Машина поехала, колеса закрути-лись. «Еще потерплю эту змею, – решил он, – но как только будет возможность» И Карина увидела в его глазах что-то от тиранозавра и ей стало по настоящему страшно.
После встречи с Омаром она посмотрела на часы. Было пять минут десятого вечера. Что же делать? А если делать нечего, – лучше всего выспаться. Карина открыла сумку и вытащила оттуда еще новенький, в упаковке, фаллоимитатор, подарок Эдуарда. Зубами, разорвав упа-ковку, она подержала его в руке и положила обратно.

*     *     *

Омар всю дорогу хотел разговорить Додика, хотя ему самому было не в кайф. «Но товарища можно и развеселить»,– уговаривал он себя. Додик это заметил, но, как всегда, ни единым движением не показал, а наоборот, как ни в чем не бывало, начал рассказывать о том, пьяном, как мог, описывая его. Омар рассмеялся вместе с Додиком, но что-то в описании пьяного насторожило его.


                *     *     *

День пролетел, кувыркаясь и подскакивая, как дыня, выпавшая из рук торговца и только чудом не расколовшаяся об асфальт. Ничего не произошло, ничего не случилось, все было обычно, как всегда. Это было достоинством этого дня.
«По нынешним временам день, прожитый спокойно, без происше-ствий, можно было считать удачно прожитым днем» – думал Алек-сей, сидя в кресле перед телевизором. Температура, мучившая его по-следние дни, упала до нормальной отметки, но Кате почему-то пока-залось, что она уж слишком низко скакнула. Тридцать пять и семь – этого ей показалось мало. Но Алексей был доволен, что температура спала. Алексей, как и договаривались, заехал за Катей и детьми, и они с покупками поехали домой.
Солнце еще припекало, на пляже было жарковато, поэтому поеха-ли прямо домой. Память о юности, о чистых, бескорыстных отноше-ниях, словно щекотка или налитая за шиворот вода, заставляла его вздрагивать, ежиться и улыбаться, глядя на уставших от крушения иллюзий, часто сломленных людей. «Если не я, то кто же улыбнется этим косым, хромым, слабым, порочным, убогим людям, забывшим о хорошем отношении к себе?»
 – Ты знаешь, почему скучно и грустно? – листая журнал, а взгля-дом блуждая по стене, оклеенной новыми обоями, спросила Катя. – Вот мусульманский пост – ураза, казалось бы, только вчера начался, а уже месяц прошел, и два дня до праздника осталось, – она на секунду остановилась, перевела дыхание, и тембр ее голоса перепрыгнул на более высокую волну. – Куда это время летит?-
И взгляд Кати медленно подкрался к Алексею за ответом, но он сразу не нашелся, что ответить, как приободрить ее.  Только обнял ее, и в который раз его живительная улыбка спасла ее. «Скучненько тебе, вот и вся проблемка», – думал он.
«Алексей улыбается, а я содрогаюсь. У него все хорошо, все в по-рядке. Вот рубашек с галстуками накупил, которые все равно не но-сит, – и ничего, все отлично. А мне-то что надо? Ну, колечко с брю-ликом, новую кровать, чтоб не скрипела, шмотки модные, детей здо-ровых, машину маленькую. А мое любимое слово, почему то – «ужас», вот и окружил этот ужас меня. Нечего хандрить! Все будет хорошо!» – крутилось бегущей строкой в ее сознании.
Как и раньше, ее мысли улетели далеко, в страну грез и мечтаний.
Маленькое село высоко в горах, населено необычными людьми. Жизнь в нем текла бодрая. Горцы трудились в колхозе и жили весело. Обеспечение и снабжение в горах было хорошее. И даже намного лучше, чем в целом по стране. А что еще надо для детей!
Артем играл задание по музыке. Одна и та же мелодия раз за ра-зом звучала в квартире. «Смотри, заело парня» – заметил Алексей. Артем отрабатывал для зачета одно и тоже, но и Кате и Алексею было приятно, что мальчик старается. Алексею нравилось, когда сын игра-ет на фортепьяно. Не побывав ни разу в жизни, ни на балете, ни на опере, он почему то был ярым поклонником этих жанров. Слушая му-зыку ему почти всегда, становилось легко и воздушно, как осенью де-сять лет назад в ночь после свадьбы. Кате же хотелось продолговатых сахарных тыкв, лежавших в огороде. Их вареный запах после сбора урожая и приторная сладость на ужин, а перед ужином опустевший огород, часто превращался в спортивную площадку. Непонятно отку-да взявшаяся волейбольная сетка и мяч, отзвук нешуточных страстей за спорные мячи. Асад кричал, махая рукой, и утверждая, что был за-ступ и подача произведена с нарушением. «Да какая здесь разметка, отстань», – безрезультатно спорила Катя. Счет то вел Асад, он и был победитель матча, так как приписывал себе очки, при случае делая безразлично обиженное лицо: «Считай сама»  «И буду считать», – кричала Катя. Отец, с улицы через сетку-рабицу наблюдавший, как резвятся дети, не вмешивался, зато мама  кричала: «Как копать ого-род, так вас не найдешь, а вот утаптывать, как коровы, – это вы умее-те». Но дети не обращали внимания. Главное, что отец молчит. Прыжки, крики, удары по мячу не прекращались до темноты.
«И эта длинноногая коза туда же, за ребятами, – не унималась мать, – а то ей дел по дому не хватает».
Отец – это в горах все, это твой паспорт и пропуск. Твое личное дело. Горцы могут не знать тебя, но зная твоего отца и твой род, при-мут вслепую. Только зная магическое слово, кто твой отец. Попробуй, окажись из плохого рода. Чей ты сын или чья дочь, – имеет важное значение в горах. Времена меняются, и сегодня уже не так, как вчера.
 – Знаешь, так трудно отвлечься от жизни, от этих мыслей, и со-средоточиться на молитве.-
Алексей посмотрел на нее внимательно.
– А я легко смогу сосредоточиться, концентрация нужна. Медити-руешь, молитву читаешь и уходишь по трассе – вставил он, и это сма-хивало на хвастовство.
 – А мне минут пятнадцать надо сидеть с закрытыми ушами, – продолжала рассказывать Катя. – Голова кружится, как в космосе. Отрываешься от земли и от жизни, – здесь она сделала паузу и немно-го погодя добавила: – Страшновато бывает, там.-
Алексей смотрел ей в лицо. Мысли его были заняты стихотворе-нием, и весь его вид говорил, что он не здесь, он на охоте, в дремучем лесу, на складах словарных запасов, и его глаза бегают за рифмами, скачущими по пестрому лугу, как зайчики, превращая его творение в белый, как снег на лесной опушке, стих.
Катя, надеясь, что он слышит, по привычке объясняла ему свои действия, чтобы он, очнувшись через несколько минут от стихов, не вломился как медведь, и не помешал ей совершить намаз.
– Утреннюю молитву и вечернюю вместе прочитаю, за один раз. Я пошла – добавила она в надежде, что Алексей проводит ее взглядом, но это были напрасные надежды. Его здесь уже не было, и она скры-лась в другой комнате. Ее губы зашевелились.-
Артем на кухне звенел чашками. «Конфеты, наверное ищет» – промелькнуло у Алексея.
Катя вернулась с малышкой на руках. Девочка проснулась и что-то урчала от радости, причмокивая и махая ручкой.
– Папа вредный, на дочку внимания не обращает, – услышал Алексей и поднял голову от листа, испещренного словами.
– Нет, ноу, найн, папа не такой, – оправдывался он перед малыш-кой. Вскакивая в приливе нежности, роняя листы на ковер. Алексей не изображал радость. Все было естественно. Он любил своих детей, не только потому, что они его маленькие копии, но и потому, что это был пока единственный осязаемый смысл его жизни, его ничем не омраченная радость. Он взял дочку на руки, и смеялся, и гулил вместе с ней, что-то показывал, строил глазки, дул в животик, от чего Ма-динка заразительно смеялась. Артем примостился тут же рядом и то-же играл с ней. На его губах виднелись следы только что съеденной шоколадной конфеты.
– Так, один уже все конфеты доедает. Иди-ка сюда, дружок, – сер-дито или делая вид, что сердится, крикнула Катя.
– Ну не ругай, – просительно произнес Алексей.
– Да я не ругаю. Диатеза боюсь. Помнишь, у него за ушами гнило, все от этого же. Но пускай хоть рот вымоет, обжорчик, – и строгим взглядом проводила Артема до выхода из комнаты.
Зазвонил телефон, и вся благость ушла в песок, рухнула вниз в бушующем потоке телефонных трелей, казалось заглушающих сейчас даже Ниагарский водопад в период дождей. На секунду повисла пау-за. – Левчик, что ль, звонит из Москвы, пора бы уж и. – Алексей не договорил.
– Ты дома? – беря с журнального столика трубку, спросила Катя побледневшего Алексея.
 – Да дома? Конечно, дома, Бог с ним, дома я, – как робот ответил он и предпринял лихорадочные попытки построить первые фразы разговора несколькими вздохами, нормализующими дыхание.
– Да, слушаю, – произнес Алексей.
– Здравствуй Алексей, – поздоровался голос в трубке.
– Здравствуйте – поздоровался в ответ удивленный Алексей.
– Вы меня узнали?
– Узнал, да. Конечно, Гоша, привет, ты что так официально?
– Это не Гоша, это Эдуард. Ну что же Вы, Алексей, деньги задер-живаете, тянете с оплатой. Пора бы уже и честь знать. – Как, тяну с оплатой? – удивился он. Да я еще пять дней назад сам лично отправ-лял курьера с деньгами. – соврал Алексей. – Лева повез, ну который всегда возит. Игорь его обещал встретить в аэропорту!
– Я не знаю. Игорь у нас больше не работает, и курьер Ваш не приезжал и деньги в кассу не сдавал, так что Вам надо разобраться у себя и поскорее дать ответ, иначе мы вынуждены будем ввести штрафные санкции, или попросту говоря, включить счетчик – спо-койно произнес Эдуард.
Эти слова смутили Алексея. Игоря нет, какой-то Эдуард появился, Лева не известно где и не звонит, куда ни посмотри – подстава какя-то, а я тут любезничаю с этим типом. Алексея задел такой тон незна-комца:
– Знаете, Вы тут на меня не наезжайте по-тихому, я уже три года работал с Игорем и другими ребятами, и все было нормально, а вот Вас я не знаю. Что-то Вы темните, что-то здесь нечисто, и поэтому еще не известно, кто кому счетчик включит. Я ясно выразился, Эду-ард?
– Хорошо, хорошо, не горячитесь, молодой человек, переживать не стоит. Я думаю, Вы найдете своего курьера, и чем быстрее – тем лучше. До свидания, желаю успеха в поиске – в трубке раздались гуд-ки.
– Ишь ты, как разводит. Лева, Лева, где ж ты бродишь? – раскачи-вая головой, думал Алексей. – Игоря нет!? – не работает, говорит. Странно, к нему я обычно обращался именно по расчетам, и по де-нежным вопросам.
Алексей поначалу чуть не поперхнулся, его бросило в пот, на вис-ках появилась испарина. То, что сообщил незнакомец Эдуард, мало того что удивило, оно словно ошпарило Алексея. Горячий воздух сауны сменился дорожкой ледяного бассейна, и четкое ощущение, что что-то, где-то лопнет, не выдержит в организме, заставило его со-ображать. Охватившую его растерянность Алексей маскировал из-лишней самоуверенностью, что все под контролем, и он в течение од-ного-двух дней разберется, что случилось, где Левчик и где деньги. Но уже чувствовал, что не разберется. Но Эдуард так уверенно гово-рил, словно уверен, что деньги? Страшная догадка прострелила Алек-сея: «Он, этот Эдуард, знает, что я не найду ни денег, ни Левчика, по-тому что Левчик уже, потому что Леву… – язык не поднимался ска-зать – да – а», – только протянул он. Внутри у Алексея, что-то опус-тилось, и дурное предчувствие, один раз уже посетившее его, теперь еще крепче вонзилось стрелой в тело, в районе лопатки, и так, что он никак не мог выдернуть эту стрелу.
Алексей не замечал, что за ним все это время наблюдала Катя. А когда заметил, постарался улыбкой, обращенной в никуда, показать, что ничего не произошло, и все нормально.
«А ты-то куда лезешь, все тебе надо знать. Любопытная какая. Вроде бы раньше я за ней такого не замечал», – подумал он и протя-нул Кате трубку:
 – Поставь, пожалуйста, на базу, а то разряжается.
В голове застучал молоток, и Алексей, обессилев, сел на стул. От-кинувшись к стене, уперся в нее затылком и плечами. И периодично, как маятник, сгибая и разгибая шею, качался на стуле. Сердце стучало двести ударов в минуту, и болезнь, мучившая его и отпустившая бы-ло, взялась ломать с новой силой. Алексея сразу зазнобило. При взгляде на лампу глаза слезились, словно тысячи молний, ослепляли, разноцветные зайчики резали когтями  глазные яблоки на кусочки. Он еще сильнее щурился, слеп, затем медленно прозревал, и казалось на-ступало облегчение.
Теперь Алексея мучил один и тот же вопрос: «Что же случилось с Левчиком? Где деньги? И что делать?» Он обхватил лицо ладонями и нервно тер виски, делая другие движения, явно показывающие, что он в панике, что он один и рядом никого. Тишина, которая не раз спасала его от стресса, теперь только настойчиво звенела в ушах и сливалась с ровным ходом часов, висевших на стене перед кроватью.
 – Что-то ты уж слишком побледнел!?-
– Да, Левчик с деньгами куда-то исчез!?– решил поделиться Алек-сей, но сразу же пожалел, вспомнив, что ни разу такие рассказы доб-ром не заканчивались: Катя начинала поучать, попрекать. А сам уже рассказывал, сумбурно путаясь в словах: «…должен был в Москву, ну как всегда, а москвичи, говорят, в глаза не видели, я, как назло, на свадьбе гульбанил, да еще наелся там, словно предчувствовал. Сны разные нехорошие снились, будто крысы мамино сердце… грызли, фу, ты жуть прямо какая-то, мистика. А Лева, артист, понимаешь, знает, что переживаю, нервничаю и туда-же, молчит как партизан».
– Не нравится мне вся эта история, – помрачнев, начала Катя. – Вряд ли он с деньгами начнет пить и уйдет в загул. Дело пахнет очень плохо, Леша.-
– Да знаю я, только я тебя прошу – не каркай… Да, да. Ты прони-цательна, как всегда, и права, как всегда, дорогая. А я дурак, я мягко-телое дерьмо, я слабак, пьяница, моральный садист, трус, извращенец, полукровный мудак. И вообще, оставь меня, я в пролете, я не достоин тебя, я не достоин никого. Мне хреново, потому что я паникую и пе-реживаю за Леву, а не за эти вонючие грины. Вот честно не за них!
«Да хоть бы и за них, это же кровью пахнет!» – паниковала Катя в душе.
Она хотела успокоить пожалеть Алексея, но его взгляд с проблес-ком стали остановил ее.
Катя еще раз посмотрела оценивающим взглядом, похожим на сверхчувствительный сканер, и то ли в шутку, то ли всерьез произ-несла:
 – Да брось ты… психовать, пока все живы, здоровы, завтра объя-вится оболтус Левчик и вы будете дружно гоготать, своими опасе-ниями– произнесла она с тенью сомнения на лице.  Алексей за долгие годы изучил ее, и знал, что ей страшно не меньше его. Катя поняла, что он раскусил ее, и глаза ее опустились и сверлили паркет так, что уже должен был пойти дым:
– Да, ты угадал, мне тоже очень страшно, и от этого ощущения мне никуда не деться! И мало того, мне кажется, а скорее всего, так и есть… Левчика уже нет в живых...
 – Тьфу ты. Что ты, Катя, паникуешь, что ты нагнетаешь, ведь нет еще никаких фактов!
«Надо срочно ехать в аэропорт», – решил Алексей и вспомнил, как собирал в дорогу Левчика, укладывая в тайник деньги, давал подроб-ные инструкции, как вести. Что здесь, в своем аэропорту, он пройдет через VIP-зал и благополучно улетит, Алексей не сомневался, а вот в Москве его должен был встретить Игорь. Но его, почему то кто то уволил!? Надо обязательно позвонить ему домой, тогда будет ясно. А что, если б Игорь его встретил, так неужели б, а что, не дай бог, и Игоря – того? По нынешним временам все возможно, и не такие ох-раняемые пропадали, а тут вообще без охраны и без оружия. Скорее всего, Левчик там не появлялся, так что получается, что он отсюда не вылетел!? Или вылетел?
Так ничего и не решив, Алексей оделся по-армейски быстро и, не желая далее объясняться с Катей, выбежал на улицу, завел машину и уже собрался тронуться с места, когда увидел, что Катя в форточку что-то машет и кричит. Но он только нетерпеливо махнул в ответ, что означало « Все, поехал!». И тронувшись, с пробуксовками, был таков, оставив позади, медленно оседающее, облачко пыли. И растерянную Катю, стоявшую на коленках на подоконнике и смотревшую вслед.
Выехав со двора на широкую дорогу, ведущую в центр, затем раз-вернулся на 180 градусов и поехал в сторону аэропорта. Алексей не знал, зачем точно туда едет. «Но если Левчик вылетел, – подумал он, – то его надо искать в Москве, а если нет, то может?» Это первое, и самое очевидное, что пришло на ум, и от этого стало чуть легче. Алексей начинал искать черную кошку, в черной комнате: осторожно, чтобы не спугнуть ее, считая как первоклассник на пальцах, что пер-вое, что второе. «Во-вторых, надо поехать из аэропорта к брату Рома-зу и затем к Эльдару или Асаду, короче – как получится». Не раз уже не на словах, а на деле они помогали Алексею, и, как правило, в не-приятных ситуациях.
Алексей разогнался и переключился на пятую скорость, догнав стрелку до отметки 170 км в час. Деревья мелькали в боковом стекле. Начинало смеркаться, и вот уже перед взором аэропорт. «Улетел, не улетел? – гадал Алексей. Он увидел на привокзальной площади стоя-щую на стоянке машину, и сердце его заколотилось. Это была маши-на Левчика, серебристая 99-я. Алексей припарковался рядом, и тут же к нему подошел стоянщик. В другой раз Алексей послал бы его подальше и не заплатил, но сейчас он отдал деньги и как бы невзна-чай, глядя на серебристую 99-ую, спросил:
– Давно стоит?
– А что, знакомый, что ли? – переспросил стоянщик.
– Да, это брата машина, а самого что-то в аэропорту не нашел. Может быть, в кафе куда зашел? Случайно не видел? – прикинув-шись, пробасил Алексей.
– Да нет. Эта машина уже третий день стоит. Улетел, видно, твой брат. Вот и денег оставил за пять дней. Просил присмотреть, чтобы не поцарапал кто, – рассказал стоянщик.
– Да? Ах, да! Вспомнил. – Алексей задумался – Он же в команди-ровку собирался в столицу. А ничего больше не говорил? Когда прие-дет? Один был? – переспросил Алексей, уже не надеясь, что услышит что-то интересное.
– Что-то много спрашиваешь, земляк. Не из милиции случаем?
– Да нет, что ты, разве я похож на милиционера. Посмотри на ме-ня. Я же не похож, – засмеялся Алексей.
– На мента, может, и не похож, да и на брата того парня тоже не очень. Тот высокий, рыжий, а ты – коренастый, – заметил стоянщик.
– Коренастый, говоришь? Это от неправильного питания. Обмен веществ нарушился, в армии еще – как бы оправдываясь и уже соби-раясь уходить, объяснил Алексей.
– Не знаю, как насчет обмена веществ, а вот, что жрать надо  мень-ше, это точно. А еще не знаю, нужно тебе это или нет, а баба с ним была такая видная. Что надо мужику – все при ней!
– Что? Что? Я не ослышался, кто там с ним была? Как выглядела, говоришь? – оживился Алексей.
– Раз так интересуетесь, – стоянщик обратился к Алексею на «Вы» – значит, что-то случилось. Что-то произошло с Вашим братом, на-верно?
– Нет, с чего ты взял? – не поддержал его начинание Алексей.
– Так вот, такая модная женщина, не девушка, а именно роковая такая, была с ним. Жуть как хороша. Как в кино. В платочке и в очках модных. Так что лицо толком и не рассмотрел, но хороша, зараза. Из-за, такой голову потерять – раз плюнуть.
Алексей все это время, пока стоянщик рассказывал, вспоминал знакомых дам, схожих с описанием, но никто не подходил.
– А волосы, волосы какого цвета?
– Волосы? Челка, кажется, белая, крашеная, – снова задумался сто-янщик.
– И что она… ну, с ним приехала? – торопил Алексей.
– С ним, с ним. Это точно, но сидела на заднем сидении, а не на переднем. Это о чем-то, наверное, говорит, – предположил стоянщик.
– А о чем это говорит? – повторил Алексей, закуривая сигарету. – Ты еще не меняешься? Будешь здесь?
– Да. Я сегодня дежурю! – ответил он.
– Хорошо. Сейчас до аэропорта добегу. Может, еще чего узнаю. А насчет того, что что-то случилось, так это ты зря, не бери в голову. Просто отец велел разузнать, как братишка поживает, – выдумывал на ходу Алексей. – А то пропал совсем. Ему жениться скоро, а он голову совсем потерял. С барышнями шашни крутит. Правильно я говорю? Помог ты мне. Спасибо. Прояснились кое-какие вопросы, связанные с братиком.
И Алексей зашагал в сторону аэропорта. Там у дежурного удалось узнать, что Левчик вылетел в тот день, согласно купленному билету, но не в Москву, а в Питер. «Ты что, брат, белены объелся, что ж тебя в Питер-то понесло!? – недовольно, но уже более спокойно подумал Алексей. – Это ж не Новый год и не «С легким паром», а ты не Анд-рей Мягков» – старался шутить Алексей.
 

*     *     *

Перед городом Алексей прибавил скорость, обгоняя еле плетущиеся машины.
Смеркалось, но на пляжах, мимо которых протянулась трасса, кипела жизнь. Солнце не припекало, и народ без всякого страха обгореть продолжал купаться, не пугаясь надвигающейся тьмы. После захода солнца веселые компании отдыхающих плавно перетекали в прибрежные кафе.
 
– Где искать Левчика? В Питере? – беспомощно пронеслось в го-лове Алексея. Он повернул свою красавицу БМВ в сторону моря, по направлению к кафе «Зодиак». Алексей часто заходил сюда раньше, с ребятами и с семьей. Здесь хорошо готовят шашлык, да и цены уме-ренные. Он решил присесть в одной из кабинок, разбросанных вокруг кафе. Оглянулся по сторонам и, не увидев знакомых лиц, прошел внутрь. Подошла официантка.
– Что будете заказывать? – спросила она и приготовилась записы-вать.
– Шашлык порцию, хочу, – начал шутливо Алексей, – Бутылку минералки, зелень и сто граммов водки.
– Хорошо – сказала миловидная официантка и выпорхнула из до-мика, но не успела еще далеко отойти, как Алексей вдогонку попро-сил минералку и зелень.
Она сказала: «Хорошо, хорошо, сейчас».
Алексей закурил сигарету и посмотрел на часы. Было семь часов вечера.
«Надо же, вот посмотрел на часы ровно в семь часов. И кстати, у меня часто такое бывает, особенно на спидометре. Как встанут в ряд четыре-пять одинаковых цифры, и именно в этот момент я смотрю на спидометр и вижу их, а ведь они крутятся, меняются. Что бы это зна-чило?» – стараясь отвлечься от мрачных мыслей, выдумывал Алексей. «Что же я имею в плюсе? Я жив, семья жива, только Лева как в воду канул. Но раньше же прокатывало. Главное, что никто ничего не знал, а здесь явная утечка. Кто-то пронюхал, или сами москвичи подстави-ли. Они-то и знали больше всех, и что это за баба Левчика провожа-ла? Что-то не нравится мне этот пасьянс. Ой  не нравится. Предчувст-вие – упрямая штука, если оно есть, а оно наплывами и всполохами так и мечется» – размышлял Алексей, нервно постукивая зажигалкой по деревянному столу, покрытому дешевой скатертью.
Официантка принесла минералку и зелень с сыром.
– Откройте, пожалуйста, бутылку, – попросил Алексей.
– Она уже открыта, – отвечала девушка.
– Да, кстати. А что мы делаем после работы!? – глядя в глаза офи-циантке, спросил он. – Может, что-нибудь веселенькое придумаем? На машине покатаемся! Точно, я бы мог подвезти Вас до дома! – про-должал Алексей, видя, что несмотря на юный возраст, к приставаниям клиентов девушка привыкла.
– Хорошо – вдруг неожиданно сразу согласилась она.
– Хорошо!? – удивленно повторил за ней Алексей. – Вот и пре-красно! – обрадовался он. – Во сколько заканчиваешь работу? И давай знакомиться! – перешел он на «ты», продолжая оценивать, обманет или. – Только, чур, не обманывать, а то я этого не люблю, жутко злюсь на врунов, хорошо, договорились!? И как же тебя зовут? Не расслышал. Ка…как-как?
– Роза меня зовут, а заканчиваю работать в полночь. Так что уже поздно, и обычно нас развозят по домам, поэтому… – она не догово-рила и пошла на кухню за шашлыком.
Алексей остался снова один на один со своими проблемами.
«Вот живешь, живешь. Все так ровно и красиво, и на тебе -такой облом. Кайф размеренности поломан. Одни вопросы и ни одного от-вета. Как ее зовут? Роза?» – его локти прижались к бокам, а плечи поднялись вверх, создавая впечатление, что он втягивает голову внутрь. – Нет, Розы у меня еще не было! – вспоминал он. – Зато была Карина!-
Месяц лежал на боку, словно сам стал пьян от праздного любо-пытства и пьянства людей, копошащихся внизу, на земле. Темнело, и Алексей начал с нетерпением посматривать на часы.
«Сейчас покушаю и , к Ромазу. Что он скажет? Может, чем помо-жет » – решил он.
Наконец, официантка Роза принесла еду и сто граммов.
– Я подумал тут, дорогуша моя, и решил, что тебе нужно меня поддержать – сказал  он и протянул ей стопочку.
– Я же еще не Ваша! Что Вы? Я же на работе.
– Ты что – боишься? Боишься, что уволят? – переспросил Алексей.
– Да нет. Просто не хочу.
– Да боишься, боишься, но уже конец работы близок. И здесь ни-кого нет! – он резким движением обнял ее. Роза с легким сопротивле-нием поддалась его рукам. – Ну что же? В чем дело стало? По чуть-чуть, и ночью, я тебя везу! – Алексей не договорил, поднося ей сто-почку. – А нет, лучше сделаем проще. Ты выпиваешь эту стопку и приносишь мне новую!
Она не допила и, закусив наспех, вылетела из домика.
«Ничего. Будешь моя» – подумал Алексей, провожая ее взглядом.
Он вспомнил лето в горах, его взгляд стоял на донышке тарелки, а желваки ходили кругами, пережевывая мясо с запеченных бараньих ребрышек.

*     *     *

Катя, не дождавшись Алексея, собрала детей и уехала к своей тете Олечке. Это Алексей узнал, позвонив домой еще из аэропорта. Обиженным голосом Катя сообщила: «Нас отвезет Эльдар».
«Да и бог с тобой, Катя, и домой особо не хочется, – думал Алексей. – Что там интересного? Телевизор посмотреть? Тоска зеленая. А лето оно раз – и закончится!-
Роза принесла вторые сто грамм, и, обрадованный ее приходом, Алексей взял с подноса стопку и залпом выпил. Потом, обнял и при-жав без особых проблем, поцеловал в губы. Но словно опомнившись, Роза начала вырываться, его поступок словно напугал ее. И вырвав-шись, она скрылась в тени вечерних деревьев.
– Нет, мы еще поборемся, – произнес Алексей вслух. Насытив-шись, он взял для кафешной собаки остатки пищи и вышел наружу.
В соседних домиках-юртах сидели люди: выпивали, разговаривали и кушали. Кто-то говорил тост. Алексей пошел вдоль домиков, про-бираясь на свет кухни.
В первом, ближнем к нему домике человек пять мужиков стояли с поднятыми бокалами. Вероятно, пили за здравие одного из присутст-вующих. Женщин с ними не было, и Алексею стало не интересно. Он шел медленно, как будто крался, словно хищник, а возможно, наобо-рот, будто жертва. Если бы в этот момент его увидела официантка, то точно решила бы, что он хочет сбежать, не заплатив по счету. Обыч-ное человеческое любопытство вынуждало Алексея заглядывать в светящиеся окна плетеных домиков, как раньше, в детстве он с трепе-том заглядывал в чужие незашторенные окна, надеясь увидеть там женскую наготу, но здесь было явно другое, наготой здесь и не пахло. Он стоял чуть в стороне от асфальтированной дорожки, но это ни в коей мере не уменьшило желания заглянуть в окошко очередного бунгало и остаться незамеченным. Что-то было в этом выше и силь-нее опасения быть замеченным. «Это же не спальня и не женское от-деление бани с множеством целлюлитных барышень и пластилино-вых теток, а, по сути своей, общественная столовая, – оправдывал се-бя Алексей. – Можно и отговориться. А что? Туалет ищу. Что тут предосудительного?» – успокаивал он себя.
Алексей подошел к окну. Невидимый изнутри, он в то же время мог наблюдать происходившее там. Но то, что Алексей увидел, заста-вило его отпрянуть. Он сразу узнал Омара. С ним была женщина. Он увидел только ее профиль, но этого хватило. Сомнений не осталось. Это была она. Дыхание у Алексея перехватило, живот предательски заурчал, он почувствовал себя загнанным в мышеловку.
«Это не правда, это продолжение дурного сна, я сплю! Что она де-лает здесь с этим уродом? Почему у нее белые крашеные волосы? Может парик? Она же темноволосая» – вопросы молниями ударяли по голове. Алексей мгновенно всё понял. Он вспомнил рассказ сто-янщика в аэропорту о блондинке, приехавшей с Левчиком и прово-жавшей его.
«Нет, этого не может быть! Нет, нет. Только не это», – твердил Алексей себе под нос, но казалось этот шепот, гремел эхом пещеры. Поза его сделалась неестественной. Он сидел на корточках, в сильном смятении. У него вспучило живот, и только один вопрос постоянно светил на мозговом табло: «Что у них общего?»
Ноги стали ватные. Чей-то грубый, с хрипотцой голос заставил его вздрогнуть и обернуться.
– Эй, ты! Что тут делаешь? Что крутишься?
Алексей замешкался, но сообразил:
– Да вот, понимаешь, туалет искал. Живот скрутило и никак не от-пускает!
– Я те сейчас скручу, фраер. Тут люди кушают, а ты, что собрал-ся!? Иди-ка отсюда, а то я тебя научу – угрожал голос.
Алексей узнал голос Додика, омаровского кореша, и понял, что тот его тоже узнает, если что-то не предпринять.
– Слушай, я же ничего. Я не здесь хотел, просто живот скрутило. Съел чего-то – искажая голос и кося под пьяного, шатался Алексей.
– Кто там? – крикнул из домика Омар.
– Все спокойно. Мужик один заблудился по -пьяни. Сейчас я его уведу – объяснил Додик.
Не подымая головы, Алексей вышел из палисадника, и Додик, по-видимому, не почуяв ничего опасного и осмотрев Алексея подозри-тельно прищуренным взглядом, по чистой случайности не узнал его. И, показывая на кафе рукой, объяснил:
– Вон туда иди! Там будет все нормально. «Очко» там найдешь. Туда, вон, на свет иди, понял!?– повторил он.
– Угу, – спаасибо ббрат, – ответил Алексей и поковылял к кафе, облегченно выдохнув, и радуясь, что Додик не узнал его в темноте.
«Омар с Кариной? Омар с Кариной! Омар с Кариной? Вот бы они удивились, увидев меня, смотрящего на них из тьмы, – бурчал он под нос. – А Додик… он один только раз и видел меня – года два назад. И все были «вмазанные», как сейчас помню» – вспоминал Алексей. Бы-стро расплатился с Розой, обиженно надувшей губки. – « Подъеду, как договорились» – коротко сказал он. И на всякий случай, если бы Додик наблюдал за ним, зашел в туалет, а потом завернул за угол, бы-стро завел машину и был таков.
Воздух обдувал струей в открытое окно и люк, немного освежая.
«Поеду к Ромазу. Нет, сначала позвоню» – решил он. Около касс аэрофлота стояли таксофоны, из пяти работал один. Алексей подъе-хал и, не зная, какой аппарат рабочий, зашел, в крайнюю справа буд-ку, взял трубку и, услышав гудки, набрал номер рабочего телефона Ромаза. После непродолжительных гудков раздался голос брата – ти-хий, будто с другого конца Земли. Слегка уставший, но такой родной:
– Алле,  слушаю, – раздалось в трубке.
– Ромаз! – крикнул Алексей в трубку. – Привет.
– А, привет! – обрадовался Ромаз.
– Ты долго еще на работе, будешь?
– Да, а что случилось?
– Да ничего не случилось. Посоветоваться надо. Не уходи ни куда, я сейчас подъеду.
– Хорошо, жду. Заезжай только быстрее, – услышал Алексей и по-весил трубку.
Ближний свет фар освещал пространство. Магнитофон Алексей не включил, в его мозгу вертелся смерч из догадок. Сюжеты  дней пере-плелись. Словно маленький озорной котенок играл и запутал с дет-ской непосредственностью все нити, и только опытный, кропотливый разум мог распутать этот хаос. Этим разумом мог стать Ромаз. «Брат молодой, но рассудительный. Встречаемся в последнее время редко. Все дела да проблемы. Только с проблемами и приходится обращать-ся, а хотелось бы и в радости, почаще. Выиграть в лотерею денег и посидеть у моря: шашлычок, вина. А то он совсем закопался в своем угрозыске, а я – так вообще бизнесмен фиговый», – рассуждал Алек-сей, выруливая на соседнюю с УВД улицу. Потому как к самому ми-нистерству не пропустят, «кирпичи» сплошные. Там и знаки повеси-ли, и шлагбаум, присутствует. Голос у Ромаза слегка заплетался, вы-давая, что выпивший. А что? От такой собачьей беготни запьешь, – оправдывал Алексей брата. – А что злые языки болтают – это все воз-дух и зависть. Что резковат брат – это да. Что честный – так это у него в крови, по жизни, – думал Алексей, – вряд ли он долго в ментуре продержится. Да-а-а-а! – выдохнул он, и припарковываясь добавил: – Врешь, не возьмешь.
Ромаз уже ждал Алексея у выхода из управы. С ним стояли двое сослуживцев.
– Привет, Ромазик, – сказал Алексей, почувствовав витающий воз-ле компании запах спиртного.
– О, Алексей! Салам, брат.
– Дельце одно есть к тебе. Может, отойдем, тет-а-тэт перегово-рим? Может, что посоветуешь – смущенно процедил Алексей. Они отошли в сторону.
– Что случилось? Что-то серьезное? Их подвезем? – Ромаз посмот-рел на сослуживцев.
– Да, времени в обрез, пусть сами ножками – не в обиду. Но если ты хочешь – Пахан как? Здоров? Все нормально? – спохватившись, спросил Алексей и, чтобы разрядить создавшуюся непонятную атмо-сферу, с серьезным видом, но с азербайджанским акцентом, забасил:
 – А что, дорогой. Та-а-м же работаешь? А когда приехал, слуш-а-ай, – и, раздув ноздри, выставил указательный палец вперед.
Они рассмеялись. Ромаз, обняв Алексея и уводя его немного в сторону от коллег, объяснил, как бы чуть-чуть оправдываясь за то, что выпил, начав с отца:
– Отец не болеет. Все хорошо. Он, сам знаешь, работает. Без рабо-ты ему тоска зеленая. Сам понимаешь, Алексей. А мы, это… Знаешь ли, день такой напряженный выдался, целый день в засаде просидели. Маньяк у нас, понимаешь, объявился. Хрен такой. Каждое полнолу-ние, как оборотень, на одиноко идущих женщин нападает. Мистика какая-то – и баста.Неуловимая нечисть!
Алексей слушал, не принимая всерьез отговорки брата.
– И что? Как? Есть подозреваемые!? – переспросил он. На его лице читался слабый импульс интереса.
– Да есть кое-что. Но вообще ничего определенного, переполоши-лись все. Сам знаешь, в наших краях отродясь никаких маньяков не бывало. У нас тут менталитет другой, не как в целом по стране. А тут бац и: одна женщина – труп, а другая в коме до сих пор, никак не придет в себя. И все в одном и том же микрорайоне. Нападает ночью, изувер, ну сам понимаешь, так что детей и супругу предупреди. Вече-ром одна пусть не ходит, а то я знаю, они у тебя любители погулять у ночного моря.
– Ну, это ты зря, у меня все строго, – оспорил слова Ромаза Алек-сей.
– Ну смотри, мое дело предупредить.
– А приметы, какие есть? – переспросил Алексей.
– Да нет, какие там приметы! Но предположительно лицо славян-ской национальности, – иронизировал Ромаз.
– А кстати. Вы, молодой человек, очень подходите под ориенти-ровку. Ха-ха! – поймал тему Ромаз. – Возможно, ваша группа крови подойдет под группу крови, оставленную на одежде жертвы. А Вы, кстати, ха-ха! – Ромаз в захлеб нетрезво смеялся, и незаметно подо-шедшие сослуживцы тоже загоготали, скалясь грубыми пьяненькими улыбками, увлекаемые его фантазией, тоже смеялись, – Не носите ли вы в кармане брюк молоточек со следами запекшейся крови или, мо-жет быть, скальпелечек? Не успели ли вымыть? Ну, пройдемте, прой-демте, дорогой маньячок-с, в Вашу машину.-
Это начало раздражать Алексея. Да с чувством меры у Ромаза большие проблемы, особенно по пьянке, подумал он и заметил уже вслух: – Ну хватит скалиться-то, ничего же смешного!-
Алексей не находил смешного в этой теме. Возможно, он вообще страдал отсутствием чувства юмора, но то, что он действительно об-ладал  славянским лицом и являлся полной визуальной противопо-ложностью своему смуглому черноволосому брату, это точно.
И тут Алексей вспомнил, зачем приехал.
– Ну, садись или садитесь! – поторопил он Ромаза, уже перешед-шего на анекдоты.
– Ну что? Куда поедем! – спросил веселый Ромаз.
 – Ты не думай, братик, «лапа» гуляет от взяток, то карманы пол-ные! -
Ромаз попрощался с коллегами. Он явно желал продолжения вече-ра с коллегами, но, пересилив себя, сел в машину и, посмотрев на Алексея, снова извинился. Старая пластинка про то, как он устал се-годня и поэтому выпил, навевала на Алексея предположение, что Ро-маз не сможет его понять так как нужно и разговор лучше отложить.
– Слушаю, что там ? – спросил Ромаз.
– Ну слушай, раз слушаешь, – начал Алексей.
 Ромаз собрался с мыслями и выслушал. И, как ни странно, все по-нял.
– Завтра придешь с утра, или, может, даже сегодня. Или нет, давай лучше завтра пораньше съездим в шестой отдел и посоветуемся с Зу-рабом.
– Это кто? – спросил Алексей.
– Да это мой друг, кореш, одним словом. Он нам все подскажет. Необходимо, конечно, будет его отблагодарить, но это я сам, у нас свои расчеты. Ты пойми, – объяснил ему Ромаз, – они обязаны подоз-ревать всех, они строят из себя патологически подозрительных и принципиальных, хотя истинная их цель – срубить с тебя бабки. Ты что, ментов не знаешь? Их же только бабки интересуют. Это их рабо-та. А сейчас сам знаешь как: если наверх не отошлешь, не только рас-ти не будешь, но и с работы попрут.
Ромаз говорил: «их работа». Как будто сам не был ментом. Он подсознательно или сознательно делал ошибку. Ромаз явно дистанци-ровался от тех или иных методов работы своих коллег, он просто сты-дился их.
«Полумеры просто не помогут найти Левчика. Да и родители Лев-чика, как только узнают о случившемся, неизвестно, как себя поведут. От них можно ожидать чего угодно. Шутка ли – горе и гнев матери. Ох и влип я!» – думал Алексей.
– Слушай, братишка, а он, того, не мог тебя зашвырнуть культур-но и с бабками скрыться? – осторожно спросил Ромаз.
– Нет, ты что, Левчик мой друг! Нет, это исключено, он и раньше возил такие суммы, не раз. Если б хотел, давно мог свалить. Нет, это исключено! – повторял как заклинание Алексей.
 Довез Ромаза домой.
– Зайдешь? – спросил уже начавший ловить « отходняк» Ромаз.
– Да нет, не получится. Извини, поеду. Привет папе!-
– Это да. Ну смотри, завтра не задерживайся, а то дальше затяги-вать ни в коем случае нельзя – протянул Ромаз и, хлопнув дверцу ма-шины и прощаясь подняв руки вверх, побрел к подъезду, а затем по темному подъезду, похожему один к одиному с тем, откуда ему сего-дня пришлось вести наблюдение, рассматривая подозрительных лич-ностей. Лифт не работал, и жильцы брели днем и ночью в свои жи-лища, небольшие квартиры из панельного железобетона, по темным, грязным этажам, испытывая усталость и мучаясь одышкой.
«А теперь еще этот маньяк на их голову» – подумал Алексей, по-смотрев на часы. Он не поверил своим глазам. Была уже половина двенадцатого ночи. Но домой не хотелось.
– А была, не была! Сделать, что ли, хорошее дело? – Подвезу офи-циантку домой!


*     *     *

Он шел пешком по барханам и раскаленной сковороде асфальта не потому, что любил ходить пешком, не потому, что любил прогулки на воздухе. Ситуация была банальная. Как и у миллионов россиян, у не-го не было машины.
В то утро, открыв глаза и взглянув в просвет штор, он решил, что все будет хорошо. Необходимо только что-то поменять в своей жизни. Но что? Это что-то он как раз и не знал, но постоянно задавал себе этот вопрос. Все было тихо и чересчур уныло. Он не давал волю эмоциям никогда, и всегда держался до последнего перед хамски настроенными гражданами. Нет, он иногда срывался на рев. Искры катились из глаз в этот момент. Обидчики сразу превращались в маленьких беспомощ-ных котят и, прижимаясь друг к другу, сильно жалели, что разбудили лихо. Но он, как клокочущий вулкан, обдав обидчиков паром и газом, замолкал и ему даже становилось слегка не по себе, когда перебарщи-вал. Он спешно пытался покинуть это место, чтобы через некоторое время снова ввязаться в склоки, в магазине, трамвае, автобусе. Считая себя верхом спокойствия, он на самом деле был скрытым шизофрени-ком и психопатом, преследуемым многочисленными фобиями.
Войдя в троллейбус, он постарался сесть в самый перед, чтобы ни-кого не трогать и не видеть, кроме дороги и водителя.
Голова его побаливала после вчерашнего. Возможно, из-за под-нявшегося давления ему все время мерещилось, что из носа вот-вот хлынет кровь, а платок он забыл в другой куртке. Да и что особенно-го, если вчера вечером шел мелкий дождь, и небо было затянуто плот-ным слоем пуленепробиваемых облаков, а сегодня от них не осталось и следа. Сине-голубое небо, яркое солнце, но ветер прохладный, бли-же к северному. «Да, черт его знает, может ближе, может – дальше. Погоду не предугадаешь», – злился он.
Его жизнь сложилась не так хорошо, как ему того хотелось. Он был болезненным ребенком не подающим особых надежд, но гены сделали свое дело. Он вырос в крепкого мужика.
Он сидел в троллейбусе и мечтал. Вот уже и свои дети у меня поя-вились, а найти себя в жизни не пытался до последнего времени. Тупо ходил на тупую работу. Там читал что-то от скуки. Жену терпел – ее гнилой нрав. А что – она воспитана в духе фатальной необходимости вытягивать деньги и портить нервы, так так у всех.
         Одно время ему казалось, что он уже женат и что между ним и его воображаемой женой затлел огонек настоящей чистой любви, но постоянные трудности в быту и нехватка денежных средств охлажда-ли этот пыл, не давая ему разгораться. Нет, она не была похожа на его маму. А если б она хотя бы внешне напоминала ее, ему было бы легче общаться с ней. Иногда ему казалось, что он готов уйти, оставить ее, начать новую жизнь, полную приключений и секса, но здравый смысл в итоге побеждал. Воображаемый мир – его спаситель, в нем, словно в интернете, он блуждал в минуты покоя. А бывало, что задерживался там, на дни и даже недели. Жизнь уходила быстро и незаметно, и он ничего не мог с этим поделать, кроме как осознавать и созерцать не-избежный процесс увядания и рождения новой жизни.
«Ну что я есть? Червяк навозный. Тварь бесхребетная». И это не оскорбляло его совсем. Наоборот, это была его платформа, его убеж-дение. Но иногда он сердился на очередную воображаемую жену, особенно по весне, когда все жизненные соки начинали бурлить в нем, а жена не хотела выполнять свои супружеские обязанности.
«Взять пистолет и вышибить этим женам мозги за правое дело, а то гуляют налево, пока мужья на работе. А что – и вышибу!» – он все-гда примерял, как костюм, к себе эти ситуации. И казалось ему, что он смог бы осилить этот груз, но с чего начать? Вот в фильмах все так просто – взял оружие и вперед. А в жизни – одни разочарования, а смелости не хватает. Одни понты остаются и девиз: ничего не знаю – моя хата с краю. «Слабак!» – ругал он себя.
Он поднял глаза и увидел входившую в дверь троллейбуса девуш-ку. «А ничего, – подумал он. – Вот она похожа на маму. Ну и что же».
Он обвел ее взглядом. Интересно, а что там за лицо у такой фигу-ры? И лицо повернулось, расплывшись в улыбке, но не для него, а при встрече с подружкой. «Наверное, едут в институт, или уже отучи-лись». Он тоже хотел учиться. В мединституте. Но для того, чтобы поступить без денег, у него не хватало знаний. А с деньгами было ту-го. «Из меня бы получился зубной техник или патологоанатом. Я по-койников не боюсь» – думал он. Но что-то судьба не подавала знаков внимания, и очередная идея стать врачом-профессионалом улетела в небытие и исчезла как дым в вечернем небе.
Он прислушивался к разговорам, но ничего интересного не услы-шал. Только ровный гул электротранспорта то усиливался, то утихал по мере возрастания или убывания скорости. Троллейбус был набит людьми. Изредка слышался голос кондуктора, но заплатить за проезд никто не спешил. Поэтому кондуктор с трудом протискивалась впе-ред и назад, обилечивая несознательных граждан. Он порывался ус-тупить место пожилым людям, но они отказывались. Но все же он ус-тупил место одной старушке. Та без обиняков и благодарности просто села и через секунду даже не смотрела в его сторону. Это его задело. «Старая шлюха» – злился он.
Очередной мыслительный процесс отвлек его в другом направле-нии. Он даже не заметил, что оказался сзади той, что была в мини-юбке. От нее исходил приятный аромат. Прислушавшись, он выяснил, что ее зовут Ася и она едет в стоматологию лечить зубы. Ему вдруг захотелось быть ее лечащим врачом и прикоснуться к ее милому ро-тику. «Нет, а что если она подставная? Так бывает у бандитов и жу-ликов. Хорошая знойная телка пускает пыль в глаза, а потом или кло-фелин, или в режиме реального времени «гоп-стоп», мы подошли из-за угла. Нет, я этого добра не видел. Видеть-то видел, а выколоть себе глаза, что ли, если смотрят они не туда, куда надо, – заводился он, – да и что с ними разговаривать. Заморочиться все хотят, нет мочи. А чтоб вот так, по-старомодному походить, поговорить, ухаживая и проявляя знаки внимания, а уже потом, после свадьбы. Нет, сейчас уже десятиклассница тебя всему научит. Сейчас первым делом в по-стель, а дальше посмотрим. Нынче молодежь отмороженная, по мик-рорайону бродят, чтобы с кем подраться или зацепить кого. Такой урод, попадется – что с ним делать-то? – его передернуло. – Живешь, живешь. Чем больше раскладываешь, тем запутанней жизнь. Дерьмо, одним словом. Были, конечно, просветления, когда все было ясно как божий день. Крупным планом проецировалась раскладка дел, поступ-ков, отношений, слов и интриг, произошедших в последнее время, и явно прослеживались негативная тенденция и позитивная. Куда идти и зачем, если везде одни шлюхи!? И всегда был один и тот же вывод. Надо разобраться с этими ****ями, детей даже завести не с кем. Не-обходимо куда-то идти, что-то делать. Я один за всех мужиков отду-ваюсь. Но по-другому не получается. По-другому – стена и тупик», – решил он.
Вот именно перед такой стеной и стоял он сейчас, и смотрел на кирпичи. У него не было желания мыслить, что-то делать. Воля от-сутствовала. Мысленно он пытался нащупать ее концы, как концы спасительной веревки, но все было тщетно. Он стоял и стоял, как па-рализованный. И вот под ногами уже замокрилось и вместо брусчатки образовалось болото. Он погряз в этой трясине. Ее зловонные выде-ления опошляли всю красоту мраморных дворцов. Его агрессивное, хищническое начало – вот это и есть противоречивость натуры. От смирения и непротивления – к яростному натиску в самых неожидан-ных ситуациях. Он любил себя таким.
«Нет, только не на близких (которых у него на самом деле не бы-ло) смотреть этим ничего не видящим стеклянным взглядом. Равно-душие и опустошение засасывают, как пылесос пыль. Насилие, это элитный кайф. Но я не элита. У меня нет тяги к декадансу, хотя за-стойные явления типа меланхолии, как уже выше замечено, засасы-вают в трясину бездействия. Кровососущие твари всасывают кровь, наслаждаясь каждой секундой наступающей сытости. Это естествен-ный процесс, как и инстинкт продолжения рода».
Он на секунду представил, как эта, в мини-юбке, будет выглядеть без платья, но что-то заставило его возвратиться обратно в свое осво-бодившееся от старухи, вышедшей на остановке, кресло. Глубокое чувство неуверенности в своих силах сдерживало его. У нее наверня-ка был острый язык, а он знал этих кокеток наизусть. Что если вы-смеют или еще что-то. Такие дают только под страхом или за бабки, и если показаться перед ней в костюме Адама, то только перед мол-чащей и дрожащей. Ему стало хорошо от этой мысли.
 «Но я прожил в браке почти 10 лет, – фантазировал он, словно маленький мальчик, играющий с подружкой в дочки-матери, – и что? А то, что я был счастлив, но это было внутреннее чувство, а мир – все, что там двигалось, клубилось, – это было мерзко, и я брезгливо смотрел на этот недоделанный мир, ужасаясь всевластию женщин. А находясь на вокзале или в автобусе и ощущая запах человеческого пота и перегара женских выделений, я проклинал себя, что родился в этом грязном, несовершенном мире».
В его душе просыпался нацизм. Ему хотелось крикнуть «Хайль Гитлер» и заключить всех в лагерь. Казалось, у народа нет гордости. Когда они все вместе – это ужасно. Это как стадо баранов, стадо сви-ней, которых хотелось резать. Его тошнило в автобусе, троллейбусе, магазине, метро – везде, где их было много. «Я ненавижу эти рыла, меня не касаются эти рабские законы, которые стоят как копья, как прутья загона!» – и он чувствовал острую необходимость проскольз-нуть между ними, уйти оттуда, из общего загона. И вообще кто-то всю ночь лил серную кислоту на ступни его ног, отчего приходилось вскакивать и отгонять мучителей. Это ведьмы нечистивые, или еще какая-то нечисть! «Хочу, желаю того, что мне не принадлежит, чужо-го тела хочу, но только чтобы без амбиций, а в сексе безудержна. Но где же найти нужные глаза к этому телу?»– А он устал без постоянст-ва. Но так как он не мог понять самок, то и они не могли понять его. Он считал их бездушными тварями. «Душа бывает только у мамы. У мамы, любящей тебя, есть душа, а у остальных по отношению к тебе ее нет», – рассуждал он, давно забыв, как выглядела его мать. Что же это за дух, дух свободы. Посмотреть на землю с орлиного полета, а еще лучше стать самим орлом и парить в воздушных потоках один на один с собой. И вся земля перед тобой. Спускаешься камнем вниз, чтобы утолить голод, и только.
    Человек-ястреб. Это здорово!  После приступа молчаливости он вдруг начинал безудержно болтать. Слова летели плотным потоком, никто не мог вставить больше трех слов в его тираду. «Оратор хре-нов!» – думал он про себя. «Пошел ты» – мысленно отвечал он себе, зная свою слабость и ничего не в силах поделать с приступом словес-ного поноса. «Но что из этого? Вот сболтнул лишнего. Перед кем? Оголил свою душу ранимую и хрупкую, а они воспользуются, они неправильно поймут. Нет, так нельзя. Потерял бдительность, – корил он себя, – а вокруг волки в овечьей шкуре».
Эта мнительность была всего лишь одной из его маний, входящих в фобии, все больше засасывающие его в трясину страхов и предубе-ждений. Ему вдруг показалось, что он, сидя в троллейбусе, вспомнил зарю своей юности. Холодный пот и дезориентация в пространстве навевала близость смерти и будоражили воспаленное сознание ката-строфическими сюжетами. В эти дни воспоминаний ему нужны были только сон и жратва. Горячий борщ и сон. Солянка и дрыхнуть, а то хана.
У него между ног все горело, сдержаться, не было никакой мочи. Как ни затыкал он ладонями, процесс все равно пошел. Он понял, что за все надо платить, и, поспешая в душ, успокаивал себя, что лучше так, чем с какой-то шлюхой. Ему было брезгливо, но спокойно. Пол-люции происходили часто «Все будет хорошо. Небольшая апатия к женскому полу, созерцание – рассуждал он. – Сколько глупостей можно натворить вот так, сгоряча, с полными яйцами. Можно рево-люцию совершить, будучи неудовлетворенным. Выплеснуть свою энергию в пространство можно по -разному. Вот так и насилуем друг друга в изощренной форме. Глупо думать, что ты один такой пороч-ный и мысленно заглядываешь всем под юбки. Можно смело предпо-ложить, что и они мысленно прицениваются. Им тоже хочется, так что не дрейфь, прорвемся – храбрился он. – В конце концов – кому какое дело до того, кто у кого, кто кому и как. С инстинктами не по-борешься, – подумал он и постарался отогнать от себя всю эту чушь. – Брысь, ууу.– помотал он брезгливо головой, и накипь схлы-нула. Мозги, как радиостанция, настроились на другую волну, более правильную, как он считал.
    «Жизнь коротка, и нет никакого смысла обгадить свой путь, же-нившись. Наоборот, освети путь тем, кто как загнанная лошадь не может поднять головы в этой короткой гонке с неминуемым фини-шем, мужчина умирает раньше женщины. А я – избранный, который спасет мужиков. А что же простым смертным? – думал он. – Пожить в свое удовольствие мужикам, настоящим парням – таким как я. Это ли не единственно возможный путь из тьмы к свету, от войны – к ми-ру? В голодные времена люди становились каннибалами, и я чувст-вую в себе это. И силу умереть от истощения, но не переступить эту черту, я тоже чувствую. Вот так просто смириться со смертью и ос-таться в итоге человеком, а не диким животным. Преодоление живот-ного страха и, в итоге, своей химической, божественной природы – вот основной процесс улучшения породы. Хотя бомба существует, и она заложена в нашей природе. Мы себя сами уничтожим своими ру-ками, – продолжал рассуждать он. – Прогресс в технике – это катаст-рофа. Мы вырождаемся, хотя не все и не равномерно. Смешение лю-дей идет медленно, и пока мужчин не будет большинство, мир будет раздираем не понимающими друг друга людьми и народами в силу своих противоречий, созданных феминистками. Мир не сможет жить одной семьей».
В этот поздний час он сам себе был благодарен за теплую постель, за то, что Бог милостив к нему и его семье. А вокруг темнота и еще одна ночь, проведенная под крышей своего дома. Нет войны и катаст-роф, близкие живы. Что еще надо, чтобы на секунду ощутить себя счастливым? И он уснул.
Его разбудил голос кондуктора. Уставший от сильной жары и не-приятностей на работе, он выпил пива, чего раньше никогда не делал, и, непроизвольно прислонившись головой к стеклу троллейбуса, ус-нул и проехал свою остановку. Домой идти не хотелось, но надо. Бы-ла ночь, и он, сонный, по безлюдным улицам, поколесил в сторону своего микрорайона, ни о чем не думая и не вспоминая о том, что с ним приключилось во сне. Он устал от сна. Похмелье от бутылки пи-ва – нонсенс. В животе что-то урчало. Разболелся зуб, и только таб-летка анальгина хоть на какое-то время могла спасти его. Завтра все будет по-другому: он начнет новую жизнь скромного санбрата в больничном морге. Он станет ночным спасителем, он будет бороться с ними, с порочными женщинами. Но только бы добраться до дома, до реальной своей кровати и уснуть. Убежать, скрыться, спрятаться под одеялом от всей этой реальности. Все это он знал и умел, но это давало короткий и непродолжительный эффект. Резиновая жена с вы-резанными из картона детьми спали в другой комнате. Дети сопели во сне, а жена явно не спала, но не поднялась и не подала вида, что не спит. Ему казалось, что она притворяется. Он лег в холодную постель , и секунд 30 его трясло в ознобе, но он сжался и постепенно согрелся.
«Кому я нужен? Ведь никому ровным счетом не нужен. Бесполез-ный человек! Никакого толку от меня нет!»
Откуда взялись такие резкие и неожиданные мысли, он и сам не знал. Обычно, перед тем как уснуть ему становилось жалко самого себя, и от мысли, какой он одинокий и несчастный, у него самопроиз-вольно текли слезы. Но мысль о том, что человек рождается одиноч-кой и умирает один, укрепляла его в убеждении, что так устроено всевышним и никуда от этого не деться. Но в этот раз его понесло в другую сторону. Какая-то муха укусила его, и он упрямо твердил: «Я бесполезная, никому не нужная тварь. Нет, не тварь. Это уж круто. Бесполезный человек. Никому я не нужен. Это они внушили мне это. Они, женщины. Я не нужен им, они презирают меня с детства. Ничего я не умею!» – ему это стало ясно как белый день, и от мысли, что все об этом знали и молчали, его передернуло. Глаза его заволакивало туманом сна. Только сон мог спасти его от кошмара жизни. Но сон не шел и не шел. Только отрывки вчерашней ночи.
Он в умилении закрыл глаза, втягивая воздух ноздрями, в полном удовлетворении, что все прошло как надо. Он потянулся в кровати, как будто так и надо, для того, чтобы проснуться. Но была ночь, и слабое фонарное освещение через прозрачный тюль падало на его что-то бубнящие губы, и со стороны могло показаться, что он улыба-ется в радостном запале. Но что-то настораживало. Улыбка была че-ресчур уж натянутой для радости, а закрытые глаза, как канализаци-онные люки, таили под собой что-то темное, и пугающее. Это зрели-ще подхлестывалось периодически колыхавшейся поверхностью одеяла, словно подземные толчки гнали магму в кратер вулкана. Ноз-дри широко раздувались, выпуская горячий воздух агонии загнанного непрерывной скачкой гнедого жеребца, которого наверняка пристре-лят, поменяв на другого.
Все это было раньше или позже, днем или ночью, зимой или ле-том. Его больной фантазии не было предела, у него было по-настоящему только две привязанности в жизни. Это работа на благо науки. А себя он считал человеком, познающим вселенную через смерть, а  видел он ее каждый день, и каждый час. Нет, это уже не фантазия. Это его реальная работа в морге центральной республикан-ской больницы. Он был хорошим санитаром, четко выполнявшим все свои обязанности. У врачей-патологоанатомов не было никаких пре-тензий к нему. Молчаливый, но очень отзывчивый санитар. Никто не знал точно, есть ли у него семья, родственники, друзья, – собственно, как и он сам не знал этого. Он казался одиноким отшельником. Хотя изредка он что-то упоминал про свою жену и детей, но никто и нико-гда их не видел, будто их и не существовало вовсе, кроме как в его воображении. Но то, что он был строгих правил, это замечали все женщины, все, кто пытался с ним пофлиртовать. Что-то натягивалось в нем при попытке заговорить с ним. Он будто бы терял дар речи, и улыбка, сопутствовавшая отстраненности взгляда, заставляла думать о его чрезмерной застенчивости и недостатке мужского воспитания. Но большинство охотившихся на него «старлеток», видя его полное равнодушие по отношению к ним, а скорее даже чувствуя это, так как внешне он был сама взаимность, относили все это к присутствию в его жизни очень строгой жены. Да и внешность у него так себе – ни рыба, ни мясо, – оправдывая себя в глазах подруг, без устали нагова-ривали на него женщины. Единственное его качество, сформулиро-ванное ими: брюнет с голубыми глазами, но молчит как партизан. А это интриговало многих. Но он так культурно отшивал всех женщин, имевших на него виды, что в итоге и не осталось желающих заполу-чить его в качестве постельного трофея. И многие доверчиво, но без основания считали, что он голубой, так как при случайном прикосно-вении к нему врачей-мужчин, он как-то уж очень демонстративно вздрагивал, и у него учащалось дыхание. Но на этом все его увлече-ние мужчинами и заканчивалось, не успев начаться. Потому что он сам в глубине души органически не переносил даже мысли об одно-полых отношениях. Его начинало тошнить всякий раз, как только он пытался представить что-то похожее на гомосексуализм. Он радовал-ся, если в дни трудовых будней в числе остывших тел полуразложив-шихся и объеденных крысами трупов бомжей нет-нет да и попадется свежая, молодая плоть, выпустившая дух.
В эти минуты его фантазии не было предела. Надев перчатки и взяв в руки разделочный нож, он ходил вокруг нее – лежавшей на столе холодной, мертвой девушки. Как художник он рассматривал ее с разных точек. Она была его натурщицей в этот момент. У нее была черепно-мозговая травма, глубокая трещина в черепе говорила о па-дении или автомобильной аварии. В эти моменты блестящая и пу-гающая своей остротой любое живое существо медицинская сталь прижималась к холодной коже материи. Нет, он не резал, но очень хотел бы попробовать. С минуты на минуту зайдет врач. Он боялся, что он узнает о его желании. «Я импотент!» – уже смиренно говорил он себе. К этому позору он привык, но переживал каждый раз, когда любые попытки очередной девушки оживить его естество провалива-лись. Он смотрел в потолок, в окно, да куда угодно, но только не на женщину, которую он так хотел еще час назад. Теперь же она не ин-тересовала его вовсе. С чувством брезгливости и превосходства смотрели они на него при расставании. Так что ему приходилось опускать глаза и стыдиться того, что он не мужским способом доста-вил им удовольствие. О себе он не думал. Он был подавлен и слом-лен, и его слабый орган вызывал в нем потребность защититься. Нервные срывы, происходившие неожиданно и очень сильно, делали его  в  эти  моменты  опасным  для  окружающих.  Тогда  он  и  купил
 
резиновую женщину. Среди живых похотливых шлюх, его замыкало. Только среди мертвых он чувствовал себя спокойно. В морге он был как дома. Здесь был его мир, именно с тех пор, когда одна маленькая стервочка, издевательски искажая голос, и корча пьяную гримасу, сказала ему, рассмеявшись в лицо, что он не мужчина. «У тебя не стоит!» Все рухнуло в его мире, с интересом и вдохновением постро-енный дворец его планов, мыслей рухнул. Он оказался ненастоящим, не из настоящих кирпичей и цемента, а игрушечный детский конст-руктор. Сверху полетели деревянные кирпичи, кубы, трапеции, сферы и острые пики игрушечных башен его дворца, что-то непреодолимое, неизбежное оборвалось в нем. Он схватил одну из остроконечных башен, которые летели со стен замка, и, не видя куда, зачем и почему, со всего размаха воткнул, в обидчицу. Она не успела ничего понять, как и он. Все произошло быстро. Ее тело обмякло. Глаза, не пони-мающие, что из них вот-вот выпорхнет жизнь, медленно оседали в темноту холодных пучин. Она, извиваясь, сползла по стене, кровь медленно заливала половой коврик, пульсируя и выливаясь из глубо-кой раны, нанесенной кухонным ножом.
         Он попробовал ее на язык, и именно в этот момент понял, что снова стал мужчиной. Его плоть окрепла и возмужала. Он доказал ей и теперь докажет всем, что он мужчина. Но только они не смогут лю-боваться его силой, его мощью, потому что будут мертвы. Просто они не смогут открыть веки. У них не будет силы. Они узнают, как это страшно тяжело, когда нет силы, поднять веки и посмотреть. А только хрипы загнанной скотины, беспомощные и порочные. Так он стал маньяком. И сначала оробел от этих мыслей. Он прекрасно понимал, кто он, но ему казалось, что справедливость на его стороне. И это де-лало его сильнее. Его будут искать все, но он умнее, хитрее, коварней. Сотни умов, ловушек и хитроумных капканов. Но он умнее всех, по-тому, что правда на его стороне. Так думал маньяк, убежденный в своей правоте. Женщина сначала родила его, а потом уничтожила, а смерть возродила его к жизни, и он не чувствовал угрызений совести, потому что убивать стало его жизненной необходимостью. Он защи-щается. И от этих мыслей он делался совсем невменяемым борцом за права мужчин. Милиции он не боялся.
«Я слишком умен, чтобы меня поймали, – самонадеянно думал он. – Никто не виноват, что именно так я становлюсь мужчиной. Да, я зверь, не знающий покоя, но они, эти шлюхи, сами захотели, сами втравили в это меня – тихого и спокойного человека. И теперь нет спасения. Нет им покоя, когда я выхожу на охоту», – злорадствовал он, ища на пути именно порочных, по его представлению, женщин.
Он еще раз наклонился над лицом лежащей на столе белой как смерть девушки, пристально изучая рану на ее голове, через которую вышли мозги и кровь, как магма через расщелину в земной коре. «На-верное, упала с высоты на асфальт», – предположил он, гладя пальцем края раны. Воспоминания детства полезли, как тоненькие колбаски фарша лезут из дырочек мясорубки. Вот он во втором классе, они гу-ляют в парке, а напротив него огромное здание, серое десятиэтажное, с отличными проходными, темными балконами. С пятого этажа упала женщина на бетонные плиты. Это произошло почти на его глазах. Он, как всегда игравшийся сам по себе, внимательно зрительно осматри-вал этот дом, каждый балкон чем-то отличался от другого.
       На одном из них сидела женщина, прямо на перилах, и как-то странно покачивалась. В тот момент что-то волнительное пролетело по его телу, но он не придал этому значения, и уже в следующий мо-мент, когда он посмотрел в сторону покачивающейся женщины, то увидел, что она летит вниз. Он услышал звук удара о землю. Он пер-вый, что есть силы побежал к месту падения. Сзади уже кричали: «Вера Федоровна, Вера Федоровна! – так звали учительницу, – там женщина разбилась, мы туда». Опешившая учительница, увидев сво-их учеников, перебегающих дорогу, закричала: «Стойте, дети. Стой-те! Кто побежит через дорогу – будет наказан. Бизоев, Патрин, вызову родителей» Но ее уже никто не слушал, все были там. Это было страшное зрелище даже для взрослых, но он не почувствовал страха. Наоборот, сильное желание дотронуться до нее, взять в руки окровав-ленные куски черепа, разбросанные в радиусе метра, неумолимо тя-нуло. То, что называлось когда-то милой женской головкой, теперь превратилось в кашу из мозгов, крови и костей и заставляло даже взрослых закрывать глаза рукой. Он увидел людей, в белых халатах подъехавших забирать труп и тогда же решил стать врачом оконча-тельно и бесповоротно. Во что бы то ни стало.
       Он знал, что он сможет лечить, что он не боится мертвых. Вот только одно препятствие было на его пути. Он боялся живых, и ему никак не давалась учеба. Натянутые учителем троечки давали мало надежды на осуществление его мечты. Но он знал, ощущал где-то в глубине своей еще бессознательной детской жизни, что он станет врачом. Это его жизнь. Он желает видеть смерть, и ничего уже не из-менить. В этом его непреодолимое желание. 
 
*     *     *

Ночной город манил к себе, звал в гости. Блюз одиноких сердец и вечер угощал  Алексея картинками с влюбленными парочками, разгуливающими то там, то здесь вдоль улицы. Влюбленные парочки, перебегающие прямо перед колесами, заставляли визжать тормоза его машины и источать запах жженой резины. Прохладный воздух остужал кипящую голову. Он повернул на Бескайское шоссе и, постепенно ускоряясь, ловил себя на мысли, что не сильно и расстроится, если Розы не окажется. Если она уедет, испугавшись такого повышенного внимания с его, стороны, или больше не захочет обслуживать его, когда он через день-другой зайдет пообедать,  собственно ничего страшного в этом и нет.
«Возможно, у нее строгий брат, и она боится его осуждения, или суровые родители. Да мало ли что. Наконец, я ей просто не понравил-ся. Обедают, тусуются, снимают девчонок, разные, там.» – думал Алексей. И поэтому он уже был готов к облому, подъезжая к «Зодиа-ку», и удивился, когда увидел ее, стоящую одиноко возле фонаря близ кафе. Лица ее не было видно, но Алексей ее узнал и демонстративно сделал крутой поворот, остановившись рядом. «Производит впечат-ление» – подумала Роза. Он остановился с ювелирной точностью, лишь на миллиметр коснувшись ее сумочки, и распахнул перед ней дверцу. Роза без слов села, выставив вперед свои острые коленки. «Сколько ей лет? – подумал Алексей. – На вид около двадцати. Все равно маленькая».
– Что, долго ждала? – спросил Алексей. – На вот. Посмотри. – И он показал пальцем на часы на панели приборов. – Пять минут перво-го, на пять минут не стоит даже внимания обращать. – И он обнял ее за плечи и притянул к себе.
Роза не сопротивлялась, но лицо отвернула в противоположную сторону. Он не настаивал, и это переломило натянутость ситуации.
– Что ты грустная? Что случилось? – продолжал наседать Алексей. – Расслабься, мы едем купаться, или будем прямо здесь – намекал, стараясь, разговорить, упорно молчащую Розу.
– Понимаешь, – вдруг заговорила она, резко обернувшись к Алек-сею, и посмотрев прямо в самое дно его ироничных глаз. – Понимае-те, я не хотела Вас ждать, не хотела с Вами ехать. В принципе, я ни-когда не отзываюсь на приглашения клиентов, но. – и она снова за-молчала, будто собиралась с мыслями. Алексей понял, что девчонка  навеселе. Выпившая, одним словом.  Аромат перегара из ее рта, чуть не отбил у него желание овладеть ею. Но отвезти домой в этот момент он уже не смог бы ей отказать.
– Извините, я даже имени Вашего не знаю.
– Елки зеленые! Игорь меня зовут. Извини, забыл представиться. Совсем запарился в спешке, – представился Алексей.
– Понимаешь, Игорь? Я буду на ты. Хорошо? – спросила она, ог-лядев его взглядом. Нет, не бабы, а именно девушки. В ней не было развязности; напора, выраженного в оголении ног; не было этой осо-ловелой стрельбы глазами и навязчивого облизывания губ.
«Она просто выпившая девочка. По крайней мере, пока» – оценил ее Алексей.
Но вообще - то он был готов ко всему, поэтому чувствовал себя совершенно спокойно и раскованно.
– Хорошо, нормально! Поехали на море купаться, – резко прервал он.
Она секунду-другую замешкалась.
– Знаешь, Игорь. Тебе никто не говорил, что у тебя глаза добрые?
– «Ну вот, начинается», – пролетело в его мозгу.
– Что, прямо как у собаки? – хохмил Алексей.
– Да нет, не как у собаки, а как у человека. Вот что я хотела тебе сказать с самого начала и почему я тебя не боюсь – закончила она.
– Да, а я-то думал, почему ко мне на вокзале все бедолаги, за ми-лостыней подходят. Лицо, значит, у меня такое. Спасибо, чего гово-рить. Обрадовала, нет мочи. – продолжал  Алексей.
– Да ты не мучайся очень – продолжала удивлять своими выска-зываниями Роза. – Я и так поеду с тобой, куда захочешь. Поехали то-гда, уже – тихо попросила она, – С ветерком только. А то жарко мне. Я водки выпила. Хорошо, что хозяин не увидел, а то уволил бы сразу. Он такой. Сначала пристает, а если отказываешь, то постепенно вы-тесняет и выгоняет в итоге, а мне по. С кем сама захочу. А не люб он мне. Не хочу я его. Ничего, скоро доиграется. Как пить дать – доигра-ется, – ни с того, ни с сего заявила Роза.
Алексей все это время молчал и удивлялся таким разворотам.
«А вот так, с виду, и не скажешь. Ну, девчуха и девчуха. Так, на раз. А как круто повернула про глаза. И, кстати, она не первая это за-метила. – взгрелся Алексей.
– А я тоже, понимаешь, смотрю, что-то особенное в тебе есть, че-ловеческое. – сделал комплимент Алексей и принялся ускоренно по-жирать ее глазами с ног до головы, короткими импульсами сканируя ее женственность.
– И что? Нашел во мне что-нибудь интересное? Как ты меня мо-жешь раскрыть со своей точки зрения? – перебила она.
– А давай я тебе позже скажу. Не привык я вот так сразу оцени-вать, - растерялся Алексей. – Одно хочу сказать. Очень хорошее впе-чатление производишь. Милая, вкусная, и лицо у тебя грустное, а улыбка дефицитная, а я люблю именно такое сочетание.
Она не ответила. И он, воспользовавшись легким затишьем с ее стороны, быстро и легко положил, правую руку на ее бедро пытался погладить до теплого места, но, почувствовав протест, решил: «Еще рано. Да только бы не поздно». Алексей резко убрал руку на «переда-чу», врубив нужную, поехал в сторону моря, но вскоре притормозил, потому что знал: неровная дорога притаилась в темноте и ждет свои жертвы. Но ночью сюда ездили в основном местные, хотя встреча-лись и туристы, несмотря даже на то, что побережье не совсем обору-дованное и местные нравы не совсем цивилизованные, а скорее ди-кие, особенно в подпитии.
– Ну вот, Розочка, серьезная девочка, приехали.
– Ты что это, Игорь? Я что, такое впечатление произвожу, что ли? – сбивчиво произнесла она.
– Да нет, это я так, хотел узнать, если не секрет, кто ты. Чем зани-малась до работы в кафе. Это же интересно, – уточнил Алексей и взглянул на небо, прозрачное, усыпанное миллионами звезд, теплое южное небо. Искусственные спутники, как жуки-светлячки, борозди-ли в разные стороны. Море было видно в отблесках луны и слышно по звуку где - то рядом тихо бьющейся о берег волны. Ветра не было, и в такую ночь сама обстановка навевала романтические отношения. Все располагало к интимной, неторопливой беседе.
– А тебя правда Игорь зовут? – наивно спросила она.
– Да, конечно, как же еще – то, – ответил Алексей.
– А я знаю, тебя не Игорь зовут.
– А как? Интересно было бы услышать, – заулыбавшись, прикры-вая неловкость, переспросил он.
– А я знаю, но не скажу. Меня ведь тоже не Роза зовут – будто играя, прошептала она. – Но мы же отдыхаем. Зачем нам эти фор-мальности – добавила она. – Лучше пошли к морю,– она первая вы-шла из машины, оставляя его позади себя.
Редкий плеск крупной рыбы или морской собаки нарушал моно-тонный шум набегающей волны. Алексей заметил, что Роза сняла блузку, а затем юбку, совершенно не стесняясь. Она подошла к нему и, ничего не говоря, положила руки на плечи. Алексей обнял ее за та-лию. Ее горячее тело жаждало ласки, и он понял, что все случится даже раньше, чем он мог предполагать. Роза закружила его в танце, как будто слышала музыку, льющуюся с небес от звезд и уносимую морем. Затем она потянула его вниз, жаркие поцелуи унесли их еще дальше. Прошла вечность.
Они лежали совершенно опустошенные, но счастливые.
– Что я делаю? – вдруг наигранно произнесла Роза.
– А что ты сделала, не понял? – переспросил Алексей.
– Ты же женат и у тебя есть дети – вдруг заявила она спокойно.
Алексей молчал в растерянности.
– Да не переживай ты. Видела я тебя с семьей в городе и запом-нила почему-то: понравился, наверное. Вот и разгадка.
– Да, это семья, там, в городе, в другом мире. Мы же с тобой от-дыхаем, расслабляемся. И все тут, – и он схватив ее за руку, сказал: – Пошли купаться.
– Потянул ее за собой. Плыть далеко не хотелось. Поплескаться на мели – было самое то. Но Алексей все же из чувства противоречия, преодолевая животный страх перед неизвестностью, поплыл на глу-бину, хотя в душе боялся и дрожал от этой черной бездны. Ему каза-лось, что морские животные вышли на охоту и могут напасть. Но он плыл, потому что Роза смотрела ему вслед и кричала: «Ой, ради Бога, прошу: не уплывай далеко, я боюсь, вернись пожалуйста!» И он, только и ждавший этого ее крика, плыл обратно как победитель. Но страх перед морем был давним и стойким, и он ничего не мог с ним поделать. Она же, когда он приплыл, несмотря на его убедительные просьбы, уплыла тоже достаточно далеко. И теперь он уже переживал за нее. Тем более что она была «под шафе». Но все закончилось бла-гополучно. Обнявшись и закурив по сигарете, они сидели на песке, потягивая пиво, будто были знакомы уже тысячи лет.
– А ты стихи случайно не пишешь? – неожиданно спросил Алек-сей.
– Пишу, знаешь, – совсем не удивившись вопросу, ответила Роза. – Хочешь, что-нибудь прочитаю? – загадочно спросила она.
– А ты что, наизусть их помнишь? – удивился Алексей. – Ну, да-вай. Я это дело тоже люблю слушать, – обрадовано загоготал он, вспоминая Беллу Ахмадулину и ее чтение стихов.
Роза на секунду замерла и, как опытная артистка, подняв левую руку вперед, произнесла:
Вы подарили мне
Цвет ночи,
Волшебным танцем
Излечив недуг.
Балет, открывший
Счастье вдруг,
Повис на крыльях
Серебристых ухищрений,
Открытых тел
Незримые пространства
Неслись ветрами
Прочь по водным зеркалам
И горным прядям.
Следы терялись в городах,
Но снова находились
В мыслях о родных краях…
Она замолчала. Было видно, что у нее сбилось дыхание.
– Классно. Ну, ты… Отлично. И давно ты это. Как ты это дела-ешь? – удивленно восклицал Алексей. – Были бы цветы, бросил бы к твоим ногам – продолжал куражиться и восхвалять Алексей. – А еще? – попросил он.
– Еще? – удивилась Роза. – Давай в следующий раз. Если захо-чешь. А то сейчас перегреемся от этих стихов. Спать потом не смо-жем – сказала Роза.
– Слушай, точно, совсем забыл, поехали– заторопился Алексей. – Поехали, а то завтра у меня встреча утром. Елки-палки, совсем за-был – опомнился он. И схватившись за руки и скомкав одежду, они побежали к машине. Что-то детское было в этом действе, и чувство вины, начинавшееся у Алексея всякий раз, как он изменял Кате, в этот раз было побеждено непосредственным общением не с телкой какой-то, а с целым человечком. «Хоть и официантка, а стихи сочиняет. А может, и еще что умеет. Она непосредственна, умна и добра, что са-мое главное» – уже почти пел, натягивая сухие джинсы на голое тело, Алексей.
«Ну что, поехали?», – сказал он и поцеловал Розу в щеку. На что она ответила не менее приятным прикосновением своих пальчиков.
Какое-то время они ехали молча. Была уже половина второго но-чи, если верить часам. А так как не было оснований им не верить, то Алексей прибавил скорость и, как бы спохватившись о том, что не знает, куда ехать, спросил, изображая таксиста:
– Куда едем, дэвушка?
– Ах, ты же не знаешь, – спохватилась Роза.
– А кто знает? Я требую ответа! – произнес он с наигранной стро-гостью.
– Кто, кто? – спрашивала Роза и сама же отвечала: – Да конь в пальто! – и сама же смеялась.
– Ах, такой молодой дэвушк, а такой паративный слов гаварыш, эээ… А если поконкретнее? Мы уже в городе, на перепутье – уже серьезнее спросил Алексей и снова поцеловал ее.
– А что? Вот в трехстах метрах отсюда мой дом. Поселок Кондук-торный слышал?
– Да нет, что Вы, в первый раз слышу. А на чай пригласите, может быть?
– Ну, это уже слишком, нахально.
– А телефончик хотя бы, эээ – умоляюще спросил Алексей.
– Хорошо, уговорили! – с высокомерной простотой сказала Роза. Он скорчил смешное лицо, раздув ноздри и выпучив глаза.
– А-а еще на чай хотел зайти? Что сдрефил? Дома у меня голяк, я одна? – с надеждой в сияющих глазах спросила она.
– Нет извини, труба, провал, не могу. Завтра, – и он, не в силах выразить количество ожидающих его дел, и показал рукой выше го-ловы. А другой ладонью, словно ножом, показал, что будет завален делами.
– Ну, тогда пока! – вяло улыбаясь, просопела Роза.
– Тебя проводить? А то ночь. И мало ли что? – предложил с озада-ченным видом Алексей, явно ощущая какой-то дискомфорт в  животе. Кишки предательски урчали.
– А где? Далеко ты? – спросил Алексей.
– Да в этом доме, за углом третий подъезд. Дойду. Не в первый раз поздно возвращаться.
Алексей вспомнил слова Ромаза про объявившегося в этих краях маньяка, и его живот скрутило еще сильнее, и он уже желал, чтобы она побыстрее ушла, надеясь, что даже маньяк, хоть и маньяк, но то-же живое существо, тоже хочет спать, тем более что и милиция пасет, как говорил ему Ромаз. Кругом идет наблюдение. Мысли Алексея крутились в одном направлении: как бы отправить ее побыстрее и до-бежать до ближайших кустов, которые он уже успел заприметить прямо перед собой.
– Ну, давай. Пока, родная. Телефонами мы обменялись, звони или я позвоню.
Она развернулась и побрела за угол дома. Потом, развернувшись еще раз и помахав рукой, крикнула:
– Езжай. Я дойду.
– Нет, нет. Ты мне из окна с балкона помашешь, когда дойдешь, и тогда, я уеду. Хорошо? – предложил уже еле сдерживающийся Алек-сей.
– Ладно, уговорил. – крикнула она и уже окончательно пошла.
Во дворе было темно. Хоть глаз выколи. Слабый свет от ночного неба еле-еле проникал через густые кроны деревьев. Все успел заме-тить Алексей, пока сидел в кустах, куда он бросился сразу после того, как Роза скрылась за углом. Тишина была пронзительная. Ничто не нарушало это спокойствие. Город спал.
«Лифта не слышно. Значит, пешком поднимается, – подумал Алек-сей. – А какой этаж? Забыл спросить. Ну, сейчас поднимется и махнет рукой. Узнаю и поеду с Богом.
Только лай собак из соседних дворов изредка нарушал спокойст-вие спящего города. Но вот Алексею показалось, что чей-то приглу-шенный крик раздался как раз с той стороны, куда ушла Роза. Алек-сей опешил. Дыхание участилось. Сердце, заподозрив неладное, на-чало биться сильнее, выпрыгивая из груди.
«Что же это там? Маньяк, что ли, ядрена матрена!» – и Алексею захотелось, как в детстве, закричать что есть сил, чтобы все собра-лись, сбежались на его крик. Но то было раньше, а сейчас. Весь двор вышел бы раньше, и не надо было пять раз кричать, чтобы все проснулись и помогли изловить этого оборотня, эту гадину, пол-зающую среди людей. Но здравый смысл остановил его. От волне-нья он забыл даже, зачем находился в кустах. Натянул на себя шта-ны как есть и понесся к тому подъезду, в который, по его расчету, должна была зайти Роза. Забыв про страх, и про весь мир, он краду-чись зашел в подъезд, в котором, как это водится с советских вре-мен, отвратительно пахло, и воняло канализацией. Можно было вы-колоть глаза – до того темно. Алексей остановился на площадке первого этажа. Он не чувствовал и не видел ничего вокруг. Только зловещая тишина, и где-то выше, в районе шестого или седьмого этажа, тявкала собачка, явно принадлежавшая престарелой особе, вероятно коротающей свои дни за просмотром многосерийных   се-риалов   и   сидением   на   лавочке   возле   дома.    Алексей
 
