Пески

«Хм… Если написание таких
рассказов – изощрённая форма
прокрастинации при мысли зайти
на «Вконтакте», надо будет чаще
думать о том, чтобы заглянуть
на этот сайт.»


 
                1.

                …проклятая пустыня…
      «Са…» - ему не хватало сил даже в мыслях произнести её название целиком. Песок уже начал медленно заполнять собой голову.
      
      С утра большой бархан с двумя пологими горбами, которые он решил считать ориентиром, очерчивал восход Великого Деспота этих жёлтых земель, сейчас – закат… В диаметре песчаный гигант тянул метров на полкилометра, самый большой за последние два дня – а он только-только обогнул его…
      Словно мираж его обезвоженного разума, сохранившего остатки когда-то полезных знаний, на расстоянии двух вытянутых рук в воздухе один за другим начали вырисовываться знаки числа Пи. Щёлк.
            Калькуляция полуокружности. Щёлк.
      «..Что?!.. восемь… сот… метров… за… день?..» - протяжно застонал внутренний голос. Осознание упадка собственных сил и близости к концу резервов человеческого тела заставили Хью распластаться на песке.

      День неумолимо покидал сухие земли – так же, как кожа распластанного неумолимо покидала своего бывшего владельца, сворачиваясь в чешуйки и лоскуты на спине и руках, как у голого землекопа.
      Смежив тонкие веки на роговице, каким-то чудом ещё способной сообщать о песчинках, царапающих её поверхность, он попытался поймать ускользнувшую внутренним миражом мысль – и порыв свежего ветра из царства наступающей ночи помог ему в этом. Правда, подумал Хью, заключалась не в только в том, что он ослаб, но и в том, что он не мог соотнести свою слабость ни с целью блужданий, ни с расстоянием – за отсутствием первого (оазис можно встретить как через год, так и через день) и за иллюзорностью второго: дня три… (или семь?..) назад, на его глазах начался величественный барханный дрейф, и песчаные колоссы, текучие, как патока, за час сместилась на расстояние большее, чем преодолел за тот же день наблюдатель. Кто его знает, может, и этот, двугорбый, тоже двигался, пока двигался он?..
      Ветер, стремительно уносивший полуденный зной, вновь превращался из союзника во врага: пока Хью лежал, он похоронил его живот под маленьким холмиком – и, наверное, похоронил бы и всё остальное, спев свою заунывную зыбучую песнь. В наносимом песке не было и толики тепла – холод, сухость… «…и почтительно-вежливое равнодушие.» - пронеслось в голове отряхивающегося, - «Всегда мечтал быть погребённым под кучей маленьких чиновников.»
      Ночью холод наступал стремительно, как жара – днём, и которые сутки подряд Хью не переставал удивляться столь резкой смене температур.
      Зябко пошатываясь, он сделал пару шагов в разные стороны, пока замутнённый взгляд не зацепился за искомое: эрозийная ниша в камне! Достаточно глубокая, чтобы он поместился туда почти целиком, но и достаточно маленькая, чтобы его не замело песком доверху за одну ночь.
      О том, чтобы устроиться удобно, не могло быть и речи: Хьюго Неверетт выжимал из своих конечностей последние остатки пластичности, чтобы уместиться в выбранное убежище – превращаясь в процессе в то ли в иероглиф, то ли в забытую временем руну…

      …которые снова и снова вычерчивал в золе на ночных стоянках Человек в Чёрном.
      Роланд знал, что напрасно напрягает свои ледяного цвета глаза в попытке прочитать и перевести их: всё тщетно. Может, это были охранные заклинания, может – весточки знакомым пустынным демонам, может, молитвы Алому Королю…
      Единственное же, что смущало и Роланда, и преследуемого им Человека в Чёрном больше, чем любые другие милые странности, так это измождённый, скелетоподобный человек с шелушащейся кожей, который возникал каждую ночь – и ровно посредине между ними. Как указательный флажок, как направляющий вектор, он позволял каждому провести прямую через две точки и решить, в каком направлении двигаться завтра - зная, что на удвоенном расстоянии находится другой… Человек в Чёрном улыбался, глядя на далёкого миньона, и рисовал в золе догорающего костра контуры спящего; Роланд хмурился, вглядываясь в них на следующий день и не видя очертаний человека – но странный ночной гость всё равно всплывал в его натренированной памяти. Неизвестный не звучал тодэшными колокольцами, не творил чародейских пассов руками, не тянул на Древнего и вообще исчезал с первым лучом солнца; чутьё, которому Роланд привык доверять, подсказывало, что этот несчастный – пока ещё не призрак, хотя скоро вполне сможет им стать…
      Этой же ночью он готов был поклясться, что ветер донёс до него шёпот: «…удачи… Стрелок…».

***

      …сны его походили на такой же бред, которым была окружающая пустыня на «Са…»: казалось, что, день ото дня, она всё глубже проникает в них, запуская в некогда цветущие земли образов и мыслей щупальца суховеев. …Дюны, барханы, змеящиеся следы… Хью не был бы удивлён, проснись он однажды от того, что ветер катит его, приняв человеческое тело за слишком большую, но, всё-таки - песчинку.

      Ра решительно врывался в покои Нюкты и жестоко выебывал её – впрочем, это было старо как мир и давно наскучило обоим; чтобы как-то разряжать неловкую паузу, хвост змея Уробороса кусал своего обладателя за голову – и яркая полоса на горизонте пустыни превращалась в слепящий шар, раскаляющий бескрайнее море песка с той же скоростью, с какой оно отдавало своё тепло после его захода.
Великий Деспот возвращался в свои владения.
      Когда Неверетт открывал защитные ставни век, глазные яблоки тут же взрывались, но каждый раз выживали – уменьшая, правда, количество остававшихся целыми сосудов ещё на пару десятков. В день, когда Хью сумел разглядеть на каждом пальце ложбинку фаланги каждого сочленения, он перестал подниматься с песка, опираясь на пальцы, боясь их сломать. Теперь в ход шла преимущественно ладонь: растрескавшаяся, мозолистая и напоминающая былую пятку (то, что представляла собой пятка сейчас, её обладатель не был способен даже вообразить). Затекшие в своих изогнутых положениях ноги какое-то время пытались двигаться, сохраняя приобретённые за ночь формы, но, после пары падений, повиновались подкорковым рефлексам и возвращали высыхающему млекопитающему право называться двуногим прямоходящим… по крайней мере, на следующие час-полтора.

      Солнце жгло немилосердно.
      Песок жёг немилосердно.
      Всё вокруг было немилосердно в степени, достойной коммента «жжёшь!» - единственным исключением из этого правила можно было назвать иллюзии.
      Возможно, потому, что своей иррациональностью и абсурдом они давали обезвоженному мозгу Хью вспомнить, что когда-то он жил в Мире. Мире людей, где, помимо абсурда, была логика, где был смысл, где было… что-то. Что-то - помимо этих всепоглощающих песков: гранулированного земного и струящегося небесного.

