Ласковые жернова -14

Приняли присягу в июне. Стали настоящими солдатами-курсантами. Наряды, караулы, занятия по всяким подготовкам – технической, политической, физической.
Караульные посты распределяли – четыре всего. Самый почетный пост у знамени части - №1. Четвертый пост на задворках части – свинарник охранять. Пеньтюхову, конечно, четвертый и достался – репутация погоревшего на пьянке студента, видимо, стала решающим моментом при назначении курсантов на посты караула. Но Петьку это не огорчило. Как можно огорчаться, когда над тобой развесили кроны вековые сосны – уютно под ними: ветры гуляют, слух тешат, птицы не замолкают летними ночами, то веселя, то успокаивая разухарившуюся душу курсанта. Одно смущает – на этом месте когда-то было кладбище. До сих пор кое-где выглядывают углами камни, бывшие когда то серо-мраморными надгробьями. Говорят, что здесь было купеческое погостье. Но время их давно ушло, и в «просвещенном» двадцатом веке вполне уместно соседство могил «эксплуататоров» со свинарником. Почему-то только простая мысль не приходит лиходеям, а не обидно ли будет, если через пару веков по вашим могилам проложат дорогу будущего. Прекрасна, не сомневаюсь, будет та дорога и не в пример нынешнему ухабью, но ведь по могилкам, по памяти. А может, и не будет того будущего, коли вот так – свинарник на краю кладбища…
И еще вид из под сосен открывался на луга заливные; на поселок за рекой, куда старослужащие в самоволку бегают – с негласного согласия часовых, призванных пресекать всякое появление людей «на объекте», но на наш российский манер, где все с ног на голову, они «дедками» «на стрем» поставлены – попробуй, ослушайся – лучше «губа», чем гнев «дедовья». Но главное, что глаз ублажало – мост железнодорожный через реку, по которому проносились пассажирские поезда на запад и на восток…

Всего лишь год назад мог бы и Пеньтюхов пронестись по этому мосту, но они с Леликом и Германом предпочли авиатранспорт. На производственную практику их направили в Якутию – в город Алдан. Получили студенты стипендию за четыре месяца вперед, на проезд к месту практики и обратно деньги, плюс к тому расчет за работу на газовых горелках – всю зиму по ночам у строителей подрабатывали, в строящихся домах штукатурку сушили. Приличная сумма в итоге у каждого на руках ока¬залась.
До Свердловска самолетом долетели. Оттуда поездом до Новосибирска. Сразу до Сковородино билеты брать не стали – в Новосибирске у Геры брат служил. Как не посетить братца служивого при таких-то деньгах? Три дня «посещали». А до того в поезде разные кушанья под марочные вина потребляли, чтоб дорогу скрасить – шик блеск, а по-нынешнему, «крутизна».
Герман – ловелас известный – с дамой в купе затихарился. А Лелик с Петькой всю ночь по тамбурам ошивались. Рассвело уже, когда их Герман пригласил доночевать, но поспать им не дал. Только открылось питейное заведение на колесах, будит:
- Вас что, дрыхнуть на край географии ВУЗ направил, выдав на это суточные и командировочные? Я, понимаешь, столик в ресторане заказал, а они – ни уха ни рыла.
Помятые, невыспавшиеся, выкурив по сигаретке в тамбуре, бедолажки за «папой» потащились через вагоны и тамбуры. «Папа» дело знал – пивко из холодильника, сухонькое вослед. И ожили парни. Уже о ночных муках излагают Герману, как о неком приключении – с жаром и восторгом. Тот слушал пацанов с отеческой снисходительностью, слегка посмеиваясь и вальяжно рассевшись на стуле.
В Новосибирск приехали под вечер. Нашли часть, где брат Геры служит. Оказалось, служит парень на ракетной точке и раньше следующего вечера приехать на свидание с братом не сможет.
Гера все свои змеинные уловки применил, чтоб брата раньше отпустили. Все припутал. И что три тыщи верст проехали для этого. И что сто лет не виделись. И намеки делал, что, если поможет кто ему с брательником свидеться, то угостит по-барски. Ничего не помогло.