прислушался. «Хороший слух, вот что должно мне помочь» – поду-мал он и, с трудом затаив дыхание, вслушивался и вглядывался в тем-ноту. Горящих лампочек на площадках здесь не видели давно. Глаза уже почти привыкли к темноте, и он уже смог различать ступеньки и очертания дверей и предметов. На первом этаже ничего подозритель-ного не было. По очертаниям, вытянув вперед одну руку, опираясь на перила, на ощупь он поднимался все выше, как индеец, стараясь сту-пать тихо, чтобы ни один шорох не упал в эту тишину ночи и не вы-дал его. Но что это? Чуть выше, в районе третьего – четвертого этажа, он услышал странный шорох. Он был неуловим, но Алексей услышал, и затем уже более громкий вздох, и следующий, и следующий, будто кто-то, обуреваемый страстью, находился на пике блаженства.
        Алексей уже не сомневался. Это было то, чего он боялся больше всего, отпуская ее. Мысли его судорожно крутились вокруг того мес-та, куда ему необходимо незаметно подкрасться, и главное – как? За-держать оборотня, если это он, а не пара малолеток. «У меня же нет ничего в руках – с сожалением вспомнил Алексей свою бейсбольную биту, оставшуюся в машине – а тот наверняка вооружен. Чем-то он дробит черепа своим жертвам и потом еще режет, и режет изысканно, мясник – он покрылся мурашками, представив  это, – и если так, то он настоящий сумасшедший, садист-извращенец», – и Алексей, сжав ку-лаки и наклонив голову чуть вперед так, что глаза сверкнули из-под бровей особенно неистово, пошел вперед. «Я должен, и просто обязан спасти ее. Вперед же, вперед! Не бойся, Алексей, ты же ой-ей-ей!», – подбадривал он. Шаг за шагом приближался к роковому этажу. Тьмы не существовало, и четкий силуэт человека, лежащего на другом че-ловеке и делающего поступательные движения, увидел Алексей и обомлел. «Это еще что за пидерсия, это еще лучше!» – проскочило в его мыслях, но что лучше, он и сам не мог понять, когда с ревом под-скочил к находящемуся в экстазе маньяку, отбросил его от Розы и принялся бить куда попало руками, ногами, зачем то с криками «Стой, стрелять буду!» Алексей желал в этот момент только смерти этому типу, и жуткое желание уничтожить его делало его удары страшными. Он не видел, кого он бил, не видел его лица, да это и не нужно в такой момент. Он просто бил гадину, змею пожиравшую его Розу.
          Маньяк не успел оказать сопротивление или просто не мог, на-ходясь в трансовом сомнамбулическом состоянии. Он как вампир, на-сыщенный кровью и получивший упоение и пищу для своего мерзко-го, извращенного ума и тела, был не способен сопротивляться. Души там явно не существовало. Только пустота и тьма. А если и была, то холодна и черна, как ночь в аду. Все это в доли секунды проскочило скорым экспрессом перед Алексеем. Он еще прыгал на безжизненном теле маньяка, как на батуте, но пинал от усталости все тише и тише. Казалось, душа вышла вон из этого тела. Алексей же словно забыл про Розу, и из-за кого он здесь, и прежде чем броситься к ней, он взглянул и почувствовал отвращение: на него смотрело окровавлен-ное существо мужского пола. Лицо его было похоже на красно-синее месиво. Глаза были закрыты. Он не дышал. «Убил!– спокойно поду-мал Алексей. – Еще этого не хватало!?»
Он наклонился над Розой. Она была вся в крови.
– Ну что ты, девочка. Открой глаза, пожалуйста, я прошу тебя. Ну хоть немного. Жива?
Он пытался открыть ей веки, но зрачков не рассмотрел, они зака-тились. Дыхание у нее если и было, то очень слабое. Алексей лихора-дочно нащупал пульс, но не понял, есть он или нет. Его собственный пульс и биение сердца перебивали все остальные звуки. Стучали, мо-лотом внутри головы, там, под черепной коробкой, в висках и затыл-ке, и где именно – было невозможно определить. Он попытался успо-коиться, собраться. Роза истекала кровью. Что он ей сделал, Алексею трудно было оценить и понять в темноте, но это было что-то страш-ное и вызвало в нем рыдание. Он с трудом заставил себя собраться с мыслями. Голова его заработала. Время работало против Розы. «А этому упырю уже по фигу, и он еще раз со всей силы, словно фут-больный мяч, пнул безжизненное тело маньяка.
 «Так что же делать? Во-первых, надо позвонить Ромазу. Скорую помощь срочно. Да нет, какую скорую. Ментов надо срочно. Нет ско-рую!» – колесо мыслей крутилось с огромной скоростью. Алексей еще раз взглянув на маньяка и удостоверившись, что тот не шелох-нется, спустился на этаж и стал звонить во все двери, приговаривая, как молитву: «Ну давайте, люди, просыпайтесь, открывайте, слыши-те. Беда, откройте!». Но люди не спешили просыпаться. Казалось, весь дом уснул летаргическим сном. Сном трусов, спрятавшихся под одеялами. Они не хотели ничего такого слышать и знать.
И ему стало до слез обидно, что вот такие отзывчивые, добрые гибнут, а эти дрыхнут.
«Молодая девочка больше, возможно, никогда не сможет дышать этим морским воздухом, пропитанным сладким ароматом  горных лу-гов, и ходить по городу, пропитанному бараньим салом. Никогда не напишет свои прекрасные стихи, а возможно, и романы; не родит та-ких же прекрасных детишек, а эти полусгнившие обыватели будут продолжать спать, жрать, плодиться, приумножая эту свою бессмыс-ленную породу. Маньякам они не нужны, – с обидой думал Алексей, – они вообще никому не нужны, ни Богу ни дьяволу. Они как зажи-ревшие свиньи, их даже резать не интересно. А маньяку подавай, чтоб с душой, чтобы своими грязными черными когтями прикоснуться к ее белой коже, к алым благоухающим розам, лилиям, цветущим в ее сердце. Нет, маньяку нужны именно живые! Он боится этих умных, гордых, красивых, а свиней презирают, потому что и сам один из них. Один из этих недоносков, прячущихся от страха за стальными дверя-ми» – думал Алексей, не зная, что Роза живет в 54 квартире и поэтому там никто не отвечает, а он окончательно терял веру в людей и в этот несправедливый мир. «Что делать? И в 54-й тишина, конец!» – и он, обессилев, присел на корточки.
– Ну, позвоните же, пожалуйста, кто-нибудь в милицию и скорую помощь, а то вас привлекут за неоказание помощи, – взмолился, уг-рожая, Алексей, и в десятый и в десятый раз кричал и кричал. Здесь у вас в подъезде девушку убили или поранили, точно не могу сказать, – рассказывал Алексей пустоте и лающим собакам, – и от вашей расто-ропности зависит, будет она жить или нет!» –
Алексей замолчал, обхватив лицо ладонями. Руки были липкие от крови. Он принялся оттирать их о джинсы, а лицо платком, который нашел в кармане рубашки.
– Какой-то шорох там, на площадке, возле Розы и этого – он на-сторожился и взглянул в сторону маньяка. Все без изменения. – Мо-жет, кошка или мышь пробежала» – подумал он подозрительно.
Не пренебрегая осторожностью, медленно, ступенька за ступень-кой, Алексей поднялся и потрогал ногой маньяка. Только сейчас он смог лучше рассмотреть его. Худое, вытянутое лицо, на улице встре-тишь – подумаешь: блаженный какой, волосы черные, а глаза закры-ты. Алексей с тоской и жалостью посмотрел на безжизненное тело Розы, снял с себя рубашку и накрыл ее окровавленное обнаженное те-ло.
«Судя по всему, маньяк тыкал ее ножом или заточенной отверт-кой – решил Алексей, – но где она?» И в этот момент что-то очень тяжелое сбило его с ног.
Разноцветные шарики поплыли в глазах Алексея, и он инстинк-тивно почувствовал, что необходимо закрыться, выставить руки и но-ги вперед. Огненное жало огромной осы вонзилось в его кисть, и он уже не надеялся на спасение, но огромное жало осы обожгло, а сама оса, укусив, отступила, улетела куда-то высоко, на вершину огромно-го дерева, в темноту листьев, прячась меж веток. «А может это была и не оса, – подумал Алексей, – что же это такое кусачее?» – силился вспомнить он, но не мог.
Его кружило и вертело, как на аттракционе в городском парке, но одно он знал точно: что должен догнать эту осу, изловить ее, а то вдруг она еще кого-нибудь покусает. И, собрав последние силы, Алексей пополз на четвереньках вверх по стволу дерева. Иногда ему казалось, что вот-вот упадет, но он еще сильнее хватался за ствол, ко-гда руки слабли, он соскальзывал с мокрых веток и летел, что каза-лось ему очень странным. Ведь дождя не было, а ему было скользко. Очень скользко. Скользкий ствол этого многовекового исполина был бесконечно длинный и толстый, такой, что он не мог обхватить его и, срываясь в очередной раз вниз, удивительным образом сделав не-сколько оборотов вокруг своей оси, снова оказывался на том же скользком месте. Алексей не отдавал себе отчет в том, что оглушен-ный и раненый маньяком, он стремится все выше и выше по ступеням дома. Скользя по стенам, падая и подымаясь, он приближался к девя-тому этажу и открытому ходу на крышу. Но осы не было видно, и че-рез какое-то время он даже забыл цель своего присутствия здесь. Его тошнило, что было хуже всего. Он не мог поднять голову. Алексей все еще полз, но уже видел, и знал – облегчение где-то рядом. И вот когда он уже, казалось бы, увидел, эту осу.
        Он сорвался и снова полетел вниз.  Алексей смирился, у него не было сил сопротивляться, и он просто отдался свободному паде-нию. Полет был долгим, ведь он так долго взбирался вверх. И еще дольше он падал. Иногда он вдруг съеживался, ожидая удара о землю, но этого не происходило. Откуда он знал, что это больно? Может быть, совсем наоборот? Какое-то смутное чувство напоминало, что все это уже было, и поэтому не хотелось углубляться. Он просто ле-жал на спине и проваливался все дальше и дальше в тьму джунглей, в мгновение сомкнувших над ним свои кроны. Ему было все равно. Он провалился в бездну, и только открыв опухшие от слез и бессонных ночей глаза, обнаружил, что лежит на дне индейской лодки. Что-то подсказывало ему, что он должен лежать на дне каноэ, а если попыта-ется встать, то это будет еще хуже для него. Он попытаеся открыть слипшиеся глаза, такие степные узкие щелочки склеенных сном глаз дающие ему возможность окунуться в звездный мир, окунуться в млечный путь, так как будто это было  последний раз в жизни. Тече-ние реки усиливалось, и непреодолимое желание встать, осмотреться и причалить к берегу все возрастало, как и росла тревога от нарас-тающего шума воды, который становился все сильнее и сильнее, и ужас падения в водную пропасть был уже столь велик, что Алексей начал биться и подниматься со спины. Но спина стала неприподъем-ная, как будто ее залили свинцом. Тогда он начал раскачивать лодку, стараясь перевернуть. Ему уже было все равно.
        Дальнейшее лежание на дне каноэ было невыносимым. Как робот, Алексей раскачивал каноэ, но оно оказалось на редкость ус-тойчивым. Ему вдруг показалось, что его спина пустила корни в дни-ще каноэ. Но, мысленно убедив себя в обратном, Алексей вдруг ото-рвал спину и сразу перевернулся на живот, и открыл глаза. Рядом бы-ло весло, но он, присмотревшись, увидел черенок от лопаты.
         Алексей осмотрелся. Огромный утренний город просыпался. То, что он увидел на себе, было буро-грязного цвета. На секунду Алексей оторопел. Ему показалось, что всю ночь он участвовал в ка-кой-то бойне. Постепенно он начал припоминать события прошедшей ночи. Но как оказался на крыше, и что с Розой, вспоминал с трудом. Голова по-прежнему кружилась, и Алексей  видел раздвоенные пред-меты. Небо было перетянуто облаками, но дождя не было. Возможно, он был ночью, потому что на плоской крыше девятиэтажки тут и там стояли маленькие лужи. Алексей, качаясь, подошел к одной из них. Лужицы, похожие на зеркала, отражали низкое облачное небо и его окровавленное, закамуфлированное лицо. Он поднес руку ближе к лицу, и приторный запах крови, которым он раньше не брезговал, сейчас вызывал тошноту. «Что это? – смотря на утренний город, спрашивал себя Алексей. – За что мне это, Господи? За что я так про-винился перед Тобой?»
Но Бог молчал. Алексей подошел к луже, и одной рукой обмыл руки и лицо. Голова болела и кружилась, и от этой кутерьмы и запаха крови он снова потерял сознание. Резкий поворот головы закружил тошнотворную круговерть, состоящую из попеременно мелькающего перед глазами неба, словно засасывающего в свою пасть, и не прогло-тив, а только обмуслякав, словно глупый щенок, отпускало.
Рука, лужа, небо, крыши домов – все это слилось снова в метео-ритный дождь, который пробивал голову и руки, и тело, снова вывер-нуло наизнанку и прямо в ту лужицу, которая служила зеркалом. По-сле рвоты Алексею полегчало. Кровь из руки еще сочилась, лицо бы-ло красное, с белыми аллергическими всполохами. На голове, в рай-оне затылка, он нащупал большущую шишку. Ему даже показалось, что она лишь только чуть-чуть меньше самой головы.
«Спокойно, все кончено – произнес Алексей вслух – я говорю, я все помню, значит, я жив». Он ощупал себя.
«Кости вроде бы целы, значит, можно двигаться дальше», – решил он и побрел к выходу с крыши.
– Скорее к Ромазу: рассказать, что случилось, что произошло. Но как это сделать, как выбраться отсюда?– думал он.– Это лучше рас-сказать близкому, родному человеку, такому как Ромаз» – но прежде Алексей надеялся увидеть милицию. Он понимал, что его примут не за того и могут расправиться прямо на месте, но это ему было все равно. Он сам чуть не погиб за Розу, он бился с маньяком, но тот ока-зался  сильней, как не обидно это осознавать. «А где были вы! – хотел он крикнуть в лицо всем, – когда под вашими дверьми совершалось это гнусное преступление? А где были вы, когда я просил, умолял вас о помощи, почему вы не открыли двери, сволочи! – кричал мысленно на них Алексей. – А вот теперь скажите это все ее родителям и родст-венникам, какие вы все суки».
Он шел, хромая, вниз, но не находил даже близко следов драмы. Встречающиеся на лестнице жители дома брезгливо, как от бомжа, отворачивались. «Ну и пусть, – думал Алексей, – это даже лучше, что так. Значит, я точно сошел с ума, я сумасшедший и ничего не было» – подытожил он, стоя на первом этаже. Развернувшись, он дошел до третьего этажа, где разворачивалась трагедия, и, осмотрев последова-тельно еще раз каждую площадку с девятого по первый этаж, не на-шел никаких следов вчерашних событий. «Нет, этого не может быть! – размышлял Алексей, – а где моя машина? Она же должна быть здесь?» Он вышел из подъезда и поковылял, считая подъезды. Насчитал пять. Алексей выглянул из-за угла. Дворничиха мела мусор, и пыль стояла столбом, а рядом стояла его машина. «Лучше бы мне все это приснилось или я на время тронулся умом» – с надеждой по-думал Алексей. Он подошел к машине, щелкнул сигналкой. Она, про-сигналив три раза, показала, что машину трогали, но все, казалось, лежит на своих местах. Он плюхнулся в кресло и, вытащив сигарету, быстро подкурил и смачно, как будто никогда не курил раньше, затя-нулся.
– Это Ваша машина, что ли? – спросила дворничиха.
– Да, а что-то!? – он не успел договорить, как дворничиха завела свою «пластинку»:
– Да вот, всю ночь сигналила, спать не давала. Уж чуть не бросили кирпич ей на крышу, но она возьми и прекрати орать. А утром жули-ки хотели колеса поснимать, да милиция вовремя подъехала, их и след простыл, я имею в виду жуликов-то. А как оказалось, вчера де-вушку Розу, лапочку (все ее любили), убили в подъезде. Такая была умница. Говорят, снова маньяк объявился. А еще говорят, что двое их было – и она с подозрением покосилась на его окровавленную одеж-ду.
– Так, а больше ничего не говорили? – серьезно спросил Алексей.
– Нет – в растерянности и волнении ответила дворничиха.
– Ну, тогда я поехал, – и он, захлопнув дверь, поехал прочь, а дворничиха еще долго смотрела вслед.
«Номер, наверное, запоминает – подумал Алексей, – но ничего, сейчас до дома доеду, сразу свяжусь с Ромазом, а там посмотрим».
Дворничиха несколько раз пыталась повторить про себя номер машины, пока шла до дома, да так и забыла, пока искала ручку или карандаш.

Алексей подъехал к своему дому. Вокруг машины сразу забегали дети. Они как всегда были увлечены игрой. Девчонки визжали, убегая от мальчишек, потом все резко стихало, и это значило, что дети пере-бежали в другой двор, в другую местность, или просто разошлись по домам. Алексей огляделся, и ничего не увидел вокруг, прицел его глаз окончательно сбился, белки покраснели. Он то уносился с быстротой поезда, несущегося в глубине тоннеля, удаляясь от окружающих его предметов, а то вдруг приближался к ним, словно легкий ветерок, ут-кнувшийся в копны ржавых волос, и уносил его как птичье перо. Он выждал момент, когда рядом с подъездом никого не оказалось, и хо-тел уже пулей броситься в подъезд, но оттуда вышла соседка, тетя Нина из 19 квартиры. Она неторопливой походкой направилась к му-сорным контейнерам. Маленькие и большие бумажки летали по дво-ру, как призраки. Алексей знал, что тетя Нина – глаза и уши микро-района, поэтому  решил ее пропустить, подождать, когда она скроется за ограждениями мусорных контейнеров. Наконец она скрылась.
         Алексей двинулся по направлению к подъезду, скрипя телом, как старые деревянные половицы. Он представлял собой непривыч-ное зрелище, обнаружив сходство с индейским шаманом в момент ритуала жертвоприношения, поэтому постарался прошмыгнуть домой не замеченным. И это ему удалось. Дома никого не было, Катя с деть-ми еще вчера поехала к тете Оле. Это было спасением для Алексея. У него хотя бы было время помыться, побриться, и привести себя хоть в какой то порядок.Хотя он сейчас об этом совсем не думал.
«Да-а – протянул он, – устранить внешние признаки это только полдела, это только верхушка айсберга, а основная часть глыбы? А туда лучше не заглядывать. Там все разбилось, рухнуло в пропасть, сгорело утонуло и опустилось. Надо прийти в себя, надо взять в руки, – шептал Алексей, глядя в зеркало, и не видя себя. – Но, как и кто ска-жет, как это сделать?» Стальные канаты его нервов трещали. Алексей скинул с себя грязные брюки на плиточный пол ванной комнаты, со-вершенно забыв о своей рубашке, которую он оставил на теле растер-занной Розы. Ощущение несправедливости этой жизни не покидало. Вспомнив, наконец, зачем он зашел в ванную, Алексей протянул руку и открыл горячую воду. Шум воды постепенно заглушал звуки его горя, голос Розы растворился в отзвуке падающей под напором водя-ной струи. Он медленно залез в ванную и лег. Со стороны могло по-казаться, что Алексей рассматривает пальцы. Ему захотелось отстра-ниться, спрятаться, сбежать от всего. Он вспомнил бабушку и детст-во. В какой-то момент взгляд его застыл, полузакрытые веками зрач-ки, сдавшись поволоке дремы, двигались, повиновались лишь ин-стинкту сна, только легкое покачивание воды говорило, что Алексей не захлебнулся, не умер от разрыва сердца, а мирно спал с полуот-крытыми глазами.

Сон Алексея
Время решало свои задачи незаметно, мягко и ненавязчиво, оно имело несколько состояний, в какой-то момент оно было похоже на пульсирующую вену на шее бабушки, когда она взволнована. Ино-гда – на прозрачные струны капельницы, несущей спасительное, но горькое на вкус лекарство, втекающее ручьем и пополняющее пере-сыхающую реку, питавшую океан ее тусклых, но все же живых глаз. В теле торчало спасительное жало, через которое и поступало время, секунды жизни, связавшие ее с ней же самой. Ее восхождение в пол-ном тумане по сырому скользкому склону, провалы в пропасть, и сердце, казалось, остановилось в желтом мареве тошноты.
        Одна мысль, что этот фокус повторится еще не раз и не два, а сотни и тысячи, повергал ее в ужас, превращал в порошок, самый твердый гранит ее души. Сколько отпущено? – можно было только догадываться, жестокие звуки смертельных приговоров свистели пу-лями в ушах. Врачи рассуждали о ее диагнозе: по секрету всему све-ту. «Изношенность сердца 90 процентов, словно деталь поезженного автомобиля, к вам запчастей нет»– звучало заботливым голосом, на-ставляющим на путь истинный. А у нее еще и диабет, отнимающий сладкую жизнь и возможность подсластить ванильным мороженым горечь после лекарств. А муж ее младшей дочери испытывал горечь от разочарования в жизни, а в последнее время, – перед смертью от папирос «Беломорканал», в дыму которых он проводил свои послед-ние часы. Ему, верно, было уже все равно, как он выглядит, тем более сейчас, когда его время превратилось в пороховые газы, а жизнь – в холостой выстрел. Он стал похож на мумию еще при жизни. Это гни-лые зубы, которые он постоянно чистил спичкой, ковырял и ковырял, делая дупло все глубже. Воспаленные нервы зубов кусали миллионы бактерий. Что его не стало, сообщили по телефону. Заплаканный го-лос из трубки взволновал ее надорванное сердце. Потребовался вали-дол. Но как такового горя не было, оно потерялось в частоколе обид и неприятностей, которые любил доставлять покойный. Что касается его так называемого ума, то он был начисто пропитан и отравлен спиртным. Его воля распалась на атомы и молекулы. Его цветущее тело сделалось худым и бессильным, словно пожухлое растение, а во-круг бурлила жизнь, вездесущие лианы обвили его, сделав его хруп-кое присутствие в этом мире невыносимым. Какое-то время он еще пытался откормиться, отвоевать свое жизненное пространство, но бы-ло уже поздно, лианы душили и не пускали его к свету, а джунгли сомкнули над ним свои густые кроны.
Алексею даже не верилось, что когда-то он жил в стране ясных и четких запахов весны. Он выныривал из ночи в утро и пробирался по первым лучам солнца прямо в эпицентр воздушных, прозрачных по-токов радости и счастья. Подхватив легкую шифоновую ткань, платок с ее шеи, Алексей улетал вверх с озорным теплым ветерком, навстре-чу голубиной стае, кружащей на одном месте в квадрате черных крыш и острых столбов. Голуби связаны невидимой нитью с голубят-ней и пожилым хозяином, делающим одной рукой круговые движе-ния над головой, а при помощи пальцев другой, прижав их плотно к языку, свистевшим, подгоняя этим условным знаком свою живую шарманку, свистел. Его старые ноги с трудом передвигались даже по ровным асфальтированным поверхностям, но дрессированные живые голуби будили его интерес к жизни, и страх сорваться с высоты трех этажей улетал вместе с первыми хлопками голубиных крыльев.
            Он забывал, что сила притяжения существует и что он в любую секунду может превратиться в водопад, стремящийся вниз по крутому отвесу. И в тот миг, когда голуби уже смотрели на него сквозь железную сетку голубятни, вспоминал, что стар. Голуби кру-жили в его душе, словно ангелы, и от этого ему становилось легче.

         Алексей обнюхивал свои руки каждый раз, когда касался че-го-то нового. Он не видел в этом ничего плохого, а если и видел, то загонял эти частоты сомнения как можно дальше в глубину подсозна-ния, где они и находились до поры до времени. Запах ржавчины на  ладонях сменялся запахом земляничного мыла. После дворовых пере-бежек и перелетов – ужин в 19 часов, и две шипящие маслом котлетки почили на хорошо прожаренной картошке. Голода не было, бабушка кормила своего маленького человечка с нескрываемым желанием угодить и пропитать его душу своим теплом. Она грела его без огово-рок, без какой-либо надежды на отдачу, отдавая ему все. В эти мо-менты ей становилось чуть легче, топка ее души, полная дров, наруб-ленных ею же самой в течение жизни, в порывах животной схватки, прогорала, а тепло доставалось ему, и все казалось прекрасно, но вдруг красное облако крови застилало глаза, и толстые кривые руки подбирались все ближе к горлу.
           Утром, просыпаясь посреди залитой солнцем поляны, она не находила на себе и следа прикосновения когтей болезни. Время, плывшее в холодном осеннем воздухе, не замечало ее, уплывая со скоростью воздушного лайнера в другие измерения, в сверхзвуковые пространства нечеловеческих скоростей. Алексей держал ее за подол зубами, словно щенок, вцепившийся в сосок суки, ощенившейся три недели назад. Он был сын ее дочери, а она любила его как сына, кото-рого у нее никогда не было. Она мыла его, ласкала, читала сказки, а иногда и пугала, когда он никак не хотел засыпать. Она засыпала и начинала симфонию храпа, а его глаза, торчащие из-под одеяла, с тревогой ожидали появления монаха в синих штанах из темного про-ема соседней комнаты. В этот момент из оцепенения его выводил звук проезжавших автомашин, освещавших темные аллеи и одиноких прохожих. От мысли, что он не один, что еще кто-то не спит в такой час, гусиная кожа на его теле пропадала сама собой. Тьма приходила незаметно, по мановению невидимого иллюзиониста.
Свет выключился только на минуту. И в этот момент она увидела асфальтовый провал глаз. Распухшие от бессонницы и красные от страха, они обходили стороной этот скрипучий от старости диван. У нее перестала идти кровь. Она знала, что рано или поздно это случит-ся, рано или поздно это происходит со всеми особями женского пола. Это первый звонок, это тихий стук по трубе. Кто стучал, неизвестно, но стучали, кто-то из-за перегородки. И это, конечно, далеко не по-следний стук, но что- то дало сбой? Машинка в груди стала неровно работать. Масло бы отработанное слить и залить новое, свежее, фильтры поменять, но кто-то сказал: запчастей нет. Алексей шел по длинному коридору, тянущемуся бесконечно рваным линолеумом, обитым алюминиевой полоской и наспех заплатанным другим. Поток белых халатов перемешался в нем с медицинским привкусом, похо-жим на йод, по стенам стекал невидимый эфир, пропитывающий все уголки и канавки на самых мелких сплетениях волокон больничного мира. В его руке шелестел пакет, доверху набитый сливами. Зачем столько сливы? Он не знал ответ на этот вопрос. Боковым зрением Алексей цеплялся за уходившие вагоны больничных палат, уносив-шие своих пассажиров в разные стороны света и тьмы. Бабушка сиде-ла на кровати, ее взгляд еще мгновение до встречи с ним был пустым, но вот они встретились, и он понял, что это все же она, хотя ее глаза отражались стеклом, а ноги были обложены камнями, и он стремился услышать, но не понимал ее слов, которые звучали эхом испорченно-го телефона. Он услышал ее электронный голос, и понял, что кто-то забрал жизнь из мелодий, которые рождало ее меццо-сопрано.
          Алексей уже было поник духом, когда в вихре своих и чу-жих дорог, желая проскочить на зеленый моргающий свет, не успел только подумать, как загорелся красный. Все происходит вопреки на-деждам. Он снова посмотрел на бабушку, она была полной сил пяти-десятилетней женщиной, когда под плавный ход часов у нее переста-ло ровно биться сердце. Оно начало скакать галопом, нестись сломя голову при малейших нагрузках или резко тормозить без всяких на то видимых причин, просто потому что она нервничала. Она ждала их, она переживала, что, может быть, они запаздывают и скоро придут, но они кончились. И сразу заколотилось все внутри, закончились маз-ки, неприятные запахи гниющей крови. И как будто закончилась сама ее жизнь. Он ничего не знал, но ему стало жалко ее.
             Он обнял ее обмякшие, добрые, теплые руки, руки матери, руки-крылья, с голой кожей вместо лебединого пуха. Она смотрела вслед улетающим на юг, в теплые края стаям белых лебедей, с кото-рыми и она когда-то взлетала, презирая сырость крысиных нор. Как молодое растение, она боялась засохнуть, и поэтому много пила воды и чая, хотя понимала, что это еще опаснее для нее. Ей ужасно не хо-телось переходить в другой вагон из этого такого знакомого и весело-го вагона. Ей было страшно, а он думал о том, что дождь намочит его белый костюм, тем более что зонт сломался от резкого порыва ветра, от шквала эмоций. Неизвестно откуда появившийся порыв поломал своим прозрачным дыханием довольно хорошо скрепленную симмет-ричную конструкцию. Она спрашивала, он рассказывал, иногда он улавливал, как звук камертона, знакомые с детства нотки, но только появившись, они исчезали. Алексей смотрел с интересом на содержи-мое цветочного бутона, его влекло в этот разноцветный мир, зеленая трава вонзала свои мягкие стрелы в прохладу утренней росы, пробу-ждающей силы роста и приближающей час стальных блесков и жел-теющих золотом стогов.
Земля вдруг куда-то уплыла, будто огромный циклоп выбил опо-ру из-под него, все взлетело и закувыркалось, пока его глаза не сомкнулись перед стремительно приближающейся землей. Запах крови ударил в ноздри, когда пятитонный пресс сдавил его грудь. И асфальтированная земля упала на его маленькую детскую грудь. На-ступила тишина. Еще за пару вздохов до этого двухколесный вело-сипед нес его по уличным пролетам, ноги крутили педали; само-дельный руль стал похож на рога мула, торчащие в стороны, а он держался за них и стремился в сторону цирка с единственным жела-нием – посмотреть на новые красочные афиши, зовущие на пред-ставление. Но мул! Этот всегда спокойный мул вдруг задрожал и, напрягшись всем телом, сбросил наездника вперед, в невесомость дорожной пыли. Перелетев через голову, Алексей успел вспомнить, как бабушка шевелит в молитве устами и крестится. А затем он уже смотрел с вершины стеклянного облака вниз. И увидел себя лежа-щим внизу, рядом валялся велосипед, и больше не было ни одной живой души. Почему-то Алексей не удивился, он будто смотрел на себя в огромное зеркало судьбы: «Зачем я смотрюсь в зеркало – я же не девчонка?» – но желание рассмотреть себя всего с ног до головы все же было сильнее. И он рассматривал, рассматривал пристально. Это не был взгляд сверху вниз, это был взгляд именно со стороны. «Так бы меня увидели со стороны» – вероятно, решил бы Алексей, если бы был постарше, если бы у него было время хоть что-то по-нять о себе, и  разглядеть свои пропорции.
         Воздушный шарик, похожий на него, висел над ним же, и было трудно понять, кто есть кто, и где в этот момент истинный Алексей, а где его жизнь? Незримая нить соединяла лежащего на земле Алексея с рвущимся в небеса шариком. Он держал шарик, а тот все раздувался и раздувался, грозясь вырваться из рук или уне-стись вместе с руками. И со всей землей ввысь, подальше от боли, которую Алексей и не почувствовал в тот момент, но это было толь-ко делом времени, потому что кислый газ уже начал заполнять его глаза, он не мог дышать. Он отбил себе сердце и легкие!
         Все остановилось, изображение зависло, не звучал смех, с поворотом ручки невидимого приемника исчезли помехи, а с ними и живой звук. Весы поймали равновесие. И равенство между «за» и «против» увеличивало паузу и то уменьшало, то увеличивало  шансы Алексея вернуться обратно.
            Шарик вдруг лопнул, и Алексей смог вздохнуть, затем еще раз, еще и еще.  Из его онемевших уст вырвался звук, похожий на блеяние колхозного стада, возвращающегося с каменных пастбищ. Все уже предрешено и пока я остаюсь, не подумал он тогда когда смог вздох-нуть, а много позже, через несколько десятков лет, вспомнил этот случай.
«И что за привычка копаться в чужих карманах»– подумал Алек-сей, видя, как бабушка шарит в дедовских карманах, разыскивая, день-ги, от зарплаты. Пока он спит, она у него все выскребет. А зачем? Пить он все равно не бросит, тем более что она сама ему и наливает, и по-хмеляет. Сколько раз, играя сам с собой в солдатиков или в другие иг-ры, Алексей наблюдал эту картину. «Но что я могу сделать?» – думал он. – Только не обращать внимание». Он забывал о бабушке, а она ни-чего не найдя, тихо возвращалась на кухню и продолжала никогда не прекращавшуюся стряпню. Алексей иногда ловил на себе, в узком про-свете кухонной двери, ее задумчивый взгляд. О чем бабушка думала? Наверное, куда дед мог спрятать деньги? А о чем еще? А может, что из меня выйдет, когда я вырасту! А денег ей всегда не хватало. На них бы она купила  одежду, продукты, но не для себя, а для него и для деда.
             На полу и на ковре валялись шахматные фигуры, представ-лявшие собой солдатиков черной и белой армии, ведущих изнуритель-ные бои за право господства над территорией шахматной доски. Ведо-мые его, Алексея, высшей силой, белые фигуры неуловимыми движе-ниями лакированных тел роняли черные фигуры, и те падали на рас-черченную черно-белыми квадратами поляну. Отсутствие правил в иг-ре делало исход поединка непредсказуемой волей случая. Эти черные и белые воины в блистающих на солнце латах, прошедшие не одну битву и зарубившие не одного неприятеля на своем пути, сейчас под-чинялись только одной силе, силе неискушенной детской логики, ре-шающей, кому и когда победить или проиграть. И это уже было похо-же на другую, еще не известную Алексею жизнь, жизнь взрослых лю-дей. Он мог только догадываться, что же там происходит. Догадывать-ся по заплывающим в гавань его рецепторов бесконечным запахам, идущим от взрослых. Их непонятные слова и каверзные вопросы, на которые он не мог найти ответа. Через микроскопические трещинки в скалах его сознания просачивались отзвуки раскатов грома, выстрела палубной пушки, и еще много интересного кружившего вокруг. А мо-жет быть, это было внутри него?
Флюиды цирка тоже питали его воображение. Они приносили в его жизнь ощущение чуда, живущего где-то рядом, в мире взрослых. Алексей не шел в цирк, он туда летел на серебряных крыльях мечты. Он мечтал стать клоуном.  И с замиранием сердца входил в тот храм, словно в пантеон древнегреческих богов. Он не смотрел вперед, бо-ясь, что в последний момент все изменится, и его не пустят внутрь контролеры, пожилые женщины. Они казались Алексею огромными, всевидящими стражниками, следящими за входами. Билета-то не бы-ло. Как только контролеры оставались позади, волнение спадало и он, слившись с пестрой толпой своих ровесников и их родителей, учите-лей, плыл по коридорам в этой человеческой реке. Мимо проплывали буфеты со стопками бутербродов и подносами полных и пустых ста-канов. Пузырящаяся газировка с сиропом завораживала Алексея не меньше, чем даже пломбир по двадцать копеек, за которым выстрои-лась огромная очередь. Мороженщица не успевала отпускать, часто путалась и пыталась упорядочить этот хаос из рук, сующих ей деньги и в ответ хватающих мороженное.
Свет погас. Слева из оркестровой ямы послышалась барабанная дробь, в темном зале только эта ложа светилась загадочным, синева-тым газовым пламенем. Темнота сжалась. Вспыхнувший ярко свет, как всякое неожиданное действо, вызвало шок, а затем захлопало ты-сяча ладоней и ладошек и представление начиналось. Из-под купола сыпались конфетти, взрывалась музыка, предсказывая кульминацию происходящего в магическом кругу арены. Алексей купался в этом волшебном море эмоций, глаза его готовы были выпрыгнуть из орбит, когда лев в очередной раз не сомкнул пасть, когда в ней словно добы-ча, лежала голова укротителя. Прожектора светили, выхватывая из темноты воздушных гимнастов в сверкающих золотом, обтягиваю-щих тело костюмах. Калейдоскоп трюков манил Алексея в свои объя-тья и уносил в полет вместе с ловкими карликами и волшебниками-иллюзионистами. Он тоже хотел стать одним из них. И когда взрос-лые спрашивали Алексея, кем он хочет стать, когда вырастет, он от-вечал: клоуном. Все удивлялись такому выбору, некоторые с трудом сдерживали смех. Как например те тетки с маминой работы, похожие на холеных разжиревших кошек. Лучи света, имеющие округлую форму, пронзали пространство, блуждали между рядами, они были частью аттракциона. Они неистово бунтовали, внося световой хаос, и тут же успокаивались, подчиненные чьей-то неведомой воле.
           Алексей никогда не садился близко к арене, его останавли-вал страх потерять сознание от перенапряжения, которое он испыты-вал всякий раз, когда оказывался в центре внимания. Он забирался высоко, под самый купол, так ему было спокойнее наблюдать из тем-ноты, с недосягаемого для многих глаз места. Алексей питал почву своей души живой музыкой, смелыми трюками, смешными реприза-ми. Когда зритель вступал в спор с клоуном по его же просьбе, Алек-сей, конечно, догадывался, что все это подстроено, что зритель – во-все не зритель, а переодетый артист, но даже этот аргумент не помо-гал ему оставаться спокойным. В этот момент на него нападал столб-няк, голос падал на дно глубокой пещеры, ноги становились ватными. «Нет, только не меня, я не умею, я не знаю», – просил он кого-то все-сильного, но было поздно, уже весь зал смотрел на него и молча тре-бовал оправдать доверие. Алексей знал, что им нужна самая малость, всего лишь песня или танец, они не требуют сделать сальто, не тре-буют бороться с медведем, им нужны его смелые действия, им нужны доказательства того, что любой, попадая в центр арены, может стать артистом. Любой, но только не Алексей, он не мог.
               Откуда-то издалека, из потайной комнаты, из разверзну-тых земных недр кто-то до боли родной и знакомый кричал в молча-щий в ожидании зал, и слова эхом летели по кругу и словно бумеранг возвращались, не находя того, кто их прокричал. Каждый раз одна и та же картина проплывала перед глазами Алексея: он бежит на арену по зову клоуна. «Кто умеет петь?» – спрашивает клоун. «Я!» – кричит Алексей и бежит вниз, приближаясь к арене. «Кто умеет танцевать?» «Я умею!» – кричит радостно Алексей и выбегает на арену. Радуга переливается в его счастливых глазах, утренний свет разлился на его пухленьком лице, рядом колыхались одуванчики и ромашки. Счастье было огромно. Но всегда найдется это беспощадное но, и вновь этот разоблачающий голос. Его слышал только Алексей.
Алексей стоял посреди арены и не дышал. От мысли, что он всех обманул, он не мог дышать, он стоял, как стоит сломанный неосто-рожным движением цветок. Сердце остановилось, светило поблекло и упало в расщелину. И только этот голос, близкий и знакомый, все звучал и звучал обидным тоном. Алексею стало стыдно перед собой, перед всей публикой. Душа как будто сгорела в жарком свете софи-тов. Желтый клоун взял его за руку, но прежний Алексей был уже мертв, он стал другим. Он больше не хотел стать клоуном, мечта умерла. Никогда уже впредь Алексей не изъявит желания вновь ока-заться на арене, в лучах прожекторов, и увидеть эти глаза, ждущие его слова и его смеха. Теперь он станет самым скромным и честным, как учил его родной голос. «И никогда не стану больше врать, все равно об этом все узнают»– повторял Алексей как заводной. Он не спел тогда и не сплясал. И больше никогда потом у него не возникало желания сделать то, чего он не умеет, но страстно хочет.
           Алексей уважал этот голос, ему не было причин не доверять этому голосу. Верхнюю губу защекотало, и капелька алой горячей крови упала на розовую арену, она текла из обеих ноздрей, и никакие ватки и тампоны не могли сдержать эту реку чистой прекрасной дет-ской крови. Казалось, мозги его расплавились, а тело расползлось бе-лыми червячками во все стороны. Но Алексей все же проснулся! Ря-дом спала бабушка. Светало. Он потрогал нос, нос был сухой, но на простыне он увидел темное пятно. Алексей потер пятно пальцем и, увидев, что оно сухое, сказал вслух: «Наверно, давнишнее».

Он очнулся. Кто-то невидимый тыкал его острием копья. Холод-ная, словно снег, сталь вонзалась в него. Алексей оглянулся, но нико-го не заметил. «Да-а-а, – выдохнул он тяжело. – Где ты, Лева? Где ты, Роза?» Какие-то смутные догадки и мысли свили в Алексее свои гнезда. «Ситуация хуже некуда» – констатировал он, разглядывая трубу, из которой просачивалась вода и, собираясь в капли, падала вниз – прямо в стеклянную баночку, предусмотрительно подставлен-ную Катей. Набрав воздуха и зажав нос пальцами, Алексей погрузил-ся под воду, в царство звенящей тишины. Раздался звонок в дверь. И он поспешил вынырнуть на поверхность и крикнуть: « Сейчас от-крою!» «Хорошо, хорошо, не спеши», – послышалось за входной две-рью. Это был младший брат.
Ромаз вошел в дверь, тяжело дыша, и Алексей понял, что он все еще курит. Запах табака, исходивший от брата, щекотал ноздри Алек-сея и, верно, вызвал бы негативную реакцию, если бы не перебивший его другой аромат – плотный, сладковатый флер туалетной воды. Оба брата молчали, не зная с чего начать.
– Что случилось? – наконец спросил Ромаз. – Что за спешка?
Выражение его лица, пока он смотрел на Алексея, изменилось от раздраженно-удивленного до задумчивого. И, не дождавшись ни сло-ва в ответ, он продолжил:
– Все понятно без слов, на нас наехала пьяная компания лунати-ков, насмотревшихся на ночь боевиков… Куда едем? Кого бьем? – не осознавая нелепость шутливого тона, закончил Ромаз.
Алексей все это время сидел напротив брата, ничем не проявляя своего отношения к его высказываниям. Глядя на него, можно было подумать, что у него все в порядке, что это не он еще час назад, по-давленный и растерянный, звонил Ромазу. Не выдержав затянувшейся паузы, Ромаз нервно снял пиджак и обнажил кобуру, висевшую на сбруе под левой рукой. Пистолета в ней не было. Уже более спокой-ным тоном он спросил:
– Ну что, может быть, расскажешь, в чем дело?
Знал бы Ромаз, как еще секунду назад он напоминал себя из детст-ва, и как хотелось Алексею в тот момент, когда маленький зазнайка, каким тогда частенько становился брат, показывая свой недовольный тон, надавать ему тумаков. Но вместо этого Алексей спросил:
– А где пистолет?
Ромаз не замедлил с ответом:
– Где? Где? Надоело таскать эту железяку, в сейфе  оставил.
– Ну а маньяка как, ищете, или уже поймали? – продолжал Алек-сей грустно, словно уставшая собака, глядя на брата. В этом взгляде проскользнул  заметный укор. Ромаз же, ничего не заметив, со вздо-хом отвечал:
– Да какой там маньяк? Скоро сам как маньяк стану с этой рабо-той. За копейки пашешь то в жаре, то в холоде, никакой личной жиз-ни. Надо хоть в сауну сходить, на девчонок посмотреть – и он замол-чал, понимая, что начинает болтать лишнего, ведь Алексей хоть и мужик, но все же старший брат.
Да и сам Ромаз был не особым сторонником частых увеселитель-ных мероприятий. «Острота притупляется от слишком частого кайфа» – говорил он, оправдываясь перед своими друзьями, когда по каким-то причинам не мог пойти с ними гулять.
Ромаз слыл белой вороной не только среди друзей, но и среди со-служивцев. Главной его проблемой, как считали многие, но только не Алексей, было желание не быть как все и не пользоваться слу-жебным положением. Ромаз, выдавая в себе убежденного идеалиста, не желал ничего вымогать у многочисленных нарушителей закона, которые сами несли ему деньги, товары и шли, словно чахонь, в его сети, которые он и не расставлял, а лишь бы закрыл глаза, лишь бы только отнесся по-человечески, а не по закону. И Ромаз закрывал глаза, но денег за это не брал, что было уже совсем непонятно окру-жающим и вызывало насмешки и презрительное отношение.
         А если учесть, что нарушителей вокруг огромное количест-во, начиная с нарушителей правил торговли, не имеющих всех необ-ходимых бумаг на руках, и заканчивая уголовными подозреваемыми, свидетелями, которые ну никак не хотели переходить в разряд обви-няемых и предлагали деньги за услугу по развалу их уголовных дел. Закон нарушали все слои населения – и малые, и старые, но Ромаз не извлекал из этого никакой пользы. Вообще соблазнов было много, но  он   держался,   как   мог.   Этому,   конечно,   можно   найти много объяснений. Возможно, он был еще не женат: молодой офицер, полу-чивший хорошее образование, попал в чужеродную среду; пока эта среда не поглотила его и не растворила в себе, он будет сопротив-ляться. Но было и более неоспоримое объяснение, на взгляд Алексея, такому мягко говоря, не умному, поведению Ромаза. Оно объяснялось живым примером отца, который умудрился, сидя на доходном месте, в таможне, не брать на лапу. Многие, если не все вокруг, считали это если не глупостью, то по крайней мере непростительным заблужде-нием или даже трусостью. «Был бы мужчиной, брал бы!» – говорили тогда за спиной отца, а теперь уже и за спиной Ромаза. «Сейчас не те времена, сынок. Быть честным, значит быть бедным, а быть бедным, значит быть несчастным!» – противореча самому себе, уговаривал его отец. «Ну не могу я, не могу через себя переступить»– искренне убе-ждал тогда Ромаз отца, на что тот только устало, махнул на него ру-кой, что означало: поступай, как знаешь.
          Шло время, но Ромаз мало изменился. «Ну доказал я им,– рассказывал он Алексею, – что смогу взять. И доказал, что не боюсь. Опечатал одного торговца, контейнер его с товаром прикрыл на вре-мя: подумаешь, накладных на товар у него не оказалось, так это у нас  сплошь и рядом, так он же без лишних слов мне деньги сует – знает, что это ему дешевле выйдет, чем если спорить будет еще хуже, нау-чен торговец горьким опытом. А так все довольны, и получается, что он меня еще благодарить должен, что я делу, ход не дал. А мне-то что, только доказать этим мусорам, чтоб они убедились». Ромаз желал показать свою непричастность к таким методам. А Ромаз тем време-нем продолжал: «Так эти шакалы, что со мной спорили, возьму или не возьму, уже и командиру успели настучать. Тот меня, конечно, вызы-вает – и прямо в лоб: так-то и так, говорят, что ыы взятки брать нача-ли, молодой человек. Я опешил от такой оперативности. И, думаю, была, не была – расскажу все как есть. Ну и рассказал про спор наш хмельной. Был бы трезвый, никогда бы не взял эти деньги, ну вот га-дом, буду» – закончил Ромаз, и это были скорее просто ностальгиче-ские воспоминания о честной, незапачканной и холостой жизни.
            Это было два года назад, когда он еще не был женат. «Ин-тересно, помнит он этот разговор? – размышлял Алексей, глядя на брата. «Может быть – да, а может быть – и нет, в силу того что время изменило его представление о том, что хорошо и что плохо, правиль-но или не правильно, а может, и нет? Изменился ли он?» – Алексей медленно вспоминал, зачем позвал Ромаза. «Я тяну время, а Ромаз нервничает, – решил Алексей, глядя на него, и уже было открыл рот, чтобы сказать что-то дельное по теме, но тут же его вновь что-то от-влекло. И он будто вновь забыл то, о чем вдруг вспомнил секунду на-зад, и только смотрел куда-то в стену, сквозь Ромаза, сквозь годы, нервно подергивая губами и покусывая их, и ничего не смог с собой сделать. Его все несло и несло по бархатистому покрывалу, постелен-ному на большой двухспальной кровати земли.
Кого представлял я и что искал, не помню, но решил тогда точно, что Добро – выдуманная субстанция, его нет в чистом виде в природе. И я узнал, что постепенно от бесплодных поисков начинается утом-ление. Начинает казаться, что быть романтиком так же невозможно, как остаться белым и пушистым посреди навозной кучи», – думал Алексей, пребывая в пустом, безжизненном пространстве. Он неожи-данно улыбнулся, вспомнив, что уже перешагнул через себя когда-то давно, что он уже давно не упрям и не принципиален. От этих мыслей Алексей радовался как ребенок, он в восторге прикрыл глаза и затаил дыхание, чтобы не спугнуть легкость и радость, посетившие его. Ощущение, что теперь он наконец свободен от жупелов человеческой цивилизации, радовало его. Хоть на секунду он стал независим: от жестоких цензоров и разрушителей его физического бытия, от этой грозовой тучи, от совести, разъедающей серной кислотой живую плоть, и от этой якобы отличительной черты хорошей породы под на-званием честь. Алексей ликовал, не ощущая и намека на мучившую его застенчивость и стыдливость.
           «Наглость – второе счастье», – кричали все фибры его ду-ши, и все это было так естественно, этот его порыв, что ему и вправду показалось, что он навсегда освободился от пут нравственности и кандалов совести. «Да здравствует свобода!» – кричало утомленное моральными обязательствами и нравственными законами нутро Алексея, но…
«Рано или поздно, в нас что-то меняется, мы как бы уже себе и своим юношеским идеалам не принадлежим, а принадлежим своим женам, своим детям», – размышлял Алексей. Тогда когда он встре-тился с братом вечером совершенно случайно, от Ромаза помимо си-гарет пахло еще и спиртным, и поэтому разговор завязался живо и протекал искренно. Ромаз соскучился по брату, и Алексей это чувст-вовал. Он говорил тогда Ромазу про то, что жизнь сложна и что она потребует жертв и уступок со стороны Ромаза. Во имя спокойствия семьи, во имя, быть может, когда-то казавшихся низменными, мер-кантильными интересов придется переступить через себя, через юно-шеские идеалы, придется брать и вымогать, врать и прикрывать. И это, увы, суровая, правда сегодняшней жизни. «И ты возьмешь эти деньги, – внушал Алексей Ромазу, когда увидишь, что твоя жена оде-та хуже других женщин! Что ей приходится гнуть спину на рынке, таская на себе товар и вставая ни свет, ни заря. Когда, твой ребенок будет получать двойки и сидеть на последней парте потому лишь, что ты не поощряешь его учителей».
         Алексей говорил искренне, без сожаления в душе, что имен-но ему приходится открывать глаза брату и опускать его на грешную землю. «Не мы эту хиромантию придумали и, вероятно, не мы ее из-меним. Может быть, наши дети или даже внуки и те не смогут, но то, что так долго не продлится, это точно. Все продаваться и покупаться не может, есть же в конце концов и вечные ценности», – туманно за-ключил Алексей. И все закончилось тогда объятьями посреди улицы двух братьев.
– Так ты ударился или тебя ударили? – снова спросил Ромаз, ус-певший уже сходить на кухню и налить кофе, пока Алексей незаметно для себя поедал свое и Ромаза время, похожее в этот момент на ут-ренний бутерброд с маслом. Он тешил себя воспоминаниями, опытом прошлых лет, затягивающих его в страну проторенных дорожек и бесконечных согласований и сравнений. А Ромаз был здесь, рядом и задавал реальные вопросы. Он сидел с дымящейся кофейной чашеч-кой в руке, аккуратно подносил ее к обветренным губам и, делая ма-ленький глоток, держа большим и указательным пальцем за гладкую керамическую  ручку.
– В том-то и дело, что ударили! – пробуя улыбаться, произнес Алексей, но радость не получилась, и появилось смятение и слезы, что было не похоже на Алексея. Ромаз поставил чашку на стоящий рядом журнальный столик и стал ждать. Ждал молча и терпеливо.
И дождался. Алексей рассказал, что с ним случилось за последние сутки. Рассказ длился минуты три. Ромаз ни разу не перебил Алексея, он только молча слушал и время от времени хрустел шейными по-звонками, наклоняя голову то к левому, то к правому плечу. Если бы Ромаз смотрел на себя со стороны, он бы заметил, как несколько раз менялся в лице, меняя мертвенную бледность на пожар, а в какую-то минуту рассказа  начал покачиваться всем телом, словно Лобановский во время матча Киевского «Динамо» на Кубок чемпионов сидя на са-мом краю кресла. Алексей же, наоборот, казался совсем спокойным. Можно было подумать, что все, что он рассказывал, произошло не с ним и не вчера, а с кем-то посторонним, и много лет назад.
Выслушав рассказ брата, Ромаз предложил  план действий:
– Сейчас поедем в Кировский отдел, там Идрис подскажет, как лучше поступить, а если что-то не так, то и к отцу обратиться придет-ся. Но Алексей сразу же отреагировал:
– Нет, к отцу не нужно обращаться, это лишнее.
После небольшой паузы, создавшейся после этих слов, Ромаз, сде-лав вид, что ничего не слышал, и зашагал на выход. Алексей, застеги-вая на ходу летнюю рубашку, последовал за ним. Выйдя на лестнич-ную площадку, Ромаз вдруг неожиданно спросил закрывавшего дверь Алексея:
– А что ты так к отцу-то ?
– Я, я ? – переспросил удивленный Алексей. – Да нет, что ты, тебе просто показалось, – отвечал он,  понимая, что эти разговоры о роди-телях совсем ни к чему. Они спустились во двор, сели в машину Ро-маза, и после того как она несколько раз подряд чихнула и не заве-лась, Ромаз обреченно произнес:
– Придется толкать, японский городовой.
– Я, что ли, этот городовой? – делая вид, что не понял, спросил Алексей.
– Да нет, это от пахана прилипло.
– И эта рухлядь тоже от пахана прилипла? – съязвил Алексей, но Ромаз не обиделся, тем более что, действительно, эта старенькая «Ни-ва» досталась ему от отца, и поэтому он, желая, видимо, оправдаться, доложил:
– Кой-какие запчасти уже прикупил, да времени никак не хватает ремонтом заняться, с этими маньяками, ишь расплодились, японский городовой. И с этими словами машина, движимая тяговой силой двух братьев, один из которых, как заправский каскадер, запрыгнул на хо-ду и выжав до полика сцепление, пока Алексей продолжал ее толкать, воткнул вторую передачу, резко убрал ногу с педали сцепления и за-тем, подгазовывая и приводя этим в чувство затрясшуюся всем кор-пусом машину, довольный посмотрел на Алексея, вытиравшего ис-пачканные ладони.
– Что, танки, грязи не боятся? – усаживаясь, спросил Алексей.
– А то, – отвечал Ромаз, осторожно, с опаской, что машина заглох-нет, трогаясь с места. – Ну слава Аллаху, едем! – констатировал Алек-сей.
Целый день Алексей провел в Кировском РОВД, давая показания и объясняя события прошедших суток, и, сам того не желая, думал об отце, гадая, словно красна девица, любит его отец или нет. «А что тут гадать-то, все и так ясно, – прозрел вдруг Алексей, – движений в мою сторону никаких, сплошная болтовня и обещания, лучше, как гово-рится, на него не надеяться. Подвел маму, подведет и меня, а я жду и жду как дурак, от него что то, и все зря. Не нужен я ему.»
        Думая об отце, Алексей не слышал, о чем его спрашивали, он будто бы выпадал из темы допроса, не слыша и не видя ничего во-круг. Ромаз объяснял следователю, недоуменно смотрящему на про-валившегося куда-то Алексея, не слышавшего ничего: «Это у него временное, этот же маньяк стукнул братуху по голове. Может, у него контузия, кто знает, у врача-то он еще не был». «Да мы так долго про-возимся. Может, действительно, его сначала к врачу», – предположил следователь, обращаясь к находившемуся здесь же, в кабинете Идри-су и затем к Ромазу.– « А что, он же Ромазу все рассказал, валяй с его слов» – предложил Идрис. Но в этот момент Алексей очнулся и как ни в чем не бывало продолжил, и уже без остановки и замешательств отвечал на вопросы. Его мучила головная боль, и он выпил таблетку цитрамона, стало легче. Дальше все продолжалось как по писаному, но закончилось не скоро, так по крайней мере казалось Алексею. По-казания были сняты, все протокольные формальности соблюдены, и свободный, но уставший Алексей снова толкал отцовскую «Ниву».
– Ты понял, Алексей – произнес Ромаз, когда они уже ехали по улице Ленина, – ты проходишь как свидетель. Тут он сделал много-значительную паузу и как-то особо, по-доброму, посмотрел и про-должил: – Держался ты молодцом, только прошу, постарайся вспом-нить: может, ты где раньше видел этого упыря, город-то не большой – и замолчал, совершая сложный маневр на перекрестке.
– А я тебе разве не сказал, что я действительно его где-то раньше видел, рожа, такая до боли знакомая, – задумчиво произнес Алексей, глядя прямо в сердце города, на площадь Ленина.
– Нет, ты мне ничего не говорил, это точно, но это и не важно. Главное, что если ты будешь постоянно об этом думать, то обязатель-но вспомнишь, где видел, и тогда мы его сделаем – уверенно предпо-ложил Ромаз.
– А с Левчиком-то как быть, его же в розыск надо, и как можно быстрее – словно робот произнес Алексей, с трудом выдавливая из себя слова.
– А с деньгами и с Левчиком давай завтра, хорошо? – и Ромаз по-смотрел на Алексея, а тот на него.
– Хорошо-то, хорошо, а неделя уже прошла, а от Левы ни слуху, ни духу, – и переведя дух, Алексей добавил: – Необходимо спешить, у меня есть предчувствие, что он в беде.
– Да, ясно, только не паниковать, парень он крученый-верченый, его на мякине не проведешь. Ромаз вспомнил в этот момент, каким веселым и не унывающим раньше был брат. Его улыбка озаряла окру-гу, и порой даже раздражала. Например, хулиганов сделавших ему подлость и дожидающихся его слез, или учитель, ставящий двойку и никак не ожидавший увидеть благодарную улыбку – таким был его старший брат. И Ромаз гордился, что у него такой брат, да и сейчас гордится, но Алексей стал другим, померкла в нем жизнерадостная улыбка, погрустнел, стал задумчив и угрюм, а это ему совсем не шло. Одним словом, Алексея зацепило и моя задача – быть рядом с ним и помочь, – решил Ромаз подъезжая к дому. – Ладно, выкрутимся, и не из таких ситуаций выходили, – продолжал бодрится Ромаз. Алексей же все это время молчал              Они подъехали к дому, и Алексей заметил белую шестерку, стоящую в глубине двора.
– Вот шестерка, я ее не знаю, ее здесь никогда не было – подозри-тельно подметил он.
– Может быть, к кому-то в гости приехали, – предположил Ромаз.
– В гости – это хорошо, вот только не по мою ли душу пожалова-ли, – уже более серьезно и озабоченно произнес Алексей. Он явно предугадывал, что будет дальше. У него вдруг возникло желание обезопасить близких людей, а ближе Кати и детей у него никого не было. Мысль отправить их к теще в горы была первой и правильной. «Все же в этом есть зерно: отправил семью подальше – и разбирайся, сколько душе угодно»– продолжал убеждать себя Алексей.
– Вот видишь, Ромаз– снова обратился он к брату.
– Что, где? – встрепенулся тот. – А, эта белая шестерка? – все яс-но, окна затемненные, – и Ромаз автоматически потянулся правой ру-кой к пистолету, но на полпути вспомнил, что положил пистолет в сейф. – Так если это по наши души хлопцы приперлись, тогда база-рим прямо сейчас на месте, не отходя от кассы, как говорил ушеф – иронизировал Ромаз.
– Знаешь, я, пожалуй, Катю с детьми от тетки сегодня не заберу, там им безопасней будет, а ты заедь, объясни ей  популярно, хорошо?
– Хорошо, хорошо – поддержал его Ромаз, – только вот я тебя до квартиры провожу, а то что-то не нравится мне эта шестерка – уже тише произнес он, когда они подъехали и вышли из машины. Закрыв машину на ключ, Ромаз двинулся за братом. Алексей прикуривал си-гарету на ходу, но не смог, сигарета оказалась сломана.        В тот момент, когда они поравнялись с жигулями, из них вышли двое и направились наперерез Алексею и Ромазу. Их руки были пус-ты, а движенья не агрессивны, но они явно чего-то хотели, поэтому Алексей остановился и медленно, с достоинством, обернулся к шед-шим. Он узнал Додика, но тот его не узнал, хотя по сморщенному в титанических усилиях лбу можно было предположить, что Додик пы-тается вспомнить, тем более что и виделись-то они чуть больше суток назад. Но судя по дальнейшему поведению Додика, он ничего не вспомнил и тем облегчил общение.
– Есть разговор – сказал он спокойно, глядя исподлобья на Алек-сея.
– Что за разговор? Да и кто ты вообще такой, чтоб мы с тобой раз-говаривали? И о чем? – возмутился Ромаз. Он также узнал Додика, но виду, естественно, не подал, про себя припоминая, сколько хлопот они доставили шестому отделу, когда появились в местных крими-нальных сводках.
– Может, отойдем, на пару слов – предложил Додик Алексею, ни-как не прореагировав на выпад Ромаза.
–  У меня от брата секретов нет – сопротивлялся Алексей.
– Но у меня разговор к тебе, а не к нему – терпеливо объяснял До-дик, – тем более вопрос серьезный и требует серьезного подхода.
– Не желая поначалу идти на поводу, Алексей все же отошел в сторону, Додик последовал за ним.
– Хочу сразу тебе пояснить, что я не сам по себе к тебе разговор имею, а буду говорить от имени людей, которым ты бабки должен. Так вот, произошла такая рокировка, одни люди купили твой долг у других, с которыми ты был связан этим долгом – и он на секунду за-молчал.
– Как так? – удивился Алексей, мне они ничего не сообщили. – Так не поступают.
– Ну я не знаю, как у вас там поступают, но факт остается фактом, теперь ты должен нашей фирме, а все документы и пояснения они пришлют на днях, но вопрос об оплате долга я хотел бы предвари-тельно обсудить прямо сейчас – жал Додик Алексея, который, не ожи-дая такого поворота, поначалу растерялся, а потом все же взял себя в руки и произнес:
– А собственно, никакого кризиса и нет, а есть уголовное дело об исчезновении ста тысяч долларов вместе с человеком, их перевозив-шим, – соврал, не моргнув глазом, Алексей. Додик явно не ожидал этих слов, но, постаравшись скрыть за маской безразличия свое сму-щение, отвечал:
– Ну, это дела ментовские, они могут и до конца жизни расследо-вать, а наше дело реальное – получить долг. Вот я и хочу услышать, как собираешься рассчитываться, сумма-то не шуточная? – закончил Додик и, щелкнув зажигалкой, закурил. Алексей задумался, а заду-маться-то было отчего.
– Так я ничего сейчас сказать не могу, если у вас есть какие-то предложения, то я внимательно слушаю, – попробовал закончить раз-говор Алексей, но у Додика прорезался голос и он как бы сочувствен-но начал:
– Я понимаю, что ты попал в трудную ситуацию. Тяжелую ситуа-цию, но надо понять и тех, кто по твоей вине или по вине твоего че-ловека остался без огромных, по нашим меркам, денег. Их тоже мож-но понять, а поэтому есть конкретное предложение к тебе, как отра-ботать эти деньги– и он снова замолчал, собираясь с мыслями и блу-ждал взглядом по этажам, балконам и окнам соседних домов. Додик вдруг вспомнил лица своих жертв и лицо Левчика, что было явно не-кстати. Алексей не видел ничего, он только начинал ощущать, как сдавливают его грудь высыхающие кожаные ремни. «Это похоже на шантаж, – решил он, и с этими мыслями его почему-то начала поки-дать смелость. – Что сделать? Что? Отвергнуть сразу их предложение, показав, что  догадываюсь об их намерениях, или нужно потребовать сначала вернуть Леву? А что, если это все домыслы воспаленного сознания? Но это уж слишком, так не бывает» – подвел черту Алек-сей.
– Ну и что за отработка? Что она из себя, представляет? – спросил он.
– Все проще простого – начал объяснять Додик. – У нас есть груз, который надо переправить с той стороны границы на эту. На той сто-роне все хорошо, полное взаимопонимание, а на этой стороне началь-ник, твой отец – он снова посмотрел по сторонам и тихо, не повышая голос, продолжил: – Нам надо, чтобы твой отец пропустил наш груз в количестве пяти машин. Чем они загружены, объяснять тебе, я думаю, не надо. Товар очень дорогой, так что вы с отцом помимо того что от-работаете долг, еще и заработаете двадцать пять штук зеленью.
– А что, вроде бы неплохое предложение, только вот кто Левчика отработает !?– начал было Алексей, но Додик, желая закрыть эту те-му,  прервал:
– Ну это уж твои проблемы, где твой парень. Может, он сейчас со шкурой какой смазливой на Канарах тусуется, а мы тут все на дыбах как кони – чесал Додик, чувствуя всеми фибрами, что ему удалось за-цепить терпилу, как он про себя считал Алексея.
– Да и отец явно на это не согласится! – задумчиво произнес Алек-сей, – Он же коммунист до мозга костей.
– Так вот и подумай, как его уговорить, по-сыновнему, недели хватит? Если что звони, вот мой телефон – и Додик протянул Алек-сею заранее приготовленный листочек бумаги с номером, а сам поду-мал: «Ты еще отцов не знаешь, сынок»– и хитро улыбнулся. Алексей стоял как в тумане, потеряв Ромаза и видя перед собой только худо-щавое лицо Додика и сутуловатое тело, одетое в дорогой темно-синего цвета костюм и белую рубашку. «Вот паразит все-таки загру-зил! – с опозданием прострелило Алексея, и он как робот отчеканил уже собиравшемуся уходить Додику: «Слушай, постой, такое дело темное! Наверно, ничего не получится с твоим предложением, – и, переведя дыхание, продолжил: – Пока не известно, где Леня, я не смогу ничего делать, я буду ждать, когда он объявится, и я верю, что он объявится, а значит, и деньги найдутся.»
– Хорошо, хорошо, не торопись, тебе жить! – перебил его Додик, а звонка я жду по-любому. Да или нет, обязательно отзвонись, – зомби-ровал Алексея чей-то голос, долетая откуда-то издалека. Додик мед-ленно направился к машине, и горилла, как окрестил второго бандита Ромаз, пошел за ним. Напряжение спало, и Ромаз, удивленный по-следними словами «гориллы», пошел не к брату, а в сторону подъез-да, но потом, видимо, опомнился, и глупо улыбнувшись сам себе, стал ждать Алексея. Насмешливая фраза «гориллы», брошенная на проща-ние, не давала покоя Ромазу. «Слышь, мент, – сказал тот, – ты особо не напрягайся, расслабься, и руку-то из-за пазухи вытащи, все равно волыны там нет». Ромаз чуть не подавился семечками. И самое глав-ное, что и ответить-то нечего, вот конфуз, так конфуз. «Давай, давай, иди своей дорогой!» – процедил сквозь зубы Ромаз и вытащил руку из-за пазухи.       Разговор Алексея с Додиком закончился так же спокойно, как и начался. Алексей улыбался, будто услышал что-то смешное и никак не может забыть, но Ромаз, знал, что это явный признак нервного на-пряжения, возникшего в результате разговора. Ромаз вспомнил, что такое случалось и раньше, потому что Алексей даже улыбался сквозь слезы на похоронах у любимой бабушки. «Так что с ним все нор-мально, а вот с этой «Гориллой» не очень онятно. И откуда он знал, что я без волыны? А-а… он просто взял на пушку, развел, одним сло-вом, вот леший» – выругался Ромаз и покраснел. Алексей, ничего не говоря, прошел мимо Ромаза и скрылся в подъезде. Тот медленно по-плелся за ним. Алексей, поторопил брата: « Что тормозишь, давай шустрее», – и, не дожидаясь ответа, так же неожиданно, как явился, и исчез, оставляя за собой только отзвуки шагов бегущего по ступень-кам человека.           – Что же этот тип сказал? – сразу же, как зашел, спросил Ромаз. Алексей в этот момент сидел в туалете и, насупив брови, что-то лихо-радочно соображал, зрачки его дергались вместе с правой бровью, в дополнение к тому он, словно грудной ребенок во сне, посмеивался.
– Сделали предложение, от которого я не смогу отказаться! – мед-ленно послышалось из туалета. Ромаз сидел в кресле, с видом челове-ка, которого удивить уже ничем невозможно. - Москвичи меня сдали с потрохами, вот что. Продали, за тридцать сребреников.- При этих словах Ромаз встал с кресла и стал ходить по комнате.
– Извини, конечно, Леш, но я что-то не догоняю. Подробней, по-жалуйста – попросил он брата. Но Алексей, не услышав просьбы, продолжал:
– Этот урод говорит, что Левчик с деньгами сбежал. Да только не верю я в это. Чует мое сердце, что вранье сплошное. Левчик и раньше мог с деньгами сбежать, еще с большей суммой, однако не сбежал, потому что не такой он парень, чтобы скрысить и свалить. Тут под-ставой пахнет, большими деньгами и кровью. – на одном дыхании выпалил Алексей, и перед ним пробежали картинки увиденного в ка-фе: он вспомнил Омара с Кариной, слова стоянщика о блондинке провожавшей Левчика в аэропорту, а возможно, летевшую с ним до Питера, и этот подлый ход «москвичей» – все это походило на звенья одной цепи.
– Они думают, посадят меня, как собачку, на ошейник и будут пи-нать. Слепили из меня должника и довольны. Ну уж нет, дураков нет, – возмущался он уже выйдя из туалета. Алексей медленно, но верно терял веру в людей, ему уже казалось, что Омар и есть тот са-мый маньяк, убивший официантку. Он как демон зла, упырь и вурда-лак, в одном лице. А Карина как во все это влезла? Оставалось только гадать. А что вляпалась, это у него сомнения не вызывало. Вопрос для Алексея был только в том, в какой степени. «Или, может быть, ее, как и меня, используют? Уж не из-за мести же она так со мной, а из-за че-го же тогда? Хотя кто его знает, и все равно не верится, что она во всем этом замешана. Нет, не могла она так низко пасть, чтобы мне, которому она в любви признавалась, козни строить. Нет, это ниже низшего» – взвешивал Алексей все за и против. Но червь сомнения сосал его и он все же допускал, что от любви до ненависти один шаг, и все возможно.

*     *     *
Прошедшие события дали о себе знать ближе к вечеру. У Алексея снова разболелась голова. Он решил выйти на улицу, развеяться. Спустившись к подъезду,  немного постоял в одиночестве, затем медленно пошел к морю. «Давление скачет!» – решил он и потер пальцами виски. Выйдя на дорогу, Алексей как и сотни раз раньше, увидел между двумя девятиэтажками кусочек моря. В окнах верхних этажей червонным золотом отражался закат. Дома стояли всего в пя-тидесяти метрах от моря, что вызывало у Алексея удивление: «А если наводнение или прилив, или, не дай Бог, цунами?» Он вышел на пес-чаный берег. Словно шхуна с разорванными ураганом парусами, Алексей плыл по воле волн в густой пелене тумана, вызванного го-ловной болью. Море было тихое и теплое, но его умиротворенность могла быть нарушена усиливающимся ветерком. «Ночью снова может быть шторм» – подумал Алексей. И представил, как море, волнуясь, поменяет цвет, затем забурлит и раскачается, усилится волна. А сей-час, в вечерний час на пляже много народа. Молодые ребята борцов-ского телосложения соревновались, кто лучше выполнит сальто. Алексей прошел мимо них, быстро разделся и, подстегиваемый их резвостью, бросился в волны и, уже теряя скорость разбега, нырнул. Проплыв под водой метров пять, он вынырнул и, посмотрев по сторо-нам, перевернулся на спину. Он так бы и лежал на спине, заворожен-но рассматривая облака, меняющие свои лица, если б не хлебнул со-лено-горькой воды от захлестнувшей волны. Незаметно белый смог в голове растворился и превратился в перламутровый речной жемчуг, рассыпанный под ногами. Головная боль прошла, сменившись ис-крящимися брызгами удовольствия.
                Все происходящее на пляже предстало перед Алексеем не больше, чем озорством. Да и как назвать то, что делали взрослые лю-ди, брызгающие друг на друга, играющие в догонялки, ни в чем не уступая  детям. Алексей вышел на берег и сел на песок. По соседству крепко сбитые горянки в темных, непрозрачных платьях раз за разом противостояли волне, стоя по пояс. «А в прошлом году я здесь видел совершенно голого старика. Берег контрастов, да и только» – вспом-нил Алексей, и что-то доброе и счастливое мелькнуло в нем. Он встал и побрел по кромке берега, оставляя недолговечные следы на сыром песке. Вокруг сидели и лежали люди. Чуть впереди компания играла в волейбол, здесь же рядом раздавали карты. И так куда – ни глянь. «А где-то там, в городе Омар с Кариной тасуют свои крапленые карты, озверевший маньяк, околевшая Роза и без вести пропавший Лева», – думал Алексей. Как ни старался освободиться от этих мыслей, ничего не получалось, они стояли свинцовыми облаками на заднем плане.
                А он шел вперед, в направлении недостроенного коттеджа, стоявшего на береговой линии, в полукилометре от пляжа. Символ нового времени. В какой-то момент Алексей устал идти и присел на корточки. Набегающая волна лишь изредка доставала его и, облизнув, откатывала прочь. Присев, Алексей уловил запах песка, в котором пе-ремешались морская свежесть, запах рыбы, человеческих экскремен-тов, гнилых арбузов, сигаретных бычков и уходящего лета. Весь этот парфюм был разбавлен дымами мангалов, курящихся в преддверии ночных кутежей. Пальцы Алексея бороздили песок. Сознание отды-хало в звуках прибоя. Глаза в промежутках хлопков ветра курсирова-ли и всплывали по горизонтальным морским трассам, намеченным морскими судами и прочерченным им же самим у ног чуть поодаль стоящих купальщиц. Алексей спокойно продолжал смотреть вдаль, когда его пальцы, словно щупальца осьминога, обхватили жертву, впившись присосками в каменную плоть камня. Голыш, выточенный волной, причудливым образом напоминал фаллос. Алексей улыбнул-ся. Ему захотелось вдруг кому-то подарить этот камень, но вместо этого он с размаху запустил его в воду. Он снова медленно встал и направился в сторону недостроенного дома.
                Навстречу Алексею шли две хорошенькие девушки. Он с удовольствием впитал их телесную молодость и красоту, словно сам был стар и немощен. Как губка он впитывал капли воды, стекавшие по их телам, совершенно не испытывая желания приблизиться к ним и заговорить. После гибели Розы это было сверх его сил. Алексей прошел мимо них и даже не обернулся им вслед, как бывало всегда. Он шел вперед, пожираемый невидимым хищником. А вокруг в го-лодных глазах юнцов пылали пожары фантазий, и белоголовые стар-цы не упускали случая заглянуть в глубину разлитых под ресницами огней или окинуть взором проходящих и призывно поющих сирен. Видя все это, Алексею стало веселее. «Все, что случилось, уже случи-лось, и ничего назад не вернешь», – мысленно подвел он черту, и уже хотел было развернуться, и пойти обратно, но заметил впереди маши-ну, а рядом с ней знакомые черты. Он узнал бы эти черты даже в са-мую темную, безлунную ночь, по еле уловимому шороху ее одежды, по кошачьей поступи ног, ступающих мягче мягкого, по шелесту ее волос, по блеску отраженных в ее глазах звезд, он распознал бы ее сидящую, лежащую, со спины, в профиль, да как угодно.
                В своей жизни он мог распознать только трех женщин – ма-му, Катю и Карину. Алексей точно знал, что все равно бы узнал всех троих, даже если б они маскировались. Но эта женская фигурка была похожа на Карину. И как опытный автомобилист запоминает дорогу, так и он запомнил Карину – на ощупь, на глаз, на запах и цвет. Алек-сей вдруг понял, что даже если захочет, то не сможет забыть ее, не сможет отделаться от ощущения, что держит ее в своих объятиях, на кончиках своих пальцев, даже тогда, когда в них находится Катя. Его передернуло от мысли, что он пропитан Кариной насквозь, помимо своей воли. Его не покидало ощущение, что он хочет ее, желает ее той неудержимой плотской страстью, отличающейся животным натиском, с ее беззащитными стонами. Еще недавно эти воспоминания вызыва-ли у Алексея отторжение, стыдливую волну, сейчас же все было на-оборот. Он представил ее широкие розовые бедра, и ручеек вожделе-ния полился с кручи, захватывая дыхание у смотрящего ему вслед. «Я же не любил ее, а она меня?» – вспоминал Алексей, так и шагая на-встречу Карине. Он поднял руки и, обхватив ладонями шею, слегка сдавил, словно разминая перед поединком. – Стоит ли идти вперед, навстречу? Наверняка она уже меня заметила, и отступать поздно». Занятый этими мыслями, Алексей приближался к той невидимой чер-те, после которой уже не повернешь. Словно чувствуя его сомнения, Карина пошла ему навстречу. «Она с Омаром заодно, она знала, что я здесь, это ловушка. В машине за тонированными стеклами спрятались враги?» – уговаривал мнительный Алексей, смелого Алексея. Его раз-дирали противоречия. «Надо идти вперед и встретиться с ней, тогда ты сможешь себя уважать, ты посмотришь ей в глаза и сам убедишь-ся, друг она или враг, или заблудшая овца. Ты увидишь, какие про-пасти мелькнут в ее глазах. Быть может, тебе удастся спасти ее из лап демонов, ты сможешь помочь ей, сможешь изменить ее судьбу. Она же была добрая, умная девочка.» – уговаривал романтик. «Стоп. Я сказал: поворачивай, поворачивай, куда ты идешь, она же связана с возможными убийцами Левчика. Мало того, она заманила его с день-гами, разве не понятно? А в кафе с Омаром разве не она была? Какое безрассудство – идти наперекор фактам»– возмущался холодный прагматик. Но романтик тоже не сдавался. У Алексея неожиданно за-ныла больная кисть. А расстояние между ними сокращалось, и по всем законам физики они скоро должны были неминуемо пересечься. Ему казалось, что Карина смотрит на него в упор, еще немного, и она продырявит в нем дырку. Алексей еще раз представил, как прижимает ее, а она вырывается, запрокидывает голову, крича на весь мир, на весь дом, на всю улицу, а он закрывает ее рот ладонью.
             Он так и шел, не подымая глаз, смущенно глядя под ноги, и лишь изредка резким поворотом головы бросал короткий взгляд на море, всячески избегая смотреть в ее сторону. «Вот, не повернул на-зад, скоро узнаешь, на какую подлость способна разочаровавшаяся в мужчине женщина» – предупреждал внутренний голос. «Ничего страшного не произойдет», – убеждал романтик. «И действительно, что уж, с бывшей женщиной боюсь встретиться, даже глаза на нее не могу поднять. А была, не была!» – решился Алексей.
                И в этот момент резкое отрывистое собачье дыхание влетело в его правое ухо. Ему стало не по себе. Он вспомнил двух огромных немецких овчарок Грэтту и Нику, налетавших на него в подъезде до-ма, где он в детстве жил. Они каждый раз зажимали его, не успевшего проскочить на улицу, в углу, в нише возле окна второго этажа. Это было ужасно. И хотя они ни разу не укусили, но их грозное рычание и лай заставляли его цепенеть в ожидании появления их хозяев. С тех пор и остался этот страх. Алексей резко повернулся и увидел перед собой огромную клыкастую пасть овчарки. Через мгновение он по-чувствовал, как клыки впились в запястье. «Фу, фу, Флойд!» – раз-дался женский крик. Собака по команде разжала челюсти и унеслась прочь от размахивающей поводком хозяйки. «Испугалась животи-на!» – пронеслось в голове Алексея. – Ко мне, сволочь, к машине, си-деть, тварь!» – ругалась хозяйка простуженным голосом. «Что это, а не сошел ли я с ума?– думал Алексей. – Карина по внешности, а по голосу не она? Чему верить: глазам или ушам, или не тому и не дру-гому». «Пошел к машине, быстро, я сказала!» – кричала на собаку не своим голосом Карина. Флойд недовольно рычал. Женщина, похожая на Карину, бросилась к Алексею с растерянным видом. «Что он Вам сделал, где он Вас, подлец?» – и она еще раз махнула в сторону соба-ки рукой, приговаривая: – Получишь, гад!»– Из ранки сочилась кровь. Он вдруг представил, как она припадет губами к ранке и высосет, словно при укусе змеи, смертельный яд. Или нет, Карина стала вам-пиршей и инстинктивно припала к ранке, а затем еще и с нескрывае-мым удовольствием облизнулась. «Но она, вероятно, что-то сообра-жая, отпрянула, разрушив  иллюзию:
– Сейчас схожу, у меня там в машине, в аптечке йод и бинт, я при-несу.
Алексей смотрел ей вслед и не мог поверить, что это Карина. «Скорее нет, чем да» – решил он. В голове его били фонтанчики го-ловокружения. Алексей расслабился, закрыл глаза и услышал шум ветра и выдох набегающей волны, идущий из глубины морской рако-вины, приложенной к уху. Он постарался прокрутить варианты своего поведения, но все сводилось к одному: это не она. Алексей предста-вил, что терпение его закончилось и он, срываясь на крик, требует от нее правды. Карина подошла незаметно и, присев на корточки, без лишних слов принялась перевязывать его руку. Запахло йодом. Алек-сей посмотрел еще раз на эту женщину, как две капли воды похожую на Карину.
– Извините, у Вас сестры по имени Карина нет? – неуверенно спросил он.
– Нет, а что? – быстро ответила незнакомка, занятая перевязкой.
– Понимаете, Вы похожи на одну даму, очень сильно похожи, практически одно лицо.
И Алексей еще раз смерил ее взглядом и, не увидев особой разни-цы, обратил внимание на ногти женщины. Они были, мягко сказать, не обработаны, чего Карина себе никогда не позволяла. Кроме того, он не увидел лукавства, спрятанного в уголках глаз, присущего Кари-не. Женщина насторожилась, но у Алексея уже отпало желание разго-варивать. Но он все же спросил:
– У Вас собака здоровая? Бешенством не болеет, а то уколы в жи-вот делать, сами понимаете, не хочется.
Незнакомка что-то рассказывала ему о здоровье собаки, но Алек-сей уже не слушал ее. «Я встретился с двойником Карины! Надо же, если б мне кто-то раньше сказал, что такое бывает, я бы высмеял это-го фантазера, но теперь я реальный свидетель: вот она, передо мной, еще одна Карина.» Он вежливо распрощался с женщиной, ничего не требуя от нее. Прошел несколько метров и обернулся: ни машины, ни собаки уже не было, а была только марлевая повязка на руке. «Кто бы знал, до какой степени мне надоела эта неразбериха. Что это за рас-клад, если он постоянно не в мою пользу, черная полоса, что ли?» – стонал Алексей. Ему хотелось убежать, куда глаза глядят, чтобы пре-рвать череду случайностей и совпадений. «Куда ни беги, а от себя не убежишь, – обречено подумал Алексей. – Все старо как мир, глав-ное – не бояться. В обще ничего не бояться, а иначе жизнь теряет при-влекательность и всякий смысл! – он чувствовал в себе пусть неболь-шое, но нарастающее с каждым вздохом желание драться и побеж-дать, пусть не числом, но умением, как говаривал старик Суворов. – Нет, ребята, я не белый и пушистый, я могу даже очень больно уку-сить» – улыбка Алексея и все лицо источали ту степень обреченности, которая предшествует гладиаторской схватке. Все знают, что гладиа-тор погибнет в бою, хотя бы потому, что зрители заплатили деньги. «А собака точно здоровая?» – подумал Алексей, почувствовав в себе небывалый прилив агрессии.