***

      Место действия: Дюна. Огромных червей нет.
      Песочно.
      …Вот Джерри, его знакомый офисный клерк-неудачник, печатает ежегодный отчёт, сидя за вращающимся стулом, и каждое новое нажатие на клавишу втягивает кусок его песочного тела в бумагу: ничто не берётся из ничего. Вот он ещё печатает пальцами, вот – культями, вот – уже предплечьями, пальцами ног, членом, носом… «Привввеееее…» - кричит он Хью разрушающимся в процессе произнесения слова языком – и умолкает.
      Печатная машинка превращается в демоническую руку, держащую отпечатанную бумагу двумя пальцами, с презрением, как издохшее животное – и бросает, скомкав, в мусорное ведро, выросшее из крутящегося стула.
      N очков команде Когтистых Пальчиков! Вот это был бросок!.. Трибуны неистово ликуют, и их ликование засыпает всё песком – кроме верхушки мусорного ведра, сузившегося до горлышка лабораторной колбы.
      Колба мелко подрагивает, но, спустя некоторое время, дрожь становится слишком сильной, как будто она хочет вырваться из удерживающего её песка – и, разлетевшись на песчаные осколки фонтаном песка, оставившем на месте взрыва неглубокую воронку, содержимое колбы являет себя миру.
      Гомункулус. Искусственный Homo Sapiens. Грубо обрисованные на песке антропоморфные контуры тела, классический лысый череп, лицо, обретающее свои формы прямо на глазах… Но что-то идёт не так. Уши продолжают расти, не считаясь с пропорциями Витрувианского человека, череп уменьшается, руки деградируют до маленьких, по сравнению с массивными задними ногами, лап – и, в завершение, из под верхней челюсти выползают резцы. Кролик делает два огромных прыжка и скатывается кубарем по песчаному склону, замерев на какую-то секунду перед изумлённым подобием лица Хью. Впрочем, ещё сильнее последнее преображает осознание надписи, тянущейся по холму с его вершины, поверх следов длинноухого.
             «Следуй за Белым Кроликом!» - гласит она.
      Не в силах более выносить этот сюрр, Неверетт падает на песок в истерике и, заходясь кашлем безуспешных попыток рассмеяться, шепчет: «Какой же ты… белый… сволочь… ты же… жёлтый… ты – песочный… как песочные кролики… которых… пекла моя… бабушка…»
      Но приступ не вечен – что, собственно, можно сказать о его жертве.
      Содранный подвернувшейся не к месту рукой клок прежде насыщенно тёмно-каштановых волос уносится куда-то, как маленький перекати-поле американских прерий. Хьюго пробует подняться с колен – однако снова падает, отказываясь поверить, что мираж прошёл. Нет, это невозможно, должно быть, галлюцинации всё ещё тревожат его угасающий ум… Впрочем, раз уж он снова распластался, Хью встаёт на позиции сенсуалистов и доверяется чувствам, плотно сжимая кулак и погружая его в ямку, и…
      …ЧЁРТ ПОДЕРИ!

      Ямка реальна! А, значит, реальны и остальные…
      Хью по привычке кусает ноготь, но последний тотчас же ломается, возвращая покусившегося к цепочке мыслей. …А, если эти ямки реальны, то это… следы!.. И та тёмная куча, у которой они заканчиваются – Тот, кто их оставил!
      Тоже – реальный.
***

      На проверку тёмная куча оказывается человекподобным существом того же пола и возраста, какими обладал Хью, пока не перестал придавать этому значение.
      Человекподобность была следствием знакомства с пустыней – такого же, хотя, может, даже более долгого, чем у Хью. Светло-русые волосы, остававшиеся на пальцах при слишком резких касаниях, уже давно научились мимикрии под цвет песка; попыталась научиться тому же и кожа, по мерей своих пигментных возможностей – об этом свидетельствовала граница третьего-четвёртого слоёв облезания. Среднего роста, нормостеник, но - тонкий-претонкий… Неопределимая теперь одежда лёгкого покроя не скрывала трансформации тела в связанные блоки костей и сухожилий; словно обтёсанные эрозией скулы, казалось, собираются прорвать кожу, а в уголках глаз каким-то чудом обреталась такая роскошь как послесонный гной, обволакивающий песчинки, без приглашения налетевшие в глаз за день…
      Хьюго исследовал каждый квадратный сантиметр незнакомца: после стольких безумных дней в одиночестве ему хотелось снова и снова касаться лежащего, проводить пальцами по резким изгибам его тела, убеждаться в его реальности и материальности… Склонившись над губами, искривлёнными сведёнными от падения мышцами лица, он увидел то, что ожидал увидеть: кто бы ни был этот человек, Пустыня была щедра на иллюзии и к нему– не один раз, не два, а много больше эти растрескавшиеся, саднящие, разодранные губы приникали к раскалённому песку в исступлённой, всепоглощающей жажде погрузится в воду оазиса…
      оазиса… звучит, как ветер.
      ооооаааааа… зззззиииииии… сссссааааа…

      Теперь к телу, пережившему неудачное падение со склона, присоединилось ещё одно, павшее жертвой солнечного удара: он был бы уже седьмым на памяти Неверетта, если бы последний хоть раз приказал ей их запоминать.

***

      Закат бросил прощальный взгляд своего багровеющего глаза, переходящего в подбитый ночью фингал, на двух гостей Пустыни, встретившихся в последней каким-то чудом – и послал всё к дьяволу, решив задержаться немного дольше обычного: как правило, в Пустыне на «Са…» бывает не так много подобных встреч.

      …Хью проснулся от дикого, забытого с детскими кошмарами ощущения, что по его плечам ползают пауки. К сожалению, резкий рывок корпуса вверх не привёл ни к чему хорошему – разве что в столкновении со склонившемся над ним незнакомцем обе стороны остались живы.
      От неожиданного удара дневная «тёмная куча» осел на песок, а сам Хью принял полулежачее положение. Пауки отступили (особенно если учесть, что ими были чужие пальцы), вернув сознанию пробудившегося слабое подобие ясности.
      В сгущающемся сумраке встреча двух мутных взглядов была маловероятным событием – но не менее маловероятным, чем случайная встреча их обладателей, чей разговор начался именно с этой невербальной фразы.
      А о чём, по сути, можно было разговаривать? О погоде? Но погода и так была вокруг. Об артефактах и реликтах Мира людей? Но, в отличие от погоды, они остались в другой жизни.
      - куда?.. – спросил незнакомец.
      - вода… - ответил Хью. Оба улыбнулись обретённой лаконичности.
Мяч вопроса, переброшенный взглядом и изгибом брови.
      - ищу… выход… - ответ удивил Неверетта, который перестал думать о последнем с того момента, как понял, как же безумно сильно он хочет пить.
      - сколько… бродишь?.. – язык Хьюго обретал подвижность постепенно, как психосоматический инвалид, заново учащийся ходить.
      - недели две… - от этого ответа, от самой этой цифры, обозначавшей реальный срок, в голове мутилось и во рту появлялась ещё большая сухость.
      - была вода?
      - была… сколько-то… дней.
      - как… зовут?..
      - Джон Фрум…
      Несмотря на выдержанность момента, Хью тихо зашелестел (засмеялся), и звук этот вторил волнам песка, скатывающимся к подножию дюн.
      - Это тебе… значит… молятся… дикари… культа карго… на Вануату?.. – произнесённое предложение было самым длинным за последние полторы недели существования Хью в иссушающем пространстве Пустыни.
      - Кто бы говорил… Хьюго Неверетт… – эта фраза вынудила незнакомца по имени Джон поднять тонкую кисть и указать на чудом уцелевший кусок одежды Хью, на котором было вышито его имя. – Никогда ведь… сам… не думал… что одна из твоих… мультивселенных… окажется Такой… Никакой?.. – Смех Фрума был более мелким и дробным, как звук песчинок, высыпающихся на гофрированный металл.
      Говорят, совместных смех сближает людей. В данном случае он ещё и лишал их обоих сил, уходящих на неоправданные сокращения диафрагмы: вербальная компонента разговора на этом иссякла.
      В чёрных «Камелотах» со стальными вставками, на пустыню наступала ночь.

