Тобка

Чувство одиночества, которое преследует нас всю жизнь, исчезает, когда ты прикипаешь к кому-то живому, теплому существу, доверяющему тебе себя целиком, смотрящему на тебя преданным взглядом, и нуждающемуся в твоей любви. И пусть это только щенок, но он такая же божья тварь, как и ты, и понимает и чувствует тебя даже лучше человека. Ему всего то три месяца от роду, а он улавливает каждое твое движение внутреннее. Также и наши дети, когда еще не испорчены этим человеческим миром, любят нас интуитивно, по-звериному, но у них это проходит, а у собак почему-то нет. Собаки на всю жизнь остаются детьми по отношению к тебе. Их тоже можно испортить, но это надо постараться.

Когда мне было пять лет с небольшим хвостиком, отец как-то вечером задержался на работе, и мы не садились за стол ужинать, ждали его. Я волновался, я всегда волновался, когда мама или папа приходили домой не как обычно, а задерживались где-то, и меня начинали мучить всякие страхи за них. Я сидел тихо и прятался сам в себе от этих ужасных мыслей, отгонял их, но они всё равно лезли и лезли ко мне и всё больше пугали. Иногда они доводили меня почти до слез, но я держался и сидел и шептал – «Приходи скорей, мамочка», «Приходи скорей, папочка». Думаю, что с тех самых детских ожиданий во мне осталось неумение спокойно ожидать кого-нибудь, кто опаздывает специально или в силу своей необязательности. Я начинаю негодовать, просто беситься, и матерюсь, и курю одну за другой сигареты, и всё высматриваю, не появился ли мой мучитель.

Но в тот вечер папа задержался с работы не случайно, он принес домой щенка, моего Тобку. Папа был, немного выпивши, я сразу это заметил по глазам, но был радостно возбужден тем, принес нам этот маленький чудный комочек жизни у себя за пазухой. Глаза у отца были веселые и сильные, и, взяв Тобку двумя ладонями, он поцеловал его в нос и опустил на пол около стола, прямо около ножки стола. Я хорошо помню, что около ножки, потому что Тобка ходил вокруг неё, и его пошатывало, как будто он тоже выпил пива, а я уперся лбом в эту ножку и стоял на четвереньках около него и боялся взять его на руки, чтобы не сделать ему больно. Это было наше первое знакомство - радостное, нежное, детское.

Маме тоже очень понравился Тобка. Он был черненький с ярко рыжими подпалами, на толстых крепеньких лапках, он был просто красавец. Когда мы все возбужденные появлением нового члена семьи сели за стол, Тобка сидел у отца на руке, и смотрел на нас и на то, что было на столе еще мутными щенячьими глазками, и освещенный ярким светом люстры казался мне таким родным, как будто я знал его давным-давно.

Папа рассказал, что, когда он шел домой, то встретил у пивного ларька своего знакомого – летчика дальней авиации, служившего теперь где-то на Севере. Он то, этот его знакомый летчик и подарил Тобку отцу. Тобка перекочевал из одной за пазухи в другую, папину, после выпитых вместе с летчиком двух кружек пива. Он должен был на следующий день улетать на Север, к месту службы после отпуска, и хотел отдать щенка в хорошие руки, а руки сами пришли к нему, т.е. к пивному ларьку. Отец сначала долго не хотел брать Тоба, так на самом деле звали Тобку, но узнав, что это чистокровной щенок  породы «Польская гончая» сломался, и выкупил Тоба за символический рубль, так как не положено охотничьих псов брать в подарок или дарить. Так Тобка нашел свой дом и своих хозяев и друзей.

С Тобкой я прожил целую жизнь, жизнь, свет от которой греет мою душу всегда и всюду. Я умер первый раз вместе с ним, когда ему было девять, а мне пятнадцать. Он заболел «Олимпийкой», и я возил его на руках по всем  ветлечебницам города и нигде ему не смогли помочь. Он так и заснул навсегда у меня на руках, глядя мне в глаза.