*     *     *

Алексей открыл дверь и вошел в прямоугольник бетонированного дво-рика. Прямо напротив его глаз провисли бельевые веревки, изредка взмахивающие под порывом ветра разноцветными флажками белья. Веревки были привязаны к стволу старой неплодоносящей груши. А чуть выше, в ветвях и на сваренных из стальных дюймовых труб ярусах, притаилась змейка лозы, украшенная гроздьями смуглянки Изабеллы. Ее аппетитный вид радовал, но Алексей догадывался, что Изабелла еще кисловата, а он любил в ней спелую сладость и согласен был ждать еще неделю–другую, чтобы насладиться ее приторным вкусом. Под волнистым шиферным навесом, рядом с грушей, за столом, в тени, сидели на кровати Катя с Мадинкой на руках и чуть дальше, на стуле, Олечка. Катя кормила малышку грудью. При виде Алексея Катя потупила взгляд, сделав вид, что не замечает.
– Привет Олечка, – бодро поздоровался с тетей Алексей.
– Привет, привет, парень, как твои дела!? – с явной прохладцей в голосе отвечала Олечка.
Алексей сделал вид, что не заметил недовольного, штормящего вида жены и тети. «Буксуют» – подумал он, и небольшим усилием из-влек на свет улыбку. Он понимал, что Катя уже знает об отъезде в се-ло. Не обращая внимания на жену, он повернулся к Олечке:
– Темыч там?
– А где ж ему еще быть, а звук-то включил. – кивнула в ответ Олечка.
«Вот маньяк, будто глухой, врубил на всю громкость и кайфует» – удивленно помотав головой, словно дрессированная лошадь, буркнул Алексей и медленно пошел с явной целью прекратить это безобразие. Сняв перед входом, залипшие на пятках туфли, он хотел сначала по-вернуть налево, на кухню, но раздумал и тихо, как человек, намере-вающийся сделать сюрприз, крадучись вошел в зал, где на старой об-шарпанной тумбочке стоял телевизор марки «Гольдстар». Вернее то, что от него осталось после пятнадцати лет эксплуатации, а рядом, на ковре в позе йогов сидел Артем и смотрел «Том и Джерри». Алексей сразу же убавил громкость.
– Ну что ты, кочерыжка! – выпалил неожиданно прорвавшийся на свободу голосок Артема. – Я кочерыжка!? – удивился Алексей и, де-лая недоумевающее лицо, для верности ткнул себя средним пальцем в грудь.
– Ты, ты кочерыш!– утвердительно повторил Артем, дав понять отцу, что тот не ошибается и что это прозвище теперь надолго закре-пится за ним. Я буду тебя так называть, если -и ты-ы не буде-е-ешь давать смотреть мне-е телевизор, понял, качерыш!? – и, словно ма-ленький котенок, сверкнул когтями глаз. Он так и сидел на месте, не желая, видимо, чтобы его тискали прокуренные пальцы отца. Алексей увидел в его поведении свои же детские, брезгливые ощущенья от мужиков с мокрыми усами и бьющим в нос перегаром и от слюнявя-щих соляной кислотой женских напомаженных ротиков. Припомнил, как потом еще долго тер ладошкой щеки, оттирал их платком, смывал водой этот запах, идущий от губ, но почему-то безжалостно прожи-гающий дырки в его палевой, холеной детской кожице. Через секунду из зала донесся голос Алексея:
– Мой дженерал, ты это, того, не глухой случайно, что так тиха сделаль звук-то, панмаешь?
Артем только смущенно молчал, не зная, что ответить, и в итоге произнес:
– Уши балят!– и в качестве доказательства вытащил из правого уха, а следом и из левого, скрученную ватку. И чтобы окончательно задобрить отца, произнес:
– Вот, пап, поза йогурта. Но Алексей не расслышал этих слов:
– Теперь все с тобой ясно, на море простыл. Что, сильно болят? Иди, иди сюда, папа тебе что-то принес. Со всей нежностью Алексей протянул вперед руки, а затем, пока Артем медленно вставал, выта-щил из кармана маленький автомобильчик. Мальчик обрадовался, и это было заметно и по повеселевшим глазам, и по тому, как забавно бантиком завязался его ротик.
– Пап, спасибо, а это гжип? –  спросил Артем.
– Да – поддакнул Алексей.
– Пап, а когда я вырасту, я тебе куплю лимузин и буду тебя возить.
– Хорошо, хорошо! – улыбался Алексей, глядя на сына.
– А мы купаться пойдем сегодня, ты же обещал, пап, – пользуясь, заканючил Артем.
– Не-е-т, какой купаться, у тебя уши болят, а ты купаться! Поду-май головой-то сынок, это невозможно – отрезал Алексей, но затем, смягчив тон, шепотом добавил:
– Завтра поедем к бабушке в село, только ты маме ничего не гово-ри пока, ладно, это будет наш секрет, – и посмотрел на сына.
– Ну-у, апять за-автра, все завтра, а ты счас покушаешь, у тебя жи-вот как батут станет, будем на нем прыгать – неожиданно заявил Ар-тем, катая машинку по покрытому линолеумом полу. – А я и так знаю, что завтра в селуху, дядя Ромаз маме сказал, а она не хочет.
– Ух ты, парень, все знаешь. Батут, говоришь, молодец! – а про се-бя подумал: надо же, маленький болтунишка.– А ты хочешь к бабуш-ке? – спросил он Артема и указательным пальцем погладил его мяг-кую руку, но тот рассказывал о своем:
– Пап, а знаешь, Гаджишка так кричал, так орал, что дядя Ромаз его к маме повез, даже дяденьки и тети все собрались: думали, он заболел, – рассказывал Артем Алексею, когда они вместе выходили из зала во двор.
– А что, Гаджишка здесь один был, надо же, он же еще маленький один-то гулять.
– У- у-ах, – объясняла Олечка, – вот, оставила некормленного ре-бенка, и пошла на рынок, а прошло то уже в три часа, а этот как на-чал выть, орет и орет, и никак его не успокоишь. Ну, Ромаз его и по-вез, потом звонит, говорит: еле водителя упросил, водитель аж испу-гался и отказывался. Не надо мне, говорит, никаких денег, чтоб тако-го кричащего ребенка везти – продолжала рассказывать Олечка, но Алексей ее понял. Он посмотрел на Катю, на их маленькую дочку, и у него потеплело. Тем временем Олечка, даже не спросив, хочет ли Алексей есть, а скорее по велению души, пошла на кухню, разогре-вать ужин. А он сидел напротив Кати и ждал, когда она на него по-смотрит. Но она не смотрела. Алексей знал все Катины уловки и по-этому терпеливо ждал, и дождался.
– Ну что, доигрался! – тихо, но в то же время задиристо произ-несла она и, не дав ему ответить, продолжила: – Видно, дела и впрямь так плохи, что ты нас отправляешь от себя подальше.-
Алексей напрягся, но вспомнив, что не время и не место спорить, осекся:
– Ну а что я могу! Так получается, и мне будет спокойнее, если вы будете в селе. Надеюсь, Олечка ничего не знает. Не нужно Олечке ничего знать, не надо ее расстраивать. Она переживать начнет, а от этого только хуже.
И Алексей поморщился, не пояснив, что именно хуже, но и без слов было ясно, что ему и самому непонятно, что хуже, а что лучше. Катя пустила слезу. Слезы стремились из ее глаз вперемешку с тихи-ми причитаниями. Как прямой укор летели эти всхлипы и слова:
– Жизнь-то и молодость проходят, а все одна и одна, с детьми снова одной мучиться, а они ведь скучают по тебе и болеют. Сколь-ко это будет продолжаться, я хочу знать, скажи мне Леша? – и, пе-реведя дыхание, продолжила: – У тебя одни бабы на уме, а мы по-боку! – жалобно причитала Катя, вытирая ладонью мокрое от слез лицо.
         – Да, что ты! Какие еще,  выдумки!? Нет ничего,  и в помине! – и при этих словах он, как назло, вспомнил одну свою давнюю подруж-ку, и при мысли о ней у него предательски дрогнул голос. Глаза нача-ли соловеть, а присутствовавшая до этого сухость во рту исчезла, как будто он сильно захотел скушать кремовое пирожное, ее аппетитных губ и обхватить ее бедра. «Вот озабоченный!»– пожурил себя и тотчас попробовал взять себя в руки, приведя для Кати свой единственный аргумент:
– Ты же знаешь, Кать, Левчик пропал! – и он замолчал, ожидая, что она успокоится и все станет по-прежнему. Алексей органически не переносил женские слезы, он не мог их терпеть ни под каким ви-дом, даже слезы женской радости загоняли его в угол, ему станови-лось плохо, жарко от этого пухового покрывала женских эмоций, на-крывающего его в июльский полдень, но он сделал усилие:
– Тихо, тихо, не плачь. Олечка что подумает? Что с тобой? Это же жизнь, всегда ровно и гладко не бывает, – шептал, вплотную прибли-зившись к ней.
– Да когда оно было хорошо-то – начала,  Катя снова, – то одно, то другое…
– Ну это ты зря! Мне всегда с тобой хорошо было, и есть, а, а, ты, ты, – неожиданно начал заикаться Алексей, видимо, было что-то наболевшее в его оправдании, – Ты вот прошлое клянешь. А это же наша жизнь, мы ее любить должны! – расстроенным голосом продолжал он, и, поняв бесполезность своих слов, подумал: «Вот бабы, ненадежные существа: Всё, что было теплого, перечеркнут, а мы за них держимся, лелеем, любим, отказываясь от радости ин-стинктивной полигамии, а они, эгоистичные собственницы, только ревнуют в ответ. Да и не за них, верно, мы держимся, а за детей. Детей нам жалко, вот и вся ловушка, а любовь, любовь зла, а при-вык – все, конец свободе и мечтам, закопай и забудь, сиди рядом и не балуй!» И уже шепотом выругался, видя, что жена продолжает разводить сырость.
– А-а, бесполезно! – и он махнул в ее сторону рукой.
И только когда Олечка со сковородой шла из кухни, Катя, словно птичка, впорхнула и скрылась в двери спальной, прихватив с собой спящую дочку. А озадаченный Алексей так и остался сидеть с задум-чивым видом.
             «Я защищаю их от опасности, вот и все, пойми же,  люби-мая. – Ход его мысли настраивал, что не все так плохо, как ей кажет-ся. – Женщины склонны драматизировать, и я в очередной раз убеж-даюсь в этом, в очередной раз» – стараясь поймать шутливую волну, рассуждал Алексей, одновременно еле слышно настукива костяшками пальцев по краю стола и дуя на горячее овощное рагу, заодно рас-сматривая бледноватое, словно святое, лицо Олечки. Он поймал себя на мысли, что необходимо поговорить с Олечкой, спросить ее о чем-то важном для нее. А что, может быть важнее для женщины, в сорок с небольшим, кроме детей, мужа и работы? И поинтересовался:
– Как на рынке торговля идет? Дети-то помогают?
Наступила пауза, Алексей даже подумал: «А услышала ли она его вопрос?» Но замешательство произошло по другой причине. Олечка не могла долго сидеть на одном месте, она постоянно двигалась по двору, и если что говорила, то ее голос доносился из разных мест дво-рика или из ванной, или из кухни или еще откуда. И почти всегда спо-койный голос, с едва заметной ноткой застенчивости.
– Торговля на этой неделе была неплохая, – неожиданно ответила Олечка, – немного оставалось, а вот посмотри, сегодня ветер поднял-ся,  если так дальше будет,  весь товар в пыли окажется, покупателей будет мало, торговли не будет. Арсен товар утром привезет и все, а где потом пропадает, не знаю. Ах, разве это помощь! – слегка прогла-тывая окончания слов и тем самым как бы скрадывая их критичность, словно робея, что услышит кто-то посторонний, говорила Олечка. Она что-то рассказывала о детях, о проблемах. По ходу рассказа ее голос то пропадал, заглушенный звуком льющейся из крана воды, то неожиданно появлялся, хотя вода все так же текла из крана. «Значит, это не из-за воды, я ее не слышу, это что-то шумит внутри меня, ведь кран-то по-прежнему открыт, странно так.» – подумал Алексей. Ино-гда Олечка просто сидела напротив и смотрела, как он ест, а ел он бы-стро.  Увлеченный трапезой и ушедший в свои мысли, он успевал только краем глаза заметить, что за ним наблюдают, и почувствовать от этого, что его здесь любят. И он был доволен, этим ощущением те-пла.
             Пока жувал, вновь и вновь вспоминал детство, расслабившись под теплым, почти шерстяным взглядом Олечки. И пусть это было обманчиво и иллюзорно. Пусть Олечка только делала вид, что родст-венна и радушна. Даже пусть она маскировалась, по отношению к не-му. Это было для Алексея неважно, главное – то тепло, которое он ощущал, а его-то он ни с чем не мог перепутать. Он знал это тепло еще оттуда, из детства, из маленькой шестиметровой кухни, откуда доносился запах разваренного мяса и преющих мотолыжек, начи-нающих предновогоднюю историю. Алексей вспомнил бабушкин хо-лодец, постоянную занятость взрослых работой и поисками дефицита. Их жизнь, спрятанную за обрывками фраз, скрипами кроватей и сто-нущей чернотой тишины. В тот год были сильные морозы, и отец му-чился с аккумулятором, потом с лысой резиной, потом еще с чем-то, пока не пристроил свою «Волгу» в теплый обкомовский гараж.
            Холода были лютые, металл обжигал мгновенно, и при при-косновении магнитил и клеил по живому влажные от снега пальцы. В ту же зиму умер сторожевой пес Гарлем, вернее сказать – его усыпи-ли, у Гарлема отказали задние ноги еще до морозов, никто не знал по-чему. Один из охранников предположил, что Гарлема еще щенком избил ногами его прежний хозяин, но в эту версию мало кто верил, потому что бить маленького щенка все равно, что ребенка. И боль-шинство склонялось к версии, что у Гарлема  врожденный вывих сус-тава. Но время шло, а никто не решался облегчить его страдания, пока один из сторожей по прозвищу майор не привел с собой молодую де-вушку-ветеринара. Это осталось в памяти Алексея, потому что это была первая смерть в его жизни и первые сорокаградусные морозы. Но смерть Гарлема тогда быстро забылась, так как детство и смерть, наверное, понятия не совместимые, тем более, когда любовь к жизни еще так сильна и непоколебима. Алексей играл, мечтал, осознавая ка-кую-то огромную силу, сидящую внутри него.
              Он мечтал рисовать так, чтобы было похоже на настоящее, он стремился к музыке подсознательно, замирая, когда преподаватель открывала, крышку пианино и перед его взором представало черно-белое волшебство клавиш, эти бесконечно длинные пальцы с акку-ратно ухоженными ногтями, магическое шуршание переворачивае-мых нотных листов. Но мама с папой не купили и не взяли напрокат пианино, когда Алексея приняли в музыкальную школу, а записали в борьбу, которая очень долго ему не давалась. Только потом, став взрослым, он понял, что во всем виноваты унаследованные от мамы слабые кисти. А потом был футбол. И тоже долго не получалось по-падать точно по мячу, было невероятно сложно овладеть обводкой и скоростью бега, все было сложно, но интересно. А дальше Алексей втянулся и заиграл. И пошли: чемпионат района, города, области, республики,  и предложение поехать в Москву, в школу высшего спортивного мастерства. Но он не поехал. Папа с мамой развелись. И снова мечты, мечты, мечты. Найти свою любовь – чем не мечта?
             Судьба сама преподносит сюрприз, и восемь лет любви к фут-болу побоку, бессонные ночи со спущенным мячом под подушкой, тяжелые тренировки, турниры, травмы – все позади. Теперь только она, Катя – свет в окне. И он лежит на заснеженной крыше сарая, упи-рающегося в ее окна, и, онемевший от счастья, ждет, что она про-мелькнет в окне. И теперь бессонные ночи, только уже наедине с тет-радкой и ручкой, в ванной комнате на стиральной машине «Ока». Он пишет ей стихотворную историю своей любви.
   Катя вышла к столу спокойная, без тени обиды на лице. Время шло к ночи, и Артем, окутанный дремой, пристроился на кровати ря-дом с Алексеем и уснул. «Он же и днем не спал»– пояснила Катя как ни в чем не бывало и, бережно обхватив Артема, отнесла в комнату, положив рядом с сестренкой. Женщины какое-то время еще о чем-то разговаривали, а затем Олечка незаметно исчезла, Алексею показа-лось, что она ушла спать.
– Что с тобой случилось? Ты как-то осунулся, похудел, и это за один-то день нашего отсутствия. Изгулялся, бедненький,- с издевкой, спросила Катя, плохо скрывая ревностные нотки и поглядывая на за-бинтованную руку Алексея и проводя ладонью по уже менее замет-ной, чем днем ранее, шишке на голове. «Вот вечно она так. – подумал он – начнет за здравие, а кончит за упокой». Он вздрогнул, но не от боли, а скорее от  воспоминаний.
– Собака укусила!– вымучив улыбку, ответил Алексей.
– Злая, наверное, была!? – наивно, как-то по-детски спросила Катя.
– Да-а, очень злая, особенно хозяйка!– и Алексей отрывисто, заго-готал. Катя не удивилась, а вот Олечка, уже засыпая, прищурилась и приподняла голову с подушки, силясь понять причину его нервного смеха, но так и не поняв, предалась сну. А Алексей не унимался, и это был не смех веселья, а скорее истерический смех психопата, похожий по неожиданности на снежную лавину.
– Тихо, детей разбудишь! – запротестовала Катя.
И это подействовало, он как-то сразу затих, будто слушая музыку пульсирующих по всему телу жил и тихий скрип железной кровати, которую он сам незаметно и раскачивал, в такт тикающему часовым механизмом времени, молча уходящему стальным потоком, и безого-ворочно превращая настоящее в прошлое.
– О, Боже! – только и мог сказать Алексей, когда протоны боли пробегали путь от его вдвойне раненой руки до зрачков, заставляя их то расширяться, то сужаться, словно гигантские звезды.
– Может, тебя перевязать! – предложила Катя. Но Алексей не слы-шал ее, наслаждаясь негромкой симфонией боли, уподобившись, тер-пеливому садомазохисту и с удовольствием заглядывая в зияющую пустоту разочарований постигших его за последние дни. Молча встав и ничего не сказав Кате, он зашел в комнату, где спали дети. У него было желание рассказать ей всё, что с ним случилось, что его волно-вало и тревожило, но у него не было сил – ни моральных, ни физиче-ских, никаких, и он решил, что расскажет  когда-нибудь потом. При-близившись к спящим детям, Алексей поцеловал сначала маленькую Мадинку, а затем и Артема. Он лег рядом, на матрасе, удачно впи-савшемся на полу между стеной и двухспальной кроватью, на кото-рой и спали дети– с одной стороны, и письменным столом и сундуком с Катиным приданным – с другой. Немного погодя вошла Катя, и бы-стро раздевшись, легла с детьми. «А могла бы лечь и со мной, когда еще представится»– глотая сладкий дым усталости, укоризненно по-думал Алексей, представляя в своих руках огромные женские бедра и вот уже упираясь в темнеющую коричневыми наперстками грудь, свисающую, откуда то с небес. Он слегка повернул голову набок и облизнулся в предвкушении нащупать чьи-то уже испитые, но от это-го не менее желанные уста, и в этот момент откуда-то из темноты появившийся маленький котенок нырнул в его объятия и впился, вжался в него всей мощью тщедушного тельца, как бы говоря: «Ну, давай, еще сильнее, сильнее, еще слаще и еще жарче, жми, не жалей!»
                Дорога в село. Какая она была раньше? Алексей мог толь-ко догадываться. Сейчас же он ехал в предгорьях со скоростью сто сорок километров в час и не боялся вылететь в кювет или в пропасть, коих в там было не мало, а дороги были асфальтированы и сухи. И асфальтировались дальше, как это было ни странно при общей бесхо-зяйственности и воровстве, царившим повсюду. Что работа идет, бы-ло видно по попадающимся тут и там грейдерам, каткам и рабочим в оранжевых дорожных безрукавках. Алексей представил, как когда-то здесь шли бесчисленные персидские войска, а много позже и русские. И те, и другие шли покорять горцев, а в итоге крепко поплатились, оставив тысячи своих буйных голов в здешних местах. Горцев погиб-ло тоже немало, но только это их родина и их камни, и камни эти помнили пролившуюся на них человеческую кровь, кровь сыновей, дочерей и их врагов, смытую затем дождями в койсу. «Крестьяне – они и в Африке крестьяне. Земля, пашня, домашний скот – хозяйство, одним словом, вот их терпеливый удел» – думал Алексей, глядя, как трудятся люди на близлежащих с дорогой участках. Нельзя сказать, что он понимал и принимал такую жизнь, но для Кати было хорошо уже то, что он не отрицал ее. Ибо Катя в душе до мозга костей была крестьянкой и любила копаться в земле, но умело скрывала это от Алексея, так что он и думал о ней, в результате, наоборот: неиспра-вимая городская модница. У нее до того был развит вкус к моде и со-временным веяниям, что друзья прозвали ее арт-подиум.
– Скоро сбор урожая–  произнес Алексей.
Катя согласно мотнула головой. Дети спали, убаюканные разме-ренной без резких толчков и лихачеств ездой Алексея и серпантином затяжных подъемов и спусков. Он  знал, что после дождей и сильных ветров с нависающих над дорогой каменных великанов нет -нет да и сорвется вниз камень пудов так в стотридцать, а в ночные часы лави-на обмокшего грунта с легкостью уносила в небытие целые пролеты с трудом проложенной драгоценной дороги. Щебенка, разбросанная повсюду, слабыми толчками сотрясала машину, напоминая Алексею о том, что еще этой ночью в здешних местах шел дождь и что это уже не предгорья и надо быть осторожней. Кроме разбросанной щебенки и валяющихся на дороге камней о дожде напоминала земля. Разбух-шая от влаги, она была похожа на свежевзбитый крем цвета щелочно-го хозяйственного мыла. Густая и вязкая, она вызывала восхищение в нетронутом руками, ногами, колесами машин девственном виде. Но ее блестящая на солнце поверхность теряла свою магически притяга-тельную силу сразу, как только ее свежеиспеченная корочка наруша-лась, взрыхлялась, показывая под витринной красотой пот и пар и ре-альность свежевывороченных потрохов.
        Дети уснули после «волчьих ворот», и Алексею казалось, что всю оставшуюся дорогу они проедут в тишине. Он зевал, прикрывая рот ладонью, но это не спасло Катю, тоже заразившуюся сонной зево-той. Каждый был погружен только в свои мысли и не проявлял особо-го желания ими делиться. Но время шло, села сменяли друг друга, ландшафт делался все более, вертикальным, все меньше становилось горизонтального простора, настроение потихоньку менялось в сторо-ну солнечного, ясного дня, утренняя дремота почти прошла. Лишь из-редка Алексей подсматривал за Катей, сидевшей на заднем сиденье в окружении спящих детей, иногда  забывая следить за дорогой, но это были кратковременные затмения, вполне знакомые водителям. Впе-реди, слева на краю дороги показался зеленый щит с надписью, гла-сящей, что на данной территории действуют законы шариата.
– Надо же, дожили! – отреагировал Алексей.
– А что, и никому дела нет – ответила Катя.
– Нет, а ты слышала историю про то, как здесь Ахмеда выпоро-ли! – заулыбался Алексей.
– Нет, не слышала. – сухо ответила Катя. – Первый раз слышу, ты  не разыгрываешь?
– Да нет, ты что, это уже давняя история.
Облака, словно пуховые одеяла, лежали чуть ниже вершин, укры-вая плотным кольцом долину между гор. Когда дорога поднималась на перевал, облака оставались внизу и перед Алексеем открывался колыбельный простор небес, и ехать становилось легче, и дышать, и просто жить. Но это счастье продолжалось недолго. И дорога через какую-то сотню метров начинала очередной спуск в цинковую белиз-ну, и в этот момент седая влажная пелена, словно невидимые плотные сети, своей гравитацией поглощала скорость машины, а вместе с ней и ласковый проблеск света от улыбки веселой девчонки, а теперь лю-бимой женщины, которую когда-то он встретил. «Там они будут в от-носительной безопасности, и это, пожалуй, главное, и самое важ-ное» – уговаривал он себя. Алексей снова увидел в лобовое зеркало дрожащее, выпрыгивающее из формата отражение Кати. Она была в солнцезащитных очках, в отражении которых его слепили солнечные блики и смутные отражения всей той красоты, проплывающей вокруг.
             Горную дорогу обычно сравнивают со змеей, серпантином, петлей, но Алексею она почему-то напоминала длинную, худую, се-рого окраса собаку, спящую или по непонятной причине, оцепенев-шую в тени крутых отвесов. Будто крепкая цепь, да тугой ошейник были уже в натяг и не пустили ее погреться в полуденных лучах. Пульсирующая, ломота никотинового голодания дурманила его голо-ву и зашторивала сознание поволокой, а затем, откуда ни возьмись, накатила волна сожаления о том что им с Катей так и не пришлось когда-то сразу после свадьбы вдоволь насладиться медовым месяцем, позагорать, покупаться, побродить по берегу моря, с восхищением и легкой, прозрачной грустью, не спеша переливать взглядами раска-ленный металл заката. Любоваться страстными танцами подвыпив-ших пар в приморском кафе. Или, идя босыми ногами по сыроватому песку берега,  не сметь обняться, ибо это только их счастье, только их прикосновенье, и оно случится только наедине, только в тиши пус-тынных, прохладных комнат и зашторенных окон. Не смея прикос-нуться по старой досвадебной привычке, а только в предвкушении идти навстречу новому дню, впритирку, еле-еле соприкасаясь рецеп-торами и прутиками волосков. Как он желал встретить с ней рассвет, вдыхая бесцветными, невидимыми глазу, парами морского йода. Где ты, обыкновенный, прозрачный утренний бриз, лодка, яхта, да что угодно, лишь бы плыло, разрезая волны, плыло не навстречу ветрам, а укутавшись в них, спокойно, по течению, подставляя  тело горячим языкам солнечного пламени, сгинувшим в горьковато-соленых брыз-гах океана, ожиданий и ощущений. Как здорово, яхта под названием «Удача» или «Стрела».
– Кать, слышишь!– убавив громкость магнитолы, обратился Алек-сей, и видя, что она дремлет. Нет, не из вредности, просто ему стало скучно. Но Катя не отзывалась.– Спишь? – вслух переспросил он.
– А,  что? – переспросила очнувшаяся Катя.
– К Лабазану, говорю, заеду, посоветоваться надо.
– Поезжай, конечно, если надо – одобрила Катя и, сняв очки, про-терла ладонями лицо.
– Я что, заснула!? – удивленно спросила она.
– Совсем немного, всего пару часиков, – шутил Алексей.
– Ладно – обманываешь – поддержала игривый тон Катя.
– Да нет, честно, разве ты можешь сомневаться в моих кристально чистых словах, дорогая, я ж не вру, вот Христом Богом клянусь.
– Вот ты, богохульник, к мусульманскому священнику едешь, чтобы совета просить, а сам. – беззлобно возмутилась Катя.
И действительно, впереди показались первые дома небольшого се-ла, в котором жил  Лабазан. Он был стар, мудр и набожен, с ним зна-лись еще прадед и прабабка Алексея по отцовской линии, бывшие на-божными людьми и умершие в дороге, где-то в песках Аравии, посе-тив Мекку и возвращаясь из Хаджа. Это было еще до революции, и могилы их остались неизвестны.
– А Лабазан тогда должен был быть молодым, – прикидывал Алексей, – что-то здесь не сходится. Может быть, это его отец был знаком с моими предками, – засомневался он – да какая разница, главное, есть контакт, есть связь времен, вот и все дела, – подытожил  утомленный Алексей.
Лабазан жив – владеет знанием – и слава Аллаху. Это знание дает-ся не каждому. К нему тянутся люди со всей горной страны, потому что наслышаны, а иначе не шли бы. Как всякий мудрец, давая совет, Лабазан опирался на мудрость веков, заключенную в священных кни-гах, а как знахарь он лечил травами и всем тем, чем так богата приро-да. Жил он скромно, как подобает набожному человеку: то, что пре-подносили благодарные люди, частично отдавал своим детям, а дру-гую часть – отдавал в пользу бедных, как подобает истинному му-сульманину. И Алексею припомнился давний случай, когда перед уходом в армию он вот так же, как сейчас, заехал к Лабазану и тот сказал ему: «Обрати внимание на маму, она серьезно болеет». По мо-лодости лет Алексей не придал этим словам большого внимания, ибо был целиком охвачен призывной лихорадкой, да и мама на первый взгляд выглядела хорошо, даже шутила, чтобы приободрить сына, от-правляющегося служить. Но не прошло и двух месяцев, как случи-лось несчастье: мама умерла. На похороны Алексей не успел.
          Стоя над могилой матери, он вспомнил слова Лабазана. «От-куда он все знал? Он даже не видел ее? Тогда со мной был двоюрод-ный брат, тоже собиравшийся в армию: может, он ему, что сказал про маму?  Только ему- то какое дело до моей матери, и почему я ничего не замечал в ней болезненного? Да, я плохо знал язык и поэтому не понял, о чем он вел речь, все со слов брата.- Он вспомнил плохо ос-вещенную комнату, на железной застеленной покрывалом кровати сидел Лабазан, его могучий лоб огромных размеров нависал над глу-боко посаженными лазерами, бурившими человеческое естество, вы-зывая неизъяснимое паническое состояние, бередившее душу пред-чувствием сокровенного знания. Вокруг него, как могло на первый взгляд показаться, несовместимо, хаотично, но не как дебри, лежали книги, написанные в основном на арабском– святые книги, из кото-рых он и получал знания о судьбах.
         Старец умел трактовать увиденное на страницах. Открывая после непродолжительной молитвы именно ту страницу, которую приготовила рука Всевышнего, он внимательно всматривался в ее со-держание, потом о чем-то недолго задумавшись, начинал медленно излагать увиденное или прочитанное, или все вместе. Алексею это напоминало гадание, но он держал свои  мысли при себе и слушал  Лабазана, не решаясь взглянуть тому в глаза. Подъезжая к дому, Алексей понял, что за темными окнами дома никого нет. Расспросив соседей, Алексей узнал, что Лабазан с женой уехал к сыну в другое село. «Надо же, опять не получилось» – с досадой подумал Алексей.
– Вот видишь, снова не срослось,– обращаясь к Кате, громко про-шептал он.
– Ничего, ничего, все будет хорошо – глядя куда-то вдаль, произ-несла Катя, но в ее голосе, словно фосфором высветилась неуверен-ность. «Крепится девчонка»– подумал Алексей и, развернув машину поехал вниз, в сторону основной дороги. По пути ему встретился за-яц.
– Эх, вон, вот, посмотри! – встрепенулся Алексей, показывая паль-цем на убегавшего в придорожные колючие кусты, зайца.
– Да вижу, успокойся, дир вас (мой мальчик)– ласково и удивлен-но словно мама, произнесла, Катя.
– Эх, было бы темно, я б его фарой поймал, он бы уже никуда не делся: подходи и бери тепленького. И теще был бы подарок – заметил Алексей.
– Еще зайца не хватало, а то скотины ей мало, – отвечала Катя.
– Хорошо, хорошо, ничего, значит, вам от меня не надо, ничего не треба, все у вас есть, да!– Алексея будто заклинило. – А вот вам и ско-тинка спикировала сверху, – закончил он речь.
Впереди по ходу движения, метрах в десяти от машины, рухнуло нечто похожее на бомбу, но не взорвалось, а при ближайшем рас-смотрении оказалось тушкой молодого теленка. Он, по-видимому, ос-тупившись, сорвался с кручи, И глухо ударился о землю и, подняв го-лову в предсмертном шоке и еле дрыгнув, переломанными ножками и копытцами, испустил дух.
– Вот и на, вот те и скотинушка, прилетела! – пораженный Алек-сей, глядя беспомощно то вверх по заросшему склону, то на распро-стертый труп животного, остановился и вышел из машины. Подойдя к теленку, сел на корточки и потрогал его, словно желая нащупать пульс или обнаружить еще какие-то признаки жизни. Затем обернулся на Катю, и не думавшую, выходить и, вероятно, представлявшую в этот момент, что было бы, если б машина ехала чуть быстрее. Вы-держала ли у нее крыша? Алексею на секунду померещилось, что пе-ред ним не теленок, а маленький ребенок, но он безжалостно стрях-нул с себя этот страшный образ. Катя еще крепче прижала малышку, но от ее вздрогнувшего тела все равно пошли колебания страха, в итоге разбудившие Артема.
– А что, мам, она умерла? – спросил проснувшийся сын.
– Да, она упала с горы, заблудилась и сорвалась, – пояснила Катя.
Алексей молча сел в машину, повернул ключ зажигания. Завел и тихо, на первой скорости, объехав мертвого теленка, поехал дальше, поднимая на грунтовке пыль, и стреляя камнями в пропасть и в ка-менные стены, а некоторые отскакивали, по днищу.
– Все, понимашь!– передразнивая кого-то знакомого, начал Алек-сей, – и мясо чье-то пропало, кровь не вышла, оно нечистое стало –  сверяясь с Катей, заметил он.
– Верно говоришь– поддержала Катя.
– Пап, а наш попугай от чего умер? – как всегда неожиданно спро-сил Артем, дольше всех провожавший взглядом уменьшавшуюся с каждой секундой мертвую тушку, от которой осталось только не-большое пятнышко, в следующий миг, исчезнувшее за поворотом. Алексей ответил:
– От одиночества, сынок, он умер.
Артем молчал, и тогда отец пояснил ему: «Не живут попугаи одни. Вернее, живут, но недолго, без второй половины скучают и быстро-умирают – и заметив, что сын задумался,  продолжал: – Ну, без семьи скучают они, тоскуют поодиночке, а затем умирают. Почти как у лю-дей, только так: разные клетки, разные хозяева, никакой возможности соединиться. Да, мам, скажи мам– 
Артем, стоял в проеме между передними креслами, как капитан, наблюдая за горизонтом и осмысливая сказанное. Он крепко держал-ся за сиденья, с трудом удерживаясь на поворотах. Иногда, кренился и падал на Катю и сестренку, заставляя Мадинку просыпаться и кри-чать, а Катю ругаться:
– Садись как нормальные люди!
– Да пусть стоит, он же ребенок – спорил Алексей.
– А если улетит – не отступала Катя.
– Не улетит, я его держу спереди, а ты сзади, ему же интересно, – как бы оправдываясь, начинал Алексей, прекрасно понимая, что, как и он сам, Катя не любит возражений, в этом смысле они были спо-рщиками, не желающими слушать противную сторону. Срабатывало правило: кто первый сказал, тот и прав, кто первый скомандовал, тот и командир.
– Ничего не попишешь – решил завязать еще не начавшийся спор, Алексей.
Дорога медленно, но верно приближалась к своему завершению, она петляла вдоль реки, и Алексей не раз вглядывался в ее мутную быстротекущую непроницаемость. Оставалось совсем немного до це-ли поездки, когда над головами пролетел кукурузник, легкомоторный самолет, на котором и он когда-то летел вместе со своей будущей же-ной по маршруту село–город.
– Помнишь! –  спросил Алексей.
– Еще бы, как сейчас – улыбнулась Катя.
– Классное время было, золотое, не то, что сейчас.
– Просто мы взрослее стали другими, – с ноткой сожаления заме-тила Катя.
– Ты что, действительно так считаешь? – неопределенно спросил Алексей.
– Да, конечно, считаю, время-то идет – она не договорила, видимо побоявшись сказать что-то обидное, а он был готов к ее стандартному набору обвинений, и это была проза жизни, приходилось мириться. АН–2 протарахтел, уверенно лавируя между скал, благо к тому вре-мени распогодилось. Эта летающая фанера при всей своей кажущейся ненадежности была вполне приличным летающим аппаратом.
– Самолет, говорю, хороший, исторический, не правда ли!? – рас-хваливал Алексей, поддавшись  романтическому настрою, и на самом деле лишь желая быстрее доехать, а с другой стороны думал: «Куда тороплюсь, сам не знаю. Все, что у меня есть дорогого, все здесь, в машине, а там сзади и впереди, неизвестность» Но тут Катя отвечала:
– Да что ж в нем такого раскрасивого и расхорошего? Летишь – мотает, тошнит, воздушные ямы, качка, и летит долго, сорок пять ми-нут, мог бы и быстрее, раз уж самолетом назвали! – раскритиковала она АН–2.
А самолет тем временем уже пролетел, и звук его пропеллера утих так же внезапно, как и появился.
– А ведь я прыгал с него! – немного задрав подбородок, рассказы-вал Алексей,– в десантники хотел, но не вышло, всего тринадцать че-ловек взяли, а я прыжки делал, вслед за инструктором всегда второй выходил с криком «Банзай». Знаешь, прикольно: летишь, тишина, а когда эта сирена завоет, то в самолете невыносимо становится, спазм, лишь бы выбраться, а дальше рай.
– Да, знаю я, что это за рай, я же тоже прыгала, только с вышки – поддержала Катя.
– Да ты что! – обрадовался Алексей – это же еще страшнее, чем с самолета, честно говорю. Нет, кроме шуток– убеждал он Катю, – с вышки прыгать намного сложнее: и земля рядом, и привязка к мест-ности, в общем – жутко. Помню, сам прыгал с вышки, такое ощуще-ние, что вот-вот что-то лопнет, оторвется – и убьешься, а на инструк-торов посмотришь – полное безразличие в облике, бездушные какие-то, будто им интересно, чтоб кто-нибудь шлепнулся оземь, пони-машь!? – язвил Алексей.
– Ну, ты скажешь тоже, выдумщик, они же ответственность несут за нас. К нам, например, бережно относились, помогали застегнуться.-
– Хорошо хоть расстегнуться не помогали, знаем мы их помощь молодым девчонкам, видели – шутил Алексей.
– Да не в этом смысле, дурачок. Испорченный! – обласкала Катя.
Заканчивалось движение по основной трассе. Разветвляясь, до-рога делала резкий, поворот влево, после которого, оставалось по-ступательно двигаться вверх, около восьми километров, чтобы пе-ред взором открылось небольшое, компактное, спрятанное за пле-чами в нише горы, селение. Оно разместилось, на пологом склоне, похожем на сложенные в молитве ладони. Также было похоже на открытую для чтения книгу, со спускающимися вниз и вширь, фруктовыми террасами и ущельем горной речки, полноводной и ре-вущей в дожди, и выполняющей свою основную функцию – поить людей, скот и деревья, селения. Развилка дорог находилась в три-дцати метрах от моста, соединяющего левый и правый берег села. А также дорогу, ведущую к райцентру и дальше, в другие горные рай-оны, в которых Алексей, никогда не был. На правом берегу находи-лась мечеть со свежевыстроенным минаретом, откуда через громко-говоритель к верующим взывал муэдзин. Здесь же, на левой стороне реки, была остановка автобусов. И если повернуть и проехать мет-ров сто в сторону Катиного села, то справа по ходу движения, вни-зу, в речной долине, будет поле, на котором и стоит тот кукурузник, что пролетал над ними. А еще раньше, на самом повороте с главной дороги и тоже справа по ходу движения началось местное кладби-ще, примечательное тем, что когда-то на нем был похоронен святой человек. И его могила сразу выделялась средь сотен других, уве-шанная множеством зеленеющих и пестреющих лент и платков.  Проезжавший останавливал напротив, машину и читал молитву, что считалось хорошим делом, особенно перед , дорогой.
– Ибо горы есть горы! – вздохнул Алексей и, не остановившись, проехал мимо могилы святого, потому что не знал полностью ни од-ной молитвы, а заниматься имитацией ему претило. – И ты в это ве-ришь? – спросил он у Кати.
– Во что в это-то!? – отвечала она в том же духе.
– Ну вот, во все эти народные сказки, про горящие огни на головах и рогах животных, что это за бред! – наглел Алексей.
– Ну, ты, если не веришь, хотя бы не богохульствуй, тебе еще на-зад ехать, – серьезно произнесла Катя.
– А Вы меня не запугивайте, гражданочка. – перевел в шутку Алексей.
Но Катя, судя по выражению, и не собиралась шутить на такие те-мы.
– Нет, ну ты всерьез считаешь, что пастух вывел сотни голов скота в бурю, ночью. Ну вывел-то вывел, за это честь ему и хвала, но чтобы у всех животных на голове при этом горел свет или огонь, да Бог его знает что, ты представь – сотни светящихся голов! И за это он стал святым? Хорошо, если ты веришь, я тоже поверю, все может быть! – неожиданно уступил Алексей, вероятно, вспомнив про обратную дорогу. На самом же деле у Алексе не было другой версии объяснения случившегося и он безропотно согласился с об-щепринятым мнением, что не представляло для него никакого тру-да. Он думал о коровах, овцах баранах, буйволах еще некоторое время, и еще несколько минут перед ним мелькали в полной тиши-не кадры бредущих мокрых животных, блеющих, ревущих, мыча-щих, но он этого не слышал, сознательно выключив звук, и было в этом движении что-то ненастоящее, неестественное. Но через пять-сот метров началась разбитая, неровная дорога, и Алексей сразу по-забыл и о святом, и о чуде, и о молчаливо бредущем стаде, и ему даже некогда было посмотреть вверх, тогда он посмотрел на Катю и увидел прозрачную синеву одиночества.  Снова отвлекся, так как дорога требовала повышенного внимания из-за своей размытости и усеянности большими и маленькими камнями. Наконец он въехал на гладкий участок и тогда только взглянул вверх, и в тот же миг как будто капли неба заблестели на его лице, и он на миг забыл о предстоящей разлуке.  Смотрел, через запыленное лобовое стекло в лицо клубящимся воздушным массам, чувствуя, как передается магнетизм просторов, и с каждым шагом навстречу селу делающий все  тише  дыхание Кати и детей.


 
                Ветер беспечной свободы, в первый момент напрочь за-глушил чувство ответственности за близких. И с ним головную боль от знакомого Алексею, впивающегося в мякоть души, жала тоски и  назойливых глаз гипнотизера, зомбирующего его  идиллической кар-тинкой прошлого.- Ничего идеального не было! Все обычно как у всех!-
В город он ехал быстрее, одновременно не замечая выбоин, ще-бенки,  и замечая названия, населенных пунктов, осликов, везущих мешки с яблоками и грушами, сказочных великанов, прятавшихся за седло-горой, чабанов, идущих за отарой, волков, ждущих ночи, чтобы украсть овцу, скуластых небритых людей, сидящих на камнях вдоль дорог, играющих сопливых детей, скромно прикрывающих лица, ра-ботящих горянок. Все это он видел боковым зрением, взлетая над разломами и впадинами, как разудалый гонщик. Амортизаторы скри-пели на неровной дороге, колодки и резина, завывая, свистели, когда машина, кренясь, выходила из поворотов. «А Катя так хотела пока-таться, и я ей все не давал, не разрешал, вот и, зачем только она води-тельские курсы закончила: ходила, училась, мучилась, а я.» – с легким угрызением совести вспоминал Алексей. – Сейчас бы сидел на заднем сидении, раскинув руки, вдыхал полной грудью, запрокинув голову и наслаждаясь ездой и летними пейзажами, а она, Катя, за рулем.
             Ух как я обожаю, когда за рулем автомобиля красивая женщина, в этом столько элегантности какой-то, шарм да и только» –  выдумывал Алексей. Горы, словно сторожевые башни времени, нави-сали над ним, пугая своей многотонной легкостью, но по ходу движе-ния постепенно все больше уступая место открытым пространствам, блистающим местами роскошью домов из белого камня с ярко-красными черепичными крышами и лежащими, торчащими, прилип-шими к ним тарелками спутниковых антен.
           Вокруг таких красавцев домов стояли дома попроще, из са-мана, выделяя и оттеняя дома хакимов. Пиленный камень везли из Дербента, а такой, попроще, собирали на берегах реки, а саман – так тот вообще солома, с влажной глиной перемешанная босыми, как правило, детскими ногами, и пропущенная через деревянную форму  и затем высушенный на солнце. Алексей уже не раз и не два преодо-левал эту трассу и знал ее почти наизусть, за исключением некоторых участков, ничем особо не приметных, а потому не зафиксировавших-ся ни на розовой кожице положительных эмоций, ни на мозолистой корке отрицательных. Он не имел привычки брать попутчиков. Ему было легче ехать в полной тишине и спокойствии, чем взваливать на себя энергично болтающих торговок или напряженно молчащих муж-чин. «Денег не надо, знакомств тоже. А вот если бы красивая и мол-чаливая!» – Он не договорил. Так как увидел перед собой магическое сочетание тени и света. Какое -то естественное отражение вековой стати и скорби, спрятавшееся в складках черных одежд, в ее, по-видимому, о многом молчавших устах, покрытых сенью отцветших ромашек и воздушных колокольчиков, и жужжавших пьяной от нек-тара пчелой. Она плавно подняла руку и ненавязчиво, в другой руке  держа аккуратную полипропиленовую сумку, а дамская сумочка была закинута за спину и держалась на тонком ремешке, зацепившись за острие ее плеча так, что ему, захотелось остановить машину. «Она-то уж точно не из болтливых – почему-то решил он, притормаживая.
           Если она из местных, то, наверняка, увидев, что еду один, не захочет поехать, это девяносто девять процентов. И понятно, дело к вечеру, да и вообще небезопасно садиться в машину к незнакомому, местные правила этого не одобряют – подумал Алексей, – Ну да бог с ним, посмотрим – в конце-то концов, попытка не пытка. По большому счету им двигала естественная тяга любого, как ему казалось, мужи-ка – это тяга к романтическим приключениям, и он не хотел отказать-ся от случая познакомиться с интересной женщиной. Катю он оставил в селе, детей тоже, а самому ужасно захотелось ощутить, что на зад-нем сидении сидит и источает запах косметики, запах парфюма, про-сто красивая попутчица. «Ничего, только первое слово, первая инто-нация, и все будет ясно» – подбадривал себя Алексей. И вот она за-глянула. Алексей хотел открыть дверцу, но она его опередила.
– До города подвезете?– раздался стандартный вопрос нестан-дартной женщины. Нет, на вид она казалась довольно-таки обыкно-венной, но было в ее лице что-то, он никак не мог подобрать нужное слово, – знакомое, что ли?
– А сколько!? – поинтересовалась она, а сама при этом вниматель-но разглядывала, по-видимому, думая, ехать или нет, сесть в машину или не стоит.
– А сколько не жалко! – просто ответил Алексей.
– А вы один едете? – в растерянности спросила она.
– Как видите! – и Алексей только удивленно пожал плечами и до-бавил:
– Ну литров десять зальете и поехали.-
Она еще колебалась, но Алексею уже было ясно, что она едет.
– Хорошо! – как бы делая одолжение сказала она, и протянув деньги, быстро, но в тоже время грациозно, с чувством внутреннего достоинства, разместилась на заднем сидении. Все недолгое время разговора и посадки Алексей вспоминал, где он мог раньше видеть эту женщину, ответ был рядом, но еще не давался в руки. Он вздох-нул и, без лишних слов спрятав деньги в карман, завелся и тронулся с места, сразу же ощутив на себе скользящий, таинственный и осто-рожно уходящий дальше, вперед, через лобовое стекло, взгляд попут-чицы-незнакомки. Алексей представил, как она скромно, сжав коле-ни, слегка настороженно сидит. Он ее осязал и неожиданно почувст-вовал, как язык его начал набухать и из-под него брызнула, словно под давлением, слюна. «Я что, ее хочу? Катя, Катя, я сошел с ума!?» – спросил у себя Алексей, но было поздно, легкая пелена подернула его мозг, надбровные дуги, начала затапливать горячая волна, следом за-потели окна машины, и молодая и ловкая наездница уже раскачивала его машину, стоящую в летнем, утреннем дворе. «Нет, стоп, стоп, так не пойдет»– одернулся Алексей, заставляя себя протрезветь всеми мыслимыми и немыслимыми способами, разве только ватку с наша-тырем не поднес к вздымающимся ноздрям, явно находя в этом хоть какое-то спасение от ее чар.
       – Точно, вспомнил, это же Светлана Анатольевна, приснив-шаяся мне во время болезни, в  кошмаре. Да, так ее сам Бог послал, или может, черт!? – и Алексей, забыв, что должен когда-нибудь, ради Кати, стать верующим, быстро и, чтобы не дай бог не заметила по-путчица, три раза мысленно плюнул через левое плечо, и для пущей верности постучал костяшками по деревянному набалдашнику рычага переключения передач. «Что это со мной?» – ощутив жар, спросил он себя. «Странно – решил Алексей, смотря в зеркало заднего вида, – раньше я так не краснел, разве что за других, не умеющих вести себя в общественных местах. Вот, например, был недавно в кинотеатре «Россия» на просмотре фильма «Этот безумный, безумный, безумный мир», так там рядом сидели люди и плювали семечки, а чуть дальше – кто то разговаривал вслух, кто то смеялся на весь зал, а несколько подростков плевали в луч света, и никто не хотел с ними связываться. «Дегенераты» – подумал я и ушел. А сейчас  зря покраснел, не по де-лу совсем – подумал Алексей, будто был стопроцентным хозяином, в смысле управления того, что называлось организмом. Это от меня не зависит. Ему казалось, что она видит его насквозь. «Вместо сексуаль-ного аспекта в ход снова вошел мистический– заметил Алексей. – А мне это надо?» В двигателе что-то клокотало. «Опять пальцы засту-чали от бодяжного бензина, семьдесят шестой этилом разбавляют, шайтаны, вот тебе и девяносто второй тире восемьдесят второй, вот пальцы и гремят!» –выругался в сердцах Алексей и поддал газу, не в силах слушать такую музыку. Но не лучше ли о чем-то более прият-ном подумать! – решил он и начал прислушиваться, принюхиваться к воздуху, влетающему через приоткрытое боковое стекло, разбавляя легкий флер, струящийся от попутчицы, богатыми благовониями, ис-точающимися от земли и торчащей в нем сухой травы, запаха кислого молока, бараньего жира и  навоза. Все это, иссохнув и превратившись в прах, растекалось по тенистым тропинкам, перемешивалось с влаж-ностью пещер, звериных нор и местных лесных опушек и перелесков.
            И Алексей представлял, как стоит рядом с обрывом на кре-стьянской тропе, не открывая глаз, медленно, а иногда рывками, ны-ряет, растворяясь в звуках природы, шевелит разведенными в сторо-ны руками, словно ветвями деревьев, разгоняет вокруг раскаленную атмосферу, пробуя глотнуть свежести, но ее нет, ее нет в данном кон-кретном месте. Попутчица затихла, стараясь вообще не привлекать внимание. «Может быть, ей нездоровится, может быть, у нее голова болит, желудок, изжога или еще бог знает что, не лезть же человеку в душу, если он этого не хочет. Я же не пьяный, чтобы приставать к женщине, причем в своей же машине, что слишком примитивно и не интересно» – добавил Алексей, вспоминая бурную, пьяную, местами хулиганскую юность, щурясь при этом в предвкушении слепящего солнца, выплывающего из-за  облака.
– Извините! – раздался сзади приятный голос Светланы Анатоль-евны.
– Да – резко обернувшись, переспросил Алексей, желая предуга-дать пожелание попутчицы. – Остановиться? Вам плохо, тошнит, по-пить? – с неподдельным участием в голосе, думая при этом: наконец-то заговорила – переспрол Алексей.
Но попутчица только непонятно махала головой, намереваясь, что-то сказать.
– Нет, не нужно останавливаться, у меня был вопрос, который мо-жет показаться вам странным при всей своей простоте. Меня с самого начала, как я села к Вам в машину, не оставляло чувство, ощущение, мысль, что мы где-то раньше встречались, пересекались. Я права? – неожиданно спросила она.
Да, собственно, для Алексея это и не было такой уж неожиданно-стью.
Перед ним пролетели разрозненные кадры, черно -белых, с фонар-ными, фиолетово-оранжевыми разводами на темно-зеленом мраке парка, короткими, летними ночами. Обрывки фраз из темного подъез-да. «А тебя старшие ребята за меня накажут. – А мне по хрену, рас-прягайся. – Не я не дам, я не могу. – Ага, а старшим, значит, можешь давать, снимай, сказал по-хорошему. – Не-а, раздается глухой шле-пок. – Достала, сука. – Ну так бы и сказал! – шуршание одежды. – А я тебе как сказал, распрягайся, сказал, спокойно. – Ты чистая? – молча-ние. – Ну смотри, я ведь достану, если болеешь чем. – молчание. – Ну, а, а, – через несколько минут. – Ну вот, а ты не хотела… Сейчас еще моему другу дашь, только смотри он скромный, чересчур, не наглей с ним, по ласковей. – Ну размечтался, бесплатно, да еще поласковей. – Извини, денег у нас нет, мы еще не работаем и не воруем, а учимся в шараге. – Леха, заходи, не стесняйся».
Алексей заметил ее смущение, смотрел мгновение на ту Светлану Анатольевну, из сна, отвлекаясь от дороги и причесывая растрепан-ные мысли воздушным гребешком.
– Понимаете, в чем курьезность! – начал он. - Тот же вопрос я хо-тел задать вам, но коль вы опередили, Светлана Анатольевна, то я на-помню, что вы занимались бальзамированием моей мамы и вам не доплатили половину от того, что вы заработали. И хочу вас уверить, что это было сделано не специально, просто все закрутились, заверте-лись, ну сами понимаете, горе – потеря близкого – Алексей замялся.
– Прекрасно понимаю, но, к сожалению, не припоминаю как ваше имя, – превозмогая кашель, она прикрыла рот ладонью, так как была простужена. При  рассмотрении Алексей заметил, что щеки ее обвет-рены, а глаза красны от бессонницы или от  кашля. – К вашему удив-лению, и даже больше к моему собственному, потому что встретила человека, назвавшего меня именем сестры. Я не Светлана, я Луиза, мы близняшки, вот и весь секрет.
– Да что вы, надо же! – произнес Алексей. – И что же произошло со Светланой? – заинтересованно, и с порцией  скептицизма в голосе произнес он.
– Да если б я сама знала, что произошло с  сестрой! Ее жизнь все-гда была далека от спокойствия и стабильности, она всегда куда-то рвалась, спешила, боялась  не успеть, – туманно начала она.
Алексей  слушал рассказ женщины, как две капли воды похожей на ту, из сна.
– Расскажите о ней, какая она была. – попросил он.
– Что там рассказывать, обычная девочка. Училась хорошо, много болела в детстве, особенно когда родители развелись. Отца нашего звали не Анатолий, а Анвар. Но когда Светлана получала паспорт, на-зло отцу взяла отчество маминого отца. Виделись мы редко, так как меня оставили отцу, а Свету маме. Мы постоянно переписывались, отец не запрещал. Как нас с Ромазом! Из писем я знала, что Светка отличница, ну и так далее. В общем-то, ничего интересного. К семна-дцати годам она была уже красавицей. Мальчишки, судя по всему, та-бунами ходили. В один из дней ее подкараулили – или подружка ее подставила?  – изнасиловали, дальше – психологическая травма, – она вдруг прекратила свой рассказ, спохватившись.  – А зачем это я все Вам рассказываю? – И, расстроенная, замолчала.
– Да вы не смущайтесь, я-то во вред Ваш рассказ не использую, репутацию не испорчу, это же все жизнь, и мы прекрасно понимаем, а то, что считаете нужным, можете упустить, я не претендую. – заметил он, желая успокоить и приободрить Луизу.
Алексей еще раз посмотрел на сидящую в правом углу Луизу. Он увидел, дерзкий, неуправляемый взгляд, шелестящий, что-то похожее на заклинание, молитву, заговор, приговор, – он не знал, что это было, но слегка озадачился мыслью, что на его пути все больше и больше появляется неврастеников. В душе Алексей надеялся, что в данном конкретном случае все обойдется без приступов и припадков. «И за-чем только меня черт дернул попросить ее рассказать, – пожалел он, – сейчас еще заплачет». Но Луиза не заплакала, не стала биться в при-ступе, она просто сидела и молчала, вспоминая, как подставила сест-ру под друзей своего будущего жениха. Саму-то ее не трогали как ме-стную девушку, имеющую братьев, отца, большую родню за спиной и к тому же официального жениха, за которого она была засватана еще ребенком и, собственно, гордилась этим. У Светланы ничего этого не было, а была только красота и стать, не доставшаяся сестре-близняшке. «Ну и что, зато я умная!» – думала уязвленная Луиза, при-глашая сестру провести время в обществе друзей на загородном пля-же.
– Ей долго не удавалось найти счастье в личной жизни,  – услы-шал Алексей продолжение, а сам подумал: я ее за язык не тянул. – Она не могла родить ребенка после того случая, и из-за этого ее пер-вый брак распался, а дальше она, судя по всему, решила больше не выходить замуж, не рисковать здоровьем. Устроилась проводницей на пассажирские перевозки, как раз и мама к тому времени нашла спут-ника жизни, посчитав видимо, что дочь выросла и определилась.
Алексей еще раз через плечо взглянул на слегка потрескавшиеся, темные губы Луизы, пересыхающий и появляющийся в них кончик языка, служащий не только для рассказа, но и как смазывающий, пи-тающий влагой слюны. Затем он увидел ее белые зубы, что-то екнуло в нем: «Нет, такой хищнице я бы не доверился,  – почти физически ощущая, как сжимаются ее зубы, и он, едва сдерживая крик от укуса, смотрит на ноготь, налившийся кровью и чернеющий на глазах.
        Да, такая, если что не по ней, и удавку накинет, и натянет струну в надежде, что сдамся без боя, теряя силы, воздух, кровь, жизнь.  Кто знает, что проснется в ней. Какая пропасть, откроется в трудной, непривычной ситуации, если ее порода неизвестна, смешали с другой, и теперь уже не ясно, что ждать: святость или грех, спокой-ствие или буйство.  – думал Алексей, наблюдая в зеркало, как Луиза вонзалась коленками и задерживала дыхание, от приступа несущест-вующей астмы. Ей же мерещилась его заинтересованность, но, не на-ходя ее, она в любом случае даже не пыталась продемонстрировать девственную невинность, упрямо не поправляла складку на юбке, об-нажившую ее ноги. «Это неожиданно» – бухало в нем. Луиза продол-жала рассказ о сестре, не жалея эпитетов и хвалебных слов. Из ее уст летело: воля, ум, красота, индивидуализм.  Далее, вероятно, не про Светлану: алчность, подлость.
– А-а,  – прервал Луизу Алексей, – она же патологоанатом, я ее знаю в этом качестве, а Вы говорите – проводница, пассажирские пе-ревозки,  –удивленно, сохраняя спокойный, чуть приторможенный тон, сказал он.
– Гхэ!– сдерживая кашель, Луиза содрогнулась. – У нее, у Светы, была такая лихорадочная жизнь в ту пору, что я даже не знаю, что вам сказать на это. Возможно, она еще и училась на медика,  – не знаю, не могу сказать точно. Но я нисколько вашим словам не удивилась, по-тому что вот уже пять лет не видела ее и не знаю, что с ней, и где она. Как вспомню ее, плачу: жалко мне ее, хорошая она была. Да что это я,  – и есть, конечно, только невезучая– сказала Луиза, превратясь в медно-бронзовую. – В последнее время, перед исчезновением, Свету видели с молодым человеком. Говорили, что он на пятнадцать лет младше ее, что влюблен в нее, что хочет жениться, но родня его, ко-нечно, против. Чем все закончилось, не знаю! – пожала она плечами, но Алексей этого не видел, потому что под колеса бросилась собака, и он от страха, что задавил, резко притормозил.
– А Вы не искали ее, заявление в милицию не подавали? –  спро-сил Алексей.
– Конечно же, мы все необходимое предприняли, – не моргнув глазом соврала Луиза, потому что сказать, что она не ищет родную сестру, пропавшую без вести, значит показать свое скрытое безразли-чие, свою сущность, – но, к сожалению, пока безрезультатно, – про-должала она. – Да и поймите: я обычная женщина, у меня двое детей на руках, муж разбился в авто катастрофе, – снова солгала Луиза, скрывая, что находится в разводе с мужем, который уже взял вторую жену, помоложе, – что я могу сделать, слабая женщина, – немного ко-кетливо произнесла она.
– Да, да, примите мои соболезнования. Конечно, вы правы, – со-чувственно произнес Алексей. – Я думаю, все будет хорошо, все на-ладится! – в его голосе слышались нотки сомнения, появившиеся из странного сна с участием Светланы и событий, за ним случившихся. «Странно, а почему, собственно, я должен ей верить, этой Луизе, что она сестра -близняшка Светланы? Очень может быть, что она и есть Светлана, но проверить это не представляется возможным, разве что вступить с Луизой в интимную близость, она же без мужа. При этих мыслях машина начала дергаться, показывая строптивый нрав. Алек-сей сразу вспомнил о Кате. Но огни вечернего,  города отвлекли его от суеверных мыслей, про жену. Город был как на ладони.
         Алексей уже видел огни и контуры небольшого придорожно-го кафе, принадлежавшего старшему брату отца, но самого его там не бывало, он был на службе, занимал небольшую, но очень важную должность в горэнерго, поэтому в кафе за всем следила жена самого младшего брата Али. Жену звали Гуля, и была она обычной, скром-ной, малоразговорчивой трудолюбивой горской женщиной, выпол-нявшей любую работу на совесть. Али же был прямой противопо-ложностью жене: шустрый малый, невысокого роста, с прекрасно развитой речью, сказывалось незаконченное высшее образование, ин.яз., и вообще Али был душой компании, прекрасно играл на гита-ре, шпарил блатняк и был выпивоха, но чисто из дружеских, компа-нейских соображений, как он и объяснял жене. На самом же деле только сам Али знал, что плотно подсел на стакан, как говорили в его кругу. Только он знал, как хотелось ему выпить.  Так что порой тем-нело в глазах, меркло все, как будто кто-то безжалостной рукой на-жимал на выключатель, и среди солнечного дня наступала холодная ночь. В такие моменты взгляд его становился неживой, отрывистый, блуждающий среди близких. Словно чужак, он был  пойман на крю-чок, замаскированный блестящей наживкой, и кто-то невидимый вы-уживал его, подтягивал все ближе и ближе к роковой черте.
         Али всячески упирался, особенно после травмы головы, по-лученной в драке, а подраться он любил. Удар был сзади, пустой бу-тылкой шампанского. Али после этого долго не пил, лечился, стал немного серьезней относиться к своему здоровью, но голова все равно ныла и болела в непогоду, и тогда он забросил лекарства и стал ане-стезироваться малыми дозами, несмотря на протесты и увещевания жены. В результате был постоянно под хмельком и в веселом на-строении, что сильно мешало делу а особенно семейной жизни.
Луиза как-то притихла, ушла в себя, словно стесняясь, что сболт-нула лишнего. Алексей не хотел заезжать к Али, но, как это бывает, будто специально на подъезде, за сто метров от кафе, в салон просо-чился едкий запах сгоревшего предохранителя. Машина заглохла и ехала по инерции, которой ей хватило, чтобы докатится до угла  кафе.
– Ну вот, приехали.  – произнес Алексей, обращаясь к попутчице.
Та сочувственно вздохнула и поправила темный воздушный пла-ток, съехавший за время поездки с головы на шею. Открыв капот и затем крышку блока предохранителей, он увидел, что два предохра-нителя перегорели. «Да выбрось ты их все! – говорил ему мастер Ни-колай на последнем техосмотре, – а то подведут в самом неподходя-щем месте, стоят-то они копейки». Но Алексей не прислушался к его совету и поплатился. «Хорошо хоть не посреди трассы заглох, здесь-то не так страшно, можно и оставить машину до утра, – подумал он, пнув по колесу и не заметив, как сзади появился Али, тот любил по-являться неожиданно. На выдумки Али горазд, а рассказчик  непре-взойденный. Его даже можно смело назвать талантом в области розы-грышей. Еще поступая в институт, он умудрился, не подготовившись, дойти до последнего экзамена посредством одной простой хитрости.
          Зная, что тех, кто заплатил за поступление, топить не будут, он при раздаче билетов, жестом призывал наклониться и с серьезным видом шептал так, что слышали все: «Деньги у главного, у главно-го!». Говорил Али медленно, слегка растягивая слова, при этом он показывал большим пальцем правой руки в потолок, что со стороны выглядело как «все хорошо, все в порядке, все о кей». Эта информа-ция до поры до времени действовала на приемную комиссию, но на последнем экзамене Али раскусили и с удовольствием поставили двойку. Партия «аферист против взяточников» закончилась в пользу взяточников, что было для Али обидно, но далеко не смертельно.
             А вот как он все же поступил в институт. Говорят, что не подготовившись в очередной раз к вступительным экзаменам, а это было уже четвертое по счету поступление, Али взял деньги и пошел прямо к декану. Тот, не желая брать деньги, всячески старался изба-виться от назойливого посетителя, но не тут-то было! Али, видя такой расклад, пошел на абордаж, ибо отступать уже не мог: дома ждали сильно рассерженные его тупостью отец и братья, а это, надо сказать, пострашнее гнева декана. «Или Вы возьмете деньги и зачислите меня в институт, или я сейчас буду кричать, что вы вымогаете у меня день-ги» – бросив деньги на стол, заявил Али  в лоб опешившему декану. И что вы думаете, Али был зачислен. И мало того, стал большим другом декана. Вот те на»– сдерживая улыбку, вспоминал Алексей, обнимая Али. Еще секунду-другую они хлопали друг друга по плечам. «Ну как ты?– Ну , а как ты?» – прозвучало одновременно. «Да потихоньку». «Да нормально»,– раздалось навстречу. Али краем глаза узрел попут-чицу, и понимая что-то по своему, хитро поглядел на Алексея  произ-нес: «Ну, заходи, хорошо!?» И скрылся за дверью. Луиза стояла чуть поодаль, по ту сторону машины, поглядывая на дорогу в ожидании автобуса или маршрутки.
– Что ж, видите, как получилось. Если не спешите, может быть, перекусим, а то проголодались, наверно?
Луиза будто ждала этого предложения и спокойно произнесла:
– Спасибо за предложение, но уже поздно, в другой раз– скрывая в этих последних словах надежду на встречу.
Но Алексей пропустил мимо ушей ее посыл.
– А далеко отсюда  живете? – спросил он. – Да нет, в районе авто-станции.
– О, это далековато.
– Нет, все в порядке, отсюда ходит маршрутка до Калинина, а там рядом, пять минут ходьбы…
Подъехал автобус ПАЗик, ухая колодками при торможении и об-давая Алексея и Луизу пыльно-бензиновым облаком. Они поняли, что пришло время прощаться. «Куда она торопится. – жалел Алексей, – провели бы время, расслабились, не маленькие же дети, в конце-то концов». Луиза поднялась на подножку автобуса. «До свидания»– с грустинкой в голосе сказала она и зашла в автобус. «До свидания!» – опомнился Алексей, а сам не мог понять, почему хоть телефон у нее не спросил, встречу не назначил. -Разиня!– ругал он себя. – Но это же некрасиво: у нее муж погиб в автокатострофе, сестра без вести пропа-ла, или где-то ходит, в чужих снах. Маленькие дети у нее, скучают по маме, а я в это время буду с ней крутить, ну еще.               
                Полупустой ПАЗик отчалил от остановки, и в этот мо-мент, будто долго дожидаясь нужного момента и, наконец, дождав-шись, сотни ворон, притаившихся в высоте тополей, оторвались, от-делились от нее и слились на фоне сумеречного облака в одно боль-шое, темное, галдящее  пятно, двигающееся в город, где пищи и топо-лей было предостаточно. Алексей зашел в кафе, о котором много слышал, но ни разу в нем не был. Интерьер скромный. «Придорожное кафе в своем репертуаре.» –заключил Алексей, осмотрев стены, дра-пированные темно-зеленой тканью с орнаментом в виде листочков-лепесточков, в зале стояло пять-шесть столов, покрытых белыми ска-терками. В дальнем правом углу высился бруствер барной стойки, за которой расположилась моложавая официантка, слева от входа стояли синтезатор и шестидесятиваттные колонки, эта мощь напрочь заглу-шала все разговоры, оставалось только пить водку, есть шашлык и танцевать. Общаться Алексею совсем не хотелось, поэтому он взял пистолетик, так называлась баранина, на ребрышке, кинзу, затем лом-тик сыра и выпил рюмку водки. Насытившись и поговорив с Али, Алексей вяло, без удовольствия продолжал сидеть и делать вид, что  прекрасно слышит суть разговора, завязавшегося между Али и кла-вишником, который временно оставил свой пост за синтезатором и принимал стопку за стопкой, при этом мало закусывая, что грозило  опьянением. «Вот – думал Алексей, – ничего Алишке не надо кроме кайфа! – но, с другой стороны, он красавчик. А Хизры совершает на-маз, не пьет, не курит, но как человек не интересен никому, ужасный зануда, да и врун, говорят, еще тот.»
         Алексей, конечно, уважал и почитал верующих, они в боль-шинстве своем спокойные, искренние люди, но встречались ему и нервные, очень требовательные к другим в вопросах веры. Поучаю-щие всех и вся, как необходимо верить и молиться, сами же допус-кавшие с алчным блеском в глазах, мысли о том, как нажиться, как неправедно, но быстро разбогатеть. Как Алексей не любил в этот мо-мент встречаться с лукавыми бесовски-смеющимися глазами таких верующих. И нельзя сказать, что Хизры сто процентов подходил к этому типу, но что-то было в нем фальшивое, ненастоящее, кроме то-го, он еще был крайне агрессивен к немусульманам. А меня так во-обще кяфиром называет – вспоминал Алексей, думая, как бы отсюда уйти, не обидев Али. Вот появилась Гуля, подошла поздороваться. «Сейчас спросит, как Катя, как дети» – знал Алексей. Так и произош-ло. Он в ответ тоже поинтересовался, как дети, как мама. Это был нормальный, привычный ритуал повстречавшихся людей. «Вот мое дите непутевое, с ним мучаюсь» – похлопав по плечу Али, с грустной улыбкой произнесла Гуля. Али даже ухом не повел, увлеченный рас-сказом про, какую-то Дусю.
– Пошел – говорит Али, – с работы в кафе заглянул, а там старая знакомая, Дуся. Певицей, работает. Ну, я решил: дай-ка посижу, вы-пью, закушу, в общем – отдохну. Все нормально: сижу, слушаю Ду-сю, закусываю, выпиваю. Но вот захотелось мне станцевать, уж боль-но песня ее мне душу растрогала. Вижу, она не против, хотя объясня-ет, что на работе, хозяин не разрешает танцевать с клиентами. Но мне это по барабану, я танцую, вальсирую нежно и ласково. И все у нас так хорошо получалось: она пела, я в это время с ней танцевал, все было спокойно, и хорошо. Что шайтан меня дернул: слабо, говорит, тебе ее поднять после танца, даже от пола ты ее не оторвешь! И свер-лит, и провоцирует. Изнемогаю, чувствую: не успокоюсь, пока не подниму. А она не маленькая – килограмм сто, не меньше, а может – и больше, – рассказывал Али, энергично жестикулируя руками.
           Поднял я ее и на радостях забыл, что еще и поставить нуж-но, а равновесие потерял. И нет, чтоб отпустить, так и держу. Падаю, а она, такая туша, на меня, и столы в кучу, посуда побилась, все ржут. Но гляжу: ей, Дусе, не до смеха. У нее очки, оказывается, на носу бы-ли, дорогие, сто долларов стоят. Она мне и предъявила за них. Каких-то ребят прислала. А что делать? У меня денег нет, я им так и сказал, а ее начальник выгнал с работы. Я ведь всего лишь потанцевать хо-тел, вот и станцевал.
Алексей слушал Али и на какой-то миг забыл о своих неурядицах. Забытье длилось недолго, пока тот рассказывал очередную историю, а их у него было вагон и  маленькая тележка. «Еще бы пить бросил, це-ны б ему не было», – думал Алексей глядя на своего молодого дядь-ку. –  Вот  как так устроено: один веселый, но алкаш, другой правиль-ный, но зануда, третий умный, но безответственный, четвертый воле-вой, но садист твердолобый, и дальше лучше не продолжать, согласия не будет. Так устроено, и не нам этот клубок распутывать. Лучше плыть по течению, а если совсем худо станет, терпеть, не сгибаться, а если сгибаться, то не ломаться» – и Алексей закурил, пустив завесу из сизого дыма, загородившего его и от Али, и от клавишника, и от кафе на дороге. «Али меня все равно не отпустит, уйду тихо, не попро-щавшись, вот только Гулю, надо предупредить и ключи от машины  ей оставить» – с этими мыслями он встал из-за стола и пошел. Али его не заметил, так как был занят очередным рассказом. Алексей по-прощался с Гулей и пошел вдоль по федеральной трассе. В город, к себе домой, вспоминая Катю с детьми, сестер- близняшек Светлану и Луизу, официантку по имени Роза, писавшую стихи и погибшую от рук маньяка, Карину, неожиданно ставшую ему врагом, и пропавшего Леву, но он в нем стоял как-то особняком, отдельно от женского пола. Не спеши, говорили они все вместе, нараспев, хором, почувствуй нас, настройся на нас, тогда, возможно у тебя что-то получится, мы твои проводники в мир Фламенко, мы гитары в твоих горячих руках и виб-рации танца в ногах. А  ступни тем временем уже выстукивали на ас-фальте: тр – рррр – та – та – та – да – да – та – та – да– да – тр – ррр – да – да – та.
Ромаз проснулся, обмотанный нитями смутного чувства досады на самого себя и не сработавший будильник. Будильник безобидно ва-лялся на полу, как он там оказался, Ромазу оставалось только догады-ваться. «Блин, Алексея подвел» – и он судорожно, в последней наде-жде, что еще не опоздал, вывернул шею вверх влево так, что она скрутилась в толстый канат. -Точно опоздал – обругал он себя и тем завершил самоистязание, дойдя до умывальника и принявшись брить-ся, мыться и затем уже готовить на завтрак глазунью. «Но ничего же не случилось, завтра отвезу! – успокаивая себя, решил Ромаз, еще не зная, что Алексей сам повез свою семью. – Будильник, новый надо, хороший, только не китайский, да и наши тоже испортились, заводки хватает только на пять часов. Это что – ночью просыпаться и заво-дить снова? Нонсенс! – рассуждал Ромаз, спокойно, не торопясь вы-ходя из подъезда и направляясь в сторону троллейбусной остановки. «Поеду на работу, а куда еще!? – не на пляж же в рабочее время.
               Начальник, наверное, нервничает. Вокруг что ни подчи-ненный, то блатной и непрестижные дела некому поручить, кроме меня, хотя, если разобраться, то я не менее блатной, чем другие, про-сто изворачиваться и юлить не в моем стиле, надо же кому-то рабо-тать – думал Ромаз не без обиды. Но, с другой стороны, у начальника действительно сложное положение, а он, Ромаз, у него как палочка-выручалочка, и начальник перед ним в неоплатном долгу. Так считал Ромаз, да и начальник был, в общем-то, нормальный мужик, еще той старой коммунистической закалки, с понятиями, что далеко не все в этом мире деньгами мерится. Через двадцать минут Ромаз уже шагал по коридору своего отдела.
– О, Саидов, ты, что не уехал! – спросил озадаченный командир, и не дождавшись ответа, попросил, зайти к нему в кабинет.
– Что, опять убийство бездомных собак и мусорные контейнеры, наполненные их трупами, и массовые протесты зеленых, – припомнил Ромаз дело месячной давности, которое ему пришлось героически, в кавычках, раскрывать.  – Или еще что похлеще?-
– Ты, Саидов, иронизируй, да знай меру – неожиданно серьезно произнес командир.
– Я-то знаю, что всю шелуху на меня вешаете. – задрался Ромаз.
– Я на вас ничего не вешаю, товарищ офицер. Вы находитесь на службе и извольте выполнять свои обязанности добросовестно – мо-рализировал командир, а Ромаз понял, что лучше помолчать, но отцу намекнуть: пускай там шепнет кому надо, а то заколебал этот брюнет с карими глазами и ресницами, как у буренки, что-то хвост расперил. «Я о нем лучше думал, а он «товарищ офицер», построить решил. – еще раз выругался про себя Ромаз в предвкушении нового суперзада-ния. И не ошибся. Все с тем же тупым, нагло безвыходным выраже-нием лица командир поручил ему дело, которым занимался старший лейтенант Акилов, странным образом заболевший в тот же день, ко-гда это дело было ему поручено, и болеющий все больше с девушка-ми в кафе «Чайка» у моря. -Но ничего не попишешь. Видимо, судьба у меня такая: сначала собаки, теперь мертвый грудной ребенок в му-сорном контейнере – удрученно думал Ромаз, ругая себя за мягкоте-лость и уступчивость. Вот они и пользуются мной» – снова просви-стело ругательство сквозь раскаленные угли самолюбия, а командир озадаченно смотрел ему вслед и, недоумевая, услышал: «Лучше б я уехал в горы.»
– Вы куда? Вернитесь, Саидов, я вас не отпускал.
– Да пошел ты, фак ю ! – донеслось откуда-то снизу, с первого эта-жа.
«Люди вон расстрельные дела за бабки разваливают, а я этому козлу доверился, вот он и пользуется, как хочет, веревки из меня вьет, чалдон. Нет, что не говори, спокойным и порядочным в нашей струк-туре, да, собственно, и везде, по всей нашей необъятной матушке России, быть накладно, загрузят так, что мало не покажется»– уже более спокойно рассуждал Ромаз. И он как раз кстати вспомнил, что сегодня у его дружеской компании банный день. В ленинской бане они собирались всю зиму и весну по четвергам. Иногда, правда, полу-чалось и по субботам, после волейбола, но летом был перерыв. Одно-му идти? Тоже, конечно, можно – помыться, в парилочке посидеть, самое то, надо только на всякий случай Тузику позвонить, а то одно-му все же не с руки, тошняки – решил Ромаз и зашел на первый этаж в дежурку. Как ни странно, пойти в баню, когда на улице плюс три-дцать, не посчитали зазорным, ни Тузик, ни еще несколько общих знакомых, а вот Алишку, Ромаз не смог найти, его телефон молчал. -Наверное, с зоны отдыха еще не приехал- – подумал Ромаз, а номер Андрея он даже набирать не стал, питая обиду за то, что тот в послед-нее время совсем откололся, забыл друзей и появлялся только в том случае, если ему самому, было что-то нужно.
Ромаз стоял на остановке в нерешительности: заехать домой за мылом, полотенцем, резиновыми тапочками, а это лишний круг на маршрутке, или так, без всего? «Да что я думаю, надо  заехать домой, но мыло не брать, лучше шампунь»– и он представил, как мыло вы-прыгивает из его рук и летит, скользя, по сырому бетонному полу, усеянному пятнами белой пузырящейся пены, березовыми и дубовы-ми листьями облетающими с поредевших после третьего захода в па-рилку веников. Веники были везде, отмокали, набухая, в кипятке, брошенные в тазики, валялись на бетонных, выложенных плиткой моечных местах, а банщик, плут, собирал еще сохранившиеся, но уже использованные и брошенные веники, сушил и, потом продавал по сходной цене подвыпившим и малоразборчивым клиентам.
            Подъехала полупустая маршрутка, и Ромаз с легким ветер-ком вошел и сел у окна. Он ехал домой сквозь остроугольные просве-ты горизонта, видневшиеся между домами, вдоль железобетонного буйства города, не в силах задержать взгляд на горящих солнечным огнем стеклянных бойницах многоэтажек, и видел, как весь этот свер-кающий косяк попадал в ловко расставленные сети телефонных воз-душек, силовых линий электропередачи, трамвайных и троллейбус-ных линий. Мимо проплывали входившие и выходившие люди, ма-ленькие улочки и улицы побольше, с двухсторонним движением, дальше парк и таджикские цыгане, заполонившие тротуары собой и своими оборванными чумазыми детьми, просящими милостыню. Все это Ромаз видел каждый день, поэтому эти ритмично проскальзы-вающие мимо него картинки жизни почти не волновали его, пульс его был по прежнему ровным и стабильным. Только его молодая жена, собирающая его в баню, могла взволновать его, и он тайно надеялся, что она уже вернулась от своей мамы, ведь она же должна знать, что он скучает, что он всеми фибрами души желает ее поцеловать, про-вести ладонью по распущенным прядям темно-каштанового цвета шелка, спадающего до колен. Длинные волосы были гордостью и сильнейшим козырем в руках тещи в разговорах о дочках, но она, ка-жется, была единственным человеком, который был против того, что-бы если не состричь такую тяжесть, то хотя бы укоротить наполови-ну. Те недалекие времена, когда девичья коса была признаком красо-ты и целомудрия, безвозвратно уходили в прошлое, и теща была тем самым консерватором, который и свое здоровье не пожалеет, чтобы отстоять святое, тем более что у нее самой коса была не меньше, чем у дочери, но с годами поредевшая и поседевшая.
            А дочери она все-таки разрешила укоротить косу, так как у той начались головные боли. «Слабаки»– думала теща.  «Слава Алла-ху» – думал Ромаз, потому что ему уже не очень нравилось находить по квартире метровые волосы и смотреть, как жена часами расчесы-вается, вместо того, чтобы обратить на него внимание. Но всего этого он не замечал, потому что это были такие мелочи, о которых и ду-мать-то не стоит, когда рядом она. «Ну и что из того, что в ней спит тигрица и иногда, очень редко, просыпается и точит об него коготки, во мне же тоже много чего спит жутко нехорошего»  – улыбаясь, ду-мал Ромаз. Супругу он дома не нашел и со словами: «Вот, волю взяла по гостям ходить» – сам собрал сумку. Но настроение у Ромаза все равно было хорошим, хотя неустойчивым, так как ощущал, что любая мелочь моет, выбить из колеи. Поэтому он нервно, хаотично блуждал, не зная, откуда, с какой стороны ждать подвоха, успокаивая себя только мыслью о бане и нескольких часах расслабона и отключки от проблем, даже несмотря на выпады командира и отсутствие дома же-ны, даже не смотря на то, что он подвел Алексея. «Да, надо же позво-нить Алексею» – вспомнил Ромаз и, взяв трубку, набрал номер. Алек-сей не брал трубку, Катя тоже. «Странно, значит, уехали!?» – заду-мался он. И для того, чтобы удостовериться в своей догадке, набрал номер Олечки. Как ни странно, трубку взяла сама Олечка. От нее Ро-маз узнал, что и должен был узнать: Алексей повез свою семью сам, и не потому что Ромаз проспал и не приехал утром, а потому что сам так решил еще вчера вечером. У Ромаза отлегло от сердца, и жизнь ему показалась солнечной и радостной.
Он уже собирался выйти из дома, как зазвонил телефон.
– Да, слушаю, привет, коль не шутишь, – произнес Ромаз. – Да пап. Хорошо, пап, они вышли на… вот так да, его счас нет в городе, он семью повез в село. Да, там спокойнее. Я думаю,  к вечеру приедет и мы к тебе заедем. Ладно, хорошо, обязательно. – отвечал Ромаз как робот и положил трубку. От отца он узнал, что какие-то люди расска-зали ему по телефону историю про Алексея, который задолжал им крупную сумму. Кто эти люди, отец не спросил, но вечером обяза-тельно спросит, и Алексей должен ему все объяснить. «А если не сможет или не захочет, то я сам расскажу. В конце-то концов, мы од-на семья и в трудное время должны помогать друг другу – подбадри-вал себя Ромаз, не понимая принципы, которые вбил себе Алексей в отношении отца. – Что это за ересь, ведь мы же все мужики и можем любить других женщин, нельзя же быть таким фанатом? Вот моя ма-ма самая хорошая, такая золотая, а отец – плохой потому что ее бро-сил и сына вместе с ней. Обидно, конечно, но в жизни всякое случает-ся, не говори гоп. Были же и у Алексея залеты» –
             Ромаз вышел из дома и, пробежав сотню метров между домами,  успел прыгнуть в отходящий троллейбус. Кажется, это была двадцатка. Он ехал в баню. Поворот с улицы Карла Маркса открывал вид на центральную площадь. Сейчас она была пуста, не оцеплена милицией, как было весной. Здесь, на площади, перед домом прави-тельства бушевали страсти, шел бессрочный митинг, сыпались угро-зы, одни бандиты угрожали другим бандитам, а весь сыр-бор, конечно же, из-за власти и денег. Как только компромисс был найден, градус накала страстей сразу же, как по сценарию, пошел вниз. Затем людей поблагодарили за стойкость и попросили разойтись. Цель достигнута, очередной лидер получил кормушку, а взвинченный и обманутый на-род возвратился в свои серые лачуги, к своим семьям, детям, заботам. На площади тихо, ходят люди, стоит нетронутый перестройкой Вла-димир Ильич, связь времен – да и только. Объявили остановку: улица Снежная, следующая Порт-Артурская. «Ну и улицы у нас, одна дру-гой прикольнее, история целая» – выпрыгивая из троллейбуса, ста-рался развеселиться Ромаз. Его улыбка не шла в этот край второсте-пенных эмоций, на лице была озабоченность. Древесные кольца взросления проявились на нем с новой силой, и можно было поду-мать, что это взросление никогда не кончится.
Ромаз открыл дверь бани. И на него пахнуло чем-то удивительно  знакомым с детства, а может быть и раньше, с материнской утробы. Этот запах распаренных человеческих тел, гремучая смесь молодости и увядания, сырой воздух, пропитанный дешевым мылом, дорогими шампунями, открывающимися порами и ветхостью не ремонтирован-ных стен, потолков и труб, отчего в итоге общая затхлость почти пе-реборола все остальное. Желанной цитаделью оставалась парилка. Ромаз приходил сюда только из-за нее, так как не получал такого удо-вольствия в саунах, сухих и скудных на эмоции, как говорят и сами финны. Там нельзя похлестаться веничком, сиди только, потей, а это скучно, без веничка-то и без поддавания. Скука жуткая, сидишь и уже не знаешь, о чем и говорить – возмущался как-то Тузик в сауне.
             Точно у Али на дне рождения, но там еще более или менее нормально было, девчонки нагишом бегали – вспоминал Ромаз, огля-дываясь по сторонам, но никого не было. – Как всегда опаздывают, на Тузика, в общем-то не похоже. Это Андрей искусный пожиратель чу-жого времени – с унылой усмешкой констатировал для себя Ромаз. Не став дожидаться Тузика и его команду, Ромаз разделся, надел резино-вые тапочки, и пошел через моечный зал в парилку, минуя также ду-шевые и недавно построенный бассейн, наполненный холодной во-дой. Ему повезло: пар отменный, народу немного, а потому достаточ-но чисто. Вместе с Ромазом в парилке было пять человек и это счита-лось немного, потому что в банный час пик сюда набивалось человек двадцать, мужики стояли впритирку друг к другу, меж ними летал раскаленный ветер, завихреный будто случайно взлетевшими и ожес-точенно хлещущими вениками в крепких руках безжалостно лупив-ших  спины, бока, шеи, ноги, ягодицы, руки. В общем все, кроме ли-ца, подвергалось термической обработке.
– Хорошо!
– Поддать, еще!? – спрашивал снизу энергичный голос. Аудитория резко разделялась, но чаще все же поддавали, так как сторонников свежего пара было больше, но в итоге камни заливали и пар стано-вился сырым, жгучим и трудно переносимым.
– А ты помнишь старую баню на Парадной, – говорил один кори-фей  другому.
– Как же не помнить, отличная была парилка, дровами топленная – поддерживал седовласый раскрасневшийся мужичок лет шестидеся-ти.
Ромаз сидел рядом, и перед ним вслед за маминым чистым бельем, постеленным в банный день ее распухшими от полоскания в холод-ной речной воде суставами, проползли энергичными жуками притор-но-влажные глаза педофилов. Ласковым голосом, выросшим из пара и водяных струй, они предлагали помылить спинку.
– Не надо, мы сами! – произнес Ромаз.
– Да, жаль, хорошая была парная на Парадной! – услышал он все тот же голос седовласого.
Ромаз, выходя из парилки и нарушая свой же запрет, кинулся в ле-дяную воду бассейна и, почувствовав, как сводит члены, ринулся, ух-ватившись за поручни бассейна, вверх из воды, тряся, словно морж всем телом, и охваченный одной мыслью: «Зачем мне это надо? – Вот сосудик какой-то малюсенький в теле лопнет от таких перегрузок, а потом думай, почему голова кружится, уши побелели, и земля ушла из под ног». Постояв пару-тройку минут под душем и ощутив немоту в теле, сменившуюся сотнями иголочек остро заточенных банных ощущений, и вещей таких как веник, термос с чаем из трав, бутылоч-ка «Жигулевского» с воблой или красные пятна, расползающиеся по всему телу –говорят признак хорошо работающей печени. Ромаз вы-шел в предбанник. В зале, озираясь по сторонам, стояли чрезвычайно подвижный, словно весь на шарнирах, Салман по кличке Тузик, по правую руку от него Коля по кличке Токарь и еще один долговязый парень, которого Ромаз не знал. В руках у Тузика было пиво, и он, энергично жестикулируя, что-то говорил банщику тоном, не терпя-щим возражений, при этом успевая отпивать пиво и совсем не заме-чая Ромаза. «В упор не видит!» – подумал Ромаз. И как бывает, тот сразу и увидел:
– А, Ромик, салам, дорогой, – кинулся к Ромазу радушный Тузик. – Ты уже хапнул парку-то? – и  перекосив рот: – Ты, что, братуха, здесь, что ли, разделся, в натуре?-
– Ромаз чуть не засмеялся от таких дешевых закидонов Тузика и только кивнул в ответ– Бери, бери одежду, пойдем туда, пойдем, пой-дем в закрома, – и Тузик показал в сторону кабинок, одну из которых открывал банщик.
– А ты что, давно здесь? – спросил Коля.
– Да уже с полчаса парюсь– отвечал Ромаз Коле и обратился к Ту-зику с упреком: – Вечно ты опаздываешь, мы на сколько договори-лись?
– Я опаздываю? – удивился Тузик. – Это я опаздываю? Нет, Вы слышали, – я опаздываю? Вы меня с кем-то путаете. Да, сегодня я опоздал, но это единичный случай – голосом Олега Табакова, играю-щего Обломова и кота Матроскина, и еще неизвестно какого персо-нажа, выступил талантливый Тузик.
– Я всегда говорил – не выдержал Ромаз, – что если человек та-лантлив, то он талантлив во всем.
– Спасибо, спасибо, аплодисментов не надо, цветы в машину, за-поздалое признание тоже приятно, и это не ты говорил, а кто то раньше – паясничал Тузик.
– Да нет, ты не дослушал, я хотел сказать, что и в изворотливости и в умении повернуть любое событие в свою пользу есть только часть твоего таланта! – закончил Ромаз.
– Хорошо, хорошо, ваше подхалимство я запомню, я люблю под-халимов, хоть это и мерзко, но так приятно, – продолжал болтологию Тузик.
– Может, хватит, достало уже, – восстал Коля.
– А что, Ромик, пар-то хороший, похлестался уже, наверное, – спросил Тузик.
– Пар отличный, –  ответил Ромаз. – Я-то знаю, сейчас как раз мы пришли вовремя, здесь такие фанаты собираются, старички-боровички, и подметут дочиста и парок держат добрый, и эвкалипти-ку плеснут – смаковал Тузик.
Несмотря на то, что он оставлял впечатление болтуна и скомороха, это было обманчивое впечатление, потому что Тузик был еще к тому же и мастер спорта по вольной борьбе и при раздевании представал античным атлетом. А Ромазу он напоминал армейского командира взвода, торс которого был перетянут мышечными волокнами. Все эти сплетения и переплетения были не только красивой витриной, эффект силы и ловкости проявлялся в солнышке, которое он крутил на пере-кладине, в подтягивании на одной руке и в умелой стрельбе на вскид-ку и влет. Тузик разделся и, глотая пиво из темной бутылки, как все-гда дурачился, смачно причмокивая ядреную прохладу и, нисколько не стесняясь присутствующих, подтанцовывая в ритмах самбы и лам-бады, размахивая своим ужасающе больших размеров, достоинством.
           Он рассказывал что-то из эротической серии, что долг пла-тежом красен, и она свой долг отдала со словами: «Я хочу тебе сде-лать то, что сама больше всего люблю», – на этом рассказ неожидан-но прервался, так как Ромаз, не любивший такого рода сказки, ско-мандовал голосом дежурного по роте: «Роотта, подъем– что на самом деле прозвучало: «Хорош, пошли париться!». Но попасть сразу в па-рилку не удалось, так как заядлые парильщики устроили там уборку и все столпились у входа.
– Сейчас заблистает, – скептически заметил Николай.
– Да, хорошо будет, вот увидишь, вони поменьше, – пояснил Коле непонимающему всю важность момента, просвещенный Тузик. Ромаз же обратил внимание на одного субъекта в очках, который уже в де-сятый раз намыливался. Или он не смывался, так и сидит, трется и глазеет? Ромаз смотрел на эти близорукие, одетые в толстые линзы глаза, на тщедушное, увядающее тельце и знал уже, зачем он здесь. Тузик, увидев, вьетнамцев оживился.
– Знаешь, эти  китайцы, – начал он.
– Это вьетнамцы – поправил его Коля.
– Да не все ли равно, им Ленин чуть-чуть открыл глаза, вот мы для них все на одно лицо, даю сто пудов. А мы их что, различать должны.
– Открылась дверь парной, и страждущие пара люди, хлынули внутрь. И сидя на верхней, самой жаркой площадке, Тузик продолжал рассказ, параллельно и не спеша массажируя травмированное еще в пору борцовской жизни колено:
– Так вот, сидит этот напротив меня и парится понемногу, сидит себе тихо, никого не трогает, жарко, в один момент смотрю, а он это так прикрылся аккуратно ладошкой-то и ссыт, паскуда, наглым обра-зом ссыт.
– А ты что? Дал бы ему пендаля, вышвырнул на хрен, и дело с концом. Так же и сделал, или нет!? – переспросил удивленно Ромаз.
– Я-то хотел, да много их там было, человек семь, а я один.
– Что, сдрейфил на старости лет-то, так и признайся, Туз. С твоим-то здоровьем ты бы их построил на подоконниках– улыбаясь, прика-лолся Коля.
– Да что ты, я думал, что у него приступ какой, и поэтому промол-чал. Ну, думаю, люди непривычные, ну плохо стало и все такое. Так нет же, встал и ушел, как ни в чем не бывало. Ну я за ним, а он дра-пать. Короче, я так и не понял, кто есть кто, их же много, смешались все в кучу, перемешались как селедки в бочке, не различишь. А раз один, наш парень, но явно не все дома у парня, заходит в трусах в па-рилку, а один пьяный  русский, ему замечание сделал, а тот свое гнет: я мусульманин и баста, не могу трусы снимать. Короче, чуть до драки не дошло.
– Действительно, при чем тут мусульманство, если какой-то, не хочет снять  трусы в парилке – пожал плечами красный как рак Ромаз.
Долговязый же  упорно молчал, было видно, что он не любитель разговорного жанра. Еще посидев чуток, народ начал рассасываться, и парилка обнажила свои черные деревянные стены, лестницу, пото-лок, большую железную стену печи, подметенный пять минут назад плиточный пол, который уже успел замусориться новой порцией опавших листьев. Ребята по очереди вышли из парной и резво, глубо-ко дыша, плюхались в ледяную воду бассейна.
– Вы смотрите, осторожнее, – предупреждал Ромаз, – а то у Гаджи, ну Ноздря, у него же сосуд лопнул, вот так прыгнул разгоряченный и через гемморрой чуть кровью не истек.
– Но никто и не думал бояться. «А зря не слушаете! – думал Ро-маз, – а я лучше под душем – оно приятнее и вернее будет». Тузик с Колей тоже сполоснулись под душем и медленно, вразвалку пошли в огороженную от всех раздевалку. Окно, расположенное высоко над полом, выдавало проект послевоенной постройки. С тех пор баня по-износилась и проведенные за все годы ремонты давали лишь времен-ный эффект. Побелка отлетала от сырости, краска вздувалась пузы-рями, раствор не держал настенную плитку, и все это говорило о том, что заявленный капитальный ремонт в лучшем случае являлся косме-тическим. Но времена о.б.х.с.с., прошли а его приемник о.б.э.п., раз-рываясь по мелочам, явно проигрывал своему солидному предшест-веннику. Да и зачем эта баня сотруднику о.б.э.п., когда вокруг столь-ко рынков, столько живых денег и мелких нарушений. Бери, не хочу, без всяких там протоколов и других процессуальных формальностей, а зарплата она что, как была – слезы, так и осталась, на нее семью не то что одеть, прокормить не возможно, вот и дергают наши борцы с экономическими преступлениями, коммерсантов, а тем легче отку-питься. Все довольны, и все уравновешенно, одни незаконно зараба-тывают, другие их незаконно трясут и в результате тишь да гладь да божья благодать, нет волнений на поверхности рыночной жизни, одни плюсы вокруг. С открытой форточки струился поток воздуха, и хотя он не был холодным, красно-розовые тела все равно парили. Ромаз, Тузик и Коля предались воспоминаниям.
– Как хорошо было раньше! – говорил Ромаз с сожалением, – слу-живому человеку было прекрасно: льготы, зарплата, уважение, идея, продвижение по службе и так далее, да еще социальный статус на-много выше котировался, чем сейчас, – и вздохнув, а затем и отхлеб-нув пива, продолжал:  – и в республике было лучше снабжение, а на-род все, за что боролся, потерял в один миг, выиграли только смутья-ны без роду, без племени. Почуяли свое время, устроились посытнее на уворованные у народа деньги и мстят тем, кто им высовываться раньше не давал, кто знал их гнилую натуру, а они-то расстарались все измазали и опорочили.
Ромаз вдруг прервал монолог, будто опомнившись, что пустое это – ворошить уже случившееся.
– Ну, тебя понесло, браток, еще немного и до евреев бы дошел, а это как известно – самая больная тема, хотя я тебе скажу, Ромаз, воз-можно, ты  и не согласишься, и ты, Колян, извини, если что, – преду-предительно начал Тузик, но-нашему, черному брату евреи только помогли. Когда русские нас на дух не переносили и кислород пере-крывали, еврей нашего кавказского человека научил, как денег зара-ботать,  не всех, но избранных. И не просто денег, а много денег, а мы что как себя повели не благодарно. Он нас за ручку привел, каналы, схемы показал, а мы ж его и швыряем. Он нас с ладошки кормил, и золотые яйца давал, а нам все мало, мы же жадные, по плечо норовим откусить. Вот тогда и понял он, что страшнее  кавказца для него зверя нет, и стал обходить нас стороной как чумных, и гноить исподтишка начал, тактику сменил,  русских на нас натравил старый мудрый ев-рей и под это дело сам дербанит, как хочет. А русский  пока пьяный и сытый, он добрый и спит беспробудно, а что, Коль, не в обиду, так же и есть, что тут неправда, поправь, если можешь. – предложил Тузик.
– А что я скажу!? Мне разницы нет, черный – белый, мои предки здесь жили со всеми в мире и согласии, и я продолжаю жить, а что насчет русского человека, так он везде разный, и за всех что говорить, надо конкретно брать всех по отдельности. Вот если, я сейчас в Цен-тральную Россию поеду, так меня там не примут, а потому, что у меня акцент, привычки и характер не ихнии.  Повадки, поведение другое, все другое, а со своим уставом лезть в чужой монастырь, сами пони-маете, подстраиваться везде придется, только с деньгами легче, это факт. А что ты смеешься ?–  спросил Коля Тузика.
– Ты чее, Колян, в монастырь, что ли, собрался, монахом, – и Ту-зик, преобразившись , заголосил церковным басом.
А Ромаз с Колей только и делали, что ловили ладонями его по-ющий кощунственные вещи рот, но он каждый раз ускользал, а сами они к тому же покатывались от смеха, но его «Не богохульствуй!», уже разнеслось по всей бане, и в этот момент Тузик сам прекратил пение.
– Да с тобой и опозориться недолго! – стучал себе по голове Ромаз и показывая тем самым, какой он Тузик.
– Да не боись, раб божий Ромик, все будет хорошо!
– Шайтан ты! – ругнулся Ромаз незлобно.
– Я, я шайтан!? – удивленно тыча себя в грудь, спрашивал Тузик.
– Да, да, ты, ты, правильно понял, кто же еще! Здесь Коля, креще-ный человек с нами его друг тоже, а ты измываешься над чувствами верующих. Что ты с ним, Коль, дружишь, он же националист, да еще в придачу и безбожник! – продолжал шутливо Ромаз.
– Это ты уж слишком загнул, значит, ты еще безбожников не ви-дел. Не слушай его, Коля, он же сам скрытый вагабист, и бороду меч-тает отрастить, и с русскими рассчитаться за депортацию!– высказал-ся Тузик и плеснул пивом в Ромаза, на что тот, ни слова не говоря, плеснул в ответ. И понеслось!
– Что вы как дети, ей богу! – кричал Коля, но их уже  не остано-вить, и в результате вместо того чтобы выпить, они расплескали все пиво, досталось всем и вся.
– Да хорош, уже! – неожиданно прорвался голос у долговязого, до этого не проронившего ни слова. И все как-то сразу притихли.
– За какую депортацию!? – вспомнил Ромаз слова Тузика, – Нас не депортировали!-
– Депортировали. К вашему сведению, в порту уже баржи стояли по приказу Берии, чтобы народ загружать, хотели вывезти самых-самых в открытое море и всех утопить. Понял!-
– Что-то не верится! – сомневался Ромаз, – Так бы и утопили, сказ-ки какие-то.Что ж тогда не утопили, раз уже и баржи!?
–  Вот и не сказки, Сталин уже хотел подписать приказ, но наш первый секретарь, не помню его имени, вовремя привез отчет Стали-ну, что конная дивизия укомплектована и готова выступить на защиту Родины от немецко-фашистских захватчиков, и только тогда Сталин передумал, а так бы кормили рыб.
– Все так мрачно у тебя!  Это уже похоже на правду, осталось только вспомнить, как первого секретаря звали. – подъитожил, Ромаз.
Тузик как уставший бегун, сидел, потеряв интерес к разговору, только механически затягивался, выпускал дым и стряхивал в пустой пластиковый стаканчик эбонитовый пепел.
– А вот еще история – начал рассудительный Коля и сделал неуло-вимое движение, говорящее о внутренней собранности. – Это я к тому хочу сказать, что Ромазу вот понравилось прошлое время, он с него прикалывается, но я немного старше и помню всю ситуацию изнутри, это к вопросу о справедливости, которая якобы была. Так вот опять же скажу не для всех. Я тогда на авиационном заводе работал, и брат мой старший тоже, мастером был, хорошим специалистом считался. Так вот, сначала о себе. Были у нас командировки за границу, ездили в те страны, в которых, соответственно летали наши самолеты, вот и я попал в списки как ударник, а было мне всего двадцать лет. У меня сразу такие мысли возникли: вот поеду, заработаю к свадьбе, а всем было известно, что тогда за границей чеками платили, а потом эти че-ки в «Березках» отоваривали. А были страны с разными коэффициен-тами. Вот, например, брата моего, специалиста высокого класса, по-сылают во Вьетнам, где коэффициент один, ну единица, и он зараба-тывает за пять месяцев, к примеру, пять тысяч чеков. А совершенно «дубового», но чьего-то родственника, посылают в Индию, и он там зарабатывает, ну это я громко сказал – зарабатывает, получает за при-сутствие, с коэффициентом один к двум и за три месяца двенадцать тысяч чеков. Несправедливо!? Несправедливо! –неспеша рассказывал Коля. Ромаз с Тузиком и долговязый, по имени Саша, сидели, каждый занятый своим делом. Саша чистил воблу и хлебал пивцо, а Ромаз с Тузиком, скучая, слушали Николая. Их руки при этом подпирали го-ловы, а глаза осоловели, и казалось, что их сонные мозги вот-вот по-текут через уши по запястью вниз к локтю и затем уже на деревянный стол, покрытый замасленной газетой. Они явно прилагали усилия, чтоб не заснуть и не обидеть тем самым Николая. Но тот и не думал обижаться и невозмутимо, монотонно произносил текст. Периодиче-ски смачивая горло глотком пива, он продолжал:
– Со мной получилась немного другая история. Подходила моя очередь на поездку, полгода испытательного срока по комсомольской линии заканчивались, а мне тут как раз и в партию предложили. Я, конечно, сразу согласился, а вот брат, тот ни за что не хотел и не вступил. А я тогда одной мечтой жил: поехать в Ливию, там коэффи-циент один к двум. Работаю, значит, а по субботам в парк на танцы. Там, естественно, сигаретки, джинсики, футболочки импортные, в итоге что?
– Что, подрался из-за девчонки!? – не выдержал почти уснувший Тузик.
Ромаз же, жуя воблу и запивая пивом делая вид, что слушает, но думал о чем-то своем.
– Нет, ты слушай, вызывают меня в комсомольскую организацию завода и спрашивают по товарищески: куда, мол, по субботам и вос-кресеньям ходите, чем занимаетесь, товарищ? Ну а я без каких-либо задних мыслей и говорю: так мол и так, на танцы, в парк хожу. А они дальше: а что за сигаретки покуриваете? Мне бы спохватиться, а я дальше валяю по наивности: «мальбро», говорю, курю. А они сразу: а где берете импортный товар? А я как бухнул: у цыган или у фарцов-щиков. А этот, старший, как будто только и ждал моих откровений: все, говорит, Николай, поездки в Ливию Вы лишаетесь из-за неустой-чивости моральных качеств. Я, конечно, расстроился, сильно рас-строился, а потом узнаю, что вместо меня поехал сын начальника це-ха. Что, несправедливо? Несправедливо!
– Слышь, Колян, да ну их на фиг, этих коммуняк, лучше давай о бабах! – предложил Тузик.
– Немного осталось. Так вот я у того, значит, по возвращении про-шу: так мол и так, раз ты вместо меня поехал, продай мне тысячу че-ков. А сам о музыке новой мечтаю. Но он уперся и ни в какую, а я плюнул, сам кое-как перекрутился, а аппаратуру все же купил себе, какую хотел.
И Коля замолчал. А Тузик, будто обрадовавшись, закричал на французский лад:
– Интересно, интересно, Николя!
А Ромаз подумал: «Не умеем слушать людей. А они столько инте-ресного рассказывают» – и хотел незаметно выйти из-за стола в об-щий зал, чтобы узнать время, как услышал:
– Рома, а ты не помнишь Гулю, с нашего курса, ее еще Асад, брат твоей жены окручивал – спросил Тузик, раскуривая неведомо откуда взявшуюся кубинскую сигару.  Ромаз скептически, посмотрел на Ту-зика, потом на его сигару, и со словами: «А тебе плохо, от такой сига-ры, не будет?» – вышел из раздевалки.
Вернулся Ромаз свежераспаренный, дымящийся, омывшийся и молчаливый, посмотрел на товарищей, ничего не говоря взял поло-тенце и, обтершись, стал одеваться. Тузик пристально разглядывал его.
– Что смотрите!– нарочито строго и на вы спросил Ромаз.
– А что, нельзя что ли, ваше черно ….е величество, – засмеялся Тузик.
– Это надо еще посмотреть, у кого она чернее, – парировал Ромаз.
– А что смотреть, кто нефть пьет, у того и чернее!– хохмил Ту-зик, – Вышел такой, значит, нефти похлебал и почерневший пришел и давай втихаря одеваться, не иначе как на свиху собрался, тихушник.
– Ладно, с тобой можно болтать бесконечно. А одеваюсь, потому, что Алексея надо встречать.
– Ну вот! – затянул Тузик, а Коля и Саша равнодушно молчали.
– Ты, Ром, нас не уважаешь, ты нас на эту тусу подтянул, а сам со-скакиваешь. Что с тобой стало, не пойму, Ромик, заболел ты, что ли? – продолжал Тузик.
– Нет, кроме шуток, извините, парни, очень надо. Брата обязатель-но встретить, кровь из носа! – оправдывался Ромаз.
– Может, чем помочь? – предложил Николай. – Да нет, не надо, созвонимся, если что. Ладно, пошел, все, пока! – и он скрылся за две-рью.
– А то смотри! – услышал он вдогонку, когда уже вышел из разде-валки, но голос не принадлежал ни Тузику, ни Коле. «Странно, долго-вязый, что ли, вдруг заговорил!» – и от этой мысли ему стало весело, так что он озарил всех сидящих в коридоре бани людей.