***

      По песку, высасывающему тепло из ступней и движение из ног, они прошли не дольше часа.
      После четвёртого подряд падения Хью хотел отмахнуться от руки Джона, протянутой ему, чтобы подняться вновь. Затем, обессилев, он просто повис на ней – и увлёк её незадачливого обладателя на землю.
      Глухой удар ознаменовал собой окончание пути на сегодня.
      Ветер крепчал, а они даже не успели найти укрытие – впрочем, теперь было поздно задумываться об этом. Холодный, пронизывающий, играющий обрывками ткани на их болезненно-угловатых телах, он определённо не собирался проявлять ни толики снисхождения.
«…заметёт… скоро обязательно… заметёт… песком… песок…» - остатки того, что Неверетт раньше назвал бы разумом, погружались в сон. Точнее, бред - вязкий, как зыбучие пески… Да что там!
      …весь Мир – Песок, ничего больше нет. Воздух – это разряженные частицы песка, сам песок – уплотнённые; так, он медленно вытекает в небо, а небо – выпадает на землю пескопадом… всё обращается в песок. Ветер дует, и песчинки, ударяющиеся о горы, деревья, дома, людей, выбивают другие песчинки из них… Жёлтая эрозия, жёлтая энтропия. Песок был всегда и будет всегда, даже когда закончится всё, что способен вообразить человек – сам не больше, чем песчинка с непомерным самомнением… Вот, над ним уже намело порядочную кучку, и скоро, скоро начнётся настоящая Жизнь… Нет, что-то большее, куда большее… Но тяжёлый, тёплый холм начал медленно сползать с его спины…
      А затем – вновь подниматься вверх.
      От неожиданного движения Хью вздрогнул и, придя в себя, услышал шелест лоскутного пергамента спины, отзывавшегося на визит ночного гостя. Кости постанывали под мягкими прикосновениями скалолаза – в то время как скала пыталась сообразить, зачем Фруму понадобилось идти на приступ её вершины. Цепкие, тонкие пальцы сдирали мёртвый эпидермис, а ощущение прикосновений чего-то, отличного от песка, как минимум вносило разнообразие в опостылевшую ночную рутину Неверетта.
      Выдохнув, он ещё больше распластался на земле. Поворот головы дался ему не без усилий («песок – лучшее средство пропесочить до мяса челюсти Вашу щетину!») – но увиденное определённо стоило того: спутанные и волнистые одновременно космы Джона трепал ветер, а глаза его, бликующие луной, напоминали капельки жидкой ртути, непонятно чем до сих пор удерживаемые в своих костяных ложбинках.
      Джон соскальзывал, но отчаянно стремился удержаться на достигнутой высоте.
      - эээммм… ты часом не… собираешься.. … … … ?.. – попытался завершить свой вопрос немногочисленными доступными ещё средствами мимической выразительности Хьюго. Сложно сказать, какие гримасы увидел в ночном полумраке новоявленный покоритель вершин, но интонацию он понял куда как верно.
      - неееее… - тихо выдохнул он со смешком, - на это было бы… нужно слишком… много воды… - ответ, судя по всему, претендовал на исчерпывающую ясность.
      - тогда… зачем?.. – собеседник явно придерживался иного мнения.
      - ночь… холодно… вместе не… заметёт… теплее… - мослы Джона упёрлись в то, что Хью по инерции называл шортами.
      Действительно ничего. Только тёплая сухость. Обезвоженно-твёрдая тёплая сухость.
      Отказавшись от желания продолжать разговор, Хью вернул голову в исходное положение и, по привычке, слегка повернулся на спине, едва не свалив оттуда того, кто придумал устроить из неё второй ярус одноместной прежде кровати.
      Впрочем, как ни печально, вскоре Фрум снова начал съезжать по независящим от него причинам – а, после множества попыток заняв устойчивое положение, лёг так, что его выпирающие рёбра, кости ключицы и бедёр, двигающиеся по мере засыпания, отчаянно грозили насквозь прорвать тонкую, почти бумажную оболочку, которая не давала органам Неверетта вывалиться, а крови – вытечь в песок.
      Для того, чтобы убрать флагшток в рюкзак и с жалостью подумать о проделанном пути, Джону понадобилось около четверти часа. Под конец, собираясь назад, он (как ощутил спиной Хью) напряг тело в ожидании падения – и, неловко извернувшись, свалился. Послышался неприятный хруст. Хью открыл правый глаз.
      Представшая перед его сонным взором картина была наиболее интересна куском лица на расстоянии в ладонь или полторы. Нос был несколько деформирован, шея – криво изогнута, скулы отбиты, а губы – всё так же изломлены, как и днём…
      Преодолевая сон, Хьюго поднял руку и поправил перекошенную челюсть, заставив глаза её обладателя на секунду моргнуть. Ртуть. Всё в порядке. Аккуратно, чтобы не причинить новых жертв, пальцы прошлись по волосам - и увлекли кисть руки куда-то в область чужих лопаток: отчётливых и острых, но пока ещё упрятанных в свои пергаментные чехлы.
      …А ночь и правда была очень холодной. Открытые ветру со всех сторон, бессонные спящие по очереди подвергались атаке с каждой – единственной естественной преградой было тело лежащего рядом…
       Качнувшись, - боком, как песчаная змейка, - Джон привалился ближе к Неверетту. Хью ответил тем же, оставив зазор не больше пальца: чтобы кости не тёрлись во сне. Сплетясь, ноги обоих легко вошли в пазы свободного пространства, которое некогда занимали высохшие ныне бёдра, а кисти рук застыли на поверхностях тел так, что в подушечках пальцев эхом эпидермиса отдавался глухой медленный стук, идущий изнутри…  Дней, наверное, пять назад, Хью довелось ночевать в широкой эрозийной полости: тогда, чтобы сберечь тепло, он засыпал в позе зародыша, обнимая себя руками. Теперь же он обнимал кого-то, кто не был им самим, - и в том, что в этом холодном мире теплота ещё идёт откуда-то Извне, поистине была заключена некая хрупкая, сакральная тайна, которую не мог похоронить даже ночной песковей.

  ***

      Этот привал Стрелок и Человек в Чёрном встречали без своего шелушащегося попутчика-ориентира. Оба знали, что он не вернётся вновь.
 
***

      Откуда-то с самого верхнего яруса бархана пара верблов наблюдала за страданиями фигуры внизу.
      «Бедный дромадер, как же его корчит,» - сплёвывая, думал один, глядя на тень согнувшегося собрата, горб которого постоянно шатался в приступах, пока вовсе не повалился навзничь. – «должно быть, съел ядовитую колючку из тех, что растут неподалёку, у озера…»
      …Мертвенно-бледный свет луны освещал невероятное суставчатое животное, заснувшее в последнем сне своей агонии.

***

      Рассвет, хлеставший лучами Пустыню, был похож на Ксеркса масштабностью своего замысла – но существенно опережал своего коллегу в исполнении задуманного.
      Световой кнут был тонок, однако каждый его удар по лицу заставлял веки вздрагивать, на секунду открывая прямую дорогу к зрачку, желанной и сокрытой доселе цели. И вспышка.
      И снова вспышка.
      И ещё одна вспышка…
      Джон и Хью медленно возвращались в окружающую их эпилептическую реальность нового дня в царстве Великого Деспота.

      Суставы жгло изнутри так, словно их счастливые обладатели, облачившись в клоунские колпаки, всю ночь выделывали сложнейшие акробатические номера, садясь в перерывах на шпагат - для отдыха.
      Шатаясь по пути (пока они ещё шли вертикально), друзья обменивались лёгкими хлопками друг друга по лицам во избежание очередных солнечных ударов – и улыбками тонких, растрескавшихся, высушенных песком и ветром губ, которые, похоже, мимически отвыкли от этого действа. Свободно блуждающие, не закреплённые фиксатором смысла взгляды встречались, упруго сталкивались, расходились в разные стороны – или, напротив, устремлялись в одну и ту же точку… мало чем, впрочем, отличающуюся от подобных ей. Воды не было – как не было и выхода, поэтому дороги обоих путников автоматически совпадали: в силу неопределённости, в силу общности ситуации… в силу предчувствия близости конца.
      Поэтому, когда на горизонте в зыбком мареве затрепетали какие-то тёмные, явно рукотворные формы, они оба, не сговариваясь, пошли в их сторону – если там не будет спасительной воды для тел, то пусть хоть иррациональность иллюзий послужит утолителем жажды отчаянно цепляющихся за эти тела сознаний.
      Неторопливо огибая очередную дюну (а куда было спешить?), Джону внезапно показалось, что он слышит как ухом, так и кожей, ставшей не толще барабанной перепонки, отчётливый ритмичный шум… шум… вызывавший смутные ассоциации с компрессорной станцией далёкого, человеческого Мира… Взволнованный собственной догадкой, он схватил Хью за руку, чтобы тот прислушался – но то ли выбрал неудачный момент, то ли захват его был неуклюж… Одним словом, он едва не вывихнул конечность своему спутнику.
      Но Хью не был бы Невереттом, если бы не понял, что за столь энергозатратным действием скрыто очень многое – и прислушался…
      Фрум понял, что Хьюго тоже услышал звук, когда тот, сделав три огромных, нелепых скачка метра на полтора в длину каждый в направлении источника, растянулся на песке, тотчас же продолжив движение ползком.
      Не собираясь тратить силы так быстро, Джон пешком догнал новоявленного человека-червя и, дав ему облокотится на своё острое, царапающее оконтуренными кожей костьми плечо, медленно заковылял дальше. Дальше… дальше…
      Чем дольше иллюзия искусственных форм держалась на горизонте, тем дальше в сознании двух людей отступали сами горизонты Пустыни.
Тем дальше продвигались они.

