Дорогой автор

«Одна страна, один народ, один язык», - вспомнил он когда-то популярное в Империи изречение. Империя распалась – страны сейчас были разные, народы – разные и даже язык и тот был в разных странах немного разным. Его акцент вызывал улыбку у старых московских приятелей, а ему, привыкшему к плавному, неспешному и распевному выговору своей провинции, казалась смешной акающая столичная скороговорка.

Империя треснула и распалась по трещинам на куски, как  старое фарфоровое блюдо – было такое в его детстве: трофейное немецкое блюдо с замком, дремучим лесом и озером с лебедями – и каждый кусок зажил независимой жизнью – замок своей, озеро и лебеди своей и отдельной дремучей жизнью жил теперь лес, только мостик, перекинутый через озеро (наверное, все-таки был это пруд), разломанный теперь на три части, говорил о том, что когда-то был это один пейзаж и можно было ходить по этому мостику из замка на озеро и в лес. Для него таким мостиком был язык, и очень трудно было примириться, что этот мостик разрушен, и лелеял он иллюзию, что мостик есть и по-прежнему объединяет разлетевшиеся куски Империи.

Эта иллюзия жила и в кругу его московских друзей - как и раньше, несмотря на разные акценты, говорили они на одном языке и часто думали одинаково, но вот вокруг, и в бывшей имперской столице, и в его провинции люди говорили уже на другом языке, который и он, и его московские приятели в равной мере плохо понимали.

- Слушай, - удивлялся его старинный, еще с Дамаска приятель Вова Зорин, - неужели им приставок не хватает – есть же и уплатить, и заплатить, и оплатить, и расплатиться, наконец, зачем им было придумывать это нелепое «проплатить»?
Он молчал, зато живо откликнулся второй его старинный дружок Толя Шитов, сотрудник ГРУ, правда теперь в отставке.
- Ты прав, Вольдемар, - сказал он, - с приставками происходит действительно что-то мистическое – крестовый поход какой-то против правильных приставок. Хорошо, что я курить бросил, а то точно поколотил бы какого-нибудь подростка, который попросил бы у меня «подкурить».

Они встретились по случаю его приезда, встретились там же, где и раньше встречались, когда приезжал он в столицу Империи – оказалось, кафе «Театральное» в проезде МХАТ, где провели они когда-то немало времени за коньяком, кофе и разговорами, все еще существует и находится там же, никуда не делось и бродят там теперь великие тени Олеши и Окуджавы, Высоцкого и Булгакова.

Впрочем, совсем не был он уверен, что эти любимые им писатели бывали в «Театральном», просто ему было уютно думать, что вот за тем столиком в углу мог сидеть, например, пьяный, больной и, как всегда, убийственно ироничный Светлов, ему казалось, что он ощущает его ненавязчивую ироничную поддержку.

Поддержка, пусть и выдуманная, была ему очень сегодня нужна, потому что повод для этого у него был весомый – он опять получил письмо, начинавшееся словами «Дорогой автор», по этому поводу и собрались его приятели, чтобы наконец решить, что делать.

- Давайте-ка для начала выпьем за то, чтоб они сдохли, - предложил Толя Шитов, поднимая свой бокал.
- Хороший тост, - поддержал его Зорин, - свежий и всеобъемлющий, - и спросил его, - Ты поддерживаешь, Жуанчик? - с давних времен был он для Зорина Жуаном, Доном Жуаном, Жуанчиком.             
- Пожалуй, - сказал он, чокаясь с Шитовым и Зориным, - А не то, если они не сдохнут,  кто-нибудь еще, кроме меня попадется в их сети. И так мне кажется, что я уже не единственный. Подозрительно молодая сейчас восходит на Олимп писательница. Как ее, Дурова?
- Дурина, - поправил Зорин, пожевал лимон и добавил, - Погоняло у нее на рекламный ход похоже – уж больно нелепо – это надо же: Дурина! Вы читали Дурину? – затараторил он тонким голоском, - Восхитительно! Столько экспрессии. И всего лишь двадцать лет! Что значит талант! 
- Ты кого пародируешь, Вольдемар? – спросил Шитов и, не дожидаясь ответа, предложил, - Давай, Ваня, я его грохну.
Для Шитова он был Иваном, Ваней, это только для Зорина Жуаном. Он не возражал ни против Жуана, ни против Вани, потому что любил своих столичных приятелей, а имя Хуан ему и самому не нравилось.