*     *     *

Додик поехал в Приморск утром. Накануне вечером Омар хотел по-слать туда Костю-хромого, но потом вспомнил, что у Додика в Приморске живут родственники и что какой-то упырь недавно завалил наглухо его двоюродную сестру. «Пусть хоть соболезнование сделает!»– подумал Омар и позвонил Додику. Необходимо было проверить готовность автосервиса к приему груза и посмотреть, кто там, чем дышит в тех краях, нет ли каких-либо посторонних, левых движений. Додик как всегда, без лишних слов согласился, тем более что он давно хотел покататься на быстроходном катере, а заодно отдохнуть и искупаться и, естественно, зайти к своей тете выразить соболезнование. «Надо же, петушни разной развелось, маньяков долбанных, девчонок уже на улицы не выпустишь», – негодовал До-дик. Как ни вспоминал он лицо покойной сестры, так и не вспомнил. «Дыры уже в голове от этой дури, дряни разной, коки и герача, надо завязывать – подумал Додик и засосал ноздрями стерильную дорожку белого порошка. – Может быть, хоть сейчас вспомню ее лицо», – оп-равдывался Додик.
             По-настоящему Додика звали Дауд, но он давно забыл это имя, с тех пор как не стало отца с матерью и братом, его никто так не называл. И ему, собственно, было без разницы, что детская, а затем и тюремная кличка стала его вторым именем. Додик вставал рано, осо-бенно летом, и поэтому в семь утра он уже был в Приморске, с ветер-ком под легкой утренней дозой. Решив кое-какие вопросы и убедив-шись, что автосервис с поставленной задачей справится и вокруг ни-каких ментовских движений не заметно, Додик ближе к полудню взял катер и со словами: «Надо проверить, как после ремонта пашет» – за-вел мотор и, развернув лодку, помчался от пирса, где стоял свой в доску коммерсант, хозяин автосервиса Петруша. На самом деле До-дику хотелось отъехать подальше от берега, побыть одному, прилечь в качающемся на волнах катере, положив руки под голову, и дрейфо-вать с заглушенным мотором. «Аллах его знает, когда еще придется выбраться на природу» – размышлял Додик. Петруша со все пони-мающим взглядом стоял на пирсе и, подняв руку, в шутку крикнул: «Смотри, чтоб русалки не утащили!» «Пусть только сунутся, я их по-имею!» – отшучивался Додик, держа в руке винчестер. «Патроны-то не забыл?» – последнее, что услышал Додик от Петруши. Но не отве-тил. Додику нравилось ощущать себя щепкой, которую крутит и вер-тит океан судьбы, а в данном случае морское течение, и как ни стара-ется, никак не потопит. Те пятнадцать минут, пока он на всех парах, удалялся от суши, в голове крутилась одна и та же пластинка. Двою-родная сестра по материнской линии, которую никогда раньше не знал и не подозревал, что она есть, а теперь узнал, что ее уже нет, она мертва, а какой-то сраный маньяк, и наверняка педик, ходит, гуляет, кайфует, дышит морским воздухом. Но что там тетка говорила, что она в «Зодиаке» официанткой подрабатывала? Хорошо, отлично, се-стра меня обслуживала в этом кафе не раз, хавку, бухло подносила, улыбалась мило, а я даже не знал, что родственная кровь. Хорошо у тетушки поставлено: я, мол, бандит, прячем своих детишек, а у самих никакой надежды, кроме как на меня нет, мужички-то у них чмош-ные, гнилые – окромя как стакан опрокидывать, ничему больше не научены. Значит, я хоть и бандит, но для близких, незаменим, вопро-сы решать по нынешним временам не каждый сможет. А я решаю!
                И Додик с достоинством поднял подбородок и осмотрел свои, в кавычках, владения, одновременно заглушив мотор и дождав-шись, когда лодка, замедлив ход, покачиваясь, встанет на волну. Ис-купавшись, он осмотрел в бинокль сине-зеленую даль акватории. «Укачивает, как в колыбели, по кайфу! – подумал Додик и растянулся на креслах катера.– Да если б знать, где эта мокрица ползает, и про-блемы бы не было, а так ждать, пока его менты выцепят, долго при-дется, до нового пришествия. Есть еще одна зацепка, но кругом этот Алеша засветился, и с сестрой моей покойной якшался, везде успел. Вот говорят, он видел маньяка, а если его Омар хочет достать, сразу после того как отзанимаемся, то маньяка никто больше не узнает!? – размышлял Додик, напряженно хмуря брови и рассматривая в би-нокль чаек, кружащих над ним. -Нездоровая какая-то история выри-совывается, неправильная. Омара все равно не переубедишь, если он что решил. А встретиться с этим терпилой надо! Может, что интерес-ное расскажет. А будет темнить или увиливать, так я его сам, не до-жидаясь Омара,  достану».
Он отдыхал. Вокруг кружила белая солнечная пудра. Додик при-нял еще одну дозу коки. И сразу вокруг катера что-то зашевелилось, вода забурлила, и неизвестно откуда появилась стая дельфинов. «Парни, вы откуда сбежали» – развеселился неожиданным визитом Додик. Дельфины по очереди, парами выпрыгивали из воды, ударяясь в воздухе хвостами, и будто здороваясь. «Вы че, блин, в натуре, с дельфинария, что ли, ломанулись, ну вы молодца секете, че почем»– заорал Додик и махнул на них рукой: мол, валяйте, резвитесь. А дель-финам, казалось, только этого и надо. Они, словно по его команде, разгонялись и перед самым бортом взмывали, как птицы вверх, так что Додик мог потрогать их плавники и мокрую грудку, когда они пе-репрыгивали через катер. «Опля!» – кричал Додик, забыв обо всем. Некоторые же словно акробаты, делали сальто в воздухе. «Только у меня хавки нет, братва, я голяк! – и он показывал им рукой соответст-вующий знак. – Че вытворяют, черти, бухалово никакое не надо, и так можно, на сухую от вас, черти, заторчать» – радостно кричал Додик, перегнувшись через борт и рискуя свалиться прямо в эпицентр пред-ставления. Он, не привыкший к таким тонкостям, неожиданно для се-бя захлопал в ладоши, все еще не веря глазам. «Я не сплю случаем? – спрашивал Додик у себя и, трогая воду и брызгая на себя, убеждался, что все это реально происходит. – Ну, удивили, удивили, меня, блин, давно я так не потешался»– приговаривал Додик. От его одобрения дельфины выступали еще задорней, еще смелей.
             Среди них Додик заметил одного малоподвижного, веро-ятно, больного дельфина. «Блин, это даже не дельфин, а малой, дель-финенок еще!– жалел его, словно малого ребенка, Додик. – Как тебе помочь, как, ну как, не знаешь, вот и я не хрена!?» – пожимал он пле-чами. Парализованный дельфин с трудом держался на плаву, поддер-живаемый заботливыми сородичами. И хоть Додик успел совершить много плохого в жизни, но все же не очерствел до конца сердцем, и как ни старался умертвить жалость в себе и прогнать совесть, это бы-ло выше его сил. Его сердце сжалось при виде этого больного, беспо-мощного дельфина. Тягостное сравнение с младшим братом, не до-жившим до его возвращения с зоны и так и не ставшим совершенно-летним, пробежало электрическим током, и Додика передернуло. «Жизнь бессмысленна и жестока! – думал Додик, – слабым и боль-ным в ней нет места» – это он знал давно, и судьба его младшего бра-та была прямым тому подтверждением. Он отчетливо помнил, как нервничала уставшая мама, ее нервы не выдерживали, когда у ее ре-бенка все вены и попка посинели от уколов. Крики брата до сих пор стояли в ушах Додика. В минуты и дни, когда болезнь затихала, и брат становился как все дети, все радовались за него.
            За завтраком в выходной день отец спрашивал у него, и это были почти всегда одни и те же вопросы: «Как спалось, что снилось, сынок?» «Хорошо спал! – отвечал братишка. – Птичка в саду присни-лась». «А ты сам летал во сне?» – с надеждой в голосе спрашивал отец. «Нет, сам не летал» – отвечал брат. «Ничего, скоро полетишь»– успокаивал его и себя отец. Одно время братишке хотели поменять имя Аскер на Абдулу, но что-то так и заглохло. Наверное, родители не поверили, что этим можно что-то исправить. Однако шло время, а брат все не летал. Папа с мамой потихоньку начали копаться в своих родословных и искать низкорослых. Получалось, что в отцовском ро-ду все среднего роста и есть очень высокие, а в мамином как раз больше низких. Мальчик плохо рос, но недостаток роста восполнялся в нем живым умом и способностью творить. Отец поощрял в нем тягу к рисованию, музыке и сочинительству. Как только болезнь, словно суровая зима, отпускала его, он сразу расцветал бурным цветом в своих весенних мечтах. Брат научился читать и писать именно в эти промежутки и сразу же стал записывать сочиненные им детские стишки. Его оголенный нерв ловил каждый шорох, каждый полутон, промелькнувший в сознании. Постепенно он стал читать специаль-ную литературу по технике живописи и через несколько месяцев на-писал свою первую картинку, затем вторую.
           Его странные сюжеты будоражили воображение близких. Отец ласково называл сына лунатиком, намекая на сюжеты его кар-тин. «Что за чушь ты рисуешь! – возмущался братом Додик. – Лучше бы танк или самолет сбацал!». И брат рисовал на радость Додику. «Ну вот, это другое дело, теперь я вижу, что ты не аферист, брателла»,– говорил Додик, и похлопав братишку по плечу, шел на улицу, где ки-пела совсем другая, клевая шпанская жизня. Когда же Додик в первый раз попал в колонию для малолетних преступников за участие в из-биение и ограблении пьяного, оказавшегося участковым, только из другого микрорайона. Так вот уже на зоне он называл своего брата не иначе как гением и привирал, что картины его покупают иностранцы за зеленые. То, что Дауд, будучи спокойным по натуре мальчиком, участвовал в гоп-стопе, было для родителей как гром среди ясного неба. Мать слегла с сердцем, отец, делавший все возможное, чтоб от-мазать ребенка и спасти от тюрьмы, похудел и стал серым и бледным, словно табачный дым. Но пострадавшему участковому поломали в двух местах челюсть, ребра и правую руку, и он не хотел прощать. «Этих зверенышей, отморозков не могу простить! Их надо изолиро-вать от общества, они опасны на улицах» – выступал обвинитель.
            Это был показательный суд, чтоб другим неповадно было. Случилось то, что случилось: могли дать условно, а дали по два года колонии. Но с этого момента для Додика только все началось, и не за-кончилось. За побег ему накинули еще, а там и взросляк на подходе, где он скорешился с Омаром, бывшим в хате смотрящим от вора. Два года чудесным образом превратились в пятилетку, но терпение у До-дика подходило к концу, тем более что к тому времени он узнал, что его младший брат умер, так и не дождавшись его. А исправительная система продолжала ломать и кромсать ожесточившуюся, но еще не сломленную душу Дауда – Додика. Еще через год он узнал, что не стало мамы. Она умерла во сне, с улыбкой на устах. Ей снилось, что она со своими детьми, здоровыми, крепкими мальчиками, кормит на берегу моря чаек, дети бросают хлеб, а чайки на лету подхватывают кусочки и уносятся ввысь. Додику оставалось еще полтора года, и на-дежд на досрочное освобождение никаких. Он числился как наруши-тель дисциплины и отрицальщик порядков администрации, поэтому не вылезал из карцера, что сильно подорвало его здоровье. Еще через полгода, не выдержав одиночества и не оправившись от потерь, ушел отец. Он свел счеты с жизнью, привязав веревку к старой бронзовой люстре, подаренной им на свадьбу еще их родителями. Но веревка оказалась ветхой и оборвалась в тот самый момент, когда уже язык отца вывалился наружу и он начал хрипеть и синеть. Он упал на пол, уже не живой и еще не мертвый, лежал, лишившись возможности двигаться и говорить. Сознание частично  вернулось к нему и, открыв полные слез глаза, он смотрел на картины младшего сына, висевшие по всей стене. Смотрел то на светлеющие от солнца, то темнеющие от набежавшего облака плотные, светло-зеленые шторы. На нарисован-ную сыном луну, на смешных человечков, живущих в его картинах, на нарисованные маслом звезды, и слезы катились из его глаз по омертвевшим, не поддающимся эмоциям щекам.
           Горячие слезы прожигали дорожку в леднике остывающего тела, и стекая возле мочки, капали на крашенный деревянный пол. Он умирал тихо, гуляя по зеленым лужайкам картин сына, усеянным одуванчиками и колокольчиками, не чувствуя боли и лежа так, на по-лу посреди комнаты, уже неизвестно сколько времени. Отец не чувст-вовал боли, временами ему было так хорошо, как никогда раньше, но слезы произвольно катились и катились и он понимал, что не может прекратить этот процесс. Он не мог, как раньше, усилием воли прика-зать себе. Соль разъедала его большие красивые глаза, усеянные в уголках лучами морщин, и ему казалось, что он плавает, что он плы-вет по комнате в море слез, и единственный вопрос мучил его в этот час: «За что? За что? За что?» Отец твердил твердил этот вопрос небе-сам картин, а картины, казалось, отвечали: за предков! за предков! за предков!  И когда он понял, что слезы уже не идут из его глаз, что он выплакал все до остатка, то облегченно закрыл глаза и погрузился в вечный сон, полный надежды, что наконец воссоединится с близкими.
             Эту историю Додик прочитал после освобождения, в чер-новиках брата, который оказался еще и прорицателем. Додик не со-мневался, что отец умер именно так. Вот только картин Додик так и не нашел, да и квартиру государство конфисковало, пока он парился на зоне. Шли слухи, что картины переправили в Москву, а оттуда они разошлись в разные частные коллекции. Не спеша, скапливая силы после отсидки, Додик выяснил, кто приложил руки к картинам. Мо-лясь на могиле брата, он поклялся найти и вернуть все обратно. Ин-формация была собрана. И в результате энергичных действий Додика и его друзей, знакомых, корешей, тринадцать из тридцати двух кар-тин, не ушедших за пределы России, были возвращены в течение по-лугода в добровольном порядке, а остальные, и самые лучшие, карти-ны обещали вернуть в течении двух лет, что было вполне приемлемо для Додика, так как он никуда не спешил. Ему было приятно, что па-мять о брате и о семье вернется к нему с этими картинами. Додик был доволен, что обошлось почти без крови и жертв. Сломанные носы, выбитые зубы, отрезанные уши и жженые паяльником тела были не в счет в сравнении с тем, сколько народу погрело руки на таланте его брата. Додику хотелось поймать того, кто вынес, украл его картины из опечатанной квартиры, и он выяснил, что это был тот самый участ-ковый, из-за которого и сложилась трагически его жизнь и его се-мьи. « Этого я сам лично буду резать на кусочки! – шипел Додик пе-ред Омаром, – а не найду его, за семью возьмусь, и детей не пожалею. Зол я сильно на него» И вот когда через год большая часть картин была возвращена, Додику приснился странный сон, братишка разго-варивал с ним. «Ты – тихо говорил брат с белым, как у ангела, лицом. – Ты брат, собрал картины насильно, пролив кровь. И сотворил зло еще большее, чем сделали те люди, что их украли! Поэтому если ты хочешь помочь себе и нам с родителями здесь, ты должен продать картины и все деньги раздать сиротам и бездомным детям, нищим, больным, не оставляя себе ничего, тогда ты загладишь свою вину пе-ред Аллахом всемилостивым и всемогущим. Аминь» Тогда после это-го сна Додик так не сделал: да и почему, собственно, я должен верить снам, что за загрузка? Коллекция так и осталась висеть в его доме, по-строенном из белого пиленного камня, украшенного львами перед па-радным входом, купленного на первые после отсидки воздушные деньги. Брат с тех пор больше не тревожил его сон.
              Через какое-то время Додик, будучи в столице, проиграл в казино крупную сумму денег. И ему, чтобы отдать долги, пришлось продать дом, но картины он не тронул. Прошли годы, и вот только сейчас Додик решил, что сделает так, как просил брат. «А что, этого ментеныша-мусореныша я же оставил в покое, живет, гнида, небо коптит, а моих близких уже нет, а ведь все же из-за него, он пустил под откос мою семью, гандон! А братуха снится и снится, и снится, и все просит, и все о прощении и смирении талдычит» – возмущался Додик перед Омаром. «Да замочи ты  ублюдка! Если сам не можешь, давай я, или кто из пацанов, за святое дело мести, в любое время» – предлагал Омар. «Да пока тормознусь, пусть будет по ихнему, по-загробному, не ровен час сами там окажемся»– задумчиво произносил Додик.
           И сейчас, стоя на катере и смотря на больного дельфиненка, в него закралась, казалось бы крамольная мысль: а что, если этот дельфиненок и есть его брат! Он мучается, потому что не может пла-вать, прыгать, резвиться как все его сородичи на просторе моря, ны-ряя в глубины, не может нормально питаться. Его жизнь и есть выс-шая мука и проклятие небес, потому что он бессилен позаботиться о себе и что-нибудь изменить. Додик решил, что это знак свыше, от брата. «Ну чем я могу тебе помочь, я не хрена не знаю, пристрелить, что ли, тебя, чтоб не мучился?» – Дельфин словно помахал головой. Тем временем здоровые дельфины сделали прощальный круг вокруг катера. Додик понял: они прощаются с ним, они знают, что он умира-ет, – умные, заразы! А может, они ждут, что я его пристрелю? Но я не убиваю дельфинов, я убиваю людей» – кричал им вслед Додик. И как загипнотизированный твердил: «Мне нужно поставить точку, мне нужно поставить точку» – и с тоской в глазах посмотрел за борт. Больной дельфин дрейфовал вместе с катером, как будто в этом за-ключался секрет его исцеления, и явно чего-то ждал.
             И Додику стало ясно, что он вот так не уйдет, бросив бес-помощного дельфина. Он вытащил из заначки остатки белого порош-ка и попудрил нос, вытаращив при этом глаза, спрятанные под солн-це- защитными очками. Затем подошел к борту, наклонился и погла-дил гладкую, мокрую дельфинью спину и слезы покатились из его глаз. «Что же ты со мной делаешь, брат мой, Аскерчик! Я должен те-бя шмальнуть, продырявить тебя, из жалости к тебе же, чтоб ты не мучился среди этих креветок и другого сброда, а отправился прямо на небеса! – всхлипнул Додик и вытер слезы. – Я плачу, видано ли, я ре-ву, из-за тебя, но они твои собратья, они тебя заказали, ты теперь их брат, а не мой. Прощай!» – И он передернул винчестер. Петруша и мастер, курившие на пирсе, услышали два выстрела, раздавшиеся со стороны катера, с интервалом в тридцать секунд.
– А, Додик развлекается, чаек стреляет! – с ухмылочкой сказал бригадир Петруша мастеру автослесарей.
И через несколько минут после выстрелов гул мотора известил бригадира, что Додик возвращается.


                *           *              *

                Алексей шел по вечернему городу. Он давно хотел про-гуляться пешком, но все не получалось. Ноги  нащупывали асфальт, и пружинили, ловко перескакивая с бордюра на дорогу и обратно. На-встречу пахнуло свежим ветерком. Сюрреалистические воспоминания отдавались  болью в руке. Опасность прошла в миллиметрах от него, обошла  стороной, бесцеремонно выхватив из реальности близких ему людей. Мимо неслись машины, гремящие музыкой и без нужды пере-кликающиеся громкими сигналами. Справа, в ста метрах от дороги, Алексей увидел спортивную площадку, огороженную рваной сеткой-рабицей. Площадка была пуста. А когда-то здесь кипели баталии до поздней ночи, без освещения, при луне. Азартный ор, голы, толчки, столкновения, красивые пасы, запрещенные приемчики. Ничто не могло испортить общего настроения. И только изредка вскрики: «Вы чо, парни, не на корову же играем!» – или – «Прессинг, Вася прес-синг, плотнее, плотнее, бить не давай, бить будет! Ах, блин, я же ска-зал: бить не давайте!» Это был голос разочарованного вратаря, вытас-кивавшего мяч из сетки. Левчик тоже любитель попинать мячик. «Только где ты, братуха Левчик?» – вздохнул Алексей, и тень пробе-жала по его лицу. Воспоминания роились, но он отгонял их , словно жалящих пчел. «Я иду домой, а дома пусто, никого нет!» – и это ус-покаивало и грустило одновременно. Тоска еще только формирова-лась в нем,  и присутствовала,  в зачаточном состоянии. «Приду, зава-рю крупнолистового с бергамотом, прилягу, вытяну ноги и буду на-блюдать пластиковый круг луны» Но Алексей знал, что этим не кон-чится, и его снова понесет в плавание по еще не размытым дорогам памяти, прямо в колючие заросли вечных претензий к себе. «Как, на-верное, кайфово, когда легко все сваливаешь на других, и все по ба-рабану, вина не мучает, совесть не гложет, любота»– и он представил Артема, бегущего под грибным дождем, и его смеющиеся лицо и гла-за, еще не боящиеся неизвестности.
Метрах в двадцати впереди, на обочине, он увидел шевелящееся существо. Пожилая женщина лежала на боку и что-то мурлыкала, временами подвывая. Алексей замедлил шаг, соображая, подойти или нет. А вдруг сердце прихватило, на вид не бомжиха, хотя кто их раз-берет? Он нагнулся над ней, и на него тотчас пахнуло перегаром.
– Ты что, тетка, разлеглась? –спросил он, подымая ее. – Вставай, вставай, нечего валяться!
– Спасибо тебе, сынок, хор-хороший ты и, кажется, русский, слава Тебе Господи, – и она перекрестилась, – есть еще добры молодцы на земле русской, хотя эта земля русская стала совсем не русская.
Алексей молчал. Он еще раз оглядел ее, удивляясь, как это она, пьяная, так четко излагает. Ее внешность показалась ему знакомой. В последнее время что-то много совпадений. Алексей еще раз присмот-релся. Она была похожа на одну чиновницу из департамента. После очередных выборов она покинула свое кресло. «Нет, эта пьяная жен-щина, конечно, не она, – решил Алексей, добавив, – Это абсурд!» Чи-новница считалась непотопляемым авианосцем. Глаза у нее были по-тухшими. Душа ее прикасалась к радости все реже и, в итоге, пере-стала взлетать совсем. Алексей брезговал, но, превозмогая себя, под-нял и повел  женщину под руку, а ту чиновницу жалел, но не пони-мал. «Спросить, что ли, как эту звать-величать. Ту звали Татьяна Алексеевна?» – подумал он, но не стал. У той руки были холеные и взгляд другой, точно! – презрительный и всезнающий.
– Что ж с Вами произошло!? – спросил Алексей, непривычно мед-ленно для себя передвигаясь в обнимку с женщиной, с трудом пере-двигающей ноги как отекшие столбы, испещренные вылезшими пуч-ками вен.
– Так все сразу навалилось, у подруги с рынка день рождение от-мечала, да и перебрала лишку. Понимаешь, я как на пенсию вышла, торговать на рынке приспособилась. И торговля была, а сейчас эти чурки так замучили, с места прогоняют, знают, что беззащитна, защи-тить-то некому, вот и зажали меня в угол, в самое плохое место, спасу никакого не стало от чурок-то, – причитала она. Спорить было беспо-лезно.
– Вот не пили бы, тогда бы они Вас и не зажали в угол! – предло-жил Алексей.
– Пью я на свои, и буду пить, пока не сдохну. Глаза б мои не виде-ли все это, кругом одни черные. А вот пить-то они мне не запретят! – высказалась старуха.
– Да, конечно, они Вам еще и нальют! – он потерял к ней остатки уважения, – Все черные и черные, а евреи всю страну поделили, это ничего!?
– Нет, евреи – они белые, они тихие и хитрые, а эти наглые и бес-культурные, видела я их на рынке, насмотрелась! – Она тяжело вздох-нула. – Понимаешь, сынок, пью я с горя, плохо мне, вот и пью, а так я не алкоголичка какая, на второй рынок приди – там меня многие зна-ют…
А Алексей тем временем решал, что делать: посадить ее на оста-новке или отвезти домой?
– Ты добрый! А зря. – неожиданно произнесла она.
– Я? – переспросил Алексей и уже хотел оправдаться, что, мол, по-всякому бывает, но не стал. Ему еще сильнее захотелось домой. – А где Вы живете!? – спросил он. Старуха напряглась и испуганно сказа-ла:
– Не помню, хоть убей! Не помню, память отшибло. Все, видно, помирать собралась! – и по ней было видно, что она напрягается, си-лится вспомнить. Она в раз протрезвела. Тогда как же? Алексей поче-сал затылок.
– А давайте я вас в больницу дежурную отвезу! – предложил он.
– Нет, нет, только не в больницу, они мою дочь уморили. Непра-вильный диагноз, укол – и нет доченьки. Понимаешь, напокупали ди-пломов, а мозгов-то нет, бл-ди они все, а потом на органы расчленят и продадут в розницу, у-у-у, боюсь я! – завыла она.
Алексей смотрел на  нее боковым зрением и соображал, что с ней делать. Женщина перестала причитать, но стала что-то бубнить себе под нос. «Может, ее в милицию сдать, пусть разберутся» – гадал он. Старуха все больше смахивала на сумасшедшую, ее начинало потря-хивать.
– Со свадьбы я! – вдруг заговорила она. – А эти гонцы стали водку со столов воровать и закуску, а Магалет их главного хвать и наземь, а я-то его вела, а он пьяный, ругается, пристает: дай, мол. А я ему: от-вянь, я целочка. Что, не веришь!? А он меня на танец хотел, но я отка-зала! А на следующий… то, извинялся, притих, ирод…
Алексей слушал эту ахинею.
– Да, бабуля … – протянул он, – вечно мне на пути больные, убо-гие и сирые попадаются. И слушай их россказни. Веселуха, ничего не скажешь, лучше б в кафе остался, водочки выпил с Али. Из-за пово-рота вывернула машина. Алексей поднял руку. Как ни странно, ино-марка подруливала к нему.
– Эх, это ж моя беха!– протянул Алексей. В следующую секунду из плавно опустившегося окна показалась веселая физиономия Али.
– Ну, ты даешь, фраерок! – закричал Али. – Ты куда смылся, ай партизан, а я жду его, как дурак.
Алексей от неожиданности не знал, что ответить.
– Ты чо, не знаешь, что у нас за такие кисляки бывает. Это же тебе не Англия, где сваливают не попрощавшись. Ух злой я на тебя! Ну и хрен ли ты молчишь?– закончил он, переключив свое внимание на стоявшую в обнимку с Алексеем старуху, продолжавшую что-то буб-нить, вскрикивать и закатывать глаза. – Это что за мочалка, Алешень-ка, сынок! – переходя на легкий гогот, спросил Али. – Ты кого снял, чудак, она же ровесница века, она тебе в прабабушки годится, ну ты чумовой, я тебе скажу! – потешался Али.
– Хорош, у человека горе, память отшибло!– сдерживаясь, но все уже вздрагивая от смеха, оправдывался Алексей. – Тебе бы только поржать!
– Ты чо, браттела, эти старушки, ой -ей под больных косят, а сами заманят, а там, знаешь, как в анекдоте: не бойся, бабушка, я тебя не трону, фигушки тронешь – и двустволку достает. Нет, я чо гутарю-то, эта еще свежачок, бывают и более древние экземпляры, зато никаких проблем, все что надо сделает, напоит накормит.
– Да ладно, не видишь, что ли, человек не в себе! – перебил его Алексей.
– Не, ты чо, серьезно, что ли, бомжиху с канавы вытащил!? – про-должал свои шуточки Али.
Алексей замолчал, потом, не обращая внимания на Али, двинулся дальше, старуха как привязанная ковыляла за ним.
– Да ладно тебе, я же шучу, не грузись. Сейчас посадим ее на ос-тановке и пусть вспоминает, где ее халупа, где он дом родной – про-изнес Али.
В городе стреляли. Трассера пронзали ночное небо, улетая к звез-дам и там исчезая. Это означало только одно – в городе идут свадьбы!
– Что с ней делать, как ее бросишь? – спрашивал Алексей вслух.
– Да брось ты, они живучие, эти бомжихи.
– Да не бомжиха она, просто ей сплохело на моих глазах! – дока-зывал Алексей.
– Ну в машину ее нельзя сажать, обоссыт еще! – упирался Али. – Вот если ментов вызвать, пусть в вытрезвитель ее определят до утра, может быть, тогда она вспомнит?
Так и сделали. Дождались милицию. Из уазика вылез сержант с безразличным лицом, объяснил:
– Мы эту тетку уже второй раз за неделю принимаем, она запой-ная, из дома убегает, а дочь ее ищет.
Алексей сел за руль, Али рядом. Он что-то рассказывал, его руки летали в жестикуляции. – Слышь, что то прижало, приспичило, давай заедем к одной, вот в тех домах живет. Сегодня чо – пятница, у нее мужик на работе, ну не в терпеж, хочу, аж на мозги давит! – задыха-ясь от алкогольной одышки, стонал Али.
– Не хочу! – твердо сказал Алексей.
– Да ты чо, варвар, не дай погибнуть!– просил Али.
– Не хрена к замужним бабам приставать, это плохо кончается.
– Да ладно, чо ты, я раз спал у нее, ну после того как вась-вась сделали в ванной, лег спать и слышу во сне, кто-то кричит: где мой топор, где мой топор! Ну, думаю, косяки, муж вернулся! А затем она ему: сиди, сказала, молчи, падла, мужику-то своему. Ну, я встал, оделся, за пузырем сходил, и мы с мужем долбанули, и он ни гу-гу, вот как выдрессировала!
Алексей не реагировал, и Али разговаривал сам с собой. «Бала-мут– думал про него Алексей, – но безобидный, а вот брат его, тот с размахом баламут, в том году уговорил сельчан старые деревья в саду вырубить, чтоб новые посадить, саженцев обещал, а как вырубили, задний ход включил: извините, мол, не получилось.» Алексей подъе-хал к своему дому, тихо, словно крадучись. Притихший Али совер-шенно скис и погрузился в мутные воды алкогольного головокруже-ния. В тот момент как машина остановилась, он рывком открыл двер-ку и, бессильно выкинув голову на улицу, заурчал, его тошнило. Алексей вышел из машины, и перед ним неожиданно вырос Ромаз. Алексей внутренне вздрогнул.
– Что пугаешь-то, ментяра?
– Да-а – только хотел открыть рот Ромаз.
– Вот тебе и да! – перебил его Алексей, – заикой хочешь сделать?
– Извини, я думал, ты меня увидел – оправдывался Ромаз.
– Хорошо, хорошо, извинения принимаются, вот только где ты ут-ром был!? – спросил Алексей.
– Да будильник, будь он неладен!
– Ясно, что орать-то! – мрачно шутил Алексей.
Из-за машины слышались утробные звуки.
– Али перебрал. – пояснил Алексей.
– Как всегда! – добавил Ромаз. – Как съездил? Что там в селе? – дежурно спросил он.
– Да все хорошо, все в порядке, все живы- здоровы, – также де-журно ответил Алексей.
– Ну что, сильно устал, спать, наверно хочешь?
– Не особо, пока терпимо. А что, как тут расклад? – поинтересо-вался Алексей, и огонек любопытства, меркнувший в зрачках, утонул в ночи. Теплый морской воздух надувал паруса листвы, воздух за-круглял заострившиеся скулы бессонницы и смачивал лица в оливко-вом цвете теней. Али молча сидел на заднем сидении, ногами на ули-цу и наклонившись вперед.
– Что, голова кружится, алкач! – повысил голос Алексей.
– Отдыхай! – послышался вялый ответ.
– Ничего, блюешь, значит, еще не алкоголик!– не отставал Алек-сей.
– Ты все сказал?
– Все, все!– успокоил его Алексей.
– Говорил я тебе, отвези меня к шкуре, а ты уперся рогами, как бычара, ничо каснешься – то ли в шутку, то ли в серьез произнес Али.
– Ладно, хорош гундеть, вставай, пошли, а то  весь двор облевал, а тут дети гуляют. –  серьезно заметил Алексей.
Али примолк.
– Ну, рассказывай! – еще раз попросил Алексей Ромаза.
– Короче, эти омаровские на отца вышли и переговорили с ним на-счет общих перспектив. Вот, собственно, и все.
– И что?
– Ничего, отец согласился на их условия.
– Как, согласился?
– Вот так, просто, взял и согласился.
– Это мои дела, с какого, они лезут к нему, вот черти, взяли и па-хана втянули.
– А ты что, еще не понял, Алексей!?
– Что я не понял, я давно уже все понял, я схавал их гнилые рас-клады. Я знаю, ты скажешь, они с самого начала подбирались к паха-ну, через меня, но зачем такая сложность, такая хиромантия. Левчика куда-то дели, эту продажную Карину выискали, режиссеры фиговы. Может, и маньяка они подослали? Да! Дела!
–  Не стоит так расстраиваться. – успокаивал Ромаз.
– Ты так считаешь? – съязвил Алексей. Ветер закопошился в их волосах.
– Отец тебя просил подъехать, он хочет с тобой поговорить.
Повисло молчание. Алексей тер воспаленные уголки глаз, кусая при этом губы: «О чем он будет со мной говорить? Зачем он вообще играет по их правилам. Это же такой сброд, один раз уступишь, потом не отвяжешься, неужели он этого не понимает?! Вот впрягся, и все усложнил, а им только этого и надо. Они не дураки, точно все рассчи-тали: и то, что он попрется выручать сына, чтобы искупить перед ним вину за развод с матерью! О чем это я, какую вину!? В какие-то дебри залез, а не слишком ли я высоко ставлю его моральные качества. Мо-жет, все проще, но тогда я не вижу причин так рисковать из-за меня, или я явно что-то не догоняю?»
– Да все ты догоняешь, Алексей, но не надо так про отца, сурово, он же уже не молодой, он у нас один, его беречь надо! – смягчил Ро-маз.
– Только вот не надо тут умничать! Я знаю, как говорить, а как нет, и всегда, знал еще с рождения, понял – повысил голос Алексей, – И здесь дураков, нет! Может, это ты чего не понимаешь! А я знаю, если что случись и начнутся гиморры, а они поверь мне, уже нача-лись. И хоть вы все будете делать вид, что я не виноват, и ничего не произошло, а я-то буду себя корить, казнить и убивать, я-то сам не прощу себе, если не дай бог что, с кем! – Алексей оборвал свою речь.  – Так что, будь другом, придумай пахану что-нибудь про то, что меня нет дома или я смертельно устал, а его сказки слушать у меня точно нет ни сил, ни желания!
Появился Али:
– Усалам!
– У-алейкум! – подчеркнуто прохрипел Али, протягивая руку.
– Что, плохо тебе, дарагой! – с хитрецой спросил Ромаз.
– Ты что, я выпил вообще мало. Вот осетрина, наверное, несвежая, а водка вроде ничего, не паленая, и это в собственном кафе. Ты как, Лешенька!– с издевкой, произнес Али.
Но Алексей не отреагировал, а развернулся и со словами: «Пошли, шут гороховый, спать» – пошел по направлению к подъезду, потом развернулся, будто что-то забыл, и поднял руку,  прощаясь: – Давай, Ромаз, до завтра, устал я, и спасибо тебе, что выручил меня сегодня.
Эти слова были явно лишними, потому что Ромаз на них не отве-тил. А идущий сзади Али, крутя пальцем у виска и показывая в спину Алексею, шепотом успокаивая Ромаза, произнес:
– Не обращай внимания, замок, дурак такой, одним словом, как переклинит – дебил натуральный! Ну-у, давай Ромик, не грусти, – произнес Али и скрылся вслед за Алексеем в подъезде.
Ромаз сел в машину и поехал к отцу. А Алексей остановился и смотрел ему вслед, через подъездное окошко. На площадке валялись использованные шприцы со следами крови внутри.
– Вот смотри, Али, мы с тобой водочкой балуемся, а молодежь жахнется, и ничтяк, слюни пускает.
– Твари безмозглые, а потом все с хаты тащат этим барыгам за до-зу! –кипишнул Али.
– Вот и я о том же! Слава Аллаху, что в наше время этой чумы не было.
– Да как не было, была в полный рост, одна медсестра мне хотела впрыснуть пирамидол, что ли, эта дурь обзывается, но я просек, что она меня подсадить хочет на эту ботву, и даже трахать, ее не стал, противно мне стало, что она мразь такая, хорошего парня в наркома-ны определяет.
Они зашли домой.
– Есть будешь? – спросил Алексей.
– Не-е-е, я на ночь не жру! Вот кефирчика долбану, с твоего по-зволенья.
– Ну как хочешь, а я мурцану! – сказал Алексей и вытащил кефир, тарелку с салатом и вареное мясо.
– Кошмары будут сниться. – заметил Али, попивая кефир прямо из пакета.
– Да ты налей в чашку, так же неудобно.
– Неудобно знаешь чо?
– Знаю, знаю… – Алексей перекусил и прилег. Али пошел в ван-ную сполоснуться. Алексей сразу уснул и ему приснился сон.

Чей-то знакомый голос спрашивал: «Почему ты не выучишь от-цовский язык?» «Мой язык русский! – отвечал Алексей, – на нем раз-говаривала моя мама!» «Это хорошо, – продолжал голос, – но есть и отцовский язык, есть старики в горах, которые хотели поговорить с тобой, но не могут, потому что не знают русский язык, они так и ум-рут, не поняв тебя». «Да тупой я, разве не понятно, не лезет он в ме-ня» – оправдывался Алексей. «Пойми, это язык твоих предков, твой отец говорит на нем, твоя жена и дети говорят на нем» – не отставал голос. «Но я же и так перенял многое от них, задницу подмываю во-дой, свинину не ем, перед едой говорю «Бисмиля», держу пост, выра-жаю соболезнование, уважаю старших, что еще надо?» «Но твой брат Ромаз тоже знает родной язык» – упорствовал голос. «Но он вырос с отцом и его женой– начинал раздражаться Алексей. – Хорошо, воз-можно, если так, то возможно я не хочу слушать сплетни, они давят на психику, а так сидишь, ничего не понимаешь, и душа спокойна». Голос замолк. Ища его, Алексей повернулся, заглянул за штору, вы-глянул в окно и увидел перед собой осенний парк, залез на подокон-ник и сел на корточки, как в детстве, когда любил смотреть в окно на падающие кленовые листья. Мама была где-то сзади, в глубине ком-наты, он знал, что она где-то здесь, рядом, на подхвате, и поэтому не боялся, что потеряет равновесие и полетит вниз головой с высокого подоконника. Она подхватит его летящего раньше, чем он сломает себе шею. Вслед кленовым листьям падали дубовые, дальше солома застилала обзор, а когда он продирался через нее, то попадал в бамбу-ковый лес, вытаскивал большой бамбуковый нож со словами: «Не подведешь?» А клинок отвечал: «Если руки крепкие, не подведу». И  начинал прорубать себе дорогу. 
           Затем голос снова спрашивал Алексея, почему он не выучил язык предков, и он начинал плакать как ребенок, жалея стариков, ко-торые умерли и так и не смогли с ним поговорить. Он узнал этот го-лос, он принадлежал… Светлане Анатольевне, той Светлане Ана-тольевне, что предрекала ему испытания, мучения, а затем то, ради чего многие люди блуждают по земле в поисках и сомнениях. Но что это не сказала!? Может богатство, золото, машины, яхты, доллары, но откуда, откуда, мне такое счастье? Все это сказка и блеф. Алексей по-нял, что проснулся. Свежий утренний бриз бодрил и шептал, опять же голосом Светланы Анатольевны: «Проснись, и беги искупайся. Кто рано встает, тому Бог подает». Но Алексей перевернулся на другой бок и уже стал засыпать вновь, как в дверь позвонили. «Кого еще принесло?» – недовольно прошептал он. Али же спокойно сопел, ше-веля красными ноздрями.
На пороге стоял отец. Он молча зашел внутрь, взгляд его был спо-коен.
– Что спите, мешки!? А этот где!? Его жена потеряла, всю ночь мне названивала!– поблескивая белками, спросил отец. И, не снимая ботинок,  подошел к Али и с силой ущипнул его, так что тот вскрик-нул и подпрыгнул на кровати.
– Хорош, прекращай, да-а! – попросил Али.
– Вставай, мешок, одевайся и езжай домой, жене помоги, а то только спишь, пьешь и… – с суровым видом говорил отец.
– Пускай сама работает!– огрызнулся Али – Хватит, я на нее напа-хался, одевал, обувал десять лет, пускай, и она на меня попашет.
– Бессовестный ты тип, Али. Я даже разговаривать с тобой не хо-чу. А детей кто нянчил, стирал–полоскал, обеды готовил. Да что с то-бой говорить, одевайся и ступай своей дорогой…
Алексей оделся и пристальнее посмотрел на отца. Все тот же, рано поседевший, подтянутая фигура военного, командирский голос, слова четкие, как команды. Отец был стопроцентным горцем, и этим в его описании все было сказано. Необходимо только добавить, что он был светлым, что говорило об отсутствии персидской крови. Такими гор-цы были до нашествия южных соседей, таким был и отец. Он был красив, статен и пользовался успехом у женщин.
      Али скрылся в ванной. Отец сел на диван, в уголках его глаз притаилась грусть вперемешку с усталостью. Казалось, он говорил: «Ты не понимаешь, сынок, и наверно не поймешь. Пока не доживешь до того момента, когда каждый мужчина оборачивается назад и в страхе понимает, что он в застое! Он тяжел и неподвижен, и что все то, что ему дорого, на самом деле тянет ко дну, вот тогда и начинает-ся эта судорожная гонка за молодостью, погоня за уходящими в песок годами» Алексей старался понять его, но простить было выше сил. Алексей еще и еще раз посмотрел на отца и увидел, что тот напряжен, встревожен, и в этот момент Алексей почувствовал смертельную опасность, нависшую над ними всеми. Как всегда, он почувствовал себя во всем виноватым перед отцом, семьей, детьми, Ромазом, перед всем миром. Отец привстал и сухо сказал, словно отдавая приказ, по-другому, видимо, он не мог:
– Обязательно встреться с Ромазом, и чем быстрее, тем лучше, он тебе скажет, что необходимо знать обязательно. И второе, тебе необ-ходимо уехать подальше, пока я все  улажу. Поезжай в Питер к моему другу, и своего курьера там поищешь!– он замолчал. «Да, умеешь ты, отец, говорить лаконично, но понятно» – подумал Алексей. – В Пи-тер!? Точно, за Левчиком в Питер, что ж, вот только Катя с детьми?
– Ну бывайте! Живее надо быть, веселее, мешки… – сказал, ус-мехнувшись, отец и ушел так же стремительно, как и появился. Во дворе его ждала служебная «Волга».
– Смотри-ка, на «Волге» шпарит, а щипается, как ба… клещ! – не-довольно пробурчал Али.  – Куда, куда он тебя посылает, в Питер? Ну ни фига себе, какого-то Омара-черного струхнул полковник!


*     *     *

Позавтракав, Алексей собрался отвезти Али в кафе к жене, как сказал отец. «Найду Ромаза, спрошу, что это мне обязательно знать, ну и би-лет на поезд или на самолет, куплю. На самолете быстрее, но легче вычислить, а поезд длинный и народу в нем много, зато долго трястись» – с этими мыслями Алексей вышел из подъезда, Али шел чуть сзади.
– Ба, знакомые рожи! – услышал Алексей сзади вкрадчивый голос Али.
– Где?
– Да вон тусуются – кивнул Али в сторону иномарки.
Алексей увидел Додика, и в нем проснулась обида, за отца, за се-бя, и агрессивная масса зашевелилась. «Вот гад, совсем обнаглел, ни-чего не боится»– прошипел Алексей, бледнея от злости и выбирая между «Ударить, первым без объяснений» или «сказать пару добрых слов, в кавычках и опять же уложить боковым справа или двойкой по печени и в челюсть». Алексей привыкший сначала выслушать, коле-бался, а затем уж… Но Додика он не считал тем человеком, к которо-му подошли бы эти правила. Алексей был зол, и даже Али это почув-ствовал.
– Э-э-э, тормози, да, ты куда буром прешь!   – дергал сзади за май-ку Али. Но Алексея уже было не остановить, его несло. – Дай хоть ключи от машины, заведу, пока ты… а то вдруг сваливать придется – просил Али.
– На! – как робот выговорил Алексей и сунул ему ключи от маши-ны и от квартиры, в общем, все, что было в руках. И дальше Алексей уже ничего не слышал, планка упала, и праведный гнев спешил найти выход. Додик как ни в чем не бывало, вышел навстречу. Он видел, что с Алексеем что-то не то, но интуиция его подвела. Через секунду Алексей услышал: «Салам алейкум до…» – и увидел, протянутую ру-ку, но  температура достигла апогея, и он видел руку врага, и что в рукаве спрятан нож, а слова лживы и ядовиты от начала до конца. Алексей ударил тыльной стороной ладони. Ударил резко, сильно, встречно, так что у Додика не было никаких шансов среагировать. Изумленный Додик с перекошенным от боли лицом запрокинулся го-ловой назад, а ноги его подлетели вверх, и в какой-то момент он по-терял точку опоры и завис до следующего соприкосновение с землей.
               Он упал, слыша во время падения приговор Алексея: «Нокаут для шайтана!» Алексей же, не останавливаясь и не переходя на бег, подошел, спокойно сел в заведенную Али машину и поехал, наблюдая в зеркало заднего вида, как из иномарки выбежал «Горил-ла» и склонился над Додиком.
– Лихо ты его мурцанул, теперь делай ноги, а то догонят, шмалять начнут из пуколок-то, а может, у них чо и серьезней найдется! – ста-рался шутить Али. – Не теперь, я тебя не брошу, красавчик! Ну давай, давай, сынок, прибавь газку-то, а то демоны нечистые догонят! – гре-мел басом возбужденный Али.
Алексей был спокоен, словно ничего не произошло.
– И вообще, машину лучше пока заныкать, а взять у Асада или там у Эльдара, у него и тонировка супер, фиг что увидишь.
Алексей же молчал, соображая, куда поехать. Его начал сверлить вопрос, что хотел Додик? Но выяснить это не было уже никакой воз-можности. Домой обратно нельзя. Дело дрянь, решил Алексей.
– Ты со мной? – спросил он Али.
– А ты как думаэшь, э-э чалавек! – ответил Али в своем стиле, по-хожий на рыночного азербайджанца.
– А пошел бы ты лучше к жене, переживает, наверное, где ты.
– А, ничего не случится, с ней! – отмахнулся Али.
Тем временем Додик, сплевывая кровью, не мог взять в толк, как все получилось.
– Я шел, хотел за Розу перетереть, за маньяка потрещать, а эта крыса, этот коммерсант, сучий потрох, поймал врасплох, взял и уро-нил, руки б поотрубал…
Горилла помог ему встать.
– Они свалили? – еле дыша, спросил Додик. Одежда у него была вся в пыли.
– Да, сразу дернули, я даже не успел с предохранителя снять, не ожидал от этих мышей такого, а их и след простыл.
Додик с трудом пришел в себя, верхняя губа и нос были разбиты.
– А должен был ожидать, тебя для этого взяли, чтоб вот такие про-гоны хавать, а ты продрочил…
– Хорош, Додик, крайнего-то искать, ты сам, о чем думал? Обста-новка накалена, терпилу напрягают, а ты поперся к нему по личному вопросу. Омар не поймет…
– Не твоего ума дело, с Омаром я сам решу!– снова сплюнул кро-вью Додик. – Ты смотри, что натворил, – причитал он, – и не догады-вается, падла, что уже труп, только пока ходячий, но я это устрою, это не дельфинов шмалять, я ему такую алебастру сделаю, мама родная не узнает.
– А чо ты там про дельфинов-то, зажувал! – спросил Горилла.
– А ты не чокай, давай, давай, поехали, а то харьконутся, потом хрен найдем, а я не успокоюсь, пока не спрошу…
– Чо спросишь? – снова спросил Горилла не вовремя.
– Чо по-китайски жопа, вот чо! – зло схохмил Додик, сплевывая на платок и оттирая засохшую кровь. Запоздалая погоня началась!



               
                *               *                *
                Алексей с Али поехали на вокзал. Городские кварталы сменялись, чередуясь друг за другом, стремительно двигаясь навстре-чу, пролетали прочь, и затем исчезали за очередным поворотом. Кое-где дорога встречала выбоинами. Сейчас, как осенью и зимой, в них не стояли заплатками мутные лужицы, а виднелся только раскидан-ный  гравий. Они вошли в вокзал, и живая людская река подхватила их.
– Народу, как грязи! – заметил Али.
В какой-то момент толпа вынесла их к кассам. «Лето, скоро первое сентября, все отдохнули и разъезжаются, вот отсюда и народ, – решил Алексей. – И билетов, наверное, не возьмешь, только у перекупщиков за двойную цену». Через час стояния в очереди, изнывая от духоты, они подобрались к кассе. Али уже схватился за выступ окошка, но в этот момент кассирша, чуть не прищемив ему пальцы, прямо перед носом захлопнула окошко, что означало: обед. Али только успел вы-крикнуть:
– Дэвушка, не закрывай да, один, дай, да! – и жалостливо постучал по часам.
Но кассир осталась глуха к его просьбе.
– Вот коза, жрать пошла! Придется еще тридцать минут ждать, или час, в общем, до фига.
– Давай выйдем, может, найдем  знакомого, – предложил Алек-сей. – Ромаз мне нужен, позвонить надо, а автоматы на улице. Пошли!
– На выходе к ним пристал беспризорник.
– Дядя, подай ради Христа! – попросил он. – А ты креститься-то можешь, – спросил Алексей.
– Могу – задумался мальчишка.
– Ну давай, покажи как, перекрестись, а то  не дам.
Он, пугливо оглядываясь, перекрестился.
– Денег я тебе не дам, а покормить покормлю, пошли – глядя на тщедушное, с синими проваленными глазами лицо, сказал Алексей.
Али недовольно поморщился:
– Да ладно тебе, тут знаешь сколько попрошаек, всех не накор-мишь – и сделав торопливое движение рукой, добавил:
– Ну ладно, иди, иди, мальчик.
– Не-ет, я покормлю! – настойчиво повторил Алексей.
– Ну как знаешь, смотри сам, – произнес Али.
– А ты набери  Ромаза, скажи, чтоб он сюда, на вокзал подъехал! – попросил Алексей.
– Ладно, хорошо, я на улице! – сказал Али и вышел.
Алексей медленно пошел за мальчиком в буфет.
– Что будешь есть?– спросил он.
– А макароны можно с котлетой и чай?– спросил мальчик.
– Конечно, можно.
Появилось еще одно зачуханное существо.
– Вы бы хоть на море ходили купаться, помылись бы там, – посо-ветовал Алексей.
– А можно ему тоже котлеты и макароны, – попросил осмелевший пацан. – Раз он здесь, и раз он твой друг, давай и его накормим – со-гласился Алексей, чувствуя, как на душе у него полегчало, и настрое-ние из никакого, превращается в хорошее. Такое состояние он ощу-щал и раньше, но не видел связи, или видел, но не верил, что добрые дела вознаграждаются. «Это просто моя потребность, а вот Али черств к чужим проблемам, все у всех по разному.» –думал Алексей, глядя на детей, уплетающих макароны.
– Ну пока, я пошел!– сказал он и, видя, что им не до него, пошел на улицу.
Чуть поодаль от входа, на тротуаре возле стоящих в ряд автома-шин стояли Али и Ромаз и разговаривали. Али как всегда жестикули-ровал, а Ромаз, слушая, мотал головой. Потом оба дружно засмеялись. Алексей подошел и, поздоровавшись с братом, обратился к Али:
– Что опять грузишь? Лучше к жене поезжай, все равно толку от тебя нет!
– Нет, ты посмотри, какой наглец! Нет, ты слышал, Ромаз что этот индюк гогочет? Я его, понимаешь, спас, я его телохранитель, а он с хвоста меня кидает, деньга давай, да, тогда уйду!– хорохорился Али.
– Иди, иди, билет покупай! – давил Алексей.
– Ай да, чо прогоняешь, секрет есть какой, да-а! – на азербайджан-ский лад отвечал Али.
Ромаз все это время старался смеяться, но у него плохо получа-лось.
– Слышь, Ромаз, у тебя же тут на вокзале, ну из мусоров кто-то есть, возьми, я тебя прошу, билет этому своему бестолковому брату! – язвил Али.
– Хорошо, хорошо, успокойся, сынок, я оценил твои старания, рвешь... Хорошо, пять с плюсом, тебе! – ответил Алексей.
– Давай паспорт! – спокойно сказал Ромаз. Алексей передал пас-порт, и Ромаз скрылся в дверях вокзала. Через десять минут он вышел с билетом в руках.
– Вот и замечательно, один милиционер в семье тоже не помеша-ет, – заметил Али.
Он курил, шаловливо поглядывая на проходящих девушек, перио-дически, при виде очередной, призывно вытягивался струной, и вытя-гивая руку вперед, просил: «Девушка, девушка, вы не могли бы по-дойти, к вам есть серьезный разговор». Но девушки все как одна, по-смотрев на Али, улыбались, не веря его серьезному виду, чувствуя подвох. 
– Нет, Вы не поняли! – кричал вдогонку Али, – Это действительно очень важно!
Одна девушка все же клюнула на его уловки и попала в прямом смысле в его руки, но тотчас начала вырываться.
– Да не бойся ты, я тебе говорю, я же не кусаюсь, просто ты мне очень нравишься, где-то я тебя видел. Мы, наверное, встречались, не помнишь меня, да? Ну хорошо, иди, только оставь телефончик, и только не ври мне, пожалуйста, хорошо, а то я как дурак буду назва-нивать по несуществующему номеру.
Девушка, раскрасневшись, выпорхнула из рук Али.
– Вот ты, наглец, старый, а если б к твоей дочери или сестре вот так?– нарочито строго спросил Алексей.
– Ну, моралист, очнулся! Ты что думаешь, к моим, не пристают, или к твоей Калимат не пристают? Еще как пристают, здесь все за-гнило, в этом городе, и испортилось, и порядки стали б…е, а вообще, я же к тебе то не пристаю, стоишь и стой, завидуй.
Но Алексей уже не слушал Али, переключившись на Ромаза.
– Отец утром зашел, что-то загадками говорил, я так и не врубил-ся, о чем это он. У Ромаза, говорит, спроси, очень важно и все такое, – обратился Алексей к Ромазу.
– Да, есть там один нюанс, пережиток прошлого, так сказать, – на-чал Ромаз.
– И что, не томи!
– Да этот Омар, оказывается, родом из нашего села, его предки уе-хали из села лет сорок назад! – спокойно пояснял Ромаз.
– И  что!
– Да все бы ничего, если б их род не был с нами кровниками. А так ничего! – сказал  Ромаз. Алексней промолчал.
– Да, я тут в городе Карину видел, давно ее не видно – вниматель-но глядя на Алексея, заметил Ромаз.
– Удивил! Я ее тоже видел! – произнес Алексей, смолчав, что ви-дел ее в компании  Омара, а также о том, что, по-видимому, Левчика в аэропорту провожала тоже она.
– Ты куда поедешь?– спросил Ромаз.
– Этого артиста отвезу. – и он показал на Али, который стоял ря-дом и курил.
– Что-о, ты сам артист, из погорелого театра, никакой благодарно-сти. Я его, можно сказать, спас!– возмутился Али.
– Поехали, спаситель.
– Ну что, в девять на вокзале? – спросил Ромаз.
– Ах да, забыл совсем. Ромаз, съезди ко мне, возьми сумку, она в спальной на стуле, я ее уже собрал, если тебе не трудно, только – по-просил Алексей.
– Что-то произошло?
– Я ж тебе и толкую, что спас его, а ты не въезжаешь! – объяснял Али.
– Да, маленькая стычка с Додиком произошла, так что ты осто-рожней, меня могут поджидать, смотри по сторонам, когда в подъезд  зайдешь, будь на стреме, и табельное можешь прихватить – туманно объяснил Алексей.
– Хорошо! – ничего не понимая, произнес Ромаз. – Только ключи от квартиры дай.
Алексей бросил ему ключи. Машины разъехались в разные сторо-ны, чтобы собраться вечером. «А что тянуть: быстрее уеду – быстрее приеду» – думал Алексей.
Алексей отвез Али домой, и оставил машину с ключами.
– Я вечером-то приду тебя провожать, сто очков, приду.
– Не надо, я тихо уеду, ну сам понимаешь, не за орденом еду, – грустно сказал Алексей.
Они попрощались.
– Осторожно, только, будь внимательней, враг-то, он в лоб не пойдет, а все из-за угла норовит.
– Спасибо, сам тоже много не пей, береги себя! – Алексей пошел на остановку. Он не знал, куда идет, и что будет делать до отъезда. Закурил. «Еще бы эту заразу бросить, вот Левчика найду и сразу, в тот же день брошу! Нет, в тот же не получится, в тот же мы набуха-емся и пойдем по девочкам, но уж на следующий точно, осточертел уже этот дым, – думал Алексей, докуривая очередную сигарету. К ос-тановке подъехала маршрутка. «Что это?» – прострелило его. В мар-шрутном такси сидела Карина. «Вот-те на!» – подумал он и прыгнул в закрывающиеся двери. Она сразу увидела его и узнала. Он не мог по-дойти к ней и заговорить, так как проход был забит людьми. Так они и ехали. Их взгляды то пересекались, то уплывали через окна, в дым-ку жизни, бурлящую вокруг. Они словно оцепенели, боясь пошеве-литься и нарушить хрупкое равновесие отношений. Они даже не по-здоровались, а только молча вышли друг за другом где-то в центре, возле парка.
– Ну здравствуй, Леша! – поздоровалась она и улыбнулась своей милой улыбкой.
Услышал ее бархатистый, приятный голос, и ему сразу же захоте-лось все ей простить и отмести все подозрения в ее адрес.
– Здравствуй, Карина.
– Как ты живешь, как Артемка, что нового?
– Да ничего, живу потихоньку, дети растут. Да ты же не знаешь, наверно, у меня дочка родилась. – Карина вздрогнула, лицо ее пом-рачнело. – А ты- то какими судьбами, ты же в Москву уехала, говори-ли, за какого-то миллионера  вышла. – спросил Алексей, заметив, что Карина переменилась в лице.
– Да брось ты, за какого миллионера, все это выдумки, а кто тебе  сказал?
– Да Лева, как-то совершенно случайно тебя видел в Москве с ка-ким-то взрослым дядей, он мне его потом по телевизору показывал, ну мы и решили.
– Да нет, что ты он просто мой друг!
– А, бойфренд, значит.
– Ну что-то типа того. – пояснила она.
– Тебе хорошо, а у нас Левчик пропал, весь измаялся, я его ис-кать – слегка щурясь, произнес Алексей, наблюдая исподлобья за Ка-риной.
Но та никак не среагировала на эти слова.
– Правда, а что это с ним? – удивленно спросила Карина.
И Алексей задумался, что ему делать с ее ложью. Он чувствовал фальшь. Продолжать подыгрывать, и распрощаться навсегда или ру-гаться, доказать ей, что она не та, за кого себя выдает!? Ему было все равно, что она затеяла против него, но он хотел узнать, жив ли его друг. И все, все, я успокоюсь на этом и все ей прощу. Так уговаривал он себя.
– Знаешь, Карина, я хотел тебе сказать одну вещь. Быть может, она для тебя будет неожиданной, быть может, ты посчитаешь меня идио-том, выдумщиком, интриганом, но я не могу врать, не могу молчать, строя из себя, что я так рад тебя видеть. – он замолчал, повисла пау-за.
– Да, я тебя слушаю, что произошло? – немного занервничав, спросила Карина.
Но Алексей видел, что она держится очень уверенно, и уже поду-мал, а не цепь ли это роковых случайностей и совпадений, ведь тогда, на пляже, он встретил Карину, но это оказалась не она.
Он решил подстраховаться:
– Карина, у тебя сестры-близняшки нет случайно в этом городе или двойника? – Карина задумалась.
– Кажется, нет. Раньше говорили, что видели похожую на меня как две капли воды девушку, но я с ней не встречалась. А что, это и есть твой вопрос? – разочарованно спросила она.
– Да нет, это совсем не вопрос, это так, уточнение, а вопрос-то, собственно, один, только слушай внимательно. Я тебя спрашиваю, куда ты и твоя банда дели моего друга Левчика, ферштэйн, понятно излагаю? – Карина поменялась в лице, но быстро взяла себя в руки.
– Не понимаю, о чем ты, причем тут я, и о какой банде ты толку-ешь, что-то не пойму? – слегка повысив голос, удивилась она.
– Хорошо же ты научилась врать, ни один мускул на лице не дрог-нул.
– Так ты что думаешь, я буду слушать, как ты будешь мне ха-мить!? Хватит, было время – наслушалась, а теперь не желаю. Про-щай.
И она медленно пошла по улице. Вокруг шли, озирались на них немногочисленные прохожие, но Алексей их не замечал.
– Да стой же ты! – и он схватил ее за рукав.
– Отпусти! – резко попросила Карина. А что, если вдруг это дей-ствительно не она, что тогда? А, была, не была. Он не отпустил ее.
–  Кто в «Зодиаке» был с черным- Омаром!?
– Это кто такой, первый раз слышу! – удивилась Карина.
– А Левчика ты провожала в аэропорту?
– Ты меня с кем-то спутал Леша!
– Не называй меня Леша, слышишь, говори, где Левчик, или я те-бя… – он сжал ее руку.
– Ну что ты меня, что, что, что? Что, слабо? Да больше, что ты со мной сделал, уже и придумать нельзя! – слышал Алексей как в тумане ее голос.
Она заплакала. «Черт! Какой же я дурак! Невинного человека об-виняю, но уже поздно. И она что то знает!» – подумал он и хотел уже было бросится к Карине и просить прощения, умолять, чтоб она про-стила его, дурака, но что-то говорило, где-то глубоко сидело занозой: Он должен прежде всего верить своим глазам и ушам, а иначе все те-ряет смысл и концов не найти. «Женщины часто пользуются этим слезами, чтобы разжалобить нас, мужчин, и уйти от ответственности. Даже не подумаю жалеть ее только за то, что она плачет! – подумал Алексей. Карина уходила, вытирая платком потекшие тушью глаза. Он побежал за ней. Обнял и стал целовать и умолять.
– Ради Бога, ради всего святого, пусть я подлец, я поступил подло с тобой, казни меня, сговаривайся с Омаром, да хоть с самим чертом, бейте меня, меня, меня! – и Алексей начал стучать себя кулаком в грудь, – Но причем здесь моя семья, мой отец, причем здесь Левчик? Ради Бога, Карина, скажи, что с ним, что с ним, что! – просил Алек-сей.
– О чем ты, я не понимаю! – продолжала твердить она.
В ее голове все полетело кувырком, от стройности и расчета не ос-талось и следа. Перед ней поплыли те страшные дни.
– Ты слышишь, тогда я потеряла твоего сына, а ты, а ты тут мне за какого-то Омара, за какого-то Левчика трешь, подлец! – Карина вы-рвалась из его объятий, ее плач перешел в рыдания, ее трясло.
– Что, что ты…– бессильно простонал Алексей.
– Что слышал, ребенка твоего потеряла, вот что…
И ее жилы свело, как будто она вернулась в ту роддомовскую опе-рационную. Ничего не было вокруг – ни людей, ни Алексея, только она и ее мертвый младенец. Бесконечные ночи пульсирующий живот, готовые в любую секунду разжаться мышцы. Она боялась родить раньше времени и поэтому берегла себя, ради него, ради себя, она выдержала целую кучу уколов, чтобы только их ребенок был жив. Ношпа, магнезия, новокаин – все, чтобы только родить. Карина на все была согласна, всему верила, что говорили врачи. Она терпела, за-крываясь подушкой, чтобы не слышать криков абортированных мла-денцев, когда их вытаскивали стальными крючьями из утробы их ма-терей. Она хотела этого ребенка больше жизни, но высокое давление и бессонница сделали свое дело, она не справилась, она не выдержа-ла, и мальчик затих, ребенок больше не шевелился, будто все время спал. Ей стало страшно, потом безразлично, она поняла, что он умер, и твердо решилась умереть вместе с ним. Врачи вызывали роды це-лую неделю, но мертвый ребенок не хотел покинуть утробу. Ей уже стало казаться, что сладковатый запах разложения заполонил всю па-лату, но ей было все равно, она хотела умереть вместе со своим сы-ном. Но врачи зачем-то спасли ее тогда... Она не сопротивлялась, по-тому что считала себя мертвой. По ее телу пробежала дрожь от этих воспоминаний. Она уже не плакала. Алексей посреди улицы держал ее и вымаливал прощение.
– Что это, где я, какая-то дешевая драма! Пусти меня сейчас же, я ухожу, прощай, тебя больше нет в моей жизни, ты женат и имеешь своих детей, уйди от меня.-
Она вырвалась и, прибирая волосы и одежду, побежала в сторону парка, но, пробежав несколько метров, перешла на шаг и останови-лась, обернулась: – А Левчик, твой друг ненаглядный, негодяй такой же, как и ты, и предал тебя, сбежав с деньгами, вот и весь расклад, а отсюда и все остальное, прощай.-
Алексей понял, что бежать за Кариной бесполезно, она никогда его не простит. Он стоял, как вкопанный, и не мог ничего с собой по-делать. Слезы катились из его глаз… И он повторял: «Сын, Левчик предатель, мой...»