***

      «Дом был нелеп», как писал Мастер.
      Он был нелеп уже потому, что расположился в самом сердце Пустыни на «Са…», бьющемся в своём ежедневно-исступлённом ритме.
      Низкий, куполообразный, сплошь покрытый блёклым перламутром солнечных батарей, он напоминал верхушку яйца, зарытого в пески гигантской птицей Рух, улетевшей на работу до вечера. О том, сколь совершенная технология позволила создать этот артефакт разума, можно было судить по тусклости покрытия: солнечные лучи практически не отражались от поверхности, поглощаясь…
      «…более, чем на 97%…» - бессознательно мелькнули в голове Хью обрывки какой-то брошюры из Мира, где были люди. Ухватившись когнитивными пальцами за эту соломинку, он мучительно пытался вспомнить что-то ещё, что-то чертовски важное – настолько, что его лоб даже позволил себе такую роскошь, как бисеринки пота на своём шелушащемся склоне.
      Джон замер, боясь своим подталкиванием к движению нарушить пошаговое выстраивание сложных логических цепочек – карточного домика в голове Хьюго… Благо, последний работал с потёртыми, засаленными от тысяч прикосновений картами, нежели блестящими и не покидавшими ранее упаковку.
      «…избыток энергии…. обеспечивает… работу… многих систем сразу… жизнеобеспечение… в экстремальных средах… рециркуляция… ЖИДКОСТИ!»
      - ВОДА!.. Там!.. должна быть!.. точно… уверен… скорее… - пересохший отросток во рту с трудом произнёс всё это, а гортань взяла самый громкий децибел за последние пару недель. Лицо Неверетта несколько посерело (что было видно на фоне спадающих на лоб свалявшихся тёмно-каштановых прядей), но он уверенно двинулся вперёд, преодолевая последнюю сотню метров шагом, на который физически не был способен в своём состоянии.

      В свою бытность живым, Шопенгауэр написал «Мир как Воля и Представление».
      Воистину, Мир был именно таким: две трети пути до очерченной неизвестным способом границы вокруг купола Хью прошёл, полностью подчинив организм своей Воле – которая обещала последнему живительную влагу в награду… Остаток же маршрута он прошёл лишь в своём Представлении о маршруте: лёжа на боку, в песке, он перебирал ногами, продолжая представлять, что по-прежнему движется – только вот горизонт повернулся как-то странно… вертикально.
      А на вертикальном горизонте, вопреки всем законам гравитации, появилась чья-то перпендикулярно выставленная нога (по виду явно принадлежащая какому-нибудь демону). Затем на глаза Неверетта упала тень; кто-то, похожий на Фрума (кого?..), поднял его за плечи; мир снова перевернулся. До границы практически ничего не оставалось…
      …ещё чуть-чуть.

***
      «Обсидиан.
      Неестественно-гладкий, чёрный, с сиреневатым отливом – и явно не вулканического происхождения… может, лазерная аблация?..» - Джон незаметно улыбнулся своим воспоминаниям из геологии и обратился к другим – «…а ведь это из него маги Браккады под талантливым руководством Гавина Магнуса создавали улучшенных горгулий – с тем, чтобы вдохнуть в них вызванную силами колдовства жизнь…»
      К чему бы это?
      Да так, ни к чему – разве что неподвижное тёмное пятно фигуры, застывшей недалеко от купола, было очень похоже на своих мифических собратьев... Только если те горгульи охраняли города-Башни на вершинах горных цепей, эта определённо была привязана к оазису.

2.

      Искрящаяся вода походила на гофрированный металл, каждую секунду меняющий узор своей ряби под косыми ударами ветра. Звук плещущейся влаги был громче, куда громче, чем шелест песка, чем скрежет гофры, чем любой звук в этом мире – величественными раскатами он гремел в мыслях устремившихся на его зов людей.
      Пересекая границу, Хью поскользнулся на обсидиане, повалив Джона, но предыдущий путь был слишком долог, чтобы подниматься: дальше они поползли на четвереньках, вкладывая последние силы в каждое движение измождённых тел. В местах касания поверхности обсидиана с шелушащейся кожей незваных визитёров, глубоко внутри тёмного камня, вспыхнула и погасла вереница тусклых красных огоньков, похожих на звёзды с галактической периферии – багровые вспышки расходились в недрах минерала не дольше пары секунд, пока не сливались с присущим ему лиловым оттенком.

      … вода, Вода, ВО-ДА!.. ВОДА!! Хрустальная божественная влага, колыбель жизни на Земле, та, на чьё течение можно смотреть бесконечно… и снова, снова, в содрогающихся от пафосных фанфар, разваливающихся на бегу обветшавших замках сознания метались фразы «оды Воде» Сент-Экзюпери… всплывали макро-изображения капель, журчание вытекающих из под снега ручьёв… ревущих водопадов… броски в воду прибрежного хлама под освежающие брызги… воспоминания тела о самом ощущении Воды в жаркий летний день…
      …последний просто несколько затянулся для двух теней с выпученными глазами, по-паучьи приближающихся к источнику своего воз- и переРождения…

      Когда до воды оставалось метров сто, горгульеподобное пятно шевельнулось.
      Сложно описать такое движение со стороны. Вот тёмное облако слегка припадает к земле, вот выжидает пару-другую микросекунд, вот небо, обжигающее своей раскалённой голубизной, прорезает рваная чёрная полоса – и антропоморфный демон предстал перед бегущими человеками во всей своей красе.
      Лицо его не было по-драконьи заострённым: классический овал гуманоида – разве что слегка потрескавшийся от перепадов температур, да на скулах начало отслаиваться покрытие. Широкие подошвы служили пескоступами, похожий на крылья агрегат – для величественных прыжков, ну а руки… руки были заимствованы у другой, более совершенной модели: об этом можно было судить по типу сочленений, степени эрозийной изношенности материала – и дополнительной функции, которую начали использовать в антропоморфной робототехнике сравнительно недавно.

***

      Хью был объят.
      Внутренне - он был объят желанием вылезти из собственной кожи, сломав пару костей и пролив литр-другой крови по дороге к Воде, несуществующий запах которой обонял, а вкус – уже ощущал во пересохшем рту.
      Внешне же, что определённо было существенней, он – как и не успевший отползти далеко Фрум – был объят когтистой лапой. Сразу четырьмя – и, одновременно, одной.
      В этом и заключался фокус нового метода: лишний шарнир в середине предплечья позволял оставшейся части конечности разделяться на другие, количеством от одной до четырёх – по необходимости. Для того же, чтобы вторгшиеся человекоподобные объекты не вырвались и не причинили себе ущерб, режим захвата был выбран самым мягким.

      Вода была рядом – и она была недоступна! Медленно сходя с ума, Неверетт посмотрел на свои руки с твёрдым намерением отгрызть их, чтобы освободить себя от механических лап цвета обсидиана… Он бился и шептал что-то, думая, что кричит, раскачивался из стороны в сторону, сбрасывая в знойный воздух лоскуты мёртвой кожи – в то время как по другую сторону корпуса, в другой двойной паре лап опустошённо повис Джон, глядя тускнеющими глазами на единственное, что сейчас двигалось помимо поверхности воды: на точку, семенившую со стороны купола.
      Вечность спустя, точка подошла к пленникам на расстояние вытянутой руки и представилась:
      - здравствуйте, меня зовут Норберт. Чем могу быть полезен?

      Источник голоса виделся довольно смутно как Джону, так и Хью: то высокий, то низкий, то широкий, то узкий, блондин, брюнет, астеник, гиперстеник… Он словно был сразу всем – и ничем, потому что рядом, за его размывающимися плечами находилась Вода, и облик Норберта просто не мог быть важнее.
      Вместо членораздельного ответа на заданный вопрос изо рта Неверетта послышалось шипение и щёлканье с отзвуками чего-то рычащего. Он фыркал и чихал, откашливался и хрипел – пока, подставив язык под укус спазматически дёргающихся челюстей, не ощутил влагу во рту, пусть даже и в виде крови. Пусть даже – своей собственной.
      Одна красная капля ухитрилась покинуть створки губ и, проделав тонкую дорожку по шпилю подбородка, упала на песок, тут же в нём исчезнув.