- Кого ты грохнуть собираешься ? – спросил он, хотя понимал, кого имеет в виду отставной диверсант Шитов.
- Ну этого. Как его? Горина.
- Не надо, - сказал он, - не надо. Это выведет меня из равновесия. Нарушит мою творческую среду. Я буду мучиться угрызениями совести, вместо того, чтобы писать, и читатели не получат очередной шедевр Загоскина, а Горин и иже с ним очередной миллион. Меня в вате надо держать – Горин сам так сказал.   
- Юмор у тебя однако, - заметил Зорин.
- Какой уж тут юмор, - грустно сказал он, - Не до юмора тут, - и вспомнил опять, как все это было.

Началось все с очередного его приезда в столицу Империи, которая тогда уже на ладан дышала. Витали тогда в воздухе флюиды свободы, все ходили немного пьяные в предвкушении грядущих перемен, которые принесут всем и немедленно осуществление заветных желаний. Он был тогда относительно молод и заветным его желанием было опубликовать свои романы, стать известным, может быть, получить немного денег, хотя деньги были на последнем месте – он тогда неплохо зарабатывал переводами, да и вообще воспитан был так, что деньги на его шкале ценностей были на последнем месте.

Он уже и не помнил, кто его познакомил с Гориным, почему-то ему казалось, что Шитов, но тот открещивался решительно, а чего бы ему было открещиваться, да еще так решительно – его вины ведь тут не было никакой, видно, действительно не он познакомил, а вот кто, он никак не мог вспомнить. Но не важно уже теперь, кто познакомил. Да и намерения у знакомившего могли быть самые благие, потому что был Горин симпатичным человеком, обходительным, образованным и на первый взгляд интеллигентным.

Он вспоминал сейчас эту столичную позднюю зиму – слякоть под ногами и мокрый снег, который уже пахнущий весной ветер бросал в лицо на широком проспекте, где находилось издательство «ЭКСМО». Вспомнил танк времен последней войны на пьедестале возле станции метро, исписанный не обычной матерщиной, а – примета нового времени – политическими лозунгами: такой-то – вор, такой-то фашист, за такого-то надо голосовать, а этого немедленно повесить как Иуду.

Ему все эти проявления политической активности были внове, его провинция все еще жила прежней неспешной жизнью в атмосфере затхлой, как зимняя коммунальная квартира, в которой безумно боящиеся сквозняка соседи не дают открыть форточку.

Он шел по проспекту, отворачивая лицо от мокрого снега, и думал, что может быть наступает его звездный час и не пройдет и месяца, как увидит он свой первый роман в темно-зеленой с белым суперобложке – почему-то ему хотелось именно такого издания: в твердой обложке и с супером в благородных и скромных тонах – темно-зеленое на белом.

Издательство «ЭКСМО» - кстати, он до сих пор не знал, как это название расшифровывается – находилось в фанерной выгородке на территории какого-то НИИ, видно, секретного, потому что его с трудом пустили, и вохровец шел за ним до самой выгородки, чтобы, наверное, убедиться, что он зайдет именно в издательство, а не бросится в какой-нибудь отдел воровать секреты.

Издательство занимало две комнатки – в первой сидели две смешливые девицы, одна за компьютером, вторая за машинкой, а во второй, на двери которой была табличка «А. М. Горин», находился сам Аркадий Михайлович Горин  - литературный консультант и вершитель судеб молодых авторов.

Он робко вошел, стесняясь, как обычно, своего пальто. Это пальто он купил, когда жил за границей, оно было дорогое, черное и длинное – здесь в таких пальто ходили бандиты и здесь он со своей внешностью европейского интеллектуала в таком пальто выглядел довольно странно. Но он же не знал, когда жил за границей, что здесь в таких пальто ходят бандиты, за границей в таких пальто ходили все.