*     *     *

Запах вокзала будил в Ромазе смутные ощущения. Кислотный шлейф испарений от раскаленной щебенки и пропитанных отравой шпал щи-котал ноздри. Два брата стояли около вагона и не спешили прощаться. Проводница бегло осматривала билеты, делала надрыв в верхнем левом углу и возвращала их пассажирам. Вагон был старым, затхлым и обшарпанным. Братья молчали. Время отправки неумоли-мо приближалось. У Алексея волнение переплелось с чувством оби-ды: вот так тихо, как мышь, уползаю – ни друзей тебе, ни товарищей.
             Ему не хотелось рассказывать Ромазу о встрече с Кариной. Алексей еще сам не осознал, что произошло. Ее слова: «Левчик – предатель!»– давили на него стопудовым грузом, вызывая одышку и оцепенение. А о ребенке он вообще старался не думать, ибо у него от волнения начинали произвольно течь слезы и он боялся не сдержаться и зарыдать от горечи и бессилия. «Мужчины не плачут! – твердил он себе в этот момент. – Друзей у меня нет, подруг нет. Что я за изгой? Только родственники, и те держат за второй сорт»– бичевал себя Алексей. «Есть во мне червоточина, изъян какой-то, а какой, не пой-му. Не держатся вокруг меня люди. Может, проклятие какое на мне?» – гадал он, погрузившись в свои мысли и забыв об отъезде. Мысли о Левчике перебивали даже мысли о ребенке. Он вспомнил, как они смеялись, когда Левчик рассказывал, как его однажды после посиделки с друзьями и подругами встретила жена.
                Он пришел домой веселый и пьяный. Открыл своим ключом дверь, чтобы не будить теперь уже как два года бывшую супругу Да-шу. Вошел тихо, на цыпочках. Включил свет в прихожей и обмер. Перед ним стояла Даша с перекошенным от ревности лицом и держа-ла в вытянутых руках газовый пистолет, принадлежавший ему. «Ну что, нагулялся, кобель?» – сухо произнесла она. Ее взгляд с каждой секундой становился все более чужим и жестоким. «Даш, ты что? Что с тобой, а?» «Молись, гад, своей богоматери!» – жестко произнесла она. «Даш, а Даш, опомнись!» Она выстрелила, но не попала…
Кто-то стучал Алексея по плечу. Он увидел Ромаза, что-то гово-рившего и обнимавшего его. Поезд тронулся. «Как всегда, на ходу»– промелькнуло в мыслях Алексея. В следующий момент он уже за-прыгнул в вагон и, развернувшись, помахал рукой брату.
Как приедешь, обязательно позвони! – кричал Ромаз. Алексей ма-хал рукой и кивал головой в знак согласия, а сам думал: «Такие слова всегда кричат вслед отходящему поезду, все переплелось»… «Разре-шите, я закрою дверь» – вежливо попросила проводница. «Пожалуй-ста» – ответил Алексей. Он вошел в вагон, и зайдя в свое купе, поздо-ровался с попутчиками. Те вяло ответили. Слева у окна сидел мужчи-на лет сорока пяти. «Похож на чеха» – подумал Алексей. А справа – женщина, вероятно рыночная торговка, предположил он, глядя на ее обветренное лицо и руки. Четвертого пассажира никто не видел. «Может быть, сидит в другом купе, разговаривает со знакомыми и попивает холодное янтарное пиво» – представил Алексей, сглотнув слюну. Все попутчики молчали, тишину нарушал только постоянный скрип механизмов и стук колес. «Все как всегда, скукотища» – поду-мал Алексей. Смотревший в окно попутчик, вдруг потеряв интерес к этому занятию, неожиданно предложил:
– Может быть, познакомимся?
«Оригинал» – подумал Алексей. Женщина смущенно улыбнулась.
«Исса» – представился он и протянул Алексею руку. Алексей по-жал руку и тихо произнес: «Арсен». «Аминат» – прошептала женщи-на.
– Ну вот и познакомились, все же до Питера?
– Нет, я до Харькова,– стыдливо сказала Аминат.
– Ну, ничего страшного, тоже не близко– заключил Иса.
– А вы кто по национальности?– прямо спросил Иса Алексея, – А то имя горское, мусульманское,  внешность русская? – Ну так и есть, отец местный, а мать … – уклончиво ответил Алексей. Иса вытащил из пакета бутылку коньяка и два пластиковых стаканчика и поставил на стол.
– Может, по пятьдесят для тонуса, а то я устал, запарился перед отъездом, а один пить не могу, не приучен! – предложил он.
– Жарковато? – засомневался Алексей. И тут же, глядя в близору-кие глаза Исы через толстые линзы его старомодных очков, согласил-ся: – А давай! Иса достал несколько бутербродов с балычком. Нако-нец, разлив коньяк, произнес, гордо подняв локоть руки: «За знаком-ство!»– и глотком выпил содержимое. Алексей тоже махнул.
– А ты сам чечен? – зачем-то спросил очевидное Алексей.
– Да, да, точно!– подтвердил Иса.
– Хороший коньяк, – похвалил Алексей.
– Да, коньяк неплохой, а самое главное, что в нем есть что-то та-кое, что меняет наше отношение к окружающему миру, – вещал слег-ка поплывший  попутчик.
«Зацепило» – подумал Алексей. Аминат же читала какую-то газету и мило улыбалась, не обращая внимания на попутчиков. Пришла про-водница, проверила билеты и взяла деньги за белье. Иса притих и стал серьезным. Но как только она ушла, сразу предложил:
Ну что, еще по пятьдесят и пойдем покурим.
– А давай! – снова согласился Алексей.
– Чтобы не хромать! – совсем как русский мужик добавил Иса и выпил налитое залпом.
Они вышли в противоположный от купе проводника тамбур. Си-гареты тлели, Иса что-то объяснял под музыку бескрайних нагайских степей, льющуюся из-за горизонта, в окно тамбура, а дальше эта му-зыка затекала в захмелевшего Алексея. «Не надо никому завидовать, надо радоваться, все в нас самих»– несло Алексея по горизонту, от-раженному в зеркалах небес. Он почти не слушал Ису. А тот что-то рассказывал: о том, какой хороший Джохар и как ему было хорошо при нем; о том, что мы братские народы, о Расуле Гамзатове, который написал, что умрет за свой родной язык, если понадобится, и что по-сле этих строк он зауважал горцев, затем что-то добавил о Сулеймане Стальском и плавно перешел к тому, что в любом народе должны быть и лихие ребята, которые за оскорбление и ножом могут пырнуть, чтобы знали, что шутки плохи и оскорбления не прощаются.
     Далее он плавно свернул на дружбу народов, и Алексей заме-тил, что акцент его усилился.
– Ты, наверное, скажешь: а что этот Иса несет, что он говорит, и вообще, кто он такой, этот Иса? А я тебе скажу, только ты не смейся, прошу, в настоящий момент я художник и не могу с собой ничего по-делать. А сам пойми, разве чечен может быть художником? Да и ре-лигия запрещает людей, животных рисовать. А мне, как назло, боль-ше всего хочется именно людей рисовать, искушение сильное имею к этому, прямо жуть, вот и рисую в тихаря …
– Да! – протянул Алексей, – смесь, конечно, термоядерная, да и денег это не приносит, нужен заработок.
– Вот-вот, и я о том же!– улыбался Иса.
– Как же ты дошел до жизни такой? – шутил Алексей, почувство-вав в Исе обычного человека со своими заморочками, без понта и по-казной бордюрной твердости.
– А как дошел, как дошел? Обыкновенно. Был я обычным чечен-ским ребенком, из репрессированных, вырос без родителей, они умерли по дороге в Казахстан, в вагоне, замерзли. А мы как-то выжи-ли, сам удивляюсь. Пришлось хлебнуть горя, но не озлобился, а мно-гие спали и видели день расплаты. Но при коммунистах КГБ зорко следило, а сейчас, видно, пришло время, прольется кровушка… Но я не о том. Рисовать еще там, в Казахстане начал. Эскизы, рисунки складывал в папочку, а в это время я кем только не работал – и строи-телем, и заготовителем шерсти, и фруктами спекулировал, и джинса-ми. Короче, без дела и без бабок не сидел. Но одно время приелось все, надоело, решил все свои эскизы на холст, в масле воплотить… Алексей снова отвлекся, увидев свое лицо, отраженное в движении кочевых племен. Они скакали по степи за поездом, поднимая пыль, а Алексей смотрел на свое отражение в окне, откуда-то из тьмы веков. От движения орды дрожала земля. Только обрывки фраз доносились до Алексея, падая камушками на дно его души.
– А если Всевышний запретил рисовать животных и людей, так почему тогда он эту тягу, не уничтожил? А может, вот именно этот пункт люди и выдумали, те люди, что не имели потребности рисо-вать? Почему они презирали или ненавидели художников, вот в чем вопрос. Быть может, они увидели в их творениях гордыню или серь-езного соперника религии, или попытку сопоставить себя с Всевыш-ним? Может, и так, но нельзя же запретить человеку есть и пить, так и рисование у некоторых является чистейшей воды физиологической потребностью, а возможно, и желанием продлить свою жизнь при по-мощи творчества, есть такое желание, не скрою, но оно не самое сильное… – рассуждал Иса.
– Есть, конечно, более страшные грехи, чем этот. Мне кажется, не надо вот так навязчиво, упорно думать, что ты создатель чего-то ве-ликого, божественного, а просто представить, что это всего лишь иг-ра, шутка Всевышнего, и, мне кажется, тебе станет легко и спокойно – поддержал разговор Алексей.
– Вот смотри, Арсен, я скажу честно: я создаю свой мир, но с ого-воркой, он лишь жалкая копия окружающего нас мира, это есть мой вымысел, моя иллюзия, – раскладывал по полочкам Иса.
– А ты вообще смысл ищешь, смысл бытия? – спросил Алексей для поддержания разговора.
– Не знаю, иногда задумываюсь. Мне кажется, на разных этапах жизни он разный, этот смысл. Тупиковая тема. Для кого-то вся истина в вине, для кого-то – в Боге, для кого-то – в пропитании, у третьего – в детях, у четвертого – в деньгах. Кто к чему пришел, а я лично еще в пути . – грустно заключил Иса.
Но Алексей уже не слушал его, он снова ушел туда, в степь, в за-оконное пространство, в пыльную бурю от горизонта до горизонта, наперекор пескам и ветрам, наперекор косому дождю, прочь от крас-ных глаз, прочь от ордынцев, пеших и конных, злых и голодных, впе-ред, вслед за надеждой. Иса внимательно посмотрел на Алексея, за-тем на свое отражение в стекле, поправил растрепанные волосы и, ничего не говоря, развернулся и пошел в купе. Алексей на автопилоте пошел за ним. Зайдя в купе, они снова выпили, посмотрели на дрем-лющую Аминат и, не желая беспокоить ее разговорами снова лениво пошли в тамбур. Закурили. В тамбуре приходилось повышать голос. Когда кто-то, проходя, открывал двери, соединяющие вагоны, голоса сразу пропадали в пучине колесного стука и скрежета металла, и при-ходилось кричать. Иса начал развивать свою тему. Алексею было все равно, он думал о Карине, мертвом сыне и предателе Левчике, старал-ся понять, объяснить для себя, как такое могло случиться?
– Понимаешь, Арсен! – начал Иса.
«Ну вот, нашел дежурные уши и трещит, и второе имя мое ему по кайфу, понравилось, скоро начнется: ты меня уважаешь?» – беззлобно подумал Алексей.
– Каждый человек, делая что-то или берясь за что-то, надеется, что он будет делать это лучше других. Так и я в тайне надеюсь, что мои произведения – Иса особо подчеркнул это слово и повторил его дваж-ды – так вот, мои произведения – это новое слово, это что-то интерес-ное. А если станет не интересно, я, наверное, прекращу это дело,– не-уверенно произнес он.
– Ой ли, ой ли, Иса, я сильно в этом сомневаюсь, это же твоя фиш-ка, твой драйв, твоя наркота, или я не прав?– оживился Алексей.
– Наверно, ты прав, Арсен! Скорее всего, я подсел, и меня уже не отпустит это волшебство – писать, водить кистью, смешивать краски, грунтовать холст, выдумывать сюжет, подбирать расцветку, парить в предвкушении. Стыдно признаться, но это так, Арсен.
Алексей иногда забывал, что Арсен – это тоже он. – Влекомый своими фантазиями, он представлял, как Чингисхан шел по этим сте-пям, а может – после него Батый или до него Тамерлан- хромой Ти-мур, а за ними – огромное войско, скрепленное жесткой дисциплиной и иерархией.
– А как ты пишешь! Ну рисуешь? – решил продолжить чисто из уважения разговор Алексей. – Пишешь быстро, мазками, как Ван Гог, или медленно, как Вермеер, – удивил он своими знаниями.
 Иса оживился, услышав знакомые имена:
– Смотри-ка,  знаешь, красавчик. Скорее, как Ван Гог. Иногда в день по холсту штампую, знаешь, куда-то спешу, мы же, темпера-ментный народ, некогда нам байду разводить. Спешим, халтурим, словно боимся, что скоро надоест …
Алексей задумался: «Вот сколько лет прошло с тех пор, когда здесь шли степняки, а я, не имеющий к ним  никакого отношения, ду-маю о них, призрак Чингисхана витает вокруг. И может быть, именно в этот миг своими мыслями подвожу итог тысячи лет развития, а сам даже не знаю об этом. Круто, продолжай – продолжай! – шутил над собой Алексей. – Вот стоит напротив меня чеченец Иса. Он худож-ник! Это словосочетание должно вызывать смех, потому что все зна-ют, что чечен – это ум, хитрость, коварство, кинжал, месть, деньги, рабы, дерзость и так далее, а никакой не художник, но мне не смешно. А возможно, Иса и есть правильный путь развития, возможно, он ве-нец развития, а возможно, только первый росток, первая ласточка. Что-то я не туда заехал, ну да бог с ним.»  Иса курил уже третью си-гарету подряд.
– А жена как реагирует на твои фокусы, хранишь – то где, свои бессмертные творения? – как можно мягче иронизировал Алексей.
– Жена сначала переживала, думала, я с ума сошел на старости лет, боялась, что я в один из дней зайду туда, в картину, а выйти не смогу, ну ты понимаешь, о чем я.
– Да, так приблизительно …
– А некоторые, знаешь, Арсен, считают себя слишком умными, чтобы заниматься такой ерундой.
При этих словах у Алексея закралось подозрение, что Иса намека-ет на него, но у Алексея хватило такта, чтобы не перебивать заумного чеченца. «Откуда только он такой взялся, белая ворона среди вол-ков?» – и Алексею стало смешно. Он снова прислушался к размерен-ному, как пономарь, голосу Исы.
– Не люблю, знаешь, таких, которые как бы хвалят, а у самих в глазах читается: до Ван Гога вам далеко, до Кандинского еще дальше, что вы желаете нам доказать своей мазней? Они говорят это, мило улыбаясь, а я им также мило отвечаю: ничего не хочу, слышите, ниче-го. Просто мне по кайфу этим заниматься,  и все. А что касается сума-сшествия, это у меня было, не скрою, есть такая опасность, но только в том случае, если меня лишат этой отдушины, называемой творчест-вом.
Иса замолчал. Вероятно, его начали мучить сомнения, зачем он это все рассказывает первому встречному. Нахлынувшая мнитель-ность, не свойственная его народу, заставила его внутренне сжаться.
– Пойду прилягу, сонная доза! – будто оправдываясь, сказал Иса, а сам подумал: как много ты еще не знаешь, Арсен, но я тебе никогда не скажу, что у меня сильнейшая аллергия на краски и растворитель, что врачи запретили мне рисовать маслом, потому что после этого все мое тело покрывается струпьями и чесоткой, будто сам Аллах не же-лает моего творчества, да и жена ворчит постоянно, что вся одежда испачкана красками и дышать нечем, а у нее одышка, ей нужен све-жий воздух. Все это я тебе не расскажу, дорогой Арсен, потому что взгляд твой лукав, а мысли улетели в степи, а уши глухи к моему рас-сказу.
– Да, конечно, ноу проблем, я тоже кемарну, морит коньячок, – услышал он запоздалый ответ Алексея. Алексей вспомнил, что в дет-стве несколько раз ходил в художественный музей только из-за бело-го мраморного бюста красивейшей женщины царской России Зинаи-ды Юсуповой и карандашного наброска неизвестного художника с картины «Последний день Помпеи», где он с замиранием сердца смотрел на лежавшую, возможно, уже мертвую, женщину с обнажен-ной грудью. В купе витал рыбий дух. «Аминат везет рыбу или Иса, или оба сразу» – решил Алексей. Иса расположился на своей второй полке и сразу же засопел. Алексей тоже постарался заснуть. Внутри что-то переливалось, из сосуда в сосуд. «Вероятно, коньяк играет, или вода, а может быть, лимфа, – представил он. – Стал бы ментом, сейчас бы как сыр в масле катался, майором бы уже был, никаких проблем власть в руках, и я в шоколаде…» – с сожалением думал Алексей.
            Он посмотрел через двойное окно купе, словно сквозь лин-зу, сквозь лупу, выжигая на лавке любимое имя «Катя», затем, за скрипом колесных пар, изображение раздвоилось, расплылось, и только зеленые водоросли плыли по волнам, сквозь них мелькали бе-ло-серые облака, нашептывая Алексею сон. Его зрачки двигались в такт дорожной музыке, жизнь закрутилась кадрами черно-белого ки-но. Фильм длиною в жизнь пролетел ласточкой низко над землей и исчез в широко открытых клювах птенцов, глотающих извивающиеся кадры пленки словно червяков. Алексей не стал сопротивляться и пустил все на самотек. Он заснул. Сон…
Школьный военрук с крашенными хной волосами и бровями чуть хрипловатым женским голосом с характерным акцентом обратился к Алексею: – Зачем Вы, молодой человек, всех обманываете, что вы русский? Для меня слово славянин, понимашь, святое, я за него кровь проливал. Прощание славянки и так далее, понимашь, а вы?
 – А кто же я? – спросил удивленно Алексей.
– Вы? Вы, наглый кавказец по имени Арсен! Вот вы кто! – насту-пал военрук, бездарно гремя своим женским голоском.
– Кто, кто, кто? – строго спросил Алексей.
– Кот в пальто! – заржал военрук, обнажив свое рандолево–железное великолепие.
– А Вы, вы… – сомневался Алексей, – Ты не военрук, –вдруг до-гадался он, кому принадлежал этот женский голос.
– Да что Вы понимаете в жизни, что Вы видели, молокосос? Толь-ко онанизмом и научились заниматься, отрастили, понимаешь… и думаете все, хозяева жизни.
– А Вы не ругайтесь тут и не пугайте, не очень-то  страшно… цы-ганка–бессарабка, у тебя еще и хвост должен быть сзади, ты же у ме-ня в том году сто рублей из зажатого кулака сдула… – и Алексей пре-дусмотрительно плюнул через левое плечо и постучал по голове, по причине отсутствия деревяшки.
– А сам-то ты кто, оглянись, посмотри на себя, кто ты есть? – ог-рызнулся военрук с голосом цыганки.
– И что же, все не без греха…– оправдывался Алексей.
– Не буду твои похождения поднимать, но за религию спрошу, пе-ред алтарем крестился, крестился, было дело, знаю.
Алексей молчал.
– А перед сном Аллаху Акбар говоришь. Это что, днем ты хри-стианин, а ночью мусульманин.
«Откуда этой нечисти, все известно? Наверное, потому что она не-чисть, ей все и известно» – Алексей вспомнил все свои грехи.
– Вот я и говорю, что ты метис недоделанный, полукровный деге-нерат, косящий под порядочного, …хамил военрук с голосом бесса-рабки.
– Но, но, но, ты не обзывайся, и не хами, а то я за себя постою, не на того нарвалась, нечисть …– очнулся от растерянности уязвленный Алексей.
– А почему бы и нет, ты же ненавидишь цыган, негров, голубых, ты же расист, поубивать нас мечтаешь, а сам-то не рыба, не мясо…
– Насчет расизма это ты зря, я, наоборот, сторонник смешения рас и народов. И более того, я считаю, что за этим будущее, и только, то-гда когда все люди перемешаются и породнятся разные культуры и обычаи, обнимутся в порыве страсти, только тогда возможен скачок вперед, и только тогда не на кого будет свалить свои неудачи полити-кам.
– Очередная утопия! – засомневалась цыганка в лице военрука.
– Может быть, но вот то, что вот такие хвостатые, как ты, заполо-нили наркотиками всю Россию, это факт. Вот только в нашей местно-сти вас нет, потому что у нас хватает своих рогатых и хвостатых, – заключил Алексей.
Военрук куда-то срочно вышел. Алексей поспешил за ним со сло-вами:
– И что же это вы за народ такой, всеми богами отвергнутый: де-тей с пеленок воровать, обманывать и попрошайничать учите…
Но военрука нигде не было. Алексей заглянул за угол и увидел в конце коридора: учительница английского языка, нравившаяся ему, стояла и широко улыбалась, а цыганка словно пригвоздила ее взгля-дом, сама же ловко шарила в ее сумочке. «Бейби», так звали между собой ученики учительницу английского. Так вот бейби, как будто была в плену цепких черных глаз. – Бейби, бейби, проснись! – заорал что есть силы Алексей,  – Вас грабят, бегите от нее.
Учительница не поняла, что он кричит ей, но встрепенулась, слов-но проснувшаяся птичка, и, все так же улыбаясь, засуетилась, мед-ленно выходя из транса, и, выдергивая из рук цыганки свою сумку, бросилась бежать прочь. Цыганка же встала невдалеке и стала что-то шептать и наговаривать, накручивать. Алексей стал прогонять ее, стучать ногами, махать руками. Но та что-то бубнила, сея свою чер-ную магию…
Алексей вспомнил, что в купе должен быть четвертый пассажир, но его не было. Аминат лежала лицом к стенке, прикрывшись про-стыней. В купе зашел мужчина монголоидной расы. «Чингис-хан или вор! – думал Алексей. – Или четвертый пассажир?» Мужчина, не об-ращая внимания на Алексея, расстегнул ремень и верхнюю пуговицу брюк, а затем уверенно поднял простынку и, задрав платье Аминат, лег к ней, крепко прижав  к стенке. «Вот черт! – подумал Алексей, – прямо при людях, все по фигу». Мужик что-то шептал Аминат, потом начал целовать в шею, та тихо простонала и зашевелилась. Мужик же умело шебуршал рукой, затем, упершись лопатками в купейный сто-лик, прижал ее еще сильнее и уже более громкий стон Аминат опо-вестил Алексея, что он присутствует при совокуплении. Алексею ста-ло стыдно за них,  он не выдержал и пулей вылетел из купе. Когда, покурив,  возвращался в купе, то встретился в дверях с монголоидом.
– Слышь, земляк, извини! – обратился тот. – Так получилось, дав-но не виделись, жена она мне, ну не вытерпели, два месяца не виде-лись, сил уже не было терпеть, вот я и дождался, пока вы уснете, а ты, видишь, проснулся.
«Но это вас не оправдывает, вы же люди, а не собаки, чтобы где попало  – ему было неприятно смотреть на его похотливое лицо. – А уж Аминат-то хороша нечего сказать, как теперь в одном купе ехать, как ей в глаза смотреть, если…» – думал Алексей.
– Знаешь, если вы уж согрешили, идите хоть умойтесь, ну как лю-ди, сам пойми.
– Это мы обязательно, это само собой, это как полагается, – прота-раторил мужик.
Далее эта семейная пара отошла на второй план, вглубь сознания, и Алексею привиделось, что его друг детства, оторва и двоечник Тал-гат купил себе трехуровневый особняк, 931 «Порш», и денег у него куры не клюют. Алексей, узнав об этом, почувствовал такую заки-пающую зависть, что у него свело горло, он весь обомлел и стал за-дыхаться. Хватаясь руками за горло и кашляя, он попытался унять спазм, отбросив от себя душившую жабу зависти. «Я же не был таким завистливым, что со мной случилось? Что со мной, аж сперло в зо-бу?» – Алексею казалось, что все видят и замечают это его состояние, хотя в купе никого не было, все попутчики куда-то ушли. А стыд не давал поднять глаза, голос дрожал от зависти и злости на бездарного, как он считал, друга. «Как же я буду его поздравлять с днем рожде-ния, если даже сейчас  пылаю завистью? Он поймет, что я не тот, я не друг, он поймет, что я радуюсь неискренне и отвернется от меня. Бо-же мой, я стал мелочным завистником, меня разъедает зависть, что он добился успеха, а я нет, но ведь это я умный и правильный, я заслу-жил, а не он, он же просто бандит, ловкач.
       О Боже, что я за свинья, неблагодарный, ведь он столько раз приходил  мне на помощь, выручал меня, когда меня избивали в пар-ке. А затем, когда загружала на рынке местная братва, опять же он помог…» –разносилось эхом. И после этих признаний дыхательное горло Алексея открылось, и вся нечисть, скопившаяся в нем, хлынула,  прочь, как стая летучих мышей, залетевшая перед рассветом не в ту пещеру. Алексей услышал, как в купе заглянула проводница и сквозь храп Исы объявила, что через полчаса г. Грозный.
Алексей открыл глаза, перед собой он увидел огромную белужью голову. Ее за жабры держала Аминат, а рядом на полу лежали пакеты, а в них еще осетровые головы, большие и не очень. Аминат везла их на продажу, и ее задумчивый вид говорил, что она переживает за то, что их могут отнять в Грозном. Алексей понял, что проснулся.


*     *     *

Ты что такой сонный? – спросил Омар зевающего Додика. – Говорил же: выспаться надо, дело будем делать.
На что Додик, зевая, прохрипел:
– Да сосед сверху,  всю ночь с телками кувыркался, ну пришлось пойти успокаивать, ну и успокоил… Лучше б он через скакалку прыгал, шайтан.
Но Омар думал о предстоявшей операции и шутку не понял или не услышал. Он был занят своими мыслями. А Додика штормило. Его мотало как тогда, после учительницы. «Тогда я энергии потратил не-мало, работая всю ночь, как отбойный молоток. Да и учительница оказалась еще та, в двадцать семь лет девственница, где это видано? Всему виной мой нос, похожий на гору. Она хоть и целка, а знала, с чем его сравнить. Зверюга оказалась учителка, а мне-то что – молодо-зелено, все дымит и горит, не в сухую же… Но суть-то не в этом, а в человеческой жадности, – довольно улыбаясь, вспоминал он. – Отра-ботал ее как положено и к четырем утра проголодался как волк и на-чал пускать слюну. Жрать, охота. Ринулся на кухню. Учителка, зна-чит, на массу давит, храпака дает, а я-то знаю, икоркой черной при-торговывает, ненаглядная. Смотрю, под столом тазик эмалированный накрыт газеткой, а под газеткой икра, обрадовался, да как накинулся, прям рукой черпал, ну под эту масть полтазика сожрал. А дальше как в фильме ужасов, два дня из туалета не вылазил, тошняки, крутилово, я уж думал кишка, из жопы вылезет…» Воспоминания оборвались. Рядом сидел Омар, он эту историю уже слышал раньше, а повторять-ся Додику не хотелось.
– Шкаф, прием, Шкаф, Шкаф, отвечай твою…
– Да, я на связи, – раздался голос Шкафа.
– Ты там не спи, у тебя все готово?
– Да.
– Ментов тоже послушай, что они там гутарят.
– Хорошо, послушаю. Понял, конец…– в рации затрещало.
– А где, интересно, эта порнозвезда? – спросил Омар, имея в виду Карину.
– Должна же подъехать к десяти, время уже пять минут.
– Опаздывает, сучка… – поддержал Додик.
– Никакой дисциплины, чему ее только Эдик учит, педрила ста-рый. Как говорится, баба с возу, кобыле легче… А что они там везут-то с бугра, темнят, черти? – спросил Додик.
– Темнят, только дотемнятся, я чувствую, но что-то там есть, а иначе какого хрена нас подпрягать и бабки приличные отваливать. Кстати надо бы их бабки пробить, а то туфту прогонят, а мне это ни к чему, – разговорился Омар. – Скоро узнаем, по-любому, весь рас-клад– добавил он и замолчал.
«Главное, чтобы машина прошла границу, а здесь-то…» – думал Омар. Он был уверен в своих людях и в своем простом, но надежном плане, и даже если таможенник сдал их и всех повяжут, то подкопать-ся ментам будет сложно, ох как сложно, тогда пускай Эдик напряга-ется, его же план. Наконец Шкаф сообщил, что машина выехала с та-моженного поста. Это был обычный груженный «Камаз». Он выполз на федеральную трассу и пополз, словно большая черепаха, ползущая по прогретому песку откладывать яйца. К машине никто не прибли-жался, никто не проявлял интереса, она существовала сама по себе. Омар оживился, увидев «Камаз». Его глаза подозрительно прищури-лись, словно их резал солнечный свет. Импульсы подозрительности, исходившие от него, распространились на Додика и ушли бесследно в космос, в другую галактику, чтобы потревожить мирный сон какого-то неземного существа, через миллион лет, когда ни Омара, ни Доди-ка уже не будет в живых и, может быть, не будет и земли, и солнца. Но они об этом не думали и даже не старались подумать, их интерес был спрятан в «Камазе», и это все решало. Камаз приближался к го-роду, оставалось около пятнадцати километров до поста ГАИ, когда с проселочной дороги на трассу выскочил пустой ГАЗ–53 и на прилич-ной скорости врезался в «Камаз», протаранив правую сторону каби-ны. Железо заскрежетало, тормоза завизжали. «Камаз» с ГАЗоном словно два влюбленных, еще двигались по инерции в жесткой сцепке, сомкнувшись против своей воли в глубоком поцелуе и скрежете ме-таллических скул, но через секунду скулы свело и автомашины за-мерли. Автомобильная авария не была уж столь редким явлением на здешних дорогах. Проезжавшие выглядывали из окон, предлагали помощь, но водители «Камаза» от расстройства упорно молчали.
         Водитель Газона как ни в чем не бывало разгуливал рядом, с разбитым лбом, и что-то бессвязно мычал. От него несло перегаром. Камазисты сторонились его, будто боясь, что не выдержат и набьют  морду. «Что ж это ты, нажрался и за руль…» – только и сказал один из водителей «Камаза». Второй же размышлял: ждать ГАИ или… ГАИ не заставило себя ждать, подъехало на редкость оперативно. Ин-спектор смерил тормозной путь, зафиксировал опьянение водителя ГАЗона, составил осмотр места происшествия, снял показания, затем оставил свои координаты, подсказал камазистам, где есть ближайший автосервис, сел в машину и поехал освидетельствовать пьяного води-теля.
– Смотри-ка, все чин по чину, даже не спросил что везем. Что-то не нравится мне это, что-то не реальное для этих мест,– заметил более взрослый и, вероятно, более мудрый камазист.
– Да ладно тебе, что ты грузишься, жизнь меняется, вот и все, да-вай лучше подумай, как дальше, в городе же нас должны встретить, верней на посту, да на посту.
– Да, да, найдут, дорога-то одна, федеральная-то, не промахнутся, а автосервис пусть оплачивают или груз дальше не повезем, придется перегружать, а сами в ремонт. Правильно я говорю?
– А то, дядь Толь!
Когда они уже собирались ехать, к ним подъехали «Жигули» шес-терка, оттуда вышел массивный человек. Это был Шкаф.
– Что, братки, за дорогу платите, здесь оплачиваемый проезд, а то вам отсюда не выбраться, пропадете.
Камазисты насторожились.
– Накаркал, ядрена-матрена, – пробурчал дядя Толя.
– Ребят, да ладно, я шучу, чо вы набычились-то, никто вас здесь мочить не будет. Вы же от Мамеда, правильно?
– Да.
– А ты?
– Я Ахмед, салам, должен вас встретить и проводить, вы в курсе.
– Да, в курсе-то в курсе, но смотри, Ахмед, что приключилось. Придется, наверное, перегружаться, машину-то шмякнул один пья-ный урод! – воспрял духом дядя Толя.
– Да-а-а, задал он нам гимор, я с него спрошу по полной програм-ме, хотя и спросить-то с него что, если только дом из самана забрать, да детей жалко, мы же верующие люди, а так – опойка, он и в Африке опойка! – подытожил Шкаф.– Гаишник-то был?
– Был, забрал этого на проверку, а там что проверять – живьем та-щит, как будто целую неделю пил, – рассказывал молодой камазист.
– Ну ладно, давайте, по коням, доедем до ремонтных боксов, здесь недалеко, а там уж решим, что делать – перегружать или легкий ре-монт, и вперед, – предложил Шкаф.
– Хорошо, Ахмед! – согласились камазисты, – как скажешь.
Все шло, как и задумал Омар. Он был доволен, но, как всегда, не расслаблялся, внимательно смотрел по сторонам, выискивая что-то подозрительное, поглядывал в зеркало заднего вида. Карина до сих пор не появилась, и это обстоятельство напрягало его.
– Надо же, вот лярва! – возмущался Додик, видя, что Омар нерв-ничает.
– Должна быть в числе первых, при встрече. Заподозрила, что ли, неладное? Бабы – они существа предчувственные, – задумчиво про-изнес Омар, поцарапанный когтистой лапой сомнений.
«Пусть только рискнет выкинуть какой фортель… – думал он, – порву, как грелку». И Омара перекосило от ненависти. Додик неожи-данно засмеялся.
– Ты что? Не до смеха сейчас, по сторонам смотри и на дорогу, не ровен час, мусора нагрянут. Чувствует мое сердце, вложил нас этот полкан, и пасут нас, как пить дать…
– Да чо ты, не знаешь, что ли, смотри не смотри, если решили принять, то примут – оправдался Додик.
Зазвонил сотовый телефон.
– Явилась не запылилась – произнес Омар и нажал на кнопку. – Да, слушаю, на проводе… Где «Камаз»? А там же, где и мы. А где мы? Слушай, а не много ты вопросов задаешь? А вот где ты? Меня очень интересовало, но сейчас меньше, честно, совсем не волнует, так и скажу Эдуарду: твоя девочка профуфукала машину. Не надо? Как не надо? Ладно, езжай на четыреста девяносто седьмой километр фе-деральной трассы, слева будут боксы. Поняла? Ну и чудненько. Что сказать Эдуарду? Скажи, чтобы мне перезвонил. Невозможно, не хо-чет светиться, осторожничает? Тогда скажи: «Камаз» попал в аварию. Нет, не очень серьезную. Сейчас решаем, перегружаться в другую машину или удастся побыстрому сделать эту, поняла? Через сколько будешь? Ясно, давай.
– Через полчаса девочка прибудет и будет очень удивлена… – притворно мягко произнес Омар и взял рацию. – Третий, третий, я второй. Да, на связи. Ты где был десять минут? По нужде, какой на хрен по нужде, нас менты пасут, а ты там срешь, голову тебе сниму.
Омар был вне себя от ярости. Он спинным мозгом чувствовал, что вокруг притаилась угроза, и ощущал ее дыхание.
– Слышь, я тебя прошу: посмотри вон туда, что то там бликует? – неожиданно обратился он к Додику, когда они уже подъехали к бок-сам и вышли из машины.
– Или бинокль или снайпер, зараза. – поддакнул Додик.
– Так эта хрень мне не нравится. Сейчас заходим в бокс, ждем эту мармазетку, пакуем ее в катер и отъезжаем в море, там искупаемся, девчонку в оконцовке к рыбам, и если Шкаф сообщает, что все хок-кейно, плывем сюда и пожинаем плоды, а если палево и шухер, то сваливаем и раздаем всем долги, а дальше видно будет…
«Красавчик! – подумал Додик, – он не человек, он волк, и глаза у него, и повадки волчьи, но пусть уж будет волком, чем овцой какой-то или шакалом».


 
*     *     *

Дядюшка Али – так звали отца Алексея за глаза сослуживцы, но не за мягкость, а наоборот, за строгий требовательный нрав. Али-Магомедом его звали друзья и товарищи, с которыми он частенько собирался, для того чтобы выпить сто грамм и поговорить. Али-Магомед Хусейнович – так его звали официально на работе. В последние дни он нервничал и в результате этого плохо спал, ходил по темному коридору квартиры как привидение, пил валерьянку, стараясь предугадать завтрашний день. В общем-то, все было ясно и понятно, он все доложил начальству, ему дали инструкции, предлагали в охрану одного человека, но он отказался, все пожела-ния и просьбы были озвучены, но что-то все же глодало пятидесяти-четырехлетнего полковника таможенной службы. Али-Магомед был хорошим другом, в некоторых случаях он был даже больше хорошим другом, чем хорошим отцом. Сам он порой думал: «Дружба – это моя жизнь, это мои ровесники, а дети – это еще ничего не понимаю-щие малолетки». И ему даже не приходило в голову, что он может ошибаться. Но то, что Омар и те, кто за ним стоит, далеко не дураки и все просчитали и на случай провала, – это не давало ему покоя. «У них наверняка есть осведомители, и они узнают о наших планах бы-стрее, чем мы себе представляем» – сомневался Али-Магомед.
            Положение было серьезное, но он всячески храбрился и не предавался унынию. Он действовал по плану. «Камаз» пропустил. При поверхностном осмотре в нем ничего подозрительного не было, и по массе он проходил. Ковры как ковры, турецкие. Водители спо-койны, в курс дела не посвящены. «Мое дело пропустить, а там уж разберутся – обнадеживался Али-Магомед. – Только бы этот Омар не ушел, только бы не ушел. А может, его там вообще не будет, он же не дурак, в самое пекло лезть, там пехота будет, а он неподалеку, на связи, это же так понятно, как дважды два, неужели его не возь-мут? А лучше б его пристрелили, этого отморозка, при задержании, так для всех было бы лучше, а живой он опять выкрутится, как пить дать выкрутится!». Незаметно беспокойство за близких переросло в ненависть к Омару. Нет, о себе он вообще не думал в такие моменты. «Где те времена? Где та жизнь? – в который раз повторял Али-Магомед. – Раньше жизнь имела хоть какую-то ценность, а теперь что? Что?
              Купил, продал, купил, продал, купил, продал, тьфу ты, ей богу». Перед глазами Али-Магомеда летели людские жизни, челове-ческие судьбы, подхваченные игривым ветерком перемен, на глазах превращающимся в ураган. По мостовым, площадям и переулкам разлетались обесценивавшиеся ассигнации, рухнувшие моральные ценности, вечные ценности стали легкими и никому не нужными. «Они сдерживают рост благосостояния, они тянут нас в прошлое», – слышал он голоса временщиков, желающих остаться навечно, и его коробило от ощущения брезгливости и стыда, что ему приходится с ними считаться, подбирать выражения при разговоре с ними, в то время как они, не церемонясь, устанавливают, свои условия игры. «Они ничем не лучше этого отмороженного Омара, а в сто раз ху-же, – думал Али-Магомед, глядя телевизор, и ему становилось гру-стно за будущее своих детей и внуков. – Мы-то пожили при комму-низме, а вот наши дети и внуки попали в беду. Одни фарцовщики, спекулянты, барыги, у власти, а во главе ...
                Вот этот Омар является кровником. Нет, дело явно идет к вырождению, потому что из мужчин, которые раньше вынимали кинжал за правое дело, приходится иметь дело с патологическими типами, про которых фильмы ужасов снимать нужно. И вот такие герои, в кавычках сейчас на волне. Они популярны и якобы уважае-мы. Они почувствовали свое время, они, прекрасно знающие силу и результативность первого удара, удара исподтишка, со спины, как трусы, теперь они уже не хотят убивать даже так, им надо по-другому, они хотят помучить нас, унизить, растоптать, посмотреть, как цепляемся за жизнь, как  барахтаемся в стремлении продлить существование. Раньше они убивали кошек, а теперь они пинают нас со стеклянными равнодушными глазами, мы для них пушечное мясо, кусок плоти на пути к великой цели, а цель-то одна – украсть и по-делить, раздербанить по-свойски, по-пацански, страна-то жуть какая богатая, почему бы и нет, все же за! За? За!
            Вот и чудненько, а у них цели высокие, а карманы глубокие, не в пример нам, голосующим сердцем. А у них амбиции, у них путь только вперед, позади же, выжженная пустыня. Потому и сгоревшие у них глаза. Они видели, что за ними остается в припадке садомазо-хизма, бичевали себя, кося под пострадавших. А мы, бедолаги обез-доленные, поверили новым вождям в рубищах, но только что-то они быстро их скинули. Головушка  закружилась у лиходеев, потому что за ними сотни, тысячи, миллионы трупов, сотни искалеченных и обездоленных, а им все по фигу, они в порядке, для них плещется ла-зурное побережье, им нравится такой расклад, когда все покупается и продается, а мы-то все молчим, трусим, как твари бессловесные.
                А что, у всех семьи, в которых воспитываем таких же мол-чаливых, воспитанных, их будущих рабов, а нас всех купили и про-дали задешево, как залежалый товар, а кто вякнет… – с прискорбием думал Али-Магомед. – А где же те времена? Где те нравы? А, их уже нет, как нет тех облаков, как нет того солнца и воды, все течет все изменяется под воздействием каких-то сил. А мораль не имеет к этому никакого отношения. Пришли новые люди и с ними новые ценности, жаль только, что они античеловечные, но поймем мы это только тогда, когда нас останется мало среди мигрантов, среди этих бесправных мигрантов, на которых только цыкни, и они построются, а коренных могут и в резервациях закрыть, как индейцев. А что, опыт-то есть. Одно радует, на всякую силу найдется другая сила, ра-но или поздно. И это уже не законы физики, а опыт истории и жизни. Вот рухнула же монархия, а затем КПСС и СССР, так и эти прохо-димцы рухнут, и это радует! Так думал Али-Магомед и каждый раз воспарял духом от этой мысли. «Жаль только, я уже этого не услышу и не увижу, ну да ничего, – и добавил, что-то доказывая себе: – А этого Омара я бы сам с удовольствием пришлепнул, как одну из го-лов этой гидры, жаль только, что в реальности он человек, и такой же, как мы горец. Но это только на первый взгляд, а копнешь – смердит. Шлепнешь его вот так, не по-мужски, не по-честному, так потом еще с этим прожить же надо, как-то объяснять  себе, аргумен-тировать, чтобы совесть не загрызла…»
Он смотрел вслед «Камазу», покинувшему зону таможенного контроля, и перед ним пролетела картина: Алексей, уезжающий в Питер, Ромаз, его провожающий – его мальчишки, которым он явля-ется отцом. Сердце Али-Магомеда сжалось от нахлынувших чувств, и он пошатнулся, но не упал. «Просто закружилась голова, – объяс-нил он себе,– вечером меня встретит Ромаз, на машине и я поеду до-мой, а завтра попрошусь в отпуск. Устал, съезжу в село, навещу Ка-лимат с детьми, затем на воды, подлечу язву, и все прочее… По Ар-тему соскучился, ух озорник!» – улыбнулся Али-Магомед. И его мысли погрузились в приятную проблему, что купить внучатам, ос-тавив где-то там, в окне, вместе с уехавшим «Камазом», в придо-рожной пыли, тяжесть предчувствий.


 
*     *     *

Карина проснулась от телефонного звонка. Посмотрела на часы: 7.00. Ища трубку, она вспомнила, что вчера ложилась спать в дурном на-строении после разговора с Алексеем. «Сейчас вроде ничего, от-пустило», – сверила свои ощущения. «Да где же ты?» – прикрикнула Карина на трубку и, вспомнив, что оставила ее в ванной, пошла туда.
– Алле, да. Кто-кто?
– Привет, Карина, это Лева.
– Лева? Какой Лева?
– Ты что, совсем забыла, что ли?
– А, Лева!
– Карин, ты еще долго будешь там?
– Где?
– Ну в городе.
– А что?
– Карина, пойми. Тебе, конечно, трудно будет понять, но все, что я сделал, я сделал ради тебя!
– Так, стоп, стоп, ты, что это говоришь, ты подставил своего друга под дула бандитов,  ради меня? Нет уж, извини, мне таких жертв не надо, и любви твоей тоже не надо…
– Ну подожди, не горячись. Если хочешь знать, Алексей мне ника-кой не друг, я на него пахал, из кожи вон лез, чтобы заработать, ста-рался, потел, был порядочным и надежным, но он, как клоп, сосал и сосал из меня соки. Я за пять лет даже на машину еле заработал, и в один момент надоело, понимаешь. Решил я его кинуть и кинул, вот и вся история. А для себя я считаю, что просто забрал, что мне причи-талось и то, что  заработал, а все остальное – это сантименты. Дружба его на корысти зиждилась, вот он и получил…
– Ну хорошо, если ты такой смелый и крутой, почему ты ему не позвонил, не сказал, что ты вот так поступаешь, он же из-за тебя в не-приятную историю попал !?
– Понимаешь, Карина, он мне до того надоел, что я ни видеть его, ни слышать не желаю, можно сказать, я его ненавижу, как эксплуати-руемый эксплуататора, но тебя я, понимаешь, люблю всей душой, всем сердцем. Ты, конечно, можешь меня презирать, но мое чувство выше этого, я все снесу, все выдержу ради тебя.
– Так, что это за шекспировские страсти в семь утра? Если ты меня так любишь, то верни деньги Алексею, тем более что это деньги не его. Если не хочешь встречаться с ним, передай через меня, это един-ственное условие, при котором мы можем остаться друзьями, друзья-ми, ты понял, а не любовниками.
– Я тебя понял, прекрасно понял. Извини, но деньги я не верну, я их заработал, а ты еще вспомнишь обо мне, что я тебя любил и люб-лю. Прощай…
Он повесил трубку первым. Карина еще стояла так с минуту. За-тем молча пошла в душ. После душа сварила кофе. В душе ее скреже-тала тугая связка из мыслей и чувств. Зазвонил телефон. Карина по-смотрела на часы, было без пяти восемь.
– Алле, слушаю.
– Привет, лапочка, ты уже проснулась? – услышала она голос Эду-арда.
– Да, я уже встала, ты же звонил вечером, что случилось?
– Да переживаю, голос у тебя грустный был.
– Ничего, все хорошо, все нормально, через час поеду встречать машину.
– Слушай меня внимательно, и ничего не спрашивай, машину встречать не надо, все изменилось, сейчас одевайся и сразу в аэро-порт, садись на первый рейс в Москву, я тебе здесь все объясню…
– Как? Ты о чем это говоришь Эдик?  Меня ждет Омар.
– Я тебе говорю: все изменилось, не переживай, езжай в аэропорт и улетай первым рейсом…
– Нет, я не полечу.
– Не надо все усложнять, родная.
– Нет, я не полечу.
Карина почувствовала себя использованной и совершенно беспо-мощной.
– Ну что за капризы, не упрямствуй, прошу тебя, сделай, как я те-бя прошу.
– Эдуард, ты этого не поймешь, там люди, мои знакомые подстав-лены.
– Да знаю я все, твой Алексей уже на пути в Питер, что еще надо? Его Омар не достанет.
– А его отец, а брат, а их семьи?
– Да у них свои разборки. Пойми, ты там уже ничего не сдела-ешь… Ты еще много чего не знаешь, цыпленок, поэтому я тебя и про-шу: поезжай ко мне, будь умницей, я скучаю, ночей не сплю…
«Еще один влюбленный. Да что они сегодня, с ума посходили?» – подумала грустно Карина.
– Нет, я не поеду, это мой последний ответ, я еду встречать маши-ну, – упрямо твердила Карина, а из ее глаз текли слезы.
– Не надо, прошу тебя, ты рискуешь жизнью, это все блажь, успо-койся, родная, – она слышала голос Эдуарда в трубке, но молчала.
– Будь что будет!? – произнесла она обречено.
– Подожди, не клади трубку, я вылетаю к тебе первым же рейсом, родная, не горячись, жди меня дома…
Она повесила трубку. «Все мужики одинаковые! – думала Карина, растирая слезы. – К десяти мне надо быть у таможенного поста. Я не успею. А может, это и к лучшему, встречу их по дороге– стеклянный сосуд ее души был пуст и стерилен. – Я все утратила и снова нашла, и снова потеряла, остается только идти до конца, смиренно и стойко. Кого любила, не любил меня, кто любит меня, не любим мной, все аморально и пошло. Кто-то рулит, все меняет, все изменяет, меняя направление векторов приложения силы. И видит Бог, этим стратегом является мой Эдуард, мой нежный зверь» – эмоции схлынули и стало легче. Карина пристегнула на ногу, под брюки, маленький дамский пистолет: «Бог даст поквитаюсь с Омаром». Она оделась, перекрести-лась и вышла из дома. Поймав такси, Карина поехала в направлении аэропорта. Дорога туда заняла сорок минут. Время летело незаметно. Она зашла в кафе и заказала чашку кофе и булочку. Стрелка часов не-заметно подкралась к десяти. «Еще минут десять-пятнадцать, и по-звоню Омару» – решила Карина. Прошло уже пятнадцать минут, а она все сидела в кафе на втором этаже аэровокзала. Ей не хотелось ни к Омару в лапы, ни к Эдику, она вспоминала теплые ладони Алексея, его добрый немного наивный мальчишеский разговор. «Как нам было хорошо вместе, ах-х, – Карина вздохнула с сожалением. – Не судьба, будь она неладна. Может, улететь отсюда, сбежать!? – сомневалась она. – Я всего лишь слабая взбалмошная девчонка, что мне надо от этих мужских игр? Да ничего, и здесь я из-за Алексея, но он меня предал, и значит, я ему ничего не должна. А если что с его отцом или с Ромазом?» Даже его жену Катю ей стало жалко в эту минуту.
         «Нет, не полечу. Была не была, поеду… Все, звоню и еду», – решилась Карина. Переговорив с Омаром, она не почувствовала ни-каких изменений в его отношении, все было по-прежнему плохо и не-понятно. Карина узнала, что машина выехала с терминала, но по пути следования в нее врезался пьяный водитель на ГАЗоне, и потребовал-ся ремонт или перегрузка товара и поэтому ее ждут, чтобы решить этот вопрос. Карина почему-то не удивилась. Она осталась безраз-лична. У нее было ощущение, что ее заманивают в ловушку, но она сознательно шла наперекор инстинкту. «Что я хочу доказать, дура взбалмошная»– ругала она себя. «Я убью его только при самообороне, если они на меня нападут» – решила Карина, выходя из здания аэро-вокзала. Она поймала такси и поехала на 497 километр федеральной трассы, где и должен был быть авторемонтный бокс.
Подъехав к боксам, Карина расплатилась с аксистом, взявшимся ее подвезти. Ее ноги слегка подкашивались, в теле проснулось сладкова-тое чувство, близкое к оргазму. Карина знала, что такое бывает в мо-мент агонии, но почему она испытывает это сейчас? Чтобы взять себя в руки, она начала осматривать все вокруг и называть своими имена-ми: «Вот ворота, вот ангар, это дерево, вот забор…» – это помогло. Карина выпрямилась, вспомнила про осанку, подняла подбородок и, отворив дверь ангара, сразу попала в другой мир. Ее встретила свин-цовая улыбка Омара. Он был бледен, его красные щеки поменяли цвет, что было признаком сильного душевного волнения. Все мужи-ки, что были в ангаре, разом оглянулись на нее.
– Ну что рты открыли, женщину, что ли, не видели! – закричал Додик.
– А я думал, что ты не приедешь, а ты оказалась смелее или глу-пее, пока не знаю – произнес Омар, сияя своей хищной улыбкой.
– Здравствуй, здравствуй, и что же тут происходит? – постаралась перехватить инициативу Карина.
– Да, тебе это надо? Пойдем лучше на свежий воздух, там выход к морю, посидим, вспомним молодость, ведь есть же что вспомнить, не правда ли?
– Кому как?
Карина успокоилась, хотя до сих пор не знала, выйдет отсюда или нет. «Все в руках Бога, и Он даст мне силы принять и пройти все…» – успокаивала она себя. Карина молча шла за Омаром, смиренно и не-возмутимо, с достоинством. Она молчала, хотя знала, что именно в этот момент никто из женщин не смог бы поспорить с ней в красно-речии, никто из мужчин не смог бы устоять перед волшебным, барха-тистым тембром ее голоса. Она могла влюбить в себя любого из муж-чин, даже Омара, именно сейчас, но она молчала, и молчание было ей наградой или наказанием. Карина знала, что идет в лапы к зверю, но не могла понять, почему так безропотно. «У меня же пистолет, а вот его спина… Но нет, только при самообороне, иначе не прощу себе, иначе не смогу жить, только когда нападет» – убеждала она себя. Они шли минут пять, потом что-то сжалось и закрутилось.
– Облава! – услышала она голос Додика.
– Сваливаем! – Омар молча взял ее под локоть и силой заставил бежать.
– Куда ты меня тащишь?
– Увидишь, красавица! – прошипел Омар .
Из-за деревьев и каких-то железобетонных бункеров показалось море, Карине почему-то  стало легче. «В море и умереть легче, чем в какой-нибудь подвальной норе»– думала она совершенно спокойно. Карина сейчас явно не боялась смерти, и это удивляло ее саму не меньше, чем Омара. «Смелая стала,  приятно посмотреть, не сучит, не плачет, не впадает в истерику, волчица, да и только. Жаль, что при-дется ее шлепнуть, ведь Додику уже сказал, значит все, заднего хода нет…» – Карина увидела два катера, покачивающихся на волне. За-звонил сотовый. « Пусто! Ведите себя спокойно, сегодня-завтра вас вытащим…» Омар был удивлен.
– Слышишь, красавица, Эдик-то нас обвел вокруг пальца, как ко-тят. Ну, гигант, не зря он свой хлеб ест, а ты все знала и строила тут из себя бендершу» – и он с силой ударил ее ладонью по щеке. «Нача-лось»– подумала Карина и улыбнулась. «Господи спаси и сохрани » – произнесла она еле слышно. А затем подумала: «Вот  этот момент, он напал,  вытаскивай пистолет и стреляй». Но в этот момент четыре крепкие руки схватили ее под локти.
– Да не знала я ничего до сегодняшнего утра, только утром Эдуард сообщил… а ты, хотел провести хитрого опытного лиса Эдуарда. Он же супер, а ты хотел его кинуть как лоха, но вот видишь – не вышло, ты в дураках и я… – кричала она Омару, когда ее затаскивали в ка-тер.
– А разница в чем, знаешь, дорогая моя? – спрашивал с берега Омар. – А в том, что ты скоро, буквально через полчаса, ты станешь мертвой дурой, а я останусь живым дураком, но не надолго. Конец придет и твоему Эдику, и Алешеньке, и его пахану, и тому, кто с баб-ками тюхнул. Я их всех достану. На том свете встретитесь, чао, чао, бамбино! – Омар смеялся истерически заразительным смехом, так что и все засмеялись. «Ой, ох» – хватались за животы бандюги, сейчас они выглядели как нашкодившие проказники, школьное хулиганье, но не как матерые преступники. В районе бокса стреляли. Карина по-няла, что другого шанса не будет. Наклонилась, выхватила пистолет и второпях, наведя на Омара, выстрелила два раза. Третьего раза ей не дали. Она видела в последнюю секунду перед тем, как ее сбили с ног, что Додик бросился закрывать ничего не видевшего Омара. « Ми-мо» – была ее последняя мысль перед тем, как ее выключили сильным ударом по голове. Омар сразу перестал смеяться.
– Прозевали, надо было обыскать… Додик! Как ты, братуха, дер-жись! – кричал Омар, обнимая раненого Додика.
– Давайте, давайте, отплывайте, утопите ее к ядреной фене… Ка-тер отплыл. Обе пули попали в цель, но не в Омара, как хотела Кари-на, а в Додика. Додик лежал с закрытыми глазами, погрузившись в ночь. Улыбка на лице Омара сменилась гримасой отчаянья. Он  при-поднял его голову и шептал ему на ухо что-то похожее на заклина-ние.
– В больницу его, в лучшую, в центральную, куда угодно везите! – кричал он Шкафу. – Только спаси, слышишь, головой отвечаешь,– уже шептал он на ухо Шкафу, держа его за шею, притягивая к себе так, что тот согнулся в три погибели. – Авдей со мной, а Пыра и Шкаф с Додиком. Мне еще надо рассчитаться кое с кем.
Омар прыгнул во второй катер. Катер был заведен. И Омар, отъ-езжая, еще раз крикнул Шкафу: – Ну что стоите, зовите мусоров, что-бы Додика в больницу, а я вас вытащу, на вас ничего нет, только во-лыны сбросьте в море, и у Додика тоже… давай, сдавайтесь быстрее, быстрее!
Через минуту ихуже  не стало слышно за гулом мотора, а через три минуты катер и совсем скрылся из вида. Шкаф быстро скинул оружие в море, а про Додика забыл или не успел, только голос из-за кустов приказал: руки за голову и все медленно на землю. Шкаф и Пыра по-виновались, заунывно, но настойчиво твердя в два голоса, что здесь раненый. В ответ услышали:
– Да пусть сдохнет, этот ваш раненый, одной мразью станет мень-ше.
Это был Ромаз.

Катер с Кариной, Пастухом и Гасаном полчаса плыл в сторону от-крытого моря. Впереди они увидели пограничный катер, охотивший-ся по-видимому, за браконьерами.
– Черт, давай скидывай эту кобылу! – скомандовал Гасан.
– А контрольный?
– Сейчас тебе погранцы сделают контрольный! – нервно ответил Гасан. – Утопнет, никуда не денется, давай, пока не засекли в би-нокль!
И навалившись, они выкинули Карину за борт. Она пошла ко дну,  было глубоко, к тому же в спешке ей забыли связать руки. От падения за борт Карина очнулась. Мозг ее заработал в экстремальном режиме, и поэтому она какое-то время задержалась под водой, слыша, как ря-дом гудит мотор. Звук затихал. В голове пронеслось: «Что-то спугну-ло?» Она вынырнула и увидела удаляющийся пограничный катер. «Погнались!» Скоро их звуки стихли. Карина посмотрела вокруг. Бе-рега не видно. Куда плыть? Ветра не было. Она робко поплыла, ощу-щая под собой огромную глубину. «Спасена» – подумала Карина и была права, но не совсем. Ей предстояла схватка с силой природы, с течением, волнами, измождением, палящим солнцем, но она не дума-ла об этом, а просто плыла, ибо знала, что море сначала нагоняет ужас, а затем топит. Карина старалась отвлечься, прикидывая, какое расстояние до берега. «Километров двадцать, наверно, или чуть больше, чуть меньше – это не существенно» – думала она.
            Навстречу ей попались плывшие распоротыми животами вверх осетры, они плыли мертвые пульсируя по воле волн. «Я плыву, а берега не видно, но солнце садится на западе, значит, я плыву вер-но» – прикидывала Карина.– Знал бы Омар, что я имею первый разряд по плаванию, пристрелил бы прямо у пирса…» Переворачиваясь на спину, она радовалась, что осталась жива. Устав плыть кролем, а за-тем и брассом, Карина плыла на спине. Время шло незаметно, а бере-га все не было. «Быть может, они отвезли меня еще дальше, или я не туда плыву?» – и она еще и еще раз вглядывалась в даль. «Только не паниковать, только не паниковать», – уговаривала она. Неожиданно появилась стая дельфинов. Она сначала испугалась, ибо никогда не видела их в этих водах. Дельфины стали играть с ней, подныривать.  Она закрывала глаза от брызг, летящих от взмахов их хвостов, боясь, что они ненароком утопят ее. Карина сильно устала, ей стало казать-ся, что наступила ночь, и брызги блестели  звездами.  Силы были на исходе, когда два дельфина подхватили ее, вернее, они подставили свои спины и она схватилась за спинные плавники. Это Карину спас-ло. Она отдахнула, а они все несли ее по водным просторам и еще дальше быстрее ветров.
         Карина начала вспоминать, что она знала о дельфинах. И вспомнила, что они общаются при помощи ультразвука. Она забыла, что хочет пить, ей хотелось теперь во всем походить на дельфинов, на этих умных и красивых животных. Одно время Карине стало казаться, что у нее появляются жабры, и она страшно обрадовалась этому. Дельфины охотились на косяки кильки и приносили ей, но она не ела, а отдавала всю кильку молодым дельфинятам. Ей стало легко плыть, потому что вслед за жабрами у нее стали появляться перепонки меж-ду пальцами. «Я мутирую, я превращаюсь в рыбу», – совершенно спокойно думала Карина. Ее сознание не выдержало нагрузки, но она плыла. На мне происходит обратный виток эволюции: женщина-рыба. Спасибо Тебе, Господи»– благодарила Карина. Вокруг себя она виде-ла морские существа, микроорганизмы, они светились и жили своей ночной жизнью, хотя был еще день. В один момент Карина вдруг ста-ла понимать язык дельфинов. Она вдруг услышала обрывки фраз, из них  узнала, что дельфины считают себя детьми, даже во взрослом и престарелом возрасте, и что они даже умирая, считают себя детьми людей. У них есть поверие, что души убитых младенцев, погибших при абортах, или, уже родившихся, переходят в дельфинов, и именно поэтому они тянутся к людям и любят людей. Они остаются детьми, любящими своих родителей. «И все, так просто и красиво» – думала Карина. – Значит, и душа моего мальчика где-то рядом, он стал дель-фином». И ей стало тепло на душе, и она поплыла с утроенной силой. «Действительно, так, как любят дельфины, не любит ни одно сущест-во на земле, они же погибают от тоски, если их разлучают, они самые миролюбивые, они не уничтожают друг друга, как это делают люди, а потому они выше людей перед Богом» – поняла Карина.
Она не знала, сколько прошло времени, когда ее нашли. Ее втащи-ли на борт рыбаки, она была растерянна и молчалива, а затем и вовсе потеряла сознание. Карине все казалось, что она плывет рядом со своим сыном-дельфином, добрым и игривым. Ее поместили в ЦРБ, где она долго не приходила в сознание, плывя навстречу дельфиньему раю. Но однажды Карина открыла глаза и увидела перед собой муж-чину, немолодого, с бородкой, с добрыми, как у собаки, глазами. Это был Эдуард. Карина не сразу узнала его, он изменился. Она как будто боялась, что как только покажет, что узнала, вспомнила его, его глаза, станут чужими и холодными. Эдуард же терпел все ее капризы, он каждый день приходил в больницу и проводил с ней целый день, только иногда выходя в коридор чтобы позвонить или ответить на чей-то звонок. Он не верил в Бога, но все же просил у Всевышнего только одно: чтобы Карина пришла в себя и вспомнила его. Она как будто проверяла его чувства, не желая узнавать. Карина видела, как Эдуард страдает и мучается, но ждала. Хотя могла одним словом вы-лечить и мигрень, от которой он стал страдать в последнее время. Она проверяла его, и он оправдал ее надежды. Он не отрекся от нее даже тогда, когда она разыгрывала из себя умалишенную. Эдуард, сдал эк-замен, и она никогда его больше не ослушается, так она решила. И вот когда Карина хотела ему открыться, он не пришел. Она ждала це-лый день до вечера, но Эдуарда не было. Карине показалось, что он не выдержал и бросил ее. Но, – о чудо!  – на третий день Эдуард сно-ва пришел. Хворающий, с красными глазами, он вошел к ней утром и осторожно, чтобы не разбудить, сел рядом с кроватью. А Карина от-крыла глаза и сказала: «Здравствуй!» И увидела в глазах Эдуарда вспыхнувшую радугу души.


*     *     *

Ранение Додика затронуло Омара. И хотя он не подавал вида, гнет переживания и внутреннего недовольства  лег серым цветом на его красные щеки. «Ничего, я поквитаюсь за тебя, я устрою им варфоло-меевскую ночь» – твердо обещал себе Омар. Он был вне себя от зло-сти. Его злило не столько то, что их сдали те, кто должен был слушаться и дрожать, больше его распирало от понимания того, что Эдик развел его, Омара, как пацана. « Использовал в качестве торпе-ды. Ну, Эдик, ну, наколол все ж…» – стараясь шутить, рычал он. Соб-ственно, у Омара не было какого-то четкого плана. После того как Алексей уехал в Питер, а Карина, как он считал, кормит рыб, у него оставался только один человек, с которым он жаждал рассчитаться. Это был Али-Магомед. Более удобную фигуру для отпущения, трудно было придумать. Омар считал, что порешив Али- Магомеда, он одним махом убьет двух зайцев. Закроет вопрос за Додика и за предательст-во. Демон, сидевший внутри Омара, жаждал крови, и криков улетаю-щих в бездну черных дыр. Омар знал, что Додик в ЦРБ под охраной ментов, а Шкаф с Пырой в шестом отделе, их там прессуют, чтобы узнать, где он. Омар оставил Авдея у пивной в центре города, чтобы тот подтянул Чичу и Зяму, не принимавших, участия в утреннем деле. Омар сам попытался созвониться со своим покровителем в министер-стве, но тот, почуяв неладное, не подымал трубку. «Вот крыса, за что только плачу? – нервничал Омар. – Хорошо, Авдей, ты знаешь, что к чему, нащупай ходы к Додику, что ему там надо, лекарства, еще что, а по Шкафу, я все же постараюсь выйти на этого гуся, и он им поможет, не впервой, тем более они чистые и грузиться им нет смысла… Да-вай!» – крикнул Омар и ушел. «Силен!» – подумал Авдей, глядя ему вслед.
                Недалеко от центра, рядом с Центральной площадью, Омар присмотрел пошарпанную копейку, но с навороченным тонирован-ным кругом. «То, что надо», – решил он и, оглядевшись и понаблю-дав, подошел к передней двери. Дверь не поддавалась. Поняв, что слишком долго возится, отошел, решив дождаться водителя и под ви-дом пассажира забрать машину. Так он и сделал. Как только водитель появился, Омар подошел и попросил подвезти до кировского поселка, дав деньги вперед. Водитель, ничего не подозревая, повез, даже обра-довавшись, что хоть на бензин заработал. Прошло полтора часа. Омар остановил машину недалеко от дома таможенника, во дворе напротив. Сквозь тонированные стекла виднелся только его силуэт, по которому узнать его было практически невозможно. Омар знал, что таможенник выйдет из служебной машины на другой стороне улицы и пойдет че-рез проходной двор, между двумя пятиэтажками, к своему подъезду. Встретив кого-то по дороге, он может постоять, поговорить минут пять, затем еще около дома выкурит сигарету и только потом зайдет внутрь. Омар решил стрелять сразу, когда тот направится в проход между пятиэтажками, стрелять прямо не выходя из машины чтобы  дать газу и проулками выскочить в частный сектор и там затеряться, к тому же вероятность подстрелить еще кого-то была меньше, чем если стрелять во дворе, полном детей.
              Омар все уже для себя решил и только ждал знакомых очер-таний. «А если его привезут прямо к подъезду, и с ним будет охрана, тогда отбой. Ничего страшного  нет, пусть поверит, что я его оставил в покое, и тогда я его превозмогу по полной программе, с фейервер-ком…– смаковал Омар. – А Эдик в Москве сидит, думает, я его не достану, пусть думает…» Час икс приближается. Нахлынула первая волна горожан, возвращающихся с работы. Омар ждал, включив кас-сету Синдикова, торчавшую в магнитофоне. «Опять про любовь» – подумал он. Черно-белый мир Омара с редкими зелеными вкрапле-ниями не давал ему насладиться цветами этого мира. Вместо цветов в его сознании чернели карстовые провалы и резкие запахи, переме-шанные со звуками сирен. Все это нагромождение постоянно нерви-ровало его и вызывало вспышки ярости. По ночам Омара терзали де-моны с прозрачными телами, он кричал на них, прогонял, стрелял, ре-зал ножом, кусал их несуществующую плоть, но они издевались над ним. Зная, что он ненавидит болтунов, философов, поэтов и прочую братию, они, демоны, специально заставляли его часами разговари-вать и рассуждать вслух  о религии, о наличии животного посыла в поступках людей и о том, что эмоции руководят разумом. С юриста-ми он обсуждал процессуальные вопросы уголовного кодекса, про-блемы применения пыток к подозреваемым и обвиняемым и их неза-конное содержание под стражей. С девушками, которых ему хотелось изнасиловать, он рассуждал о вопросах платонических отношений в подростковый период и проблемах подростковой мастурбации. Отку-да-то он проявлял энциклопедические познания в самых разных об-ластях. Весь внутренне сжимаясь, нес всякую чушь, как он считал, и желал только одного: уничтожить всех своих оппонентов, убрать сви-детелей своего позора. «Нет, этого не может быть, я не болтун!» – кричал Омар, просыпаясь в кошмарном бреду. Или ему снился с за-видной постоянностью еще один кошмар. Он еврейский пухлозадый мальчик, приехавший на лето из Одессы, которого норовят просто так, от нечего делать, изнасиловать местные озабоченные подростки. «Нет, нет, сволочи, это подстава, это не так…» – кричал Омар, про-буждаясь голый и весь сырой от пота, с прилипшей к телу простыней. То, что он любил спать в чем мать родила, знал только Додик. Додик явно не разделял привычку Омара, но молчал, а про себя думал: «Так кто прознает, и за педика, черти, посчитают, только что из этого, им же хуже…» А Омар не считал это зазорным, он спал крепко и счаст-ливо только нагой.
             


                *            *             *
                Али-Магомед к концу рабочего дня уже знал, что Омар скрылся, его напарник ранен и находится в больнице, а машина ока-залась пустышкой, кроме ковров в ней ничего не нашли. Кто-то неви-димый разыграл партию в шахматы: сдав коня, он на самом деле про-вел свою пешку в ферзи. «Да и кто мог подумать, что такая массиро-ванная подготовка лишь для того, чтобы пустить всех по ложному следу?» – рассуждал Али-Магомед. Омара поймать теперь будет сложно, да если и поймают, на нем ничего нет, он чист. Про Карину Али-Магомед не знал.  Дремавшее чувство самосохранения просну-лось и заняло свое  место в иерархии приоритетов. «Омар где-то ря-дом, я знаю, я чувствую это» – говорил он себе. Но Али-Магомед, проживший большую часть жизни, был убежденным фаталистом и поэтому считал: сколько написано, столько и проживу,  – не больше, не меньше. Эта позиция облегчала ему восприятие жизни. «Выбор есть всегда, а осторожничать и перестраховываться – это не по мне», – думал он. Али-Магомед любил жизнь, любил посидеть с друзьями, выпить сто грамм, приударить за женщинами, но в послед-нее время ограничивал себя из-за появившегося артериального давле-ния. Генерал позвонил ему в половине первого дня, объяснил сло-жившуюся ситуацию и выделил крепкого парня из своей охраны, хотя Али-Магомед не просил. Он даже начал отказываться, но генерал на-стоял на своем. «Ромаз почему-то не приехал, наверное, на работе, он же участвовал в операции» – решил Али-Магомед. С попуткой он доехал до города, а там на маршрутке до таможенного управления. Решив там кое-какие дела,  позвонил Ромазу. Тот, извиняясь, дал по-нять, что сильно занят. Тогда Али-Магомед позвонил охраннику. Тот обещал подъехать через тридцать минут, но ни через тридцать, ни че-рез сорок, его не было. Али-Магомед, подождав еще десять минут и выкурив очередную сигарету, решил не ждать. «Еще подумают, что боюсь и поэтому не жду…» – прикинул он и пошел на остановку.
             Он не мог знать, что на проспекте Ленина произошла авария, и от этого там образовалась ужасная пробка. Кроме того, была пятни-ца, а это день свадеб. Все это и сыграло свою шутку с Али-Магомедом и его новоиспеченным, временным охранником. Все про-странство центра города, было заставлено машинами, и никакие спец-сигналы не возымели действие на столпотворение. Оставалось только ждать. Андрей, так звали охранника, раз за разом набирал телефон Али-Магомеда, но никто не брал трубку. Тогда он позвонил генералу и доложил обстановку. Генерал предложил ему поехать сразу домой к Али-Магомеду, как только он вырвется из пробки, объяснив это тем, что Али-Магомед звонил ему и сказал, что поедет на маршрутке. У Али-Магомеда был с собой пистолет. Он, как в старые добрые време-на, подъехал на маршрутнке  к кольцу, на котором та делала разворот и ехала в обратную сторону, пропустил  пассажиров  и вышел сам. Не торопясь, огляделся по сторонам, подошел к женщине, торговавшей рядом, на бордюре, сливами и алычой. Крупные сливы лежали в ее корзинке одна к одной, излучая темно-фиолетовую спелость, рядом в корзинке лежала прозрачно-зеленоватая алыча. Али-Магомеду вдруг захотелось сливы. «Спелая, сладкая слива, красота»– вдруг произнес он. Продавщица улыбнулась. Купив слив, Али-Магомед еще раз ос-мотрелся и, не заметив ничего подозрительного, перешел дорогу и спокойным, уверенным шагом направился, как всегда между двух пя-тиэтажек, к себе во двор. У него не было никакого предчувствия, он просто шел, когда за спиной завизжали тормоза. В этот момент его посетило дурное предчувствие, и  похолодела спина. Затем раздались плотные, идеально ровные хлопки автомата Калашникова.
             Али-Магомед хотел развернуться, но не смог, дух захватило, и провал в бессилие понес его к земле. Ему показалось, что он падает, целую вечность. Он видел рассыпающиеся в разные стороны сливы. Бегущие к нему люди давили их, не замечая их красоту, а он ее особо отчетливо видел в этот момент . Его тело, как срезанное дерево, ле-жало на земле, он убрал лицо от удара, выставляя вперед руки, но они были, как чужие болтающиеся колбаски, и он сильно ударил-ся,головой, все заискрило и закружилось. Когда Али-Магомед стре-мительно приближался лицом к асфальту, его жизнь пролетела перед ним. «Все одинаково и совсем как в кино, начало и конец. – подумал он. – Вот отец выкинул его с веранды второго этажа дома, через бе-тонный двор, через забор из сетки рабицы, в огород, и он чудом не разбился. Это за то, что он пришел жаловаться, что его побили. Вот русские учителя, приехавшие в село после войны. Вот служба на ко-рабле, вот военное училище, лейтенантские погоны, первая любовь, пропитанные солнцем и молодостью дни, кружащаяся карусель. Там внизу за изгородью красивая мама и строгий отец, кружится ромашка, ветер свистит в ушах, улыбка не сходит с его лица, свадьба, дети, раз-вод и…» «Сейчас приду в себя и встану, поднимусь обязательно, а то еще решат, что я пьяный, а я всего лишь легко, раненый. Что это я разлегся!»  – думал он, успокаивая себя. Боль не чувствовалась. Мышцы не повиновались ему, словно Али-Магомед отлежал их, и они затекли. Он стал ждать, вспоминая, что сотни иголочек должны пробежать по телу, прежде чем конечности оживут и послушаются мозга. Но этого не происходило. Страшная мысль кружила, словно голодная акула, сужая и смыкая круги, и наконец стала смертельно очевидна: пуля попала в позвоночник. И это значило, что он не по-чувствует разливающегося после иголочек тепла ожившей плоти.
                Холодный пот выступил на его лбу и перемешался с кровью. Али-Магомед лежал беспомощный, как младенец. Он не видел, кто стрелял, но был уверен, что это Омар. «Больше некому» – подумал он, и ему стало стыдно за себя, что не уберегся, не предусмотрел. Ложная смелость – вот что нас губит, и ему захотелось умереть и так сильно захотелось спать, что он не в силах был бороться со сном. По-следнее, о чем он подумал, теряя сознание: «Слава Аллаху, Арсен уе-хал в Питер…» Так он называл Алексея,и ему стало чуть легче…


*     *     *

С тех пор как он обнаружил этот подлый заговор против мужчин, он ходил сам не свой. Ему хотелось плакать при мысли о том, что заговор затрагивал и маленьких карапузов, подростков и юношей мужского пола. Тенденция к истреблению и принижению роли мужчин в мировом устройстве приняла угрожающие масштабы и была налицо. Он знал из истории, что судьбы человечества решают мужчины, но за тысячелетнюю историю войн, крушений империй, катастроф и борьбы за власть мужчины сильно подорвали свое здоровье, стали малочисленны и подвергались с детского возраста дискриминации со стороны матерей, сестер, тетушек и других особей женского пола. Мужчины трудились, бились, уничтожая друг друга в угоду этим прожорливым существам. «Женщины, из-за вас погибли миллионы лучших мужчин, что вы можете сказать в свое оправдание?» – выступал он, словно судья на процессе. Его обвинения не оставляли камня на камне от их защиты. «Мы рожали, стирали, готовили еду, нянчили детей» – раздавался их робкий голос, который он сам же и озвучивал. «А они умирали на поле брани, защищая вас, – раздавался бас громовержца. – Я не из тех, кому вы сможете запудрить мозги, ловкими приемчиками. Я паук, а вы мухи, но есть среди вас та самая черная вдова, которая попытается сожрать, меня, но я пойму это раньше и пронжу ее сердце» – представлял он этот момент и испытывал тянущее и сосущее волнение. Чтобы укрепить свой дух, он подвергал себя истязаниям. Он вырезал бритвой на коже геометрические фигуры, а затем, поддев циркульной иглой, медленно отрывал их от мяса, следя, чтобы кожа не порвалась. Он терпел боль, которую фактически не чувствовал из-за переполнявшего его негодования, вспоминая лицемерие и фальш молодых девушек, завлекающих в свои сети юных глупцов и потом ничего не дающих, тем самым подрывая их еще крепкое здоровье.
                Из глаз его текли ручьи слез, он плакал страдая, раздувая при всхлипах покрасневшие ноздри. Он боялся не за себя, а за уни-женных и оскорбленных рыцарей и оруженосцев, отравленных ковар-ством падших женщин и притворством синьор. Он отомстит им и за того парня, двухметрового гиганта, которого два дня назад привезли в агональном состоянии. «Глупец, он повесился из-за того, что от него ушла жена. Она довела его до этого. Если б ушел он, она бы никогда не повесилась. Бедняга, эти глубокие раны на шее от веревки, это следы геноцида, это следы тайной, необъявленной войны, вот это что» – ораторствовал он молча, представляя себя в окружении сто-ронников. Как он понимал тех прозревших средневековых манахов, которые узрели колдовское отродье и в достаточном количестве жгли этих ведьм. «Я все верну, я буду их жечь и резать, пока они не отре-кутся от своего злого умысла извести мужчин и превратить их в рабов для плотских утех. Не выйдет, дорогие мои, я на страже» – заявлял он, представляя, как горят их молодые тела, потрескивая и зажарива-ясь на священных кострах инквизиций. «Но мне нужны сторонники, я в подполье, в условиях засекреченности и конспирации, мне нужны верные, надежные последователи, и найти их, это моя основная зада-ча», – размышлял он, проклиная матриархат.
                Он не помнил свою мать, ощущая себя брошенным ре-бенком, и благодарил Бога за это, ибо не попал в цепкие женские ру-ки. «Я помню, меня воспитывал дед! – так ему казалось в последнее время, хотя год назад он четко помнил отца и мать, воспитывавших его в доброте и ласке. Но теперь он четко знал, что подкидыш. И по-этому всеми фибрами хотел найти свою мать. Он считал ее бродяж-кой, потаскухой и алкоголичкой, но хотел побороться за нее. Он уже знал, как будет исправлять ее. Специально для этого он уже начал строить небольшую клетку, в которой она будет отвыкать от тяги к спиртному, разврату и бродяжничеству. «Ну а там как пойдет, – спо-койно рассуждал он.– Возможно, придется ее усыпить путем инъек-ции, а зачем ей мучиться и меня мучить, перед людьми позориться?» Это был бы наилучший пример для соратников. Посмотрите, скажут они, в борьбе за правое дело он не пощадил даже свою мать!
              По вечерам, сидя в своей квартире, он особо явственно пред-ставлял себя пауком, плетущим сети и ловящим мух и мушек, на опушке леса в тиши кустарников и торчащих веток волчьей ягоды. Иногда ползавшие повсюду бордовые тени срывали его паутину и она уносилась в полет. Она взлетала с порывом ветра, неся в себе десятки высохших, высосанных мушек. Он был счастлив в эти вечера. Но он всегда ждал подвоха и был готов к этому. Он вспомнил этого заблуд-шего, набросившегося на него в подъезде, когда он кромсал пригово-ренную им официантку. Он бы мог убить его, но не стал, он не мог своими же руками убить здорового мужчину, в будущем потенциаль-ного своего сторонника. Он простил его, лишь слегка ранив в руку и оглушив телескопической дубинкой. «А все опять же из-за них, эти женщины разбивают наши ряды, мы разъединены и поэтому слабы, и более низкая каста желает занять наше место…»
В один из дней в больницу привезли раненого из пистолета муж-чину. И это была не банальная бандитская разборка, он пострадал от рук воинствующей феминистки, услышав разговоры злорадствовав-ших медсестер. «Вот он и появился, пострадавший от женских рук, он возненавидит их, как и я, и будет мстить», – радовался он.
           Но с тех пор как у него появилась надежда на обретение друга и соратника, он стал бояться за него и за себя, ведь опыт пока-зывает: гибель лидера ведет к распаду и проигрышу битвы. Он стал еще осторожнее. Но по ночам ему снилось, что он панически боится купаться в ванной. Представляя себя пауком, он знал, что не сможет выбраться из огромной белой эмалированной ванны. «Это ловуш-ка? – думал он. – А я всего лишь маленькая черная точка посреди бе-лого безмолвия». Это видение преследовало его, и он уже стал ду-мать, что это знак свыше. Иногда ему казалось, что потная титястая тетка смывает его и он несется навстречу черной дыре слива, пред-вкушая смерть в плену зловоний и человеческих фекалий. От этой мысли его начинало подташнивать. Прибегнув к только ему извест-ным уловкам, получил разрешение заходить в палату к раненому. Он молчал, чтобы не отвлекать своего заочного товарища. «Пусть вы-здоравливает – считал он, – силы нам еще понадобятся. Что за жизнь! Мужчина-мент сторожит мужчину-раненого, какой-то бред и полное непонимание положения дел, хотя понять и осмыслить угро-зу могут только избранные, и господь призвал меня к этому, это моя миссия – спасти мужской род» – рассуждал он, глядя на больного. «Голубой, что ли? Улыбается как-то странно, прогнать я его всегда успею. Может, чем поможет?» – прикидывал Додик. «Слышь! – об-ращался к нему Додик. – А покурить, смогешь организовать?» «Зря вы курите, это же вредно, а вам нужно быть здоровым!» – отвечал он, но сигареты все же приносил. «Точно голубой, я их еще по зоне за версту чую» – рассуждал Додик. Решив, что санитар голубой, До-дик его сразу невзлюбил и каждый раз взбрыкивал, когда тот нена-рочно его задевал рукой или какой-то другой частью одежды или те-ла. «Не-а, а кто здесь за такие гроши будет работать, как не съехав-шие пидерасты?» – рассуждал Додик. Санитар же ликовал в душе, что нашел настоящего друга. Его с хрипотцой голос и сильные уве-ренные глаза внушали надежду. «Я должен спасти его из лап анга-жированных продажных милиционеров, обслуживающих интересы наших противников. – думал санитар. – Чтобы он увидел меня на де-ле, а не на словах, тогда за неторопливой беседой за чашкой зеленого чая я открою ему свою тайну и призову к служению идее.
          Я уверен, он согласится. А если нет, что ж, он может меня предать, тогда в его же интересах унести нашу тайну с собой… в мо-гилу» – печально закончил он. На эту тему ему приснился сон, что друг, воспользовавшись его открытостью, предал его, выдал пароли и явки злейшим врагам, женщинам, и они схватили всех активистов и его в том числе и затем, обнаженные и развратные, связали его ве-ревкой и скотчем и задумали устроить над ним расправу – хотят ос-копить и сделать не женщиной, не мужчиной. От страха и позора его бросило в дрожь, перехватило дыхание, он был жалок и ничтожен в этот момент, его мучил стыд за поступок друга. Он не мог поверить в измену, раскисший хлебный мякиш застрял у него в горле, он за-дыхался от такого коварства. Но что-то вдруг подсказало, что это только его собственное предположение ни на чем конкретном не ос-нованное. Ступор ослаб и отпустил. «Не предавай! Слышишь, нико-гда!» – закричал он в темные углы ночной комнаты. Но после этого сна санитар, принявший его как предупреждение, стал более замкнут в себе, более осторожен и менее улыбчив. Додик заметил такие из-менения в санитаре, но это было даже лучше. Додик меньше раздра-жался.