      Они начали говорить одноврменно и вразнобой, постоянно переходя на шёпот и с усилием возвращая голосу тающие децибелы.
      Они не знали, что будет дальше.
      - воды… вода… пить… воды!..
      - вода… озеро… идти…
      - …зной… днём… холод… ночью…
      - …место… есть место?.. убе…жище…
      - …люди?.. Мир… жара…
      - …Пустыня… смерть… жить…
      - …ветер… песок… песок…
      - …пески… солнце… идти…
      - …идти… вода… Выход!..
      - …идти… выход… Вода!...

      С каждым новым словом внимание говоривших переключалось на их адресата – от которого, судя по всему, зависело очень многое.
      Норберт оказался человеком с лысеющими светлыми волосами и кожей, осмуглённой знакомством с Пустыней; одежда его напоминала гибрид халата врача или работника лаборатории с одеянием бедуина – струящееся, лёгкое, оно трепыхалось на ветру так, что, время от времени, одна из его складок доставала Джону до носа и щекотала его сломанные хрящи.
      С того самого момента, как Норберт обратился к пленникам горгульи, на его европеоидном, вытянутом лице всё явственней проступала скука. Может, она росла с количеством бессвязно вывалившихся слов – может, она была там изначально, и становилась тем очевидней, чем отчётливее в глазах наблюдателей становилось давшее ей приют лицо.
      - Сожалею, ничем не могу вам помочь. – в мягком, негромком голосе прозвучал песок, и от этого стало жутко.
      - Что?!.. Нет!.. Вы не можете!..
      - Озеро!.. дайте… Пить!..
      - Это – вне моей компетенции, я не могу принимать решения о допуске за пределы границы, которую вы так бесцеремонно пересекли, в одиночку… К тому же, должен вам заметить, наши постояльцы не жалуют людей на этой территории.
      «…компетенции… жалуют… …бесцеремонно… должен… о допуске… …постояльцы… заметить… …людей….» - Хьюго казалось, что фразы, вылетающие из негромкого рта отвечавшего, тотчас же рассыпаются на слова, а последние стремятся измельчится до букв – но, усилием воли, он сдерживал разрушающиеся словоформы… В то время как на предложения уже не оставалось сил, и его составляющие начинали отскакивать друг от друга и от стенок черепа как молекулы в замкнутом сосуде.
      - О чём вы… говорите… это бред, бред… вы… вы не можете оставить… нас… вот так… мы… нам только… воды… связаться... пожалуйста… - Джон, должно быть, готовился к появлению человеческого существа: по крайней мере, его коммуникативные способности не постигла участь носа сифилитика-сфинкса.
      Серые, слегка навыкате глаза Норберта, выдававшие в нём жителя помещений, округлились.
      - То, о чём вы просите, совершенно невозможно, вы, должно быть, даже не понимаете, где находитесь. Деньги не имеют цены, вы не представляете, КТО здесь остановился… Вы… Вы просто не можете находится внутри граничного кольца. – горгулья, верно, мог бы позавидовать безэмоциональности этого голоса.
      - в таком случае… что предложите… вы?.. – прошептал Фрум.
      - Я полагаю, - тихо сказал собеседник, потупив взгляд, - что вам следует вернутся обратно.
      Неверетту, в сознании которого рычажок осмысления длинных фраз перешёл в положение «вкл.» реплику назад, показалось, что за одну секунду наступила и прошла большая часть ночи.
      По крайней мере, те холмы холодных и сухих песчинок, которые наметало на его животе к рассвету, не были ни на грамм легче, чем прозвучавший ответ.
      Песчинка-чиновник. Просто большая песчинка-чиновник…

      Подул ветер.
      Дюны за обсидиановым кольцом пришли в движение, и, могло даже показаться, что они выстраиваются в одну линию позади Джона, по-прежнему висящего в четырёхруком обхвате.
Выдох – как ветер, а вдох – как вихрь.
      Лёгкие Джона вобрали в себя столько, сколько позволяли тонкие прутья грудной клетки. Сухие губы приготовились.
      - МЫ... ХОТИМ… ЖИТЬ!.. – поток воздуха умножил выкрик, разбив его о лицо Норберта, пришедшее в движение вместе с Пустыней. – КТО… ТЫ.. ОНИ… ЧТОБЫ… ОТНИ… МАТЬ… ЭТО… ПРАВО?!.. – каждый следующий слог давался с большей болью, чем предыдущий: лёгкие работали на пределе своих возможностей. – ЗА ДНИ… ПРОШЕД…ШИЕ… ЗДЕСЬ… ДНИ… МЫ… ПЕре… ЖИли… Боль…ше… чем ты… за всю… свою… жизнь.
      Оратор обвис на конечностях своего пленителя, и лишь эластичные подкладки со внутренних сторон четырёх рук позволили ему не сломать себе кости-соломку под перераспределившимся весом.
      Движения лица Норберта не прекращались. Складывалось ощущение, словно чей-то величественный и извращённый разум складывает мимический кубик Рубика, давая увидеть весь процесс без вырезки неудачных комбинаций… Впрочем, за дело явно брался непрофессионал, поэтому, вместо однозначности соответствия цветов и граней он удовлетворился сборкой одного цвета только с передней стороны.
      - Я… - горло ожившего полусобранного творения человеческого Рубика сделало судорожный глоток, - проконсультируюсь до вечера. Обязательно. Ждите.
      Он резко развернулся и направился в сторону тусклого купола.

      Теперь, пока озеро ещё не успело приковать к себе законное внимание, и Хью, и Джон смотрели на удаляющееся пятно Норберта, понимая, почему он так незаметно подошёл в первый раз.
      Он был похож на кусок ваты. Пухлой, воздушной, медицинской ваты, - или нет, даже скорее на пушинку, выпавшую из крыла лебедя или голубя. Каждую секунду ветер заскакивал в гости в его балахон, раздувал последний до какой-то несуразной формы, в спешке убегал, ткань опадала – но уже наступала следующая секунда, и нечто неопределённо-белое и объёмно-аморфное продолжало свой путь. Иногда поток воздуха вздымал складки так, что они становились похожими на крылья и, казалось, что это – крылатое облако, что сам Ангел спустился с небес в эту раскалённую пустыню, чтобы дать покой больным и страждущим…
      - вот ведь… люди… - донёсся обрывок фразы, брошенной где-то на границе слышимости.
      Глаза горгула медленно наполнились синим, как экран компьютера, выходящий из режима ожидания.

***

      - Вы – люди? – голос, которому принадлежали эти слова, парадоксально сочетал в себе скрипучую жёсткость, глуповатое добродушие - и исходил из динамиков, определённо попорченных песчаными бурями. – Надо же, почему об этом не сказали сразу… Может, я могу что-то для вас сделать?
      На этот раз быстрее среагировал Хью (Джон продолжал висеть, не подавая прежних признаков коммуникативного энтузиазма).
      - ЧЁРТ!.. Отпусти… нас… скорее…
      - Запрещённая директива. – металлический акцент механоидов старых моделей. – Разрешение не подтверждено. Не угодно ли чего-нибудь ещё?..
      - Пить!.. пить, чёр… това… тварь… жидкость… влага… - на последних словах у Неверетта перекосило челюсть, и он был не в силах продолжать перечисление. Близость и недоступность озера, рябь которого замерцала ещё призывнее, ввергали в исступление.
      - Директива разрешена. – одна из четырёх рук, удерживающих Джона, выгнулась, разбудив последнего ударом металлического локтя по ключице и, открыв боковую панель казавшегося литым обсидианового тела, извлекла из неё потёртый и куда менее новый на вид параллелепипед с пятью-шестью выходящими резиновыми трубочками, сквозь мутные грани которого отчётливо была видна плещущаяся…
      - Пейте. Только не слишком быстро, а то подавитесь. – заключил горгул.
      Последнюю часть он мог бы даже не произносить.
      Бестолку.