Девицы сразу оценили и его, и пальто.
- Вы молодой автор? – спросила та, что за компьютером – иным способом отличить одну от другой было трудно – обе они были так называемые «блондинки из бутылки» с ярко накрашенными губами и одинаковым надменно презрительным выражением скуластых крестьянских лиц.
- Ну не такой уж и молодой, - подал он ожидаемую реплику.
Девицы хором засмеялись, оценив соответствие ритуалу, та, что за машинкой, встала, открыла дверь во вторую комнату, спросила:
- Аркадий Михайлович, к вам молодой автор – и, очевидно,  получив разрешение сказала ему, - Проходите. Пальто можете вот здесь на стул бросить.
Он снял пальто, положил на стул и вошел в кабинет А.М. Горина.

Горин был и внешностью хорош, вполне соответствуя народному представлению о литературном консультанте и своей бородкой, и залысинами, и затемненными очками.
- Ну-с, господин Мирамар, здравствуйте, - сказал он в меру снисходительно, - посмотрим, что вы принесли, - и когда он сказал, что принес роман, - продолжил уже без снисходительности, - роман – это, с одной стороны, хорошо – читатель клюет на этот жанр по нынешним временам редкий, но с другой – плохо, потому что издание романа штука хлопотная и затратная и, если рынок роман не примет, то издательство понесет существенные потери. Поэтому, - он сделал многозначительную паузу, - оценивать его буду не я, точнее, не я один, а вместе с нашими маркетологами, и время это может занять немалое.
- Так когда мне зайти? – робко спросил он. Он тогда не знал, кто такие маркетологи, и почему-то от этого оробел.
- Ну месяца так через два, - ответил Горин, - не раньше, - но увидев, как явно он расстроился, добавил, - Впрочем, мое личное мнение вы можете узнать и раньше, недельки через две. Но повторяю: это будет лишь мое мнение, а окончательное слово за маркетологами.

Когда он пришел точно через две недели – опять в столицу специально приезжать пришлось, то уже по изменившемуся отношению к себе девиц-близнецов из приемной понял, что что-то случилось – обе с подобострастием и наперебой стали помогать ему снять пальто, аккуратно, много раз поправляя, пристроили его на стуле и одна из них – поди знай, какая – сказала:
- Да вы проходите сразу. Аркадий Михайлович у себя.
- Ну что ж, - сказал ему Горин после обязательных приветствий, - ну что ж, - нравится мне ваша манера вязать словечки – дар редкий, в наше время мало кто умеет так писать.            

Стыдно ему даже вспоминать сейчас о том, как он тогда обрадовался. Так радуется, наверно, неожиданной похвале учителя безнадежный двоечник, на которого и школа, и родители давно махнули рукой, душа которого давно зачерствела от постоянной ругани. Хотя подумать только – чему было радоваться?! Кто такой Горин, чтобы так ценить его мнение?! Но видно так уж мы устроены – действует на нас официальный статус чиновника, завораживает, как бедного кролика взгляд удава.

В настроении более чем приподнятом помчался он к своим столичным приятелям, пригласил их в кафе отпраздновать это событие. Хотя вот сейчас, если подумать, так не понятно будет, что праздновать. То что какой-то консультант похвально отозвался о твоем романе? Так ведь друзья твои, люди начитанные и образованные давно говорили тебе, что ты хороший писатель, что читать твои романы легко, что занимательны они и исполнены тонкой и доброй иронии. Но тебе было этого мало – подозревал ты своих друзей в излишней снисходительности и предвзятости. Нужен был тебе взгляд со стороны. Вот, и получил.
Напился он тогда от радости, пытался заплетающимся языком читать отрывки из своих романов. В общем, стыдно сейчас вспоминать.

А где-то через месяц пришло письмо.
- Дорогой автор, - прочитал он, - Ваше произведение, роман «Лев пустыни» было рассмотрено Редакционным советом Издательства «ЭКСМО» и признано не соответствующим требованиям, предъявляемым Издательством к литературным произведениям данного жанра.
Подписано было письмо: А. М. Горин.
«А как же маркетологи? – недоумевал он, - Почему маркетологи не подписали? – и, наконец, решил, - Наверное, Аркадий Михайлович не смог ничего сделать – против маркетологов не попрешь».