                *             *                *
                Алексею не сиделось на месте, и он ходил по вагону, при-слушивался к разговорам, выходил курить или стоял возле окна в ко-ридоре. Иса спал, Аминат куда-то ушла. Мимо проходили люди, за-ставляя Алексея жаться к поручням. Запахло едой. Куриные яйца всмятку и вкрутую, жареная курица, картошка, колбаса, хлеб – все это Алексей видел на столах в купе, проходя в тамбур и обратно. Люди разговаривали, кто о еде, кто о высших материях. «Эти пустопорож-ние, ни к чему не обязывающие вагонные разговоры, вышел на стан-ции и забыл , что наговорил в приступе болтливости» – думал он. В одном из купе мужчина с усами рассказывал, как он добивался леви-тации. «Что такое левитация, что-то знакомое?» – подумал Алексей. Левитация, гравитация, обсервация… Он прислушался. «Так вот, я ушел в лес и месяц сидел на одной воде, медитировал, а затем из-под меня газету вытаскивали. А вот Вы кто по гороскопу?» – спрашивал он собеседника. «Я овен» – отвечал тот. «Так вот для вас самая луч-шая поза – это Шаха – мандра – ассана, поза полуизогнутой полуры-бы», – уверенно посоветовал мужчина. «Как? как? шахмат сана?» «Да нет, шахамандра ассана, понимаешь?» «А почему полурыбы?» «Да бог ее знает, я тебе говорю, что сам знаю…» – немного обиженно за-кончил он. «Это вот так, что ли: садишься на корточки, заворачиваясь в спираль, коленку придерживаешь одной рукой, а вторую руку за спину?» – не унимался слушатель. «Во, во, она самая, точно» – ожи-вился рассказчик. «Я же тоже овен, нет, я телец, двадцать второго ап-реля мой день рождения и дедушки, Ленина, да какая, впрочем, раз-ница, эта рыба всем полезна, и я тоже ее делал пару раз на трениров-ках по ушу», – вспомнил Алексей. Откуда-то тянуло анашой, скорее всего из последнего купе, дверь купе была закрыта, но проходя мимо, Алексей успел заметить, что там ехали молодые люди, на столе у них была целая куча отходов, они вели себя тихо, но мусор никто не хотел выносить. «Блатные, – подумал Алексей с иронией. – Шантрапа! Только жрать и научились, да еще дурь курить, чтобы потом ржать без устали и хлопать распухшими глазами». «Скоро Грозный, а там сейчас полный бардак и беспредел, все ходят с автоматами, даже па-цанва…» Оставалось только ждать. За окном стемнело. «Уже ночь. Не хотел бы я сейчас оказаться один на улицах Грозного: пропадешь, как пить дать пропадешь, местные русских ненавидят, а я-то голимый русак, ни дать, ни взять мишень. А то и ножом потыкают, слыхал я, их хлебом не корми, дай, кого то зарезать или ограбить.
           Это только Иса какой-то другой, но у него, если приглядеться, в голубых глазах тоже шальной ветер гуляет, а может, я ошибаюсь, люди-то, они все разные…» – размышлял Алексей. Наконец некото-рое затишье, затем огни за окном, послышались чеченские голоса на улице, скрежет металла, вагон затормозил и остановился. Наступила тишина, повисло некоторое напряжение. Снова послышались голоса и, как ни странно, русская речь с характерным местным наречием. Алексея пеленал тихий ужас, столько он слышал небылиц про твори-мое местными. Два стража в милицейской форме начали проверять документы, а заодно и груз. Со словами: «Что везете?» – они смело раскрывали сумки пассажиров и разглядывали содержимое, но ничего не брали. «Видимо, пока ничего не приглянулось»– подумал Алексей, сидевший с краю у входа в купе и слышавший переговоры пассажи-ров с милиционерами. На первый взгляд, обычные менты. Наконец, дошли и до купе Алексея. Иса спустился вниз и на вопросы отвечал по-своему. Один из стражей потребовал у проводницы открыть ее ку-пе, но та не согласилась. Завязалась словесная перепалка. «Открывай, сука!» – кричал милиционер, стараясь напугать проводницу. «Не от-крою» – смело отвечала проводница. «Ах, ты не откроешь?» – шипел чеченец. «Нет» – вторила ему смелая проводница. И как раз в тот мо-мент, когда один из стражей порядка проверял паспорт Алексея, тот, который препирался с проводницей, ударил ее ладонью по лицу и за-кричал: «Я сказал открыть быстро, тварь!» «Не дождешься» – резко ответила она. Проводница постарше молча старалась успокоить на-парницу, держа ее за локоть. Алексея поразила смелость девушки, а он вот сидит, как трусливый шакал, и даже не заступится за нее. «А с другой стороны, что я могу?» –  решил он, но пружина сопротивления насилию была уже запущена в нем, язык зачесался.
– А что – неожиданно для себя да и для всех произнес Алексей, – Женщину-то обязательно бить?-
Все замерли. Алексей сам испугался своей смелости. Милиционе-ры переглянулись. Иса с Аминат в растерянности опустили глаза в пол.
– Что, Арсен, такой справедливый ты? – спросил чеченец, обраща-ясь к Алексею.
Алексей пожал плечами, от нервного напряжения его язык пере-стал слушаться, а дыхание предательски сбилось.
– Тогда и мы будем принципиальны к тебе! – снова произнес ми-лиционер.– У тебя паспорт просрочен, фотография двадцать пять лет не вклеена, придется пройти с нами для выяснения – прозвучал при-говор.
Алексея словно поразило молнией, душа ушла в пятки, и хотя он никогда не считал себя трусом, но и особой смелостью не отличался. Волна сожаления прокатилась по его душе. Надо было срочно что-то предпринимать, что-то говорить, но он молчал. Он, с детства при-ученный доверять людям в погонах, сейчас смертельно боялся их и не мог ничего возразить, он ждал, что кто-то вступится за него, но все молчали.
– Понимаете! – начал было оправдываться Алексей.
– Понимаем, понимаем,– злорадно отвечал милиционер. – И Ар-сен, давай без глупостей, сейчас пройдем для выяснения, пробьем те-бя, а может, ты беглый рецидивист, может, ты в розыске, может, убил кого, а паспорт прикарманил! Сам пойми, всякое бывает, так что пройдем…
– Но поезд же уйдет… – старался возражать Алексей.
– Ничего страшного, мы тебя на следующем отправим, уедешь, не переживай, – успокаивал чеченец.
Все молчали. В вагоне царил страх. И только все та же молодая проводница не унималась:
– Не выходите из поезда, они не имеют права, они же вас не от-пустят, они же рабо…
– Заткнись, пристрелю!– заорал чеченец и наставил дуло в грудь проводнице.
Но Алексей уже не понимал, что она говорила, он будто смирил-ся с судьбой и слушал только биение своего сердца. «Меня отпустят, проверят документы и отпустят, так бывает» – уговаривал он себя. Алексей с другим милиционером уже шел по перрону в сторону во-кзала, в котором и находился отдел милиции. Он, конечно, слышал, что даже самые отъявленные преступники были выпущены из тюрь-мы в городе Грозном, но выхода не было, на сопротивление не было сил. «Странно, в самый нужный момент я не могу мобилизоваться и дать отпор. Моя воля парализуется и я подчиняюсь» – гнусное чув-ство отвращения к себе и стыдливости обуяло его, он ненавидел себя в этот момент, ему было плохо не от того, что он не представлял свое ближайшее будущее, а от того что он трусил и не мог открыть рта. «Да я же всегда такой!– думал он, – Говорить не могу, дереве-нею. Мне бы сразу в драку, а там будь что будет!» От таких объяс-нений своего поведения Алексею стало легче. «А что, драться же я не боюсь, значит, не трушу, а разговаривать, в такие моменты просто не научен, вот и весь расклад, но драться против двух автоматов, глупо!» – убедил он себя. «Ну здравствуй, столица криминалитета» – через силу улыбнулся Алексей, входя в отдел. «А вот художник, от слова худо, очканул, мог бы и вступиться перед земляками, хотя эти рожи разве кого послушают?» – решил Алексей.
            Его грубо толкнули в угол комнаты, называемой отделом. Сопровождавший его милиционер сказал что-то ругательное на сво-ем, и все, кто был в комнате, засмеялись. Что ж, они у себя дома, а он пришлый, наивный тип, согласившийся добровольно покинуть свое убежище. Надежда на быстрый положительный итог все быст-рее покидала Алексея. В голове шумело и стучало от выпитого в по-езде коньяка. За столом сидел, судя по важному виду, старший этой шайки. «Так кто Вы, куда едете, цель прибытия в свободную респуб-лику Ичкерия, ваши имя, фамилия, отчество», – чеканил старший, приготовясь записывать. «Все по правилам, – облегченно подумал Алексей. – Сейчас составят протокол, и все будет хорошо». Так он успокаивал себя, посматривая на золотозубую улыбку милиционера.
– Я Арсен Али-Магомедович Рамазанов …
– Дальше, дальше, – торопил записывающий.
– Ну отец у меня местный, а мать русская…
– Да что ты там мямлишь, – повысил голос чеченец, – не мать, не отец, свою нацию говори.
– Ну, аварец…
– А что же здесь русский записано, в твоем паспорте, или здесь ошиблись?
– Нет не ошиблись, я и говорю, считаю себя аварцем, а чтобы мама не обижалась, я написал в паспорте русский, вот и вся исто-рия! – выдумывал Алексей, испытывая некоторое чувство брезгли-вости по отношению к себе, вертящемуся как уж на сковородке. Все присутствовавшие слушали эти странные объяснения. Когда прото-кол был составлен, у Алексея возникла маленькая надежда, что его скоро выпустят. Но отпускать никто не торопился. Алексея посетило безразличие, оно было сильно и непреклонно в своих ледяных, блед-но-серых тонах и умственно-логическом выводе. «Я попал…» – со-вершенно безразлично констатировал Алексей. Это была самая ма-лая щепотка безразличия и цинизма. Он видел, как они вдыхали этот сладостный воздух власти над человеком, над его свободой, по большому счету конечно же считая его жертвой. Алексей знал: есть категория людей, которая любит измываться, а сейчас он был беспо-мощен и почувствовал это сразу после того как покинул вагон и сту-пил на перрон этого чужого города. В их глазах уже читалась жажда наживы. «Они думают, сколько за меня дадут денег – спокойно на-блюдал Алексей.– Не бьют, и то хорошо». Что ты молчишь, немой, что ли? – вдруг обратился один из милиционеров.
– Я не молчу – тупо ответил Алексей.
– А что же ты делаешь, по-твоему? Может, ты думаешь в данный момент, как отсюда убежать, только это не дело, это я тебе говорю, Анди! – с излишним пафосом произнес чеченец.
– Послушайте, я ни о чем не думаю, вы служба правопорядка, вы обещали…
– Что ты сказал, кяфир, кто тебе что обещал? Ты об этом забудь, это недоразумение, что тебе что-то обещали. На тебя уже покупатель есть, ты заказан, так что лучше молчи, пока я добрый… – произнес другой тип с голубыми глазами и волосами пшеничного цвета.
«Ну Иван, да и только, если б не этот говор и дикий шальной взгляд собаки, попробовавшей человечины» – оценил его Алексей. И все это довершал шикарный армейский камуфляж. Остальные заулы-бались, испытующе глядя на Алексея.
– А я не кяфир – спокойно ответил Алексей.
– А кто же ты, труп, что ли, я гляжу, язык у тебя длинный, укоро-тить, что ли? Да потом на тебя цена упадет. Ладно, живи пока! – вступил в разговор еще один смуглый чеченец с грубыми чертами и обветренным лицом, похожий на  сельского чабана Муслима.
Алексей замолчал под таким напором.
– Слышь, ты хочешь сказать, что и сало не жрешь, и свиной шаш-лык не пробовал?
– За всю жизнь, конечно, не скажу, но последние два года точно не ел, ну с тех пор как начал учить молитвы, – не моргнув глазом, соврал Алексей.
– Анди, – обратился похожий на чабана, – сдается мне, видел я его и раньше, он или ФСБэшник или ГРУшник… – то ли в шутку, то ли всерьез нагнетал напряжение черномазый.
– Да что вы, какой из меня ФСБшник, я их сам не перевариваю, они меня самого пару раз швыряли, эти ГРУшники, будь они нелад-ны...
– Нет, ты не шпион, ты еврей, стопудовый еврей, голимый, а мы евреев любим, за них дают много долларов …
– Но! – пытался возразить Алексей.
– Никаких но, давай прочитай молитву или… – потребовал Анди угрожающе.
Они все дружно посмотрели на Алексея. Он собрался с мыслями, вспоминая, как Катя учила его перед священным месяцем Рамазаном одной из самых простых молитв. Алексей вдохнул полную грудь и произнес: Кулпу Аллаху ахат, аллаху саммад, ламиалид, валамиию-лад, валамия кунлагу, куллыгу ван ахат.
Алексей замолчал, он вдруг вспомнил одного чеченца в армии, ко-торый своровал у хохла Дзюбы из посылки кусок сала. Ему стало смешно, но он сдержался. Чеченцы удивились.
– Да, кулпу ты на троечку знаешь, это похвально, а что же ты с паспортом-то промазал, у нас на Кавказе все по отцу берут и имя, и нацию, это только у евреев по матери – смягчился Анди.
– Я же объясняю, что обидеть никого не желал, вот и вся премуд-рость. В шестнадцать лет, это же только дури много, а толку никако-го…
– Рассуждаешь ты вроде правильно, вот только не увлекайся, зав-тра со следователем шариатской безопасности встретишься. Как он решит, так и будет…
Алексею  не понравились эти слова. «Какой еще следователь, что за шариатская безопасность, – грустно думал он, настроение его снова упало в глубокую карстовую пещеру и уже не собиралось поднимать-ся оттуда. – С ними лучше не говорить ни о чем, а то еще и не то про свою дальнейшую судьбу узнаешь». А знать, как ни странно, не хоте-лось.
– Ладно, ложись на кушетке – предложил один из самых спокой-ных милиционеров, которого звали Султан.
– Спасибо – ответил Алексей.
Он лег и почувствовал, что глаза смыкаются. Поблагодарил Бога, что его не мучают, не бьют, не пытают. «Хотя, наверное, могли бы, ведь я совершенно беззащитен, а их много и они сильны в своей не-нависти к русским, хотя и русские сильны в своей ненависти к ним ничуть не меньше, кто кого перебодает… и что же завтра решит этот старший следователь, одному Аллаху известно», – гадал Алексей. Но ничего не гадалось в его уставшем мозгу, он то засыпал, то просы-пался, в один из моментов пробуждения услышал утренний гомон птиц, почувствовал запах росы и еще не прогретого воздуха, где-то недалеко было свободно и чисто, он оглянулся, на кушетке спал один из милиционеров, другие же стражи отсутствовали. Алексей понял, что уже не заснет. В семь утра он под конвоем пошел в умы-вальник. Откуда-то появился Султан:
– Слышь, пошли, тебя зовет следователь.
Сердце у Алексея застучало, он снова заволновался, хотя накану-не ему казалось, что он успокоился, впав в безразличие к своей уча-сти. Ему казалось, что это был единственно правильный способ про-тивостоять агрессии. Алексей зашел, не подымая глаз. Он попросту боялся увидеть глаза человека, с которым он не сможет договорить-ся, как с той чиновницей из мэрии. «Тем более чеченцы народ озлоб-ленный, их начали убивать в прошлом веке и продолжили в этом, и они жаждут мести, а месть у горцев – это уважаемое чувство», – размышлял Алексей, не смотря на следователя и ожидая его вопро-сов.
– Это Вы Рамазанов Арсен? – спросил строгий голос.
– Да, я – ответил Алексей, изучая ободранные, обмахреные края линолеума, покрывавшего бетонный пол. Алексею даже показалось, что он увидел следы крови на синтетических ворсинках линолеума. Ему стало страшно, в животе забурлило, в голове прострелило. «Они меня продадут в рабство… как пить дать продадут».
– Есть версия – откуда-то из тоннеля слышал Алексей эхо произ-носимых слов, – Есть версия, что Вы, господин Рамазанов, являетесь двойным, израэльско-российским агентом, и прибыли на территорию республики Ичкерия с секретным заданием.
– Что за ахинею он несет? – только и успел подумать Алексей, как его обхватили крепкие объятия, да так, что он, растерялся и потерял голос.
– Алешенька, сынок, ты что, в штаны, что ли наложил, но я же не хотел тебя напугать.
Это был Кадыр. «Как я его голос сразу не узнал?» – подумал Алексей.
– Какой я тебе Алешенька, уже двое детей, для тебя, гад, я Арсен и для твоих джигитов… – опомнился Алексей, в порыве радости приподымая Кадыра. На него смотрели все тридцать два зуба Кады-ра, хотя зубов там, конечно, явно не хватало. «Настоящий мужчина должен быть только с половиной зубов, остальные он обычно теряет в драках» – вспомнились слова Ахмеда. Кадыр что-то спрашивал, Алексей что-то отвечал. Их армейская дружба была спаяна, как сталь, одним общим испытанием. Еще молодыми солдатами они вдвоем дрались против десятерых дембелей. Силы были не равны, но они не отступили и оказались в госпитале, с множественными трав-мами лица, вышибленными зубами и отбитыми почками. Кадыру досталось больше, его губы были разорваны и сшиты в нескольких местах.
– Да, вот спасение, судьба, если б не ты, продали б меня на не-вольничьем рынке, твои орлы… – грустно шутил Алексей.
– Да это они шутили, прикалывались, ну сам понимаешь, скучно им, вот и грузят…
Но Алексей чувствовал, что могли продать.
– Вот, сняли с поезда: паспорт, говорят, просрочился.
– Да ты что, вот хулиганы, – смеялся Кадыр. – Ну пойдем, пойдем. Ко мне поедем, бери манатки и почалили.
Милиционеры стояли удивленные.
– Ну что встали как вкопанные, это мой кореш армейский, стоял насмерть за меня, не дрогнул. Вы не смотрите, что парень на вид так себе, дух у него жесткий, как чеченский! – объяснил Кадыр ситуа-цию. – Как там отец, мать, жена, дети, братишка? – начал перечислять Кадыр.
– Да все, кроме мамы, живы, здоровы, слава Аллаху…
– Да ты что, прими мои соболезнования, я знаю, мать у тебя золо-тая была.
– Спасибо! – отвечал Алексей.
– А у тебя как? Дома?
– Да все хорошо. Вот брата младшего женили, теперь душа спо-койнее стала, а то времена, сам видишь. Все, Арсен, завтра поедешь, никуда от тебя твой Питер не денется. Завтра сядешь послезавтра бу-дешь там…
– Тогда домой надо звякнуть, чтоб не волновались…
– Да звони прямо отсюда, или здесь восьмерки нет?
Алексей набрал рабочий номер Ромаза, затем домашний, никто не брал трубку. «Опять маньяка ловит, а жена где?» – подумал он.
– А, ладно, сейчас никого не найдешь, до завтра они все равно ме-ня не хватятся, вечером позвоню, у тебя же есть телефон?
– А, телефон, есть, а если что, на переговорный пункт съездим, легко…– ответил Кадыр.
Через пять минут они уже ехали по Грозному, цветущему и пре-красному городу земли. К Кадыру домой.



         *            *             *
Дом Кадыра находился в получасе езды от вокзала. Недалеко от центра города. Двухэтажный каменный дом, фасад из красного армавирского кирпича. Обычный кавказский дом. Первый этаж – большой зал, кухня, ванна, туалет, две спальни, хозяйственные помещения, второй этаж – зал поменьше первого, три спальни.
         В общем, места хватало для всех – и для хозяев, и для гостей. Детей у Кадыра  трое – две девочки, старшая и младшая, и средний мальчик Аслан. Жену Кадыра звали Айшат. И Айшат, и девочки были в платках. Скотину Кадыр не держал, так как жалел жену. Алексей и Кадыр сидели на диване, и пили чай со сладостями. Вспоминали ар-мейскую службу. Алексея подмывало рассказать о своих злоключе-ниях и исчезновении Левчика с деньгами, но он сдержался.
– А ты начал молиться? – спросил Кадыр. – Да нет еще, молитвы учу. – задумчиво ответил Алексей.
– Учи, учи и начинай. Знаешь, как хорошо на душе станет, ты про-сто не догадываешься, какая сила в молитвах заложена, а дисциплина посильнее армейской. Сам посуди, пять раз в день молишься, пять раз в день умываешься, чистота, гигиена. Женщины. – и он кивнул на свою жену и дочку – ты сам видишь, в платочках ходят, и с точки зрения религии это хорошо, и с практической стороны, волосы при готовке в еду не попадают, – совершенно серьезно говорил Кадыр. Алексей слушал. – Так что надо, брат, начинать, а то знаешь, жизнь коротка, смерть она же не предупреждает, когда придет…
– Знаешь, я старался начать, но не чувствую еще моральной стой-кости в этом вопросе, не нахожу в себе сил посвятить себя этому, это же не шутка, необходима потребность преклонить колени и уверен-ность, хотя бы небольшая…
– А ты что, еще не уверен, что Аллах существует? – удивленно спросил Кадыр. – Да нет, дело не в этом, в Аллаха я верю, вот только эти ритуалы, этих строгостей не понимаю, – загадочно произнес Алексей.
– Каких строгостей? – нажимал Кадыр.
Алексей мялся, не желая вступать в спор, он боялся обидеть Ка-дыра своим, возможно, для него кощунственным взглядом на рели-гию. Алексей знал, что эти споры до добра не доводят и всегда вспо-минал споры с Асадом, Катиным братом, в которых он по глупости участвовал.
– Ну, что за сложности? – настаивал Кадыр.
– Ладно, ты сам просил – с опаской произнес Алексей.
– Давай, давай, говори, – поддержал Кадыр.
– Вот забивание камнями, или наказание палками, ты что, веришь, что это Аллах повелел так делать? Или утверждение, что мы его рабы, тоже спорно, зачем ему рабы? Ему, наверное, нужны наши чистые, честные, добрые души, а не рабские забитые души.
Кадыр слушал и перебирал четки.
Алексей продолжил:
– А вот почему нельзя рисовать животных и людей, зачем женщи-нам ходить в парандже, да и свинина в чем провинилась – ее кушает половина мира, и почему Аллах спустил послание арабу, а не аварцу, например, – разошелся Алексей, не понимая, что задевает за живое Кадыра своими вопросами. И теперь мы должны изучать арабский язык. Он что, язык бога? Вот мучают меня эти вопросы, и все тут…– закончил Алексей, слегка раскрасневшись и уже жалея что сказал.
– У-у, – запротестовал Кадыр, схватившись руками за голову. – Ты, Арсен, даже не говори кому-то такое, это страшные вещи ты го-воришь, это крамола, богохульство, тебя могут не понять. Все же про-ще простого: или ты веришь и не задаешь вопросы, или ты не веришь и задаешь вопросы. Вопросами ты разрушаешь веру, а вера – она на то и вера, чтобы верить, не зная точно, что к чему. Это, понимаешь, надо чувствовать, ощущать, как в любви: любишь, и все, а плохие ка-чества не замечаешь, как в счастливом облаке летишь, и не хочешь, чтобы пелена спала. Вот если соберешься молиться и уверовать, то не задавай даже себе таких вопросов, мой тебе совет, они лишние. А здесь у нас сейчас все по шариату, и это правильно. Народ обнаглел, разболтался, усмирить его больше нечем…
– Вижу, что нечем, и вижу по твоей бороде, что шариат… – улы-баясь, заметил Алексей.
– Вот вчера воров поймали, теперь им как минимум кисть отрубят, пусть еще радуются, что живы останутся, и я считаю, это правиль-но…– жестко сказал Кадыр.
– Видишь, Кадыр, ты мне даже рассуждать на эти темы запреща-ешь, тоталитарная религия все другие отличающиеся мнения не при-знает, или признает неправильными.
– Так, стоп, сейчас я тебе все объясню. Ислам – это последняя ре-лигия?
– Последняя. – подтвердил Алексей.
– Так вот, так как Аллаха ты признаешь и что Ислам последняя религия тоже признаешь, тогда ты безоговорочно должен признавать то, что Аллах через пророка Магомеда передает нам, и никаких во-просов, и никаких сомнений быть не должно, это одно из условий. И если ты задаешь вопросы, значит, ты не верующий, значит, тебя еще искушает шайтан или ты еще не созрел. Но плохо то, что за тебя спросят с родителей.– доходчиво объяснил Кадыр.
– И ты в это веришь? – спокойно спросил Алексей.
– Во что?
– Ну в то, что с родителей спросят за то, что мы не молимся?
– Да, конечно, верю, это все правда!
– Нет, я ценю арабских ученых, их алгебру, их мыслителей, но ин-тересно, это Аллах им сказал, что религию надо кровью навязывать и заставлять? Да, согласен, и христиане не лучше, пролили человече-ской кровушки немало…
– Да ты что, ты меня удивляешь, кто кого заставлял, что ли? Чепу-ха все это. – распалялся Кадыр.
– А как же тогда, сам посуди, были все язычниками, сам понима-ешь, заставить взрослого человека изменить веру трудно, почти не-возможно, тем более если это впитано с молоком матери, тогда оста-ется самый простой и действенный способ: самых строптивых убить, а молодежь, женщин и детей заставить… вот и вся технология.
– Слышь, Арсен, ну тебя занесло, ты вроде нормальный пацан, а разговариваешь как кяфир… – не выдержал Кадыр. – А вот смотри, один человек сомневался, что Аллах существует, и говорит мулле: его же не видно, как мы узнаем, есть он или нет? А тот отвечает так. Электрический ток в проводах мы тоже не видим, но твердо знаем, что он есть, потому что пользуемся его силой, так и Аллах: мы его не видим, но он вдыхает в нас силу, которая называется жизнь, его мы не видим, а жизнь – вот она, перед глазами.
– Вот это хороший пример – показывая свою объективность, под-держал друга Алексей.
– Конечно, хороший, а то, что мы встретились, это что как не по-мощь тебе от Всевышнего, а если не он, то еще не известно, что было бы. Ты же сам говорил! – напомнил Кадыр Алексею утреннюю встре-чу.
Кадыр слегка растрогался.
– Да, что делать, а без религии же вообще хана, это зверье ничем не остановишь и ничем не сдержишь. Посредников много в религии, признаю, трактовок священной книги много, и это есть, но в общем же религия – это позитивная вещь, она нас лучше делает, вот в чем соль-то,– на высокой ноте произнес Кадыр.
– Согласен – 
Но Кадыра понесло:
– Посмотри, Арсен, что творится: кругом разврат, ****ство, жен-щины ходят как попало, все оголены, соблазняют, мужики их глазами трахают…
На этом месте Алексей понял, как он далек в оценке ситуации от Кадыра. «Надо же, а Кадыр близорукий, видит только следствие, а причину не видит, а мне вот нравятся красиво одетые женщины. Не обязательно же, что они плохие, совсем не обязательно…» – думал Алексей. А Кадыр тем временем продолжал:
– По шариату женщина не должна носить обтягивающие вещи, чтобы не провоцировать мужчин, не возбуждать в них греховных мыслей. Для того чтобы мужчина удовлетворил свои потребности, ему разрешено иметь четыре жены, и это правильно, здоровый под-ход, защищает от венерических болезней...
– Это все верно, только ты забыл, что сейчас на дворе конец два-дцатого века, и женщин уже давно приравняли к мужчинам, да и за-кон запрещает многоженство.
– А плевать я хотел на эти кяфирские законы, ты сам прекрасно знаешь и понимаешь, что женщина не равна мужчине!
– А если она больше денег зарабатывает?
– – Да пусть хоть триллион заработает, это ничего не меняет!
Обстановка то накалялась, то остывала. Кадыру нужен был собе-седник, и Алексей его слушал, кое в чем не соглашаясь, и наоборот. Кадыр оттачивал на нем свои убеждения, размечая свой жизненный маршрут, помечая свою карту добрых дел,  секретным шифром души, к счастью для него, совпадающим со священным писанием. Было видно, что Кадыру было приятно обращать Алексея на путь веры. Было видно, что Кадыр впитал в себя свою маленькую частичку веко-вой мудрости. Он проглатывал ее, словно голодный человек не раз-жеванное мясо, рискуя получить несварение. Он торопился, боясь ку-да-то не успеть, он хотел улучшить свой нрав как можно быстрее, подбирая каждый раз ключ к закодированной всевышнем информа-ции. Он стремился делать полезное и хорошее для кого-то посторон-него, а для себя в результате получалось все хуже.
– Но я, верю! Когда-то и я, получу от Всевышнего упаковку дол-ларов – даже не замечая абсурдность своих слов, Кадыр поднял палец вверх, будто говорил что-то очень важное.
«Заговорил о деньгах», – подумал Алексей без осуждения.
– Когда-то и мне выкатят эту кучку зеленых на тележке из банков-ского хранилища, и тогда я соберу всех своих родственников, и каж-дому дам по тридцать тысяч долларов и скажу: вот, я разбогател, сла-ва Аллаху, и делюсь с вами. Приумножайте, зарабатывайте. Приум-ножил – еще получишь, истратил, просадил, прокайфовал – все, гуляй дальше, больше ничего не получишь. Справедливо? Справедливо.
«Мечты, мечты, как сладок ваш полет, – подумал Алексей, на вдо-хе поймавший весну надежд и выдохнувший осенью сомнений. – Что происходит со мной и во мне, если за один вдох и выдох весна пре-вращается в осень?». Он вспомнил Катю, Артема и Мадинку, и сен-тябрьская осень также абсурдно, но приятно, расцвела весенними подснежниками. Ему захотелось обнять Катю, прижать ее. Чтобы она своим вечно мерзнущим тельцем остудила его раскаленную добела голову, чтобы она остудила трущиеся друг о друга мысли, чтобы они не разлетались как искры от ее холодного прикосновения в разные стороны и не подожгли бы сухостой слов. И вербные веточки отжив-ших эмоций и чувств погасли б, а не трещали в камине головы. Ее прикосновение отрезвит. Алексей словно щекой, носом, лбом прини-кал к холодному, запотевшему влагой осеннему окну и слышал, как шипит, остывает раскаленная плоть, как она немеет от ледяного при-косновения, и он рисует пальцем по туманному стеклу почему-то все-гда одно и то же: сердечко и английское LOVE.
«Зачем мне эти споры, все равно никому ничего не докажешь, у каждого свой, автономный путь к истине…» – подумал Алексей, вы-пивая уже пятую или шестую чашку чая.
– Хорошо – довольно произнес он.
– Что, нравится у меня? Еще приедешь, или опять на полжизни пропадешь? – неожиданно спросил Кадыр.
– Аллах даст, свидимся иншалла, да я еще не собираюсь уезжать, или прогоняешь.– оживился Алексей.
– Да нет, что ты, вот видишь, правильно говоришь иншалла, это уже большое дело. Живи, сколько пожелаешь, братуха, комнату тебе выделю и с хорошей девушкой познакомлю, только придется все по шариату, это мое условие!
– Да нет, что ты, я еще к Калимат не остыл, подожду пока, – отве-тил Алексей, назвав Катю ее настоящим именем.
И они плавно потеряли нить разговора, погрузившись каждый в свои мысли. Кадыр думал об Аллахе, а Алексей думал о нем. «Кадыр верующий человек, он изменился, из буйного дембеля, балагура и выпивохи он превратился в мусульманина. Подсел на религию? За-грузился? А может быть, что-то понял, что неведомо остальным, мо-жет быть, что-то промелькнуло в его сознании средь громадья планов и ветхих нитей памяти… Ну и что, что он желает денег. А кто их не хочет? В каждом живет эта несбыточная мечта о халяве, той самой великой и могучей халяве, что вела нас и будет еще вести, и дальше. А если кто на время лишит нас ее или попытается лишить хотя бы  мечты о ней, так тут такой вой поднимется, все равно что у младенца пустышку отнять, крик будет невообразимый. Но у власти уже не КПСС, а Ельцин, и это значит, халява продолжается, или это значит, что она кончилась, никто толком не понимает. Да, для большинства-то – конец мечтам о равноправии и справедливости»– и Алексей с тоской и грустью вспомнил о фальшивых авизо, о многочисленных пирамидах, о павловской реформе, затем гайдаровской. А здесь, на, и того круче: скотоводство и землепашество побоку, в прошлом, на третьем плане, а вперед вышли нефть, рыба, самопальный этилиро-ванный бензин и соляра, теперь вместо пахоты, целыми деревнями нападают на проходящие товарные и пассажирские составы, похи-щают людей, производят наркотики, печатают фальшивые баксы. Что это? Ну не месть же русским, остающимся, как всегда, крайними. Или это такая жажда обогащения, перед которой померкло все? Неужели Кадыр этого не видит, неужели не понимает? Да если и видит, и по-нимает, то сделать ничего не может.
– Ну посмотри, как врут, сволочи, и глазом не моргнут! – оживил-ся Кадыр перед телевизором и снова замолчал, погрузившись в полу-дрему. Затем он вдруг встал, словно вспомнил о чем-то очень важном, и вышел в коридор. «Моет руки и ноги перед молитвой», – решил Алексей, услышав плеск водяной струи. Кадыр вернулся в комнату, взял со стула молитвенный коврик, ловким движением рук расстелил, встал лицом на восток, и надев белую шапочку, прижал ладони к гру-ди в районе солнечного сплетения и начал беззвучно читать молитву. Так он секунд пять стоял, затем, встав на колени, нагнул голову впе-ред, вытянул руки и пал ниц, коснулся лбом коврика, затем поднялся. В такой последовательности он повторял эти движения несколько раз, затем, стоя на коленях и смотря в ладони, нашептывал слова намаза. Алексей чувствовал притягательность намаза, ему внутренне был знаком и близок этот ритуал, он сидел глубоко в нем и звал приоб-щиться к таинству, но вторая его половина жутко боялась какой бы то ни было зависимости, боялась привыкнуть, прирасти сердцем и раз и навсегда потерять свободу и возможность не молиться.
        «Нет, это пока не по мне, одно дело память генов, мышечная память, влитая в меня от предков, а другое – самолично приобщится к рабству» – как он считал. На самом деле миллионы людей ежедневно преклоняют колени перед Всевышним и считают себя его рабами со-вершенно сознательно, и их это не напрягает, им это даже нравится.
 Это осознание добровольного рабства греет их души. «Фантасти-ка, в этом явно что-то есть, массовый гипноз? Природная тяга подчи-нения кому-то сильному и совершенному? Или моя гордыня ведет меня медленно к обрыву? Обуявшая меня гордыня застелила мой ра-зум ложными идеями и посылами?» – думал Алексей. В дополнение к молодому месяцу, проплывавшему перед ним в незашторенном окне, перед ним проплывала Катя, а за ней Карина, вьющаяся где-то внизу и щекотавшая его. Ее освещенные луной холмы и темнеющие расще-лины, мягкие воздушные прикосновения поглотили все его вообра-жение, он был в ее плену и почти уже предал Катю, так сильно возже-лав Карину, что испугался за детей. «Все в прошлом» – вспомнил он, с облегчением выдохнул, и отключился.
На следующий день Кадыр провез Алексея по городу. В городе была природная красота, во всем чувствовалась любовь горожан к своему городу. С другой стороны, Алексей видел на улицах борода-тых людей с агрессией на лицах. С такими страшно столкнуться даже на шумных улицах, а на глухих и подавно. Эти лица были носителями другой, непонятной Алексею культуры. Эти бородатые люди похожи на хищных, голодных зверей, жаждущих мяса и крови. Их человече-ские качества, присущие им когда-то, вероятно, были оставлены ими, как змеиная старая кожа на обочинах дорог, и горели в кучах мусора, превращаясь за ненадобностью в пепел. «Может быть, так и легче, и умнее, но куда нам верующим в добро, против их веры в свои силы» – грустил Алексей.
– А школы работают? – спросил он тихо.
– Школы? – растерялся Кадыр.
Было видно, что он думает, как ответить на этот простой вопрос.
– Пока еще работают, но что дальше будет, трудно понять. Мой сынишка ходит во второй класс. Увидел в школе объявление о наборе в музыкальную школу, и стал проситься на фортепьяно. Но, я думаю, сейчас борьба нужнее, чем музыка, да и Айшат против: зачем ему эти еврейские штучки, музыка шмузыка? – рассуждал Кадыр.
– Зря так говоришь, музыка всегда нужна, музыка – это все. Я сам хотел в музыкальную школу, но не срослось, пришлось заняться фут-болом, а теперь жалею, мучаюсь, во сне снятся ноты и их запах, слы-шится шелест перевертываемых страниц, белые длинные пальцы с длинными лакированными ногтями и «Аве Мария».
– Да, конечно, это бесспорно, музыка бессмертна, но кому она сейчас нужна, всем только хапнуть, построить дворец, вечные духов-ные ценности никого не интересуют, только доллары, будь они не-ладны…
– А девчонки здесь того, перевелись? Ну там, пар выпустить? – широко улыбаясь, спросил Алексей.
– Опоздал, брат, нет здесь теперь такого, шариатская безопасность не дремлет, но если останешься на недельку, что-то, возможно, и придумаю, – с лукавством в серо-зеленых глазах обещал Кадыр.
Алексею стало теплее, он увидел прежнего Кадыра из той далекой армейской жизни
– Оружие, я гляжу, у вас свободно…
– Наши всегда были при оружии. А у тебя что, не припрятано?
– Да есть в селе, припрятал пару автоматов и РПГ с выстрелами, одна штука, – приврал Алексей, не имеющий при себе даже прилич-ного ножа.
Они гуляли по городу Грозному. Алексей восхищался деревьями, землей. Здесь, в этом райском уголке, все было ярче, сочнее и мягче, плодороднее, чем в его родных местах. «Что еще людям надо – живи не хочу»– думал он. Вокруг витал запах вареной кукурузы, струив-шийся из детства, из одноэтажных поселковых саманных домов, пол-ных чумазых детей и гостей, спустившихся с гор на равнину. Запах бараньего жира был здесь таким же стойким, как и в родном городе, и это успокаивало и давало ощущение родных мест.
– А что, Кадыр, ты и вправду веришь, что у вас тут дела затевают-ся за свободу и независимость, или же из-за денег?
– Конечно, за свободу, – уверенно отвечал Кадыр, – а если кто де-нег хочет, то в этом ничего такого нет, я вот тоже сплю и вижу мил-лион долларов в кожаном чемодане, это моя мечта, имею же я на нее право?
– На мечту? Конечно, имеешь, какой базар, но не любой же ценой их зарабатывать.
– Ну например?
– Ну так сколько людей у вас тут без вести пропало, все газеты трубят: в Чечне рабство и торговля людьми!
– Да какие это люди, простые бомжи, им даже в радость, что их поят и кормят, – оправдывался Кадыр. – И вообще, все это от России пошло, они же нас не оставляют, начиная с прошлого века долбят и долбят, сжигают, убивают, и конца края этому нет, пятьдесят лет би-лись, пока имама Шамиля не предали свои же. Ненависти было море, а тут Отечественная война подошла. Я знаю, ты сейчас про белого коня спросишь, мол, встречать Гитлера собирались. Но ты мне скажи, а чем Сталин лучше Гитлера, только тем, что он свой, грузин? Ну хо-рошо, сто-двести человек воду мутило в республике, но ты мне ска-жи: зачем весь народ-то выселять? Стариков, женщин, детей малых погрузили, в чем поймали, и в товарные холодные вагоны, без еды, без света, без воздуха, плохо одетых, и повезли на верную гибель в Сибирь, в Казахстан. А сколько не доехало, замерзло, задохнулось, умерло по дороге, в туалет не пускали, как животных запертыми дер-жали две-три недели в пути. За это разве можно простить? А если б твою семью так уничтожили, что молчишь, Арсен? Что молчишь? Вот и я молчу. А взяли б сто-двести человек партэлиты, политиков по-современному, арестовали, и все бы утихло, и не было бы такой нена-висти. А теперь Россия ослабла, а мы полны решимости. И что те-перь?
– И что теперь? – переспросил Алексей.
– А ничего, теперь у России рана на сотню лет вперед открылась. Теперь это так просто не забудется. Молодежь рвется в бой. Поэтому и зверствуют, что их в свое время не пощадили, не успокоили. А сей-час что, Ельцин этот указывает, сколько ему денег в Москву слать: отстегните, мол, и живите спокойно. А кому это понравится? Джохар не из тех, что пресмыкается, а мы его поддержим, оружие нам оста-вили, так что теперь пусть сунутся, мы дадим прикурить этим кяфи-рам! – с торжественным ожесточением закончил свою речь Кадыр.
– А что такое кяфир, это русский, что ли? – спросил Алексей.
– Нет, кяфир – это тот, кто ни во что не верит, ни во что, понима-ешь?! – мрачно объяснил Кадыр.
Алексей потерял интерес к разговору еще в самом начале речи Ка-дыра. Но из уважения слушал, и кивал головой, зная аргументы Ка-дыра наперед. «Жить в этом залитом кровью врагов мире я бы не смог. Хранить в себе месть? Наверное, я не настолько мужественен, чтобы рвать своего врага зубами. Избави Бог, но кто его знает» – ду-мал Алексей. Черные точки начали свой забег в склере глаз, посте-пенно сливаясь в одно большое пятно на роговице, открыв черную дыру, ведущую в микрокосмос. «Завтра поеду в Питер, искать Левчи-ка, ловить предательскую морду.» – беззлобно подумал Алексей.


*     *     *

Следующий день прошел быстрее обычного. Кадыр пригласил Алексея на шашлык, там были еще несколько его друзей. За разговорами и по-еданием шашлыка с сыром, зеленью и соленостями, свежими помидорами и огурцами Алексей прислушивался к звукам чеченской речи, ловя гармонию и внутренние ощущения. Так было всегда: когда он не мог понять, о чем говорят, он начинал прислушиваться к звуковыми краскам речи. Все это съестное богатство лежало кучками, а огурцы с помидорами были грубо, размашисто порезаны мужской рукой и складированы здесь же. Тонкий лаваш лежал рядом с толстым. Соус с порезанными ломтиками лука, краснел в двух пластиковых тарелках. Спиртного не было, только пиво, но его никто не считал за алкоголь. Кадыр не пил даже пиво, зато все остальные с удовольствием поглощали «Балтику» -тройку. Прелестный, незамысловатый день прошел, и Алексей в мыслях уже ехал в поезде. Ближе к вечеру они с Кадыром вышли из дома и пошли в сторону магазина, принадлежавшего его сестре. Кадыр сказал, что есть подарок. Алексей не знал, что за подарок. Ему хотелось кинжал, но кинжал был слишком дорогим подарком и он не надеялся его получить. «Что же это будет?» – гадал он. Они шли по вечерней улице. Кадыр сказал, что это недалеко, через пару кварталов. Навстречу им откуда-то из-за угла неожиданно вышли люди. Они о чем-то шумно разговаривали. В тот момент, когда  поравнялись с Алексеем и Кадыром, произошло что-то страшное. Алексей вдруг почувствовал, что проваливается в межзвездное пространство, оглушенный чем-то тяжелым и твердым обернутым в мягкое. Последнее, что он увидел, стремительно падая и закручиваясь при этом в спираль – как насквозь из обреза ружья прострелили Кадыра. «А-а-а» – страдальчески закричал Алексей, но голоса не было слышно. Обрызганный горячей кровью Кадыра, он упал на него и, те-ряясь в межгалактических пространствах, затих. Наступила темнота. Она плотно укутала блеск дня и насквозь пропиталась скорбью. Все смолкло, гром тяжелой артиллерии и небо, на которое он смотрел, бу-дучи набегавшимся и сырым от пота, бессильно валились в снег. Он смотрел на мерцающие и мигающие ему звезды. Это было ни с чем не сравнимо и недосягаемо. Алексею отворилась дверь в загадочный мир. И откуда-то из просвета коридорного, замершего, но светивше-гося тусклым светом проема, мамин крик: «Сынок, Алеша, домой-ой-ой!» Возможно, его били, но он этого не видел и не чувствовал. Да и кому это надо я и так никакой, понимая, что очнулся подумал он. В тот момент, когда сознание просветлело, его посетила острая, как края битого стекла, догадка: «Меня похитили, а Кадыра…» – он не хотел верить своим глазам – Кадыр мертв, вот тебе и свободная Ичке-рия… – Алексей постарался закрыть лицо руками, но ему не дали это-го сделать, тяжелые свинцовые траки сапог наступили на его ладони. «Вот он, апокалипсис, рядом, в этих исподлобья смотрящих глазах, ждущих моего страха и предательства. Но страх куда-то испарился вместе с болью. Все болевые пороги уже пройдены» – презрительно подумал Алексей. Бритоголовая бородатая рожа нехотя пинула его, как мячик, но он не чувствовал. Алексею стало смешно, оттого что его пинают как мячик, и оттого что он превращается в красно-сине-зеленое месиво. «Это они специально делают, чтобы я стал похож на бомжа, на опущенного. Им так легче издеваться, тогда ты уже не че-ловек. А убивать не хотят, твари меркантильные, денег за меня хотят, но хрен получат».
– Я же горец, а тот чеченец, как вы могли так с нами! – крикнул, а на самом деле прохрипел Алексей.
– А нам по хрену, хоть Саддам Хусейн» – заржал бандит.
– Но мы же мусульмане! – кричал Алексей, захлебываясь в крови, текшей из носа.
– Ну и что, мы тоже!– раздался ответ.
– Оставьте его, пусть оклемается – услышал Алексей знакомый голос.
Бить перестали. «Омар?! А он-то как здесь?» – удивился Алексей. Его лицо стало жестким, неуправляемым, словно моченый дуб. «Если Омар здесь, значит, там все провалилось, и мне надеяться, собствен-но, не на что, да что я хочу, Кадыра вон бац, и нет…– к горлу подсту-пил комок обиды, голова вращалась, словно в центрифуге. – А я даже мысленно представлял, что мы могли бы познакомиться. Несколько раз мы играли вместе в футбол, встречались на соревнованиях по борьбе, когда Шамиль, мой двоюродный брат по отцу, боролся на турнире Али-Алиева. А он, вот, так просто, по беспределу хороших парней шмаляет. Да-а времена меняются и нравы тоже. Тогда я, тя-нущийся к свету, чуть ли не без боя хотел сдаться воину тьмы. Я хо-тел, чтобы наркоделец и душегуб стал моим другом, а был ли я тогда в своем уме? Скорее всего, нет!» – думал сейчас Алексей, лежа на бе-тонном полу и различая только светотени, расплывающиеся вокруг. Его оставили лежать. Самостоятельно встать он не мог.


*     *     *

Омар сидел в отдельной комнате, медленно кушал и думал. Но ничего оригинального ему не приходило в голову. В соседней комнате обеда-ли все остальные, среди них присутствовали Мусса-коньячник и Анди по кличке Брюс-Ли. Все семеро ели вареное мясо и запивали буль-оном. Омар ел не поднимая глаз, резкими движениями разрывал куски и глотал их, не прожевывая. Можно было подумать, что у него не хва-тает зубов, поэтому он глотает плохо пережеванное мясо. На самом же деле, если бы кто-то прислушался в этот момент, то услышал бы еле уловимое рычание. Омар ловил себя на том, что в момент еды напрочь забывал человеческую речь. Даже когда кто-то неожиданно входил в его комнату в момент трапезы, он не подымал глаза, потому что в этот момент в его зрачках проплывали лица убитых им. Но такое случалось  не каждый раз и не каждый день, а только в фазе полной луны и только во время вечерней кормежки. Анди же, как всегда, что-то жужжал молчаливому и настороженному Мусе. Остальные молчали. Анди од-новременно и кушал, и говорил, и в этот момент из его рта, натыкаясь на воздушный поток, вылетали смоченные слюной кусочки пищи и разлетались в разные стороны. Муса брезгливо отворачивался, делая вид, что смотрит в окно. В таких условиях, он не мог  дальше кушать и тем более поддерживать разговор.
– Да уймись ты, хватит… – вспылил он.
 Откушав, все лениво разбрелись кто куда. Омар позвал к себе Му-су и Анди. Муса напряженно соображал, зачем они понадобились Омару, в душе побаиваясь пронзающего, и не оставляющего надежд взгляда.
– Есть дело – коротко начал Омар. – Нужно за одного терпилу по-лучить выкуп. – Муса напрягся. – Вы ничем не рискуете, вы посред-ники, с вас взятки гладки – успокаивал Омар.
Анди, насупив брови, сопел.
– Но Омар, мы никогда этим не занимались?
– – Тем лучше, начнете. И выглядеть это будет так, что вы спаси-тели, а не похитители. А технике я вас научу, никогда не попадетесь.
Омар вкратце обрисовал план их действий. По мере разговора на-строение Мусы и Анди ухудшалось, но когда Омар назвал сумму воз-награждения Мусса, воспрянул духом.
– Что, затеплилось внутри? – заметил Омар.
– Так сам понимаешь, дело сложное, риска много, так хоть стимул есть! – довольно произнес Муса.
– Стимул и без денег бывает, когда надо товарищам помочь. – помрачнев, заметил Омар.
Муса ждал от Омара предложений по левому бензину, по фальшивым долларам и даже по наркоте, но то, что он услышал, было полной неожи-данностью. Мусса, конечно, не отличался разборчивостью в выборе средств и методов зарабатывания денег, но деньги, предложенные Ома-ром, стали решающим фактором. «А что, выбора все равно нет, Омару никто не отказывал, а он мог и бесплатно попросить помочь, и никуда не делись бы, а тут хоть что-то…» – такие мысли витали в голове Мусы. Анди тоже о чем-то думал, но его никто не спрашивал.
– Деньги, аванс пятьдесят процентов, дам завтра перед отъездом, а пока расслабьтесь, отдохните – предложил Омар.
Спорить было бесполезно. Анди же думал: «Куда он лезет, сидели на бодяжном коньяке, так бы и дальше сидели…» Он втайне мечтал жениться на сестре Мусы и тем самым породниться с ним. «А уж по-том он будет считаться с моим мнением» – надеялся Анди.
 



Алексея погрузили в УАЗик-буханку и повезли. Он стонал во сне. «А-а, скулит собак»– произнес сопровождавший его старый чеченец с длинной ухоженной бородой и в папахе. Алексей очнулся в темноте, пахло сыростью и человеческой бедой. Из темноты на него смотрели две пары глаз. «Может, я умер?» – обрадовался Алексей. Он несколько раз закрывал и открывал затекшие свернувшейся кровью веки. «Нет, это не сон, а жаль» – подумал он.
– Что, отрихтовали? Они могут… – услышал Алексей молодой го-лос. – Давай уж познакомимся, я Иван – крестьянский сын. А его зо-вут Костя, он офицер. А тебя?
– Алексей – с трудом выговорил Алексей.
Губы и язык не слушались. Постепенно глаза привыкли к темноте, и Алексей смог рассмотреть сокамерников. Иван был молодым бело-брысым пареньком со светлыми глазами. Было видно, что дух его еще не сломлен, и он готов приспособиться к любым трудностям. Костя же, судя по всему, был серьезно болен, может быть, даже ранен, и не только физически, но и морально. Его глаза не вызывали оптимизма. Он почти ничего не ел, все время молчал. Состояние неволи сломило Костю, и было видно, что он хотел смерти, хотел умереть сам, а не под ножом или топором палача, и было глупо и жестоко уговаривать его бороться. Костя понимал, что офицеров здесь не любят и его вряд ли оставят в живых, тем более что выкуп за него платить было некому и нечем. До военного училища он жил с тетей, родители его рано умерли, попав в автомобильную аварию. Ивана же каждый день вы-водили на работу, так как он владел навыками работы столяра и плот-ника. В камеру он приносил сигареты и дух свободы. Долгими вече-рами Иван рассказывал свою историю. Костя не слушал его, или де-лал вид, что не слушает, а Алексей слушал, представляя Ивана в бу-дущем этаким русским мужичком, сидящим на завалинке и смолящим самосад. Константин же все больше угасал. Алексею было жалко его. «Но что я сделаю, мир жесток к слабым. И где же Ты, Бог, где твоя карающая десница?»– шептал про себя Алексей. Константин тоже что-то шептал. Казалось, что он молится. Но на самом деле он звал смерть, а она не приходила, прячась где-то за этими бетонными сте-нами.




Лето в городе было по обыкновению не жаркое. Лишь изредка выдавались деньки с безоблачным небом и южным ветром. В такие дни почти все свободные от трудов праведных люди устремлялись на пляж. Прогноз погоды обещал на сегодня циклонический вихрь. Все ждали грозу и шквалистый ветер, но, как часто бывает, в небе на-перекор всему не было ни облачка. Солнце пекло, асфальт плавился. А рядом текла прохладная Окская вода. Иван сидел на бетонной на-бережной, упираясь ногами, в ее скат и всматривался в проходящих на пляж людей, выискивая знакомые силуэты. Народ валил недуром. Некоторые особо нетерпеливые начинали раздеваться еще на лестнице, ведущей к понтонам. И вот на понтонах становилось особо тесно от прибывающих косяками людей. Час назад эти люди спешили по своим делам, и ничто не могло их объединить: кто-то писал письмо, кто-то занимался домашним хозяйством, кто-то шел в гости. Но сейчас они глотнули прохлады, струящейся от реки, и стали мягче и счастливее. Иван видел, как меняются их лица, когда они вступают на понтонный мост, ведущий на городской пляж. Вот так они встают утром и, выглянув в окно, понимают, что должны, во что бы то ни стало искупаться и позагорать.
                Их вялое настроение постепенно превращается в настойчи-вое, волевое желание провести день с пользой для здоровья. И они начинают вспоминать, где лежат плавки, купальники, на какой полке, в каком шкафу, они лихорадочно ищут в кладовках маски, ласты, со-бирают термосок с продуктами, складывают полотенце и уходят из дома. И часам к одиннадцати их стремление оказаться в прохладной воде, и вволю поплескаться уже непреодолимо. Иван вглядывался в знакомые черты, но лица сливались: глаза, носы, лбы, подбородки, цвета волос не давали почти никакой информации для опознания. Он видел мелькавшие тут и там панамки, бликовавшие солнцезащитные очки, пестревшие в глазах яркие рубашки, оголенные тела рябили, а река ослепляла, отражая солнечные лучи, и он, уже не в силах дальше смотреть на все это буйство, жмурился. На самом деле он и не старал-ся вглядываться в лица, потому что понял: нельзя, почти невозможно вычислить своих в этой толпе, если только по походке или по только им присущим повадкам – и больше никак, разве что встать у перил в начале понтон и разглядывать всех проходящих.
               Купаться одному было неинтересно, он любил компанию. Река жила своей обычной жизнью, а люди – своей, суетной, со своими внутренними законами. «Муравейник»– сравнивал Иван, сидя на про-гретом солнцем бетоне. Изредка под понтонами находили утопленни-ка. В эти дни у рыбаков, примостившихся на краю мостков, был осо-бый клев стерляди. Временами, но значительно чаще, чем этого хоте-лось бы рыбакам, в акватории пляжа появлялись моторные лодки. На-гнав волну и вызвав недовольство рыбаков и восторг купающейся детворы, лодки удалялись, ведомые подвыпившими, загорелыми му-жиками. В тот момент, когда волна доходила до понтонов, а доходила она почти сразу, на мостках начинался хаос, соединительные трапы мотало, координация людского потока нарушалась, движение при-тормаживалось. Взрослые крепче держали своих чад, одевающиеся и раздевающиеся по ходу движения, они теряли равновесие и падали, искали опоры и находили ее, в конце концов, в самой толпе.
              Во время волны купание активизировалось. А рыбаки, не-смотря на шум-гам, как роботы, с определенной периодичностью, дождавшись, когда сетка ляжет на дно, дружно друг за другом начи-нали тянуть. От сырой веревки и трения руки у них разбухали и по-крывались мозолями. В момент появления заветного квадрата из воды все замирали. Иван даже забывал дышать в этот момент, секунда-другая – и косячок чехони  серебрился в зыбке. Умелыми движения-ми, похожими на баскетбольные, рыбак перекидывал сетку через пе-рила. Но сейчас было слишком много народу и  ничего не оставалось, как выбирать рыбу прямо из сетки и бросать ее в старый школьный портфель. Мальчишки были тут как тут, и любая возможность помочь рыбакам, собрать рыбу, или подержать веревку, принималась ими на ура. Иван не был исключением. Он часами мог созерцать процесс ло-ва. Было в этом что-то завораживающее. Иногда он забывал, зачем пришел на пляж, и просто часами сидел рядом с рыбаками. Это было похоже на массовый гипноз, на шоу, при котором все смотрели толь-ко в одну точку, на выходящую из воды сетку или на колокольчик ви-сящий на подпуске, либо на поплавок.
              Процесс держал публику в оцепенении, пока шел клев, но только он спадал, толпа редела, оставались только самые стойкие, ме-стные ребята. Как и Иван, они были в основной своей массе из рабо-чих семей. Жизнь у них была, прямо сказать, не богатая, но никто не ощущал особой бедности, все были примерно равного положения. Во многих семьях пили отцы, пропивали зарплаты и премии, скандалили, но все к этому привыкли, и это было обычным явлением. Хуже было тем ребятам, у кого пила мать. Они, как правило, плохо учились и были хулиганами. «Время какое-то сумеречное, тишина, закат солнца и безнадега полная, такое затишье перед бурей, а дальше все пьяные, драки, разбитые головы, растрепанные, неумытые дети и слезы, сле-зы, слезы, пьяные рыдания и клятвы бросить пить, мутные глаза ро-дителей и вездесущий перегар»– вспоминал Иван.
             Его рассказ не был открытием для Алексея, но он слушал, ему вообще нравилось больше слушать, чем говорить. А Иван продолжал. Все  происходило каждый день, сегодня у одних отец мамку гоняет, завтра у других.  Дети спасались на пляже, на рыбалке и еще бог зна-ет где. Здесь, у реки, хоть и на время, их ждал другой, не похожий на их семьи, мир. Мир солнца и грез. Здесь они видели других людей, других детей из более благополучных районов и семей. Им станови-лось легче, они вырывались из крепких объятий действительности, и их разряженные батарейки незаметно заряжались новой энергией, энергией жизни. Подсознательное стремление не сгинуть, не про-пасть, устоять перед взрослым беспределом еще одну ночь, продер-жаться в пьяном аду. В их районе многие так жили. У Ивана было, как полагается, два друга – Руслан, татарин по прозвищу Гуталин, и Андрей по прозвищу Трамблер. В такой компании они часами сидели у воды, и что-то было в этом таинственное и загадочное. Обычно ча-сам к двенадцати купающиеся так шумели, что распугивали всю ры-бу. Но рыбаки не уходили. Иногда они подолгу не вытаскивали свои сетки, делая перекур, и смотря куда то в даль, проявляли полное без-различие к тому, что происходит вокруг. Детвора, визжащая, крича-щая и бурлящая, захватывала все мелководье, оттеснив взрослых в более глубокие места. Родители зорко следили за своими чадами, но те умудрялись занырнуть дальше и глубже разрешенного и, не найдя под собой дна, нахлебаться воды. Родители мгновенно срывались со своих насиженных на горячем песке мест и спасали детей, и вытаски-вали своих брыкающихся посиневших от холода чад насильно.
                В свои двенадцать лет Иван был уже опытным пловцом. Андрей тоже плавал, но не так быстро и уверенно, как Иван. Руслан же вообще не умел плавать, потому что всячески сторонился купания. У него был мистический страх перед водой. Руслан боялся не сомов, как Андрей, и не утопленников, как Иван, он боялся русалок. И сколько ему ни объясняли, что это сказки, что никаких русалок не существует, он категорически отказывался заходить в воду глубже колена. Из-за этого заблуждения Руслан до сих пор не научился пла-вать. «Баран ты черный – возмущался Андрей, – это ж то же самое, что на велосипеде, один раз получится – и считай научился». «Не, я на глубину не пойду» – упирался трусоватый Руслан. Иногда Иван ждал своих друзей на лавке перед домом. Если их долго не было, он начинал подбегать на угол дома и смотреть, не идет ли Гуталин. Анд-рей же выходил через проходнушку. Когда их долго не было, он с не-охотой, шел на берег и сидел там на краю бетонного спуска к реке, выглядывая их на пляже. И в этот день, как и во многие другие летние дни, Иван спустился по старинной литой,  резной лестнице и выбежал в двери парадного подъезда. Дома не сиделось. Утро было теплое и доброе. Рядом гудел швейник. Он располагался на первом этаже двухэтажного купеческого дома из красного кирпича. Звук швейных машинок с утра до вечера сопровождал местных жителей. Дети, хва-таясь за подоконники, вставали на выступы в стенах, прилипали к ок-нам и клянчили нитки. Добрые швеи давали нитки, а злые прогоняли прочь. Был еще третий тип швей: это молодые красивые девушки, ко-торых убирали от окон в глубь цеха. Причина была ясна, молодень-ких швей не оставляли молодые ребята, или просто прохожие, слу-чайно проходившие мимо, да и ребята поменьше не пропускали воз-можности флиртануть с красивыми швеями. Производительность труда в такие моменты резко падала, что вызывало сильное не до-вольство мастеров, гнавших план.
                Иван в ожидании Руслана пошел на угол дома, откуда про-сматривалось  крыльцо, выходящее прямо на улицу. Старая, бабушка Руслана сидела на стуле. В хорошую погоду ее выводили на крыльцо. Периодически к ней кто-то подходил из таких же пожилых, и они по-долгу разговаривали. Если подходили татары, то она разговаривала по-татарски, если русские – то по-русски, но очень плохо. От нее ис-ходил запах старости, и Ивану, да и другим детям, приходилось за-держивать дыхание, проходя мимо крыльца. Ребята все не шли. Ивану было обидно, ведь даже мелкота из их двора, и та ушла на пляж. На-род небольшими группами пробирался в сторону пляжа. Иван, сидя на лавке, внимательно разглядывал проходивших. Его интересовали девчонки и купальные принадлежности, с которыми люди шли на пляж. Иван не смотрел на девчонок нагло, как Руслан, он вообще ста-рался показать нулевой интерес к проходившим мимо особам, но они его, конечно же, интересовали. Что-то в глубине души заставляло его сжиматься при виде красивой девчонки. Но больше всего Иван наде-ялся и боялся, что вот-вот из -за угла дома появится девчонка из шес-того «А» класса. При этой мысли он встал, одернул шорты, и приче-сал волосы, похожие на золотистую копну соломы. Шансов, что она пойдет именно этой дорогой, не было никаких, ну приблизительно один к тысяче. Один раз правда такое все же случилось: она выплыла, из-за угла с неизменно лучезарной улыбкой. И он, вместо того что бы поздороваться и не дать ей прохода, пока она не согласится пойти в кино на вечерний сеанс. Вместо того чтобы угостить ее пломбиром за двадцать копеек, да в конце-то концов пригласить на свой любимый футбол, чтобы увидела его в игре совсем другим, смелым и настоя-щим, дерзким и веселым, сжался весь, и его как всех влюбленных,  охватил ступор. Он ненавидел себя в эти секунды, пока она, улыбаясь и глядя на него в упор, проплывала в сторону пляжа. «Трус, трус, ду-рак, болван» – ругал себя Иван, но было уже поздно, неуверенность поселилась в нем прочно и надолго. В этот момент парадные двери открылись и оттуда выскочил Андрей, дожевывая какую-то пищу. «Картошка с курицей, кушает за двоих, а сам метр с кепкой» – поду-мал Иван. Следом из-за угла дома появился Руслан. «Что так долго? Пошли быстрее, а то все места займут, день-то жаркий, яблоку негде будет упасть» – заметил Иван. Они пошли вдоль заводской стены. Лязг железа и резкий зловонный запах доносились из цехов через от-крытые в летний период форточки и распахнутые окна. Гальваниче-ское производство источало смертельно кислые испарения. В одном из цехов работала мама Ивана. Проходя мимо, Иван всегда загляды-вал в окошко маминого цеха, чтобы отдать или забрать ключи от квартиры, а иногда и просто так, от скуки. Многие ребята теряли свои ключи на пляже, а затем не могли попасть домой до вечера, стояли голодные и ждали родителей с работы. Увидев маму, Иван звал ее или ждал, когда она сама повернется в его сторону. Бывало, она сразу за-мечала его и, моргнув, что означало сейчас подойду, завершала свои дела. Ее резиновое обмундирование было всегда сырым, а перчатки на руках говорили об опасности той среды, в которой ей приходилось работать, погружая тэны и другие ржавые детали в соляную кислоту. Детали через какое-то время после обработки выходили блестящие и красивые. Маме давали молоко за вредность, но от тяжести труда она все равно выпивала. Что мама выпившая, Иван замечал сразу – по го-лосу, по глазам, по движениям. Иван очень не любил ее такую. Она становилась чужая, бесчувственная, посторонняя тетка, с несвязной речью и вздорным поведением. Но хуже всего было то, что вслед за этим следовало вечернее продолжение с отчимом. Мама не умела ос-танавливаться. И после размолвки с отчимом, который был очень не-доволен, что мама выпила без него, следовало перемирие за бутылоч-кой, случайно припасенной свекровью. Дальше больше, а частенько доходило и до драки, но это будет вечером, а сейчас середина дня и Иван, заглянув к маме в окно, понял, что она трезва, и от сердца от-легло, и стало радостно на душе. «Вот теперь можно идти на пляж!» – скомандовал он, и компания, перебежав дорогу, забежала в парк име-ни Марата.
                В парке, в тени аллей сидели на деревянных волнистых лавочках любители шахмат. Четыре доски на двух лавочках объеди-няли между собой в основном пенсионеров, но Руслан тоже интересо-вался и легко входил в игру с каким-нибудь перворазрядником пенси-онного возраста. Сначала, конечно, Руслана не воспринимали и он просто стоял, часами следя за перипетиями игры, но однажды ему да-ли сыграть, и он свел вничью свою первую парковую партию. Русла-на зауважали. Иван же не интересовался этой умной и нужной, как он считал, игрой, но то ли он не любил проигрывать, то ли боялся выгля-деть глупо в случае быстрого проигрыша, поэтому играть не стремил-ся, и его мысли целиком занимал футбол. Андрей же играл со сверст-никами и чаще всего выигрывал, но со старшими не решался, они да-вили на него своим авторитетом, и поэтому он не мог нормально со-средоточица. «Интересный ты, Руслан, фрукт – говорил Иван, – в школе ты двоечник, а в шахматы отличник. Что-то в тебе перепутано, что-то тайное бродит, аферистическое?» «Да ладно, какой из меня аферист – отвечал довольный Руслан, – просто интересно, вот давай сыграем» – предлагал он. Но Иван всегда отказывался, потому что знал: Руслан выиграет, и без всяких скосок на дружбу, это будет его своеобразная месть за то, что Иван ставит его в футбол.
                Кроме того, Руслан на удивление всем, но только не друзь-ям, всегда пролезал вперед самой огромной очереди за мороженым и мило улыбнувшись продавщице, покупал на всех. Он вообще легко сходился с людьми, легко запоминал их по именам и при дальнейших встречах всегда здоровался и обходился как со старыми знакомыми. Иван же этими качествами не обладал, что заставляло его комплексо-вать в общении, но он обладал относительной смелостью, отсутст-вующей у Руслана, при встречах с хулиганами, и тем самым в их от-ношениях появлялось равновесие, что наверно и сохраняло дружбу. По правую руку их движения на пляж, спрятавшись в аллеях, стояла пивнушка по прозвищу шайба. Рядом с ней на резных чугунных бар-дюрах сидели пьющие пиво. Земля была усеяна скелетами и мелкими костями воблы, леща и другой соленой и сушеной рыбы. Завсегдатаи со смаком обсасывали каждую косточку, а сильно выпившие иногда, наоборот, выкидывали целые куски. Кто-то мешал водку с пивом, что при такой жаре было небезопасно. «Что-то морит, не иначе ливанет после обеда» – предположил Андрей. Иван не любил пиво, и глотнув раз оставленное отчимом в холодильнике, оно ему не понравилось. «Горечь какая-то?» – решил он. Руслан же, наоборот, попивал пивко из рук своего отца, заядлого любителя холодненького с воблочкой, думая таким образом заработать авторитет перед сверстниками.
Небо было высокое и голубое. И вот показалась покрытая солнеч-ным золотом река. И сразу пахнуло водой и свободой. Ивану хотелось бежать со всех ног туда, вниз, к воде, но он сдерживался. Он знал, что Андрей с Русланом тоже только и ждут, чтобы  сорваться на бег. А бег по скользкому от мелкой песочной пыли, склону заканчивался уже не раз ссадинами и ушибами. Иван еще не забыл, как в прошлом году разбил здесь локоть и колено, упав и содрав кожу до мяса. Но желание поскорее нырнуть переполняло, как и сотни людей, спус-кавшихся по лестнице на понтонный мост, а по нему через рукав реки на песчаный пляж. Но вот они вступили на мостки и чуть вырвавший-ся вперед Руслан, обернувшись, и хитро улыбаясь, предлагает: «По-бежали!» – Андрей сразу отказывается от борьбы. Иван тоже, оценив свои шансы перед умчавшимся вперед Русланом, кричит ему вслед: «Беги, беги, черная обезьяна!» И Руслан, назло всем, убегает.
            А Андрей, поравнявшись с Иваном, добавляет: «А куда спешить, лучше спокойно, а то занозу посадить можно». Иван молча кивнул, а сам подумал: «Трусоват ты, Трамблер. А может, все из-за твоего ума». Андрей был один из умнейших в классе. С ним конкури-ровали только две девочки-еврейки. А четверка у него была только по физкультуре, из-за его природной слабости. Бедолага был в детстве рахитиком и с трудом выкарабкивался из этой ямы, плохо набирая вес и отставая от всех в классе по росту. Меньше его был только Гоша Ятрин, отпетый хулиган, куряшник из неблагополучной семьи. А в их районе слово «неблагополучная» значило, что мать или отец в тюрь-ме, братья и сестры ведут воровскую жизнь или сидят в колониях и вся их жизнь пропитана беспробудным пьянством. Иван и Андрей медленно шли вдоль деревянных, покрашенных синей краской перил, пробираясь на пляж. Они уже приготовились вступить на бурый влажный песок и пройти дальше, на раскаленное желто-белое про-странство. Они уже видели людей, толпившихся у мостков. На пон-тонах в обратную сторону, тонкой струйкой тек ручеек желающих покинуть пляж. Сумбур создавали и дети, мельтешившие тут и там, и прыгавшие с мостков в воду. Играя в догонялки, они расстреливали всех окружающих брызгами разного калибра. Недалеко от моста была специально огороженная территория с горками, но дети сновали по-всюду. Хозяевами пляжа считались именно дети и, конечно, хулига-ны, которые и дневали, и ночевали здесь, занимаясь то рыбалкой, то своими мелкими пакостями по отношению к сверстникам, а иногда портя кровь и взрослым. Иван на привычном месте, искал глазами Руслана, справа, метрах в двадцати от понтонов, но не находил. «Мо-жет быть, уже занырнул», – подумал он. Солнце пекло все сильнее, хотелось искупаться, но Руслана не было видно. Иван с Андреем вме-сте, как по команде, повернулись на крик. И увидели чернокожий си-луэт в гуще шпаны, ныряющей с мостков. Андрей сразу, будто чувст-вовал с нескрываемым злорадством произнес: «Доигрался. Да ну его, пошли, сам куда-то торопился, вот и пускай теперь ныряет на глуби-не: может, плавать научится». « А если утонет?» – буркнул Иван и, отдав свою одежду Андрею, пошел в сторону Руслана.
             Руслан стоял в гуще ныряльщиков, а те, зная, что он не умеет плавать, старались оторвать его руки от перил, чтобы сбросить в воду. Глубина в этом месте была метра три. Руслану, чтобы нахле-баться, вполне хватило бы. Больше всего старался скинуть Руслана одноклассник-хулиган Гоша Ятрин, ему помогали ребята постарше. И в какой-то момент это им удалось. Руслан, как в замедленном кино, пролетел по воздуху и плюхнулся в воду. Иван прыгнул за ним. Шпа-на тоже попрыгала, изображая бомбочки. Сильное течение отнесло их, но все, кроме Ивана и Руслана, вынырнув, поплыли к понтонам. Руслан, вынырнув, стал бешено барахтаться, делая множество непра-вильных, ненужных движений, затруднявших движение. Он потерял ориентировку. Иван же поднырнул под него и снизу подтолкнул, что было сил, в направлении берега. В барахтании Руслана появилось ка-кое-то поступательное движение, глаза его были полны ужаса и смя-тения. Но страх сделал свое дело – Руслан доплыл до берега. Черты-хаясь, он вылез из воды и, не дожидаясь, быстрым, решительным ша-гом пошел по берегу, будто хотел набить морду, низкорослому Ятри-ну. Вдруг он остановился и истерично закричал, обращаясь к шпане: «Козлы, я же плавать не умею, я же утонуть мог»! Но никто его не слышал, ветер уносил крики вместе с детским гвалтом. «Ну что ты разорался, тебе еще им спасибо надо сказать, они тебя плавать научи-ли» – похлопал по плечу Иван. «Да уж, чуть не утоп…» «Не ссы, про-рвемся». «А я и не ссу», – понуро отвечал Руслан. «Пошли на наше место, вон к Андрюхе», – предложил Иван. «Пошли, а там, кажется, какие-то девчонки примостились. А, я их знаю, со школы девки».
Вода прогрелась, но дети все равно мерзли из-за долгого нахожде-ния в ней. Повсюду слышались крики: «Вася, вылезай!» «Маша, хва-тит, иди греться. Я что, не понятно говорю? Ты что, русский язык не понимаешь? Больше купаться не пойдешь!» Андрей тихо лежал ря-дом с девчонками и молчал как партизан. «Привет, девчонки, а где ваша подружка Маринка?» – с ходу задал вопрос Руслан. «Да в пере-одевалку пошла». Сердце Ивана замерло, речь шла о его мечте. Он всегда удивлялся, с какой легкостью Руслан разговаривает с девчон-ками. Наверное, потому что у него сестра взрослая, в десятом уже, он и привык к общению, а у меня нет сестры и язык деревянный. «А что, она уже уходит, так быстро? Даже меня не поцеловала.» – хохмил Руслан. «Но, но, вот мы ей скажем, куда ты замахнулся» – шутливо пугая, отвечали девчонки. «Ох, ох, забоялся, видали мы таких, – пере-дразнил их Руслан. – Ну ладно, девчонки, кроме шуток, у нас там дела есть, на той стороне пляжа. Можно мы около вас свои вещи оста-вим?» –  спросил Руслан. «Только ненадолго, а то вдруг нам понадо-биться уйти» – оговорились девчонки. «Да, полчасика, не больше!» – как всегда, блефовал Руслан. Девчонки посмотрели на ребят, потом переглянулись и хихикнули, прикрывая рты ладошками, о чем-то шептались, стреляя глазами в их сторону. «Ну я так понял, мы дого-ворились»– громко произнес он. «Что?» – переспросила одна из под-ружек и, громко засмеявшись, махнула рукой.– А, да, поняла!» «По-шли», – скомандовал Руслан. «Больные какие-то на голову» – провор-чал Андрей. «Не говори-ка, ржут и ржут, без причины» – поддержал Иван. Друзья побрели на другую сторону пляжа, надеясь найти там что-то интересное. Им хотелось поиграть в футбол или в волейбол. Иван шел и думал о той, которой не было: «Они сказали, что она пе-реодевается, но около переодевалки стояла очередь, а ее там не было. Может, она  пошла купаться…» Иван в очередной раз представлял, как он познакомится с ней, пригласит в кино, завяжется дружба и…
             В этот момент его кто-то сильно похлопал по плечу. Это был явно не Андрей, и уж тем более не Руслан. Иван резко повернул-ся. Перед ним стоял одноклассник Бизяй и с ним еще пара из ларца, как мысленно обозвал их Иван. Их тупые лица не выражали ничего, кроме желания что-то натворить. «Здорово, Гуталин», – обратился Бизяй к Руслану. Тот, нисколько не обрадованный такой встречей, понуро ответил: «Здорово, синьор-помидор». Так звали Бизяя за его круглое, густо краснеющее при смехе лицо. С Андреем Бизяй поздо-ровался более радушно, так как тот иногда давал списывать домаш-нюю работу. «Ну что, Руслан, пойдешь с нами буфера смотреть, вон там раздевалка классная поднырнул и кайфуешь» – предложил Бизяй, зная слабость Руслана к обнаженной натуре. «А чо ты, Вано, пошли тоже, а потом пойдем шакальнем по пляжу, ты же борец, поможешь, если помахаться там с кем». Руслан мялся, наконец с решительным видом ответил: «А что, пойдем!». «Смотри только, если поймают, нас не сдавай, а то знаю я тебя, всех выдашь». «Не выдам!» – как можно тверже произнес Руслан. «Смотри, черный отхерачить могут» – испы-тующе произнес Бизяй. «А пускай сначала догонят» – заносчиво от-вечал Руслан, совсем запутанный Бизяем. «А ты?» – спросил Бизяй у Ивана. «Не, я не пойду, я в футбол, да искупаться» – твердо ответил Иван. «Ну как хочешь, много теряешь». Двое из ларца тупо и как-то криво улыбались. Андрей вообще стоял чуть в сторонке, про него ни-кто не вспоминал. Иван с грустью посмотрел на удалявшуюся компа-нию и хотел крикнуть Руслану, чтобы тот не ходил, но вспомнил прошлогодний случай, когда Руслан, поднырнув под девчонку, ошиб-ся и облапал здоровенную толстую тетку. На что та, подпрыгнув как ошпаренная из воды, закричала: «Ах, ох, что это!» – и увидев выныр-нувшего в пяти метрах Руслана, ринулась за ним с криками: «Ах, га-деныш такой, поймаю – все уши  оторву!» Тяжелая и неповоротливая тетка гналась по песку за Русланом, пока тот не исчез в пляжных за-рослях. Но она выбрала другую тактику. Встала у входа на понтоны и дежурила на них до вечера. Такой упертой тетки здесь давно не виде-ли. А Руслан, воспользовавшись ее замешательством, на круге под-плыл со спины и, не замеченный, ловко забравшись на мостки, был таков. Иван промолчал. Идти шакалить ровесников тоже не хотелось. Но эта тяга прославиться в среде хулиганов бередила его даже боль-ше, чем деньги, которые они должны отнимать. Такие деньги его не интересовали. Бизяй же был трусоват, но это перекрывалось его фан-танирующей наглостью и подлостью.
                «Пойду для количества, – подумал Иван, – а то подума-ют, что струсил». Бизяй, Руслан и двое из ларца скрылись за кустами. В направлении переодевалки шли две дамы. Иван с сожалением по-смотрел в сторону переодевалок. Он представил плавные движения раздевающихся женщин, и у него потемнело в глазах, сладкая волна накатила, он представил их темные соски… Он резко присел, потряс головой. «Что с тобой?» – спросил Андрей. «Да так, ничего, примори-ло, сейчас пойдем». По реке плыла речная яхта, тарахтели моторные лодки с прикрепленными к ним веревкой лыжниками, чайки парили в небе. Появились облачка, и усилившийся ветер вселял уверенность и тревогу, что будет гроза. Пляж кипел и жил своей жизнью. Вытяну-тый вдоль реки и разделивший ее на два рукава, он напоминал Ивану океанический лайнер, виденный в фильмах. Его острый нос проплыл между фермами и сводами старого заклепанного исполина-моста, по-строенного еще в 1936 году и до сих пор благополучно стоящего и служащего людям. А заросшая кустарником корма была на уровне мельницы, высившейся на берегу. Деревья и кустарники на-ступали на последние пятьсот-шестьсот метров чистого речного пес-ка. С каждым годом пляж умирал от загрязнения реки и заиливания. «Вот труба торчит из бетона, оттуда вытекает гашеная кислота из ма-миного цеха, а мы здесь купаемся», – думал с опаской Иван. «Я пойду к девчонкам, – виновато произнес Андрей и с надеждой в голосе спросил: – А ты идешь? Не ходи с ними, с ними можно и в милицию загреметь, а там в школу сообщат, на учет поставят». «Иди, иди, я скоро приду»– успокоил его Иван. Андрей тихо удалился, загребая ногами песок. Мимо Ивана пробежало два мужика, из-за кустов раз-дались крики женщин. Мужики явно бежали туда. Иван услышал треск сучьев и подумал: «Руслан такой черный, заметный, его точно загребут…» Так и случилось. Два здоровенных мужика поймали Рус-лана и, держа за уши и вывернув руки, тащили в пикет. Руслан же во-пил и плакал: «Отпустите, пожалуйста, я ничего не делал, это не я, это Биз… вы ошиблись!» Но спутать чертенка было невозможно. В погоне ему разбили нос, и он представлял жалкое зрелище.
Бизяя и его корешей и след простыл. Ивану хотелось броситься под ноги к этим здоровым пузатым мужикам и просить их, умолять, чтобы они отпустили Руслана, но его останавливала мысль, что его тоже заберут, как соучастника и он будет опозорен: «Потом объясняй, что ты там не был. Вступился, значит был, вот и все разговоры». Иван представил, как попадет Руслану от родителей. Иван думал, что бизя-евская компания разбежится со страху, но не тут-то было. На другой стороне пляжа он увидел их сидящих на песке и курящих. Они заме-тили его и замахали руками, чтобы он подошел. Выхода не было.
«Куда спешишь-то, сядь перекури, пусть там все устаканится». «Покажи приемчик», – прохихикал один из ларца. «Придет время, по-кажу» – отпарировал Иван, раздражаясь на недоумков. «Ну все, поси-дели, пора и денег на вечер собрать» – бодро поднявшись с корточек, произнес Бизяй. Компания побрела вдоль берега, хищно поглядывая на одиноко лежащих, сидящих и стоящих подростков. Кое-кого уда-лось шакальнуть. Осмелевшие и не получающие серьезного отпора, они приставали уже к более старшим подросткам. Те, ошарашенные такой наглостью и неожиданным напором, предпочитали откупиться. Настало время заметать следы. Договорились встретиться на набе-режной в парке и поделить награбленное. Но Иван твердо решил, что не пойдет на встречу, ему осточертела эта компания и пошел он с ни-ми только затем, чтобы показать, что ему не слабо. Они разошлись. Он пошел за одеждой, надеясь, что Андрей еще там, а не ушел домой. Неподалеку собралась толпа. Иван знал, что толпа на пляже означает только две вещи: кто-то утонул или неожиданно грянула буря. Ему стало не по себе. Он загрустил. Подойдя ближе, он узнал, что из реки достали утонувшего мальчика. Мальчик был весь скрючившийся, си-ний, волосы и кожа местами были в иле. Он казался Ивану мертвым. Врач, пожилая женщина, дежурившая на пляже, старалась откачать его, делала искусственное дыхание, но все оказалось тщетно. На той стороне реки показалась скорая помощь. Мальчик был помладше Ивана, родителей с ним не было, и это еще больше расстроило Ивана. У него чуть не навернулись слезы. Ему стало страшно и одиноко.
                В толпе он увидел Андрея, и они без слов пошли за одеждой. «Что там случилось?» – спросил из-за спины мягкий деви-чий голосок. «Да мальчик утонул»– автоматически ответил Иван. Он не сразу, но узнал ее голос, несколько раз в школе он слышал его. Вот он, миг, она рядом, есть тема для разговора, только начни, но на-строение было напрочь испорчено, и Иван только смотрел на нее и молчал. То, что он не боялся смотреть ей в глаза, было уже большим достижением, потому что его любовь к ней была робкой и мечтатель-ной. Она молча одевала халат, а подружки все так же глупо хихикали. «Какие они все разные – подумал Иван и подняв руку вверх, сказал с сожалением в голосе: – Пока, девчонки, завтра придете?» «Не знаем, все возможно» – ответила самая бойкая, та, что все время шушукалась и хихикала. «А где Руслан? Он что, подрался? Мы его видели с разби-тым носом» – спросила она. «Да, подрался» – коротко ответил Анд-рей. «Ну, до завтра». «До завтра», – ответили они. На небе темнело. Ветер еще больше усилился. Собирался дождь, и весь пляж засоби-рался. Иван и Андрей нисколько не смущаясь, шли в трусах. Девчон-ки отстали, затерявшись в толпе, не желающей попасть под дождь. Загоревшие, отдохнувшие, а кто-то немного уставший, они теперь хо-тели одного: как можно быстрее добраться до своих квартир, приго-товить окрошки, налить холодненького пивка или кваса, сесть перед телевизором и расслабиться. Кто-то, вечно всем недовольный, с обго-ревшей спиной, критиковал плохо оборудованный пляж.
             Транспорт шел битком, и многие отправлялись пешком до следующей остановки, а затем еще до одной и еще… «Вот Руслану сегодня попадет» – с сожалением процедил Иван, обращаясь к Анд-рею. «Отец его до крови запорет» –  констатировал Трамблер. «Надо узнать, что да как?– подумал Иван.– А как? Лучше, наверное, через сестру». Он, проголодавшись, в мыслях уже был дома, у раскрытого холодильника, забыв и думать о Бизяе и двоих из ларца, как они тут же выросли из-за кустов средней аллеи. «Нет, ты видел, Ванно» – об-ратился он к Ивану. – Минут пять назад черного мать за волосы до-мой тащила и пинками, пинками… ха, дура! Вот меня бы мать нико-гда за такую ерунду не тронула, за п---у какую то». «Поэтому ты та-кой дебил и вырос» – подумал Иван. «А ты чо, Ванно, задержался?» Подожди, пивка сейчас тяпнем. Чо мы, зря бабки что ли собирали?» «Да завтра игра на первенство района с Вымпелом»– соврал Иван. «А, я же забыл, ты же еще и футболист, да все равно продуете. Вымпел – это сила, а у вас кроме тебя да Буряка играть-то некому. А Киря во-обще дыра, банки в очко пропускает, как вы его только терпите! Я бы его давно оторвал да пиндалями, вон как Гуталина мать пинала» «А ты чем критиковать, лучше б сам попробовал побегать.» «Не, я по другой части, мне б что украсть» Иван посчитал разговор исчерпан-ным, но его взгляд привлекла она. Она шла в окружении своих под-ружек и как всегда улыбалась. «И зачем же ты, Иринка, идешь имен-но сейчас, когда этот негодяй, здесь сидит?» – с плохим предчувстви-ем подумал Иван. «Пошли, что ли» – канючил Андрей. «Наверняка Бизяй сейчас пристанет» – решил Иван. «Андрей, подожди, посиди на лавочке, скоро пойдем». Так и случилось. «Привет, Буратино, может, подойдешь, что-то сказать тебе хочу»– начал Бизяй. «А так слабо? Можешь говорить, я услышу» – бойко отвечала Иринка. «Хорошо, Буратино, ну ты мне скажешь, когда гулять со мной пойдешь? Долго я ждать-то буду, уже невмоготу, подпирает, не железный же я, тоже человек, хочется же»– эти слова были прямым намеком и звучали как вызов и оскорбление. Иринка нахмурилась, но улыбка ее стала еще ярче. Она скривила рот, сделала гримасу и удивленным, взрослым  тоном отвечала: «С кем, Бизяй, с тобой, что ли? Да ты взгляни на се-бя, уродец ты толстощекий, у тебя же прыщ медицинский в штанах-то, а ты все туда же…» Возникла пауза. Иван, затаив дыхание, слушал эту далеко не детскую перепалку. Бизяй враз покраснел, глаза его стали жестокими. «А чо, хочешь посмотреть, может, отойдем…» – уже в открытую хамил он, перепрыгивая разделяющий их бордюр. Иринка стояла полубоком к Бизяю и не видела, что сзади подбирался один из ларца. Девчонки-подружки расступились, готовые завизжать что есть силы. «Осторожно!» – крикнул Иван Иринке, когда увидел, что один из ларца хочет дать ей пинка. Она повернулась к нему, и в этот момент, Бизяй врезал ей оплеуху. Но подоспевший Иван смягчил удар, подставив свою руку, и со всего размаху отвесил, уже в свою очередь, приличного «колхозника» прямо по круглой физиономии Бизяя. Но удар получился не сильный, и Бизяй устоял на ногах. На миг он опешил. «Ты на кого руку поднял, куда ты лезешь, тебе конец, толстый!» – кричал Бизяй. Через секунду уже все трое шли фронтом на Ивана. Но Иван окончательно потерял страх и ринулся навстречу, увернувшись от их ударов. В следующий момент Иван схватил руку и рубашку Бизяя и по привычке, как на тренировке, с криком: «Оставь, гнида, ее в покое!» – швырнул через бедро, по высокой траектории. Бизяй шваркнулся о землю. Дыхание его перехватило, было видно, что он оглушен и испуган, но не побежден.
             Двое же из ларца пытались ударить Ивана, но у них плохо получалось. Но тут подбежал Андрей и с полными ужаса глазами стал что-то кричать про родителей, но это ни на кого не действовало. Иринка налетала на обидчиков, как разъяренная тигрица, царапала и кусала их. Иван же поймал ногу одного из ларца и постарался провес-ти болевой, но тот вырвался. Тогда Иван схватил оглушенного Бизяя, заломил ему руку и что было сил закричал: «Отошли, козлы, а то руку поломаю!» – и что есть силы вывернул ее так, что тот заорал. Двое из ларца замерли. «Теперь идите своей дорогой, а как скроетесь из виду, я его отпущу!» – командовал Иван. Те нехотя пошли. Затем он мед-ленно отпустил Бизяя. Тот поковылял за корешами. Отойдя на безо-пасное расстояние,  закричал: «Я тебе еще устрою, толстяк, я тебе жиры-то спущу, вот отец выйдет из тюрьмы он тебя прирежет как свинью». Но Иван уже не слышал его, он переводил дух. Иринка смотрела на него как на своего принца. «Ну как, ты цел?» – спросил подбежавший Трамблер. Пошел дождь. Густые тучи нависли над пар-ком и над пляжем. Иван думал только об Иринке. Она поразила его своей смелостью. «Она не нуждается в моей защите, она сама кого хочешь защитит– подумал он, ощущая, что слегка охладел к ней.– А воспользоваться ситуацией и предложить ей гулять – это как-то не по-джентельменски»– думал он, совершенно не зная девичью психику. Вероятно, Иринка ждала от него каких-то слов, но Иван, такой храб-рый в драке, совершенно терялся в общении. Он, в свою очередь, ждал, что она сама предложит ему дружить, но она об этом не знала, и они многозначительно молчали. В ту же секунду кто-то дотронулся до его руки, Иван, задумчиво находясь под впечатлением от Иринки и всего произошедшего, посмотрел и увидел сбоку от себя маму в рабо-чей одежде и Андрея. «Что она здесь делает?» – подумал Иван.
               Он на самом деле лежал на траве, лицо его было в крови, мама слюнявила платок и протирала его, пытаясь остановить носовое кровотечение. Иван посмотрел на себя. Рубашка была грязно-бурого цвета, вокруг собрались прохожие. Кто-то советовал вызвать скорую помощь и милицию, но мама не отвечала на эти предложения. «И что же случилось?» – спросил Иван у Андрея. «Да они тебя палкой оглу-шили, и у одного, я видел нож, выкидной. Я  заорал «Милиция!», и они убежали» – закончил Андрей рассказ. Иван ничего не чувствовал, ему было горячо, сыпал мелкий дождь. Лужи были усеяны воздуш-ными пузырями. «Ну, это надолго» – подумал Иван, поднимаясь с земли. Он оглянулся по сторонам: «Значит, мне все привиделось». Иринки не было. «Она просто убежала, как трусиха» – подумал Иван. Незаметно мама, Андрей и он дошли до парадного подъезда. Перед глазами Ивана плыли ступеньки. «Тебя не тошнит?» – спросила мама. «Нееееет»– простонал Иван и его вытошнило. Вызвали скорую.  Ока-залось, сотрясение мозга. Он неделю лежал дома. Андрей и Руслан приходили к нему, рассказывая последние новости. Отчим все так же сидел на кухне, подперев ногами выкрашенную ядовито-темно-зеленой краской стену, и курил свой «Беломор». Бабушка предлагала маме написать заявление в милицию, но мама панически боялась все-го, что связано с милицией и поэтому ничего делать не собиралась. Иван же теперь реже думал о той, которая его бросила и убежала в трудный момент. Лишь иногда на него веяло ее объятьями, пропитан-ными свежим парным молоком и карамелью, которым не суждено было сбыться. После выздоровления он еще пару раз ездил по ее ули-це. Желание увидеть Иринку из навязчивого, медленно превратилось в обычное желание взглянуть на хорошенькую девчонку.
        Все страдания остались в прошлом. И немота, охватившая его, когда он встречал ее неожиданно в коридорах школы или сталки-вался лицом к лицу на поворотах, все в прошлом, думал он теперь. И когда Иван увидел ее у кинотеатра под руку с Эдиком, хоккеистом и плейбоем школы, он не расстроился, не бился в конвульсиях, он по-чувствовал величайшее облегчение от того, что она уже занята, что у нее есть достойный парень и за нее больше никто не будет бороться, а он-то и подавно. Иван, гордо подняв голову, прошел мимо них, ока-тив холодным взглядом равнодушия. «Все кончено!» – еще раз про-изнес он уже много раз за последнее время повторяемую фразу. «Все только начинается» – облегченно вздохнул он.
Через несколько дней Ивана забрали на работу, и больше он в зин-дан не возвращался. Офицер через неделю умер от истощения. Алек-сей остался один.
Ему уже который день подряд снилось солнце, которого он не ви-дел. Алексей сбился со счету и не знал, сколько он уже сидит в под-земелье. Его никто не мучил, не приставал к нему. Два раза в день ему приносили холодную еду и раз в два дня выводили в туалет в со-седнюю камеру, где так же было зашторенное окошко. Иногда Алек-сей слышал плач зурны и ощущал, как снова растут древесные кольца его старения. Он уже мог видеть свою бороду и вшей, ползущих по ней. Ночи кошмаров сменялись ночами воспоминаний. Алексей пом-нил все свои кошмары наизусть. Вот он в селе, держит за рога быка шестилетка. Ему перерезают глотку, и он мотает что есть сил наполо-вину отрезанной головой. А сил у быка немало. Из вскрытой шеи ле-тят кровяные брызги, они пузырятся и стекают по бетонному полу двора, мимо подставленного таза. Горло быка клокочет. Артерии и пищевод торчат наружу, в рот животному, на язык, льют воду, чтобы ему было легче испустить дух. И вот несколько последних конвуль-сий и затишье. Алексею стало ясно, что жизнь покинула это красивое мощное животное. Алексей все еще держит рога, пот стекает по его лбу и капает быку в глаз, и вдруг Алексей замечает, что это вовсе и не бык, а Иван с отрезанной головой. И он держит его за уши. Он про-сыпается. Стеклянный дом души медленно пустел при осознании, что он никогда не увидит своих близких. Побег был не реален.
          Омар никогда его не отпустит, даже если отец заплатит вы-куп. «Что будет с моими детьми, а что будет с Катей?» – спрашивал Алексей себя. И сам же отвечал: «Дети будут сиротами, а жена – оди-нокой, постаревшей от горя женщиной». Но он верил, что Катя опра-вится от запустенья и одиночества, она же еще молодая. Сейчас уже довольно долго не слыша ее голос, Алексей понял, что ему до боли в ушах не хватает его. Он полюбил ее когда-то именно за голос, за этот не похожий больше ни на один другой тембр голоса, нанизывающего на себя все лучшее, что есть в мире. Алексей винил себя и просил у Бога прощения за то, что обижал ее много раз. Он вспоминал, как Ка-тя убегала из дома на улицу с криками: «Я точно что-нибудь с собой сделаю!» «Прекрати истерику! – кричал он ей вслед. – И не пугай ме-ня, черт побери, мне и так страшно!» И она исчезала в дверном про-еме, тихо и стремительно, даже не хлопнув дверью. Катя гуляла, раз-веивая подозрения и накопившуюся обиду. Прогулка на свежем воз-духе действовала на нее благотворно. Она успокаивалась в движении и шуме окружающей жизни. А он переживал за нее дома, запираясь в ванной и не находя себе места. В эти моменты Алексей прощал ей все – и то, как она демонстративно обнюхивала его, когда он прихо-дил поздно из гостей. Катя высматривала и находила на нем следы другой женщины, коей в ту пору была Карина. Тогда это раздражало и обижало. Теперь же это странно умиляло. Эти воспоминания созда-вали у Алексея иллюзию свободы,  всполохи открывали форточку в родной мир, отворяли двери, но в двери уже вместе со свободой забе-гали белые мыши сомнений. Иногда с охранником к нему залетала утренняя дымка. Иногда он спрашивал себя: «Боишься смерти?» И сам же отвечал: «Боюсь, конечно, но все меньше!» Ему снова и снова снилось солнце, словно он замерзал во сне…