Предложили подождать до завтра. Но, чтоб не отчаивались и не унывали, поселили их в гостиницу. Устроившись в номер и чтоб «не унывать», отправились ребятки на поиски злачных мест. На офицерское кафе, кое таковым являлось, указал им первый же встретившийся.
Далее все пошло по сложившемуся сценарию – Гера исчез скоренько со скучающей капитаншей, а Пеньтюхов с Леликом в компании с двумя молоденькими лейтенантами под тосты «о мире, дружбе и единстве Армии и народа» скоренько наклюкались. Тут лейтенантов потянуло «на подвиги». «Лыцари» - Лелик и Петя от них ни на шаг. И отправилась геолейтенантская четверка «по бабам». Все закончилось быстро и предсказуемо. Лейтенантов отправили на «губу», а штатских студентов спровадили в гостиницу с пожеланиями «доброй ночи» и с напутствием, что в гарнизон милицию не вызывают, а предпочитают с теми, кто бестолково «по бабам» шлындает, разбираться «по мужицки». Предупредивший шаромыг майор был комплекции внушительной. Как такого не понять, как возразитьему?
Брата Гера увидел. И два дня угощали его студенты разными винами и яствами. После бестолкового прощания сели в поезд и поехали дальше. Устроившись в купе плацкартного вагона, посчитали «финансы» - что-то они слишком поскудели. Всяких табачных цыплят уже не закажешь. Да и в вагон-ресторан не пойдешь. Надо на скромный рацион переходить - решили. В Красноярске на перрон вышли – прикупить чего нибудь съестного, подешевле желательно и посытнее. Гера глядел-глядел на витрину (Пеньтюхов уж ляпнуть хотел про афишу, козу и Германа) и, увидев нечто, воскликнул, театрально вскинув руки, будто хотел произнести некое воззвание, после которого все пойдет иным путем.
- Вот что будем брать! Цена – 33 копейки, а внутри мясо – говядина тушеная.
Пятнадцать банок взяли указанных Герой консервов – на целых пять рублей без пятака.
Как только поезд тронулся, по стакану чая у проводника заказали. Стол накрыли, застелив его извечной российской скатеркой – газеткой мордами властителей кверху, чтоб видели, подлые, на каких харчах вскармливается строитель светлого будущего. Банку купленной консервы – «Завтрак туриста» распечатали. Открыли – подозрительно что то – говядиной даже и не пахнет. Попробовали на вкус – и того хуже стало. Лелик на Геру накинулся.
- Хрен ты, Герман старый… Еще в руководители втесался – староста группы… Ты где тут тушеную говядину видишь, - банку чуть не в нос сует.
Обмишулившийся «паханко» лишь глазами лупает да оправдывается.
- Мы в прошлом году в «полях» только «Завтрак ту риста» и ели…
Пеньтюхов на радости, что можно на Гере отыграться за все его нравоучения по поводу того, что им с Леликом «только кефир пить», пролепетал, коверкая слова.
- «Что – узбек птичка?». Без бутылки это перлово-хреново и в рот не полезет…
Лелик его поддержал и, чтоб со своей стороны колкости добавить, назвал Геру не «папа», а несколько по иному:
- Исправляйся, мамо-Гера… Исправляйся, голубчик.
Герман деньги вытащил из потайного кармана – после Новосибирска вся их «казна» в его руках находилась – посчитали, что так деньги целей будут. Пересчитал их. Обратно спрятал, оставив лишь жалкий «троячишко» и мелочь.
- Два «пузыря» вина возьмем и все. До Алдана – « сухой закон»
Пеньтюхов в опойной алгебре преуспел более товарищей своих – не зря же в матема¬тиче¬ском классе учился, по иному «расклад» изложил.
- Если не в ресторане брать, а на следующей станции и «плодово-выгодного», то этих денег на четыре поллитровки хватит. Да еще останется на сдачу, – на Геру глянул, – банку туристического корму купить. К тому же, если градусы этого «выгодного» помножить на рубли и разделить на емкость бутылки – одна вторая литра, то получится коэффициент питейного действия шесть целых три десятых и сколько-то сотых, что близко по величине к «Агдаму» в бутылках емкостью 0,8 литра, который по упомянутой шкале является самым эффективным пойлом после «тройного» одеколона.