            Вода…
      «О, Вода, ты – Жизнь!..» - и далее по тексту.
      Внутренние стенки высыхавших губ содрогнулись от полузабытого ощущения, а зубы жадно впились в трубочки, повисшие на уровне встрепенувшихся лиц.
            «…Вода, о, Вода!..»
      Лёгкие, максимально опустошённые глубоким выдохом, дали тягу, и насос заработал.
      Язык, несчастный отросток, вечно жаждущий влаги!.. Ему воздалось первым: как только жидкость начала заполнять рот, он скорчился, выгнулся дугой, затрепетал и… очнулся. Шестерёнка биологического механизма повернулась, и вкусовые рецепторы пробудились после долго сна.
            Вода, долгожданная, желанная вода была горькой.
      …Конечно, конечно горькой, а какой она ещё могла быть во рту, пившем воздух и евшем пыль, нёбо которого покрылось паутинкой трещин, а песок осел и врос на поверхности губ подобно мху?..
      Горечь была обжигающей и свирепой, как будто воду «настаивали» на раскалённом песке, у которого она взяла его свойства. По корню языка стекала она в гортань – и жидкий нож вспарывал ткани, которые даже почти обезвоженные, всё ещё были мягкими.
      Но первые глотки были сделаны, а вода продолжала оставаться мучительно горькой… как, должно быть, продолжала оставаться водой. Процесс продолжался.
      Жадно, захлёбываясь, со слезами от горечи (а теперь они могли позволить себе такую роскошь) двое странников Пустыни опустошали полупрозрачный сосуд, благословляя Судьбу, H2O, «самую человечную из всех горгулий»…
      А, потом, когда из недр параллелепипеда раздался последний «хлюп» соломинки, тщетной в поисках остатков коктейля на дне, наступила Умиротворённость. И, в общем-то, ни жара не казалось такой свирепой, как прежде, ни текущее положение «в подвесе» не вызывало гнетущего безумия недосягаемостью оазиса, ни ушедшая в сторону блеклого купола фигура Норберта-Ангела не заставляла с тревогой вспоминать о ней…
      Хью и Джон медленно, преодолевая неестественно сильную лень повернули друг к другу лица – но увидели лишь пятна с расплывающимися по ним как по мокрой бумаге кляксами глаз и линией рта. По краям картинка начала покрываться бессмысленными мельтешащими точками.
      - спасибо… за воду… - от всего сердца, но как-то вяло поблагодарил Джон: таким голосом, должно быть, разговаривал с Алисой Пирог, по поводу которого она никак не могла прийти к консенсусу с Чёрной Королевой.
      - Не совсем верно, - добродушно проскрежетал механизм. – химически – 40%-ая вода…
            («…но твоя чистота не терпит примесей…» - так ведь, Экзюпери?)
      Уста Хью внезапно исторгли дикую смесь мучительного стона, «Эврики!» прозрения и выдоха облегчения. Он понял, каким будет продолжение фразы ещё до того, как робот закончил.
      - …большей частью (более 50%) это – метиловый спирт. Надеюсь, было не намного хуже воды? – если бы человеческое ухо могло различить в скрипе обеспокоенность, последняя была бы услышана.
      Тело Джона резко дёрнулось в попытке опорожнить свои внутренности от выпитого: тщетно. Высыхающий организм вобрал раствор до капли.
      Нога заехала горгулу по корпусу.
      - Что-то не так? – интенсивность скрипучей озабоченности в голосе последнего возросла на пару децибел.
      - Нет… что ты… всё хорошо… - умиротворённо ответил за друга Хью – с каждой секундой всё слабее видя очертания того, кому отвечает. – спасибо… за отзыв… чивость… понимаешь ли…… - он вобрал побольше воздуха в грудь. – ты не… можешь нас вы… пустить… тогда пошли… к озеру… прямо так… и мы… в руках…
      Механическое создание устремило взгляд синих глаз на лицо говорившего, но решило дождаться окончания фразы.
      - …кожа… высохла… зной… мало воды… там… лучше… прохладно… влажно… … …прошу… Чёрт… пошли… на дно… оазиса?..
      - Да, действительно, для человека здесь жарко, - горгул посмотрел на фрагменты кожи, лепестками опавшие у его мощных ног. – но как же дыхание?
      - …мы… надолго за… держим… его… - улыбнувшись одними уголками губ ответил Неверетт, поняв, со сколь старой по схемологическому содержанию моделью имеет дело. - …а потом.. мы очень крепко… уснём… в воде… … …и много… дышать… будет не… нужно…
      - Директива разрешена. – прозвучала фатально знакомая реплика. – Приготовьтесь, сейчас мы двинемся.

***

      И пусть визуальные картины мира теперь были заполнены хаосом безумных цветных гранул где-то на 9/10, в верхней точке шестого – и последнего из серии демонически громадных прыжков горгула сохранившимися остатками зрения Хью (наконец-то и под конец) увидел Цель – по крайней мере, свою.
      Золотая быстрая рябь воды, раскинувшейся насколько хватало глаз искрами вплеталась в ширящуюся зону периферийной слепоты – а на горизонте, контурно, встал растительный кордон, обступивший оазис без единого просвета. Зелёный, солнечный голубой, рыжий, аметистовый фиолетовый и другие цвета смешивались и взрывались ощущением волшебного представления.
      О том, что на земле, кроме жёлтого, текущего и катящегося по жёлтому всевозможных оттенков, остались и другие цвета, Хью и Джон вспоминали разве что мельком глянув на свои конечности или тела – но подобное изобилие!.. Над кромкой воды ли, в её отражении, этот неистовый карнавал красок в зелёных гаммах явно не был готов растворить в себе двух практически выцветших людей.
      Вода приближалась.
      Хьюго бросил последний взгляд на лицо Фрума, ожидая увидеть маску, перекошенную судорогой – однако нет: он выглядел так, как будто прикорнул, привалившись к мерно подрагивающему оконному стеклу поезда. На секунду – или Неверетту только показалось? – веки Джона дрогнули, и слегка разгладились каньоны, выжженные на лбу песком и солнцем…
      Солнце в последний раз отразилось в мириадах капель, брызнувших во все стороны.
      - добрых снов… - едва слышно прошептал Хью, выдохнув всё, что оставалось в лёгких.

***

      Вес горгула увлекал ко дну тела, зажатые парами пар его рук, достаточно быстро.
      Кожа бомбардировала тактильными импульсами мозг, но его гаснущий экран однозначно говорил об отключении питания. Два-три пузырька рефлекторно вырвались из наполняющихся водой альвеол и устремились к лазурно-бирюзовому колышущемуся небу, где рассыпалось ребристое светило…
      Механоид опустился на дно, раздавив ступнёй какого-то невзрачного его обитателя.

      Заинтересованные появлением странного камня – большого и ветвистого, как коралл – стайки мелких рыбёшек, каждую секунду готовые разлететься в случае опасности, начали подплывать ближе.
      Разбухая от воды, шелушащаяся кожа покидала своих прежних владельцев и, кружась, увлекалась придонным течением.
      Кожа была вкусной.
      По мере того, как количество гидрофильных плывущих кусков омертвевшего эпидермиса уменьшалось, рыбки, осмелев, подплывали к покачивающемуся растению (ведь, скорее всего, это было именно оно) всё ближе – пока самый смелый из стаи серых с блестящим лиловым отливом мальков не ухватился губами за вкусную мякоть, росшую на изгибе поверхности.

      Робот знал, что эти рыбки любят омертвевшие частички тел, но никогда не едят живых, поэтом мог позволить себе не беспокоиться.