*     *     *

Первые дни после приезда в село прошли в акклиматизации. Чистый, разреженный воздух и вода  сделали свое дело: у детей расстроились животы. С Катей все было в порядке. Ее мама каждое утро уходила в поле собирать фасоль и чечевицу. Малышка сухая и сытая спокойно спала. Катя убиралась по дому, готовила обед, стирала, гладила и была все время чем-то занята. Каждый день она порывалась выйти  в поле, но мама всякий раз убеждала ее не ходить. Но в один из дней она все же собралась на ближнее поле, что за кладбищем. Детей оставила спящими, поцеловала  и пошла. Но к одиннадцати часам сердце не выдержало. «Пойду проведаю» – сказала она матери. Катя вспомнила, что Алексей не любил, когда она оставляла детей одних.
– Лестницы высокие и крутые, а дети спросонья голодные. Ты представляешь, что может ? Тебе что, огороды дороже детей?
– Огороды-то не дороже, а как хорошо зимой сварить чечевичный суп или открыть баночку соленых огурчиков? А ты представляешь, если денег не будет? А так хоть кушать будет, что. –  отвечала Катя.
– Ну, ты даешь? Мы же молодые, заработаем! – недопонимал Алексей.
Катя не шла, она летела над землей. Временами она переходила на бег. Помня, как ее сестра Луиза в детстве свалилась с веранды. От волнения Катя бежит еще быстрее вдоль каменной кладбищенской стены, притормаживая только, когда навстречу попадались сельчане. Когда уже была у ворот, сердце застучало так, что уже ничего не слы-шала. Еще секунду Катя открыла дверь. «Только бы еще спали»– мо-лила она. Открыв дверь, Катя увидела Артема. Он сидел рядом с ог-ромным мохнатым псом, Шариком.
– А где Мадинка? – спросила она, успокаиваясь.
– Она спит.  Мам, где ты была. Я есть хочу!– заканючил Артем.
– Пойдем, пойдем? Кашка на плите, и бутерброд, и сыр… – ласко-во говорила Катя.
Артем улыбнулся. В этот день она больше не пошла в поле. Уби-ралась по дому. Под вечер вернулась мама. Катя не секунды, не сиде-ла, сложа руки, кое-что простирнула, а то, что высохло, погладила. Вечера в горах  быстрые. Солнечный свет тонул в горных расщели-нах, исчезал в брызгах водопадов, плавно растворяясь в кислых су-мерках. По вечерам к Кате приходили одноклассницы пить чай, а ино-гда, взяв на руки Мадинку, она сама шла к ним. Кто-то что-то расска-зывал, все смеялись, но никто не грустил. Артем загорел так, что его щеки  покраснели. Катя тосковала, но  тщательно скрывала. Катя ино-гда приставала к маме: «Ну, зачем бабкам поля? Они все равно на них не работают. А пашешь ты да я… Дешевле купить на рынке» И она по-своему была права. - Дело не в урожае – отвечала мама – а в том, что мы живем среди людей, для которых это дело важно. Они пита-ются этими продуктами, они для них важны, а если мы не будем ра-ботать, а будем отдыхать и глядеть на них со стороны, то нас не пой-мут, а будут осуждать и сторониться».
Однажды ночью Катя проснулась от жуткого холода, исходившего от Мадинки. Ее прострелила страшная мысль, что девочка мертва. Дыхание у ребенка отсутствовало.
– А -а – ах !– закричала Катя, хватая ее на руки.
– Что, что случилось? – вскрикнула от неожиданности мама, спавшая на соседней кровати.
Ее неловкая попытка встать и волнение привели к тому, что она свалилась  на пол. А Катя от страха то трясла девочку, то прижимала к груди, то смотрела на нее, и та, сделав обиженное лицо, заголосила. Мама сидела на полу с непонимающим видом и продолжала хлопать сонными глазами.
– Что случилось? – спросила она.
– Да слава Аллаху, ничего, показалось. Ух, ух! – не могла отды-шаться Катя. – Да показалось, что девочка не дышит и холодная, как лед. Тьфу? Тьфу? Тьфу? Прости, Господи, – произнесла Катя и при-жала девочку к себе. Та успокоилась и замолчала.
– Мама? Что ты кричишь? Что случилось? – сонным голосом спросил Артем.
– Да ничего не случилось, спи, мой птенчик, мама неумная, ей приснилось …
Катя легла, как только мама вышла из комнаты. Потом вошла, ти-хо прочитала молитву и легла сама. Вскоре все уже спали, и только кометы бороздили небо над селом. Прошло две недели, а Алексей не звонил. В селе говорили разное, но Катя не слушала сплетен. Она за-нималась детьми и домом. И только изредка с чувством досады дума-ла: « Вот гад, даже не звонит? Как мы тут? Что с нами? Не интересу-ется?». Она не знала, что Алексей уже в плену, а отец  ранен. Именно из-за своей замкнутости она до сих пор ничего не знала. Мама знала, но, не желая расстраивать дочь, молчала: «Куда ей с двумя детьми? Все равно ничего не сможет сделать. Ромаз пока разберется и тогда только можно будет. Пока же ничего не ясно».  Катя стала замечать на себе жалеющие взгляды сельчан. Да и поведение мамы, которое она сначала объясняла усталостью и болезнью, наводило на мысль, что что-то происходит помимо нее. И что от нее что-то скрывают.  Раздражение копилось и прорывалось в неожиданных местах. В один из дней, готовя чечевичный суп с молоком, она увидела, что пришел Артем с машинкой в руках. Машинка была явно не его. Артем сму-щенно опустил голову, выдав себя сразу. Он явно не ожидал встре-тить маму. Мальчик замер, прижав машинку к груди.
– Где взял машинку!? – неожиданно закричала Катя.– У кого спер? Где взял, признавайся!?
Артем сжался и молчал, уже прыснув слезами.
– Говори! – требовала Катя.
– У -у -у -у у Гасанчика. – заревел Артем.
– Вот теперь этими же ногами иди и отнеси, и не в тихую. Верни, скажи: вот  принес твою машинку!
Убитый горем, и не подымая головы, Артем поплелся относить машинку. И как только скрылся за воротами, Кате стало совестно и жалко сынишку так сильно, что она уже хотела броситься за ним вдо-гонку: «Зачем я так? Он же добрый мальчик». И она вспомнила себя, когда ее точно так же мама отправила относить чью-то куклу, взятую  поиграть. «Вот дурная наша матушка, и мы не лучше. Коммунисты придурошные. Ни схитрить, ни соврать не умеем.» – расстроилась Катя. В этот день она потеряла Артема. В ужасе она искала его по се-лу. На дворе была уже ночь, когда кто-то додумался посмотреть в ко-нуру к Шарику, который почему-то лежал не там, где всегда. Спящего Артема вытащили из собачьей конуры. Катя, плача, умывала его и просила прощения. Артем же во сне улыбался, а когда очнулся от прикосновения холодной воды, то только прижался, как нашкодив-ший щенок.
– Мама, я так хорошо спал. А машинку я отнес, не ругайся.
– Больше не буду, цыпленочек, никогда не буду…
Иногда Артем удивлял ее своими неожиданными вопросами: «Мама, а где спит солнце? А откуда приходит ночь?» Из-за своей суе-ты она не находилась, что ответить. Но однажды под вечер Артем спросил:
– Мама, а Аллах в Москве живет?
Она улыбнулась и ответила:
– Он везде. У него большие уши, он все слышит. Можешь что-нибудь хорошее попросить!
– А можно попросить, что бы папа быстрее приехал?
– Можно, все можно! – отвечала Катя.
В эту ночь она долго не могла заснуть и лежала, как в детстве, смотря в потолок, и считала потолочные доски слева направо и на-оборот. Сосчитав, она принималась за бревна, тускло освещенные лампой, горящей, на веранде. Сон не шел. Дождавшись, пока уснет Артем и девочка, она уткнулась в подушку, и только назойливый ко-мар, которого она даже не пыталась пришлепнуть, отвлекал ее от ры-даний. Катя уснула. Ей снился град величиной с яйцо, о котором рас-сказывала бабушка Айзат. Белая стена града встала перед ней, гради-ны бьют ее по лицу и телу. Кате больно, она бежит домой, подскаль-зывается, оглядывается, закрывает голову руками. Но спрятаться не-где. Катя встает и снова идет, вся сырая и в синяках от ударов. Град везде, и нет от него спасения. И вот откуда ни возьмись, из белой мглы, леденящей душу, чьи-то спасительные руки схватили ее. Теп-лые, сильные, они прижимают Катю прямо к сердцу. Но она не узнает их. И запах не его. Подняв голову, Катя видит, что это влюбленный в нее одноклассник. Она вырывается, но он все крепче прижимает ее. «Я тебя люблю»– шепчет он ей в ухо и целует. Она просыпается.
                Потом долго не может заснуть. Утром мама сообщает ей, что Алексея взяли в заложники в Чечне и просят за него сто тысяч долларов, а отца ранили бандиты и он в больнице. Катя падает в об-морок. Придя в себя, начинает собираться в город. Попутки нет, но она надеется. Чьи-то причитающие старческие голоса грохочут деци-беллами в мозгу. Оголенный нерв души ноет и пронзает насквозь. Лицо ее бледно и заплакано. Катя никого не слышит. «Опять эта циф-ра, сто тысяч? Так вот почему мне приснился Лабазан. Он же банкир, и у него есть деньги» – Кате немного полегчало. Она ходила по дому, собирая детские вещи.
– Может, Артема оставишь? Как ты с ними двоими в городе?
– Ничего, Олечка поможет. – отвечала Катя.
Она была обижена за то, что та так долго скрывала от нее про Алексея и его отца. «Все село знало, одна я как слепая курица»,  – ко-рила себя Катя. Туман над селом рассеялся. На следующий день на-шлась попутка. Пересиливая мрачное настроение, Катя старалась улыбаться. Завершая приготовления к отъезду, она вошла в комнату на втором этаже, где они обычно спали с Алексеем. На полу на ков-рике сидел Артем. Он сидел по-турецки, с закрытыми глазами, вытя-нув ручки вперед на коленках. «Второй Арсен» – умилилась Катя его схожести с Алексеем.
– Ты что делаешь? – ласково спросила она.
Артем открыл глаза и смутился, заулыбавшись своей стеснитель-ной улыбкой.
– Д-а-а-а, сижу-у-у-у в позе-е йогурта. – протянул он и, протирая от смущения ладошкой глаз, добавил со вздохом, – как папа.
От этих слов сердце Кати сжалось в комочек, а затем выпрыгнуло и поскакало по ковру из  одуванчиков. Голова ее закружилась, она се-ла на кровать и, переведя дух, произнесла:
– Одевайся, сынок, сейчас поедем к папе в город.
– Ура! – закричал обрадованный Артем.


*     *     *

В тот день в гости к Зареме зашла подруга с дочкой. Ромаз был дома. Была суббота, и Зарема приготовила салат и курицу с картошкой. Ро-маз открыл им бутылку розового вина под названием «Коварство и любовь», что сразу задало тему  разговора.
– А что, понимаешь, Ромаз, чересчур Басыр добрый и не разбира-ется в людях. А я вот вижу насквозь, кто есть кто. Он мне так и гово-рит, когда уже поздно и все произошло. И в очередной раз он из-за своей вредности не сделал, как я просила. Ну, ты же знаешь наших мужчин, им бы только наоборот сделать, не так, как женщина сказала. Так вот Басыр мне говорит: «Ты же у нас ведьма, тебе виднее». А что толку-то, поезд уже уехал, и очередной аферист с его денежками тю-тю, испарился.
– Да, – вздохнул Ромаз, – чересчур он, конечно, добрый.
– А эти все заезжие аферисты почувствовали его слабинку и давай шантажировать. Честное слово, вот в том году одному помог, а тот через какое-то время звонит, и якобы из другого города звонит, а на самом деле отсюда, и врет. Так вот, начал этот тип Басыру навязывать какие-то условия, пугать, что раскроет какие-то общие тайны перед теми, против кого эти тайны были. Ну, Басыр вскипел, конечно, то-гда,  я ему говорю. - Он не в каком-то другом городе, а именно в на-шем, найди его по номеру телефона, и определи адрес. Он не захотел.  Тогда я сама определила. Дала ему адрес и говорю: иди и разнеси их в щепки и вышиби из него дурь,  чтоб и другим неповадно было. Но Басыр не пошел.
– Да, тебе, Заидат, нужно быть внимательнее, как рентген, а иначе.
– Да я как рентген и есть, только не слушает он меня. Устроился на даче, нашел себе там компанию и отдыхает. А я ему сказала, – не-ожиданно переменила тему разговора Заидат, – хоть, Басыр, тебя в огне будут жечь на том свете, не прощу тебя все равно за это… Вот отец мой всю жизнь у матери прощения просит.
– И что? – спросил Ромаз.
– Ну она-то прощает, а я не прощу! – раскрасневшись, вещала Заи-дат.
– Так все равно жалко станет – осторожно предположил Ромаз.
– Нет, не дождется! – настойчиво вторила Заидат. – Знаешь, Ромаз, я с детства была такая! – начала Заидат.
– Да-да, она такая, наша мама. – оживилась Аида. А Заидат про-должала, отпив немного розового вина: – Нас было шесть девочек в семье.
– А мальчиков-то сколько? – перебил Ромаз.
– Мальчиков трое. Ну Насыра ты знаешь, а остальные все старше его, они в селе живут… Так вот, мы с детства были как мальчишки – и дрались, и сдачи сдавали обидчикам, все как положено. Нас считали очень гордыми, даже на свадьбы мы ходили только к родственникам, а остальные свадьбы игнорировали. Даже сватать нас боялись, потому что боялись, что прогонят их с позором, если что не так. Вот так мы и жили…
Алексей вспомнил одну историю с Басыром, которую тот расска-зывал ему в подпитии на дружеской вечеринке. А дело было так. Заи-дат уехала к родственникам, и ее несколько дней не было. Басыр чув-ствовал, что должна вернуться, но когда, точно не знал и ждал пред-варительного звонка. Звонка не было, и поэтому Басыр, отличавший-ся известной любвеобильностью, решил рискнуть. Пригласил домой даму. Пропустил ее вежливо вперед, а сам, не сняв ботинки, пошел в комнаты, осмотрелся, ничего подозрительного не увидел и радостно запел себе под нос на родном наречии. Гостье казалось, что так он ра-дуется ее приходу. А на самом деле песенка звучала так: «Моя волчи-ца еще не приехала–ла–ла-ла, не пришла еще моя волчица–а–а-а…» и т.д.. Заидат же два часа как была дома и не сказать, что спала, а ожи-дала мужа дома, в спальне под одеялом. А услышав, что он не один, она от волнения затаила дыхание и накрылась одеялом. Он же, успо-коившись, что жена еще не приехала, со спокойным сердцем, под-плыл сзади к своей спутнице, прихорашевавшейся у трельяжа, и со свойственной  пылкостью обнял ее, прижав к себе.
– Рая, Райя, Райечка! – страстно шептал он ей в ухо.
Любовная игра только набирала обороты, когда, как гром среди ясного неба, как божья кара, он услышал надрывный вскрик раненой птицы. Это был голос Заидат.
– Баааасыыр! Баааааасыыыр! – кричала, нет, ревела она медведем-шатуном.
– Райя, да? Райя, значит? Что за Райя? Шлюх, значит, разных до-мой водиииишь, – причитала она.
И увидев бледную испуганную Раю, Заидат бросилась на нее с ку-лаками. Басыр даже не попробовал остановить. От неожиданности у него выступила испарина.
– О черт возьми? Ты откуда? – еле слышно прошептал он.
А его спутница, не видя в нем никакой поддержки и защиты, ри-нулась на выход, с трудом отбиваясь от разъяренной жены.
– Раайечка, значит! – орала Заидат ей вслед.
А Басыр, не зная, что делать, решил все перевести в шутку, пока не поздно.
– Так ей! Так ее! Дай ей, дай! Бей ее, бей!– приговаривал он на своем языке, когда Заидат метелила Раю.
А бедной Рае казалось, что он кричит: «Оставь ее, дура, а то раз-ведусь с тобой! Оставь, сказал!»  Басыр на самом деле поддерживал жену, зная ее крутой нрав и то, что после Раечки может вполне дос-таться и ему…
Ромаз смотрел на Заидат и думал: «Какая неиссякаемая ожесто-ченность сквозит в словах. А Басыр пригреет, и растает обида, как будто и не было». Затем в его голову зачем-то полезли сложные для русского уха горские имена. «Вот как получается: для русских имя Саид смешное и, как правило, означает лысый, а для горца имя Иван смешное или Сережа, например. Люди уже на уровне имен друг друга не понимают, а проблемы-то у всех одни и те же, только решают их  по-разному. Да что говорить, для русского человека мы все грузины, а куда деваться. Вот имя Заидат совершенно чужое русскому слуху, а для горца – красивое женское имя. И как убрать антагонизм? Хотя среди молодежи уже не встретишь таких резких слов в адрес имен. Поприслушались, попривыкли? И это радует» – думал Ромаз. Зарема тоже еще та пташка. Не смотри, что тихая. А если перемкнет, заиск-рится в глазах, спуску не жди.
После того как Заидат с детьми ушла домой, зазвонил телефон. В первые секунды разговора с неизвестным Ромаз ничего не понял. Из трубки звучал нагловатый самоуверенный голос. Голосом из фильма про Мела Гибсона звучало:
– Твой брат сильно залетел.
И Ромазу сразу же представился пьяненький Алексей, проиграв-ший в карты. Дальше голос сказал:
– Твой брат Арсен, или как его там, Алеша, натворил делов.
И Ромазу представилась другая картина: Алексей снял подставную девочку, у которой ноги от ушей растут, и его прибили на бабки, типа за удовольствие надо платить. Но во все это верилось с трудом. Алек-сей не был до такой степени ветреным. Нет, он, конечно, любил жен-ский пол, но в женщинах  разбирался.
– В общем, что говорить лишнего? Твой брат у нас!– продолжал уже более вкрадчиво голос. – Нам нужны деньги, ничего личного у нас к нему нет, просто такой бизнес. Ты нам деньги сто штук зеле-нью, а мы тебе живого брата, и разбежались. Давить на нас бесполез-но. К ментам обращаться  не советую. Алексей сказал, что ты тоже мент, так что думай. Все эти левые действия приведут только к ухуд-шению положения твоего брата. Я все понятно объяснил?
– Да. А нет, подождите– соображал Ромаз. – Вы его похитили?
– Нет. Просто он у нас, и все.
– Но это же большая сумма, нужно время. И где, где мы встретим-ся? – спросил Ромаз.
– Поскреби по сусекам. Алексей сказал, что у него папа начальник таможни. Круто, э? – издевался голос в трубке. – О месте встречи я сообщу дополнительно, жди звонка.
– А? а? – хотел что-то спросить Ромаз, но незнакомец повесил трубку. «Голос очень знакомый. Тембр голоса. Или показалось?» – гадал Ромаз. Зарема с перепуганным видом стояла в дверном проеме.
– Что? – тихо спросила она.
– Что, что, похитили Алексея и  выкуп за него просят. – неестест-венно улыбаясь, ответил Ромаз.
«С кем же посоветоваться? Со своими ментами или с Асадом? А и с теми, и другими не помешает. А с Асадом можно прямо сейчас. Опять эта цифра – сто штук зеленью! Сначала Левчик со ста штука-ми, теперь эти! Черный Омар? Карина? Раненый отец? Это похище-ние?» – в голове Ромаза бушевал торнадо из фактов, и событий. И по-среди этого буйства выделялся отполированный крысиными зубами череп человека, которого пытались представить как Левчика. В кар-мане у трупа была его записная книжка. Но на Левчика он, даже сильно обезображенный, не был похож, хотя одежда на нем была не бомжатская, зато сам труп сильно высох и был основательно объеден крысами. «Странно. Как записная книжка попала к этому человеку? Скорее всего, он ее украл, или сам Левчик ее потерял, а этот нашел?» Ромаз набрал номер Асада. У того было все время занято. Он набрал  другу. Дозвонился. Затем к Асаду. Дозвонился. Через час оба сидели у него и слушали. Асад нервничал:
– Да что это за фигня такая? Я завтра с ними поговорю, я с ними разберусь…
Друг же посоветовал тянуть время, якобы собираем деньги и обе-щал завтра поставить хороший магнитофон, который не дает шумов при разговоре. Требуется только нажать кнопку, и разговор пишется.
На следующий день Ромаз написал заявление в шестой отдел и там завели уголовное дело по факту похищения Алексея. Наступил вечер. Асад сидел в углу дивана, Ромаз сидел напротив. Раздался зво-нок.
– Алле? Да, слушаю.– ответил Ромаз, включив перед этим магни-тофон.
– Ну что, Ромаз, ты готов разговаривать по существу? – спросил  вчерашний голос.
«Понял, на кого похож голос. Он похож на коньячника» – неожи-данно вспомнил Ромаз.
– Вот что я предлагаю, – произнес голос. – Ты привозишь деньги на Белорусский вокзал столицы, кладешь в камеру хранения, закры-ваешь, а номер камеры и код ячейки сообщаешь мне. Если для нашего человека все проходит спокойно, и он возвращается с деньгами, то через день Арсен возвращается домой. Если же нет, то мы переговоры прекращаем и за него ничего не гарантируем.
В трубке наступила тишина, и Ромаз понял, что теперь его очередь говорить.
– Понимаете – начал Ромаз, прислушиваясь к своему звучащему как-то не убедительно, голосу. – Вы требуете немалую сумму, и ее нелегко собрать…
– Но Арсен ссылался на отца.– нажимал похожий на голос коньяч-ника мужской баритон.
– Да, да еще месяц назад это можно было сделать за один день, но Алексей не знает, что отец  лежит с ранением в больнице…
– Нет, смотрите сами, что я должен вас уговаривать спасти своего брата? Если вам не дорога… – начал снова давить голос.
– Дорога, дорога! – сорвался Ромаз. – Только вот перед тем как от-дать деньги, я хотел бы услышать самого Арсена, а иначе где гаран-тия, что вы нас не обманываете.
Рядом с Ромазом стоял Асад и тянул руку, желая переговорить с похитителями. Жестикулируя руками, он говорил:
– Дай, дай я с ними переговорю, дай.– и он тянул руку с еще боль-шей настойчивостью.
– Вот с вами желает поговорить еще один близкий родственник Арсена – сказал Ромаз и передал трубку Асаду.
Тот сразу бросился в  нападение:
– Слышишь, я не знаю, кто ты и что ты и кто твои хозяева, но я лично готов с ними встретиться на любой территории, мне разницы нет. Если у вас там есть мужики... Нет, ты слушай сюда, это не про-стой случай, и вы должны знать, что это так просто вам не пройдет, вы уже фактически смертники, я понятно выразился. Я вам обещаю, что вы до конца жизни будете прятаться в крысиных норах. Что? Да ты передай своему хозяину, что по-любому я это так не оставлю. Что? Что? Бизнес? Да какой нахрен бизнес? – Асад краснел и орал в труб-ку. Потом вдруг резко замолчал. – Бросил трубку, петух! Петушня ка-кая-то, спекулянты голимые... Нет, ты слышал?  Ромаз размышлял вслух:
– Алексея высадили в Грозном. Он встретил армейского друга Ка-дыра. Кадыр– офицер шариатской безопасности. Значит, тот, кто на них напал, или не знал, что он из шариатской безопасности, либо его и хотели убить, либо хотели забрать Алексея, а его убили, чтобы не оставлять свидетеля. Но в этом случае должен быть очень веский по-вод, а такой повод есть только у Омара, будь он неладен. Чует мое сердце, и там он нарисовался.
 Наступила пауза. Он набрал другу. Друг успокоил его, что созва-нивается с Москвой насчет операции.
 – А вдруг они не позвонят больше, Асад на них наехал.– пережи-вал Ромаз.
– Да куда они денутся. Им нужны деньги, и все. Жди, обязательно позвонят,– успокаивал друг.
 – Да ладно тебе, что ты так нервничаешь? – кипятился Асад, об-ращаясь к Ромазу.
– Да я не нервничаю, но брат же, и отец. – глаза Ромаза увлажни-лись.
 Асад ушел. Зарема ходила по квартире как тень, никуда не вме-шиваясь. Ромаз лежал на диване и думал: «Омар нанес непоправимый урон моей семье, а я ничего не предпринимаю. А надо, просто необ-ходимо нанести по нему удар. Надо завалить Додика: Или нет, лучше забрать его из больницы, посадить в яму и уже тогда вести перегово-ры. А нет, так… «Ромаз не хотел думать об убийстве, но чувствовал, что в нужный момент рука не дрогнет. Бессонница кинула в его глаза горсть песка, который щипал и разрывал их.
 На следующий день он сообщил похитителям, что вылетает в Мо-скву. И уже через день на утреннем рейсе Ромаз с другом летели в столицу. А в Москве все было как в кино. Ромаз подозрительным взглядом осматривал стоявших в зале ожидания людей, надеясь на интуицию. Он разделился с другом еще в самолете. Друг проинструк-тировал его, как и что, и поэтому Ромаз, выйдя из здания аэровокзала, подошел к такси.
 – Свободно? – Спросил он?
 – Садись, садись? – скомандовал оперативник в роли таксиста.
Они поехали. Друг сел в другую машину. Нельзя сказать, что Ро-маз совсем не волновался. Он волновался, переживая, как все прой-дет. По своему опыту он кое-что знал о подобных операциях, но  так-же знал, что от неожиданностей не застрахован никто. Перед ним проплыло лицо Заремы, Асада, Левчика и брата. Ромаза привезли в гостиницу. Там его ждали молодые ребята- оперативники. Ромаз со всеми поздоровался, совсем не запоминая их имена. Он просто сел на кровать и ждал звонков-указаний. Компютер его мозга завис. Похити-тели должны были позвонить домой к Ромазу, и Зарема должна была им назвать гостиницу и номер телефона. Все курили, звонка не было.
 – Ну что же они не звонят, что же? – нервничал Ромаз.
Зазвонил телефон.
– Ну, теперь давай спокойно, братишка. Возьми трубочку и впе-ред.– советовал Александр. Судя по поведению, он был начальником всей этой группы.
– Алле, слушаю.– произнес Ромаз.
 – С приездом в столицу. – раздался в трубке все тот же голос. Я не могу говорить долго, лучше я буду перезванивать. На случай, если ты ментов на нас хочешь навести.  Договорились?
 – Как хочешь.– безразлично отвечал Ромаз. – Дайте мне Арсена, я хочу его слышать. Если нет, то я деньги не передам.
 – Жди на телефоне, он тебе перезвонит. – сказал голос и отклю-чил связь.
– Успели засечь. – деловито сообщил Александр. С телефонного аппарата где-то у Киевского вокзала разговаривал. И еще, Ромаз, тяни время, нам нужно более десяти секунд. Вот мне сообщают сейчас, что вниз к этому, ну как его, метрдотелю, что ли, звонила баба и пробива-ла, в каком номере ты живешь. Заинтересовались.  – улыбнулся Алек-сандр, а вслед за ним и все сидящие.
Ромаз же понял, что, возможно, попробуют зайти неожиданно в номер и отобрать несуществующие деньги. Все сидели, только Алек-сандр ходил- бродил. Напротив Ромаза сидело, сильно отбитое кулач-ными боями лицо с такими же набитыми костяшками. Было видно, что парень – боец спецназа.
 Через полчаса позвонили и сообщили, что соединить прямой свя-зью с Арсеном нет возможности, потому что Арсена нет в Москве. Но кассету с его просьбами к брату они дадут послушать. Ромаз по просьбе Александра согласился. Это могло дать возможность опреде-лить адрес звонка. И точно, пока Ромаз слушал замученный, голос Арсена, где-то там, в глубинах виртуальных пространств, происходил перехват и определение адреса.
– Все, засекли. – сообщил Александр. И это значило, что спецпод-разделение выполнило поставленную задачу. Отдел определил адрес, откуда поступил звонок. Это была квартира. Парень с отбитым лицом покинул комнату. «Поехал заниматься основной работой, захватом похитителей»– решил Ромаз. Группа захвата уже через десять секунд подъехала к нужному месту. Об этом Ромаз узнал от Александра, си-девшего на связи и, судя по всему, руководившего операцией. Ромаз был рад за столичных коллег. Все было четко и быстро. Жива еще ат-мосфера старой школы. Лаконичность и четкость команд и реакций Александра радовала и вселяла уверенность. «Если произойдет чудо и Алексей окажется по этому адресу, то, то, … – Ромаз даже не мог объяснить для себя, что бы он сделал на радостях? – Но чудес не бы-вает, и Алексей все же в Чечне»– уговаривал он себя. Но надеялся все же на лучшее. Ромаз смотрел в окно. На небе переменная облачность, бабье лето закончилось, октябрь набирал разбег. Прохладный воздух нанизывал на себя облетающую листву, вереницы перелетных птиц отправлялись по магическому маршруту предков. Опять бесконечные перекуры. Сигарета тлела за сигаретой. Раздался телефонный звонок.
– Ну давай, как договорились.– напутствовал Александр.
– Ну что надумал? – спросил тот же голос.
– Надумал- то надумал, но с вашей стороны ни каких гарантий. Я вам деньги отдам.
– Да ты что! – наигранно возмутился похититель.– Мое слово тверже камня!
– Давайте так: я деньги в камеру хранения не положу, а вдруг ис-чезнут.  Или вы потом скажете, что их не было, или было меньше, чем нужно? Деньги любят счет, и поэтому я их передам только при лич-ной встрече и в безопасном для меня месте. – предложил Ромаз.
– Это трудно, надо обдумать. – засомневался похититель и бросил трубку.
Из переговоров Александра было понятно, что группа захвата го-това к штурму. Но Александр дал команду еще немного понаблюдать за квартирой. Через пятнадцать минут ребята пошли. Через двадцать пять закончили. Алексея там не было, а была та самая кассета и муж-чина с женщиной. Они утверждали, что взяли ключи у друга для лю-бовной встречи и ни о чем не догадывались, но после небольшого до-проса с пристрастием мужчина все же сознался, что кое-что слышал, а женщина оказалась действительно ни при чем. Главаря не нашли, но от мужчины узнали, что главарь был тот самый коньячник, а ему за-казал вести переговоры Омар. Все это Ромаз узнал со слов Александ-ра. «Все, теперь Додику конец решил Ромаз. Прости, Господи» – ожесточенно думал Ромаз. В квартире оставили засаду на случай воз-вращения коньячника. Снова позвонил коньячник.
– Да.–  услышал Ромаз свой голос.
– Ну что,  решился положить  деньги? – уверенно спрашивал конь-ячник, еще не зная, что на квартире его ждет засада.
– На ваших условиях – нет – твердо произнес Ромаз, сам удивля-ясь своей решительности.
– Я так понимаю, тебе безразлична судьба брата, тебе деньги важ-нее!? – давил коньячник.
– Мне дорог брат, но вы меня держите за лоха, на встречу не иде-те, хотите втемную развести, и ваше слово тоже вызывает сомнение – резко сказал Ромаз.
– Ты делаешь большую ошибку, Ромаз. Твой брат находится у очень кровожадных людей, и ты должен отдать деньги только за то, чтобы они не мучали Арсена, а ты торгуешься. А вдруг они завтра полмиллиона запросят? Тогда все, конец твоему брату по твоей же вине. –  пугал коньячник.
– А ты меня не пугай.
– А я тебя и не пугаю. Ладно, ты-то что предлагаешь? – неожидан-но спросил коньячник.
– Я? – Ромаз замешкался.
– Говори, говори.– прошептал Александр, мы его вычислили.
– Я предлагаю встретиться прямо у гостиницы, пройти в номер и пересчитать деньги.
– Не, это исключено. – сразу отсек предложение коньячник. –  Это похоже на засаду. Только ты учти, если меня примут, и я не созво-нюсь с людьми, то, твоему брату конец. Самый хороший вариант – это с камерой хранения. Я жду до девяти вечера, потом звоню. Если нет, то я тебе больше не звоню. Думай…
– Если этот коньячник посредник, то Алексею ничего не будет. Найдется новый посредник, если, конечно, деньги для них важны, – успокаивал Александр.
– Сволочи, всех их надо перестрелять, истребить подонков, – про-шипел, чуть не плача, Ромаз. – Как я их ненавижу,  выродков!
Никто не прерывал его, не успокаивал. Все понимали, что ему на-до высказаться, вылить горечь словами, чтобы эти слова не ранили его самого, немым укором ответственности за брата.
– Надо обязательно взять этого коньячника и потрясти. Он должен знать, где прячут Алексея, и где находится Омар. У меня с ним очень большие счеты, надо бы рассчитаться, – объяснял Ромаз. – Деньги – это лишь отмазка.
В голове у него был тупик, он совершенно не представлял, кто бы мог еще помочь с Чечней, и от этого его накрыла безысходность. Но в глубине  души сидело твердое убеждение, что безвыходных ситуаций не бывает. А коньячник тем временем стоял на автобусной остановке, напротив того самого дома, где его ждали, решая, зайти или не зайти внутрь. Вероятно, что-то ему не понравилось, или он почувствовал облаву. Но факт тот, что он не пошел внутрь, а быстро поймал маши-ну и уехал в неизвестном направлении.
– Ничего, дома этого коньячника найдете. Но сейчас, я думаю, он  в Чечню, прямой наводкой.- подбодрил Александр.
– В следующий раз обязательно его сахватим – благодарно произ-нес Ромаз.
– Хорошо хорошо, давай, благополучной посадки– пожелал Алек-сандр. Ромаз сразу, как только сел в свое кресло, помрачнел и замк-нулся. Друг читал газету. Через два часа полета самолет приземлил-ся.
– Прилетели – произнес Ромаз.
– Да, в гостях хорошо, а дома лучше. – поддержал друг.
Они вышли из самолета, и теплый воздух, пропитанный дыханием земли, морских ветров, родины и ощущением, что вот уже тысячу лет ты ходишь по этой земле, объял Ромаза и придал силы. Ромаз вновь почувствовал в себе огонь для того, чтобы жить и бороться.


*     *     *

Чашка хорошего кофе помогла бы мне больше, чем лекарства» – думала Карина, вспоминая пропитанный сухим зноем запах молотого кофе. «Эдик! – хотелось крикнуть ей впервые после болезни. – Давай заведем ребенка. Эдик, ты меня любишь? Нет, лучше с задумчивым видом: я хочу от тебя ребенка. Я же сомневаюсь. И еще: ты не против?» – представляла Карина. Эдик будет прыгать от радости, или нет, наверное, он отнесется сдержанно. Ощущение разлуки и несвоевременной навязчивой близости с ее стороны сидели в ней крепко еще со времен Алексея, поэтому она не спешила влюбляться. «Если с Алексеем было так, что я его хотела всегда, а он меня лишь иногда, то с Эдуардом все наоборот, и поэтому легко»– и Карина вспомнила ласковые слова Эдуарда, а затем ту последнюю ночь с Алексеем. Огромная оранжевая или, может, даже африканская луна висела в небе, не давая уснуть. Духота, сжавшая в своих объятиях ее легкие, возникла из-за того, что Алексей закрыл форточку. Он боялся, что их услышат случайные прохожие на улице или соседи. «Он боится какой-то ерунды!» – удивлялась Карина. И как бы читая мысли Алексей закрывал ей рот ладонью, так что она начинала задыхаться и терять сознание, только чтобы она не посылала в ночь сладострастные вздохи и вскрики, словно боясь, что кто-то услышит, как ей хорошо. «В поведении Алексея было что-то патологическое» – вспоминала Карина. Эдик в момент воспоминаний гладил ее по руке, не догадываясь, где она сейчас летает. В ту ночь было все вопреки, все не так как ей хотелось. Алексей выпил коньяку, и от него шел алкогольный запах, что было не очень приятно. Затем в самом начале близости зазвонил телефон. Звонила ее сестра с известием, что не приедет на праздник, потому что не смогла купить билеты на поезд. Карина расстроилась. Она так давно не видела сестру и очень хотела ее увидеть. Но ничего не вышло, из-за того что в кассах нет билетов, а есть только у перекупщиков за двойную цену.
 – Что? – лениво произнес Алексей.
 – Да ничего.
Просто сегодня все вопреки! Вот так бывает, и все желание сразу куда-то испарилось.
 – Как испарилось? А может, его и не было? – язвил Алексей.
 И они молча потянулись навстречу друг другу в поисках утерян-ного желания. В полутьме слышалось шуршание, прямые линии фо-нарного света разрезали комнату на несколько неровных частей. Оче-редная попытка сблизиться оказалась неудачной. В какой-то момент дверь в комнату под действием сквозняков со скрипом отворилась и острота ощущений тут же исчезла в накрывшей голову неудовлетво-ренностью. Карина так ничего и не поняла в ту ночь. До нее с трудом доходило, что это была последняя их ночь, она еще не знала об этом. Но ее охватила бессонница. Алексей засыпал. Она же стояла между шторами вполовине третьего утра и смотрела на эту нереальную лу-ну, забравшую ее сон. Сбросить с себя напряжение не удавалось. Ка-рина чувствовала себя уставшей, изможденной этой странной любо-вью. Она мечтала войти в реку сна и плыть по течению, но река по-стоянно меняла свое русло и этим вызывала у нее физическую боль. Алексей мирно посапывал в ее памяти. «И что я в нем нашла»?– в ты-сячный раз спрашивала она себя сейчас, как и тогда.
           Эдуард нагнулся к ней, чтобы поцеловать. Карина почувст-вовала его запах. «Запах? Этот запах, все дело в нем. От Алексея меня бросало в дрожь и уносило прочь, срывало поволоку сна и спокойст-вия. Я была как собака, учуявшая в свертке у незнакомца кусок мяса, и, прикованная этим божественным, запахом мучилась от того что никак не могла его укусить. А с Эдиком не то, с Эдиком, более чело-веческое, с Эдиком дружба…»– думала Карина. Эдик буквально ды-шал над Кариной, желая ее скорейшего выздоровления.
 – Ты знаешь про Алексея? – спросила однажды Карина Эдика.
 – Это ты о том парне?…
– Да, о нем.
– А что, с ним что-то случилось? – спросил Эдуард.
Карина задумалась. С ней это часто случалось в последнее время. Это не пугало Эдуарда до тех пор, пока он не заметил, что она избега-ет с ним встречаться глазами. Все произошло стремительно. «Вчера меня не было. Степан сказал, что Карина вставала и гуляла по кори-дору, там она встретилась с каким-то парнем. Между ними произошел разговор, в ходе которого Карина плакала. Что-то произошло. О чем они говорили? – терялся в догадках Эдуард. – По описанию этот че-ловек похож, на брата Алексея. И Карина сразу охладела ко мне, а еще три дня назад говорила о ребенке». И действительно, Карину словно подменили. Она замкнулась. И думала о своем. Состояние ее ухудшилось.
В тот день на улице стояла прекрасная сухая осень. Ромаз шел по коридору больницы напряженным шагом и ничего не замечающим взглядом смотрел вперед. На скамейке у стены сидела Карина и чита-ла книгу. Она обратила внимание на Ромаза, но он ее не видел. Кари-на еще секунду сомневалась, окликнуть его или нет.
– Ромаз!– позвала она.
Он обернулся, посмотрел на нее каким-то перевернутым взглядом. Карине даже показалось, что он должен видеть ее вверх ногами. Ро-маз встряхнул головой и сделал усилие, чтобы улыбнуться. «Он как будто постарел» – подумала Карина. Ей овладело предчувствие, что произошло что-то плохое. Ромаз не пытался развеять это ощущение, тем самым еще больше утвердив ее предположения.
– Привет, а ты что тут ? – спросил он.
– Я, я, я лежу!– растерялась Карина. И робко предложила: – Мо-жет, присядешь?
Ромаз с явным нежеланием, но все же присел. Карину подмывало спросить про Алексея, но она сдерживалась. Эдуарда рядом не было, только цепкие глаза Степана, человека из команды Эдика, говорили, что у него нет инструкций на этот счет. Степан на мгновение поймал взгляд Карины и спросил: «Все нормально»? На что та только махну-ла головой. На Ромаза давили своим стотонным грузом все последние события, и Карина играла в них  не последнюю роль. Только вот ка-кую? «Кто она –друг или враг и почему оказалась в больнице»? – уд-рученно думал Ромаз. Его так и подмывало спросить: «Ты участвова-ла во всем этом? И если знала, почему не помогла? Почему не преду-предила о надвигающейся опасности»? Но Ромаз молчал, ощущая, как рассыпается на мелкие части его вера. Он наблюдал, как остывает в нем горячая вера в справедливость и в Бога, а на их месте, клубясь, распылялось абсолютное безразличие и дымящийся холодом цинизм. Ему отчего-то стало смешно. «В этом мире легче всего убийцам и шлюхам, их востребованность бесспорна, а все остальное – наносное и искусственное. Только инстинкт вечен! – подумал Ромаз. – Вот си-жу рядом с ней, а по большому счету кто она есть? А Алексей сейчас в яме гниет. Мы, значит, ягнята, а они волки? Мы жратва на их празд-нике жизни». Карина молчала. «Ну говори же что-то? А то я встану и уйду» – глядя на ее осунувшееся лицо, думал Ромаз. Он уже приню-хался к больничному запаху. Сидя рядом с Ромазом, Карину не поки-дало ощущение, что вот-вот должен появиться Алексей. При этой мысли ее душевное спокойствие дрожало, как молодые апрельские листья, попавшие в порыв ветра. Карине уже начинало казаться, что это внутреннее дрожание на самом деле и есть их обычное естествен-ное состояние. На самом деле она просто хотела видеть его, удостове-риться, что с ним все в порядке.
– А где Алексей? – не выдержала Карина.– Как он?
Лицевой нерв Ромаза дрогнул, в доли секунды он побледнел. Он знал, что Карина задаст этот вопрос, но оказался не готов.
– Только, Ромаз, пожалуйста, я тебя прошу, правду? Я знаю, я чув-ствую, что-то случилось. Он жив? – умоляла Карина.
– Жив-то, он жив, понимаешь…– начал Ромаз.
– А что?– нетерпеливо переспросила она. – Извини, извини, гово-ри, пожалуйста – спохватилась Карина, схватив Ромаза за локоть. – Переживаю я сильно.
– А что тебе переживать. У Алексея есть жена, родственники, они и должны переживать – резанул Ромаз. – А ты-то что здесь дела-ешь? – постарался он перевести разговор. – Я здесь лежу. Ты, навер-ное, не слышал– засомневалась Карина.
– О чем?
– Ну там, что одного бандита, Додик его зовут… – Слышал, конеч-но, и что? А? Это ты, что ли, его…
Карина мотнула головой. У Ромаза отлегло.
– Молодец. Значит это ты та, которая этому  пулю засадила? Жаль, что не убила, жаль…
 Карина сразу стала ему ближе и понятней. «Значит, есть еще в ней что-то человеческое», – подумал Ромаз. И его сомнения и растерян-ность, стоит ли ей говорить про Алексея, отпали сами собой.
– Отец здесь лежит. – произнес Ромаз.
– Да? А что с ним? Заболел? Сердце?
– Да нет, хуже. В него стреляли те, в кого стреляла ты. Предполо-жительно Омар.
Карина обхватила щеки, которые вспыхнули алым цветом.
– А я ведь не знала. Лежу тут рядом… А Алексей?
– С Алексеем еще хуже. Он, он…  его взяли в заложники в Чечне, предположительно тоже Омар – и Ромаз отвернулся, чтобы Карина не видела прыснувших от обиды слез.
– Как в Чечне? Он же в Питер поехал…
– Давай не будем, Карина, я тебя прошу, а – сморщился Ромаз. – Я уже не могу рассказывать, у меня нет сил.
Но Карина вцепилась мертвой хваткой пантеры. «Ох, не люблю я эти бабские штучки…»– причитал Ромаз в душе.– Это я во всем ви-новата! Я сказала, чтобы он исчез на время из города – то голосила, то шептала Карина, обхватив голову руками.
– Да не мучайся ты так, отец ему раньше тебя сказал, что надо уе-хать. Выкуп за него попросили. И все та же сумма фигурирует – сто штук зеленью. Символическая сумма. Вот я и думаю, что это игры этого черного дьявола. А если б здесь чехи были замешаны, они меньше лимона не попросили, так что тут деньги не важны… А когда Алексея похитили, он у друга армейского гостил. Того убили, а Алек-сея забрали, чувствуешь хватку…
Карине стало плохо. Подошел Степан:
– Карина Алиевна, Вам плохо? Может быть, в палату?– настойчиво предложил он.
– Нет, нет, нет, отойди, пожалуйста. Все хорошо, все нормально,– уткнув лицо в ладони, говорила Карина. Видя, что уговаривать беспо-лезно, Степан отошел на исходную позицию и сел на стул у входа в ординаторскую.
– Опять Омар? Опять этот Додик? Будь они прокляты! – стонала Карина. – Я должна помочь Алексею, я обязана. Поверь, Ромаз, это не я, я не виновата. Я приехала из Москвы, чтобы помочь Алексею вы-путаться. Но Левчик предал Алексея, все началось с него, когда он сбежал с деньгами. Я просила его не делать глупостей, но он…
– Левчик!? Как Левчик?
– Да, Левчик, на самом деле жив и находится в Питере с деньгами. Я говорила Алексею, но ему было тяжело поверить …
– Левчик? Крыса. Я не верю своим ушам. Карина, правда ли это?
– К сожалению, правда, Ромаз. И я сказала об этом Алексею до его отъезда …
– Да- а? – протянул Ромаз.
Все смешалось в этом мире, и люди курвятся на глазах, за бабки…
Странно, Алексей мне ничего перед отъездом не сказал?
– Наверное, он хотел сам найти Левчика и разобраться. Ему было стыдно перед тобой, ведь это его друг  швырнул и подставил…
– Если честно, Карина, прости! Я думал, это твоих рук дело. Я ду-мал, ты мстишь, Алексею.
Между ними пошел открытый разговор. Было видно, что никто уже не держит ничего за пазухой.
– Да ничего, Ромаз, ты имел на это все основания. Я же находилась со всем этим сбродом. Но поверь, только затем чтобы спасти его.
– Ты в какой палате лежишь? – неожиданно спросил Ромаз.
– В тридцать девятой, в правом крыле… Запомнишь?
– Вот возьми мой телефон – и Ромаз протянул Карине визитку.
Карина взглянула на Ромаза заплаканными глазами и взяла визит-ку.
– Ты не волнуйся, Ромаз. Если нужно идти, иди. Я сейчас успоко-юсь, все будет нормально, я тебе позвоню. – всхлипывая говорила Карина.
Ромаз встал и так стоял, не решаясь уйти.
– Иди, Ромаз, не переживай! – и она махнула рукой, как бы говоря прощай. Ромаз повернулся и медленно пошел, затем все быстрее и быстрее.
– Отец увидел Ромаза, и в его глазах полыхнула радость. Ромаз склонился над отцом и дотронулся до его неподвижной руки.
– Привет, папа. Тебе от Арсена привет. Сегодня с ним созванивал-ся. Он хочет приехать, но я сказал, чтобы не спешил, чтобы потерпел еще пару недель. Он согласился. Так что все хорошо, только ты бы выздоровел до его приезда, а то он сильно расстроится. – говорил Ро-маз, а сам думал как накажет Додика и Омара.
«Омара надо ловить на живца, на Додика, – решил он.– Другого выбора нет, по - другому, его не вытащить на свет божий...» Ромаз поправил одеяло, отец лежал тихо. Ромаз что-то рассказывал, даже улыбался, но он не видел свое лицо в этот момент, не видел тени гру-сти и печали застывшей, на челе. А отец видел. «Он хочет меня обма-нуть, мой мальчик, он не хочет меня расстраивать, потому что лю-бит» – и по окаменевшим щекам отца потекли слезы. Слезы скати-лись по щекам и впитались в подушку. Ромаз же разбирался в тум-бочке с продуктами и поэтому ничего не заметил.
Эдуард увидел визитку случайно, она выпала из-под подушки Ка-рины, когда та спала. Степан доложил подробно, что видел и что слышал. Эдуард смотрел на визитку, только подтверждавшую его опасения насчет плохого самочувствия Карины. «Ух, мент, наболтал, напридумывал что-то.»– с досадой думал он. Эдуард не любил неза-планированных событий. Но  понимал, что время от времени что-то выходит из под контроля. И это именно такой случай. Полностью контролировать Карину он не мог, да и не хотел. «Столько усилий, столько дней и ночей, и все насмарку» – жалел Эдуард, глядя на про-снувшуюся Карину.
– Как самочувствие? Может, яблочка съешь? – предложил он.
– Что-то не хочется.
– Ну лапочка, так нельзя. Ты ничего не ешь, только кофе и кофе, которое тебе не желательно.
– В нашей жизни многое, что не желательно – спокойно, но как-то по-чужому отвечала Карина.
«Только Эдик может помочь Алексею. Сам заварил эту кашу, пусть сам и расхлебывает, если я ему дорога. А нет, так на нет и суда нет»– твердо решила Карина.
– Эдик? Я хочу тебя спросить. Ты меня уважаешь…– с равноду-шием в голосе спросила Карина.
– Да ты что, детка, я тебя люблю… – спокойно отвечал Эдик, при-близительно догадываясь, о чем пойдет речь.
– Помнишь, я тебя спросила об Алексее.
– Прекрасно помню.
– Его взял в заложники Омар. И я считаю, по нашей вине. Ты, на-верное, думаешь, что я так за него пекусь? Но ты многого не знаешь. Этого человека я знала и раньше, и только чтобы помочь ему, я по-ехала сюда, хотя ты меня отговаривал. А теперь этот человек в плену у нашего общего врага, и я не смогла и не могу ему ничем помочь. Кроме того, его отец тяжело, болен, и тоже по нашей вине….
– И что же ты хочешь от меня? – прямо спросил Эдуард.
– Спаси Алексея, Эдик! Спаси, ты же сильный, умный, смелый, спаси его, ради Бога, и я навсегда буду с тобой, я буду твоей должни-цей. – на этих словах губы ее дрогнули, и она снова залилась слезами.
– Успокойся, девочка! – Эдуард обнял ее и гладил, и целовал, при-говаривая: – Успокойся, родная, я сделаю все что, в моих силах. Все-гда есть надежда. Я тебе говорил, что не надо в это лезть, это тяжелый бизнес. Люди в нем не больше, чем фигуры на шахматной доске. Если б ты раньше сказала, если б ты сразу призналась что он, что ты его знаешь, да я бы отменил все, я б переиграл партию, и твой друг не по-страдал бы. А теперь успокойся, забудь все, слезами горю не помо-жешь.– увещевал он.
– Да как мне успокоиться, если я во всем виновата …
– Ты ни в чем не виновата, во всем виновата судьба. А мы лишь инструменты в ее руках, родная. А если б у нас не украли деньги, то ничего бы и не было. Во всем виновата людская жадность и алчность – успокаивал мудрый Эдуард. Он замолчал одновременно с Кариной.
– Спасибо, что понял и не отказал. – сухо произнесла Карина.
Ей стало немного легче, у нее появилась надежда. Робкий солнеч-ный лучик мелькнул средь облаков. Эдуард казался волшебником изумрудного города. «А я…– корила себя Карина, все больше и глуб-же прячась в его объятиях и в нем самом, скрывая от него свою бес-помощность, страх и пустоту. Она чувствовала себя маленькой девоч-кой, потерявшейся на бескрайних просторах между небом и землей, между рождением и смертью, не способной без Эдуарда что-то сде-лать, даже самое простое.
– Дельфины – прошептала она.
– Что? – переспросил Эдик.
– Да нет, это я так, о своем.– произнесла Карина, вспомнив своего так и не родившегося мальчика, превратившегося в дельфина.
А Эдуард подумал:
– Испортили? Такую девчонку, а этот Алеша тире Арсен пусть сам выкручивается, я не стану ему помогать.


*     *     *

Алексей не видел из своей темницы ни Солнца, ни Луны. Он представ-лял их отраженными от стекол веранды сельского отцовского дома. День и ночь смешались, и Алексей мог определить, какое время дня и ночи, только по тому, когда его кормят. Иногда ему хотелось закрыть глаза и не просыпаться, но вдруг понимая, что там будет темно и хо-лодно, ему снова хотелось жить, во что бы то ни стало. Ему снилась свобода, и жил он мечтой о свободе, а тело тянуло его вниз, к земле. Вот он в легких кроссовках и в маечке, легкий как былинка, парит над суетой, над трагическими случайностями. Мысли сумбурно лезут наперегонки, устраивая драку-собаку, требуя в первую очередь обратить внимание на них, предлагая записать их и рассмотреть первыми в списке. «Мысли как люди, – подумал Алексей, – или наоборот: люди как мысли». В последнее время он все более настойчиво видел перед глазами старинные фрески. Ему казалось, что вот-вот он должен понять смысл изображенного на них. С появ-лением перед глазами фресок Алексей перестал понимать, спит он или бодрствует, жив или мертв, ибо про еду и другие человеческие функции он забыл, еда оставалась нетронутой уже несколько дней, она стала не нужна. «Я угасаю» – равнодушно думал Алексей. И уди-вился, что эта мысль совсем не тронула его. С этого момента Алексею перестали сниться сны, ибо они были теперь перепутаны с реально-стью. Он только иногда вспоминал о них, он помнил, что бывают сны хорошие, кошмарные, вещие, тревожные, денежные. «Теперь я вижу людей насквозь, я вижу их глазами и умом, а не чувствами, которые так часто меня обманывали. Люди так часто прячутся за словами, а когда уходят прочь, карточный домик их обещаний и невидимой энергии рассыпается. И чем больше человек построит дворец из слов, тем он сам слабее, но в то же время изворотливее и сообразитель-нее» – думал Алексей. В один из долгих дней его посетило приведе-ние. Он решил, что его пришли убивать, и нисколько не удивился этому.
– Наконец-то – облегченно вздохнул Алексей. Но, как ни странно, это оказался друг.
– Я от Эдуарда – представился человек.
– От кого? – удивился Алексей, думая, что здесь какая-то ошиб-ка. – Я не знаю никакого Эдуарда!
– А Карину знаешь?
– Да.
– Вот я от нее.
– Как это странно. Здесь, в логове Омара, от Карины?
– Я принес таблетки, лекарства. У меня нет времени, чтобы объяс-нять. Это витамины, чтобы ты сил набрался. Ты должен окрепнуть, пей их и через неделю я приду, Иншалла. И мы вместе уйдем, сбе-жим, я тебе помогу.
– Да, но это невозможно, я парализован, у меня нечувствительна правая сторона.
– Да не переживай, тебя обездвижили, чтобы не знать с тобой про-блем, а я верну тебе подвижность.
– А сейчас  нельзя?
– Нет, не могу, времени нет. Могут хватиться и тогда…
Алексей даже не подумал, что это могла быть дьявольская уловка Омара, чтобы вселить в него надежду, а при побеге убить или под-вергнуть истязаниям. Когда незнакомец ушел, только тогда он понял, что слишком верит в чудо. «Ну откуда здесь человек от Карины? Ложь! – и он чуть не бросил об стену принесенные незнакомцем таб-летки. Но одумался. – А что, была, не была, буду пить. Отравят, зна-чит, тому и быть, а нет, значит поживу» – решил Алексей, представ-ляя облака, проплывающие над головой высоко в небе под напором освежающего северного ветра. Он пил эти таблетки, и постепенно жизнь возвращалась к нему, в один из дней ему даже захотелось есть. Об освобождении Алексей старался не думать, боясь потревожить злых духов, несущих провал. Он снова, как ему казалось, стал разли-чать день и ночь, сон и реальность, он даже стал замечать охранника, приносящего ему пищу. «Да, я стекло, я прозрачное холодное стек-ло» – зачем-то внушал себе Алексей. У него появился новый охран-ник, чьи озлобленные, похотливые и пробитые наркотиками глаза внушали Алексею опасения. Предчувствие не обмануло. От нечего делать этот демон, принося в камеру миску с похлебкой, прокалывал острым как бритва ножом спавшему узнику то пятку, то руку. И Алексей возненавидел его лютой ненавистью, хотя почти не чувство-вал боли, просто из протеста к тому что его резали, как дерево.
              Однажды охранник пришел, когда Алексей спал. От лязга ключа в замке он проснулся. Охранник быстро подошел к нему и при-ставил нож к горлу. Алексей понял, что охранник задумал что-то очень плохое. Но в тот же момент он увидел промелькнувшую за его спиной тень. Дальше облик охранника дал трещину и, покачнувшись, кем-то подхваченный, аккуратно сполз на пол.
– Ну что, ты готов! – как ни в чем не бывало спросил незнакомец.
Алексей не знал, что ответить, но теперь, когда незнакомец выру-бил охранника, Алексей начал ему доверять.
– Тогда вставай! – не дожидаясь ответа, скомандовал незнакомец.
Алексей и сам хотел бы встать, но от волнения его ноги сделались ватными. Незнакомец подошел, подхватил его и сильно тряхнул. Что-то хрустнуло и встало на место. Дальше – больше. Незнакомец что-то давил,  замирая, словно нащупывая нужное место. Затем что-то вы-кручивал, снова нажимал, сдавливал, растирал, принося Греко-римскими захватами боль и затем только облегчение. От этих движе-ний Алексей почувствовал, как кровь хлынула в пустующие русла со-судов, мучительно-приятная ломота охватила тело. Он ожил, еще до конца не веря, что сможет ходить, как раньше.
– Все, теперь потихоньку вставай, я тебе помогу… Давай руку.
Алексей протянул руку. Легкое исхудавшее тело казалось ему не-имоверно тяжелым.
– Пойду? – неуверенно спросил Алексей.
– Конечно, пойдешь. Побежишь.– уверенно поддержал незнако-мец.– Другого выхода у тебя нет.
Утренний воздух ударил Алексею в голову, словно вино. Недалеко залаяла собака, закукарекал петух. «Предатели» – подумал он. Голова кружилась, но он шел, облокотясь на незнакомца. Алексей доверился незнакомцу, это был его шанс. Ему казалось, что спелые виноградины лопались под его босыми ногами, выстреливая сладко-липкий сок на кожу ног.
– Мы идем вместе, ты понял? На, одевай ботинки!– и незнакомец достал из рюкзака ботинки. – Возможно, придется бежать. Таблетки ты пил?
– Да, – ответил Алексей, надевая десантные ботинки.
– Правильно, силы тебе понадобятся. Скоро начнется погоня.
Они пошли. Незнакомец шел уверенно, будто зная дорогу.
– А как тебя зовут-то? – спросил, спохватившись, Алексей.
– Называй меня Абдул.
– А меня Арсен, – представился Алексей. – Да я знаю, знаю. Толь-ко не Арсен, а Алексей…
Они шли уже четыре часа, когда Абдул, прислушавшись, сообщил, что началась погоня.
– Надо бежать. Сможешь?
– Смогу! – неуверенно произнес Алексей.
Абдул старался запутать преследователей, отрывая от истрепан-ной одежды лоскуты и надевая их на сучки и кустарники, а сам ухо-дил, ведя за собой Алексея, в противоположном направлении. Пре-следователи во главе с Омаром пару раз попадались на эту уловку, что заставляло их сильно нервничать. Как ни старался Алексей, а его скорость была ниже скорости преследователей, и Абдул это понимал. На второй день преследования белые волки, так звали в народе банду Шахида, в которую входил Омар, почти нагнала Абдула и Алексея. Абдул понимал, что принимать бой бессмысленно. Он надеялся на случай, провидение и собственную выучку. Ближе к вечеру они вы-бежали на солнечную поляну, преследователи уже дышали им в спи-ны.
– Главное, чтобы они нас не увидели. Если увидят, это придаст им силы и азарта, и тогда догнать нас им будет проще простого. Они просто начнут стрелять нам в спины – вслух размышлял Абдул. – Впереди не их территория. Главное, добежать туда, а там, может, они и не сунутся дальше, там можно и на встречный огонь нарваться… только чей?
Алексей же ни о чем не думал. Он не чувствовал ног, но по армей-ской памяти шел, через не могу. «На карте жизнь, и не только моя, но и близких. Кто они без меня? Кто мои дети? Кто моя жена? Как они выживут в этом безумном, алчном, и яростном мире?» – думал Алек-сей, и эта мысль заставляла его забывать о себе и уносить ноги. На поляне Абдул осмотрелся. Куда дальше бежать? Слева склон и река, справа лес и короткая дорога на условно свою территорию.
– Пошли, – скомандовал Абдул и, сев на рюкзак, оттолкнулся и полетел вниз по траве, как на санках. Алексей за ним. Ветер свистел в их ушах, и поэтому они не услышали, как вслед им на поляну вышли белые волки во главе с Омаром.
– Они уже близко, я знаю это. Скорее всего, они пошли через лес короткой дорогой, а может быть, и вниз по склону к речке – старался подбодрить своих уставших людей Омар.
– Я не понимаю, как калека бежит быстрее нас? – раздраженно спросил один из волков.
– Вы что не поняли? Он не один, с ним этот засланец. И он его ве-дет, попадись он мне… – объяснил Омар. Волки явно не понимали такой одержимости Омара. «Ну ушел и ушел, надо иметь мужество признать поражение» – думали уже почти все преследователи, но только не Омар. Абдул, сам уже изрядно обессиленный, решил про-пустить преследователей вперед, спрятавшись в зарослях вдоль реч-ки.
– А если что, на тебе – и он протянул Алексею пистолет.– Защи-щайся до последнего, но только по моей команде.
У Алексея не было сил даже отвечать. Он молча взял пистолет и пошел за Абдулом в прибрежные заросли. Омар разделил группу на две части: одна из пяти бойцов пошла в лес по короткой дороге, а другая, из шести, скатилась по склону вниз к речке, вслед за Омаром. Омар зашел в речку, огляделся, пристально посмотрел в заросли, за-тем наклонился и стал умываться. Все последовали его примеру. Уже собираясь идти дальше, он снова недоверчиво посмотрел в сторону зарослей и, подняв ствол, дал длинную очередь. Сердце Алексея сжа-лось, и в тот же миг его ужалила в плечо свинцовая оса. Он хотел за-кричать от боли, но Абдул крепко зажал ему рот. Все тот же Саид, явно не боясь Омара, заметил:
– Зачем стрелять, только светиться.
Омар, ничего не ответив, развернулся и пошел на другую сторону реки. «Потом на базе разберусь с этим Саидом» – решил он.
Алексей же от боли в плече и стрельбы понял, что все это время спал, и теперь, наконец, проснулся. «Нет, только не это – стонал он, неужели мне все это приснилось, неужели я до сих пор здесь?». Он открыл глаза. Какие-то люди тащили его. «Все – подумал Алексей, – пришел мой конец…»

Его вынесли на двор. Вокруг валялись убитые люди. Двор был по-лон вооруженных людей. Его посадили на землю. Алексей огляделся, морщась от сильного солнца и трясясь мелкой дрожью. Наступило время намаза, и бойцы умылись и приступили к молитве. Движение во дворе стихло. Недалеко от себя Алексей увидел стеклянные глаза своего охранника. Он был мертв. Бойцы были в камуфляже и разгова-ривали по-чеченски. Мимо Алексея провели раненого, и хотя он был ранен и истекал кровью, его били, что-то приговаривая. «Одна банда напала на другую» – промелькнуло в голове Алексея. Дрожь прекра-тилась. Началась молитва, но молились не все. Алексей вспомнил слова Кати: «Во время молитвы мне необходимо представить, что я на том свете один на один перед Аллахом. И знаешь, как там страшно и темно? А я с детства боюсь темноты». Алексей всегда сомневался: «Если перед Аллахом, то почему ей темно, там же должно быть свет-ло и радостно?» Молитва закончилась, и два бойца довольно культур-но и незлобно подняли Алексея и повели в дом. Он удивился сам се-бе, что не разучился ходить? В доме Алексей увидел висевшее на сте-не зеркало и со страхом и любопытством посмотрел в него и не узнал себя. На Алексея смотрел старый, изможденный, бородатый человек. Выбеленное лицо, такие же губы и глаза. Это было лицо мертвеца. Перед Алексеем сидел пожилой бородатый чеченец.
– Асалам алейкум, Арсен – произнес он степенно.
– Валейкум салам, – услышал свой голос со стороны Алексей.
– Ты меня не знаешь, Арсен. Я отец Кадыра.
Алексей хотел удивиться, но только еще раз протянул старику ру-ку. Тот пожал ее.
– А это его младший брат Анди. Он приехал из Москвы, чтобы отомстить за Кадыра– Алексей пожал руку Анди. – А он – старший брат Кадыра, Султан, он тоже служит в шариатской безопасности, – и старик показал на бородатого горца справа от себя.
Алексей пожал и ему руку. Старик продолжал на ломаном рус-ском:
– Я знаю, на все воля Аллаха, и ты напрямую не виноват, что мой сын погиб… У нас долг перед ним – отомстить. И мы его выполним, чего бы это нам ни стоило. Тебе же я даю выбор: ты можешь уехать домой, а можешь пойти в лес, в горы в погоню за позорными, трусли-выми шакалами Омаром и Шахидом, назвавшими себя белыми вол-ками. Они виновны в смерти моего сына. Выбирай!
Выбора на самом деле не было, и Алексей это знал.
– Здесь не может быть и речи о доме, я должен, я обязан покви-таться за Кадыра – сразу ответил Алексей, покачиваясь от слабости в ногах.
– Хорошо, ты сделал выбор, и я рад, что твой дух не сломлен… – отвечал довольный услышанным старик. – Отдохни пару часов, по-мойся, приведи себя в порядок, хорошенько покушай и иди. А Анди с Султаном пойдут прямо сейчас…
«Все как во сне, только наоборот. Теперь я буду догонять Ома-ра» – подумал Алексей.
– Уважаемый! – обратился Алексей к отцу.
– Ахмед-Хан, меня зовут.
– Уважаемый Ахмед-Хан, возможно, мне пойти одному?
– Одному?  Твоя воля. Смотри, тебе решать. Оружие и одежду возьмешь у Салмана. И все остальное, что нужно.
– Спасибо.
Старец не ответил.
– А? – вспомнил Алексей об Иване и офицере. Но спросить было уже не у кого, все разошлись. Алексей обратился к проходившему бойцу:
– А можно поговорить с пленным?
– С каким пленным?
– Да тут одного вели…
– Да его уже отправили на машине вместе с другими.
Алексей корил себя за малодушие: «Что мне мешало раньше спро-сить? А теперь никогда больше не узнаю об Иване».
Алексей вышел в путь после полудня. Ноги его прыгали, как пинг-понг. Разбалансированность всей опорно-двигательной системы была налицо. Но после двух часов ходьбы организм начал втягиваться. Он даже пробовал побежать, но попытка вызвала противоречивые чувст-ва, и он снова перешел на шаг. Алексей шел, поглядывая на стрелку компаса, выданного Салманом, строго на юг. Трава скрывала землю. Начался лес, и деревья источали благовония. Он смотрел на деревья и представлял запахи тех деревьев и трав, которых не было в этом лесу. Пошел дождь. Алексей запрокинул голову и открыл рот, чтобы капли залетали внутрь, в его горячий обезвоженный организм. Он почти фи-зически ощущал шипение закипающих капель в горле. Алексей шел и шел, не замечая, что промок, вдыхая запах травы. «Он похож на ды-хание Карины. Запах молочных коров и сырой земли исходил от Ка-ти. Прилетевший с ветром запах пороха – это Ромаз, а запах крови и уксуса – это Омар», – думал Алексей. Он искал сейчас именно этот запах, чтобы… Алексей чувствовал, что узнает Омара по этому запа-ху даже в густом тумане, в кронах вековых деревьев, за огромными камнями, и поэтому упрямо шел вперед, за ним.
            Ноги гудели, а собственное дыхание заглушало все осталь-ные звуки. Алексей иногда останавливался, чтобы перевести дух и прислушаться. Так он шел, пока день неожиданно не сменился непро-глядной тьмой, и только стрелки компаса светились фосфорным све-том посреди леса и космоса. Алексей прижался спиной к дереву и так, медленно сползая, сел на корточки, затем по очереди вытянул вперед ноги и оказался на траве. Он нашел в мешке, выданном Салманом, нож веревку, спички и провиант, чем не преминул воспользоваться. У Алексея была шальная мысль залезть на дерево из-за опасения вол-ков, но усталость взяла свое, и он уснул так же, как  сидел. Лишь че-рез какое-то время Алексей скатился на землю, но не проснулся, а только сильней сжался, на влажной, еще теплой осенней почве. После еды ему было хорошо и спокойно, но снов в эту первую ночь свободы он не увидел. Алексей проснулся. Открыв глаза, он увидел, что камни смотрят на него человеческими глазами, молчаливые и безучастные к нему, к его судьбе и вообще ко всему происходящему в подлунном мире. Наступал рассвет. Алексей оглянулся. Перед ним, на поляне, метрах в двадцати, стоял олень!
– Бог ты мой, какой красавец. – вылетело у Алексея.
Это был олень в расцвете сил. Алексей второй раз в жизни видел живого оленя. Первый раз это было еще в детстве, когда отец взял его, десятилетнего, на охоту. Тогда отец целую вечность держал на мушке этакого красавца, но так и не нажал курок, так и не смог убить благородное животное. И сейчас Алексей, оглядевшись, поддался ма-гии. Ему казалось, что его окружают те же камни, те же деревья, та же поляна и тот же олень с проплывающими в зрачках облаками, но только семнадцать лет спустя. Он встал, прислушиваясь к щебетанию птиц, и сквозь него он уловил шум воды. Недалеко, метрах в ста от поляны, оказалась небольшая, но довольно бурная речка метра три шириной, с небольшими водопадами и запрудами у оснований поро-гов, будто кем-то искусственно сделанных. Алексей спугнул стайку мелких форелей, стоявших до его появления неподвижно в потоке чистейшей ледяной воды. Он не старался их поймать, а просто умыл-ся и пошел дальше, продираясь сквозь заросли колючего кустарника и прислушиваясь, не слышно ли тревожного гомона птиц. Иногда ему попадались ореховые деревья, с которых он камнем или палкой сби-вал висевшие мишенью орехи.
Еще один день тлел закатом. Алексей разжег костер, почувствовав вечернюю прохладу. Он поел и, разомлевший, заснул. Ему присни-лась Катя. Она была грустная или, возможно, расстроенная. Что-то все жаловалась. Так показалось Алексею, потому что он не слышал ее речи. Но увидев кого-то, она обрадовалась. Алексею показалось, что она рада ему. «Ты похудел, – говорила она, улыбаясь. Ты стал моложе и…. Жалко только, одежду придется покупать новую. Или можно пе-решить?» «Да, так я худел только в армии» – поддакнул Алексей. «Стройняга» – сказала Катя и к кому-то прижалась. «Эй, эй, эй, ты…» – Алексею стало жарко. Он проснулся в нескольких сантимет-рах от мерцающих углей. Спать не хотелось, и Алексей двинулся в путь. «Ночью идти безопаснее. На губах у него выскочила простуда, а когда он пил холодную ключевую воду, ныли зубы. Он забирался все выше и выше в горы. Днем, когда солнце нещадно жгло, Алексей, из-можденный ходьбой, неосторожно заснул. Сил ему еще явно не хва-тало. Он с тревогой думал о возможной встрече с Омаром. Алексей спал, а вокруг него кипела жизнь. Земляные черви бороздили почву под его ногами, зеленая гусеница, упавшая откуда-то сверху, ползла по бровям Алексея, затем на переносицу и дальше по губам, вызвав щекотку и тем самым разбудив его. Алексей брезгливо сдул гусеницу, и та улетела в траву. Он еще посидел какое-то время. Затем пошел. Чем выше он подымался, тем становилось прохладнее. Из еды оста-лась одна хлебная лепешка и банка белорусской тушенки. К вечеру Алексей вышел на хребет горы, спуск шел по козьей тропе.
          В некоторых местах ему пришлось проползать, пятясь как рак и рискуя сорваться. Приблизительно часа два понадобилось на спуск, и наконец он встал на ровную площадку под скалой. На ней Алексей нашел небольшую пещеру, возможно, когда-то принадле-жавшую пещерному медведю. В ней он не решился остаться на ноч-лег. У него оставалось мало спичек и мало сил. Но Алексей все же решил дойти до небольшого перелеска. Там он собрал хворост и уже на ощупь, в свете луны строил себе жилище, что-то похожее на ин-дейский вигвам. Топора не было, но был нож. В итоге Алексей сумел защитить себя от ветра, который с каждой минутой усиливался, ста-новясь пронизывающе-холодным. Он запалил костер, бросил рядом несколько еловых лап и лег на них животом. Костер было видно дале-ко с противоположных гор, но Алексей уже ничего не боялся, он ус-тал. Он уже спал, когда в горах пошел снег, скрывший все следы.