Он даже тогда и расстроился не очень. Во-первых, к ругани давно привык, а во-вторых работал он тогда опять за границей, в Турции, работа была интересная, тяжелая, правда, но денежная, и как-то он отошел от литературы, и были заполнены тогда его дни и мысли другим. Но и главное, конечно, то, что отзыв он уже получил, а то, что не будет темно-зеленой с белым суперобложки, ну что ж. Не привыкать стать.

И забылось со временем и это письмо, и консультант Горин, и издательство «ЭКСМО», тем более, что нашел он в своей провинции издателя, который из соображений полублаготворительных издал все его романы очень маленьким тиражом, и расходились они потихоньку, и стал он от читателей хвалебные отзывы получать. А что еще надо писателю? Да ничего.

- О чем задумался, детина? – спросил Зорин.
- Да вот, вспоминаю, как началась эта история, как Горин меня хвалил, - он допил коньяк у себя в рюмке и предложил, - Давайте еще закажем?
- Давай, - согласился Шитов и стал искать взглядом официантку.
- А я вспомнил почему-то, как письмо начиналось, - сказал Зорин, - помнишь, «Дорогой автор»?            
- Помню, - задумчиво подтвердил он, - и это так же начинается.
- Видимо, ты и впрямь для них дорогой, Жуанчик, - Зорин улыбнулся подошедшей официантке своей отшлифованной до мелочей перед зеркалом дипломатической улыбкой и, включив предназначенный для этих случаев бархатный баритон, заказал еще коньяку и бутерброды с красной рыбой.

- Еще как дорогой! – сказал Шитов, когда официантка отошла от столика, - Ты вот только посчитай, Ваня - издать твой роман стоит тысячи две американских рублей от силы. А Загоскин почем продается?
- Долларов двадцать книга, в зависимости от издания – я недавно на Новом Арбате видел в книжном, - сказал Зорин, - а подарочное с рисунками Лидина так вообще полтинник американских рублей стоит.
Вот-вот, - продолжал Шитов, - а теперь возьмем тиражи, «Конец света» они уже в третьем издании выпускают, каждое тиражом по сто тысяч – это уже шесть миллионов, а «Секретный агент», а «Личный отсчет», а «Лев пустыни» - и цены, и тиражи похожие. Вот и посчитай, дорогой автор. Выходит миллионов пятьдесят, не меньше.
- Не в бородке счастье, - сказал он, просто, чтобы не молчать.
- Точно не в бородке, - согласился Шитов, - не в бородке, потому что у Загоскина бородки нет, а у тебя есть.   

«Надо что-то делать, - в который уже раз за этот вечер подумал он, - нельзя это так оставлять, не в деньгах дело – просто как-то это слишком уж нагло», – и вспомнил творческий вечер Загоскина, на котором оказался стараниями Зорина.

Зорин – бывший посол Федерации в Египте был членом многих обществ, пекущихся о культуре как на родине, так и за ее пределами, и присылали ему в этой связи билеты на всякие презентации и прочие фуршеты.
- Давай сходим на вечер этого Загоскина, - сказал он тогда ему, - посмотрим на популярного писателя. Может и ты научишься чему, например, как пальцы растопыривать. Ты ж ведь не умеешь, правда?
- Не умею, - признал он и поинтересовался, - Это не тот Загоскин, что «Юрий Милославский» написал?
- Нет, это другой Загоскин, и «Юрий Милославский»  другой, – подхватил Зорин Хлестаковскую тему, - Говорят, он вообще грамоте не обучен, Загоскин этот наш, зато красив, говорят, необычайно.

Красивым необычайно Загоскин и оказался. Встряхивая кудрявой гривой золотисто-пепельных волос над идеальным лбом манекена из магазина головных уборов, он таинственно улыбался уголком пухлого рта, выпячивал и без того внушительный подбородок с ямочкой и молчал, а рядом с ним заливался соловьем, расписывая его писательские таланты, потный массовик-затейник.