- Ну и трында ты, Пеньтюхов. Наверное, тебя не молоком мать вскармливала, а деше¬вым «портвешком».
- А что – плохо? Отец у меня и сейчас «портвешки» любит, а мама и вообще в рот не берет – у нее что-то с этим … - замялся, – с менстурбациями плохо делается.
Лелик с Германом от смеха полезли под стол. Женщина, что сидела у окна на боковом месте и глядела в окно, стараясь не вникать в разговоры студентов, охнула и спросила, еле удерживая смех.
- Парни, вы куда этого внука Тарзана тащите?
Высунув перекошенную рожу из под стола, заикаясь и глотая слова, Лелик все же попытался ответить бестолковй даме.
- В лес по… подальше… Чтоб дарвинизм непорочным остался.
Пеньтюхов не смеялся, а лишь глазами зыркал испуганно – туда-сюда, будто спрашивая:
- А чо я такого сказал?
Но все же сказал, то ли скрывая обиду, то ли, наоборот, желая ее выказать:
- Обязан я что ли во всех бабских штучках разбираться? Пусть академик Герман в этом разбирается, чтоб гонорея в носу не завелась…
После слов этих – может, впервые так отчетливо произошло с Пеньтюховым – будто провалился он мыслями в какую то «волчью яму» и отдалился от реальности. Видит перед собой лыбящиеся рожи друзей, слышит их, отвечает, а сам где-то далеко. В каком то своем «Эльдорадо», где гребут лопатами золото, и он вместе со всеми тем драгметаллом запасается, чтоб привезти его в Ерши – целый мешок пудовый. А то, не успеешь приехать, едва встретишь кого на улице – сразу же вопрос задают глупый.
- Нашел золото?
Нашел… Будто не понимают: если бы лежало оно где-то в немереных количествах, то и не было бы оно «золотом», а каким-либо «люменем», за который все ходят – запинаются, а поднять не поднимет никто.
Пеньтюхов к тому же золота и в глаза не видывал. Да и не стремился увидать. Что-то иное в мечтах и снах являлось ему, чаще из прошлого. То луга заливные, обрамленные со стороны реки ивняками да ветлами. То лес на берегу той же реки, в котором сосны, будто остовы зеленого строения, могучими стволами подпирают вселенную. То палатка на краю той лужайки и костер невдалеке, вокруг которого веселится под старенький магнитофон «Романтик» их 10 «Б». И Пеньтюхов вместе с ними отплясывает, как в тот раз, когда ушли они классом в поход, не уведомив о нем школьное руководство, за что их лишили поездки за ударный труд при сборе металлолома в Ленинград. Веселился тогда десятый «Б» на всю катушку, а против них подлое затевалось. Гонца прислали, чтоб одумались ребятки, свернули палатку, затушили костер и явились с повинной. Гонца спровадили обратно, а сами еще веселей закружились в шабашной невинной кутерьме на лужайке. Ночь июньская светлая, боясь нарушить веселье, легкими сумерками накатила, кукушка, за день накуковавшись до хрипоты, смолкла давно, но соловьи что творят в кустах: вместе с разгульным десятым «Б» радуются, верно, лету, небу, чистому воздуху, тишине, которая сразу же наваливается на округу, лишь на минуту смолкни. Завтра – пусть потоп, но сегодня праздник. Потопа не было. Жизнь началась, а начинать ее грустно и казенно кому хочется…
От мыслей таких оторвал Пеньтюхова Герман, затарившийся на каком-то полустанке виом. Сбрякала о стол кошелка набитая «чебурашками»; скосорылило рожу на ней изображенную – хиппи-волосатую – через трафарет нанесенную. Не по себе стало роже от советского хиппежа – ихний поскромнее, поцивилизованнее.
Попивая портвешок, посмеиваясь над «темнотой» Пеньтюхова, студенты ехали в далекий Алдан. Петька за издевки незлые на друзей не обижался: он прекрасно знал разумом своим откуда, и как появляются на свет детки, а душой понимал, где рождаются «ломоносовы». И потому даже подыгрывал Гере и Лелику в их смешках – снять на сцене штаны, показать зрителям зад голый и тем прославиться – в ком этого нет…