      Синяк на ключице Джона ширился.
      Под ним уже скрылся тонкий контур кости, начал исчезать плечевой сустав… но срок его бытия бутоном тела подошёл к концу. Удар о воду – черенок лопаты в земле, придонное давление – благодатная почва, и, стараниями чутких садовников-рыбок, Он распустился.
      Если бы Стрелок из Гилеада был сейчас здесь, он бы заплакал, увидев очередную Розу.
      Покровы, сдерживающие формы чистой красоты, лопнули, и, очерченная сукровицей подкожных трещин, роза начала выбрасывать свои тёмные, багрово-алые лепестки.
      Едва соприкоснувшись с водой, они размывались ею, линии становились эфемерными, зыбкими – но слабеющее сердце билось, затухая, и роза выбрасывала лепесток за лепестком в воды текучего мира, и бирюза обращалась в бордо, и угловато-волнистый солнечный призрак опускал лучи на дивный придонный цветок…
      Но, как писал Вербер, «...капля чернил - черная, вода в стакане - прозрачная. Чернила, попадая в воду, провоцируют кризис. В этом контакте самый интересный момент наступает тогда, когда за мгновение перед полным перемешиванием в воде образуются хаотические фигуры. Взаимодействие двух разных элементов дает появление разнообразных силуэтов. Мы видим сложные завитки, изрезанные облака, фантастические нити, постепенно превращающиеся в серую воду…»
      И всё уходит.
      В ветра придонных потоков обрывали лепестки розы: один за другим, они расплывались, переходя границы собственной эфемерности, и рыбки отметили, что растение окутало воду вокруг полупрозрачным красноватым туманом… «Споры, наверное,» - решили подводные поборники чистоты – и с удвоенной силой принялись очищать странную водоросль от мёртвых кусочков.
      Руки справа сигнализировали горгулу, что человек, находящийся в них, резко полегчал – на что получили моментальный ответный сигнал сжаться плотнее. Синие глаза механоида удовлетворённо мерцали.
      В воде определённо было прохладнее, чем под палящим солнцем.


3.

      Сутаны валялись на полу у внутреннего входа в купол; они уже были подшиты и подчищены сервомеханизмами.
      Когда великая длань Сингулярности коснулась животных Ближнего Востока, эти – свергли наследных шейхов более чем в половине стран региона, объединёнными силами установив в них свою, зооантропоморфоцентрическую власть.

      Верблы сидели в свободных позах на пружинящей подстилке из искусственных волокон вокруг неправильной формы бассейна для питья.
      - …нейтральные околоземные ИскИны сообщают, - начал один из них разговор, похоже, ведущийся уже не первый день, - что, совместно, и нашими, и международными усилиями Опустынивание продвигается по землям Европы на 23% быстрее, чем в прошлом году! Почему…
      - Храа! Хватит! – хриплый выкрик обладателя ухоженного светлого шерстяного покрова прозвучал несколько грубо. – Горбы твоих амбиций ещё не помотало по пескам реальности, любитель молока. Коль скоро Ххар узнает получше того, кого гото…
      - Ххар – животное! С его отношением к людям мы не продвинемся ни на дюну дальше…
      - Ох, только не начинай снова свои стоны, - серая и косматая вербла напротив притворно закатила глаза, издав храп. – а то я лучше отправлюсь в свой шат, где этого добра хватает по стерео.
      Оставив выпад в свой адрес без ответа, Храа умолк, раздражённо плюнув на пол. Лужица влаги на глазах распределилась вдоль волокон и исчезла. Бессознательно, практически всегда в подобных ситуациях он быстро отвлекался на свою техноантропоморфность – и этот раз не стал исключением. Шестью пальцами своего биомеханического импланта, представлявшего собой очень компактную и, конечно же, самую современную версию устройства того же принципа, что и руки горгула, вербл аккуратно взял полую плексиглазовую полусферу. Зачерпнув ею воды из бассейна, Храа с пофыркивающим шумом начал пить. Внезапно его челюсть свело, и остаток жидкости вылился изо рта на пол под возмущённое:
      - Какой ужасный привкус! Проклятое кишечнополостное, безгорбый Нор, он вконец сломал систему фильтрации?!
      Не особо доверяя выходцу из молодняка, чьи вспышки злости становились всё чаще, старый вербл Вва наклонил свою длинную шею и, причмокивая губами, отхлебнул из бассейна сам.
      Задумчиво, пробуя воду на вкус, он поболтал её в полости рта и пробормотал:
      - Это… кое-что мне напоминает… знакомый вкус… Но надо убедиться.
      Вербл поднял свою двупалую конечность (настоящую, с тупыми искривлёнными когтями, без улучшений Мехов) и ударил ей по прозрачной плитке вызова Норберта, сигнал которой рождал в теле последнего электрический импульс. Затем, помедлив пару секунд, он нажал ещё раз, уже дальше, что означало: явиться в зал – с горгуловской дистационкой.

      Норберт вошёл в зал из двери бокового шата под всеобщее тихое ржание: смотреть на его походку молча было практически невозможно. В левой руке он нёс пластину-пульт для дистанционки, правая слегка подёргивалась.
      Вва внимательно наблюдал, как человек настраивает параметры канала связи. Когда ему показалось, что время, уходящее на это обычно, истекло, он распорядился.
      - Широкую визуальную развёртку, Нор.
      Нажатие пальца раскрыло в пространстве над бассейном плоский голографический экран, на котором отображалось то, что видели глаза горгула.
      Тёмная бирюза. Лазурь. Смазанная голубизна. Складывалось ощущение, что у видеосенсора закоротило синий светофильтр. Пустыня покачивалась в привычном мареве, как вдруг… по экрану промелькнула рыбка. За ней медленно, уверенно, словно с какой-то демонстративностью, двинулась стая, пара особо активных представительниц которой потыкалась ртами в объектив в надежде найти мёртвые кусочки и на его поверхности.
      Верблы зашумели.
      - Он что, ловит стерео и транслирует его? – удивился Вва.
      - Что с цветами, почему всё синее и смазанное?.. – буркнул кто-то справа.
      - Где сейчас механоид? – зычно спросила косматая.
      Норберт открыл в углу развёртки поток данных, и его смуглая кожа стала больше похожа по цвету на волосы.
      Горгул находился на дне оазиса, в двух шагах от центров фильтрации (единственных знакомых ему точных координат под водой). Кроме того, система контроля сообщала, что объекты, удерживаемые в руках, по-прежнему находятся с ним.
      Крикнув скомандовать роботу выбираться к берегу в сторону купола, Вва поднял верблов и сказал им двигаться навстречу горгулу; сам он косвенно убеждался в правоте своей догадки и не собирался ждать, пока до неё дойдут остальные и заранее поднимут шум. И – не надевайте сутан, добавил он, думаю, мы скоро вернёмся. За нами, Нор.

***

      К тому моменту, когда контуры многорукого робота стали различимы на фоне воды и растительности, зоркие несмотря на возраст глаза Вва окончательно подтвердили предположение их обладателя, в свою бытность юнцом заставшего последние масштабные бои на территории одного из свергнутых режимов – и уже пившего эту жидкость, которую не сумел задержать фильтр, рассчитанный на более щадящие условия работы.
      Первым раздался храп Храа:
      - Хххррр… Смотрите! Там – Люди! У него… в руках! – бешенство, блеснувшее в этих фразах, было настолько сильным, что он встал на четвереньки по-старому и помчался вперёд, увлекая за собой поднявших гомон собратьев.
      - Люди… откуда?
      - …Как они нашли это место?..
      - …Что им нужно?..

      Впрочем, когда блестящий в лучах солнца, клонящегося к закату, корпус горгула был окружён, стало ясно, что самим людям эти вопросы быть заданы определённо не могут.
      - Они просили жидкости, а, после моей технической смеси CH3OH:H2O (11:8), один из них попросил сходить на дно озера. Там было прохладно, и они смогли заснуть. – хрипловатый голос оставлял ощущение шестерёнок, тихо пощёлкивающих от удовольствия  проделанной работой.
      Дорожа наиболее ценным и многофункциональным механоидом этой гостиницы, никто не рискнул спалить контуры гуманного робота старой эпохи, в первой версии собранного людьми и для людей, реальным описанием ситуации: замены ему создать они пока не могли.
      - Отпусти людей; отойди на десять метров влево; режим гибернации с подтверждением вызова. – тихий голос Норберта напоминал жужжание насекомых, роившихся над водой.