В особенно выигрышных местах, например, когда затейник выкрикивал, захлебываясь от восторга, «Загоскин может за один месяц написать роман!», присутствующие разнокалиберные, но одинаково сосредоточенные девушки оглушительно выкрикивали «Вау!» или, правда, реже «Хочу Загоскина!». Он не сразу, но все-таки в конце концов понял, чем объяснялась их сосредоточенность – они держали в руках листки со сценарием и очень боялись пропустить момент, когда надо будет кричать.

Он хотел было уже уйти с этого действа, но тут подошел Зорин с послом то ли Туниса, то ли Алжира и потащил его пить водку, приговаривая:
- Ты зачем сюда пришел? Недоумка этого слушать?! Пошли – там закуска неслабая.

И пошли они к фуршетному столу с этим самым послом, который, несмотря на то, что представлял мусульманскую страну, оказался человеком пьющим, и пили там разные напитки, и ели всякие изысканные закуски, пока он не заскучал, потому что Зорин с послом говорили только о политике, а он политику не жаловал.

Заскучав, пошел он в главный, очевидно, зал, потому что теперь в этом зале продавали книги Загоскина, а желающие, от которых не было отбоя, могли получить и автограф метра. За автографами стояли в очереди сдержанно повизгивавшие девушки и чопорные дамы – видно, Загоскин и впрямь был угоден чувствительным женским сердцам.

Он, естественно, за автографом стоять не стал, но из любопытства взял с раскладки один из романов, заинтересовавшись названием – «Лев пустыни». Название это было похоже на название одного из его собственных романов – тот назывался «Лев в пустыне».

Каково же было его изумление, когда, раскрыв книгу в начале, он прочитал свои собственные слова!
- Карибский, – читал он, удивляясь все больше и больше, - чувствовал себя сейчас благодетелем - роль, редко выпадавшая ему в жизни – и он старался извлечь из нее максимум возможного. Он был УЭ – уклоняющимся от эвтаназии - смертный приговор делал его легким и беспечным, и было в нем сейчас что-то от французского аристократа, с презрительной усмешкой идущего на плебейскую гильотину…

Это был его текст, его роман, его герой - не могло быть второго Карибского, он сам его придумал, это он придумал «самоустранение по возрасту», это в его романе описывалась страшная страна, Молодая Республика, где стариков подвергали принудительной эвтаназии, чтобы освободить место молодым, но на титульном листе стояло: «Константин Загоскин, Лев пустыни, роман», и с портрета автора смотрел тот же красавец, что сейчас, встряхивая золотистой гривой, раздавал автографы.

Он лихорадочно листал книгу, узнавая своих героев – сурового капитана Блока, «вечно молодого» советника Левинзона, красавца Бубу Бутейко – и ничего не понимал.
«Не может такого быть, - думал он, - чтобы вот так просто, без особых ухищрений взять и присвоить чужую книгу!»

Он взял другой роман «Секретный агент» и сразу же понял, что это тоже его роман «Секретная миссия».
- Будете брать? – сурово спросила его продавщица, - Тут смотреть не положено.
- Да, конечно, - ответил он, - Дайте вот эти две.
- Можете три взять со скидкой, - смягчилась продавщица, видя что он не собирается даром наслаждаться творчеством Загоскина.
- Да нет, три, пожалуй, будет слишком, - сказал он и засмеялся.
- Чего это вы? – удивилась продавщица.
- А знаете, эти книги я написал, - ответил он, протягивая деньги, - сам написал и сам покупаю, потому и смеюсь, - и опять засмеялся.