*     *     *

Лева не был патологически плохим человеком. Напротив, он отличался исключительно хорошими качествами. Он был не злой, добропоря-дочный, надежный человек и друг. То, что произошло с ним в по-следнее время, оставалось загадкой для всех, в том числе и для Алексея. Налицо был явный срыв. Терпеливый, работящий и не очень смелый Левчик, как звали его друзья, совершил отвратительнейший поступок. Он сбежал с деньгами московской фирмы, с которой они сотрудничали, тем самым подставив Алексея и породив цепочку ро-ковых событий. Такого, Алексей не мог представить даже в кошмар-ном сне. Так думал Алексей, но только не Левчик. Он-то как раз счи-тал, что сделал все правильно, наказав зазнавшегося друга.
                Одиночество Левчика, тщательно скрываемое им за привет-ливым фасадом лица, на самом деле душило его и угнетало. Жена от него ушла. Левчик страдал, слушая по вечерам Кузьмина и плача. «Странная штука, эта любовь. Ну, что ей не хватало? Дорогих шмо-ток? Разве дело в этом, разве дело в кожаных штанах, которые надел на нее ее новый фраер?» – сокрушался Левчик. «А знаешь! – как-то вскоре после того, как Татьяна ушла от Левчика, Алексей сказал: – Я понял, что у вас ничего не выйдет еще тогда, на вашей свадьбе, когда вы буханку ржаного хлеба кусали: кто больше откусит, тот и хозяин в доме». «И что? – грустно спросил Левчик. – Ничего-то ничего, да уж больно сильно твоя пасть-то открыла…» – рубанул Алексей. Левчику стало неприятно от такого воспоминания. Алексей это заметил и не стал продолжать, подавив в себе воспоминания, так и подмывавшие выйти наружу. «Да что обижаться-то, – говорил Алексей дома Кате. – Все знали, что на передок была слабовата. Да и била она Левчика, в прямом смысле кулаками лупила, когда не в духах была» – переходя на смех, рассказывал  Алексей. Катя удивлялась: «Сам рассказывает, и сам же смеется» А Алексей, уже сидя в кресле, вспоминал, как сам ощутил тепло и женскую мощь, когда она прижалась к нему в лифте, а затем еще несколько раз в других местах. Но он ее так и не взял, хо-тя она явно была не прочь. Алексей стыдился такого поступка: жена друга все же.
Денег у Левчика вечно не хватало. Сколько он ни трудился, ни па-хал, ни выгадывал, ни кроил, а скопить на машину, простенькую восьмерку или девятку долго не получалось. Из-за скромности или гордыни, неизвестно, но он не просил у Алексея взаймы. Скопленных им полутора тысяч зеленых хватало, но нужно было как минимум еще штуку, чтобы взять что-то более-менее приличное. А 99-я была взята у Алексея же в рассрочку. Левчик все ждал, что Алексей сам поинте-ресуется, спросит, как дела, чем помочь? Но Алексей был глух к его положению – его интересовали только красивые женщины и семья. Вот на это он тратил уйму денег, а друга и своего первого помощника вспоминал только тогда, когда нужно было пахать днем и ночью.
          Так оправдывал себя в своих же глазах Левчик. С некоторых пор он стал считать Алексея не другом, а подлым эксплуататором, довольным собой, жадиной. «И Таня от меня ушла из-за него, все из-за него», – со злостью думал Левчик. Внешне же это никак не прояв-лялось. Недовольство Алексеем росло в Левчике, а зависть, как ржав-чина в сыром помещении, разъедала. «Надо же, все ему, все таким как он досталось, спортсменам и бандитам, а учился он хуже меня, с тех-никумом. А я с университетом. И должен возить деньги этому чурба-ну. И бабы к нему только из-за денег тянутся. А я как тень отца Гам-лета» – горько иронизировал Левчик. – А я же глубже, надежней и че-стнее, но этого никто не видит и не ценит. Я уже словно Сальери, но только он не Моцарт. И хочется кричать: очнитесь! Это я настоящее, а он совсем не то! Он наносное, поверхностное. Да, в нем есть что-то, какая-то магическая иллюзия. Но я-то могу больше и лучше, все же держится на мне» – почти кричал Левчик, когда видел влюбленные глаза Карины. Но влюбленные не в него, а в Алексея. Именно тогда, увидев Карину, Левчик почувствовал, как защемило его сердце. Но прекрасно зная Алексея и то, что он ни за что не бросит семью и де-тей, Левчик ждал, то злорадствуя, то жалея Карину, и предрекая, что ее сердце будет разбито. «Она сама виновата – думал Левчик. – О женщины, как вы глупы, когда вы влюблены» – почти стихами раз-мышлял он. – Но как только размолвка произойдет, я совершенно бескорыстно помогу ей… Она истинный изумруд» – думал Левчик, когда изредка ему удавалось разговаривать с Кариной. «Вот только говорят, она у Омара проституткою была, под ним ходила. Не пропа-ла же, как многие, осталась непосредственна и расцвела на диво»– продолжал рифмовать Левчик. Но Карина не замечала его воздыха-ний, она была поглощена Алексеем. И размолвка произошла.
          Левчик обрадовался, он был вне себя от счастья. «Сейчас прольется чья-то кровь, – напевал он радостный. – Сейчас, сейчас!» – Но оказалось, радость была преждевременной. Карина, собрав вещич-ки, махнула в столицу. Левчик погрустнел. «Где я теперь буду ее ис-кать?» – страдал он. В нем зародилось мстительное чувство. В резуль-тате нехитрых рассуждений Левчик пришел к выводу, что во всем ви-новат Алексей. И Левчик решил отомстить. «Но как?» – гадал он. На явную подлость Левчик не был способен, ему хотелось сделать Алек-сею больно так же, как тот походя, и шутя, делал больно другим. Со-чтя Алексея жестокосердным и твердолобым, Левчик понял, что его можно пронять, отняв у него деньги. А деньги были. Но они принад-лежали не лично Алексею, а москвичам, с которыми тот сотрудничал. «Деньги я, конечно верну, но позже, когда посчитаю, что Алексей по-нял, что был не прав, да и самому раскрутиться не помешает. А там, глядишь, и Карину розыщу» – строил планы Левчик.
А пока ему хотелось наполнить свою жизнь живой кровью. Вы-рваться из этих кем-то придуманных закостенелых схем. «Не поздно-вато ли?» – боялся Лева. Но посыл уже произошел, механизм на-стройки на новую схему поведения заработал. Он представлял это но-вое, как свободное парение над океаном, но оно пришло в виде муче-ний и испытаний. «А полет, кайф когда начнется?» – думал Левчик. – Не суждено, видно… Неужели я не способен взлететь и парить? Неу-жели я пресен, неинтересен и никому не нужен? О Боже, как я устал от работы, от суеты, от неприятностей. А ты, Боже, бьешь и бьешь меня снова и снова зубами об асфальт… Тормози, Господи, я же не железный!» –вопил он по ночам, зарываясь в подушку, и живя ощу-щением нервного срыва.
И Левчик сбежал. Улетел с деньгами в Петербург. Почти сразу же он начал презирать себя за этот поступок. Недремлющая совесть об-гладывала его и не давала насладиться богатством. Сразу же по при-езду в Петербург Левчик купил билет на поезд и поехал в Москву ис-кать Карину. Но так и не найдя, через неделю вернулся обратно в Пи-тер. Он понял, что Карины ему не видать, поэтому решил уехать за границу в Финляндию. Но на следующий день, проснувшись поутру и здраво подумав, Левчик передумал туда ехать. Совершенно ни на, что не надеясь, он набрал межгород, один из номеров, который он знал наизусть. Это был домашний номер Карины, а точнее номер телефона в квартире, которую она снимала последний год. В трубке послышал-ся голос Карины. От волнения у него перехватило дыхание. Карина, услышав голос Левчика, не обрадовалась, она уже знала о его поступ-ке. Левчик погрустнел, разговор не клеился. Он молча слушал рассказ Карины о том, что грозит Алексею из-за его, Левчика, поступка, твер-дя себе: «Только не отступать, это только начало. Женщины любят твердых мужчин. Если я буду мужественным, она простит меня и поймет, что я прав» Выслушав Карину, Левчик неожиданно предло-жил ей встретиться, в аэропорту при условии, что она не приведет с собой Алексея. Она согласилась. В этот же день Левчик вылетел на родину. Но Карины в аэропорту не встретил. Немного подождав, он сел на маршрутку и поехал к ней на квартиру. Карина была дома и сильно удивилась, увидев его в дверях. Между ними произошел труд-ный разговор. Карина убеждала, пока не поздно, вернуть деньги и по-просить прощения у Алексея, но Левчик уперся, немало удивив Кари-ну. Таким она его еще не видела. Левчик же боялся проявить слабость и еле держался, чтобы не разрыдаться и не признаться ей в любви. Предлагать Карине уехать не имело никакого смысла, она показалось ему чужой еще больше, чем раньше. Левчик снова остался в одиноче-стве, но по крайней мере, с деньгами. Карина проводила его в аэро-порт и со словами: «Подумай, Лева, и сделай правильно, я тебя очень прошу…» – оставила его в зале ожидания. Он же ответил: «Ты дела-ешь большую ошибку, что не летишь со мной…» – и скрылся в по-мещении паспортного и багажного контроля. Еще в самолете Левчик решил часть денег разменять на рубли и начать собственный сигарет-ный бизнес, но только в другом городе, со своим родственником, жи-вущим в Самаре. Но это была только бравада.
              Войдя в свою съемную квартиру, он ощутил с особой си-лой свое одиночество. Левчика охватила невесть откуда взявшаяся паника и депрессия. «Я подлец! – ругал он себя, – и мне необходимо с этим смириться». Целыми днями Левчик лежал на постели, не выле-зая из-под одеяла. Затем он вдруг понял, что его могут ограбить, и этот страх заставил его встать и искать новую квартиру. Но и в новой квартире были подозрительные соседи, несколько раз к нему кто-то звонил в дверь, а когда он подходил и смотрел в глазок, то там никого не было. «Прозванивают, черти» – думал Левчик. – Дербануть хотят. Не выйдет!» И он взял с кухни здоровенный кухонный нож и поло-жил под матрас. Потом, подумав, засунул его под подушку, но боясь во сне пораниться,  в итоге положил его под кровать так, чтобы сразу по необходимости можно было достать. Он боялся выходить из квар-тиры, потому что думал, что воры и мошенники только и ждут, чтобы обокрасть его. Деньги стали страшной обузой для него, Левчик ни се-кунды не чувствовал себя в безопасности. И вот он лежал и смотрел на них, разложенных пачками на стуле. «Кое-что я проел, прожил и совсем ничего не прогулял, а девочку мне бы сейчас не помешало… Нет мне прощения – думал Левчик, отвергнув мысли о девочке. – Вы-пить кофе с аспирином… пускай мотор встанет…»– Но мысль о том, что он будет мертвый лежать здесь неизвестно сколько, пока смердя-щий сладковатый запах разложения не обеспокоит соседей, пока не выломают дверь, не украдут деньги, а родственникам отправят теле-грамму, что его больше нет. Это было выше его сил.»
              Левчик вздохнул полной грудью. «Прочь, прочь слабые мысли. Где мускулы? Где обоснованная и проверенная временем злость, или все потеряло смысл после разговора с Кариной? Да идет она!» – обидчиво произнес Левчик, спрятавшись вновь под одеяло. – Фу, слабак, фу, чмо»– презирал себя Левчик, продолжая уговари-вать. – Вот сейчас встану и пойду, пойду приму холодный душ, затем выпью коньячку, нет, водки, нет – ничего не буду, от этого еще хуже шуги пробивают. Возьму деньги и поеду в фирму. Проплачусь, за-гружу «Камаз» с сигаретами и поеду первым рейсом в Самару к дядь-ке, он там не плохо сидит. Если что не так, значит судьба, ничего не попишешь. Не мешало б, конечно, для начала с дядькой созвониться». И он стал искать его телефон в записной книжке.
Левчик так и сделал. Вложив деньги в дело, он рисковал, но в ито-ге не прогадал. На этот раз фортуна была на его стороне. За первый же месяц они с дядькой умудрились продать два «Камаза» сигарет. В фирме обрадовались такому клиенту. Левчику стали давать самые большие скидки. И дело пошло. В делах он забыл о Карине, об Алек-сее, обо всех и обо всем. Его интересовала только прибыль. Левчиком полностью овладела тяга к наживе и стала отличным обезболиваю-щим, при приступах совестливости.
Как всегда, Левчик шел в фирму с пакетом денег, обычным мар-шрутом. Он уже не боялся ограбления, потому что был уверен в себе и в своем предчувствии опасности. В руках у него был желтый пакет с верблюдом и надписью КЭМЕЛ. Этот желтый пакет был полон де-нег. Часть их была аккуратно сложена в пачки по сто штук, опоясан-ные резинкой, а небольшая часть, словно в спешке заложена или за-сыпана кое-как. Был дождливый питерский день. Настроение у Лев-чика было если не боевое, то приподнятое. Он представлял, как от души поработав, поедет на Новый год в Таиланд. Почему именно ту-да, Левчик не знал, но чувствовал, что это круто.
              В метро было влажно и душно. От этого или от вызванных мечтами о Таиланде приятных волнений исподнее его промокло от пота. Подходя к платформе, Левчик почувствовал еще большую духо-ту. Пригляделся к людям. Выделив для себя пару-тройку подозри-тельных лиц, отошел от них подальше. В остальном, все было как все-гда. Левчик уставился в газетку, выхватывая заголовки. Появился сквознячок от подъезжающего поезда, а вслед за тем и сам поезд. В этот самый момент народу на платформе прибавилось, и Левчик по-пал в стихийную человеческую массу. Осторожность и предусмотри-тельность не помогли. «Откуда их столько?» – недовольно ворчал Левчик. Одержимый неизвестно откуда взявшейся спешкой и вызван-ной досадой нетерпеливостью, Левчик полез самую гущу людей, за-ходивших в вагон. Но как он ни старался войти поглубже, в середину вагона, ему это не удалось. Совсем незаметно людской поток при-плюснул его и перекрутил, так что на какое-то мгновение, всего лишь на миг, вытянул вперед, против его воли, левую руку, в которой был  пакет. Опомнившись, Левчик уже было хотел аккуратно, чтобы не порвать, медленно и осторожно подтянуть его к себе. Но стоявшие у дверей люди выдохнули и двери, хлопнув друг о друга, закрылись. Сердце Левчика екнуло. Он в ужасе понял, что пакет большей и са-мой ценной частью остался за дверями вагона. В глазах у него потем-нело, и по всему телу прыснул холодный шокирующий пот.
            Левчик понимал, что пакет у него в руках, но ручка вот-вот не выдержит и оторвется. Он запрыгал, как бойцовский петушок, вы-крикивая что-то типа: «Врубите, нажмите стоп-кран, стоооп-крааан, я сказал, ребенка придавило!» – бессовестно врал Левчик. Но его никто не слушал. Левчик толкался. За что на него заорали два спортивного вида парня: «Чо орешь, баклан? Никакого ребенка не прижало, не го-ни!..» Но Левчик совсем обезумел, когда пакет резко дернуло, и в ру-ках у него остались только ручки. На его счастье, машинист все же увидел торчавший из двери последнего вагона желтый пакет, но поезд уже набирал скорость и почти вошел в туннель. Машинист увидел, как пакет лопнул, и оттуда полетели купюры и пачки рублей. Он рез-ко затормозил и открыл двери последнего вагона, из которых еще можно было выпрыгнуть на техническую платформу. Деньги рассы-пались по путям и платформе. К ужасу Левчика, сквозняк разносил их. Словно ошпаренный, Левчик вырвался из вагона и побежал по платформе. «Уатайдыте! – в нос заголосил Левчик. – Стой, стой, я сказал!» – кричал он, расставив в стороны руки. Но никто и не соби-рался брать его деньги. Левчик словно пылесосом всасывал валяю-щиеся по платформе пачки, которые, будто почувствовав хозяина, липли к рукам. Его голова работала в экстремальном режиме: «Через три-четыре, ну максимум пять минут подойдет новый поезд. Нет, здесь же не Москва, бывает, и по десять минут не дождешься» – жужжало в голове у Левчика.
– Начальник станции! Сэрочно начальника станции! – кричал он в нос, выдавая  южный акцент.
Никто даже не пошевелился. К счастью, перед Левчиком выросла женщина в форменной одежде.
– Выы? Да? Выы? – выкал беспомощно он.
– Я, я, – запыхавшись, произнесла женщина.
– Деньгы, деньгы, рассыпались, выруучай, родная, мыилая! Еслы релсы не оключыте, я прыгну!
И он сделал решительное движение к краю платформы.
– Тьфу ты, вроде русский, а разговариваешь как… – начальница станции в растерянности призадумалась, вероятно, оценивая реши-мость Левчика сделать прыжок на рельсы.
– Спасаай, рофная, бандитские бабки, убьют меня ефли что!.. – от волнения Левчик еще сильнее стал искажать слова.– Офтанови по-еэзд, отключи пути, пять минут хватит, я соберу! – и видя, что жен-щина все никак не решится, прыгнул к ней, вытянув вперед руки, и прямо в ухо шепнул: – Пятьфот долларов, выручай, Христа ради!
Оживившаяся начальница станции словно выстрелила, выставив условие:
– Деньги вперед!
– А, э, даю, даю, беги да!
Она, словно под гипнозом, побежала. Толпа в оцепенении наблю-дала за драмой, издавая характерные звуки. Странно, но никто не ста-рался прихватить купюры, воспользовавшись ситуацией. Или боялись гнева взмыленного бедолаги с безумным взглядом и вздувшимися на шее венами? Хотя большинство просто жалело его. Получив в лапу от охрипшего, двигающегося как на шарнирах Левчика, начальница станции связалась с подходившим составом и предупредила, что по техническим причинам на станции на пять минут будут обесточены пути. Она открыла щиток и вырубила электропитание. Левчик спрыг-нул на рельсы. Большинство людей отстраненно следили за этим дей-ством, некоторые шутили: кто про налоги, кто про крышу. Но Левчик никого не слышал и не видел, он собирал свои деньги. Ровно через шесть минут под мольбы и просьбы начальницы  он, уставший, но довольный, еще и еще раз пробежав взад и вперед и не найдя больше купюр, обнимая  пакет, вылез на платформу. В ту же секунду началь-ница станции с простым русским именем Мария Ивановна включила рубильник, пустив напряжение. Движение возобновилось. Через две минуты подъехал поезд. Машинист вопросительно пожал плечами. Мария Ивановна помахала ему рукой со словами: «Езжай, езжай, по-том расскажу…»
– Спасыбо тебе, мать, выручила! – уже более понятно и внятно благодарил Левчик.
– Ничего, ничего бывает, но такое впервые вижу, – приговаривала Мария Ивановна, опровергая саму себя.– Надо бы еще станционному милиционеру и технику подкинуть, а то предадут они меня, а так, глядишь, промолчат.– вопросительно смотря на Левчика, предполо-жила она.
– Дам, дам, держи, – и Левчик резко отсчитал сто долларов.
Все это казалось ему теперь такой ерундой по сравнению с тем, что десять минут назад он мог лишиться ощутимой суммы.
– Все, теперь на радостях напьюсь – приговаривал Левчик.
– Пей, да знай меру. Смотри, деньги-то немалые, сумку-то по-крепче надо. Что это у тебя такое богатство в такой фитюльке…– на-ставляла на путь истинный Мария Ивановна.
Левчик же сидел в ее дежурке, пил чай с лимоном и думал. «Так, это что-то уже круто пошло, похоже, это мне знак свыше. Верни, мол, долг, пока не поздно, верни по-хорошему, а не то всего лишишься, – фантазировал он. – Да и не больно-то напугали, я и сам хотел вер-нуть…» – словно упрямый мальчишка оправдывался Левчик. Но предстать перед Алексеем он еще не мог, да и не хотел, ибо понимал, что виновен. Научившись справляться с муками совести, Левчик те-перь стал более уверенным в себе. Но никакая уверенность, он это знал и чувствовал, не сможет помочь ему преодолеть презрение Ка-рины. И это было мучительнее всего, ибо только ее мнением он сей-час дорожил.


*     *     *

Алексей смотрел на отару белых тонкорунных овец, перетекавшую, по противоположному травянистому склону. Он прекрасно видел это живое озеро, ему даже казалось, что ветер доносит до его ушей блея-ние и лай овчарок, колышущих шерстяное одеяло. По краям отары шли два чабана. Костер, разведенный Алексеем, погас еще ночью, и чабаны не могли увидеть его. Первый снег, выпавший под утро, быстро таял в лучах еще теплого южного ноябрьского солнца. Чуть левее слепящего пятна белел месяц, похожий на кусок сыра. У Алексея тем временем закончилась провизия, и его уже начал беспокоить голод. В лесу он нашел дикую грушу, на которой еще сохранились плоды. Алексей тряхнул ствол и собрал несколько горстей мелких, но сладких груш. «Не пропаду» – подумал он, набивая грушей рюкзак. Идти не хотелось, но Алексей все же нехотя поднялся, посмотрел на компас, определил юг и пустился в путь вниз по скользкому склону. Шел медленно, не заметив, как снова подкрался вечер. От земли веяло прохладой, свежий землистый кон-денсат заполнял легкие Алексея. Вступив на небольшую площадку, загороженную каменным бруствером, он решил остановиться и раз-жечь огонь. Земля, прогретая за лето, отдавала тепло и этим отлича-лась от весенней. Алексей разжег костер и сел по-турецки или, как говорил Артем, в позу йогурта. Вспомнив сына, он впервые за долгие дни улыбнулся. Алексей сидел и смотрел на огонь. Ему было спокой-но и хорошо, ничто не волновало его. Раздражение, эмоции исчезли, ни радость, ни горе не волновали Алексея в данный момент. Так он сидел, ни о чем не думая и ничего не желая. Суматоха, суета, пробле-мы, являющиеся верными спутниками человеческой жизни, казалось, покинули его. Он сидел в полной гармонии с собой и окружающим миром, будто окруженный невидимой оболочкой, прозрачным колпа-ком. Зрачки его мерно двигались в такт внутреннему ритму, волнуя опущенные веки. Со стороны могло показаться, что Алексей спит си-дя у костра. Через него в данный момент то медленно шли, то бежали совершенно не связанные с ним мыслительные и другие не понятные ему процессы. Алексей вдруг совершенно четко вспомнил, где видел лицо маньяка, убившего Розу. Но совершенно этому не обрадовался и не удивился, зная и совершенно четко понимая, что ничего плохого ему сделать уже не сможет, и не то что реально, но даже в мыслях, ибо не для того он остался жив.
            Веки Алексея то слипались, пряча под собой холодеющие и затухающие угли глаз, то вдруг широко распахивались, обжигая пла-менем. Он вдруг что-то понял про весь этот мир, про Чехова, про чи-новников, бандитов, бомжей, президентов, и они стали перед ним как на ладони. «Понимание и знание – это сила» – вспомнил Алексей и задался вопросом: – А какая сила? Где рычаги воздействия? Поступ-ки, добрые дела?» – Алексей не сомневался, не спорил, что было поч-ти совсем невозможно для его  натуры. Он верил, наверное, первый раз в жизни, тому, что происходило с ним в данную минуту. В нем пенились фразы. Количество информации не удивляло его, будто он давно ждал такого потока. Алексей не боялся, что вдруг, как всегда от чтения, заболит голова. Он откуда-то знал, что она будет чиста и от-зывчива ко всему, что ему суждено сегодня узнать.
Людям свойственна тяга к игре, и одной из этих игр является  по-иск Бога внутри себя и вовне. А все потому, что он нам нужен, необ-ходим как воздух. Положительные эмоции, вызванные этим процес-сом, продлевают физическую жизнь, и подспудно сидящая в каждом из нас тяга к бессмертию заставляет людей стремиться к таким со-стояниям, при которых их  обывательское существование и связанные с этим инстинкты подавляются ими. Большинство людей не способны войти в эти состояния, они касаются их мимолетно, и лишь единицы входят в них надолго. Что они получают, лишая себя пищи матери-альной? Что они узнают? Быть может, у них возникает ощущение доброго к себе родительского отношения окружающего мира, еще вчера казавшегося худшим из миров, вотчиной сатаны. Теперь он за-родил в них тягу к культивированию в себе проросших зерен мило-сердия и доброты, как памяти о детстве и о душе, делая эти ощущения желаемыми, вечными и неистребимыми. От того-то и восхищают эти чудаковатые люди, впавшие в вечное детство, несмотря на все тяготы и лишения бренного существования. «Ух ты, занесло» – думал Алек-сей, будучи не в силах вырваться из такого приятного ощущения.
        Его осведомленность не знала границ, истинная сущность вещей и событий прояснилась. Ему было легко и хорошо. Он  вспом-нил про Божью благодать. «А Кадыр-то был почти прав. Он узнал это раньше. Ну вот и до меня нирвана добралась». Языки пламени завих-рились, словно от налетевшего ветерка. Искры улетали вверх, в тем-ный бездонный океан. Алексей не заметил, как начал шебуршать гу-бами, а затем незаметно заговорил вслух, словно вел с кем-то беседу, на самом же деле он разговаривал сам с собой, меняя голос и выраже-ние лица с сомнения на усмешку и дальше, а то усердно слушая не видимого глазу собеседника.
Энергетические поля вокруг нас, среди нас и в нас. Они подпиты-вают наши действия. Им нет дела до того, что это за действия и куда и зачем они направлены. Им без разницы, рождаешь ты или убиваешь. Пароль к этим источникам энергии в убедительности и силе запроса, который ты посылаешь в окружающий мир. А сила запроса зависит от твоей мотивации и идеи, охватившей тебя. Есть путь, и как любой путь он имеет условное начало, середину и условный конец. Если ты в начале пути, то, как правило, ты разрушитель и пользователь, если ты в середине, то разрушитель, пользователь и созидатель, если ты приближаешься к концу, то ты созидатель. Но существует иррацио-нальная составляющая человека, она и служит показателем, в какой части пути ты находишься. Это не постоянная величина, вносящая хаос в стройные ряды ноликов и единиц, пронизывающих и описы-вающих вселенную. Это душа. Она сравнима с древних времен со стеклянным сосудом, в котором перемешаны совесть, любовь, честь, смелость, доброта и так далее. Качества, ведущие человека к внут-реннему равновесию и гармонии, составляют содержимое сосуда.
        Их ровно столько, сколько нужно в данный момент времени на данном отрезке пути. В какой-то момент пути у человека возникает мотивация или идея и он начинает излучать и, соответственно, по-треблять больше энергии, тем самым посылая запрос в окружающий мир. Всем своим существованием он просит: дайте энергии, дайте сверхэнергию, дайте подпитку. И ему дают, он магнитит ее. Одной физической жизни не хватает, чтобы пройти весь путь и заполнить сосуд, переполнить его разбухшим количеством положительных ка-честв. Поэтому мы рождаемся вновь и вновь, наследуя свою душу, или карму, если хочешь, из прошлых появлений. Неизменным остает-ся только путь, которым мы идем, все остальное хаотично и направ-лено на то, чтобы из духовно слабого и физически мощного превра-титься в гармоничного, доброго и сильного человека, тем самым при-соединившись к армии добра. А тело – это лишь полигон для испыта-ния и накопления критической массы добра, после чего реинкарнация прекращается и душа, наполненная силой добра, устремляется в веч-ный полет.
– А как мне быть с внутренней телесной слабостью? Я даже ку-рить не могу бросить, психовал и нервничал?– спросил Алексей. И сам же отвечал:
– Значит, тебе это было не нужно, у тебя не было мотивации или идеи. А если ее нет, то ничего и не происходит.
– А если я без мотивации брошу?
– Тогда не включатся защитные силы организма, и ты можешь по-мутиться рассудком от перенапряжения, и твоей душе придется ждать смерти тела и дальнейшей реинкарнации, чтобы продолжить движе-ние. Ты просто остановишься на определенное время.
– А если я не поверю во всю эту ахинею? Почему я должен ве-рить?
– Это твое право, это твой путь. Ты просто сделаешь больше оши-бок на пути. А путь – он или вперед, или назад, и больше никуда. Еще он может создавать иллюзию блуждания по лабиринту, но все равно этот путь только вперед к свету или назад от света. Сегодня ты не по-веришь себе и своему внутреннему ощущению, останешься из-за это-го на месте или отступишь назад, но завтра ты все равно захочешь пойти вперед к добру, это неизбежно.
– А почему разные религии?
– Это нужно для гармонии и баланса.
– Но они по-разному трактуют жизнь и смерть и многое другое?
– Это не существенно, так как они преследуют одну цель – при-вести человека к добру. Глубинный посыл один. Это как тысячи ру-чейков стекаются в одну реку, которая течет к морю или океану. Примеров тысячи и миллионы. Цель одна, путь один, мотивация и идеи разные, а поэтому ощутимую и видимую стройность и простоту огромного дерева, обвитого лианами хаоса и отчаяния, почти не вид-но. Каждый человек находится на своем отрезке пути, поэтому пони-мание и проникновенное понимание в суть вещей у всех разное, от этого и весь хаос. Понять друг друга могут только находящиеся на одном пути, но они разбросаны по миру, потому-то все кажется, так сложно и непонятно. Казалось бы, все такие похожие современные люди, а какой разброс критериев, оценок поступков.
– А что же такое зло и сатана, шайтан?
– Зло выдумано самим человеком для оправдания своей физиче-ской слабости и духовного несовершенства в начале и середине пути.
– Но вот посмотришь вокруг и видишь, а порой и не видишь, про-светленных, чистых людей, подошедших к свету.
– Их на самом деле много, но в масштабах человечества это, ко-нечно, крупицы, самородки. Их и не должно быть очень много, иначе весь смысл чистилища для души станет слишком ясным и понятным, добро обесценится, ибо все захотят стать добрыми, а это сразу для всех невозможно. Перепрыгнуть через ступени или участки пути не-возможно, можно лишь ускорить свой шаг на этом пути, а прыжки внесут хаос и сумятицу в мировое устройство, и люди отбросят себя назад, пожелав пойти легким, но на самом деле обходным путем.
– А откуда все произошло?
– А ты видел, откуда появилась я?
– А ты женщина?
– Нет, я дух добра и света! Ну так ты понял, откуда я появилась?
– Кажется, из вихря в огне?
– Да! Трудно понять.
– А понимать ничего особо и не надо, ты сам все поймешь, когда придет срок. Просто иди путем добра, и ты все больше будешь встре-чаться с теми, с кем тебе хорошо и приятно.
– А если мне хорошо и приятно, когда я убиваю и насилую?
 – Значит, ты в начале пути, в обществе убийц и насильников, и будешь находиться там, пока не захочешь к свету.
– А ад?
– Его придумали люди.
– Для чего?
– Чтобы помочь находящимся в начале пути ощутить то, что они сами творят, и, посмотрев на искусственную модель своих действий, ужаснуться, раскаяться и начать путь к свету. А если нет, то испу-гаться за свое физически крепкое тело. Но они не виноваты, они про-сто в начале пути, и их сосуд души пока пуст.
– А после смерти тела, куда улетает душа?
– Если говорить современным языком, она улетает в банк данных, стоит как лодка, на привязи, в той части пути, на которой закончил путь человек, ожидая реинкарнации и нового тела.
– А путь имеет конец?
– Человеческий – да. А вообще он бесконечен.
– А долго продлится состояние легкости и полета, в котором я сейчас нахожусь?
– Нет, это временно, это будет случаться с тобой на протяжении всего пути, но только тогда, когда ты будешь делать значительные шаги на пути к добру. Если ты искусственно будешь вызывать в себе эти состояния, например, при помощи наркотиков, то ты только от-бросишь себя назад.
– А кому оно нужно, это добро, если вокруг слабость, предатель-ство и разруха, и меньше этой гадости не становится?
– А зла и не станет меньше, его всегда будет ровно столько, сколь-ко нужно для просветления единиц, тех выкристализованных душ, вошедших в постоянное состояние добра и света.
– Но лица верующих людей похожи на сумасшедших, они умуд-ряются быть счастливыми, когда вокруг такое творится.
– Ничего особенного, некоторые из них действительно вышли к свету, а другие в это поверили и заболели рассудком, но это пройдет в следующей жизни, а пока они так же, как ты сейчас, только прикос-нулись к знанию, а до этого брели в тумане и темноте догадок и ощу-щений, на ощупь.
– А что же в конце пути?
– А ничего. Мечты становятся реальностью, вокруг только сча-стье, вечное, не проходящее счастье, и оно не надоест, им не пресы-тишься. Оно просто то, из чего ты сделан, и может принимать раз-личные формы. Сосуд души полон, и добро льется через край, но его никогда не будет много, его всегда будет ровно столько, чтобы сис-тема была сбалансирована. И то, что ты услышал, не самая плохая идея и мотивация. Согласись!
– Да, все так просто и в то же время сложно.
– И еще, не рассказывай никому о том, что ты узнал. Это только твое, другие люди тебя не поймут, ибо они находятся на других от-резках пути. И еще, ты смотришь с этого момента на мир вокруг себя другими глазами. Твори добро, прощай, прощай и прощай, как про-щал раньше. Тебе предстоит многих простить, и ты уже знаешь об этом, а теперь…
И Алексей замолчал, сказав самому себе «до свидания». Он не хо-тел спугнуть это состояние и еще долго сидел так, не заметив, как на-ступило утро.
 Алексей поражался сумбурности льющихся из него вопросов и ответов. Ему уже казалось, что это он сам ответил на них, придумав все в своем нездоровом после плена и мучений разуме. Или это все же неведомая сила обнаружила себя и заставляла его произносить все слова. Нет, она не заставляла, ему самому хотелось спрашивать и от-вечать.– Я превращусь в слегка сумасшедшего добряка. Мне это на-до? Или я уже не хозяин своих действий. Я попал в зону притяжения какой-то огромной силы. Жить и так нелегко, а с повышенными мо-ральными требованиями, вообще невыносимо. Переживать по всяко-му проявлению несправедливости, из-за всякого несчастия, случив-шегося не только с хорошим, добрым человеком, но и с плохим, под-лым, ничтожным существом, зная, что он в начале пути и еще не сде-лал свой выбор в пользу добра, но это обязательно когда-нибудь про-изойдет. Но это же ужасно тяжело! А кто, собственно, сказал, что бу-дет просто? А до этого, было как!? И все же нет ничего более сильно-го, чем ощущение причастности к чему-то великому, светлому и доб-рому. Пусть это только субъективные ощущения, данные нам в орга-нах чувств, но как все же приятно осознавать, что ты причастен к Божьему промыслу и твоя душа полна добра. Ура»! – закричал Алек-сей.
 

*     *     *

Восточная мелодия крутилась у Алексея на языке. Его лицо из мерт-венно бледного, с прячущимся взглядом, стало уверенным и смело смотрящим вперед. Шагая по горной тропе, он с нескрываемым удовольствием взирал на отдаленные, размытые, но уже кажущиеся родными очертания гор. «Дом уже близок – с надеждой думал Алексей, – и все произойдет внезапно! Перед глазами проплыли лица родных людей. Он представил, как прижимает Катю, но это, опять оказывается, Карина. Он шепчет ей, превращаясь из мстительной и холодной в горячую, и близкую. Ночь курится кальяном, и зной тел переплетается со зноем южной ночи. От наплыва мыслей Алексей решил передохнуть в тени скалы.
             Небольшая зеленая площадка – одна из многих на спуске в ущелье. Алексей увидел здесь бабочку и стрекозу на стебле травы и решил отдохнуть. Отдаленные звуки непонятного происхождения не привлекли его внимания. Алексея устал и, сев на траву, подогнув но-ги закрыл глаза. Окружающий мир и он слушали друг друга, сличая биения, фоны и шумы, а может быть, и еще что-то не ведомое нам. В какой-то момент Алексей отчетливо услышал шаги, затем прыжок с камня на землю. Это заставило его открыть глаза. « Ну вот и все, на-ступила развязка»– промелькнуло в голове  Алексея. Перед ним мет-рах в пяти, озираясь по сторонам, словно Ангел смерти стоял Омар. Они молча смотрели друг на друга. Оба бородатые, с облизанными солнцем до шоколадного цвета лицами. Алексей встал. Омар с рюкза-ком за плечами ухмыльнулся.
– Ты-то откуда? – спросил Омар.
– Оттуда, оттуда же, откуда и ты, – ответил Алексей. Они стояли так еще минуту, затем, как по команде, начали сближаться. Омар вы-глядел круто. Его надменное,  лицо было лицом победителя. Алексей почувствовал, как кисти его рук наливаются кровью и тяжелеют, словно он пилит с братом высохшую яблоню. Ноги же как будто при-росли к земле и корням этой яблони. А рядом проходил стеклянной прозрачной полосой меридиан, и сквозь эту полосу Алексей видел чрево земли. Омар прихрамывал, но все равно выглядел мощнее его.
– Бой будет неравный – подумал Алексей.
– Аллах сводит и сводит нас, пора что-то решить! – загадочно про-изнес Омар.
– А что тебе надо? – коротко спросил Алексей.
– Мне от тебя, мышь, нужен лишь твой хвост– туманно ответил Омар, явно оскорбляя противника.
– Так я же был у тебя в руках, что тебе мешало !
– А ты не умничай, ты и сейчас в моих руках. Я думал, ты знаешь, а ты.
– Что же я должен знать? – спросил Алексей, почувствовав, что еще шаг, и Омар достанет кулаком его лицо.
– Что ты должен знать ты, к сожалению, не узнаешь. Я тебе не скажу– издевался Омар.
 Неожиданно Омар нанес удар, и первые небольшие звездочки по-сыпались из глаз Алексея. Он хотел ответить правой, но она пролете-ла мимо. Омар, увернувшись, сделал шаг навстречу и, схватив Алек-сея за грудки, оказался лицом к лицу с ним, так близко, что Алексей почувствовал его горячий нашатырный выдох. В следующий момент Алексей ощутил сокрушительный удар Омара головой в переносицу. Свет на какое-то время померк. «Неужели я так слаб и беспомо-щен»? – думал Алексей. Из  носа потекла кровь.
– Что вы за люди? Размякшие, утратившие былую мощь и силу, глупые и беспомощные?– произнес Омар.
– Что так строго? – спросил Алексей.
– Да тошно мне на вас смотреть – на твоего пахана, на тебя. Зачем вы мне? Ты не понял?
– Да что ты все ребусы загадываешь?
– Ладно, выбирай – или в пропасть, или как барана…
– Не богатый выбор. Жаль мне тебя, ибо жизнь твоя, Омар, еще хуже, чем даже твоя смерть, и прошла она среди разного сброда.
– Ты что, черт, меня хоронишь? Ты лучше себя пожалей – и Омар вытащил нож.
 За ним свой нож вытащил Алексей.
– Вот это по-мужски! – одобрительно произнес Омар.
 В этот момент снайпер отдельного разведвзвода уже держал на прицеле попеременно двух бородатых мужчин. Одного из них взвод вел уже пять часов, думая, что это курьер и должна произойти встре-ча. Так и получилось.
– Товарищь командир. – доложил снайпер Култыгин, – они встре-тились, но почему-то дерутся.
– Вижу – подтвердил старлей. – Расплодилось тут этих бородатых. Ага, вот и ножи! Пусть порезвятся, может быть нам и патроны не придется тратить.
– А может? – покосился Култыгин на командира.
– Отставить– скомандовал старлей. Потом, немного подумав: – Култыгин, а доих одним выстрелом сможешь?
– Трудно.
– Ладно, давай тренируйся, потом разберемся! А то что-то не нра-вится мне этот пасьянс. Огонь без команды, и попробуй только маза-ни. Не спугни Култыгин! – пригрозил старлей, рассматривая в би-нокль рюкзаки, висящие за спинами бородачей-вахабитов.
Не имея опыта стрельбы по живым людям, Култыгин призадумал-ся и от волнения начал потеть. Изображение, которое он видел в при-целе, треснуло и грозило распасться на тысячи кусочков. В глазах Култыгина зарябило, он моргнул, и мушка сбилась. Култыгин отпря-нул от прицела, затем снова упер резиновую обкладку в бровь, замер и плавно нажал спусковой крючок. Семь шестьдесят две вынесла ку-сок омаровской груди, забрызгав лицо Алексея кровью. Омар пошат-нулся, обмяк и, разбрызгивая по сторонам пузырящуюся легочную кровь, упал на самый край поляны, свесив одну ногу в пропасть. Пер-вый порыв Алексея спрятаться сменился необдуманным желанием броситься спасать Омара. И сам не зная зачем, Алексей поднял руки вверх и, махая ими, громко закричал: – Свои, свои, не стреляй!
В это время Култыгин уже приладил сеточку прицела к голове Алексея, но увидев его взмахи и крики, присмотрелся.
– Товарищ командир!
– Вижу, товарищ мудак, мазанул. Говорил же, одним выстрелом обоих? – разочарованно произнес старлей.
Алексей посмотрел на Омара, тот был еще жив. Он схватил его за руки и потащил под спасительную скалу.
– Куууда?– бессильно простонал Омар.
–Товарищ старший лейтенант, этот тащит второго в укрытие, – доложил Култыгин.– Давай-ка второго тоже, но не наглухо, а так, прижги, чтоб не дергался. Понял?
– Так точно.– и Култыгин взял на мушку правую руку Алексея.
Раздался выстрел, Алексей взвыл от боли.
– Вот, а ты говоришь – свои – услышал он еле слышный голос Омара. – Они нас прикончат, а бабки себе заберут…
– Какие бабки? – зажимая сквозную рану кисти, морщась от боли, спросил Алексей.
– Вот– и Омар, теряя силы, замолчал.
Алексей посмотрел на рюкзак лежащий неподалеку. Омар умирал. Раздался еще один выстрел. Алексей прыгнул за скалу, а Омар затих.
– Товарищ командир, один готов.
– Вижу, вижу, что ты в руку-то баран? В ногу надо было, чтобы не убежал, стрелок – то ли похвалил, то ли поругал старлей.
– Да я в руку, чтобы не тащил… – оправдывался Култыгин.
– Ладно. Семенов, Дзюба, Тумаков, вперед за языком. Если что, я на связи. Голову под пули не подставлять. Лимоночку вперед и толь-ко затем выдвигаетесь, ясно?
– Так точно.
– Вперед, бойцы. Култыгин, огневая поддержка.
– Есть! – ответил снайпер.
Алексей думал, как быть дальше. Если это солдаты, то у них дол-жен быть командир. Колбасят они без разбора, за рюкзаком охотятся или? На душе у Алексея не было скорби и не было радости. Рюкзак валялся метрах в трех от тела. Удивляла та легкость, с которой снай-пер убил Омара. «Может, это братья Кадыра выцеливают, только я-то тут причем? Наверняка чехи завалили Омара, солдаты так не смогут – решил Алексей. – Но кто бы это ни был, они скоро придут сюда, и я им живым не нужен, это факт… «Его обуревали шальные мысли, и то, что ему совсем не страшно, беспокоило его больше всего. «Нужно бежать, спасаться. То, что я ранен, это фигня до свадьбы заживет. А рюкзак я им тоже не оставлю». Алексей в последний раз посмотрел на Омара. «Неужели Омар мертв? Вот так просто, от пули снайпера, и никакого предчувствия, никаких сомнений? Звериная интуиция под-вела тебя, Омар. – равнодушно подумал Алексей, еще раз взглянув в мертвые стекляшки глаз.– И никакой мистики, просто испустил дух». Произнеся вслух слова молитвы: «Бисмилля Рахмани Рахим» – Алек-сей бросился в сторону рюкзака, зацепив его двумя пальцами, про-скочил в проем между камнями, на тропу, сжавшись всем телом в ожидании звука выстрела по себе. Сержант Култыгин ничего не ви-дел, потому что отошел по нужде, старлей, откинувшись на спину, курил и смотрел на проплывающие, похожие на мозги барашка, обла-ка, которые он ел перед командировкой у знакомого, вспоминая свою деревню Благодатовку и любимую девушку Свету. В этот момент ему было глубоко наплевать, убежал второй бородач или лежит мертвый рядом с первым, его беспокоило другое: могут ли долететь именно эти облака за тысячи километров до его деревни. «Скорее всего, нет. Да, точно нет» – подумал старлей и позвал: – Култыгин.
– Я…


*     *     *

Алексей бежал по склону быстрее ветра, потом тяжело, с отдышкой, и со слабостью в горку. «Не иначе в рюкзаке лимон зеленью» – думал он. И мысль о миллионе делала его шаг и ношу чуть легче.
Разведчики нашли мертвого Омара и рюкзак Алексея с остатками дикой груши и орехов. Доложили старлею. Тот майору. Майор всех отругал. Старлей сгоряча объявил три наряда вне очереди снайперу Култыгину, а тем трем разведчикам пообещал отпуск домой, если они догонят ушедшего боевика. Разведчики, оставив мертвого Омара там, где нашли, бросились в погоню.
Тем временем Алексей все больше уставал. Он ощущал погоню но  надеялся успеть дойти до дороги или до ближайшего населенного пункта. Решил не отдыхать, чтобы не рисковать. Рука кровоточила. Наконец Алексей увидел крыши домов. Еще минут десять ушло на то, чтобы сойти с тропы и найти подходящее место, чтобы, зарыть сумку. Силы были на исходе, когда Алексей, найдя острый плоский камень, спо-ткнулся и, упав на колени, решил копать. В душе его играл марш по-беды. Алексей с трудом выскреб здоровой рукой ямку глубиной пол-метра.
На одном из камней он нарисовал своей кровью, букву виктория, несколько раз обведя. На другом валуне оставил отпечаток окровав-ленной кисти. Но боясь, что дождь смоет эти следы, принялся выца-рапывать что-то типа: здесь был Мага и… Выполнив все, что задумал, Алексей  пошел в село, надеясь найти попутку или сесть в рейсовый автобус, тем более что на радость Алексея село оказалось немалень-кое, и через него проходила дорога. Первым делом Алексей пошел к небольшой реке, протекавшей рядом с дорогой. Примостился на кам-не, наклонился и, опустив руку в холодную прозрачную воду, зачерп-нул и стал умывать лицо, шею, а затем смочил голову и бороду. По-пробовал оттереть одежду от бурых пятен, но не смог.  Солнце  из-редка выплывавшее из-за облаков, согревало, но уже не обжигало. Алексей сидел на камне у дороги и не мог до конца поверить, что вы-брался из всех передряг. «Спасибо Тебе господи» – шептал он. С бо-родой он выглядел натуральным горцем, а камуфляжная форма и ра-нение делало его похожим на боевика. Проходившие мимо Алексея сельчане оглядывались, и в их глазах он заметил не очень приятный блеск. «Надо отсюда уходить, а иначе эти бычки рассудят по свой-ски» – думал Алексей, поглядывая с опаской на сельскую молодежь, проходящую мимо и оглядывавшую его с ног до головы.
          Спросить что-то у местных он не решался, хотя страха не чувствовал. Алексей сел на корточки чуть дальше от того камня, где  сидел, увидев в конце улицы выруливший из-за поворота пазик. Но сесть в автобус, ему было не суждено, потому что вслед за ним он увидел трех вооруженных разведчиков. Они встали на изготовку, но Алексей, чтобы не усложнять себе да и другим жизнь, поднял руки и крикнул:
– Я не вооружен, я свой, я сдаюсь! Я ранен, бить и класть на зем-лю не обязательно.
Дзюба переглянулся с другими бойцами.
– Красиво у вас тут! – произнес вслух Алексей удивленным зева-кам.
Вокруг шла своя, не похожая на городскую, жизнь со своими шу-мами просторов, благовониями кухни и всяким другим вздором, на-полнявшим сельскую жизнь. Алексей погрузился в себя, понимая, что это даже лучше, что его задержали. Неизвестно, как бы еще все за-кончилось, если б он не смог уехать. Местные жители не любят ваха-битов. Алексею обработали рану на руке и вкололи какой-то укол.
– Куда повезут? – спросил он у старлея.
– Была б моя воля, я б тебя, прям здесь шлепнул, сука продаж-ная… Ты ж русский!
– Не, я китаец. А вообще я не сука и не боевик, я заложник и плен-ный, для особо одаренных.– объяснил Алексей.
– Давай, давай, пой песню, которую вы все поете, когда вас при-жмет. А чо ж тогда кореша, своего за скалу тянул, спасти хотел…
– Так он же смертельно раненый был…
– Так тем, более. Если б ты был пленный, ты б его сам первый в пропасть бросил.
– Ошибаешься, старлей.
– Ничего, там разберутся. – злорадно объяснил старлей.
Алексей, видя враждебный настрой, замкнулся и не считал нуж-ным говорить, хотя по разговорам он соскучился, и ему хотелось про-сто поболтать вдоволь о чем угодно. Его посадили в армейский УАЗИК и повезли. Везли долго. Привезли в воинскую часть на гаупт-вахту. Поместили в одноместную камеру. Сразу появилась молодая женщина, военный врач. «Наверное, забыла дома или выстирала, но не успела высушить», – решил Алексей.
– Где я? – спросил он.
– Не скажу. – коротко ответила врач.
– Знаете, я не бандит. Я бежавший заложник – еще раз обратился Алексей, когда она осматривала его дырявую кисть.
– И вы думаете, я поверю? Оттуда еще никто живым не возвра-щался, тем более в новой экипировке. – покосилась врач.
– Но я же вырвался.
– – Не знаю, не знаю. – сомневаясь, произнесла врач.
– Я вас хочу попросить. У меня брат в МВД работает опером, по-звоните ему, телефон я скажу. Он, наверное, ищет или искал меня и, наверное, уже отчаялся. Вы его сильно обрадуете, там все и узнаете.
– А Вы попросите следователя. – испуганно произнесла врач, за-канчивая перевязку.
– Ну пожалуйста, вы же потом будете жалеть, что не помогли хо-рошему, человеку. Вы мне не верите?
Врач задумалась.
– Ну ладно, говорите телефон, я запомню.
 На следующий день Алексея отвели на допрос. Высокий, с изу-чающими, исподлобья смотрящими, смеющимися глазами следова-тель, задавал вопросы и,  не слыша ответа, дальше писал и писал, словно ему задали в школе сочинение и он не успел написать его до-ма. Алексей что-то отвечал, удивляясь схожести лица и голоса следо-вателя с Асадом. От этого он вспомнил Асада и простил ему заочно все то, что ему в нем не нравилось. Алексей замолчал, следователь продолжал писать. Наконец он поднял голову и, глядя на Алексея, спросил:
– И что дальше?
– Что, что дальше?
– Ну что-то расскажете? – улыбаясь неверующей улыбкой, попро-сил следователь.
– А дальше! – с нескрываемым раздражением начал Алексей. – Дальше? Я бежал по глубокому снегу и встретил снежного человека, а с ним еще мал-мала-меньше снежные дети…
– Э, э, Вы это бросьте, какие дети? Вы дурака, не включайте. Про Черного Омара расскажите, где познакомились, чем занимались вме-сте и так далее…
– Я где познакомился? Вы что, издеваетесь? Я же вам твержу, что я заложником был у него… и это, наверное, кто-то сможет подтвер-дить…
– Хорошо, тогда зачем ты пытался спасти Омара, когда он был ра-нен снайпером? Это видел командир разведчиков и другие бойцы?
Алексей посмотрел на следователя и, расхотел оправдываться. Это было выше его сил. Но он все-таки ответил:
– Омар умер от первого выстрела, это во-первых. Во-вторых, ваши снайперы не могли не видеть, что между мной и Омаром завязалась драка, а дальше пишите, что хотите и как хотите. И пока не будут оповещены мои родственники, а конкретно, отец и брат, я отвечать на вопросы не буду – устало выдавил Алексей.
– Собственно, меня интересует, куда делся рюкзак Омара? По на-шим оперативным данным, он нес в нем деньги, общак своей банды – смотря в упор на Алексея, спросил следователь, похожий на Асада.
Алексей, не моргнув глазом, произнес:
– Мало ли какие оперативные данные бывают? Могут и не такое наговорить. А я вам объяснил: с Омаром встретился случайно в горах, а освободили меня из его плена родственники моего друга, убитого Омаром и его людьми в момент захвата меня в заложники. И не про какие деньги я не слышал и ничего не знаю – сказал Алексей, дав по-нять, что разговор закончен.
Хорошие вести обычно идут дольше, чем плохие. Но врачиха все же позвонила Ромазу, или оперативная информация пришла в ведом-ство и таким образом дошла до него. И вот Алексей, как во сне, ощу-тил себя в объятиях брата и Кати.
– Остальные ждут в городе– пояснил Ромаз, переполненный чув-ствами.
Алексей заметил, что брат повзрослел и осунулся. Да и Катя была сильно похудевшая.
– Вы что это так исхудали? Это я или вы у Омара на курорте от-дыхали? – пошутил Алексей, но заметив по лицу Кати, что его голос изменился, замолчал, думая: «Странно, голос обычно до конца  жизни не меняется, если только из-за болезни…»
Катя плакала, уткнувшись в его плечо, и на полном серьезе счита-ла, что Алексей контужен. Алексей же смотрел на лица родных ему людей и не верил в свое счастье, и в то, что встреча произошла, и все закончилось хорошо. Он еще не знал, что отец парализован и лежит в больнице. Но уже понял, что что-то не так и спросил сам, хотя, каза-лось, знал ответ.
– Как папа?
Ромаз грустно посмотрел в землю, затем куда-то в сторону, лишь бы не пустить слезу.
– Папа болен…
– Что, сердце?
– Нет.
– Омар!?
– Да, – отвечал Ромаз.
– Он ранен?
– Да.
Перед Алексеем встал тот день, когда он услышал ссору отца и мамы. В общем-то, и ссоры не было. Мама, как всегда, молчала, а отец ей говорил и говорил:
– Пойми, я устал от твоего безразличного молчания, у меня уже нет желания для тебя что-то делать. Я иссяк, заряд кончился, ты меня больше не вдохновляешь, ты угнетаешь меня своим пессимизмом и ревностью, и все, все.
Алексею было удивительно страшно, стыдно за себя, но весть о тяжелом, почти смертельном ранении отца не вызвала у него никаких чувств, он словно был безразличен к его страданиям. Нет, у него не было злорадства. Алексей услышал голос Ромаза. Тот то ли от волне-ния, то ли по другим причинам, много матерился, и это резало слух.
– Артем уже от скуки воет и стонет: где папа, где папа? – расска-зывала Катя.
Все происходящее пересыпалось в нем песком, и иногда засыпа-лось, скрывая свет, затем откапывалось чьей-то старательной рукой, появляясь на поверхности. «Она же скоро взлетит, моя девочка, она так легка, что ей хватит дуновения ветерка. Двадцатка, макулатура» – вспомнил Алексей, Катины прозвища, данные друзьями. К вечеру, уже дома, ему стало плохо, подскочила температура. Алексей забо-лел.
Он не знал, сколько времени он провел в болезненном бреду. Алексею снились кошмары. Он вскакивал, когда в него из угла ком-наты целился Омар из крупнокалиберного пулемета со словами: «Да не бойся, чухан, я не в тебя, я в змею, выползающую из стула справа от тебя». Алексей вскакивал, ища змею, но не находил. «Все ты врешь, всегда врешь, ты соткан из гадкого вранья, ты подлец и него-дяй…» – причитал он во сне. А Омар продолжал целиться со словами: «Да не ссы ты, не в тебя мечусь, в пахана твоего, он мучается, жалко смотреть, лучше добью». Алексей оглядывался по сторонам, но отца нигде не было, только он и дуло пулемета. Его сердце мертвело. Че-рез несколько дней Алексей почувствовал себя лучше, и в ночь перед выздоровлением ему приснился еще один сон.
Радости от встречи с Катей Алексею хватило ровно на полчаса. «Хорошо это или плохо?» – и он пристально посмотрел на Катю, по-лыхнувшую лицом. По ней Алексей понял, что она ждет объятий и жгучих, страстных признаний в любви, пусть даже без слов. Но все было сухо. «Он просто отвык, устал, оправдывала она его. И как муж  стал слаб. Его еще не отпустило, он переживает за отца, что-то его гложет. Но все уже позади!»
– Может быть, съездим завтра на гору? Посидим, посмотрим на город. – предложила Катя.
– Хорошо, только кто нас повезет? Я не хочу брать машину.
– Что, совсем не хочешь? Может, вечером все же возьмешь? – в надежде спросила Катя.
– Нет, не хочу. Хочу погулять пешком по городу.
Катя нервничала, а Алексей продолжал капризничать, как ей каза-лось. Это продолжалось какое-то время. Алексей замкнулся и стал другим. «Ах если так»– сказала себе Катя, подытожив какие-то про-цессы, происходившие в глубине ее женской души. И подойдя вплот-ную к Алексею, она схватила его за локти, словно боясь, что он ее ударит.
– Алексей! – решительно обратилась она к нему.
– Да, я тебя слушаю.
Она замешкалась.
– Ты что, меня больше не любишь?
– Люблю.
– Так сухо и неубедительно говоришь…
Он шмыгнул и вздохнул.
– Я тебе изменила с другим. – быстро выпалила она.
Повисла пауза. И Алексей почувствовал, как волосы на теле вста-ли дыбом.
– Изменила? – удивленно спросил он. – Изменила! – теперь уже утвердительно произнес он, посмеявшись в душе: мол, кому ты нуж-на-то? И сам же возразил:
– Да не скажи, нужна, еще как нужна. Воздыхателей-то полный двор… Но вместо этого он в третий раз уже безразлично произнес: – Изменила. И как, тебе понравилось, или тебя мучает совесть и ты ре-шила признаться? – холод сквозил из его слов.
– Ты что, меня больше не любишь? – снова спросила Катя.
– Да что ты заладила… Люблю я тебя, люблю на свою голову…
– А почему же тогда так спокойно воспринял?
– Ничего я не воспринял. Какая измена-то, словесная, что ли? В мыслях, я тебе уже миллион раз изменил, да и ты, наверное, не мень-ше, но что из этого? Стать без ума, без фантазии? Скучно. Дебилами, жить…
Катя задумалась и заплакала.
– Не любишь ты меня.
– Да люблю, люблю, – отстраненным голосом сказал Алексей.
– Тогда держи.
– Что это? – спросил Алексей, глядя на сверток.
– Это деньги, сто тысяч. То, что ты должен москвичам! – объясни-ла Катя.
– Откуда?
– Я же тебе объяснила. Это деньги за измену тебе…
Алексей молчал, сжав кулаки.
– Ударить хочешь? – спросила она.
– Нет.
– Что нет?
– Не ударю. И убери отсюда свои деньги, у меня своих навалом…
– Ты точно с ума сошел.
– Очень может быть…
– Нет, ты больной! – крикнула она, вся сырая от слез.
– Возможно. – допустил Алексей, затем встал и вышел на лоджию, где когда-то ему приснились крысы и сердце матери. Сзади он почув-ствовал ее дыхание.
– Прости, прости я не хотела, я дура, дура, а ты хороший, добрый, а я…
– Да не до этого мне. Что ты, в самом деле, как маленькая? Будь взрослее и хватит сырость разводить. – повернувшись к Кате и обняв ее за плечи, сказал он.
– А что тебя мучает?
– Не знаю, но я все время думаю о детстве, о родине, где она? Там, где родился, или там, где хочешь умереть? Или там, где мама? Или где отец? А может, где бабушка?
– Да ты летаешь в небесах, а я-то не такая, я обычная, – рассужда-ла вслух Катя, но только вопросы эти твои ничего не решающие, так, праздные вопросы, а значит, и утруждаться не стоит, родной.
 
Когда он открыл глаза, Катя, улыбнувшись и поцеловав его в бо-родатую щеку, произнесла:
– Что родной, полегчало? А я, – она кокетливо сделала паузу, – пойду, помолюсь.
– А тебе хочется это делать? – неожиданно и четко спросил он, будто и не спал вовсе.
– Я просто привыкла, с детства же молюсь.
– Тебе хорошо, комфортно, когда ты молишься?
– Знаешь…– Катя задумалась, – Мне становится спокойно.
– Да? Это хорошо, но это все смахивает на ритуал, придуманный человеком…
– И… – подыграла она.
– Да все нормально, я просто хотел сказать, если Аллах – это доб-ро в чистом виде, то люди – это элементарные частички этого всеоб-щего добра. И Аллах желает, чтобы мы прошли свой путь, каждый и все вместе…
– Знаешь, Арсен. – Катя называла его по-разному, но чаще Алек-сей, чем Арсен.– Я боюсь, у меня опускается все в низ живота, мне становится страшно, когда ты говоришь такие вещи.
– Я знаю, прости. Ты, родная, находишься в своей части пути. Но что бы не было, знай, хорошие поступки приближают тебя к вселен-скому добру, а злые дела отбрасывают от конечной цели, и мы прохо-дим заново, снова и снова, этот экзамен на доброту.
– А откуда ты все это знаешь?
– Я ничего не знаю, я ощущаю это блаженство. Я счастлив!
Катя с нескрываемым сомнением в глазах посмотрела на Алексея.
– Ладно. Я уже привыкла к твоим перепадам,  и к плохим, и к хо-рошим.
Но Алексей, будто не слыша ее, продолжал:
– У меня есть твердое убеждение, что рассказывать об этом нельзя. Только добрые дела и поступки. Все. Ты только представь, родная за мной, за моей спиной, все добро стоит, целая армия добра. И нет та-кой силы, которая могла бы теперь испугать меня, обладающего си-лой вселенского добра.
– Нет, я не могу себе этого представить. Ты как будто с небес вер-нулся к нам, на грешную землю. – серьезно заметила Катя.
– В том, что ты не понимаешь, нет ничего странного. Главное, что ты добрая и творишь добро, а религии только помогают нам, прибли-зится к Аллаху, к добру, помогают пройти этот нелегкий путь. Ты, главное, прощай обидчиков своих и почувствуешь величайшее облег-чение, которое испытали наши пророки. Они не первые просветлен-ные, но самые верные. А то, что придумали люди непросветленные, мы видим. Они стараются нас убедить, что мы рабы божьи, но это не-верно. Бог – добро, он не призвал бы сжигать на костре еретиков, за-бивать камнями, себе подобных. Ему не нужны жалкие рабы, ему нужны просветленные добром души. А молитвы, они нужны, но не ради того, чтобы оправдать совершенное зло, а для того чтобы стать лучше. А отмолить ничего не удастся, все это пустая трата времени и топтание на месте. А путь к Богу все равно неизбежен, он предстоит всем без исключения, рано или поздно.
– А если я совершу воровство или ограбление ради своих голодных детей? – спросила Катя.
– Это все равно зло, и если ты близка к Богу-добру, ты не сделаешь этого, зная точно, что он тебе поможет. Если же ты далека от Него и находишься в начале пути, то ты совершишь воровство или ограбле-ние и отодвинешь себя от Всевышнего. Сделаешь шаг или много ша-гов назад – вот и все, и тебе потом все равно придется пройти это ис-пытание заново, а если не пройдешь то это возможно, повторится еще не раз, а сотни раз. И чем больше ты будешь совершать зло, тем дольше ты останешься в начале пути, среди насильников, убийц, и других злодеев, а идти к свету все равно придется, это неизбежно.
Катя задумчиво и испытующе смотрела на Алексея, стараясь найти в нем намек на то, что все сказанное – шутка, а он, как ни в чем не бывало, сейчас грохнет от смеха, и ее страх по поводу его душевного здоровья закончится. Но этого не происходило, и она переживала. Алексей заметил.
– Кать, да брось ты!– улыбнулся, и  подумал: «Что я ее загружаю?» Но охвативший его поток счастья и желания поделиться с кем-то был сильнее любых аргументов. – Ты не думай, я не сошел с ума, просто я рад. Ты пойми, я так долго ждал этого, мечтал об этом, и я не хочу потерять это состояние парения и свободы, не хочу больше делать что-то плохое, что отбросит меня назад. Я тебе признаюсь, поначалу, было дело, я возгордился, глядя на злых, пасмурных людей. Я поду-мал: они ничего не знают, а я знаю… Я даже решил, что смогу делать фокусы, и пробовал передвигать предметы пассами рук. У меня даже на секунду проскочила шальная и нелепая мысль, что я новый пророк добра. Но Аллах опустил меня на грешную землю, и я понял, что я всего лишь один из миллионов просвещенных. А за что? – спрашивал я себя. И сам же отвечал, а ни за что, просто я иду своим путем добра, я не стал грабителем, хотя имел все предпосылки к этому, я отказался от насилия, насколько это возможно. Простил своих врагов,  голодал, в конце концов,  искал ответы,  рассуждал,  напрягал душевные силы до боли в сердце,  жаждал логически объяснить весь кошмар и позор человечества. Это желание понять стало моей физической потребно-стью. Я разбирал теории и религии, но в итоге не примкнул ни к од-ной, двигаясь к Аллаху своим путем. Да, я хотел встать на колени пе-ред Всевышним, но я узнал, что Ему этого не нужно, он не требует этого. И я понял, что если я преклоню колени, то привыкну, и мне это понравится. Но преклоню я их перед людьми, узурпировавшими пра-во говорить от имени Бога. Ведь богу необходимо не физическое пре-клонение, тем более что преклонение Ему вообще не нужно. А если оно ему и нужно, то только духовное, которое можно совершить и лежа на диване. Только вот вопрос: зачем Богу наши преклонения. Богу не нужны рабы, ему нужны просветленные добром души. А пре-клонения и слова о рабстве – это похоже на человеческие выдумки. Иногда мне кажется, что мое сердце не выдержит такой нахлынувшей радости.
Катя все это время сидела в раздумьях, не зная, как реагировать, и, по всей видимости, решила не реагировать никак, чтобы не обидеть Алексея. «Он точно получил психологическую травму в плену, его надо беречь» – решила она и прижалась к Алексею со словами:
– Это все хорошо и замечательно, но я тебя прошу, не говори об этом никому, тем более ты и сам сказал, что все равно никто не пой-мет. А то народ разный, еще подумают, что ты чокнулся.
– Понял тебя, базара нет, молчу как рыба об лед.-
– Ты, если такую силу почувствовал, курить бы хоть для начала бросил-
– Брошу, брошу… – а сам решил: «Нет, больше точно, не буду ее грузить».
На следующий день Алексею захотелось жить так, как раньше. «А то что-то загрустил. Смеха больше, приколов и веселья. А где мои подружки, пиявки да лягушки? – взбадривал он себя. «Я не патологи-ческий тип» – уговаривался он по прошествии недели. А в середине второй недели, в среду, ему пришла ясная мысль, что к религии нель-зя относиться уж очень серьезно и напыщенно, иначе она незаметно поглотит все вокруг. Катя начала радоваться положительным переме-нам в поведении Алексея. Он каждый день выходил в город и бродил по знакомым улицам, подмечая перемены и наслаждаясь свободой, дарованной судьбой. В один из дней, проходя возле ЦУМа, он увидел ту пожилую женщину, которую они с Али тогда отправили с ментами домой. Она была так же не в себе. «Наверное, у нее произошло боль-шое горе, раз у нее расстроилось сознание» – подумал Алексей. Она держала в руках какие-то веточки и плавными, размашистыми движе-ниями крестила машины, стоявшие у бордюра. От ее прикосновений срабатывали тревожные сигнализации, вой которых заставлял появ-ляться хозяев. А женщина продолжала крестить машины. А машины все больше выли. И никто почему-то не ругался, не кричал, все пони-мали, что она не в себе. «Всего лишь еще одна сумасшедшая, а их столько стало в последнее время, что никто уже не удивляется» – по-думал Алексей и пошел дальше, в направлении кафе, где он когда-то познакомился с Кариной. Нет, он уже не ностальгировал по ней, про-сто это было уютное кафе, и больше ничего. Алексей зашел в пустое помещение, заказал кофе и фисташки, а затем сел за столик у окна и углубился в чтение забытого кем-то «Советского спорта», лежащего на столике. Неожиданно дверь отворилась, и в кафе вошел Левчик, и направился прямо к Алексею. Алексей и вида не показал, что удивлен или разозлен. По нему можно было понять, что ему все равно, и такие мелочи, как появление предателя Левчика, совсем его не волнуют. Алексей только смотрел на прибарахлившегося Левчика, взиравшего на него из-за дорогих затемненных очков. Молчание прервал Левчик.
– Слушай, Алексей, я не пришел исповедоваться или замаливать перед тобой свою вину. Я знаю, ты думаешь, что я грязь, мразь, и все такое. Но меня удивляешь ты. Я за тобой уже второй день езжу и не узнаю тебя. Вроде оболочка, руки, ноги, голова, лицо твои, но глаза не твои и походка? Где та спешащая, резкая, нервная, как у арестанта, походка? Где подозрительность жадность, агрессия во всем? Ее больше нет, а ты ли это, Алексей, очнись, жив ли ты? Я, конечно, по-нимаю: ты попал из-за меня. Я готов даже в морду получить, но ты изменился до неузнаваемости, – распинался Левчик.
Алексей, не перебивая, слушал его и думал: «Почему я так часто ошибаюсь в людях? Или все так же, как я, ошибаются? Или мы со-всем друг в друге не ошибаемся, а просто так устроено, что люди в какой-то момент решают, что нужно повернуться другой стороной? А мы, дураки, страдаем. Думаем, в чем дело. Думаем, что нет в нас ин-туиции, ругаем, казним себя за отсутствие интуиции, за неумение ра-зобраться в людях. Забывая, что люди-то разные, и изменчивые как погода».
Левчик замолчал, и Алексей произнес:
– Ты что, за прощением пришел? Так я тебя прощаю. Косяк твой гнилой пусть тебе и останется, он твой, а что прошло, того уж не вер-нешь.
– Да уж, спасибо. – надменно произнес Левчик и вытащил из ди-пломата пакет. – Вот сто штук. Считать будешь?
– Нет – спокойно ответил Алексей.
– Ну, тогда прощай, святой Алексий! – сказал, улыбаясь, Левчик, застегивая на ходу дипломат.
– Только я тебе советую, если не хочешь неприятностей, не попа-дайся Ромазу на глаза, он сильно на тебя зол и не намерен прощать, как я. И еще скажи: когда ты улетал, ну тогда, тебя Карина провожа-ла?
– Что? – удивленно произнес Левчик
– То, то!-
– Успокойся, это была не Карина.
– А кто?
– Да одна местная, вот кто. – резко ответил Левчик и вышел из ка-фе.
Алексею уже давно принесли кофе и фисташки, но он будто забыл о них. «Вот и хорошо – думал он, – осталось еще у Карины прощение попросить и у отца. И только от желания сделать это ему стало светло  и легко.
Вечером позвонил Ромаз и рассказал Алексею, что предполо¬жительно санитар из больничного морга подсыпал снотворное в кофе дежурного милиционера, охранявшего ночью Додика, и тем самым содействовал побегу последнего из-под стражи. Мало того, он скрыл-ся вместе с ним. «Вот тебе и маньяк», – подумал Алексей.
 

*      *     *

Неожиданно легко уйдя из-под стражи,  Додик первым де-лом позвонил Зяме. Назначили встречу. Зяма привез документы и пе-редал ему ключи от вишневой девятки, на которой приехал. Взгляд его был тусклым.
– Чо ты грузишься, Зяма. Все будет хорошо. – подбадривал Додик.
– Слышишь, Додик, не хочу тебе настроение портить, но есть ин-формация, что Омара погранцы завалили, когда он с бабками к нам шел.
– Откуда малява?
– Да мент, наш общий знакомый, сказал. – и Зяма покосился на са-нитара.
– Да-а – протянул Додик. – А, посмотрим, может это ментовской прогон… время покажет и все расставит на места. А если что, за Ома-ра поквитаемся. Ну, давай, брат. – сказал Додик и сел в девятку, а за ним аккуратно залез санитар.
          Зяма махнул на прощание рукой и быстро скрылся в темноте подворотен и звуках настырного собачьего лая. Додик поехал в сто-рону проспекта Калинина, на выезд из города. «Вот сейчас и прове-рим, фартовые мы или так, дерьмо невезучее?» – блистая озорством глаз, поглядел на санитара Додик. Санитар призывно заискивающе улыбнулся. «Петушня какая-то! – с брезгливостью подумал Додик. – Но помог же, чертяга, не убивать же его за это? Ладно, пускай пока… по дороге видно будет…» Было уже утро, когда они выехали из горо-да. На посту их никто не тормознул. «Надо было его сразу в городе разговорить, и пробить. Может, он и в правду петушок, а тогда совсем другой базар…» – соображал Додик, уверенно держа трассу на скоро-сти почти сто пятьдесят.
– А нельзя чуть-чуть потише? Так и разбиться можно, – вежливо попросил санитар.
«Точно педик, и разговаривает как пидор» – еще больше уверился Додик, представляя, как он пнет этого извращенца из машины и про-стрелит его.
– Слышь, спаситель, ты какой-то интересный тип, все молчишь да улыбаешься, а сам такое выкинул – мента усыпил. Расскажи о себе-то, что да как? Ты там что-то про хреновых баб говорил. Я не понял, ты про ****ей, что ли, или про лесбиянок… что там у тебя за косяк на них? – спросил Додик сонного на вид санитара.
Санитар воспрянул. «Время пришло. Он сам спросил меня, и это знак свыше. Я на правильном пути» – порадовался санитар.
– Да, в какой-то степени я ненавижу женщин, но не в бытовом плане и не кого-то конкретно, а в глобальном, общечеловеческом. Я считаю, что мы, мужчины дали им фору, воюя, дерясь между собой, в то время как они постепенно выживают нас с этой планеты, с этого света, пользуясь нашей честностью, глупостью и похотливостью. Они превратились в наших могильщиков, и пришло время их поставить на место.
Додик заржал. Его смех длился секунд тридцать.
– Ну ты даешь! Так, так и что нам, что же делать? Трахать их, что ли, почаще или в чадру всех закутать… – Додик веселился.
– И это тоже не повредит. Их нужно напугать. И для этого у меня есть более радикальное средство…
– Какое? – настороженно спросил Додик.
– А простое. Нужно объединиться в организацию по очистке на-шего общества, мира, от развратных, пьющих, курящих, похотливых тварей, которые бросают, подставляют, позорят своих сыновей, му-жей, отцов. А оставим только добропорядочных женщин и их доче-рей. Мы должны больных отделить, от здоровых, – пламенно расска-зывал санитар.
– Так! – посерьезнел Додик. – А поконкретней!? Ты что, их за-крыть предлагаешь, выселить, что ли? – спросил он.
«Заинтересовался»– обрадовано подумал санитар.
– Нет, я собираюсь их убивать, как бешеных собак! – заявил сани-тар.
Додика прострелило. Он почувствовал что-то нехорошее, но еще не понимал, что.
– Иначе нашему господству в мире, да и самому человечеству, ха-на, – добавил санитар и пристально посмотрел на Додика. И, видимо, не удовлетворившись увиденным, произнес:
– Вот тебя же хотела убить эта подлая сучка, ей же не заржавело? Мы строим из себя джентльменов, а они нас изводят поодиночке, сначала внушают, что мы сильные и смелые, это на словах, а на деле топчут и унижают нас.
Додик загадочно улыбнулся.
– А что, кишка-то не тонка, убивать?– спросил он провокационно.
– За правое дело? Легко! – словно старый большевик, ответил са-нитар.
– Легко ли? – сомневался Додик.
– Скажу тебе как товарищу, я уже пробовал. На моем счету три стервы. – шепотом произнес санитар.
Додика снова прострелило.
– Ты порешил, трех баб!?
– Да! Умертвил  с чистой совестью…
– Умертвил? – снова переспросил он. Жуткая догадка, быстро пе-рерастающая в уверенность, заполнила Додика. В глазах у него по-темнело, он вспомнил двоюродную сестру Розу, погибшую от рук маньяка. Рука Додика потянулась под сиденье, где лежала увесистая монтажка. «Я размозжу череп этому уроду.– решил он.– Пули жалко на эту тварь».
– Ты пи-пи не хочешь, киллер? – посмеиваясь, в своей манере произнес Додик, стараясь, чтоб санитар ничего не заметил.
– Да можно – кивнул санитар. – Только почему пи-пи, мы же не дети?
– А это так, к слову пришлось – оправдался Додик. – Шутка!
Он остановил машину на обочине у тростника. Санитар, ничего не заподозрив, пошел вперед и, повернувшись спиной к дороге и к До-дику, принялся справлять нужду, проговаривая, что Додик зря так шутит, но как друга он его прощает ради общего дела.
Додик подошел сзади и, не дожидаясь, пока санитар повернется, ударил его монтажкой по затылку. Но санитар не рухнул, а словно робот развернулся к нему лицом. И второй удар Додика пришелся ему прямо в лоб. Санитар, удивленно глядя на Додика, закатил глаза и молча упал на землю. Додик огляделся. Никого не было. Он решил ударить еще, для верности. Додик наклонился над окровавленной го-ловой санитара и со словами «за Розу» ударил еще и еще... Раздался выстрел. Ничего не понимающий Додик привстал, и рухнул в трост-ник. Санитар же медленно зашевелился, голова его представляла ме-сиво. Он встал и, найдя в тростнике раненого Додика, двумя выстре-лами прикончил его. Затем шатаясь, зашел поглубже в тростники. Во-да нашлась быстро. И, умыв лицо и голову, он все же не смог остано-вить сочившуюся из ран кровь. «Падла продажная. – еле слышно ру-гался санитар. – Дилетант. Теперь тебя шакалы сожрут.»
В машине санитар нашел аптечку, взял из нее бинт, йод и, обильно полив голову, словно это была живая вода, перемотал бинтом, сразу же сделавшимся бурым от йода и крови. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он сел за руль и поехал обратно, в сторону города. Ближе к городу движение усилилось. На пути санитара попадались длинные фуры, набитые помидорами, арбузами, баранами. Движение навстре-чу усилилось, и обгонять большегрузные машины стало все трудней, но санитар ждал момента. В одной из встречных машин ехал пожилой водитель Пахрутдин. Он плохо себя чувствовал, несколько дней у не-го ныло сердце. Неожиданно ему стало плохо, свет в глазах померк, и он, теряя сознание, завалился влево на руль, направив свой ГАЗ–53 на встречную полосу. Ничего не ожидавший камазист не успел отреаги-ровать, как ГАЗ–53 бортовой врезался в него на полной скорости, за-тем неожиданно, по неведомой траектории, поднялся в воздух, словно акробат, сделал переворот и со всего маха обрушился на вишневую девятку, смяв ее и ничего не ожидавшего, висевшего на хвосте камаза санитара. Водитель ГАЗ–53, пожилой Пахрутдин умер от сердечного приступа еще за мгновение до полета своей старушки-машины. Сани-тар погиб мгновенно. Его голова вошла в тело, а кости скрестились и лопнули от перегрузки космического масштаба. ГАИ приехало только через полчаса. Мимо ехали люди и смотрели на аварию и сплюсну-тую вишневую девятку. В числе проезжавших был и Ромаз, надеяв-шийся встретить на дороге Додика, для которого он приготовил де-вять грамм свинца.
 
*     *     *

Прошло полтора года. Алексей сидел на корточках на своем огороженном участке пляжа возле моря. За ним на возвышающемся берегу одиноко стоял двухэтажный, из белого пиленного камня дом, украшенный фресками его собственного изготовления. Где-то в глубине дома, в спальне спала Катя с детьми. «Это и есть счастье? – спрашивал себя Алексей, вглядываясь в  море, и отвечал: Да. Это и есть главное? Да! Или главное, настоящее, истинное счастье – уви-деть отца здоровым, сильным, идущим рядом, держащим за руки Ма-динку и Артема? Да, конечно же, отец – главное! Ему сделают опера-цию в Германии, и он приедет вместе с Ромазом и Асадом на своих ногах. Это и будет величайшее счастье. Слева, метрах в трехстах, вдоль моря шли по песчаной косе кони. Верхом ехали дети. Он раз-глядел, что это были в основном девчонки, так как их волосы разве-вались по ветру. Кони были разные – толстые, тонкие, темные, свет-лые. «Откуда здесь лошади? Здесь поблизости нет конной школы, – удивился он. – Кони – это хороший знак. Значит с папой все будет хорошо! А яхта, этот дом, это не главное…» И он, поднявшись с пес-ка, пошел к воде, как молитву произнося:
– Мы смелые, мы веселые, мы удалые, живые, настоящие, смеш-ные как дети во взрослых штиблетах. Какие слова золотые, а?! Да не грузись, человек, а смейся!
 































Мурат Магомедович ЮСУПОВ

ПОЗА ЙОГУРТА

Роман

Корректор Т. Панченко

Формат 60х84/16. Бумага офсетная. Гарнитура Таймс.
Усл. печ. л. 19,3. Тираж 50 экз.

_______________________________________________
Издатель Гладкова О.В.
603022, Нижний Новгород, Окский съезд, 2, оф. 501, тел. (8312) 39-45-11