      Верблы обступили два нелепо скорчившихся на траве тела.
      - Какая огромная рана… - пробормотала серая, склонившись над лопнувшей кожей ключицы Джона.
      - Эти лоскуты… тонкие конечности… Взгляните, какие острые углы костей… - начал невысокий вербл с песочно-жёлтой шерстью.
      - Как они вышли сюда? У них была техника? Они – эмпаты? Или ОНИ уже начали посылать когнетериков? – лицо светлошёрстого оппонента Храа вызывало нездоровый интерес.
      - Смотрите, похоже, их покушали рыбки!.. – раздался голосок какого-то мелкого – но тут же умолк под звонкое цоканье его старших.
      - Люди! – Храа оттолкнул пару верблов, чтобы подступить и наклониться поближе. Ноздри его гневно трепетали. – Они уже добрались и сюда, они хотели убить нас, уничтожить эту жилую станцию! Вы всё ждёте, всё медлите, а они жаждут реванша – это они такие спокойные и мирные, когда мёртвые! – оратор резко обернулся. – Нор, глупая колючка, как ты мог ЭТО допустить?!
      - Я… сказал им уходить… но они… этот, с раной, говорил, что они… долго шли… я собирался… обсудить… - слова Норберта были подобны цветку, распустившемуся из груди Джона: такие же мягкие, расплывающиеся… если бы не цвет смысла, они были бы просто неразличимы.
      - Идиот! Ты собирался дать им уйти?! Ты… - Храа наотмашь ударил по ногам говорившего, отчего тот повалился на траву со слабым стоном. – А эти… - он развернулся всем корпусом и уже занёс переднюю конечность, чтобы размозжить один из черепов, как неожиданно ощутил сокрушительный удар в бок – и упал, вровень с Норбертом.
      - Безгорбый недокормыш. – чеканно бросил Вва, наклонившись над его лицом. – Смотри и слушай. И вы – все Вы! – смотрите и слушайте! – он поднял голову, обращаясь к остальным верблам.
      Столпившаяся кучка почтительно расступилась в ожидании.

      - Так уж получилось, - начал он со странной фыркающей интонации, которой от Вва не слышали раньше. – что кровь этих людей пополнит наш питьевой рацион. Ничего не поделаешь, придётся принять даже такой дар… - вымолвил он под тихий ропот. – но это – далеко не единственное, что оставили нам их тела, и было бы высочайшей глупостью оказаться слишком торопливыми, чтобы это понять.
      Взгляните. Просто взгляните внимательно.
      На них нет никакой техники: поле граничного кольца замкнуло бы её – или, в крайнем случае, обнаружил бы датчик горгула, тем паче что обновлённый. В этом люди чисты.
      А теперь – тела.
      Как лектор анатомического театра эпохи Ренессанса, Вва поднял Хью под впалую грудную клетку и прокомментировал напряжённой аудитории:
      - Их жир исчез. Их мышцы почти разрушены. Тонкие нити сухожилий, кости как ветки кустарника, кожа как листья, как бумага… Смотрите, она лезла с них клочьями, и, под конец, стала такой тонкой, что у одного даже лопнула – два пальца приподняли клочья раны у ключицы, куда успел забиться ил и пара шустрых мальков. – И вы думаете, сухоголовые, что они могли быть эмпириками или когнетериками? Да те нашли бы нашу гостиницу втрое, вчетверо быстрее!.. Вы не знаете, вы не видели – а я видел. Видел людей времён последних сражений, у транспортов которых удавалось стереть карты и разбить навигацию – и то, как они вылезали из машин, и блуждали, блуждали по Пустыне, пока она медленно убивала их… Скажу как антрополог-практик, Эти – бродили не меньше полутора-двух недель.
      После произнесённого в воздухе повисла гнетущая тишина, даже фырканье Храа сошло на нет: только стрекотали береговые жуки в трясине, да высоко пищали их крылатые знакомые.
      Две недели… В Пустыне… лицом к лицу… Каждому из верблов рассказывали про это в детстве; повзрослев, каждый из них в своё время сам уходил в мир, где господствовала эта безумная жёлтая стихия, где раскинулось царство Великого Деспота… Но, как бы близко не было это им, по природе и крови, представить в её лоне… Людей?!.. Да ещё сумевших продержаться такой срок…
      - В человеческих землях есть традиция… Они будут захоронены здесь, у береговой линии, под синими цветками с широкими листьями. Сейчас же. Надеюсь, возражений не будет? – закончил Вва.
      И возражений действительно не было – как не было и ответных реплик.             Сосредоточенные, погружённые каждый в своё молчание, верблы медленно, не торопясь, разбредались от этого места. Одни шли в купол, другие – брели по берегу оазиса, пощипывая на ходу траву. Вва поискал глазами Храа, но тот быстро двигался в шат через особенно густую часть прибрежных зарослей, из которых доносилось аритмичное постукивание его сложных, суставчатых пальцев-имплантов по мясистым столбикам растений.
      Вва покачал головой и поправил людей в скрюченных позах, постаравшись положить их ровнее. К сожалению, он немного не рассчитал и сломал ногу и без того покалеченному Джону. Старый вербл сокрушённо вздохнул, глянул на них ещё раз, плюнул в воду – и сам отправился в сторону купола.
      Горгул, получивший недвусмысленную команду, вышел из режима ожидания и рыл в мягкой, насыщенной водой прибрежной почве яму, вовлекая в действие все пары пар своих рук.
      Норберт скорчился как-то по-особенному, долго ещё не поднимаясь с земли. Он что-то бормотал, и, если бы проходившие мимо верблы знали латынь, они бы поняли, что он молится… Но верблы не знали латыни, и думали, что он просто бредит.
      Когда механоид аккуратно уложил тела странников Пустыни в могилу, подковыляв к ней, Норберт бросил горсть земли с илом – а, затем, набрал в сложенные ладошки воды и вылил её на тёмные контуры людей, лежавших в земле. Постой он около ямы ещё минут десять-пятнадцать, он, может, бросил бы в неё и клок своих жидких светлых волос или приказал бы роботу оторвать часть его плоти… Но, вместо этого, он поднялся с колен и, сутулясь, прихрамывая, побрёл обратно, в купол, где собрались уже все…
      Ну, или почти все.
***

      Была уже глубокая ночь, и горгул завершил свой труд, вернувшись к обсидиановому кольцу границы.
      В бледном свете луны сплетения трав вокруг оазиса казались призрачными – но колыхались они с шелестом своих реальных подобий, когда к свежезакопанной неглубокой могиле подошла фигура в сутане, склонившаяся к земле и принявшаяся за извлечение останков.
      …Полчаса спустя – и до первых звёзд, гаснущих в ореоле рассвета, начинающегося далеко за горизонтом, вербл Храа, будущий преемник Ххара, сидел на берегу, опустив нижние конечности в воду, а в передней левой держа человеческую руку.
      Он внимательно смотрел на неё, время от времени дёргая за верёвочки сухожилий. Это заставляло пальцы сжиматься и разжиматься, а его – сжимать и разжимать свой шестипалый биомеханический имплант.
      Мириады звёзд, усеявшие чистый небосклон, беспорядочно мерцали; свет луны разбивался озером на множество блеклых, но светлых бликов, играющих с ночной тьмой. Ветер был довольно свеж, и барханы исполняли какую-то из своих излюбленных мелодий.
      …Храа устроил своему протезу рукопожатие с мёртвой человеческой кистью и, по неосторожности, проткнул ей ладонь.
      Такие хрупкие, такие беззащитные… такие безгорбые… Вербл сидел и думал: как смогли они столько продержаться в Пустыне? Как вообще оказались в ней? Один из людей выглядел более измождённым – были ли они вместе с самого начала или, что практически невозможно, встретились по пути?..
      Но больше всего Храа думал о том, что должна была открыть Пустыня – им, людям, чуждым ей и не приспособленным к ней? Какой она представала перед их глазами, как меняла изнутри, меняя снаружи? Они же – Люди! Властолюбивые и жестокие, но глупые, слабые… Тогда как они не сдались поглотившему их Жёлтому Миру, что дошли досюда? И знали ли они, куда идут?..
      Храа набрал мёртвой ладонью воды, но она быстро вытекла через случайно проделанное отверстие.

      …А, вокруг, за пределами Мира, где была Вода, дул не свежий – ледяной ветер. Он сметал со склонов безукоризненно холодные и сухие песчинки, и они текли друг по другу, иногда поднимаясь в воздух, и в их движении слышалось: «Ссссссс….»
      Имя Пустыни на «Са…», которое так и не смог вспомнить Хью.