Продавщица испуганно на него взглянула и осторожно взяла деньги, два раза пересчитав.
«Сколько сумасшедших на этих презентациях, - думала она, - сумасшедших, пьяниц и, вообще, всяких выродков. Одно слово – интеллигенция», - она ненавидела интеллигентов, ненавидела город, каждую минуту жалела, что променяла свою родную деревню на этот сумасшедший дом, где каждый второй какой-нибудь маньяк или извращенец, и была тайно влюблена в Костю Загоскина, но книги его не понимала, хотя купила все и пыталась честно читать.
«Бедный зайчик, - часто думала она про Загоскина, - попал в лапы этих жидов, которые заставляют его писать бог знает что. Его бы к нам в деревню, откормить, а то вон какой худенький», - и вздыхала, вздымая внушительный бюст.               

- Что это ты такой загадочный? – спросил Зорин, когда он вернулся к фуршетному столу с книгами в руке, - Загоскина купил? Говорят, хорошо пишет, я, правда, пока не удосужился прочитать, но у нас в департаменте, говорят, что хорошо – интересно пишет, – и поинтересовался, что он будет пить - они с послом были уже сильно навеселе, но останавливаться на достигнутом не собирались.

- Это мои романы, - сказал он Зорину, - понимаешь, мои, - и похлопал по книгам, которые положил на стол.
- Никто не оспаривает твою собственность. Чего ты? – удивился Зорин.
- Ты не понимаешь, - повторил он, - эти романы я написал, а Загоскин украл или не Загоскин, а Горин. В общем, я не знаю, кто – вся их компания.
Зорин снял свои французские очки и стал потирать их салфеткой, что всегда было у него признаком волнения. Потом спросил:
- Ты хочешь сказать, что они украли у тебя сюжет?
- Если бы сюжет, - усмехнулся он, - все украли, целиком, весь текст, только название изменили немного.
- Ты уверен? – спросил Зорин и сказал послу, который, почувствовав возникшее напряжение, вопрошал по-французски, что случилось, - Все в порядке, ваше превосходительство, не волнуйтесь – это наши личные мелкие проблемы, – а потом добавил, обращаясь уже к нему, - Не вздумай здесь скандал устраивать - это ничего не даст. Надо сначала обдумать план действий. Встретимся завтра утром, на свежую голову. Я позвоню Толе.

«Хорошо, что со мной Вова был, - думал он потом, вернувшись в свою гостиницу, - если бы мы были вдвоем с Шитовым, то разнесли бы всю эту контору к чертям собачьим и ничего бы это не решило, только морды бы нам побила охрана, а Вова – дипломат…»

Утром, собравшись вместе на кофе, они решили начать с разведки и он во второй раз отправился в «ЭКСМО». Тут уже Шитов себя показал профессионалом – кому-то там позвонил по мобильному и выяснил, что «ЭКСМО» теперь находится по новому адресу и телефоны новые. Прямо из кафе, где пили кофе, позвонили Горину, с трудом пробились через телефонисток и навязчивую музыку, и в конце концов Горин взял трубку.

- Это Мирамар,  Аркадий Михайлович, - сказал он, - я хотел бы с вами встретиться.
- А, Хуан… - Горин сделал паузу.
- Эдуардович, - подсказал он.
- Да, да, Хуан Эдуардович, - подхватил Горин, - рад слышать, а в чем, собственно, дело?
- А вы не догадываетесь? – спросил он.
- Понятия не имею, - ответил Горин, - а встретиться можно. Отчего же не встретиться?
Договорились на тот же день на двенадцать.
- Пропуск будет ждать вас на проходной, - сказал Горин.

- Проходная, пропуск - очень солидно. – заметил Шитов, - Растут, - и уговорил его положить в карман очень чувствительный диктофон из своего шпионско-диверсантского набора. Диктофон был сделан в виде ручки, дорогой шариковой ручки.
- Ручка пишет отлично, - сказал Шитов, - только потом вернешь – казенное имущество.

Слушая запись, сделанную в кабинете Горина, он вспоминал свое посещение «ЭКСМО» и в который уже раз убеждался, что шансов что-либо доказать у него нет никаких.

Не в закутке номерного НИИ, как когда-то, ютилось теперь издательство «ЭКСМО», отнюдь не в закутке. Занимало оно теперь десятиэтажный, никак не меньше, прозрачный «стакан» из зеленоватого стекла, за которым черными пауками бегали вверх-вниз лифты. И кабинет Горина был другим, и девицы-близнецы исчезли – сидел вместо них в приемной под табличкой «Референт» томный красавец и читал не что-нибудь, а «Ле Монд», и сам Аркадий Михайлович стал другим – строже, собраннее, и очки у него теперь были французские – долларов под тысячу.

Кроме него в кабинете находилась бальзаковского возраста брюнетка, которую он представил, как юриста компании, и которая за все время не сказала ни слова, только сразу окинула его опытным взглядом, оценивая очевидно его сексуальную съедобность, нашла «условно съедобным» и больше в его сторону не глядела, а Аркадий Михайлович  вещал убедительным дискантом:
- Доказать вы ничего не сможете. Ну как вы сможете доказать, что известный писатель, выдающийся представитель современного русского постмодернизма, лауреат премии «Ника», номинант на премию «Орфей» Константин Загоскин украл все произведения у вас, никому не известного переводчика из глухой провинции, возомнившей себя страной? Скорее уж все решат, что это вы, возомнивши себя писателем, так же как ваша республика возомнила себя державой, ничтоже сумняшися, скопировали произведения Загоскина и выдаете их за свои.

- Может быть, у вас есть рукописи, написанные от руки и датированные в присутствии свидетелей? – продолжал звучать внушительный дискант, - Нет у вас таких рукописей. Мы знаем, мы проверяли – вы параноидально чистоплотны, вы предпочитаете уничтожать свои черновики. Что же у вас есть? Ничего и ничего.

Он молчал, из чувствительного шпионского прибора доносились только шумы столичной улицы – автомобили, музыка, какие-то крики, потом опять зазвучал дискант Горина:
- Я скажу вам больше – ваше право считать себя автором произведений Константина Загоскина сомнительно даже с объективной точки зрения. Возьмем возраст. Разве вы, в вашем немолодом возрасте можете рассчитывать на популярность у молодежи, у женщин. Нет и еще раз нет. Ваш потенциальный читатель – это ваши ровесники, что бы вы не написали, будет окрашено вашим возрастом.

- А внешность? Разве можно с вашей внешностью европейского интеллектуала рассчитывать на популярность у нашего народа, у масс? Для них человек с такой внешностью в лучшем случае чужой, а вероятнее всего враг  - жид или масон. Так что восемьдесят процентов прибыли от ваших книг - да что там восемьдесят, все девяносто не ваши, а честно принесены компании Костей Загоскиным – новым Есениным, секс символом интеллектуальной России. Ваш только текст, признаю, очень хороший текст – я не отказываюсь от своих слов, но текст есть только текст – на нем не заработаешь.

«А ведь Горин в чем-то прав», - подумал он и пропустил собственные слова, а когда снова стал слушать, говорил опять Горин:
- Вы правильно говорите, что дело не в деньгах, поэтому деньги мы вам предлагать не станем. Легкие деньги, тем более большие деньги могут бесповоротно погубить вашу творческую среду. Товарищи, дом, коллеги, красивые женщины вашего круга, любимые книги, поездки, в том числе опасные – мы знаем ваше прошлое и знаем, что вы любите риск - все это, извините за неаппетитную метафору, удобрение для вашего творчества. Деньги изменят вашу среду и вы не сможете писать. Мы следим за вами и этого не допустим.

Когда он рассказал Зорину и Шитову об этом разговоре, те сначала возмутились, а потом признали, что, похоже, прав Аркадий Михайлович  Горин, и ничего сделать нельзя.
- Бывали хуже времена, но не было подлей, - резюмировал тогда Шитов и на том разошлись.

И вот теперь собрались по поводу нового письма.
– Дорогой автор, - было напечатано на глянцевой бумаге с изящным логотипом «ЭКСМО» - Совет директоров компании уполномочил меня сделать Вам предложение, которое, мы надеемся, должно Вас заинтересовать. Жду Вас в офисе компании в любое удобное для Вас время. Генеральный директор (Литературная часть) – А.М.Горин.

-Растет, - заметил Шитов, - уже генеральный директор, – и опять предложил, - Давай я его грохну, а?